Гвоздь в спине

Underneath the bridge
The tarp has sprung a leak
And the animals I've trapped
Have all become my pets
And I'm living off of grass
And the drippings from the ceiling
It's o’key to eat fish
'Cause they don't have any feelings
Something in the way...
(Kurt Donald Cobain)

Кусок первый
Я устало плетусь в свою хибару, что на улице Беломорских Водолазов. Из моей спины торчат мои тощие, будто картонные, лопатки и девятимиллиметровый гвоздь: девять миллиметров в ширину и девять дюймов в длину! Я, как обычно, бледен, пьян и облёван. Мой серый многострадальный плащ и без того уже давно нужно было выбросить на свалку, а тут ещё теперь эта идиотская дыра сзади!
Возле подъезда толпится какая-то местная шпана – шелупонь шелупонью. Все, как на подбор, черномазые и ведут себя так, словно каждый из них – звезда рэп-сцены. Эти мудозвоны не снимают солнцезащитные очки даже тогда, когда укладываются спать! «А может быть, они вообще никогда не спят?» - уныло думаю я. Они словно целиком состоят из сплошных сумасшедших шарниров. Короче – круче них только яйца, сваренные вкрутую!
Из шарманки, вокруг которой толкутся эти гуталиновые кубики Рубека, кто-то бубнит:
«Я не поэт, пиплы, но я скажу стихами:
Пошёл ты, мальчик, на фак мелкими шагами…!».
Им – хаханьки, а меня жутко ломает!
Близится рассвет. Меня угнетает то, что придётся проходить мимо нигеров. Я не боюсь их, просто настроение дерьмовое. Ко всему прочему вспоминаю, что дома в загашнике, кажется, не осталось ни дозы. Если это действительно так, то мне предстоит поездка в самый центр города, чтобы добыть её. Эта ужасная мысль доставляет мне не меньше неприятных ощущений, чем гвоздь.
Я поравнялся со шпаной.
- А-а, Хипповатый?! – прорезалась над самым моим ухом звонкая фраза. Я обернулся в ту сторону, откуда шёл шепелявый из-за золотой на полрта фиксы звук. Это был Джереми Свинцовые Шары. Прозвали его так потому, что он очень дорожил своим нехитрым хозяйством и всегда носил титановую накладку на паху. Я был с ним слегка знаком (не с хозяйством – с Джереми, конечно). Ничего не попишешь – надо ответить.
- Цвети, Джер! – роняю я и с видом человека, у которого столько забот, что некогда даже парой слов с приятелем перекинуться, пытаюсь прошмыгнуть в подъезд. Хотя, какой он, к чёрту, мне приятель? Так – поссали в один унитаз однажды.
- Да я-то, фак, цвету, - добродушно заблестел зубами Джереми. – А вот ты, фак, с этой штуковиной в хребте, выглядишь полным, мать твою, факаным дерьмом! (Скажите, разве можно отказать ему в наблюдательности?).
- Да уж, - говорю и притормаживаю. – Я вынужден поддержать беседу – таковы правила этикета. Остальная компания мило ухмыляется в сторонке.
- Как это тебя угораздило? - спрашивает Джерри и заходит ко мне в тыл.
В принципе, не было у меня в тот момент причин беспокоиться за своё самочувствие. Я думал, что он хочет помочь мне избавиться от лишнего железа в организме (сам-то я не смог дотянуться, как ни извивался). Поэтому я не дёргаюсь и говорю, мол, нихрена не помню. А он мне:
- Слушай, Хипповатый, фак, хочешь факаный добрый совет?.. Бесплатно!
Я пожал плечами. Гвоздю мой манёвр не понравился.
- Валяй.
- Бросай ты свои факаные наркотики! – вдруг орёт он и, вместо того, чтобы вытащить гвоздь, заколачивает его кулаком в меня по самую шляпку!
Господи, бывают же такие тупые ублюдки на свете?! Вы знаете, на что способен наркоман, когда его ломает? Джерри и один из его парней теперь знают, правда, вряд ли уже сумеют когда-нибудь воспользоваться своими знаниями или с кем-то ими поделиться!
Ни разу в жизни я не визжал так, как визжал тогда. И визжал ведь не от страшной боли. Просто я настолько возненавидел тех уродов – всех скопом, - что слова, которые хотелось им сказать, вылились в поросячий визг. Я накинулся на ошалевшего Джерри (интересный человек – чего же он ещё ожидал?), и меня нисколько не волновало то, что он всегда был очень крутой. Поговаривали, к тому же, что он круглосуточно таскает с собой 45-ый кольт. Голыми руками я вскрыл ему грудную клетку. Джереми стоял весь позеленевший и, истекая кровью и потом, пялился на собственные внутренности. По-моему он сразу сошёл с ума!
- О... о... о..., фак, чувачки! Что... что это со... со мной?! А, чувачки?! – бормотал он срывающимся голосочком.
Следует отдать должное его друзьям! Они, конечно, тоже ошизели, но не разбежались. Блеснули опасные, а потому вдвойне опасные, бритвы и ножи!
- Ну, всё, Хипповатый! – грозились они нерешительно. – Сейчас мы из тебя алого ёжика сделаем!
В конце концов, самый смелый из них, всё-таки, бросился исполнять угрозу, однако слишком поспешил и свалился прямо ко мне в объятья, споткнувшись на щербатых ступенях подъезда. Человеческая шея есть структура тонкая. Я помог парню свернуть её, и он тут же расслабился. Остальные мгновенно сориентировались и, фьють! – испарились в предрассветных сумерках, на ходу роняя оружие, оказавшееся вдруг бесполезным. Ёжика из меня не получилось.
Я повернулся к Джереми. Он всё ещё не привык видеть себя изнутри. Нигер основательно балдел, но сознания не терял.
- Ну, - спрашиваю. – Как?
Он медленно поднимает на меня свои тусклые трёхлитровые глаза и молчит.
Я порылся в карманах, надыбал старую матёрую зубочистку и, чуть-чуть раздвинув его совершенно здоровые лёгкие, засадил эту щепку в его поганое сердце! Джерри мгновенно передумал. Теперь ему захотел что-то мне сказать, но он захлебнулся собственной кровью. Его крепко качнуло. Я же, бочком-бочком, обошёл этого придурка и направился к себе.

Кусок второй
Вставляю в замочную скважину ключ….
Проворачиваю….
Господи, так не хочется снова входить в эту вонючую берлогу, которая служит мне домом! Однако поделать ничего нельзя.
Открываю….
Порог удаётся переступить, лишь преодолевая поток самых омерзительных на Земле запахов. Скачу через груды пивных банок и коробок из-под пиццы – нужно поскорее добраться до окон, иначе мне удачи не видать, и я просто задохнусь, так и не побывав в Диснейленде!
Ну вот, теперь можно жить! Поспешно вдыхаю ядовито-прохладный смог, который заменяет нам воздух.
Я прошёл на кухню и ревизовал холодильник. Желалось ширнуться и жрать, но жрать желалось сильнее. В холодильнике у меня, как обычно, всё было в порядке (вчера я предусмотрительно заготовил несколько сэндвичей). Запив их холодным кофе, я отправился шерстить свои наркотические закрома.
Телевизор изошёл шипящей рябью. Я уж и позабыл, когда выключал его в последний раз. Недолго думая, я решил пощадить бедолагу, но искать дистанционку было влом, и я элементарно выдернул вилку из розетки.
Гвоздь в спине не давал о себе забыть. Нет, болел он не больно, можно сказать, не болело уже почти совсем, однако, это противное нытьё начинало меня доставать. Необходимо было коренным образом что-то менять.
Я обшарил все возможные и невозможные для заначки места, но нихрена не нашёл….
Представьте себе картину: посреди засранной квартиры стоит чувак, которому нечем угнаться, а он только что плотно позавтракал. Я громко перечислял все известные мне ругательства. Я едва не плакал. Нежный ветерок овевал моё осунувшееся лицо, а я чувствовал себя очень обиженным: редкому ребёнку удавалось так обидеться, как посчастливилось мне!
Надо ехать, подумал я, и двинулся к выходу….
Хорошо, что у меня есть плейер! Нахлобучив наушники, я молил всех богов мира, чтобы аккумуляторы оказались ещё годными в дело. Кнопка «играй», и мой «Сони» голосом Флоры Пурим запел «Девушку и Ипанемы» великого Карлоса Жобина. Ну, теперь можно было вынести поездку даже на край света, лишь бы там оказалось то, что мне нужно!
Внизу уже собралась толпа идиотов, которым не спится в любое время суток, но никому из них пока ещё не припёрло в голову вызвать полицию. Вы спросите: «А как же скорая помощь?». Уж вы мне поверьте – ей после меня делать нечего! Трупы выглядели, мертвее не бывает. Я подмигнул Джереми, протиснулся сквозь толпу зевак и поспешил на противоположную сторону улицы, где меня поджидал мой верный «Вайпер» 92-го….
Вообще-то, клёво катить по утреннему городу, когда движения на дорогах почти никакого.
Было 4:32. Странное какое-то время. Хер вот так вот сразу скажешь – утро это уже или всё ещё ночь….
Новый день он, как чистый лист бумаги, остаётся белым до тех пор, пока его не загадили, и дай бог, если только говном! Как ни надоело матушке-природе каждое утро рожать эдаких славных карапузов, глядя на то, во что они, с божьего благословения руками нашими и мыслями, превращаются к вечеру?! Дряхлые, никому ненужные инвалиды! А мы уже дожидаемся новенького и торопливо закапываем последние часы старого – прожитого дня.

Кусок третий
«Ччччччччёооооорт!!!». Ехать ещё миль 10, а мне уже невмоготу. Хочется выйти вон из тела.
Надо покурить!
Курю. Вкуса сигаретного дыма не ощущаю напрочь.
- Чёрт! Чёрт! Чёрт! И, ещё раз, чёрт!
Я отчаянно колочу по приборной панели. Ко всему прочему, мне сегодня предстоит подыскивать себе новое жильё. На прежнем месте лучше теперь никогда не появляться.
И я бы, наверняка, убил свою любимую машину, но: «Мне же офигинительно повезло!», - подумал я вовремя. Документы, точнее целый набор на любой случай жизни, лежат в бардачке. Бабки – несколько сотен баксов – при мне (на первое время хватит). Вещей особо ценных у меня нет. Домашних животных – хамелеонов, там, и прочих глистов – тоже.
Но тут прямо передо мной возникла чья-то прабабушка. Она медленно, словно одноногий таракан, тащилась через проезжую часть. Вынужден сознаться, что для неё-то, как раз, горел зелёный. Впрочем, не могла же столетняя свистулька знать, что за рулём той чёрной штуковины, которая её убила, сидел дальтоник, если это может послужить мне оправданием.
В любой другой раз я, возможно, успел бы отвернуть в сторону и разбабахать какое-нибудь кафе, но это был именно тот случай, когда старушка не ошиблась лестницей, ведущей на небеса.
Короче, я задумался и врезался в неё на скорости 70 миль в час. Её «волшебная» палочка за ненадобностью отлетела влево (теперь у горбатой феи выросли крылья), а направо полетели вставная челюсть, парик и очки. Причём очки эти и крохотные испуганные глазёнки я буду помнить всегда. Думаю, копыта она откинула в тот самый миг, когда столкнулись наши взгляды.
Удар был мощный, так что бабушку швырнуло от бампера футов на 20. Хрупенькие косточки раскрошились, словно мел на школьной доске (я услышал это сквозь рык двигателя, проезжая сверху так и не сбавив ходу).
Подобного приключения я не мог бы даже в кошмарном сне представить. Минут пять гнал куда попало, потом пришёл в себя и сразу заметил, что древняя «дырка» оставила экстравагантный автограф на моём ветровом стекле. На удивление здоровенная, ядовито-зелёная с белыми тошнотворными крупинками сопля примостилась с той стороны, напротив – прямо на уровне моего лба.
- Твою ж мать!
Я резко торможу и побыстрячку паркуюсь….
Ёксель-моксель! Какая на редкость отвратительная сопля!!! Я чувствую даже нечто вроде глубокого уважения к усопшей. Это же произведение искусства, а не сопля! Я мог бы продать её за сумасшедшие деньги какому-нибудь коллекционеру, но мне некогда заниматься подобной чепухой! Придётся просто чем-нибудь стереть (не возить же этот шедевр с собой?!). К тому же, на стекле она быстро высохнет и, естественно, утратит художественную ценность. Кому нужна засохшая сопля? Конечно, если только вы не едите плесневелый хлеб...!
Но тут возникает ещё одна проблема: вытереть-то это дерьмо, оказывается, нечем. Об одежду я сопли не вытираю вот уже долгие годы, носового платка не захватил, а голыми руками её не возьмёшь – это становилось до содрогания ясно, стоило лишь присмотреться повнимательней.
Озираюсь….
Ага! Вижу обширный указатель «Мойка Билли Шоггерти» с подробностями предлагаемых услуг. Ура!!!
Я мигом вскочил в машину, и – вуаля! – вот я уже помылся! Довелось, конечно, угробить на это массу времени, но больно уж я брезглив, когда дело касается чужих соплей! Вдобавок сели аккумуляторы, и «Сони» издох!
- Чёрт! Чёрт! Чёрт! Без музыки я не выживу!
Отчаливаю от автомойки и еду неторопливо, ну, настолько, насколько позволяют нервы….
Я почти сразу нашёл подходящий магазинчик – один из тех, что открыты 24 часа в сутки.
- Дзынььььь! – звякнул надтреснутый колокольчик, и молоденькая продавщица заулыбалась раннему мне. Она была вся такая смуглая, что казалась покрытой тонким-тонким слоем молочного шоколада. Густые иссиня-чёрные вьющиеся волосы тяжело свешивались с её головы.
- Доброе утро, - сказала она. Я уловил её легкий мексиканский акцент. – Что бы вы хотели приобрести?
- Мне нужны батарейки, - говорю.
Девушка снова улыбнулась, впрочем, она и не переставала этого делать, но не успела ничем помочь. Из подсобки явился какой-то толстый лысоватый пуэрториканец с усиками и в белой рубашке навыпуск, по-видимому, хозяин лавки. Он затараторил какую-то белиберду на испанском, из которой я разобрал лишь одно-единственное слово «Маргарита». Хозяин выглядел сильно расстроенным.
- Что он несёт? – спросил я продавщицу. Она уже перестала улыбаться.
- Он сказал, что увольняет меня.
- Ну, уж нет, - успокоил её я и выволок на обозрение свою пушку.
Латинос прекратил ругаться и поднял лапки вверх, так что стало видно его курчавое потное брюхо. Его расторопность поразила меня до глубины души. Наверное, мужик усердно тренировался до этого!
- Не стреляйте! – взмолилась девушка. – Я сделаю всё, что вы прикажете!
- Я лишь хочу, чтобы мне продали две батарейки! Мгновенно! Вот бабки! Сдачи не надо! – говорю и шлёпаю на прилавок десятку.
- Хорошо-хорошо, только не волнуйтесь! – А сама, якобы незаметно, тянется к кнопке сигнализации. Она думала, что я лох какой-то! Дурочка! Её же только что уволили!!!
По этому поводу я расстроился не меньше хозяина.
- Люди, - взмолился я. – У меня сегодня такой тяжёлый день, в сравнение с которым три года запора – просто ничто!
И я выстрелил проклятой Маргарите прямёхонько в переносицу. Её, Маргариту, значит, отскочило на полки со всякой всячиной, удивлённо грохнуло на пол, а потом, уже насмерть дохлую, засыпало товарами.
- Зачем ты уволил девчонку, урод? – спрашиваю я у толстяка, а тот только вымученно лыбится да писает в штаны. – Козззёл! Не мог, что ли, потерпеть, пока я ни куплю свои батарейки?
Разбиваю стеклянную крышку прилавка, хватаю то, что мне нужно, и выметаюсь наружу….
Первый же поворот направо…. Ещё один – налево…. Направо…. Налево и ещё раз налево.… Где-то далеко позади, спешат фараоны, но спешат в противоположную сторону. Я притормаживаю в каком-то незнакомом переулке и перезаряжаю плейер.
- Какого траханого чёрта она нажала эту чёртову тревожную кнопку?! Какого траханого чёрта я нажал этот чёртов курок?!
Но любые неприятности вскоре забываются, если звучит «Doo-Bop» Майлза Дэвиса, словно индульгенция, словно всё очищающая исповедь!

