Нежность

НЕЖНОСТЪ
***
«Она сразу родилась старушкой, зловредной, с длинным носом», - нетерпеливым жестом Инга смахнула  с кухонного стола пару носков в чёрно-жёлтую клетку. - «И где только берёт?! Весь год, наверное, собирает, а потом из мешка. Чистый Дед Мороз!»,  - весело, почти беззлобно подумала женщина с пушистыми русыми волосами.
***
Поднимаясь обычно по широким ступеням лестницы, в середину которой в советское время безжалостно воткнули, а потом убрали  лифт,  минуя бесконечный коридор, где сосуществовали жильцы, велосипеды, старые детские ванны, основательные, как прошлая эпоха, серьёзные квадратные чемоданы на шкафах разного роста, материала и состояния, Инга приостанавливалась то на втором этаже, у подоконника, который рассыхался, не смотря на то, что его регулярно пропитывали и красили, то на четвёртом, у кадки с мускулистой пальмой. Вопрос, что проиграть в голове, решался быстро. Что-то классическое, «К Элизе», например.  Или «Осень» из «Времён года» Моцарта. В гулкой тишине это было необычно.

В детстве, усаживаясь обедать, девочка любила пробежаться пальчиками по столу, отчего мама приходила в восторг.
- Хочешь играть, да? Отец!Она хочет играть на пианино!
 Её записали, Инга проходила в музыкальную школу два года. А потом, когда  родители стали немногословны, обедали каждый у себя, и мама перебралась к Инге в комнату, девочка подбегала то к папе, - он теперь постоянно читал газету или торчал возле телефонного аппарата, то к задумчивой маме, - и с озорной физиономией что-нибудь напевала. Надо было отгадать. Каждый на мгновение оттаивал, словив, как мяч, задоринку дочери.
- «Маленькая ночная серенада!» - кричал папа, но Инга уже убегала к маме - растолкать, растормошить, нарочно пропеть немного не в такт, чтобы  она больше помучалась. Главное, чтобы не сидела в пугающе однообразной позе,  не смотрела в одну точку.
- Ма! – потянула Инга за рукав, - отгадай, вот: ля-ля-ля-ля! Ля-ля-ля-ля!Ля.Ля.Ля.Ля! – мама повернулась, её глаза были красными.
- Это Моцарт. Мо-царт!!! – всхлипнула она, - Мо-царт! - утерев слёзы тыльной стороной ладони, она притянула и поцеловала Ингу в лоб.
Старались, угадывали, лишь бы всё прошло как можно безболезненнее для неё…
- Дай-ка  теперь я! – как-то предложил папа, прикрыв дверь в комнату. И напел совершенно неизвестную, прекрасную мелодию. Неизвестную, потому что Инге было всего восемь с половиной. Девочка объявила, что не знает. На следующее утро зашла Светка, они унеслись в школу, а родители – по своим работам. Вечером Инга бросилась в прихожую, знала: дверь ключом открывал всегда папа.
- Па-а-п! – закричала она, - я знаю, знаю!!! Её ещё бабушка любит! Анна! Её зовут Анна! Я знаю эту певицу!!
Но вошла мама. Отец этим утром уехал в другой город, полный огней и мостов.
***
1. Дверь первая.
Молодая женщина устало опустилась на скромную кровать, поставила  саквояж, - его она всюду сама, никому не доверяла, огляделась. Через просторные окна лился почему-то тусклый свет. Виной всему  -удерживающие стекло деревянные рамы. Они скрещивались и замысловато переплетались.
«Всё, что есть», - оправдывался хозяин, хотя комната была неплохой: уютной и чистой.
Вскоре внесли дорожные сумки.
- Мерси, - поблагодарила дама.
Чуть позже она раскроет саквояж, и достанет то, что неизменно вызывало грусть. Это была память о Сократе.
