Зубная боль и зарянки

ЗУБНАЯ БОЛЬ И ЗАРЯНКИ

РАССКАЗ

           Морозный февральский день выдался хлопотным.
           Накануне вечером заныл зуб, а к утру боль стала нестерпимой. Пришлось идти к врачу, благо к нам три раза в неделю стоматологическая поликлиника присылает специалиста прямо на шахту, где в здании административно-бытового комбината имеется зубоврачебный кабинет, оснащённый всем необходимым.
           Врачом в этот раз оказалась довольно приятная женщина, блондинка средних лет по имени Марина Сергеевна. Как и все страдающие зубами, я уже заранее стал её немного побаиваться.
           – Что такое? Почему такой испуг? – озаботилась невысокая улыбчивая женщина в белом халате.
           Я смог только промычать что-то нечленораздельное.
           – Спокойно, больной, – строго, но по-доброму начала успокаивать врач. – Я не укушу.
           – Хотя и следовало бы, – добавила она. – Почему вы, мужчины, такие неженки? Чуть что заболело, сразу в панику. А ну-ка, открываем рот.
           Вопреки ожиданиям, она не стала удалять зуб сразу, а вскрыла нерв и для его отмирания положила мышьяк. От этой процедуры зуб так разошёлся, что стал дёргаться правый глаз, а челюсть стянуло так, будто я раскусил по меньшей мере половину лимона. И эта щёлкающая боль, от которой ещё бы чуть-чуть, и закапали слёзы…
           Марина Сергеевна снисходительно хмыкнула:
           – Эх, мужчины… Вот и мой такой же паникёр. Молодой человек, жить будете, в этом не сомневайтесь. А боль вскоре пройдёт, это я обещаю.
           В отделе сердобольные сослуживцы наперебой советовали отпроситься с работы и, пока зуб не утихнет, «перележать» дома. Так я и сделал.
           Боль не угасала. Даже пальцы онемели, дрожали, и едва шевелились. Глаз продолжал дёргаться. Наверно, я представлял собой жалкое зрелище.
           Неприятностей добавляли мороз и ветерок. И вообще: мир казался окрашенным чёрной краской.
           А тут ещё и нервы разболтались. Будь язык хоть немного послушнее, с него сорвались бы грубости всем попавшимся под руку. Но этот орган речи смирно лежал на своём месте, надеясь хотя бы сегодня отдохнуть, не болтая попусту и опасаясь даже прикоснуться к больному зубу.
           Через полчаса я покинул автобус на остановке и вышел на финишную прямую, в конце которой уже различался большой девятиэтажный дом, где на восьмом этаже расположилась наша с женой квартира. От нетерпения поскорее улечься и затихнуть в недвижности, а может, ещё от чего-то, но боль стала просто непереносимой.
           И вот тут какой-то ещё бодрствующий закоулок мозга уловил разговор, который вели между собой двое мужчин, шедших чуть позади. Судя по лексикону, они работали профессиональными шофёрами. Один из них говорил другому о каком-то незадачливом автолюбителе, владельце старой малолитражки «Москвич». Тот нарушил правила и врезался в грузовик. Об испорченных машинах и о перебранке двух водителей, попавших в аварию, а также о вмешательстве милиции, говорили бегло и мало, а вот о том, что у владельца «Москвича» в багажнике разбился полный десятилитровый бутыль самогона, вспоминали весело и охотно.
           Мужчины разошлись в разные стороны. Один из них стал идти рядом со мной, и даже попытался заговорить. Его лицо прежде не попадало в поле зрения, так как я смотрел в основном на дорогу и под ноги, считая последние шаги на пути к дому.
           То ли от полноты жизни, то ли от недавно выпитой лишней рюмки водки, настроение мужчины было приподнятое, говорил он весело, отрывисто и бойко, при этом широко размахивая руками.
           – А ведь правда, интересно, что бутыль с самогоном – вдребезги? – говорил он мне, пытаясь подстроиться под мой широкий шаг.
           Я стал мычать что-то неопределённое, тыча пальцем в закрытый перекошенный рот, и попытался изобразить на лице страдание. Однако шофёр ничего не замечал. Он ещё что-то говорил, но я уже не слушал, потому что пережидал некстати подступивший очередной приступ боли.
           Вдруг на проезжую часть дороги из двора выехали два маленьких шкета на коньках. Каждому из них на вид вряд ли можно было дать больше десяти лет от роду.
           – Эй вы, конькобежцы, – строго, но задорно окликнул их шофёр. – Зачем выехали на дорогу? Хотите, чтобы вас машина сбила, а шофёра из-за вас посадили?
           Ребята на него даже не взглянули, деловито пересекли дорогу и скрылись во дворе напротив.
           Мужчину реакция мальчишек не смутила, и он снова обратился ко мне:
           – Смотри ты, синицы запели, – показал он куда-то вверх. – Весну чувствуют птички.
           Я не удержался и тоже проследил за направлением, куда указывал палец шофёра, защищённый старенькой кожаной перчаткой. Действительно, среди голых ветвей раскидистого вяза сидела и щебетала пара желтогрудых синиц. Я не мог не остановиться. Мы с моим спутником одновременно застыли как вкопанные, и стали слушать эту неожиданную музыку посреди холодной зимы. У мужчины на лице отобразилось выражение полного счастья, да и я непроизвольно приоткрыл рот, причём заметил, что зубная боль стала отступать. Небо с утра укрыли тучи, но сейчас их плотность значительно уменьшилась, и всё вокруг посветлело, хотя истончённые облака всё ещё не пропускали на землю солнечные лучи. 
           – К весне дело, к весне, – с непонятным восторгом произнёс шофёр, и неожиданно добавил:
           – А в это время на севере уже поют зарянки.
           Он одарил меня ослепительной улыбкой с едва заметным оттенком ностальгии, и, фальшиво насвистывая мелодию, в которой едва угадывалось танго «Чёрные глаза», ушёл, по пути носками ботинок по-футбольному отбрасывая встречавшиеся во множестве куски смёрзшегося снега. 
           Я снова взглянул вверх, на вяз, но синицы уже улетели. Да и солнце так и не появилось.   
          
19.02. 1982 г.


Рисунок В.И. Оберемченко, г. Макеевка