Кусок четвёртый
Сначала мне показалось, будто я заблудился, но тут выяснилось, что всё в порядке. Джорджи обитал в двух кварталах отсюда, то есть – оттуда, где я в тот миг находился. Район, конечно, не ахти какой, однако и не такой гадюшник, в каком последнее время выпало проживать мне.
Подъезжаю к многоквартирной новостройке. Главное, чтобы Джорджи был дома!
Я позвонил в звонок….
Стою. Жду. Курю в коридоре. Это – двенадцатая сигарета за сегодняшнее утро. Я волнуюсь. Джорджи не отворяет….
Звоню ещё. Жду ещё пять минут….
Может быть, он так вчера накачался, что дрыхнет без задних ног?
Я принимаюсь колотить в красивую светло-бежевую дверь, но очень скоро у меня складывается впечатление, что в квартире 1412, либо вообще никого нет, либо Джорджи дооттопыривался, всё-таки, и попросту помер, поэтому и не торопится делать «открывай»!
Нет, конечно же, я мог бы смотаться в другое место и там добыть себе новую дырку в вене, но у меня имеются принципы. Один из них гласит: «Никогда не меняй корову без особой на то надобности!». А Джорджи был хорошей коровой. Товар у него всегда отличного качества, а не какой-нибудь там китайский насморк, от которого постоянно чихаешь так, что боишься обосраться; и, что приятно, недорогой товар! Я бы не сменил Джорджи, даже если бы его убили!
- Чёрт! Чёрт! Чёрт! Чёрт, Джорджи, я не вынесу ещё одной переездки! Пусть даже всего лишь этажом ниже!
Я отступаю к стене, совершаю короткий разбег и вышибаю дверь….
Упал, но встать уже не могу – мой бедный заширянный мозг больше не способен отдавать такие сложные команды. Да он вообще больше ни на что не способен, кроме как грезить о дозе. Я знаю, где Джорджи держит «торчун» для себя. Я ползу!
Боюсь и представить, что со мной сделается, если я ничего не отыщу. Однако мне повезло….
Я весь истёк потом, пока готовил «балдёживо».
Повезло и Джорджи, потому что когда он закатился в комнату, точь-в-точь, как полицейский детектив из управления по борьбе с наркомафией (кольт – тык-тык, - прогулялся по углам), я уже был Богом. Мне стало весело, как в кино, и я заржал.
Джорджи сказал:
- Твою долбанную Священную Ирландию! Ты – конченый ублюдок, Хипповатый! Ты – самая тупая задница во Вселенной!.. Дерьмо!
Он возвышался надо мной и печатал предложения, словно секретарша на пишущей машинке, а я валялся в кресле и был очень рад его видеть.
- Хипповатый, - закончил Джорджи, почти успокоившись. – Ты ещё больший кретин, чем я предполагал! Я ведь чуть не замочил тебя!
- Слушай, Джорджи, - спросил я. – Неужели ты действительно веришь, что можно кого-нибудь убить, таская на башке такие вот офигительно толстенные дредлоки, как у тебя?
Его «пиковая» рожа, наконец, ответила мне улыбкой:
- Вижу, ты нашёл, что искал?
Я кивнул. Перед моими глазами всё уже изрядно расплылось.
Тут припёрся какой-то любопытный сосед.
- Что здесь происходит? – поинтересовался он.
Джорджи быстренько спрятал пистолет за пояс под куртку и начал выпихивать соседа прочь, зачитывая что-то про потерянный ключ. Потом он вернулся.
- Слушай, я спешу. У меня важная «стрелка» и мне никак нельзя опаздывать. Оставить тебя у себя в доме я не могу, ведь я тебя здесь даже запереть не могу, поэтому выметайся!
Я замахал на него витиеватыми змеями рук, дескать, никуда я сейчас в таком состоянии без особой надобности двигаться не собираюсь, а он вдруг стал совсем серьёзным и устроил мне допрос с пристрастием:
- Оружие у тебя с собой?
Плавный кивок.
- У тебя есть какие-нибудь неотложные дела?
- Ответ негативный!
- А не хочешь ли ты прокатиться со мной кое-куда?
- Можно, - говорю.
Он сразу повеселел, словно сбросил с души наковальню.
- Вот и отличненько! Мне как раз нужен парень, на которого можно положиться на все сто!
- Тогда ты выиграл суперигру! – объявил я и добавил: - А что я буду с этого иметь? – На что Джорджи схватил меня в охапку, оторвал от кресла и поволок, отвечая на ходу:
- О-о, Хипповатый, ты будешь счастлив!
Счастье, как гонорар, в тот момент устраивало меня вполне, и вскоре я уже очутился за рулём алого «Порше». Джорджи испарился на несколько минут, видимо для того, чтобы позаботиться о починке выломанной двери. Когда он вернулся, я, было, стал перебираться на соседнее сиденье, но Джорджи остановил меня:
- Люблю, когда ты угашенный ведёшь мою малышку!
Я лишь плечами пожал: почему бы, спрашивается, ни сотворить другу приятное?

Кусок пятый
Вам, наверное, интересно – кто я? Мне тоже. Иногда….
Обычно, когда кручу кого-нибудь на потрахаться, леплю, что я секретный агент иранской разведки. Все, конечно, понимают, что я шучу, и долго смеются. На самом же деле, я наёмный убийца. Что? Не похож? А Жан Рено, значит, похож? Это из-за того, что с недавних пор я стал излишне нервным. Думаю, наркота виновата. Прежде меня легче было распилить пополам тупым сырным ножом, нежели заставить лишиться самообладания. Я реально очень хороший киллер, и это отлично известно тем, кому это должно быть известно. Так что заказов всегда навалом.
Мой папа был ирландец, а мама китаянка. Они держали крохотный антикварный магазинчик в небольшом городишке в Айдахо. В тех захолустных краях я и появился на свет. Жили безбедно, впрочем, не настолько, чтобы мне светило угодить в Гарвард.
Отец любил, будучи под мухой, усадить меня к себе на колени и внушать какую-нибудь задроченную прописную истину. Наверное, тогда-то я решил, что ни за что не стану их придерживаться, потому что дома говорят одно, в школе другое, в церкви третье. А на улице и днём и ночью сталкиваешься не с прописными истинами, сталкиваешься с жизнью, которая, что бы там ни гундели отцы, учителя и попы, всё время норовит увильнуть, проскользнуть, проскочить мимо придуманных ими, чтобы погундеть, истин. Вот этот-то зигзаг и есть истина!
Отец был огромный, рыжий, пахнущий всякой дрянью мужик с членом-кувалдой. Как-то раз я застал родителей дома за «веселухой». Правда, веселился только отец, а мать просто напросто разрывало вдребезги. Она отчаянно извивалась и ужасно шумела. Мне тогда только исполнилось шесть, и… я влюбился в папу!
Я страшно испугался этого. Спал и видел его краснючую торчащую болванку, зловещую и вожделенную. А отец, как ни в чём не бывало, продолжал брать меня на руки и гнать всякую пургу, заставляя своего сынишку испытывать такие острые ощущения, что тот едва не падал в обморок от оргазма.
Как-то он заявил мне:
- Сын, когда-нибудь ты женишься, так запомни – баба в доме должна быть незаметной!
Наверное, поэтому он и взял в жёны китайскую девушку, которая была меньше него в три раза. Мама у меня была красавицей, и отец ценил в ней это наравне с её умением стряпать (он обожал утку по-пекински).
Настала пора признаться вам кое в чем ещё, хотя вы, скорей всего, уже обо всём догадались – я голубой. Одно время мне казалось, что я женщина. Я даже сделал операцию по этому поводу. Однако позже, когда молодой человек по имени Патрик Дункан Младший предложил выйти за него замуж, неожиданно выяснилось, что я испытываю жуткий дискомфорт от наличия силиконовой груди. И я решил родиться в третий раз, но снова мужчиной. Свадьба, естественно, расстроилась. Было мне тогда девятнадцать.
О том, как я стал убийцей, рассказывать сейчас не буду. Может быть, когда-нибудь потом – это совсем уж грустная история. Она ничуть не радостней истории о том, как я сделался наркошей.
Родители мои недавно умерли – кто-то взорвал их вместе с магазином, и теперь я – одинокий рыжий китаец. На похороны не поехал – отец, прознав о моих нетрадиционных наклонностях, выгнал меня из дому и запретил возвращаться даже после смерти, не важно – после его или моей. Поэтому, я просто наширялся у себя в берлоге до беспамятства.
Вот, в принципе, и познакомились.

Кусок шестой
«Порше» ревел и рвался топтать дорогу. Свернув на Парковую улицу, я прибавил газу – скоро должны были начать разводить мосты через реку Медуз. Эта беда происходила трижды в сутки, превращая поток автомобилей в пробки на многие и многие километры. Знаете, какая музычка гармоничнее всего подходит для поездки на «Порше? Нет?.. Конечно, «Красные горячие чилийские перцы» образца 1991-го года, альбом «Blood, Sugar, Sex, Magic». Вот его-то мы и слушали весь путь.
- Неважно выглядишь, - заметил Джорджи.
- Что? – переспросил я, будучи равномерно увлечён и ездой и басухой Блохи.
- Неважно выглядишь!
- Ещё бы, - ответил я. – У меня же гвоздь в спине!
- Брешешь! – воскликнул он недоверчивый, словно бродячая кошка.
- Делать мне больше нечего! – обиделся я.
Тогда Джорджи, наконец, поверил:
- Ну, нифига ж себе! Покажь!
Я немного повернулся, чтобы он смог полюбоваться. Джорджи надыбал отверстие и сообщил:
- Тебе в госпиталь надо!
- Ерунда, - отмахнулся я. – Ты и сам преспокойненько справишься!
Джорджи с сомнением выпятил свои нигерские губищи.
- Да брось ты – плёвое дело! Проще этого, только… на выборы сходить!
- Да будет так, - согласился он без излишнего восторга. – Вот сделку обстряпаем, и я его извлеку.
- Лады, - киваю.
- Терпеть-то можешь?
- Словно и нет во мне никакого гвоздя!
- Ну, ты молоток! – покачал Джорджи головой.
- Подкури-ка мне сигарету, братишка! – попросил я.
- Без проблем!
С фильтрами в зубах мы продолжали своё путешествие.
- Слышь, Хипповатый!
- А?
- Хочешь, я его прямо сейчас выдерну?
- Гонишь, - говорю. – Я же за рулём! Да, и чем?
Джорджи в ответ промолчал….
Мы подъехали к мосту, а движение уже перекрыли. Дожидаться пришлось бы два часа. Перспектива ловить кайф от созерцания проплывающих мимо барж не грела. Тем более что время было не на нашей стороне – мы опаздывали. В объезд мы тоже опаздывали, поэтому я надавил на педаль. Треснул шлагбаум. Какие-то взволнованные люди замахали руками и ринулись наперерез – мост начали разводить.
Мне удалось никого не покалечить, и «Порше» вспорхнул над мутной водой сверкающей красной ласточкой. Желудок подкатил к горлу и не выпрыгнул лишь потому, что зацепился за кадык. Джорджи, тот просто вопил от радости, а я любовался солнышком сквозь лобовое стекло.
Трах!!! Шарах!!! Приземлились. На полном ходу нас развернуло боком, протянуло порядочно юзом и остановило в двадцати сантиметрах от шлагбаума на противоположном берегу.
- Ух-ху! – веселился Джорджи.
Я вспотел и был с ним согласен совершенно. Хотелось посидеть немножко, переводя вмиг протрезвевший дух, однако нужно было срочно уносить ноги.

Кусок седьмой
Мы примчались минут на десять раньше наших визави и решили, не тратя времени попусту, выдолбить по косячку, что мы преспокойненько и совершили. Как истинный растаман, Джорджи повсюду таскал с собой марихуану.
Местность вокруг была пустынная, а точнее, безлюдная. Тишь да гладь да божья благодать. До города отсюда миль двадцать: видать только небоскрёбы, всё остальное сливается в однородную туманную массу. Небо – синь. Куда ни глянь, везде поля подсолнечника и кукурузы. Тепло, но не жарко – октябрь на дворе.
Я скинул свой давно уже погибший плащ и разлёгся на капоте брюхом кверху. Мой приятель – гвоздь – совсем не мешал. Я, можно сказать, почти забыл о его существовании.
Джорджи торопливо отливал в сторонке на грунтовку.
- Эй, Хипповатый!
Я жевал кусок мятного стиморола.
- Мне-мне… чего?
- Забыл спросить, а кто это наградил тебя железякой?
- Если бы я помнил, давно бы уже…. – Внезапно меня осенило блистательной, достойной воплощения идеей. Я аж лёгкий озноб пережил. – А знаешь, Джорджи, я бы просто поймал того мудака и вколотил в него сотню гвоздей!
- Согласись, идея сама по себе не первой свежести…. Но, признаюсь, что в твоём случае она подходит лучше некуда!
Не успел он, как следует, стряхнуть последнюю каплю, которая – тряси, не тряси – всё равно в трусы, как впереди на дороге поднялось облако пыли.
- Ну, держись, Хипповатый, - сказал Джорджи. – Денежки едут! Будь крут, но палку не перегибай! Думаю, пройдёт всё нормально. Впрочем, пушку под подушку не прячь!
Он заметно нервничал и мелко-мелко дрожал, почти трясся. Мне это обстоятельство очень не понравилось: если вдруг назреет какая-нибудь лажа, он сразу же станет дёргаться, и его, естественно, пришьют, и меня с ним заодно – кто же любит потных чуваков со слабыми поджилками? А так как ты его напарник, разве захочет кто-либо выяснять – такой же ты слабак, или нет? Просто сделают: бах! бабах! и всё – ты уже никогда не будешь потеть.
- За меня можешь не переживать, - бросил я и снял «беретту» с предохранителя (возможно, каждая секунда скоро будет на счету!).
Мне не нравятся «Гранд Чероки», а они припёрлись на целых двух. Я терпеть не перевариваю арабов – они фанатики, - а их проявилось аж пятеро. Я ненавижу «Узи», но имел четыре в поле моего зрения. Вероятно, со всем этим можно мириться, но лично у меня было уже три причины на то, чтобы укокошить всех тех носатых ублюдков. Однако, чувствам необходим жидкий азот, когда дело касается «зелёных». Поэтому я продолжал спокойно попирать задом капот машины и посасывать жвачку.
- Рад тебя видеть, Джорджи! – сказал главный араб.
Я догадался, что он главный, потому что одет он был в дюже дорогущие шмотки, курил сигару по 40 долларов за штуку, а из десятка пальцев на его руках восемь были унизаны перстнями с настоящими камушками. Короче говоря, если вы знакомы с тем, как выглядит настоящий арабский босс, то он выглядел именно так. Его бы я уложил последним, подумал я.
- Здравствуй, Рашид, - пробормотал Джорджи. Он волновался. На физиономии выступили волдыри испарины. Мне даже показалось, что он обосрался, потому что нежданно понесло особым душком: так воняют лишь обделавшиеся негры. Хотя, может быть, провинился кто-то из охраны Рашида (не могу утверждать или настаивать с уверенностью, ведь я не в курсе, как воняют усравшиеся сыны Аллаха).
- Ай-ай-ай, - замотал башкой босс и пыхнул сигарой. – Ты, оказывается, обманщик!
Джорджи вздрогнул, захихикал и завилял хвостом.
- Что ты, Рашид, мы же партнёры! Я не обманываю тех, с кем работаю! – Прозвучало это гордо, но несколько неуверенно. Покровительственным жестом мусульманин показал, что, дескать, верит ему.
- Но мы договаривались, что ты будешь один.
Джорджи открыл, было, рот, но мне подумалось: «Пора бы беседу поддержать!». Я встал и говорю:
- Извините, что позволил себе вмешаться, однако, если вы прикатили сюда для того, чтобы подсчитывать население штата, то явно ошиблись адресом.
Рашид вскинул удивлённые брови и уставился на меня, как кореец на Чау-чау. Джорджи присел, готовясь совершить свой последний в жизни забег.
- Да вы, оказывается, человек дела! – буркнул босс одобрительно.
- Вероятно, единственный из присутствующих здесь джентльменов, - заявил я довольно наглым тоном и вернулся греть жопу на капоте. Араб показал, что слегка оскорбился. - Хотелось бы, чтобы кто-нибудь доказал обратное, - закончил я, а про себя решил, что если мы вырвемся из этой заварухи живыми и не калеками, оторву Джорджи его чёрные прелые яйца!
Рашид нахмурился и произнёс:
- Отлично! Я вас слушаю!
«Ну, уж нет – это чересчур! Торгаш из меня, как из черепа динозавра мясной бульон!».
- Не-а, чувачки, - говорю. – Я даже не в курсе, чем обычно в это время года торгуют в здешних краях. Разумеется, я могу угадать с третьей попытки, но у нас ведь не «Колесо фортуны»? Считайте, что ваш покорный слуга просто вышел покурить и очутился тут совершенно случайно. Большего от меня не ожидайте!
С этими словами я демонстративно отвернулся и запалил восемнадцатую. Араб помялся, потом обратился к Джорджи:
- У тебя очень милые знакомые. Чертовски приятно бывает порой поболтать о том о сём с умным человеком! Ха-ха! Ну, а теперь перейдём к более прозаическим вещам?
«И где он только надрочился так на английском шпарить?!».
Джорджи сказал: «Ага!» и протопотал мимо меня к багажнику почти такой же жизнерадостный, как и всегда. Он достал оттуда вместительный металлический кейс, захлопнул капот, весело мне подмигнул и лёгонькой походочкой прочапал обратно. Кейс был достаточно тяжёлым, потому что Джорджи чуть перекосило на правый бок.
Этот лопух заключил, что всё будет ништяк. Этот балбес уже подсчитывал в уме навар, а я слушал, как ребята Рашида очень медленно и очень осторожно щёлкают затворами. Этот недоносок был уже почти мертвец, но я не мог позволить себе такую роскошь. И ещё: теперь я точно знал, что в кейсе наркотики – запах целлофана спутать нельзя ни с чем.