- Мадам, -  грузный мужчина в картузе и в праздничном сюртуке откланялся, и поспешил выйти. Его бородатое лицо радостно светилось, но причиной этого точно была не та, перед которой он только что старался быть любезным.
Дама встала, сняла шляпу, переоделась: повесила в шкаф платье, распустила волосы. В зеркале отразилось бледное лицо, большие глаза, изящная фигура в длинной сорочке. Она торопливо положила под матрац нить жемчуга, которую прятала под платьем.
- Le choses sont bonnes, maman(1), - поцеловав медальон, прошептала она вновь,  - прости, господи, ты  поймёшь, и не покинешь...
На минуту ей стало страшно оттого, что она собиралась совершить, но назад пути не было. К тому же она так устала, трясясь в экипаже целых пять дней, что сон излечил все муки совести.
1.Всё хорошо, мама(фр.)



***
Первой два дня назад не выдержала Наташа. «Это когда прекратится?!» - заорала она, обнаружив носки  на  кухонном столе. Все улики указывали на Рустамовну. Вычислить человека, который больше всех находится дома, знает каждый закуток, каждого жильца и его распорядок дня, оказалось просто. Но когда инженер Пеньков приступил к общественнице с претензиями, - что вполне объяснимо, если пол-дня добираешься на работу и обратно, заползаешь в душ, а там, вместо коврика на полу - твоё единственное махровое, -   та обрушилась на него, подобно богам Олимпа.
- Как  вам не стыдно!!! Да если бы не я! – и принялась  перечислять.
Сегодня было шумно.  Инга поняла это, едва зайдя в парадную. Взбежала наверх, свернула не в левое крыло, к себе, а направо, положить продукты в холодильник, и обнаружить на столе то, что обнаружила. Прошмыгнув мимо соседей, - те стояли плотной кучкой, расходиться не собирались, - Инга в очередной раз подивилась сплочённости, которая возникала, когда  допекали кого-то другого; по отдельности на свою независимость все плюнули. Воодушевляла Рустамовна, пытаясь достучаться до чьей-то совести.
- Полтора часа  сидите! – выговаривала она, - совесть есть или нет! Душ, между прочим, об-щест-вен-ный! – она кивала тёткам в бесформенных халатах и мужчинам в штанах с пузырями.
 Ключ провернулся, а дверь заело.
- Что вы там делаете?! – в очередной раз уточнила Рустамовна. Сопровождающая  свита переглянулась.
Инга продолжала бороться с ручкой. В душе, она знала, частенько скрывалась молодая пара, живущая с бабушкой и котом, но была ли там эта пара, или кто-то другой, наверняка сказать было сложно.
- У вас, мадемуазель, свой душ, простите? -  Рустамовна  взялась за Ингу. - Мы тут коллектив, понимаете, один за всех, -  старушка кивнула зевакам, - а ты сидишь там одна, неизвестно, чем…
Дверь подалась, девушка влетела к себе, хлопнув так сильно, что на неё стал заваливаться манекен.
 - Очень даже понятно, - буркнула она, обнимая за талию серое твёрдое тело.

Манекен был единственным слушателем, тем, кто поддержал в трудную минуту, и безропотно переехал в хозяйскую комнату после того, как Инга не смогла оплатить аренду. Предприимчивый хозяин, унюхав, как водится,  выгоду  проходного места, увеличил оплату. И уютное, просторное, окнами на оживлённую проезжую часть,  двумя манекенами (один из которых Инга продала), и примерочной, помещение, отошло мини-пекарне. А неизвестно откуда взявшийся долг –  перешёл к ней.
«С душем - облом, - сделала вывод Инга, забравшись на диван с ногами. –  Что они тут торчат?! Ведь не суббота, не пятница даже?!»
Она достала из-под кровати тазик, и заперлась  на ключ. Как пингвин над  единственным яйцом, низко присела, просунула под себя дрожащие пальцы с тонкой картонной полоской, и глубоко вздохнула. Сейчас она получит ответы на все вопросы.
