de omnibus dubitandum 101. 361

ЧАСТЬ СТО ПЕРВАЯ (1872-1874)

Глава 101.361. НЕТ БОЛЕЕ ВОЗВРАТА…

    Прошло дня три. На четвертый, когда мы, кузнецы, все работали вместе, к нам вдруг явился с ружьем в руках один из известных мне крестьян, на которого у нас полагались почти так же, как на Ивана Ильича.

    Сделав вид, что совершенно меня не знает, он обратился к старику-хозяину с просьбой починить курок его ружья, и пока тот, повернувшись к свету, рассматривал порчу, потихоньку сунул мне в руку, кивнув таинственно головой, маленькую бумажку.
   
    Я вышел за угол кузницы и прочел буквально следующую записку Веры Фигнер:
   
    "Бегите, бегите скорее! Все погибло, все пропало! Добровольский и Потоцкая арестованы. Писарева и я сидим под домашним арестом. Кругом дома полиция и засады на случай возвращения кого-либо из вас. Бегите, бегите, скорее, сейчас приедут к вам. Ваша Липа".
   
    Все это было написано спешно карандашом на клочке бумаги.
   
    Когда я теперь вспоминаю свои ощущения при получении такой записки, то могу сказать лишь одно: известие это решительно не вызвало у меня ни малейшего страха за себя, а только беспокойство за других.
   
    Я возвратился в кузницу и принялся за прерванную работу. Предупредивший меня уже ушел.

    Отбивая молотом удар за ударом по железу, я обдумывал тем временем, как мне теперь быть? Бежать, не попытавшись выручить Иванчину-Писареву и Веру, казалось мне совершенно немыслимым. Надо что-нибудь придумать для их спасения. Прежде всего, я сообразил, что словам Фигнер "сейчас приедут к вам" нельзя придавать буквального значения. Она, очевидно, была слишком взволнована, когда писала.
   
    "Едва ли приедут раньше ночи, - подумал я, - но все же надо поглядывать по временам на дорогу и на всякий случай прислушиваться и не зевать".
   
    Затем я вспомнил о том, как, начитавшись когда-то мальчиком Майн Рида, я изображал индейцев и искусно пробирался в траве ползком куда угодно, пугая взрослых неожиданностью своего появления.
   
    "Нужно, - подумал я, - пробраться в Потапово, по способу краснокожих, а там увидим, что делать".
   
    Но для этого было необходимо дождаться вечера. И вот я работал и работал без перерыва, обдумывал детали. Когда, наконец наступило время отдыха, я вызвал в свою клеть сына-кузнеца и сразу во всем ему признался.
   
    - В больших городах, - сказал я, - среди молодых людей, занимающихся науками и пишущих книги, появилось много таких, которым счастье простого народа стало дороже своего, и они, бросив все, что дорого каждому обычному человеку - богатство, личное счастье и родных, - пошли в деревни, в крестьяне и рабочие, чтобы жить их жизнью и разделять их труд и помочь народу устроить его жизнь так, как это сделано давно в иностранных государствах, где народ сам управляет своей судьбой через выбранных им людей.
   
    Я сказал ему, что такие люди ходят теперь по всей России, что Писарев, Добровольский и все, кто жил в Потапове, и я сам, принадлежим к их числу. Но правительство, не желая такого ограничения своей власти, преследует нас и ссылает в Сибирь и на каторгу, как бунтовщиков.
   
    - В Потапово полиция сегодня уже нагрянула в усадьбу, но Писарев успел скрыться, - закончил я, - доктора схватили и сошлют в Сибирь на каторгу, а за мной приедут сегодня ночью или завтра.
   
    Все это его сильно огорчило и обеспокоило.
   
    - Как же теперь тебе быть? - спросил он взволнованным голосом.
   
    - Ночью уйду отсюда тайком, а ты предупреди затем всех в деревне, чтоб ничего не рассказывали начальству о моих разговорах с вами. Учился, мол, работать, а больше ничего не делал.
   
    - Не беги в города, - сказал он мне со слезами на глазах, - поймают и погубят...

    Вот что лучше сделай. По деревням здесь живет много бегунов (религиозная секта, не признающая властей и потому скрывающаяся в глухих местах России), я знаю их, и для меня они сделают все. У них есть тайные комнаты при избах и подвалы. Никакое начальство тебя в них не разыщет.
   
    Идея попасть в этот новый для меня таинственный мир показалась мне очень заманчивой. Но, вспомнив, что, прежде всего мне нужно спасать двух бедных пленниц в Потапове, я ему сказал:
   
    - Поговори с ними на всякий случай, чтобы все было готово, если я приду к тебе, но прежде всего мне нужно повидаться со своими: может, приду, а может, и нет...
   