Кусок восьмой
Вы меня спросите: «Почему же ты, идиот, прежде не выведал у Джорджи, что за бизнес? С кем бизнес?».
Хорошо, если вы настаиваете, я отвечу:
- А мне вся эта фигня до лампочки! Меня не просто мой поставщик уговорил его сопровождать на сделку, меня друг о помощи попросил. Разве мне не должно быть всё равно?! Он мой друг, мать вашу! Жирные ублюдки! Факаный фак вам в факаный фак, как сказал бы Джереми Свинцовые Шары, будь он ещё жив! Валите в жопу! Для своих друзей я сделаю всё, что в моих силах, потому что лишь на них я и могу рассчитывать! Потому что на меня рассчитывают мои друзья! Разве важно, чего это будет стоить?.. Но если не желаете, то не спрашивайте!
Я ору: «Ложись!», разворачиваюсь и… первая же выпущенная мной пуля попадает в этого «Плуто» с чемоданом! Господи, зачем давать человеку жизнь, если он так туго соображает?! Но мне-то некогда было размышлять над этим, нужно было срочно отправить к праотцам ещё пятерых! Затяжная перестрелка никак меня не устраивала, ибо в наличии имелась лишь одна обойма, да и та уже неполная!
Двое так и не успели поднять свои пукалки. Третий успел. Четвёртый даже выстрелить сподобился, но угодил в собственного босса (это потому, что целился в меня!). Так уж устроены «Узи»: ежели хочешь во что-нибудь попасть, то стрелять нужно в противоположную сторону; честно сказать, я не верил, что из него вообще можно во что-то попадать, однако после этой истории верую – можно, если случайно!
Рашида пришлось добивать. Пуля телохранителя раздробила ему бедро, и он не сумел добраться до автомобиля, чтобы свалить. Мерзкий араб умолял сильно-сильно, даже сообщил, что в одном из джипов лежит кейсик с вот таким числом в дензнаках США – 1 000 000! Я, разумеется, сказал ему спасибо. Впрочем…. Впрочем, на кой мне потом хромой азиат, который не уймётся до тех пор, пока не увидит мою буйную головушку отделённой от моего не менее буйного тела? Рашид и понятия не имел, от какой нервотрёпки я его избавил в будущем, поэтому, видимо, и не поблагодарил.
Джорджи был ещё жив, когда я склонился над ним. Оказалось, я проковырял ему лёгкое. Пуля прошла навылет, да и не мудрено – с пары шагов-то. Клянусь, смерть Джорджи явилась случайным стечением печальных обстоятельств. Я положил его черномазый череп себе на колени.
- Влез… влез в долги…. Хо…хотел крутануться…, наварить! Это был… был отличный шанс…, - булькая и задыхаясь бормотал Джорджи.
- Ты молодчина, - сказал я, и он умер, пуская кровавые пузыри.
А что я ещё должен был сказать ему? То, что он сам себя подставил? Кто же тащит за собой на сделку кого-то, если условился, что прибудет один? Джорджи сделал это и облажался. Сказать, что если бы рядом не было меня, он остался бы жить богатеньким Пиноккио? Да пошёл он, мудак! Я теперь даже сомневаться начал, а действительно ли я слышал эти проклятые щелчки предохранителей?! Да он лох! Лох, который, наконец-то, кинул сам себя! Вот, что нужно было сказать ему!
Я закрыл его глаза и опустил отяжелевшее тело на землю. Затем вытер ладони о его джинсы, отпер кейс, и вдруг оказалось, что у меня есть лимон кокаина! Кокаиновый лимон! Кокаина на миллион!
Кажется, я говорил, что Джорджи был моим другом? Я немного преувеличил – не такими уж большими друзьями мы были! Ну, перепихнулись разик-другой в охотку! У него и при жизни-то характер отличался отвратительностью, а после смерти, наверняка, испортился окончательно!
Кстати, я заявил, якобы, мне не нравятся «Гранд Чероки»? Ну, соврал сгоряча, с кем не бывает? Арабы, конечно, воняют, но не до такой степени, чтобы нельзя было подобрать себе из одежды что-нибудь по размеру! Но, как не убеждайте, «Узи» действительно – говно!

Кусок девятый
Часто вы задумываетесь, а тем ли путём идёте? Быть может, стоит сойти на обочину и ещё раз взвесить все за и против?
Не знаю…. Не знаю, что и ответить. Всегда, когда удаётся заполучить в свои лапы ломоть, вроде того, что лежит сейчас на заднем сиденье, меня обязательно посещают всякие сомнения. Не пора ли на покой? В твои 35, парень, гоже бы поразмыслить о будущем. Открыть где-нибудь во Флориде вкусный ресторанчик. Небольшой, но приличный. Попробовать жениться и, чем чёрт ни шутит, даже детей завести. А?.. Возможно, тогда папа простит меня?.. И мама обрадуется….
- Уф! Полагаю, лучше притормозить, нюхнуть и выпить чашечку кофе. Нет, всё-таки, сперва – кофе, а уж потом марафет.
Так я и поступил. Моего внимания была удостоена первая же забегаловка, попавшаяся навстречу.
Где-то над головой скрипнула усталая пружина, и я очутился в несколько чрезмерно замызганном помещении, предназначенном для приёма пищи. На меня мгновенно уставилось десять пар зенок. Все – сплошь собственность водил-дальнобойщиков: здоровенные рукастые мужики, многие с бородами, ну просто отпад. Контингент, как на подбор – в моём вкусе!
- Приветик! – сказал я им с порога.
Они тут же потеряли ко мне всяческий интерес (или только вид сделали) и вернулись к своим оладьям. Я приблизился к стойке, за которой возвышался краснорожий и желтоусый верзила в безупречно белом, словно и не работал он здесь, а так – лишь болтался ради прикола, накрахмаленном фартуке. Не представляю, как ему удавалось сохранять свою униформу в столь безукоризненной чистоте. Может быть, он её каждые пять минут менял?
- У вас тут все едят оладьи? – вежливо спрашиваю я.
- Угу, - вежливо отвечает он. – Оладьи – наше фирменное блюдо. Вряд ли ты едал что-либо вкуснее, сынок!
Я уже совсем было собрался брякнуть нечто в таком духе: «И боже упаси! Засунь-ка ты их, папаша, себе в толстую задницу да поглубже!», но почему-то сдержался. Почему? Наверное, потому, что за его широкой спиной находилась громадная плита, а на плите, на чёрной от копоти сковороде шипели и громко постреливали, плавая по пояс в раскалённом масле, пышные айсберги каждый величиной с ладонь. В душном, но уютном воздухе парил одуряющий аромат сладкого жареного теста. Я сдался, мгновенно ощутив прилив необыкновенного голода.
- Что ж, - говорю. – Раз такое дело, значит, стоит отведать.
- Ещё бы! – многообещающе поддержал моё решение обладатель белоснежного фартука. – Гарантирую, что на следующей неделе ты приедешь сюда специально!
Я кивал, но про себя думал: «Мне и самому любопытно, где я буду на следующей неделе!».
Захватив порцию с пылу с жару лепёшек и объёмистую посудину чёрного-чёрного кофейку, я занял позицию за освободившимся только что столиком у окна и принялся глотать оладьи, обильно сдабривая их поочерёдно, то клиновым, то красно-смородиновым сиропом.
Поначалу я как-то не особенно прислушивался к тому, о чём там шоферюги за едой болтают. Меня больше привлекали пищеварение и нежные мысли о доставшихся мне денежках. «Зелени» было достаточно много, чтобы всерьёз и заранее призадуматься, куда потратить такую сумму?.. Ну, для затравки можно перебраться куда-нибудь на острова. Тут, слава богу, выбор, как в публичном доме. Важно только, чтобы лето было круглый год. А там уж на месте, что называется, и потрясти мошной. Приобрету невеликий теремок над обрывом, чтобы океан будил меня по утрам, расшвыривая пену далеко внизу у подножья…. Потом, разумеется, яхту, тоже размерами в пределах приличия (неразумно привлекать к себе излишнее внимание туземцев и налоговой полиции). Любопытных много, а миллион, по большому-то счёту, так мал, что если где-то допустить промашку, то в скором времени предстоит либо платить, чтобы заткнуть глотку тому, кто мной заинтересуется, либо снова киллерские привычки реанимировать, добиваясь того же результата. Или снова – просто бежать…. Однако, убивать, кого бы то ни было, в раю – это кощунство, но если раз за разом отстегивать каждому проныре, денежки вмиг улетучатся (я бы даже сказал – молниеносно, принимая во внимание, что аппетит людской просыпается непосредственно во время еды).
Я уже допивал свой кофе и был весь в предвкушении приятного похода в уборную, где собирался скинуть пару килограммов «навоза» и «припудрить» носик, как неожиданно обнаружил, что меня пытаются завести, чтобы я психанул и полез в мордобой. Двое здоровяков с волосатыми «граблями» уселись передо мной и, словно не замечая моего присутствия, затеяли такую беседу:
- Слышишь, Хью, - прогнусавил один, поминутно шмыгая неоднократно переломанным шнобелем, на кончике которого колосилось несколько рыжих и курчавых щетинок. – Я, вот, всё размышляю: и чего кругом развелось так много косоглазых? Этих желторожих коротышек уже целый миллиард, а то и все два! Ты можешь себе представить: их больше, чем навозных мух!
Парень, надо признать, попался не промах – не поленился обследовать каждый ломоть говна, изучая популяцию антисанитарных тварей, чтобы заявлять подобное. Энтомолог-любитель, не иначе!
Другой улыбнул свой гнилозубый рот и ответил:
- Это потому, что у них там – в сраном Китае, жрать нечего, только рис, да глисты! Разве можно нахаваться, если на обед подают двух дохлых тараканов и ложку подгорелого дерьма?
Оба страшно радовались всему тому поносу, который несли, а я преспокойненько давился каждой каплей моего терпения и ожидал финала представления.
Второй, продолжая ухмыляться, «незаметно» покосился в мою сторону, едва сдерживая гогот:
- Поэтому они всё время трахаются!
- Зачем это? – удивился «мохнатоносый» совершенно искренне и даже лыбиться перестал.
Признаться, мне тоже стало немножечко интересно, чего ради граждане Китайской Народной Республики «имеют» своих чернобровых узкозадых подружек? Нет, у меня, конечно, были варианты, но у моих весельчаков, по-видимому, родилась собственная гипотеза на эту тему.
- Чтобы забыть о голодухе! – выпалил второй, и оба тут же лопнули соплями хохота.
Экстраординарно, подумал я. Мне тоже было «смешно» и поэтому я поднялся, быстро подошёл к ним и…. Они даже никакого внимания не обратили на мой манёвр, продолжали ржать, тыча в меня пальцами, испачканными маслом и сладкими сиропами. Ну, я взял их за эти пальцы и вывернул эти ублюдочные пальцы так, что ребята на некоторое время позабыли обо всём на свете, кроме, торчащих как попало, трещащих окончаний своих верхних конечностей. А затем я дал каждому мудаку ногой по яйцам, да так, что шофера позабыли и о пальцах (ботинки-то у меня из тех, что носят «морские котики»).
Как ни странно, но остальные посетители придорожной «тошниловки» не бросились заступаться за товарищей, а поскоренькому сделали вид, будто ничего особенного не происходит, и глубоко окунулись в свои тарелки. Даже разговаривать друг с другом прекратили, сволочи!
Парни, которые меня достали, шумно валялись где-то внизу, грохоча перевёрнутыми стульями, держались за ушибленные органы и что-то там шипели сквозь громкие хриплые стоны о скорой нашей внеочередной встрече: уж тогда-то, мол, они не будут такими придурками. Неужели столь запущенные случаи излечиваются или проходят сами собой? Я питал на этот счёт некоторые сомнения, но, в принципе, был не против рандеву. Я им так и сказал.
- Однако, - произнёс я на прощанье. – Как не жаль, сейчас мне нужно убираться отсюда.
Вылил на их головы остатки сладких подливок и удалился, не расплатившись. Мужик в фартуке даже не пикнул.

Кусок десятый
Чёрт, настроение снова испорчено! Правда, мне известно, как его можно исправить!
Прыгаю в машину и выруливаю на автостраду.
- Вот блин, членососы! – говорю чемоданчику, покоящемуся на заднем сиденье.
- Надо было заставить их сожрать собственные поганые языки! – обращаюсь к чемоданчику, лежащему на соседнем сиденье.
Оба лишь молчаливо пожимают замками, выражая полное со мной согласие.
Вы бы спросили, если бы у вас была такая возможность:
- Куда это ты ломишься, чувачок?
Эксклюзивно для тех, у кого не всё в порядке с мозгами, поясняю:
- Я направляюсь в Мексику! Вы, что, кино не смотрите?! Всякий уважающий себя преступник непременно чешет туда, особенно, если у него случится какой-нибудь геморрой! А с таким кушем, как у меня, того и гляди загеморроишься! Так что, сам Бог велел валить из Штатов.
На самолёте через границу пилить стрёмно. Что мне скажут на таможенном досмотре? Вернее, что я им скажу?
«- Это ваш чемодан?
- Н-ну, мой.
- А что в нём?
- Н-ну… несколько пакетиков белого порошка.
- А в этом чемодане, что?
- Н-ну, несколько двадцатидолларовых банкнот».
Примерно таким макаром ваш покорный слуга оказывается в каталажке. А ежели за меня, как следует, потянуть, то можно на свежий воздух столько подонков выволочь, что легче будет грохнуть рыжего китайца, чем всех их упрятать за решётку. Да и лично у меня примерно двадцать четыре пожизненных срока (и это в одних только Соединённых!). Нет, попадаться нельзя – столько я не высижу!.. И, кстати, как насчёт того, чтобы что-нибудь высидеть? Я же, вроде бы, жаждал покакать?!..
А вокруг – от горизонта до горизонта – ровнёхонькая пустынька. Я жутко неудобно чувствую себя на открытом пространстве со спущенными штанами. В таких делах предпочитаю полное уединение и крепкие стены, чтобы мы с моим другом унитазом могли провести пару-тройку минут только тет-а-тет, а вот поссать могу спокойно, где угодно и с кем придется!
Я держался из последних сил, когда впереди справа и несколько в стороне от шоссе показалось крохотное скопление окончательно дикорастущих деревьев. Я воспрянул духом, и моя прямая кишка ещё крепче сомкнула сфинктеры….
Стоило поравняться с растениями, чтобы обнаружить каменистую грунтовку, уходящую от магистрали прямиком туда. До акта дефекации оставалось теперь всего-то метров четыреста, причём не пешкодралом!
На поверку деревьев было шесть стволов, и засохли они лет сто тому назад. В ботанике я баобаб баобабом, а посему, даже получасовое заседание под одним из них не помогло мне определить видовую принадлежность. Самое большее, на что я оказался способен, это сосчитать деревянные трупы да нафантазировать дату их смерти. Размеров они были колоссальных. Будь я впятером, то спокойно обхватил бы любое на выбор.
Насидел я приличную глыбищу. А уж несло от неё…! Вы уж мне на слово поверьте, что если в радиусе мили от эпицентра остался в живых хотя бы один койот, то считайте, что у него был насморк. Счастливчик! Я и сам-то выжил только по привычке….
Корни, бесспорно, не унитаз, а скользкая и твёрдая пачка из-под «Lucky Strike» - не кусок старой доброй туалетной бумаги, однако, невзирая на это, попустило меня основательно. Правда, напереживался я, пока не завершил!.. Всё время перед глазами шныряли какие-то разнокалиберные насекомые, и данный факт меня раздражал, ведь, чёрт их разберёт, а вдруг они прекрасно тебя видят и отлично понимают, чем ты, такой сосредоточенный и напряжённый, там занимаешься?
Да-да, согласен – учёные, дескать, клянутся, что нету этого. Но я из тех мудозвонов, которым необходимо потрогать, прежде чем поверить каким-то лопоухим очкарикам, прожигающим миллиарды «капусты», чтобы доказать, в итоге, что хрен, например, редьки не слаще. К тому же, индусы настойчиво грозят переселением душ. Во-он тот мордатый муравей, что метётся с коряжиной в челюстях, фак его знает куда, ни кто иной, как мой дедушка Рональд по папиной линии. А вот пролетела тётушка Мэгги, дрябло взмахивая разноцветными крылышками, и с укоризной поглядывая на мою говняную гору. Так и подмывает спросить:
- Какого дьявола вам тут понадобилось, тётя? Здесь и цветов-то нет!
Я так и поступил. Тётушка, не мешкая, убралась – она мой характер хорошо знает….