- Инга Владимировна! – заколотили в дверь, – откройте, пожалуйста!!!
Инга набрала в лёгкие побольше воздуха, и затаилась.   
- Что молчите?! – наседала Рустамовна. - Мы вас видели! Вы там что…вы почему не открываете?
Одна за другой полоски наполнялись   жизнью, как если бы зажать, а потом разжать на руке вену. Руки онемели, в голове застучали молоточки. Воздух заканчивался, а стуки продолжались.
«Минус - работа, мечта об отдельном жилье, минус, - конечно, безусловно, теперь минус, - женатик, плюс – положительный тест».  Спрятаться бы где-то, затеряться, представить, что  не с ней.  «Кто решил за меня?! Кто вмешался?! – поднималась волна раздражения. - Другим, получается, можно! А мне-то почему красный?! Да у меня, между прочим, почти всё получилось: и в городе большом, и прописка, и работа. И город меня принял. Нет уж, дудки!!!» 
- Я есть! – выдохнув, сообщила миру Инга, задвинула  таз ногой, и, чуть потише, добавила, -  нравится вам это или нет.

Краска на высоких бледно-зелёных дверях местами послазила, но это их не портило. Из-под облупившегося первого, цвета спелой горчицы слоя, выглядывали продолговатые оспины кирпичного оттенка, а из-под него -  великолепная для своего возраста древесина. «Милочка, вы не понимаете, как вам повезло! Это дворец! Настоящий!» -  уверяла Рустамовна новую соседку вначале знакомства. Инга отвечала вежливой полуулыбкой. Ну, да, потолки, вон, какие, везде лепнина, барельефы симпатичные, - но точно не дворец.
Когда, передохнув, Рустамовна вновь занесла кулак, тяжёлая дверь неожиданно легко  подалась внутрь, и женщины, такие разные, уставились друг на друга.
– Завтра ваша очередь, -  невозмутимо сообщила старушка в спортивном костюме.
Инга колупала дверной косяк, скользя взглядом по прямоугольной дверной ручке: замочная скважина напоминала пешку без воротничка.
- Туалет, ванна, кухня, - добавила Рустамовна. – Да, и ещё вот! – она протянула ключи. – От чердака. Две недели отлыниваете. И не говорите, что  работаете. Все работают! – подытожила она.  - Сначала коробки!!!
Дверь закрылась, Инге вдруг бешено захотелось чего-то пряного, острого, хрустящего, а рот наполнился слюной.
 ***
Чердак был полон света, запахов и тишины. Шершавое слово это напоминало Инге их непротопленную ещё дачу с небрежно замазанной трещиной печи; разогревался дом, околевший за зиму, в трубе что-то завывало, и становилось не по себе. Тут, конечно, ничего не завывало, но и на чердак было меньше всего похоже. Разбросанные по дощатому полу коробки, шнуры, изолента, полупустые и дырявые мешки шпатлёвки, старое, донельзя протёртое, кресло, порванный матрас, несколько рулонов бумажных обоев, откупоренные банки с засохшей краской, кисти, скребки, и даже календарь восьмидесятого года наводили на мысль, что кто-то всерьёз  собирался здесь поселиться, затеял ремонт, да что-то не заладилось…
Подметать не хотелось, поэтому дежурная по чердаку принялась исследовать коробки, и в одной из них,  под кипой  газет и журналов советских времён и кучей тряпья, обнаружила Её.
Дачу продали, когда родители развелись. Инга бесконечно спрашивала у своего медведя с бантом, почему те, кого она любит больше всего на свете, так не любят её? Ведь не любят, если будут жить отдельно. А сами врут, что любят.
***
Инга старалась, боролась: с обстоятельствами,  упадком сил, разного рода обещателями, одиночеством, со своей ленью, наконец. Боролась, но выдохлась, и в этот раз окончательно. Все женщины плачут, узнав о  радостной новости, но Инга не плакала, а ревела безнадёжно и отчаянно.