    Наступал вечер. Я уложил свои небогатые пожитки в дорожный мешок и взвалил его на плечи. Мы обнялись, поцеловались три раза со слезами на глазах, и я скрылся за задворками деревни в спускающемся сумраке. Никто не видел моего ухода, кроме этого товарища по работе, который стоял на околице деревни и провожал меня взглядом до тех пор, пока я не скрылся.
   
    Последний раз взглянул я на свою кузницу. Она стояла в вечерней полутьме унылая и безлюдная под своей березой. За ней виднелось поле, и нигде не было ни души.
   
    Я приспособил свой путь таким образом, чтобы подойти к Потапову около одиннадцати часов, когда будет совершенная ночь.

    План мой состоял в следующем. Усадьба находилась со стороны дороги на открытом лугу. Но дом прилегал одним боком к крутому обрыву, под которым лежало русло небольшой речки, или, скорее, ручья. За домом был маленький садик с несколькими клумбами цветов, грядами клубники и редкими яблоневыми деревьями. Обнесен он был густым частоколом из острых кольев, и одна сторона этой ограды шла как раз на границе обрыва, так что за частокол трудно было пробраться, не рискуя свалиться в ручей со значительной высоты.
   
    По другую сторону ручья шел густой еловый лес.
   
    Стража, приставленная к дому, думал я, едва ли будет наблюдать за этим малодоступным местом, а между тем во время моей жизни в усадьбе я, открыл здесь в частоколе маленькую лазейку и, как любитель всякого карабканья (да и на всякий случай), спускался через нее не раз по обрыву в русло ручья, где находилась узкая полоса песчаного берега. Здесь мы часто встречались с Верой...

    Воспоминания нахлынули внезапно. Стоял тёплый летний вечер, лучи заходящего солнца весело играли на поверхности крестьянских участков. Луга быстро пустели и, пока ещё немногочисленные стада, лениво и неторопливо расходились по своим селам.

    - Извини, дорогая. Я, немного задержался сказал я. – Как ты себя чувствуешь, соскучилась?

    - Да, - чуть слышно ответила молодая женщина, трепеща от волнения. – Идём.

    Вера и Николай, с трудом, и дрожью в коленях, наконец, добрались до поместья и сразу улеглись в кровать.

    Сгоравший от страсти Николай, быстро расшнуровал ее корсет и скинул платье на пол, одним резким движением разорвал пройму шёлковых белых панталон, путаясь и торопясь, едва скинул свои штаны, торопливо опустил её спиной на кровать, развёл длинные ноги и, безо всякой прелюдии, подхватив руками колени - нетерпеливо ворвался между ними...

    Прошло меньше суток с момента их последнего свидания, но они оба уже были переполнены желанием, и поэтому, сейчас словно сошли с ума. Это первое соитие после разлуки было таким стремительным и сумбурным, что кровать еле выдерживала страстные движения совокупляющейся парочки. В комнате слышно было только мерный скрип кровати, тяжёлое дыхание и шлепки. Фалос молодого мужчины казался неутомимым и двигался в узком влагалище любимой женщины всё быстрее, резче, глубже. Оба соединялись своими красивыми телами с бешеной скоростью, задыхаясь и хрипя.

    Каждый раз, когда член мужчины врывался внутрь её, Вера тут же своей попкой делала подмахивающее движение от которого Николай просто сходил с ума. Их влюблённые сердца бешено колотились внутри страстно совокупляющихся вспотевших и дрожащих тел. Выпрямившись, обезумевший от желания красивый молодой мужчина, слегка поднял её бёдра, что позволило ему вторгаться ещё глубже. Тяжёлые тестикулы ритмично били её по вздрагивающим розовым ягодицам, и стук этот был так сексуален, что заставлял её манжету сжиматься вокруг него ещё туже. Её вагина вздрагивала вокруг его твёрдого пениса на грани бурного оргазма.

    Раскидав в беспорядке белокурые локоны по кровати, Вера ласково взглянула на Николая из-под отяжелевших век. Его живот напрягался и расслаблялся, смуглая кожа светилась от пота.

    - Люблю тебя! - прохрипел он, выдав тем самым, с каким усилием ему удаётся сдерживаться.

    Вера никогда и подумать не могла, что простая встреча с Николаем сможет до такой степени изменить её жизнь. Молодая женщина, не переставая, думала о нем перед сном, а ночью он проник в неё, так что она проснулась в поту на скомканной простыне. Она чувстввала его запах, тепло его ласковых ладоней. Его неспешные, мягкие шаги и упругие ягодицы. Почти всю ночь женщина пыталась убедить себя, что он - лишь мимолетное увлечение, но истина состояла в том, что она по уши влюбилась в него в тот самый момент, когда впервые увидела в своей квартире.

    Сквозь занавешенные окна, медленно просачивался утренний свет. Солнечные лучи нежно скользили по сверкающей идеальной чистотой мебели, стеклянным полкам шкафчиков. Тепло утреннего солнца грело его кожу и блестело яркими искрами в волнистых тёмных волосах молодого мужчины. Он глубоко вздохнул и прикрыл глаза рукой, пытаясь закрыться от яркого солнечного света.