Кусок одиннадцатый
Кто-нибудь из вас вскрывал когда-нибудь девственно полный пакет кокаина? Нет? Приятно, что среди моих терпеливых читателей много честных оболтусов! А тот, который меня обманул, пусть помнит – Господь всё видит!
Итак, чистосердечные леди и джентльмены, я совершил этот акт впервые. Совершил зубами, ибо ножа при мне не было. Рванул крепко, так что пакет выскользнул из моих корявых рук. Естественно, я взволновался и бросился его подхватывать. И подхватил, надо сознаться, на полную катушку. Произошёл маленький «пук!», и все мои торопливые «ладушки» окончились тем, что примерно с треть содержимого выпорхнуло в воздух, но в основном, ко мне на лицо.
Ух! Это было здорово!
Кокс был везде: в волосах, на рубашке, на песке и камнях, но самое главное, он был в глазах, облепил слизистую носа, запорошил гортань. Всё запекло, а потом занемело. Я геройски пытался сквозь это дышать. Короче говоря, надышался так, что можно было и «дорожек» не наводить. Я ещё врубался, что, вероятно, творю нечто излишнее, но, всё же, насыпал две полоски прямо на капоте, даже пыль не удосужившись смахнуть.
Нафигачился и за прежнее – гоню себе и в ус не дую. А там – за моей спиной, в которой засел девятидюймовый штырь, медленно, но уверенно и неотвратимо собираются грозовые тучи коренных потрясений. Та братва, что поручила Джорджи реализовать продукт, притащилась к нему домой и давай шустрить. Тык-мык – у них возникла паника: Джорджи свалил вместе с товаром, и сосед божится:
- Не один – с приятелем уехал!
Сосед чисто из благороднейших побуждений обрисовывает им мой скромный портретик.
Арабы, не давимши соплями, в свою очередь тоже впряглись в поиски меня, но не вместе с неграми, а по собственным каналам.
Я же всего этого не ведал, хотя и должен был предугадать. Судьба, однако, вела меня такими потаёнными тропами, что я полностью потерял всякую ориентацию, и теперь моя бритая попка, сама того не подозревая, готовилась к сугубым неприятностям. Проклятые наркотики!..
- Эй, парень!.. Да, ты – со шприцем!.. Прекращай!.. Фу!.. Завязывай, пока не поздно!.. Что?.. А-а – диабет. Инсулин…. Ну, ладно, инсулин можно! Ширяйся скорей, а то помрёшь, недослушав мой рассказ!.. Всё?.. Народ, внимание!.. Я продолжаю!

Кусок двенадцатый
День хило клонился к закату. Я потихоньку начал приходить в себя и хотеть спать (дрыхнуть я мастак!). Хотя до кордона и оставалось-то всего миль пятьдесят, рисковать, отнюдь, не соблазняло. Я, того и гляди, норовил отключиться прямо за штурвалом и постучаться к Богу в гости. Уж чего-чего, а шуток со здоровьем я не догоняю. Можете хихикать, сколько влезет – это чистая правда! С вредными привычками пора завязывать! Жить нужно долго, желательно – вечно, такие вещи всякому торчку известны.
Тут в самый разгар глобального засыпания и мотельчик подоспел. Было ещё совсем нетемно, но он вовсю жёг всю свою нехитрую иллюминацию. «Вот тебе заправиться!» - гласила неоновая вывеска над заправочной станцией, примостившейся рядышком. Что подразумевалось под этим «вот тебе!», оставалось лишь догадываться.
Хозяйка – дряхлая лоханка – явилась только с восьмым звонком. Ох, и везёт же мне сегодня на антиквариат! - грустно подумал я, но вёл себя прилично. Она цветёт до самых ушей. По всему видать – ужасно рада, ведь бурного потока клиентов в этом заведении, как подозреваю, спокон веку не водилось, если не с дня основания. Старушка начинает что-то бормотать и шамкать беззубым ртом, поправляя, от случая к случаю, седые локоны на почти лысом черепке – даже в таком невероятном возрасте хочется нравиться мальчикам. Покрытая старческими пятнами кожа висит, как попало.
Деваться мне некуда. Пишу, что я – какой-то там Сунь Ван-Дер Блюхер, выкладываю полтинник, бросаю, уже почти заснув: «Сдачу оставьте себе!», и, не обращая внимания на счастливое сюсюканье семенящего следом полутрупа, удаляюсь почивать.
Надо отдать должное милой старушенции – за свои бабки я получил такой люкс, что позавидовал самому себе, когда проснулся. Хозяйка разбудила меня в девять утра, и я, наотмашь зевая и медленно ошизевая, обнаружил родное, разоблачённое до трусов тело на великолепнейших перинах, которые мне даже и не снились (наверное, потому что по натуре я индивидуум непритязательный, за исключением, разве что, нескольких незначительных нюансов)!
Бабуля бубнила и поскрипывала – интересовалась, как спалось и настойчиво приглашала отзавтракать с ними. Признаться, мне было прикольно поглазеть на их семейство, да и подзакусить не мешало бы перед дорогой. Что может быть нажористей домашних завтраков? Только домашние обеды!
Я наскоро оделся и поплёлся за нею. Даже не поплёлся, а постоял, так медленно мы продвигались в нужном направлении. Владения этого божьего одуванчика в тапочках и цветастом аляповатом платьице не были безгранично велики: пять маленьких домиков, выстроившихся в ряд под сенью немногочисленных деревьев Джошуа позади пародии на автозаправку да ещё нечто, вроде магазинчика и скобяной лавки. Всю дорогу я терпеливо выслушивал старушечье курлыканье и искренне надеялся, что у неё гостит молоденькая внучка, сексапильная, но отнюдь не умудрённая житейским опытом. Я бы увёз её с собой, чтобы свить уютное гнёздышко где-нибудь на Мальдивах…. А может быть, я и не педираст вовсе, если с таким упоением мечтаю об этом?
Аккуратненький двухэтажный расписной сарайчик развалился по ту сторону магистрали. Вот туда-то меня и «стояли».
На пороге нас встретил какой-то двухсотлетний маразматик, и я понял, что он-то и есть вторая половина той скрипучей раскладушки, которая, как умела, знакомила меня с ним. Плешивый уродец весь так и трясся. Я, грешным делом, подумал, что дед просто смеётся надо мной, но скоро выяснилась безосновательность моей гипотезы. Оказывается, доктор Паркинсон, светлая ему память, чёрт знает, когда ещё, придумал нехилую отмазку для подобных весельчаков. Плюс ко всему, старик был глухой, как… ну, в общем, вам и самим прекрасно ведомо, как что или кто он был глухой.
Значит, скис я – трапеза обещала превратиться в полную тайгу. К тому же, я вдруг с неприятным чувством осознал, что их гипотетическая внучка годилась мне в матери. Итак, все шансы изменить свою жизнь резко упали до гипотетической же правнучки, а они – правнучки, как известно, редко навещают тех, кого живьём, наверное, никогда не видели, да ещё в такой тмутараканской Тмутаракани!
Нас с дедом опустили за стол и испарились на кухню.
Комнатёнка, в которой я очутился, по-видимому, являлась складом разной доисторической рухляди, из последних силёнок старающейся выглядеть благородно. Пока я развлекался, разглядывая кислые физиономии хозяйских предков и сородичей, развешенные поверх линялых от долголетия обоев, старикан семафорил мне о чём-то с противоположного конца столешницы. Нифига я не врубался в его изощрённые сигналы, а посему меня так и подмывало засветить ему «фак».
Кажется, его звали Мо. Однако не могу быть в этом уверенным, ведь из дражайшей супруги достопочтенного синьора можно было и не такое услышать. Имечко, конечно, то ещё. Хоть, впрочем, знавал я людей с именами и похлеще. Один мой приятель, который переехал в Нью-Йорк и поселился где-то в Куинс, зовётся Мыколой. Подобную белиберду даже произносить-то противно, а подписываться, так вообще должно быть просто стыдно. Как-то раз я заметил эту «отрыжку» на конверте (ему напостой слали письма какие-то весьма удалённые родственники то ли из России, то ли из Украины, в общем – из больно дремучих мест!) и тут же проблевался!
С другим моим знакомым было и того хуже. Он тоже вёл свою родословную откуда-то из Азии. Так его простуженный на всю голову дедушка завещал его отцу, чтобы тот, если у него родится сын, нарёк младенца именем Ленин! Весь колледж величал его только Элом, потому что он сам так приказал. Ленин впадал в дикое бешенство и сходу бил в «дыню», если кто-то забывал об этом правиле и обращался к нему официально.
- Слышь, Эл, - спрашиваю я его однажды. – А что означает…, только ты не волнуйся, пожалуйста, я чисто по-дружески – любопытно всё-таки…, что означает твоё имя?
- Не знаю, - тяжко и горько вздохнул Ленин, подавляя зародившийся, было, гнев. – Но узнать не мешало бы. Отец помнил, а потом умер и забыл.
- Н-да, - говорю.
Я предложил ему сменить имя на другое, но он на это сказал лишь следующее:
- Старику было видней, зачем называть меня… - Он собрался с духом и выпалил: - Ленин!.. Не хочу неуважухой его задрачивать на том свете.
Свой резон в этом, возможно, имеется. С иного боку – задрачивать живого человека, будучи слишком высоко, чтобы отвечать за идиотские приколы, тоже нехорошо….
Впрочем, возвращаемся к нашим баранам.

Кусок тринадцатый
С хозяйкиным мужчиной всё было мало-мальски определенно, а вот саму хозяйку окрестили уж совсем как-то смутно и устрашающе. Её имя было чем-то средним между Хризантемой и Заратустрой, короче говоря – ещё тот изувер придумал! Я, чтобы не ошибиться, стал кликать её «мамашей». Она приходила в такой неописуемый восторг, что всякий раз, когда я произносил, обращаясь к ней, это слово, порывалась обслюнявить меня своими серыми, сморщенными, сырыми губами. В конце концов, старуха достала меня, и я навсегда пресёк её порывы, сообщив, что болен «сиреневой мимикренью». Она резко вздрогнула и побледнела, а я довершил начатое:
- Мне жить-то осталось всего пару недель. Вот, еду проведать перед смертью любимую прабабушку в Уакатанауипукль.
Старушка аж взвизгнула от умиления и слегка прослезилась, однако, с поцелуями больше уже не совалась.
Кушали простенько, но плотно. Омлет с беконом. Накатили по два пальца шотландского виски из «дедовых запасов для особого случая». Заботливая хозяюшка всё подкладывала да подкладывала еду в мою тарелку, успевая при этом о чём-то перемалчиваться с мужем. Впрочем, их немые переговоры не вызывали у меня никаких подозрений…. А зря!
Потом мы выперлись на небольшую террасу с очаровательным видом на ржавую выжженную равнину, на которой даже при огромном желании взгляду не за что было споткнуться. Там мы чинно расселись по новой, «размочив булки» в плетёных из лозы креслах у круглого плетёного столика, пить чай. Ну, чай, он и на Мадагаскаре не пепси, а вот кексу, напичканному фундуком и изюмом, я уделил особенное внимание.
Светило к тому часу уже задолбалось всходить и застряло где-то в зените, а мы всё сидели и сидели. Хорошо-то как, душевно было! В душе я уже соглашался остаться там с ними на веки вечные. Окажись правнучка посознательней и посентиментальней, конечно, было бы лучше, но, в принципе, и без неё нормально. Разморило меня, замечтало или задремало, как вдруг, словно ошпарило. Взвыв от яростной боли в спине! Я рванулся и вскочил на ноги….
Когда до меня добралось, наконец, что же, всё-таки, произошло на самом деле, было уже поздно. Старик валялся на полу ворохом костей, обтянутых кожей и одеждой. Во лбу его слабо кровила крохотная дырочка, зато из большой рытвины на затылке тянулся толстый красный ручей. Бабка, разинув испуганный рот, возвышалась неподалёку; голые дёсны отвратительно поблёскивали на солнышке. В моей левой руке ощущалась какая-то излишняя тяжесть. Я тупо на неё посмотрел и узнал в увесистом предмете свой пистолет. Перед глазами нарисовалась отчётливая картинка, что запечатлелась в мозгу, когда я вихрем развернулся и нажал на курок, почти не целясь: Мо, или как его там, с плотницкими клещами, ужаснутый, но уже полностью убитый….
Глупые милосердные человечки хотели мне только помочь и ликвидировать гвоздь! Так вот, значит, о чём они договаривались весь завтрак! Вероятно, старушка заметила его вчера вечером, когда по-матерински раздевала меня. Мои добрые самаритяне справедливо подозревали, что мне будет больно, поэтому решили поступить, как поступили бы с семилетним мальчуганом, у которого расшатался молочный зуб. Они придумали сделать всё неожиданно, чтобы я не успел испугаться и не расхныкался. Старики надеялись, видимо, что потом я обрадуюсь и буду их благодарить.
Сюрприз вышел на славу! Что ж, как говориться: всякая инициатива наказуема!
Может быть, меня и предупреждали, но с той дикцией, которой старые пердуны владели в совершенстве, у меня не оставалось ни единого шанса понять их…. Да уж….
Что-то звонко, словно монетка, застучало по доскам настила. Я наклонился, отыскал и поднял с полу маленькую круглую лепёшку.
- Вашу мать!
Мало того, что дед так и не сумел извлечь железяку – силёнок не хватило, - он своими дебильными клещами ещё и шляпку скусил. И как только он умудрился?! То ли чудо какое-нибудь ему подсобило, то ли я, дёрнувшись слишком проворно, то ли гвоздь самостоятельно откинул «голову», как ящерица хвост? Теперь я мог лишь предполагать.
И тут и старуха его, будто с цепи сорвалась. Накинулась на меня, и до смерти бы зацарапала, если бы я ни треснул её рукояткой «беретты» под дых, а затем, когда она покорно согнулась пополам, ни запустил в древнюю башку свинцовую ракету. Старая ведьма так и остыла тощей задницей кверху, стоя на коленках и на том, что осталось от её черепа….
Как они жили?.. Вдвоём?.. В глухомани?.. Один – немой, другая – бормотуха? Да и не мудрено – в таком захолустье хочешь, не хочешь – забормочешь!

Кусок четырнадцатый
Всё ничего, вот только с музыкой невезуха! У этих арабских «скакунов» разве найдёшь что-то приличное? Одна сплошная фигня с домбрами да бубнами! А поют-то как! Голоса такие, словно кого-то крепко подташнивает, однако, нужно петь, поэтому несчастное существо и мучается!
Я вырубил к чертям собачьим тот матюгальник, что был встроен в «Гранд Чероки», и люто желал о плейере, оставленном по дурости в «Порше». Хоть, впрочем, толку от него было бы, как с козла молочай – диски-то свои я забыл ещё в «Вайпере»! Перспективка пребывать в одинокой тишине не прельщала, и я принялся вращать радио-настройку в чаянии надыбать в эфире что-нибудь, подо что можно с удовольствием перемещаться в пространстве….
Господи, сколько же в Техасе станций, транслирующих кантри и прочий вестерн! Целый океан мужиков и баб в ковбойских сапогах и шляпах лихо фигачил на банджо, скрипках, на чём попало, порой, и, бряцая шпорами, истошно горланил о насущных проблемах сельского населения…. Куда я попал?! Ещё немного этой галиматьи, и мне сорвёт башню!.. Но, чу!.. Кто-то сеет на Земле доброе, вечное – кто-то передаёт Элвиса!.. Годится! Лучше Пресли, чем полоумные банджористы, рождённые бешенной кобылой от дикого мустанга! Не имею чести знать тебя, парень-диджей, но ты спас меня от самоубийства, и никто не прочтёт в вечерних газетах: «Ещё один молодой миллионер покончил с собой. Его обугленный, но стройный труп был обнаружен сегодня на пустынной дороге, ведущей в рай!». От таких мыслей скупая слеза педика заволокла мои карие очи, а тут ещё: «Люби меня нежно, люби меня сладко, никогда не отпускай!». Правда, чуть позже стало гораздо веселей, и вскоре, на замшелых крыльях Короля рок-н-ролла, я очутился у границы.
Миль за десять до неё я свернул с шоссе и какими-то буераками да косогорами выбрался на другой тракт, узенький и хреновый. По нему-то я и допилил до городка Санта-Виолетта….
Городишко нагло раскорячился по обе стороны кордона ровно настолько, насколько это было необходимо, чтобы трепать нервы и Мексиканским и Американским властям. Именно в Санта-Виолетте можно пересечь границу в оба конца даже с тонной героина, всё зависит лишь от размера мзды. Короче говоря, это неказистое с виду поселение служило самой настоящей перевалочной базой наркодельцам и контрабандистам. Ни ФБР, ни всевозможные спецслужбы обоих государств, ни, тем паче, обыкновенная полиция, ничерта с этим поделать не могли. Все агенты «под прикрытием» либо оканчивали жизнь в желудках громадных свиней, которых тут учат бросаться на людей, как собак – по команде, либо соглашались работать на два фронта, то есть, попросту продавались. Вот такие пироги.
Только одного никак не пойму – почему бы ни разнести этот прыщик с низко пролетающих «Стелсов» к едрене фене, раз такой геморрой? Может быть, с мексиканцами добазариться не получается (городок-то, как я уже упоминал – раскорячился)? А может быть, потому, что здешние баксы кормят слишком многих, среди которых добрая половина – это мэры, херы, сенаторы и конгрессмены!
Но мы не будем углубляться в политическое дерьмо – мы и в своём-то по уши! Оставим его, лучше, тем подонкам, что едят это дерьмо каждый божий день, да ещё и нахваливают….
В населённых пунктах, подобных Санта-Виолетте, коль скоро злой рок вынудил вас угодить сюда, лучше всего ехать дальше и не оглядываться. Тут действуют собственные законы и вас могут замочить, казалось бы, из-за пустяка: почесались вы не той рукой, или не ту ноздрю в носу ковыряли, или пёрднули в неположенном месте. Никто и не подумает заранее ознакомить вас с неписаным кодексом, а шустрые подростки не раздают здесь на перекрёстках рекламных проспектов с правилами поведения в городе.
Хуже, если вы, всё же, имели глупость, либо невезение, остановиться в этом оплоте цивилизации. Тогда сидите тихонечко, не дёргайтесь и прикидывайтесь Золушкой – ждите и дождётесь. К вам, рано или поздно, но обязательно, подойдут и поинтересуются:
- Какого рожна ты здесь делаешь, амиго?
А дальше? Дальше – как сложится. Бог не выдаст – свинья не съест. Судьба – штука непредсказуемая – даже рикошет может стать выстрелом в упор….
У меня кончился бензин. ПОПАДОС!!! Он кончился прямо посреди Санта-Виолетты, в ста шагах от контрольно-пропускного пункта и как раз возле какого-то замызганного бара, у которого и названия-то не было. У коновязи грустило несколько полудохлых лошадей и мулов. Они вяло разглядывали пылищу под копытами да обречённо отгоняли непобедимых мух худосочными хвостами (мухам даже сорокоградусная жара не могла испортить аппетит).
«Эх, нужно было у Мо заправиться!» - запоздало раскаялся я. А следом подумалось: «Ох, уж и насмеются два сморчка, взирая с того света на то, как меня будут кушать вислоухие зверюганы! Причём, и что обиднее всего, зверюганам этим будет очень вкусно. Их нисколько не смутит моя половая ориентация. Мало того, свиньи сожрали бы меня, будь я хоть мусульманин, хоть еврей – у них достаточно гибкое вероисповедание, особенно в вопросах табу на пищевые продукты. Помолившись, они слопают самого Магомета, заедая Иисусом. Свинародная мудрость гласит: «Что с того, что французы балдеют от лягушек, ведь мы с одинаково прекрасным соковыделением балдеем, что от тех, что от других!»».