Всхлипывание достигло апогея, когда, в облаке обиды на весь мир, она, не глядя, открыла дверь, - пусть там хоть папа римский, - и опять, рыдая, бухнулась на диван.
- Привет, привет, - Валентина  сразу заполнила большую часть комнаты, - так, я не поняла, меряться будем? Я тут, блин, фитнес пропускаю, а она лежит, воду льёт.
И уже более ласково, присев на край дивана, и, водрузив на него же спортивную сумку с пакетом, добавила
- Инусь, ну…ну, да, я понимаю, все они – козлы. Мою позицию в этом вопросе ты знаешь. Все. Все до одного. Или этот был особенный?
Завёрнутая в одеяло помотала головой, но продолжала всхлипывать.
- Значит, всё к лучшему. Мужик с возу, бабе что? А? Что бабе? Бабе что-о-о? Слу-у-шай! – учительская терапия не сработала, и Валя перешла к испытанному средству, - а что я тебе принесла, а?
Высунулось заплаканное лицо в обрамлении нечёсанной копны.
- Чего? – пробубнела Инга.
- А вот чего! – подруга вывалила из целофанового пакета ещё один, бумажный. И из него запрыгали булочки.

«Растипопы», как называла их мама  Валентины.  Отказаться – значило противоречить всей женской сущности, предать каждую клеточку своей природы. Не то, что природы, это противоречило эволюции!!!
Булочки сделали невозможное – заставили забыть обо всём на каких-то пять минут, но этого хватило. Валентина уже неслась из кухни, - по дороге чуть не сбив неспешных старушек, - извините, пожалуйста, простите, пожалуйста, вежливое раскланивание  и  надувание щёк, чтобы не  прыснуть со смеху, - с чайником в руках.
Инга уплетала одну булку за другой, запивала чаем, а Валентина терпеливо ждала. Заикнуться о примерке сейчас – значит испортить всё. Она переместилась в кресло, и  под её тяжестью то слегка скрипнуло.
- Слушай, ну, вот как это, - подруга потянулась и пошевелила пальцами ног, - вот один день встаёшь с утра, знаешь, что вечером тренировка, и говоришь себе, мол, надо тоненький тостик с помидором и зеленью, а в обед – постной курочки с салатом, без хлеба, а после трени – ни-ни, спатеньки пораньше! И организм слушается! Ты конт-ро-ли-ру-ешь всё!!!
Её рука потянулась к булочке.
- А бывает, - продолжила Валентина, гипнотизируя «растипопу», -  вот как сегодня. Ну, я уже с утра знала – всё, ничего не выйдет. Ни с едой, ни с тренировкой. И как в воду глядела. Но я ещё сомневалась, конечно. Ещё когда покупала булки эти твои любимые, и тогда терзалась. Но когда вошла – понимаю, всё!!! В точку! Срослось! – перед  глазами Валентины пронеслись изнурительные занятия в спортзале, и она набросилась на булочку с кремом.
Женщины раскраснелись, разговор заплетался ладный и ровный, как густая
коса.
***
Стоя  на коленях, Инга примётывала подол. Подругам пышных размеров как никому нужна  юбка. Правильная. Правильная юбка не обтягивает, а умело подчёркивает разлёт и возможности широких бёдер.
Зевая, Валентина блуждала глазами по комоду, шкафу, вешалке.
– Чё это у тебя?  - осведомилась она, мотнув головой в сторону комода. Там стопкой возвышалась потрёпанного вида макулатура.
- А, это. Да учебники, книги старые. Набрала, посмотришь. Может, пригодится. Чердак убирала.
- А-а-а, ясно. Прелести, - взгляд Валентины продолжил блуждать, - социалистического общежития, - хоть зуб болит, хоть кишки, а будь любезен-с. Плавали, знаем.
Подруга замолчала, но ненадолго. Вскоре она потянула Ингу с подолом в одной руке, и иголкой в другой, в прихожую. 
