Суббота

СУББОТА


ОЧЕРК

           Прошлая суббота выдалась насыщенной событиями. Во-первых, в свой выходной день мне пришлось согласно графику дежурить в первую смену. Дело в том, что наша шахта в этом месяце  наконец-то стала выполнять план добычи угля. Вот директор и решил подстраховаться: по субботам и воскресеньям обязал дежурить так называемых «лиц старшего надзора», со спуском под землю и посещением очистного забоя, а также требовал непременно заглянуть к проходчикам, занимающимся проведением новых горных выработок и перекреплением старых. Выполняя эту команду, главный инженер составил график, и мне выпало посетить проходческий забой уже в эту субботу.
           В шахту я съездил прямо с утра. На стволе и в клети жуть морозная. Я поднял воротники своих двух курток, втянул голову в плечи, да так и застыл болванчиком, пока не опустился на глубину девятисот пятнадцати метров. Там стало значительно теплее.
           Работы подготовительного участка номер два находились довольно далеко от клетевого ствола, поэтому по пути я согрелся, а у самого забоя стояла уже настоящая жара. Проходчики сновали туда-сюда: готовили подъезды и подходы к добычному участку, а также перекрепляли «зажатые» горные выработки.
           Встретил бригадира Петра Михеенко, с лязгом волокущего за собой кусок транспортёрной цепи.
           – Что это ты в шахту решил съездить в субботу? – удивился он.
           – Что поделать: график. – согласился я браво.
           – А, ну, ну. Когда всё начальство опустится под землю, может, тогда всё у нас и наладится, – с явной иронией поощрил меня Михеенко, и направился дальше, согнувшись и скрежеща своей цепью.
           Я и сам не понимал необходимости своего присутствия в недрах именно сегодня. Стоило присесть, и тут же выяснялось, что я мешаю кому-то работать. Конечно, проходчики народ к начальству уважительный, особенно к тем, что начисляют им заработную плату, и пренебрежения к посетителю не выказывали, – только движения стали стеснённее. На лицах явно читалось: «Ты, конечно, сиди, но лучше бы встал и шёл себе. Ибо мешаешь!»
           Я сделал то, что полагалось – посчитал перекреплённые рамы, мелом изящно на них расписался – и с достоинством удалился с высоко поднятой головой. Правда, тут же за это и поплатился: головная каска вместе со своим содержимым ощутимо треснулась о железную балку. Даже тут проходчики не усмехнулись: выдержка.
           Выехав на-гора, в бане услышал печальную новость: на соседнем подготовительном участке номер один тяжёлую травму получил бригадир проходчиков Александр Николаевич Вилков. Открытый перелом руки. Потерял много крови. Районного травматолога Тимофея Матвеевича Семения вызвали прямо в шахту, чтобы в подземном медпункте оказать необходимую помощь.
           Позже, ближе к вечеру, выяснилось, что положение бригадира сложное: ему переливают кровь. Хотят сохранить руку. 
           Условия, в которых работает бригада Вилкова, просто страшные. Температура воздуха близка к тридцати шести градусам, влажность одуряющая. Люди трудятся только в трусах, да и то из приличия. После работы эти трусы выкручивают – настолько они мокрые от пота, и за неделю ткань, из которой они сшиты, полностью сгнивает. Подобный адский труд под силу не всякому сердцу, даже самому молодому. Ко всему прочему нужно ещё добавить грохот работающего проходческого комбайна, отчего потом долго ноют уши. А тут ещё пыль – от неё видимость как в молоке. Люди трудятся в респираторах – «намордниках». Инженер-маркшейдер – ещё молодая, лет тридцати, женщина, довольно тучная, – не выдерживает, остаётся в кальсонах и лифчике. Говорят, за полгода сбросила пятнадцать килограммов.
           По выезде из шахты решил пообедать в шахтной столовой. В вестибюле административно-бытового комбината лицом к лицу столкнулся со своим знакомым, Сашей Шушкевичем, мужем Лилии Викторовны, заведующей нашей шахтной столовой. Работает он машинистом комбайна на одном из добычных участков. В прошлом году с помощью жены поступил в торговый институт, и только что закончил сдавать первую экзаменационную сессию.
           Разговорились об учёбе, о разнице в требованиях к знанию математики в Донецком политехническом институте и в Донецком институте советской торговли. Постепенно разговор подошёл к тому, где легче и прибыльнее работать. Шушкевич сказал:
           – Теперь в торговле не очень-то разживёшься. Комиссии приходят по пяти раз на день.
           – Да торгаши эти комиссии напаивают и загружают товаром под завязку, – подначивал я его.               
           – Э, нет, – не соглашался Саша. – Это всё, конечно, так и бывает, если приходит одна комиссия в месяц, или даже в неделю. Но когда пять раз на день – тогда хоть разорись.
           – Ну и что? – настаивал я. – Всё равно нужно с комиссией работать: вдруг закроют магазин?
           – Пусть закрывают. Лучше заколотить двери досками крест-накрест, чем платить из собственного кармана.
           – Прежде было полегче, – решил я поддержать собеседника.
           – Да, теперь стало хуже, – согласился он. – Остались только две профессии, где ещё можно чем-то и как-то поживиться. Это – начальник участка на шахте и нормировщик.
           – Причём тут нормировщик? – возразил я, не желая давать в обиду собственную профессию.
           – Не прибедняйся, – подмигнул Саша и похлопал меня по плечу. – Знаем, знаем.
           – Не представляю, что ты там знаешь – защищался я.
           – Перестань, – ухмыльнулся он и поспешил отойти. – Ну всё, моя Лилька на горизонте, пойду денег просить.
           После шахты пришлось по своим делам посетить Донецк. Когда возвращался домой, то в переполненном троллейбусе маршрута номер восемь приметил молодую женщину. Лицо длинное, – такое называют «лошадиным», – глаза усталые, подбородок тяжёлый, малоподвижный. Хорошее пальто, норковая шапка, из-под неё едва видны изящные уши с массивными серьгами, украшенными зелёными камнями. Женщина вставила билеты в компостер, сдавила дрожащими пальцами язычок механизма, но безуспешно. Обратилась к подругам, стоявшим рядом с ней:
           – Вот видите, за день  так настучалась в кассе, что не хватает сил пробить билеты.
           Подруги, стоявшие ко мне спиной, промолчали. Их плечи устало поникли. У каждой в руках доверху набитая сумка. Оттуда выглядывали палки копчёной колбасы и банки сгущённого молока. Стало понятно, что передо мной продавщицы из продовольственного магазина, ведь ни такой колбасы, ни сгущённого молока в свободной продаже нет.
           Странные мысли возникли при виде этих тружениц. Но я их озвучивать не стану. Просто вспомнились проходчики бригады Петра Михеенко, и подумалось о травмированном Вилкове. Хотя не факт, что их жёны не работают в торговле. Как у того же Саши Шушкевича.


16.02. 1982 г. – 20. 02. 1982 г.


Рисунок Владимира Ивановича Оберемченко, г. Макеевка