Кусок пятнадцатый
Сижу я, значит, только окошко отвинтил – курю. А сам гадаю – сразу зарежут или для затравки и на случай «а ежели он ментовский шпион?», попытают маленько? В городке проживает множество индейцев то ли Сиу, то ли Виу – не это главное, главное то, что индейцы, независимо от племенной принадлежности, большие мастера развязывать языки всем, кому ни попадя. Попробуй, докажи, что ты не опоссум. Конечно, можно зачитать им, будто бы я сам Карлос Кастанеда, только вряд ли поверят, даже если знают, кто это.
Мимо, припадая на левый окорок, проскакал чёрный мохнатый кабан. Он был огромен и мог бы, если бы захотел, спокойно перевернуть мою машину вместе со мной. Кабан достаточно плотоядно покосился в мою сторону, и я почувствовал себя не в своей тарелке, а в его. Следом рысью пронеслось небольшое стадо поросят поменьше. Я побоялся оглядываться в открытую, лишь проследил в зеркале заднего вида, как жирная хрячья жопа утонула в вихре пыли, поднятой молодняком.
Лошади и мулы тоже занервничали, но в отличие от меня, вскоре успокоились и вернулись к прерванным размышлениям. У вашего же бедного повествователя оставалось множество причин, чтобы волноваться за свою жизнь дальше.
Я продолжал курить, но, то была последняя сигарета в пачке – плохо! Да и пачка была последняя, что ещё хуже. Мало того, мне приспичило отлить – хуже некуда! Да что со мной такое?! «Медвежья» болезнь какая-то – не иначе, только из другой дыры. Я был совершенно уверен, что за мной кто-то внимательно наблюдает, возможно, даже сквозь оптический прицел. Значит, из тачки выползать ни в коем случае нельзя. Да и куда я дену свои чемоданы – их тут же уведут, и вот тогда-то меня пришьют по-любому!
- Если они не подойдут ко мне прямо сейчас, позора не избежать! – прошептал я сам себе.
Вы способны назвать хоть что-нибудь более подозрительное, нежели извивающийся в салоне автомобиля человек? Нет? Вот поэтому-то я и решил штанов не снимать, только зажмурился от напряжения, стыда и нарастающей рези…. Вы пробовали уссаться сидя? В прилипшие потные трусы? Да к тому же, будучи в здравом уме? Так вот, только я зажмурился, как возникает сопливый, лупоглазый шкет, смуглый, словно член. Был он нагл и напорист, будто Чак Норрис, хотя едва-едва сумел дотянуться своим плоским шнобелем в окошко, встав на цыпочки.
- Эй, мужик! – писклявым голоском заорал он. – Дай доллар!
Это даже отдалённо не походило на просьбу. Это был приказ. Я спешно порылся в карманах и извлёк первую попавшуюся бумажку. Попалась двадцатка. Но не успел я вообще ничего, как она испарилась. Проворная пятерня, вынырнувшая вдруг, словно из ниоткуда, сцапала «зелёненькую» и исчезла.
- Спасибо! – крикнул пацан, уже улепётывая во весь опор.
- Вежливый гадёныш, - проворчал я, и это было всё, на что я мог отважиться в моём положении.
Писать как-то неожиданно перехотелось или, может быть, я брызнул и не заметил?.. Просовываю ладонь под себя…. Нет, слава Богу! Вроде всё нормально! Значит, просто произошло временное попускалово.
И тут машину что-то здорово толкануло сзади. Я чуть морду о торпедо не расквасил – спас ремень безопасности. Ребята, всегда пристёгивайтесь за рулём!
Случись подобное где-нибудь, но не в Санта-Виолетте, я бы уже размахивал кулаками и ногами, но здесь – это вам не там! Стиснув зубы так, что потрескалась эмаль, и, сглатывая нецензурные эпитеты, я медленно повернулся. Оказалось, что меня «приласкал» сам шериф. Точнее сказать – «Шевроле» с мигалкой на крыше.
В дверях забегаловки сразу появилось с полдюжины разноцветных лоботрясов с повадками брутальных мачо. «Наверное, у них в городе слишком мало развлечений!», - подумал я, внутренне распрощавшись и с миллионом, и со свободой, и с самой жизнью.
Шериф тем временем длительно выскребался из своего тарантаса, то и дело, цепляясь кобурой за многочисленные неровности дизайна салона. А все мы – и я и брутальные мачо, - словно болельщики на бейсбольном матче, нетерпеливо дожидались финального свистка скучной игры.
Ему удалось-таки вывалиться наружу, и нам стало видно, что тот, кого мы так жадно дожидались, является обычным неказистым, толстоватым и бегающим на коротеньких кривеньких лапках мужичком небольшого роста. У него было оплывшее от постоянного перепою, перееду да пересыпу личико, по которому мутными полосами стекал резко пахнущий пот. Запах, доносившийся даже с расстояния в шесть футов, своей шибучестью напоминал аммиачную вонь. Короче говоря – это был мексикашка лет сорока-сорока пяти.
Подходит он ко мне и спокойненько так спрашивает:
- Сэр, у Вас всё в порядке?
Я едва не зашёлся в истерическом хохоте, но вовремя взял себя в руки, хоть ситуация и была из тех, что уравновешенного, умиротворённого обывателя превращает, как правило, в неукротимого буйно помешанного. Как бы вы реагировали, если бы вам отсобачили ухо в парикмахерской, а потом вежливо поинтересовались – не ваше ли оно? А?.. Во-от! Теперь вы понимаете, чего мне (с моими-то нервами!) стоило не оторвать ему башку?
- Да, шериф, - произношу я в ответ, стараясь выглядеть, как можно проще. – Кажется, бензин весь вышел.
Он участливо покивал и, приподняв шляпу, принялся вытирать мокрый лоб мокрым и грязным носовым платком.
- Не подскажете, где тут раздобыть немного топлива? Я очень спешу – еду на похороны кузена Антонио.
- И далеко ехать? – спрашивает шериф. Теперь он стоял, облокотившись на дверцу и время от времени заглядывая в окошко. Было похоже, что я в нём никаких подозрений не возбудил. Просто «доблестный страж порядка» влупился в чужой автомобиль и зондирует почву на счёт того, каких неприятностей можно ожидать от его владельца? Так что мне, в некотором смысле, снова повезло – ни я, ни, тем более, шериф напрягов не хотели.
- В столицу, - отвечаю. – Мехико. – У него аж усы дыбом встали.
- Так, самолётом же…. – взвыл, было, он.
Но я быстренько перебил, поясняя:
- Да-да, естественно, - и широко улыбаюсь. – Но я боюсь летать. Всё забываю, как называется моя болезнь, такое трудное название. Так много болезней!
Шериф сочувствующе покачал головой, а после вновь снял свою «звездатую» шляпу и взялся протирать лысеющую макушку.
- У тебя целая куча проблем, сынок, – констатировал он, неожиданно переходя на «ты». «Словно я сам этого не знаю!» - промелькнуло в мозгу раздражение. – Кузен помер аж в Мексике – раз. – Шериф разгибал пальцы. – Летать страшно – это два, бензин на нуле – это три….
Вдруг он круто сменил тему:
- Ты тут мальчишку такого, лет шести, не видал?
Пока я переключался, прошло секунд сорок.
- Был один, - говорю.
Шериф прямо-таки расцвёл весь – так обрадовался:
- Вот сорванец! А я и думаю – не могло же примерещиться?!
- Не могло, - поддержал я, вспомнив, как исчезла вполне материальная денежка.
- Еду я, значит, и тут вижу, что мой оболтус Хулито (его Хулио зовут, сынишку моего)… ага, значит, вижу, будто бы он, а больше-то, ведь, и некому, за угол шмыгнул. И чего ему дома не сидится?!
- Да уж, - вставил я.
- Вот и я твержу ему изо дня в день: учи уроки, учи уроки. Станешь адвокатом, и у тебя всё будет. Верно я говорю?
- Конечно-конечно, - поддакнул я и энергично закивал.
- Ты уж извини меня, сынок, что так вышло! Нехорошо. Засмотрелся, ну, сам понимаешь.
- Да ну! Бог с ней – с машиной! Ничего серьёзного!
- Пусть только вечером явится домой – выдеру, как Сан-Себастьянову козу! – пообещал шериф.
Я уже решил, что инцидент полностью исчерпан, ан не тут-то было. Шериф запечалился и произнёс:
- Теперь мы должны проследовать в участок, чтобы оформить протокол.
Мне снова стало не по себе. В полицию?! Сам?!
- Не-ет! – протестую, чуть не плача. – У меня к вам никаких претензий! Давайте просто забудем об этом!
- Есть свидетели, - вздыхая, вымолвил он и покосился на ротозеев из бара.
Уж влип, так влип – влипее не бывает! Само собой разумеется, такие стрёмные напряги мне ни к чему, но ничего не попишешь. Встретить в городе бандитов честного и скрупулёзно соблюдающего букву закона блюстителя порядка – есть в этом нечто от иронии судьбы. Однако, нельзя же, чёрт подери, иронизировать только надо мной одним?!

Кусок шестнадцатый
- Вы, несомненно, правы, шериф! Соблюдение всех законных формальностей – это наша общая священная обязанность, – начинаю я, а мочевой пузырь опять проснулся и вот-вот лопнет. Вы, случайно, не пробовали обдюдюриваться при посторонних? Счастливые младенческие годы в расчёт не берём. – Но я не могу бросить свою машину вот так – посреди улицы. В ней полно вещей, ведь еду я, сами понимаете, не на пару часов. Так что, если это вас не затруднит, не отбуксируете ли вы её куда-нибудь, где она будет под присмотром, дабы я не волновался за сохранность своего имущества?
В общем, мне удалось. Я его конкретно «загрузил» и он повёлся. Свою роль сыграло его чувство вины. Шериф сказал, что пока мы будем заниматься бумагомарательством, джип можно оставить на служебной стоянке перед полицейским участком. Я более чем охотно согласился.
- Кстати, меня зовут Анхель Картахена, - несколько запоздало представился он, протягивая мне круглую пышную ладошку. – Местный шериф.
- Герберт, - соврал я. – Герберт Уэллс…. Можно просто – Герб.
Пожал его лапку и удивился – до чего же она была мягонькая, словно пирожок с повидлом!
- У меня в багажнике есть трос, - с готовностью продолжал шериф. – Сейчас принесу!
Я начал выбираться из машины, чтобы помочь ему связать наши тачки. Но не успел я, как следует, выпрямиться, как очередной прилив уже, наверняка, прокисшей мочи заставил меня согнуться и пуститься в пляс. Некоторое время Анхель провёл, обалдевши, любуясь моими выразительными телодвижениями и, по тупости своей, никак не врубался, что же со мной стряслось. А у меня нихрена не получалось сказать этому недоумку, в чём дело. Я лишь шипел и выкатывал глазные яблоки. Но чудо всё-таки свершилось!
Не дураки были наши общие предки, выплясывавшие сто (или сколько там?) тысяч лет тому назад вокруг убиенного ими мамонта. Великая сила искусства, универсальный язык танца и жестов, божественный дар мимики, всё это доступно, в конечном итоге, даже полным инвалидам разума.
- В баре есть туалет, - дошёл до шерифа мой не слишком грациозный балет.
Я, сколь вышло молниеносно, засеменил в бар, мимо теряющих уже всяческий интерес к происходящему брутальнорылых зрителей. Огромное тебе мерси, добрый человек Анхель, за то, что произнёс своими святыми устами слова благословения и снял с меня проклятие этого ненавистного городишки!..
Туалет – не туалет, а так – одно название. Довольно убогий сральничек. Крепко в нём не размечтаешься, зато много полезного и увлекательного прочтешь на замазанных говном стенах. Всё подряд, конечно, транслировать не имеет смысла (к тому же, некоторые откровения никакие мозги понять не смогут), но кое-что, возможно, и вам будет любопытно. Итак:
«Быть пьяным – полдела, но нужно ещё и быть!».
Или вот, например:
«Никто и никогда не видел меня изнутри. Мало того, я никогда не видел меня снаружи. Значит – меня нет!».
Или:
«Иногда мне кажется. Иногда мне кажется, что мне кажется. А иногда мне кажется, что мне кажется иногда!».
А как вам:
«Есть вещи, которых нет!».
Такое впечатление, что этот жалкий нужник действует на своих «присяжных» как-то уж слишком угнетающе, и они берутся гнать подобную философическую пургу вперемешку с калом. Может быть, я бы и сам выдал нечто в том же стиле, но поджимали время и моча. Так что, если бы не моя профессиональная память, то все перлы так навсегда и остались бы достоянием только старого мудрого клозета.
Но какая была струя! В жизни ничего похожего не видывал! Впрочем, нафига они нужны – такие рекорды?! Я аж забоялся, как бы под титаническим напором не вырвало с корнем мою аккуратненькую пиписку! Но обошлось! В итоге поток иссяк…. Без сомнений, думал я, запаковываясь, оставлять в месте, где полным-полно скучающих ментов столько вероятных серпомпояйцевых неприятностей рискованно, зато просто и надёжно!
Воротился я минут через пятнадцать, а мой приятель Анхель уже связал тросом машины и терпеливо дожидался меня. По пути я прикупил в баре пару пачек курева. Бармен – тощий, небритый латинос – продал их мне с выражением лютой ненависти на каждом квадратном сантиметре его щетинистой хари. Прочая братва, замершая в почти совсем тёмном зале, провожала вашего покорного слугу злобным угрюмым безмолвием: слышно было лишь, как позвякивают нетерпеливые ножи. То, что придурок-шериф ни в чём не заподозрил незнакомца, для этих башибузуков ещё ничего не значило – в любой момент я мог пойти на трюфеля. Однако Хипповатый хитёр, внимателен и острожен…. Был…. Тогда….
Выбрался я целым и невредимым и говорю:
- Поехали!
Анхель сразу же занялся запихиванием собственной персоны в свой омигалканный «Шевроле». Я с нежностью в сердце восхищался его недюжинной грацией. Я был до чёртиков благодарен ему за его заботу обо мне, пусть и непреднамеренную. Он всё время торчал на виду у головорезов из корчмы и в какой-то степени обеспечивал мне мирное мочеиспускание. Он, возможно, сам того не подозревая, выступил гарантом моей безопасности, оказавшись тем самым парнем, который первым подошёл ко мне и спросил: «Какого рожна ты тут делаешь, амиго?!».
Тронулись. Шериф очень осторожно двинул по улице. Тащились мы, словно черепахи на сносях, и скоро вокруг собралась ватага полуголых чумазых спиногрызов. Они горланили нам что-то по-испански, смеясь, тыкали в нас грязными пальцами и лично мне демонстрировали свои длиннющие, слюнявые языки. Я был страшно недоволен, но не знал, как мне реагировать на это.
Поначалу Анхель бойко приструнивал босоногих выродков, но потом он охрип и, по-видимому, осознав всю тщету своих действий, выключил сирену. Однажды он, отупев, наверное, от стоящего гвалта, даже остановился, чтобы отловить какого-нибудь первого попавшегося пацана и надрать ему задницу. Но пока шериф выпихивался вон, эти маленькие борзые недоноски разбежались, кто куда, и заныкались. Когда же движение было возобновлено, они мгновенно материализовались сызнова. Правда, вскоре такая развлекуха им надоела – без сиренного воя, ну что за кайф?! – и они сдриснули искать, кого бы ещё позадрачивать, или в футбол погонять консервной банкой.