-  Так, так, так. А это чего? -  из пакета у стены в прихожей высовывалась кукольная рука.
-  Ой, Валь, - Инга пожала плечами, - не знаю, как вышло. - Весь хлам  по пакетам: учебники, мусор. По одинаковым. Всё повыносила, веришь, ноги гудели: туда-сюда, туда-сюда. А дома смотрю, - девушка прижала руки к щекам, - три, вроде, было с книгами. А тут два. Этот-то с мусором!
- Не переживай, мне двух - за глаза! – утешила Валентина, и, осторожно освободив куклу сначала из пакета, а потом из полотенца, в котором та была, задумчиво добавила, - и никакой это не мусор…
Размотав, притихла, молча глянула на Ингу, потом кашлянула, не зная, с чего начать.
- Жалко, -  нашлась она, наконец, - голова повреждена. Вот тут, снизу, клеймо обычно.
- Клеймо?! – воззрилась Инга снизу вверх, отпустив подол. – Какое?
- Обычное. Кукла то древняя…
- Древняя? –  Инга облизала губы.
Валентина преподавала русский язык, жила одна, скромно, зарплату тратила с умом. Трудно представить, что её интересует что-то, кроме её кота и собак.
- Ну, антик, в смысле. Не хухры - мухры. Смотри, осторожно! Хрупкая.
 - Ты откуда знаешь?
Та в ответ ещё раз взяла в руки куклу, поднесла поближе, прищурилась, как бы удостоверяясь.
- Одевайся, в общем, - неожиданно заявила подруга.
- Ты чего? Куда? – захлопала Инга красноватыми глазами.
- Поехали!
- Да куда?!
- К Маринке. Она в этом дока, я – так, поскольку постольку. Давай,  быстренько! У меня в семь занятие.
 - Валь, что-то вот тут тянет, - ткнула Инга в область  поясницы.
- Держи! -  стремительная Валентина в спортивном костюме цвета морской волны и оранжевыми буквами The best  на рукаве, выловила на ходу из сумки таблетку имодиума, и сунула Инге. ***

2. Дверь вторая.
Высокий мужчина средних лет, с аккуратной бородкой, смотрел в окно. Только что подьехал экипаж, и лично Куранов выбежал подать руку молодой, насколько смог разглядеть Жиль с высоты четвёртого этажа, даме в тёмном плаще с капюшоном. «Плевать им на договорённости», - сделал он вывод.
«Россия  -  страна своеобразная, на каждом шагу, - предостерегали его, - обман и взятки». Тем не менее, Жиль считал предприятие весьма выгодным. Возможно, и modus operandi(2)  менять не придётся. Большим плюсом было то, что, как поговаривали, местные дамы очень даже не прочь развеять скуку. Жаль, Ирина Гьенадев…, - произношение имён давалось Жилю с трудом, - l ancien(3)  , - он ухмыльнулся, - но в этом тоже есть  le charme(4) 
Легко, не замечая возраста, мужчина спускался вниз. Вскоре его догнал Куранов. Гостье отвели комнату на предпоследнем, четвёртом, этаже.
- Бон суар! – поприветствовал радушный хозяин. - Дорогой наш месье Жиль, - наконец-то, - он забежал вперёд гостя. - Пойдёмте, пойдёмте! Отужинайте с нами! Ирина! Ирина! Месье Жиль уже здесь!!!
«И давно», - заметил про себя мужчина. Он привык быть осмотрительным, изучил всё здание вдоль и поперёк, и,  войдя с чёрного хода,  долгое время благополучно оставался незамеченным.
Неуклюжесть Куранова подчёркивал сюртук, в который он втиснул своё грузное тело по случаю приезда такого высокого гостя.
2.образ действия (лат)
3.старая (фр)
4. очарование, шарм (фр)

***
- Проходите! – кивнула, и скрылась запыханная женщина в халатике и одноразовой  целлофановой шапочке. Руки в прозрачных перчатках сжимали,  в одной – нож, в другой – паяльник.