    Вера, уже стала настоящей профессионалкой своего революционного дела. Поскольку она свободно чувствовала себя в качестве "содержанки", ей никогда не приходилось сталкиваться с совсем уж мрачными и тёмными сторонами древнейшей профессии.

    Но, она, отчётливо помнила очень неприятный инцидент, который случился с ней пару лет назад. Произошла накладка и один из её соратников по борьбе с самодержавием неожиданно прибыл из Сибири именно к ней, заранее не предупредив о своём приезде. Увидев её с Николаем, ревнивец, считая, что женщину могут бить только скоты и трусы, приказал своим сопровождающим проучить неверную красотку.

    Вечером бедняжку подкараулили у дома, где была ее квартира и, воспользовавшись тем, что она была одна, избили так, что девушка пролежала в кровати целую неделю вся в синяках и ссадинах с головы до ног. Ещё у неё была сломана рука, разорвана верхняя губа, а лицо опухло от побоёв. Её красивые, лучистые, зелено-синие глаза заплыли так, что она едва-едва могла открывать их.

    Выходили её, в прямом смысле - поставили на ноги, Саблин и Николай, которые   жили с ней в одной квартире. Вера была одинока, поэтому позаботиться о ней было некому. Они каждый день приносили всё необходимое для лечения, питания и гигиены. Кормили и поили с ложечки, готовили обеды, перебинтовывали и смазывали раны и даже - на руках относили в туалет. Это была тяжкая ноша, которую нужно было нести, но по-другому они просто не могли поступить. После этого случая Вера прониклась теплотой и любовью к заботливым и добрым соседям. Они стали её лучшими друзьями. Они стали для неё единственными настоящими мужчинами, на которых она могла бы рассчитывать в сложные моменты жизни. Отношения у них долгое время оставались чисто платоническими, пока однажды она нечаянно не соблазнила Саблина, которого тайно любила. А к Николаю она относилась с уважением, хотя и была старше него всего на два года. Кстати, после того случая, Саблин поднял все свои связи и, незадачливого заказчика избиения бедной девушки, моментально вычислили. Он (поняв тяжесть своего преступления), чтобы загладить свою вину и пойдя на мировую, купил Вере ту самую квартиру, которую она снимала...

    С нее я перепрыгивал легко и на другой берег.
   
    Вскарабкавшись по этому месту, соображал я, мне будет возможно пробраться и в сад, а из него через террасу со стеклянной дверью и через одно из окон проникнуть как-нибудь в дом.
   
    Все дальнейшее я предоставлял обстоятельствам. Одно только сильно беспокоило меня. При доме была собака, дворняжка Шарик. Из всех моих врагов она казалась мне самым опасным в данном случае: поднимет лай и выдаст. Однако делать было нечего, приходилось отдаться на волю случая.
   
    Когда я подошел, избегая по возможности дороги и обойдя встречающиеся две-три деревни, к еловому лесу, прилегающему к усадьбе, наступила давно темная ночь, и было трудно что-нибудь разобрать на расстоянии двухсот или трехсот шагов.

    Перед входом в лес пришлось идти по большому открытому лугу. Эта часть представлялась мне наиболее неудобной, и потому я прямо пошел не по траве, а по прилегающей тут проселочной дороге, рассчитывая на случай неожиданной встречи с полицией прикинуться деревенским парнем, идущим в одну из соседних деревень.
   
    И действительно, вдали показалась во мраке человеческая тень, двигавшаяся прямо мне навстречу. Чувствуя решительный момент, я уже старался придать своему голосу особенно непринужденный и веселый тон, как вдруг фигура, оказавшаяся, к моему великому облегчению, в женском платье, обратилась ко мне с вопросом:
   
    - Вы куда?
   
    - В Вятское, - ответил я.
   
    - Господи! Николай Александрович! - вдруг тихо воскликнула женщина с испугом. - Да разве вы не получили записки?
   
    Тут только я понял, что передо мной находилась горничная Аннушка, посвященная во все, и у меня вдруг стало так легко на душе, что и сказать нельзя.
   
    - Аннушка! - воскликнул я полушепотом, пожимая девушке руку. - Конечно, получил! Оттого и пришел!
   
    И я рассказал ей свой план проникнуть в дом, прося только убрать собаку и сказать барыне, чтобы оставила незапертой балконную дверь.

    Оказалось, что под арестом держали только Писареву и Веру (Алексееву Липу), а Аннушке, как горничной, можно было свободно входить и выходить из дому по хозяйству. Полицейские и земские стражники не входили внутрь дома и в сад, стерегли снаружи у ограды сада и входной двери и время от времени ходили осматривать ближайшие окрестности.