Кусок семнадцатый
Наконец, мы прибыли на место. Признаться, мне стало тревожно. Я рисковал не элементарно отсидеть, но выйти на свободу только вперёд ходулями, а это, знаете ли, весьма неприятно.
Я тщательно запер автомобиль, мысленно перекрестился, ведь я спрятал свой пистолет под сидением, и потопал за шерифом.
- Я всего третий день в Санта-Виолетте, - сообщил он через плечо. – Так что ещё не очень хорошо со всеми знаком.
- А что произошло с прежним шерифом? – спросил я, чтобы хотя бы снаружи выглядеть спокойным, законопослушным говноедом. – Ушёл на пенсию?
- Ушёл в места, богатые дичью! – Анхель даже притормозил, дабы произнести эту фразу, но совершил манёвр так стремительно, что я не успел бросить якорь и упёрся прямо в его потную спину.
Он повернулся ко мне (мы были с ним примерно одинакового роста), сцапал меня за шею, притянул к себе поближе и прошептал, плюясь в самое ухо:
- Поговаривают, что ему сильно помогали уйти!
Не знаю, как бы на моём месте поступил Брюс Уиллис, но я полностью проникся всем ужасом, переполнявшим этого, в сущности, безвредного человечка, угодившего, как кур в ощип, на столь опасную для здоровья должность. Я, кажется, чуть-чуть задрожал (думаю, обстановочка подействовала).
- Он утонул в собственной ванне, - сиплым хрипом добавил шериф….
Процедура оформления дорожного происшествия завершилась почти одновременно со своим стартом: я всего лишь пометил несколько разноцветных бумажек и был свободен. Я сказал всем «до свидания!», хотя и не больно-то его жаждал – свидания, и походкой гуманоида, которому больше некуда спешить, но и задерживаться он не намерен, покинул гостеприимное здание полицейского участка.
На дворе было здорово, особенно по сравнению с тухлыми, освещёнными электрическими лампочками коридорами, по которым шастали мрачные мудозвоны со значками полиции. Было пекло. Плавился асфальт. По небу плыло бахромистое облачко: медленно-медленно, словно задолбавшийся путник, бредущий через голубовато-серую небесную пустыню ещё более безразмерную, чем красновато-жёлтая пустошь, простёршаяся далеко внизу под ним.
Я глубоко вдохнул, напялил затемнённые очки и решительным шагом направился к своему четырёхколёсному трофею.
- Эй, мистер Уэллс!
Я едва не сковырнулся с единственной ступеньки на пороге участка. «Ну, Хипповатый, сдаётся мне, что мы уже приехали!» - обречённо пронеслось в «тыкве».
- Подождите! Куда же вы уедете на пустом баке-то?!
Мысль, действительно, была достаточно конструктивной (как я умудрился забыть?!).
- И верно, - с улыбкой согласился я, справившись с нервами. «Что-то в последнее время я стал легковозбудимым!».
- Нужно заправить вашу машину, - заявил он, и я представил себе, как полезу в кейс за «лаве» (вот, где шериф поразится!). Оставшуюся после набега шерифова отпрыска мелочь я истратил в баре на сигареты.
- Нет-нет-нет-нет-нет! – громко запротестовал Анхель, прохавав моё намерение отказаться от его вспомоществования. – Я должен хоть чем-то компенсировать разбитую фару!
«Вуду бы тебя побрал! - подумалось мне, независимо от благочестивой ухмылки, вспухшей у меня на губах. – Ты, что – телепат?».
- Ужасно мило с вашей стороны, шериф! – Раздражаюсь всё больше и больше от официального онанизма, которым мы оба сейчас занимаемся, и от того, что мне очень не терпелось поскорее убраться отсюда – из Санта-Виолетты, а из Штатов – и подавно. Да и занюхать пора бы.
- Погодите-ка здесь! – запричитал Анхель. – Я постараюсь обернуться, как можно скорее!
- Ещё бы, шериф, нема базару! – ответил я, закуривая с таким видом, будто собрался тут торчать целую вечность, если понадобится.
Он мгновенно умчался куда-то на своей колымаге, а я и в самом деле остался курить, как дурак. Но разве имелись у меня иные варианты?..
Истекло пять минут. Я отвинтил крышку бензобака, чтобы потом не терять зря ни секунды. Продолжительно осмотрелся. На стоянке, кроме меня, находились ещё три фараоновские тачки и мотоцикл «Харли-Дэвидсон», хрен знает, какого забубённого года рождения! Такая машина тянет тысяч на 20-30, не меньше. Я всегда мечтал владеть таким же, но всё как-то некогда было. И вдруг мне, что называется, припекло!
Байк, слегка накренившись на левый бок и задрав блестящие рога руля, словно умолял, чтобы я оседлал его. Весь никелированный, хромированный, оцинкованный, эмалированный и… какой там ещё бывает. Короче говоря – ну совершенно мой! Существовала лишь маленькая, однако, вполне поправимая загвоздочка – не совсем. И я решил безотлагательно ликвидировать эту незначительную неурядицу.
Владелец – джунгленепроходимый лох в седьмом поколении – забыл ключи в замке зажигания. На всякий случай я постучал костяшкой мизинца по серебристой стенке пузатого бака – больше половины. Ну, с таким запасом в Африку умотаю! – обрадовался я.
Предусмотрительно поглядывая окрест – не хватало засыпаться на вшивом угоне! – перетащил чемоданы и сунул их в довольно вместительные корзины по бокам заднего колеса. Прыгнул в седло и, выпрашивая у Бога только одного – чтобы этот великолепный драндулет захрюкал с первого раза, крутанул ключом. Но конь оказался на высоте – отозвался с полуоборота. Маленькой искорки было достаточно для того, чтобы его двухцилиндровое сердце ожило.
Я покатил так скоростно, что не успел даже, как следует, усесться. Меня дёрнуло назад. Я, грешным делом, испугался, что глаза выскочат из орбит и будут потом всю жизнь болтаться где-нибудь на затылке, но обошлось: только хлебалом щёлкнул (звонко так!) да и ладненько. И лишь когда я был уже в полумиле от точки угона, до меня дошло-таки, что же я натворил! Наверное, это мерзопакостный гвоздь виноват в том, что я стал поступать, как последний осёл? Не уверен, но всё сводится к одному – или у меня окончательно крыша провисла (может быть, когда-то пуля прошла навылет?), или у меня и вовсе больше крыши не осталось!
Жаль, я понял всё это запоздало – уже проходя пограничную проверку документов. И не только «Харлей» явился причиной моего просветления. Внезапно сделалось ясно, как божий пук, что с того момента, когда несчастный Джереми Свинцовые Шары доколотил в моё тело девять дюймов калёной стали, я принялся вести себя, словно дятел, который достучался и заработал сотрясение мозга. Прежде за вашим повествователем подобного не замечалось даже в абсолютно удолбленном состоянии.
«Меня, наверное, уже полстраны ищет! Вся униформация штата Техас скоро будет поднята в ружьё. Куча народу видала мой мордер, который очень легко запоминается, если его обладатель в открытую гонит жестокого беса. У них есть моё точное описание. В архивах Интерпола, вероятно, отыщется даже не очень чёткое фото, возможно – размытое видео. И с этого момента меня уже никто не будет ошибочно принимать за очередного свихнувшегося придурка. Теперь осталось, разве что, считать часы, минуты до мига, когда меня заметут!»….
- В Мексику по делам? – спрашивает меня офицер.
- Да нет, - отвечаю. – Не совсем. У меня невеста в Интагуахле. На завтра свадьба назначена.
Толстощёкий черноусый капитан, понимающе осклабился, оголяя свои коричневые червивые зубы.
- Ну, тогда – счастливой тебе супружеской жизни, сынок! – говорит он и возвращает права. Потом даёт отмашку сотоварищам, чтобы пропустили.
Я, конечно, поехал, но, сколько мне ещё осталось гулять на воле? Сзади уже раздавалось завывание ментовских гробов. Впрочем, этих можно было пока не воспринимать, как реальную угрозу. И вообще – чего я так передрейфил?! Мексика – болото! Если в него погрузиться, как следует – поглубже, и отсидеться подольше, то всё будет зашибись!
Но что-то же, всё-таки, со мной происходит?!

Кусок восемнадцатый
Затем случилось семьдесят миль напрочь безрадостной езды по безумно «живописным» краям. Кактусы, кактусы, камни, снова кактусы, подозрительный холмик недалеко от грунтовой дороги, напоминающий наспех сооружённую могилку, и опять кактусы, кактусы, и снова – только кактусы вперемежку с каменистыми россыпями.
Какой-то невнятный зверёк выглянул из-за очередного пейотля и, по-моему, показал мне фак. «Необычайно странно всё это!» - подумал я, уподобляясь кэролловской Алисе, и едва не слетел с проезжей части пустыни. Хотя не исключено, что я подумал не так, а вот так: «Ну и ни хрена ж себе!». В конце концов, какая разница, что я подумал в тот момент, важно то, что моя история имела все шансы накрыться на самом интересном месте.
Я долго приходил в чувства…. Ребята, клянусь выпадением прямой кишки моей покойной бабушки – я был, как стёклышко, чего не берусь утверждать о том тушканчике (или кем он там вылупился на свет Божий) – на скорости 80 миль в час не дюже-то рассмотришь?! К тому же я, всего-навсего, полукитаец, но не биолог. Да и не всякий биолог досконально разбирается в мексиканской живности.
Однако спустя десять минут я готов был жопу отдать на отсечение Кесареву, что вся эта беда мне только померещилась. Мало ли, какие чудеса способна вытворять невообразимая жара, выжимающая из изнурённой солнцем равнины последние крохи влаги? Влаги, которая знойным бесконечным маревом, вибрируя и извиваясь, просачивалась сквозь раскалённый воздух. В таком бардаке даже дрочащего слоника можно увидеть, а не только тушканчиковый фак!
Необходимо срочно пришвартоваться и всё это башнервалово сдобрить «сахарной пудрой»! Благо – сворачивать никуда не нужно. Я пёрся по еле приметной тропке, протоптанной и прокатанной неведомыми героями прямо в сердце пустыни, что только галька отскакивала от протекторов.
Я остановил «мустанга», но сразу забыл о своём плане, потому что – вот оно! То, ради чего стоит преодолеть тысячи и тысячи километров! То, ради чего стоит родиться! Жить!..
Закат бывает везде, но для того, чтобы узнать его по-настоящему, важно остаться один на один с Солнцем, важно, чтобы оно умирало в полной тиши, важно, чтобы весь горизонт был чист, насколько охватывает взор. Нужно целиком распахнуться навстречу потокам предсмертного великолепия, и Солнце, словно ровня, распахнётся навстречу твоей благодарности. Оно наполнит тебя так, что ты станешь способным на невозможное. Способным на любовь! Миллиарды лет подряд неутомимое светило каждый вечер устраивает грандиозное представление из собственной гибели, и лишь немногие из нас оказываются в состоянии оценить его щедрый дар по достоинству. Чистая, глубокая и всеобъемлющая скорбь пропитывает душу надеждой на новое рождение….
Если вы хотя бы раз сумели побывать в числе тех немногих избранных, что провожают Солнце в последний путь, вкупе с теми, что встречают, трепеща, его рождения, то ни за что не позабудете этих прекрасных мгновений. Для этих людей оно восходит по утрам, ради них оно умирает на закате, и пока жив на Земле хоть один свидетель его кончины, Солнце будет рождаться вновь и вновь, чтобы вечером обменяться с ним счастьем. Счастьем взаимозависимости.
Прежде я забирался на крыши небоскрёбов, желая слиться со светилом, ощутить необходимость и обязательность моего существования, но, стоя на беспредельной плоскости равнины, накалившейся за долгий день, я испытал неведомое доселе чувство: я вдруг впервые понял, что и Земля участвует в этом шоу! В те минуты я был единственным живым существом на планете…. Возможно….
Не стану описывать цвета и тому подобную чепуху, на которую покупаются всякие толстокожие недоумки, но в этом не их вина – их приучили, так называемые, писатели. Будучи не менее толстокожими, а значит, и неспособными ни на что сами, они – писатели – бессовестно и сознательно пичкают человечество дерьмовыми раскрасками, сработанными, словно под трафарет, навязывая шаблоны воображения и превращая нас всех в равномерное стадо. В итоге: мы разучились чувствовать душой, но научились «чувствовать» словами, вычитанными из дрянных, чаще всего, книжонок!..
Солнце уже давно исчезло, нежно улыбнувшись на прощанье (значит, мы встретимся завтра!), а я всё столбычил и столбычил одиноко посреди мира ровно и легко дыша. Наконец, я произнёс, обращаясь к пустыне:
- Согласись со мной, сестричка, - сегодняшние похороны выдались особенно эффектными!
И, будто в ответ, откуда-то из лона, погружённого во мрак, пространства донеслось далёкое, но отчётливое пение. Расстояние до голоса определить было невозможно. Не понимая слов песни, каким-то чудесным и пугающим образом, я понимал её смысл, словно сама мелодия, интонация являлись основной информативной частью этого загадочного послания. Голос принадлежал человеку, но нельзя было с уверенностью утверждать: мужской он или женский. То высокий, поднимающийся до самых ярких и надменных звёзд, то низкий, утробный, стелящийся и проникающий, будто туман, в сокровенные недра Земли, он рассказывал мне о тысячах тысяч поколений уже ушедших, и о тысячах тысяч поколений, которые ещё придут. Он рассказывал о тщетности и мизерности нашего бытия и о величии борьбы со своей мизерностью. Он говорил мне о том, что настало время расставить всё на места….

Кусок девятнадцатый
Проснулся (очнулся!) я на заре замёрзший и отсыревший. Мелко-мелко дрожа от проникшего до костей озноба, я достал сигареты, слабо надеясь, что они не раскисли…. Мне опять повезло. Правда, табак набрался сырости, и курилось всё-таки тяжеловато. От тугих жадных затяжек слегка закружилась голова.
Ночью, оказывается, пролился дождь, а я и не заметил, будучи в кокаиновом ауте. Некоторое количество дыма я пропустил через лёгкие, лёжа на влажной земле, так и не найдя сил подняться. Ноги покоились в «мордатой» ледяной луже и было такое ощущение, будто я босой! «Хорошо, что я вчера, перед тем как выключить мироздание, куртку додумался надеть!».
По небу неслись сочные фиолетовые тучи. Ветер волок их так низко, что они могли свалиться, стоило мне только чихнуть.
Сигарета не помогла согреться, а лишь высушила глотку, и она слиплась. Я медленно поднялся весь мокрый, грязный, расклеенный. В «башне» - пусто и гулко…. Господи, как же я передознулся!
- Ну, привет, Хипповатый! – услыхал я.
Толком ещё ничего не соображая, я схватил пистолет, но его не было там, где ему полагалось находиться – за поясом, и получил чудовищный удар в межлопаточную часть позвоночника. Острая боль пронзила меня, застилая всё багровой пеленой. Я рухнул и уронил сознание….
Очнулся вторично.
Первое, что я ощутил – это свои руки, точнее сказать – не ощутил. Они были где-то сзади, плотно стянутые в локтях верёвкой. Я был сложен скрюченным на мягком ворсистом ковре, а вокруг меня вздымались стены, задрапированные дешёвыми бумажными обоями.
Я начал вспоминать, что случилось: как я перебрал, как вырубился, как пришёл в себя, а меня уже поджидали незнакомые и очень злые черномазые ублюдки, которые сразу же угостили моё и без того достаточно разбитое тело бейсбольной битой промеж лопаток. Но за что?! Впрочем, этот вопрос с лёгким сердцем можно отнести к разряду риторических. Конечно же, я знал, за что, и, естественно, догадался, кто. Тогда, начерта я им сдался? Пустили бы пулю в лоб, да и дело с концом, а то – вязать, везти куда-то за каким-то хером, простите – лишний и никому ненужный напряг! Значит, ещё чуток погостим в этом мире. Правда, неясно – долго ли?
Кряхтя и постанывая, я перекатился к стене. Используя её как опору (ноги мне оставили свободными), я попытался принять вертикальное положение. Пришлось поизвиваться, но сесть всё-таки удалось – для затравки было нехило!
Некоторое время я провел, отдуваясь и прислушиваясь к кромешной тишине…. Ни звука, и это странновато. Ну да ладно – имелись куда более близлежащие проблемы: ныла ушибленная спина, и мелкие злобные иголочки глубоко пронзали затёкшие «грабли». Ко всему этому ещё и невыносимо засвербело в носу. Вот – блин! Я напрягся и выпрямился полностью. Глаза уже просто слезились от ноздревой чесотки. Обозрев относительно комфортабельную темницу, к своему многословному ужасу я не обнаружил в ней ничего, чем можно было бы исправить ситуацию и, придя в окончательное исступление, принялся елозить сопаткой, где ни попадя. Под горячий шнобель годилось уже всё: и дверной косяк, и серые пластмассовые жалюзи, пропускавшие скудный полосатый свет из окна, и кожаная обивка единственного кресла, и многие другие бесполезные в моём занятии предметы. И вот, когда я почти сошёл со своего и без того расшатанного до нельзя ума, я увидел карандаш.
Он торчал посреди маленького стеклянного столика в углу комнаты. Торчал из синего фарфорового стаканчика. Торчал остро отточенным грифелем в тошнотворный сиреневый потолок. Это было провидение Божие! Я заплакал и вознёс молитву (честно сказать, коротенькую): «Спасибо тебе, Господи!». Я сграбастал карандаш зубами, упал в кресло и, зажав своего тонкого избавителя дрожащими коленками, наделся на него алчущим носом!..
Кровищи было!.. То ли поспешил я, то ли карандаш попался слишком напористый, но факт остаётся фактом – хлынуло из меня, как из брандспойта. Признаюсь откровенно – приятного в этом мало; причём лупило в оба направления, то есть – и наружу, и вовнутрь, а с завязанными руками не очень-то позатыкаешь. Подёргался я, подёргался, да и унялся. Зашвырнул затылок аж на самую задницу, быстро-быстро так кровушку собственную сглатываю, а ей конца краю нет! Налакался, даже блевать захотелось. Ну, я и того – проблевался….
Не знаю, сколько это чревоугодие продолжалось, лично мне каждая секунда часом оборачивалась: глотаю – блюю, блюю – глотаю, глотоблюю, блюяглотаю, глотоблюяю блютоглочу…. Так бы и ошизел, если бы черномазые не подоспели!
«Ты чё, - говорят. – Сука?! Коньки откинуть собрался?! Рано ещё!». Цап меня, за где удобно, и покантовали в ванную. Там с горем пополам справились с моими излияниями, усадили на ту бадью, над которой «тёлки» обычно промежности полощут, и один – долговязый такой нигер с дебелым таким кольцом в левом ухе – мне и втирает:
- Жаловались нам люди, что ты чокнутый, Хипповатый, но не предупредили, что до такой степени! Совесть нужно иметь! Ты б в зяблика сыграл, а нам босс за тебя яйца обещал через жопу повыдёргивать, если живьём тебя не доставим!
- А на кой я ему? Своё вы назад уже получили.
Другой «гуталин» – крепыш бритоголовый – отвечает:
- Чего не ведаем, того не ведаем. Прибудет – объяснит.
- Окей, - говорю. – Бум дожидаться…. Только – пожрать бы! А, пацаны?.. Жрать охота!
Они весело так переглянулись, и долговязый молвит:
- Хрен копченый покатит?
Мне, конечно, обидно стало.
- Маме своей в очело предложи!..
Не буду я сильно вдаваться в подробности. Скажу лишь, что отпинали меня до полного «благодарю» и ещё чуть-чуть. Потом пересчитали выбитые зубы, остались недовольны, и тот, что с серьгой, заявляет:
- О, да ты у нас ещё маленький! Тебе кашку нужно кушать! Сейчас я тебя покормлю, только вот бутылочку выну!
Полез он в ширинку….
Чего ни сделаешь под дулом пистолета? В общем – кино и немцы! Уж нахавался, так нахавался!
Отволокли меня назад, высыпали на знакомый коврик и расположились за столиком перекинуться в покерочек. Лежу я и думаю: «Надо было проснуться ещё в первой серии!».