Гости топтались в прихожей. Пахло канифолью.
- Ва-а-аль! – крикнула хозяйка из глубины комнаты, - прям не знаю, как лечить твоего малыша.
Инга удивлённо посмотрела на компаньонку. Насколько ей было известно, детей у Валентины не было, и, учитывая возраст, не предвиделось.
- Все внутренности в плесени! Пришлось удалить! – подлила Марина масла в огонь.
Потолок закружился.
- Ой, Ин! Инусь! Ты куда? – подруга легко подхватила Ингу, и усадила на пуфик,  придерживая сильным локтем. – Мари-ин! Водички дай!
- Чё с ней? – выскочила Марина уже без паяльника и ножа, - вот, - поставила она стакан.
- Поплохело что-то, - свободной рукой Валентина усиленно махала перед носом подруги.
Зоркий  хозяйкин взгляд зацепился за  пакет. Она вопросительно посмотрела на Валентину.
- Марин, глянь, плиз! О! Ожила!
- У кого она внутренности…ну, того? - спросила Инга, глотая воду, когда Марина уже унеслась в комнату с куклой.
- Да так! – махнула рукой Валентина. – Не бери в голову. Ну, чего? Ты как? Нормально? Прошло?
Инга махнула головой.
- Ага! Душно тут у неё. Смотри, сейчас чай пить позовёт.
- Девочки! – и в самом деле крикнула Марина,  - может, чайку?
- Заинтересовалась! – подмигнула Инге всезнающая подруга.
***
Время пролетело незаметно.
- Дамы, я вас поздравляю, - лицо Марины светилось, - не моё дело, конечно, откуда, - она бросила заинтересованный взгляд на Ингу, - фарфорка антикварочка,  девочка взрослая довольно. Думаю, «Симон энд Холбиг». Ну, - пояснила она недоумевающей Инге, - фирма такая. О-очень старинная. Французская! Слушайте, - Марина закатила глаза, - это что-то!!! Люди с ума посходили. По помойкам, по блошиным рынкам лазят! Ищут!!! Целые экспедиции затевают, - воздела она палец вверх. – Деньжищи тратят, я вам говорю, можно на Средиземное море несколько раз, а они - по аукционам!!! По Германиям, Лондонам.  Ну, кто может позволить, - более грустно добавила Марина. - Мы-то. Я, да, вон, Валентина, всё больше по нашим: Тишинка, Гостиный двор. Ну, интернет ещё.
- Я сейчас! - Марина вернулась  с обычной белобрысой куклой, - такая была у Инги в детстве, - без руки.  - Донорскую  нашла! – похвасталась она, - руку, в смысле. Аж в Ебурге! Твоей, кстати, - кивнула она Инге, - тоже ножки пришьём! Как в «Айболите», помнишь? И опять побежит по дорожке! – засмеялась Марина. - В смысле, приделаем. Поискать, правда, придётся… Но ничего, вон у меня запчастей сколько!
Валентина давно кидала недвусмысленные взгляды то на часы, то на Ингу, а та налегала на сладости.
- Ну, вы тут…, -  Валентина задержалась в прихожей, кивнув хозяйке, - я поеду. Мне с Боем гулять, с утра не гуляный. Доберёшься? – кивнула она в сторону Инги.
- Угу.
- Всё, давай, созвон! –  подруга сжала кулак. Держись, мол, не кисни. 
 Через минуту внизу загудел подругин Рено.
***
- Пойдём, покажу красоту,  - проводив Валентину, хозяйка двинулась в соседнюю комнату, в прошлом, гостиную, - они у меня и на выставки.
Инга последовала за ней.
 - Ну, и так много кто приходит. Журналисты разные. Даже брогер был как-то.
- Блогер,  - мягко поправила Инга. 
- Да мне до луны, - по-детски заявила Марина, - слов этих каждый день пачками,  - она подмигнула, -  а по правде, так ничего нового…
Инга ахнула: ни магазин игрушек, ни библиотека, хотя на библиотечные полки до потолка это походило больше всего. Каждые  полмиллиметра уставлены, заполнены, за-по-ло-не-ны. На широких полках стеллажей лежали, сидели, свисали куклы.
 В одном из стеллажей поменьше - головы, руки, ноги. Отдельно, в шкафчике светлого резного дерева, одуванчиками топорщились светлые головки. Музей.
-  Места мало, - верещала Марина, - не разбежишься. Половина – на даче. Но тут есть, на что, как говорится,  - без шапочки совсем молодая, рыжая и задорная, Марина проследила за взглядом знакомой. – Ты смотри, я рассказывать буду. Тут больница. Мастерская. Подлечиваю. Мно-ого приносят. Присаживайся,  -  она с размаху опустилась  на небольшую тахту, скромно стоявшую в уголке, рядом с рабочим столом, на котором  причудливо изогнулась лампа. - А это операционная!
Пока Инга вертела головой, пытаясь охватить всё сразу, у Марины в руках появилась небольшая куколка в пёстром костюме.
– У тебя то как, – она передала куклу собеседнице.  – Дела, в смысле?
Рассеянно покрутив красотку, Инга закивала: да, хорошо, как у всех. Руке вдруг стало горячо.
- Умели делать, - перехватила недоумённый взгляд Марина, и рассмеялась, - что твои валенки! Войлок. Обожаю! «Ленчи». Дорогу-ущая!!! Таких, - кивнула она на пёстренькую, -  несколько штук всего. В мире. А это гэдээрочки, - из-за стеклянной дверцы стеллажа весело глянули  мордашки.
 - Жизнь-то, - голос Марины дрогнул,  - не всегда шоколадная,  цветочная. Они только и спасают.
Она уставилась в окно и замолчала. 
-  Когда мужа сбили, я. Мы с ним на даче познакомились. В восемнадцать. И там же его.. Вышел за калитку, и…
Мастерица не искала поддержки, просто смотрела куда-то вдаль.
Неловко, - подумала Инга. Человек свою боль из самой сердцевины достал: и помочь ничем, и боль уже не боль. Только молчать да слушать
- Отревелась, а тут внуки пошли. Семеро!
На это раз Марина улыбнулась, и неловкость убралась. Зато появилось другое: более осязаемое и неприятное.
- Началось-то всё как. По объявлению нашла куклу, - продолжила мастерица, - гэдээрочку. Из ГДР, то есть. Их раньше две. Помнишь? Германии две были. Зайдёшь в магазин, там одни наши, пластмассовые. Немецких «выбрасывали», - фьюить, и нету! Потом попроще стало.

Внутри что-то нестерпимо жгло, но собеседница не замечала страданий Инги.
- Так вот. Про неё расскажу. Приехала я. Там респектабельная дама. Меня моложе. Намного. Судьба - роман можно написать! Такая, знаешь, неунывающая русская баба. Авантюристка отчасти. Денег - море от первого мужа ещё. Второй, кстати, когда она  в положении была, ограбил до нитки, и смылся! А она ещё и в аварию попасть успела, но, тьфу-тьфу, ребёнок уже студент. Я же говорю, женщина – огонь! Золотом на рынке торговала, то-сё. Коллекция – шикарная. Вся квартира, как музей, сплошь дорогой винил и фарфор, никакого там пластика. У неё всё и беру. Инга! Инга! Тебе плохо, что ли?
- Нет, нет, душновато просто, - промямлила посетительница.
- Ага. Сейчас открою окошко. Вот так. Так вот, она сейчас к мужу, на ПМЖ, в Германию. Да, её последний супруг оттуда. Может, вместе к ней съездим, а? Во-о-от. Ну, и пошло-поехало. От неё вот с такими баулами вечно. Как цыганка: «Бери две, третью - даром». Ну, как? Как откажешься?! Постоянно у неё в долгах. По уши. Так и живём, - подытожила рассказчица.