Кусок двадцатый
Шеф прибыл часа через три. К тому времени я успел забыть, есть ли у меня тело. При ничтожнейшем движении всё кругом отдавалось адской болью. Мне грезилось, что я – это постоянно ноющее замкнутое пространство, заполненное клыкастыми тварями, которые, то пытаются вырваться из меня, то норовят слопать друг дружку.
Раскрылась дверь, и в помещении стало намного теснее. Я едва не задохнулся под напором дорогущего одеколона. Мои «кормильцы» мгновенно подорвались, аж тузы из рукавов посыпались. На пороге вспотела жирная лоснящаяся скотина в собольей шубе, хотя, судя по натужному гудению кондиционера, на дворе было градусов сорок по Цельсию, не меньше! Был ли босс крут, потому что оплыл салом или оплыл салом потому, что крут, не ведаю. За плечами у него толкалось с полдюжины «шоколадок» диаметром потоньше и пихало перед собой позолоченный, инкрустированный брюликами трон (иначе это гротескное седалище и не окрестишь!). Барин столбычил в проходе и мешал своим крепостным делать своё дело, но вскоре, слава Богу, дотумкал всё-таки убраться с дороги, и его свора шустро ввалилась в помещение. Босса пристроили на троне и тут же сунули в одну холёную лапу уже обрезанную сигару, а в другую – хрустальный бокал с каким-то вонючим коньком. (Никогда не понимал, как можно наслаждаться соком давленых клопов?!).
Толстяк ласково погладил свою бородёнку-эспаньолку, которую джазмены обозвали писькой, и меня водворили на ноги. Он вставил сигару в щель между своими губами, занимавшими треть его морды, и мои драгоценные ручки безвольными сосисками зателепались в поле моего зрения. Как-то непривычно было снова видеть их после долгого перерыва. Ему поднесли пламенеющую «Зиппо», и меня опустили в кресло, на обивке которого хрусткой корочкой запеклась моя кровь. Босс сделал «пых-пых-пых» и запил капелькой своего пойла: было заметно, как ему клёво от всего этого. Я уж испугался – а не немой ли он?! – как вдруг эта груда негритянского дерьма раззявила пасть и пёрднула:
- Неужели ты думал, что тебе удастся безнаказанно кинуть меня?
- Я даже имени твоего не знаю, - прошамкал я, не узнавая собственный голос и жмурясь от боли.
Он расколыхался своими телесами – смеялся.
- А ты, оказывается, остряк! Люблю остряков, поэтому ты ещё поживёшь!
Расквашенное хлебало не очень-то располагает к многословным речам, но терять мне было уже нечего и я промямлил:
- Но ведь ты не поинтересовался, хочу ли этого я?
- Мало того, что остряк, ты ещё и долбомудр! – удивлённо и с нескрываемым уважением воскликнул негроид, вскинув густые брови на лоб. – Или ты действительно не боишься?
- Нет, - отвечаю. – Конечно, боюсь. Просто язык мне прятать теперь больше не за чем – твои ребята обожают минет без зубов.
Он весь аж похудел.
- Резвее я приказывал вам играть с ним в гестапо?! – тихонечко так обратился босс к тем, кто со мной развлекался.
- Шеф…, шеф…, - попытался как-то отмазаться ублюдок с серьгой, но перестал (правда, не по своей инициативе).
Толстопуз только сморгнул, а обоих уже не было в списках на получение жалования; парни за его широкой спиной мигом подтвердили слухи о преждевременной кончине моих экзекуторов. С одной стороны, я был благодарен ему за то, что мои недобровольные сексуальные услуги явились последним удовольствием в жизни этих козлов, однако, с другой – как бы я желал замочить их лично!
- Ну вот, - объявил толстяк, когда мертвецов удалили из зала заседаний. – Теперь можно и о нашем бизнесе покалякать.
Возразить мне было нечем, и я промолчал.
- Я считаю, что будет справедливо, если именно ты передашь товар, который в своё время по твоей вине не попал по адресу. Ты согласен?
- А что произойдёт, если я не соглашусь? – спросил я вежливо.
- Попробуй, и тогда даже сам Господь Бог не соберёт тебя назад, - тоже вежливо ответил босс. – Хотя, если мне не изменяет память, ты утверждал недавно, что смерть для тебя – мама дорогая!
Тут пришёл черёд удивляться вашему покорному слуге:
- Разве я говорил такое?!
- А раз не говорил, - рявкнул вождь черножопых. – Будь добр – выполняй!
- Ладно, ладно! – размахался я отошедшими руками. – Всё будет в ажуре!
- Вот и молодец, - ощерился король обезьян и уже не мне скомандовал: - Доктора!
«Неужели для меня?! – поразился я снова. – Какая забота! И почти бесплатно!».
Привели доктора, который получился чудным престарелым жидом с «велосипедом» на орлином носу. Он тоже, как и я, был не в своей тарелке, боязливо озирался и крепко-накрепко держался за чёрный саквояжик, без которого, наверное, он не был бы доктором. И вообще, еврейчик сильно смахивал на Гонзо из «Маппет Шоу».
Чтобы хоть как-то его взбодрить, я, улыбаясь, пропел:
- Здравствуйте, док!
Он вздрогнул, побледнел, судорожно поправил на горбатой переносице очки и кивнул.
- Вот, господин Цимерман, - сообщил босс. – Это и есть наш больной!
- Ну не такой уж я и больной! – смутился я.
- Всё в мире относительно, - что-то страшно подозрительно заумничал жирный пасынок Мартина Лютера Кинга. – Сейчас – здоровый, а через минуту – оп! – и похоронили! Об организме никогда не поздно позаботиться! Не так ли, док?
Маленький пархатый эскулап стал лишь, бледнее не опишешь.
- Итак, - произнёс толстяк, медленно поднимаясь. – Вы готовы приступить?
Вот это мне сразу не понравилось – как-то очень уж зловеще прозвучал вопрос. Меня со всех боков обступили тонтон-макуты и понесли куда-то вперёд башкой: я даже и не пытался сопротивляться.
Причесали мы в просторную, совершенно белую и ярко освещённую галогенками коморку с хирургической лежанкой посередине. Ох, и неуютно же мне стало, но это было только начало. Меня погрузили на стол и принялись торопливо прибинтовывать конечности, чтобы, значит, не рыпался. «Ну, вас нафиг, с вашей медициной!» - думаю я, потому что понял – готовится какая-то крепко нехорошая гадость редкой паршивости.
- Э-э, - говорю. – Ребята, аппендикс мне вырезали ещё в школе! Не беспокойтесь!
А главный нигер, попыхивая сигаркой, успокаивает:
- Ничего плохого с тобой не сделают. Просто я хочу застраховаться на тот случай, если ты внезапно надумаешь сбежать.
- Да ну! Что ты?! – искренне пообещал я. – Всё будет, как в лучших домах Парижа – тип-топ!
- Охотно верю, но, знаешь, всякое возможно, поэтому мистер Цимерман и вошьёт тебе в брюшину кро-охотную бомбочку с про-остеньким часовым механизмом.
- Ёшкин свет! – обалдел я.
- В твоём распоряжении будет четыре часа. Если ты не успеешь, если опоздаешь, хотя бы, на секунду – бум! – произойдёт взрыв!
- И меня разнесёт на молекулы!
- О нет! – по-отечески ухмыльнулся босс. – Зачем выдумывать подобные несуразицы и расстраивать и себя и других?.. Твой живот распустится, словно майская роза, только и всего!
- Только и всего? – хрипло переспросил я.
- Только и всего, - повторил начальник чернозадых садистов.
- Только и всего, - согласился я, но я ведь не подозревал, что операция пройдёт без наркоза!
Одежда разверзлась одним рывком, и над моим трепещущим пузом склонился трепещущий еврейский Авиценна. Глазами он просил меня простить его, и я простил, а что оставалось – я же ещё надеялся, что эти уроды дадут мне эфиру. Блеснул скальпель, и понеслось моё сольное выступление – бенефис, так сказать….
Ораторствовал я минут десять. Сперва это были слова, которые в обычном состоянии даже не сразу и на ум-то приходят, но позже все они слились в единое, бесконечно длинное слово – вопль. Слёзы застили окружающий мир, и он завертелся, будто я помчался на бешеной карусели, а затем и вовсе выключился: резко и бесповоротно, будто Бог его отменил….

Кусок двадцать первый
- С возвращением, Хипповатый!
Я разинул очи и увидел хрякорожего негроида, которого не сразу узнал. Узнавши, собрался, было, вцепиться в его горло, но не сумел – поза Иисуса Христа не больно-то располагает.
- Я приду к тебе с того света! – поклялся я.
Он похлопал меня по щеке и, нежно так, промурлыкал:
- Не сомневаюсь, хо-хо, всегда рад принять старого приятеля!
- Ублюдок! – обозвал я его. – Отрыжка африканского континента!
- Ну-ну, - снисходительно продолжал босс. – Давай отложим амбиции на будущее, а то твоё время уже в пути. Лучше послушай-ка, что тебе предстоит успевать. В парке аттракционов бывал?..
«Мам, почему все в школе задрачивают меня? Девчонки дразнятся «недотрахом», мальчишки отпускают подзатыльники, и даже учитель физкультуры говорит, что меня на белой бумажке не видно!
Она загрустила и, подумав минуту, произнесла фразу, которую я запомнил навсегда:
- Так уж заведено, сынок, что китаец рождается на свет, чтобы потом всю жизнь щуриться на него»….
Да уж, мы – это то, что у нас осталось от прошлого, а в прошлом осталось наше детство!
Учитель физкультуры после моего разговора с матерью, уволился «по состоянию здоровья». Думаю, мать пожаловалась отцу, и отец расписал ему расовую политику США….
И вот я снова там, где всё началось – улица Беломорских Водолазов 123. Замер посреди своей бывшей квартирки и скучаю по тем денькам, когда жилось просто и весело. Раз в месяц, иногда чуть чаще, я получал какой-нибудь заказ, приводил его в исполнение и потом просирал настоящее до следующего клиента. Так бы мило протекало моё существование и дальше, если бы я ни ввязался в эту долбанную историю…. Будь ты проклят, Джорджи! Будь ты проклят Джереми! Будь трижды проклят тот мудак, который воткнул мне гвоздь промеж лопаток!
Но, разумеется, прежде всего, во всём виновато моё пристрастие к наркоте. Я подсел на неё, чтобы хоть как-то успокаивать расшатанную нервную систему. Изначально, конечно, перепробовал всё, что только возможно – от медитаций до походов к психологу. Погружения в нирвану помогали мало, а психоаналитиков приходилось менять едва ли ни после первого сеанса – уж слишком много они обо мне ненужного узнавали. А потом пошли проблемы с заказами – киллер-наркоман не вызывал особого доверия – а затем, естественно, появились и денежные затруднения. Именно они толкали меня браться за любые даже сомнительные задания….
И тут я отчётливо вспомнил ту злополучную ночь….
Вечером, как всегда по вечерам, стало скучно. Я подбил бабки – сотни полторы – ништяково – погуляю на славу! И для раскрутки отправился в самый «голубой» из всех «голубых» баров города – в «Лос-Канибалос».
Хозяин заведения – педик с двадцатилетним стажем по имени Сильвестро – встретил меня радушно, впрочем, как и любого другого постоянного клиента, точнее – посетителя, что для него, в принципе, одно и то же:
- Сегодня по полной программе расслабляешься?
- И даже жёстче! – воскликнул я, и он, сверкая пиджаком совершенно безумного покроя, проводил меня под ручку к стойке.
- Лили, - обратился Сильвестро к бармену-трансвеститу. – Как обычно! И запиши на мой счёт!
Нам подали по сухому «мартини».
- Почему ты вечно выглядишь так, словно только что был раздавлен бетономешалкой? – поинтересовался Сильвестро, прихлёбывая из своего бокала.
Я закурил и ответил:
- Что ж ты тормозишь? Снимай её с меня скорей!
Он, конечно, прохавал этот недвусмысленный намёк, рассмеялся, чмокнул меня в щёку и проворковал:
- Экий ты шалунишка! Но придётся тебе отказать – сейчас море работы. Возможно, немного позже.
- Потерплю, - молвлю я.
Он снова хихикнул и сделал ручкой. Его виляющая сладенькая попка скрылась где-то в недрах подсобных помещений. Я же отдался мягкому полумраку и занялся изучением местной публики. Большую половину я знал, ближе некуда, с меньшей половиной народу был знаком тоже порядочно плотно, и лишь двух-трёх человек видел в «Лос-Канибалос» впервые. Они интересовали меня постольку поскольку, ибо являлись закоренелыми лесбиянками.
В динамиках пиликала какая-то ненавязчивая латиноамериканская белиберда. Я решил потолкаться среди народу, почесать языком – разузнать, куда бы лучше всего завеяться на ночь? Хотелось нащупать тусняк покруче. Посреди небольшого танцпола вяло мялось несколько до полусмерти угашенных пар. Я продефилировал между ними и… усёк его!
Не уверен, что это была любовь с первого взгляда, но я мгновенно осознал – спать он сегодня, кроме меня, ни с кем не будет. Он маялся за самым непопулярным столиком во всём заведении – в закутке под дверью, ведущей на кухню: там вечно шныряли туда-сюда и обратно официанты. Был он молод, кажется даже чересчур, пьян, но в меру, красив, словно Аполлон.
- Хочешь, разгоним тоску вместе? – спросил я, приземляясь рядышком.
Он продолжительно поднял на меня свои огромные томно-синие озёра, по берегам поросшие густым камышом длинных чёрных ресниц. Лёгонькая, игривая улыбка пронеслась над ярко-розовым, пухленьким бантиком его губ. «Господи, - восхищённо подумалось мне. – Голубоглазый брюнет – царь моих сновидений!». Бантик раскрылся и произнёс:
- Отныне и вовек?
О, дьявол, какой глубокий, бархатный был голос! Я растаял, будто леденец.
- По-другому я и не умею! – заявляю, а сам мыслю: «Да я не разговариваю, а пержу и отрыгиваю по сравнению с ним!».
Но, как не парадоксально, он не поднялся и не покинул вашего повествователя, напротив – протянул свою хрупкую ладошку и коснулся моей клешни. Я готов был визжать от восторга, словно приласканный пёс. И я завизжал. Ну, не то, что бы реально – просто возбуждённые и мгновенно высохшие голосовые связки подвели:
- Хочешь, я тебя «убью»?
Он смело вскинул подбородок:
- Ещё бы!
В обнимочку мы почесали в уборную.

Кусок двадцать второй
Туалет в кабаке Сильвестро был общим (в ином здесь никто и не нуждался, потому что чувство ложной стыдливости в этих человеках не выросло и осталось на младенческом уровне). Мы нащупали свободную кабинку и заперлись там. Пока я готовил ширево, он порыгал и стал приставать с поцелуями. Я сказал:
- Погоди немного, и вот тогда….
- Окей, - согласился он, однако весь так и дрожал от нетерпения.
Наконец, всё было «сварено», и я объявил:
- Ты первый!
Он заметно переживал.
- Может быть, лучше ты меня уколешь?
- Без проблем! – говорю. – Закатывай рукав!
Красавчик еле-еле справился с заданием, и я увидел его девственно чистую кожу – ни единой дырочки, ни кровоподтёка, ни даже царапинки. Вот фак!
- Ты что – рехнулся?! – заорал я. – Не связывайся с этой дрянью!
Он зло на меня глянул и гаркнул фальцетом:
- Заткнись и ширяй!
- Не буду, - упорствовал я. – Если бы знал, что ты не «сидишь» - ни за что не предложил бы! Запомни: «сядешь» - не спрыгнешь!
Красавчик презрительно сцедил:
- Тебе бы по телику с воскресными проповедями выступать! – Выхватил шприц, затянул жгут и сделал первый шаг в гости к Богу; я только стоял и смотрел на это.
Когда он закончил, я воткнул свою дозу и послал всё к чёрту. А дальше – сами понимаете – жизнь превратилась в разноцветный праздник.
Мы ещё немножко хорошо позависали у Сильвестро и в полночь перебазировались в «Экстра-клуб», что на Японском бульваре. Там-то и случилось то, из-за чего, впоследствии, я, так сказать, забеременел феррумом.

Кусок двадцать третий
Грохот затыкал уши, аж мозг плющились! Как можно танцевать под этот новомодный суперэлектронный кал, который крутят, накатавшиеся колёс сухоумные ди-джеи? Только полный недоумок способен услышать музыку в такой хренатени! Но молодёжь прётся. Набьётся их в клуб, будто в подземку в час пик так, что если и захочешь поджопник кому-нибудь отвесить, то и замахнуться-то негде, и давай колбаситься до рассвета, только шарики от роликов отскакивают. Экстази, мутный свой, хавают и, дрыг-дрыг, дрыг-дрыг. А вокруг – гоц-гоц, гоц-гоц – этот компьютерный понос так и дрищет сутками напролёт. Все одеты, словно инопланетяне. Железо торчит изо всех частей тел. Двигаются, как инопланетяне, будто по жилам у них течёт не кровь, а электрический ток. Разговаривают так, словно вместо языка у них хрен моржовый. А в черепушках у них такие дремучие тараканы, что в двенадцать лет заставляют выбрасываться из окон вполне комфортабельных квартир.
Сдаётся мне, что подростки – это индикатор духовного благополучия в обществе. Сопливые существа, будто напрочь лишены кожи, той кожи, которой мы, взрослые, обросли с годами – кожи цинизма. Чуть что – ожёг, нервы-то оголены. Досадно, что не убережёшься никак. Панцирь не купишь – только наживёшь, если доживёшь.
Вот, значит, толчёмся мы с моей «Лолитой» в этом цыплятнике под стробоскопами: взмокрели, как пятки. Он и говорит:
- Поедем ко мне?
- Гонишь? – смеюсь. – Твои «шнурки» будут иметь умирать от инфарктов!
Мальчик жутко разобиделся:
- Пошёл ты!
Он развернулся и кинулся к выходу, расшвыривая однолеток, будто кегли. Я побежал догонять, но, то ли бежал слишком медленно, то ли парнишка спрятался где-то, остался я в одиночестве. И так муторно мне вдруг сделалось, что и не передать!
Выскребся я на улицу, пристроился у столба, курю, думаю: «Чёрт с тобой, золотая рыбка!.. Жаль, имени не спросил!»...
Полночи бродил по городу: и дерьмово мне, и тоскливо, и матерю сам себя последними словами, и, что самое гадостное, чувствую – вот оно – то, что у нормальных людей любовью зовётся!
Воротился я в «Лос-Канибалос» - решил Сильвестро в жилетку поплакаться, но не тут-то было.
- Хозяина какой-то дюже зажиточный педрило замутил, - сообщила Лили. - Но если ты не против, я могу составить компанию. Я сменяюсь через пятнадцать минут.
Выхода не было, и я присел на табурет у стойки, заказал двойной виски, выцедил, не чувствуя вкуса, и скис окончательно. Короче говоря, к тому времени, как Лили освободилась, меня уже нужно было только кантовать. Смутно помню: мы поймали такси и поехали к ней. По дороге мне удалось несколько протрезветь, но не то, чтобы очень, а так – самую малость – ровно на столько, чтобы самостоятельно выбраться из машины и не заставлять Лили чрезмерно напрягаться, волоча моё, пусть и не слишком, увесистое тело….
Я знавал её ещё в те времена, когда она была мужчиной. Это был худенький молодой человек с личиком, густо покрытым угрями. Он невероятно боялся собственных неестественных желаний. После операции, на которую он копил целых два года, работая от заката до восхода, этот гадкий утёнок превратился в очаровашку со всеми причиндалами супермодели. Он стал таким сексапильным, что с тех пор, как перестал являться Чарльзом Бекхэмом, не провёл в одиночестве ни одной ночи.
Лили обладала замечательным вкусом. Её небольшая квартирушечка была обставлена со всем великолепным изяществом, на которое способна Барби на зарплату бармена. Правда, многие вещички в этом доме являлись подарками многочисленных благодарных любовников, среди которых было полно и гипербаблоидов….
- Уф, - энергично выдохнула Лили, сдёргивая бардовые туфельки на шпильках. – Господи, ко всему привыкла, буквально, за неделю, а вот к этим кандалам – ну никак!
- Ничего, скоро совсем оботрёшься, - успокаиваю я, подыскивая местечко, куда бы упасть.
Лили уловила мои флюиды и говорит:
- Падай, где понравится, а я сейчас присоединюсь!
Я так и поступил: бухнулся на маленький, воздушный диванчик и расслабился. Из ванной донеслось журчание воды и певучий голос Лили:
- Будь, как дома – проигрыватель, телевизор!
- Да не волнуйся ты так! – отзываюсь я.
Башка раскалывалась, и клонило в сон. Я прикрыл набрякшие веки и только-только задремал, как припёрлась эта ошибка природы и разбудила меня:
- Э-эй, Хиппова-атый!
- Не понял, - забормотал я спросонок. – Где я?
- Ку-ку, это я  - Лили! Сегодня я твоя!
- А-а.
- Кофе? Шампанское?.. Или чего-нибудь покрепче?
На ней был прозрачный пеньюар, который почти нисколько не скрывал её ошеломляющих 90-60-90. Шикарные золотистые локоны вольно облокотились на округлые плечи; упругие, темнеющие под шифоновой тканью соски смотрели на меня так, будто только и хотели того, чтобы очутиться у меня во рту.
- Даже и не знаю, - промямлил я. Мигрень не проходила. С каждой секундой я чувствовал себя всё хуже и хуже. – Кажется, мне лучше завалиться и передохнуть немного.
- Какой симпатичный мальчик, и такой соня! – Она флиртовала со мной. – Возможно, это взбодрит тебя?
Меня вдруг затошнило. Затошнило именно в тот момент, когда её липкий язык принялся елозить по моей мошонке. Нужно было сматываться, но более или менее удобоваримой отмазки в голову не пришло, и я сказал:
- Лили, ты, конечно, классная чикса, но я сегодня не игрок, да и с женщинами, откровенно говоря, у меня не выходит. Не то, чтобы противно – просто… только с мужчинами я… ну…, мужик, что ли! Извини, ради бога!
Ребята, вы хотя бы однажды отказывали «тёлке» под предлогом своих гомосексуальных наклонностей?.. И не советую. Лучше придумайте что-то другое!
Лили взбесилась – так обидно получить отказ, имея такую завышенную самооценку. Вперемежку с ругательствами, в меня полетели фарфоровые статуэтки и недопитые бутылки. Я не пытался её унять – лишь стремился поскорее вырваться на лестничную площадку.
В дверях я замешкался: там была цепочка, которая постоянно выпендривается в самый неподходящий момент. Пока я уламывал её, меня нагнала Лили и, что было силы, стукнула меня чем-то по спине. Я только нервно отмахнулся, как от назойливого глиста. Она отлетела куда-то и там разревелась. А мне уже стало совсем невмоготу, поэтому я перестал пытаться добазариться с цепью почеловеческими методами и выдернул её к чёртовой матери!
Очутившись на улице, я сбавил обороты, чтобы отдышаться, но не тут-то было! Попробовал прислониться к стенке, и стенка уколола меня!
- Вот блин! – пробормотал я, разворачиваясь.
- Вот блин! – сказал я, когда не обнаружил на стенке ничего, что могло бы так больно уколоть меня.
- Вот блин!!! – заорал я, когда вторая попытка пристенить спину закончилась новым проколом.
Соображал я всё ещё туговато, однако, покумекав малость, без особого труда допёр, что что-то не так. Я извивался и подпрыгивал, забрасывая руки назад, но, по-видимому, производил это без должного мастерства, и подозрение так и оставалось быть подозрением. Слава Богу, возник какой-то полностью прохожий индивид, остановился и сказал:
- У тебя, похоже, неприятности.
- Да уж, - говорю. – Ты не мог бы глянуть, что там у меня?
- Тут и глядеть нечего, - отвечает индивид. – Кто-то вставил в тебя гвоздь.
- Крупный?
Индивид прикинул что-то в уме и ответил:
- Я не очень-то в гвоздях разбираюсь, но, думаю – дюймов с девять, наверное, будет.
- Ага, - глубокомысленно заключил я вместо того, чтобы попросить его удалить гадскую хреновину. Он взял да и утопал восвояси – мало ли – может, у меня хобби такое – гвозди в спину заколачивать? А я взял да и вкатил себе очередную дозу, аж зенки повылазили!
Провалялся я в «приходе» прямо на тротуаре, пока не очухался, и поплёлся домой, а вся эта история, словно ластиком из памяти – чирк – и нету, остался лишь железный товарищ да ощущение, что я – уже не я….

Кусок двадцать четвёртый
Стою я: в пальцах дотлевает сигарета, живот перебинтован и начинает заводиться. Выкатываю из пузырька новую пилюлю, из тех, что мне доктор Цимерман прописал на дорожку. Глотаю – минут через десять полегчает. Под ногами – грёбаный чемодан с кокаином, а мне на него теперь и смотреть-то противно. И не только потому, что перестал он уже быть моим, да и не он был моим никогда, по большому-то счёту. Однако именно из-за него, а ещё из-за того, что я – глупый и неженатый гомосек – моя задница нахватала столько неприятностей, что достало бы любому человеку на двадцать, а, может быть, и поболе случаев.
Стою, а сам думаю: «Ну и чего я стою – «младенец-то» тикает?! Ё!!!». Действительно – тикает! Я на часы: стрелочки раскорячились так, что остаётся мне два с четвертью – надо бежать! Хочется избавиться от взрывоопасного лишнего веса, как можно скорее! Цап – чемоданчик, и вниз. Прыг в «Вайпер» (как же я по тебе соскучился!), и ходу (блэки подсуетились – даже мою тачку перегнали!).
Путь мой пролегает мимо знакомой неоновой вывески «Лос-Канибалос». Правда, сейчас она не сияет – день, всё-таки, но двери держатся настежь. И приспичило мне заглянуть туда; не знаю, надеялся я, наверное, что встречу там своего юного друга. Захотелось, аж сердце затрепетало, просто увидеть, прощения попросить.
- Траханые арабы немного подождут! Успею! – обещаю себе и жму на тормоза.
В баре тихо-тихо, только двое влюблённых парней целуются, да Лили за стойкой стаканы протирает; заметила меня, сверкнула презрительно очами и всем корпусом отвернулась. Я уж решил, было, сматываться оттуда и заехать попозже, когда выживу, как из подсобки вынырнул Сильвестро.
- Хипповатый! – пропищал он восхищённо. – Где ты пропадал?!
- Занят был, - бросаю я и чмокаю его в подставленные губки.
- О-о! Ты здорово изменился! Принял во внимание мои советы по изменению имиджа?! – Он обошёл меня кругом. – Отличный костюмчик!
Вашего покорного слугу, и в самом деле, приодели, загримировали: начальник негромудаков не поскупился, чтобы я выглядел наилучшим образом. Лучше бы он дал телефончик своего дантиста, потому что слова приходится произносить чётко, старательно и, как можно, реже, и рот при этом разевать поуже.
- Да, - отвечаю. – Неплохой…. Но я спешу!
- Куда же ты так скоро?!
- Важное задание.
- А-а-а, - протянул Сильвестро, безуспешно силясь скрыть досаду – мне всё-таки удалось, наконец, произвести на него впечатление. Но это было уже не важно.
- Да, кстати, - произнёс он расстроено. – О тебе тут всё время Мэрилин допытывается.
- Ты же знаешь – я женщинами не интересуюсь! – мухой направляясь к входу, ответствовал я.
- Да?! Странно! – Сильвестро соорудил бровки домиками. – А она за тебя волнуется. С тех пор, как вы с нею в «Экстра» поссорились….
Я уже схватился за бронзовую ручку двери, когда услыхал это.
- Мэрилин?!
- О, ты реально здорово изменился, если кутишь с дочерью окружного прокурора!
- Адрес! – гаркнул я, не желая никого обидеть.
Сильвестро едва ни заплакал с перепугу.
- Адрес! Пожалуйста, её адрес! – взмолился я.
- Калвин Кулидж Каунти 1123, - пролепетал он, а подведённые глазки его так и готовы были лопнуть от бурливших в нём любопытства и непоняток (Сильвестро крепко полюблял «мыльные оперы»). Впрочем, я не дал ему возможности их утолить.

Подавился
Теперь я не думал ни о чём и ни о ком, кроме неё. Она искала меня! Переживала за меня! Грустила обо мне! Значит, то, что мой кендюх, вот-вот, грозил взорваться, не имело уже никакого значения – сначала я должен был увидеться с Мэрилин!
Мэрилин… что за чудесное имя! Так и хочется повторять его снова и снова, перекатывать во рту, словно подушечку «Дирола», произносить его с первым лучом Солнца, пробившимся сквозь густые шторы, шептать его среди ночи, будто бред. Я жаждал этого бреда! Ни пробки, ни цунами, ни Фредди Меркьюри не в состоянии были остановить меня – лишь смерть, но я не верил, что она решиться на это.
Калвин Кулидж Каунти – пригород, где в особняках селятся исключительно обеспеченные граждане. Ехать туда в конце рабочего дня как раз часа два, и я не успел. Не успел так, как мог не успеть только чувак, у которого никогда и ничего не было!
Я покосился на циферблат: три… две… одна…. Моя судьба была ко мне пунктуальна….
Какая жопа – подохнуть в нескольких шагах от её дома долгой и мучительной смертью!..
И вот: лежу я в кювете, с кишками наперевес и, наверное, уже помер, потому что не чувствую никакой боли впервые за все эти долбанутые дни. Высоко в безоблачном небе парит Солнце, словно прощается со мной. Хочу пить… и жить, ведь, оказалось, что я способен на любовь, а кто-то, по настоящему в этой Вселенной, способен любить меня!
Вдруг, откуда ни возьмись, надо мной возникает морщинистое лицо. Длинные серо-седые патлы щекочут мои горящие щёки – это старый индеец с прозрачными глазами. Шершавая прохладная ладонь касается моего лба, и я спрашиваю, еле различая собственный голос среди шелеста ветра в его волосах:
- Я – труп?
- Нет, - отвечает индеец. – Ты умер давно, но сейчас ты уже не мертвец.
- ..?! Когда же это случилось?
- Когда Джереми Свинцовые Шары проткнул твоё сердце.
Я слишком слаб, чтобы удивиться, как следует.
- Непонятно…. Что же тогда я всё время делал? Если я был убит, то почему не умер?
Индеец лишь тихо молчал.
- Все те неприятности…, что это было?
Он наклонился ко мне низко-низко так, чтобы я видел только его тонкие сизые губы, и говорит:
- А-го-ни-я.
- А гвоздь, что с ним?
- Гвоздь? Гвоздя больше нет.
- Как нет?! Посмотри повнимательней!
- Гвоздя нет.
- А куда же он подевался?
- Твоё мёртвое сердце превратило его в любовь.
Я не знаю, что и сказать, поэтому говорю:
- Ты, должно быть, дон Хуан?
Индеец весело смеётся и я, глядя на него, тоже смеюсь. Мои внутренности колышутся, и от этого ещё смешней.
Когда мы вдоволь насмеялись, он и говорит:
- Нет, я не дон Хуан. Я даже не представляю, кто он такой.
- Значит, ты – Бог?!
- Я – Будда, - отвечает старик, отрицательно качая головой.
- Твоё имя – Будда? – уточняю я.
- Нет. Я – Будда, - повторяет он.
- А я, кто тогда, по-твоему? – в шутку спрашиваю я.
- Ты – Будда, - уверенно отвечает индеец.
- Разве бывают Будды с развороченным брюхом? – продолжаю шутить.
- Бывают, - серьёзно произносит он. – Будды бывают разные. Одного я вижу перед собой.
Но я всё равно не поверил ему. И индеец Будда принялся «наставлять» мою требуху внутрь моего растерзанного живота. Он тихонько напевал какую-то томительно знакомую мелодию, которую я уже когда-то слышал…. Я снова понимал ее…. И лишь Солнце было тому свидетелем.

Конец!

2002 год