***
3. Дверь третья.
Жиль умел обращаться с женщинами. Он заставлял краснеть дебелую Куранову, всё дольше, во время отлучек мужа, задерживаясь у неё. Он шутил, изображая из себя самого душевного друга, а взгляд его туманился при виде глубокого разреза, из которого разбрызгивалось в разные стороны необъятное сдобное тело. Отношения с купчихой в его планы не входили, Куранова же с энтузиазмом вспоминала уроки французского
- О! Мсье Жиль, - купеческая дочь наклонялась к нему, всплёскивая руками, при этом её грудь волновалась, - тю ме…тю ме дивертис!
О, этот Жиль. Его быстрые тёмные глаза, аккуратная бородка. А сюртук сидел так ладно, каждая пуговка - в своей петельке, как жемчужина в  раковине. Ни в какое сравнение  с Курановым. Любила ли она? О! Мужа следовало любить, - гласили православные каноны. Но в чём вина, если господь послал ей сравнение, небольшое утешение? После сытного обеда или ужина Куранов всё чаще засыпал. Широкое лицо  заросло бородой, и  его уже не волновал милый завиток у виска благоверной, который дразнил лет пятнадцать назад. Сама того не ведая, купчиха превращалась в трепетную губку, впитывала каждое движение, каждый поворот головы Жиля. Повторяла каждое слово, старательно выпячивая нижнюю губу. Ей казалось, что он ведёт её по доселе неизведанным дорожкам. И это не грех, а настоящая любовь.
 
В один из кратковременных отъездов Куранова Жиль решился. Чаепитие и дежурный разговор о делах был в разгаре, когда он обошёл стол, и, подойдя совсем близко к Ирине, - та часто задышала, - властно прижал её голову к своему бедру. Купчиха обмякла, и, как кот, потёрлась о полу сюртука. А потом, не  в силах промолвить ни слова,  не поднимая глаз, взяла руку Жиля и положила её  себе на грудь.
Глядя сверху вниз на эту белую полную шею, лежавшую с такой  безропотностью, будто это не колено, а эшафот, у него мелькнуло: «Зачем тянуть? Покончить  разом?» Но, не в силах противостоять этой чёртовой покорности, он сорвал с неё всё, что мог, и швырнул женщину на кровать.
Он ещё никогда, ни с кем не ощущал такого. Среди  необъятного тела, грудей, и живота Курановой, Жиль чувствовал себя словно заново рождённым, обновлённым,  напитавшимся  бескорыстной любовью. Он зачастил к ней, и, вскоре,  ни дня не мог помыслить без мон шер Ирина. В конце концов, утешал он себя, это не мешало его планам.

***
- У тебя сейчас с заказами-то как? Не шибко? – как бы невзначай спросила Марина. 
- Ну-у.
- Я о чём. Я не делюга какая-то. Они бы втюхали, мол, ерунда твоя  кукла, дешёвка китайская: «На тебе рубль, иди с богом!» Я так не могу.  Больше 130 лет твоей барышне, - тоном доктора, который ручается: пациент будет жить, - констатировала Марина. - Можешь не сомневаться.
- Правда?! – едва не подпрыгнула Инга. Ну, наконец-то. Находка приобретала более приятные очертания.
- Паричок - свой, и, смотри-ка, туфли родные, - любовно приговаривала Марина. -  Видишь, - она передала Инге лупу, - вот тут, внизу,  – она  провела ногтем по нижней передней части плечевой пластины, – маркировка.
Инга различила сильно стёртые буквы: SH.
- Амперсанда тогда ещё не было, - пояснила Марина.
- Ампер чего?
- Ну, амперсанд. Знак между буквами. В общем, у барышни всё на месте, - довольно подытожила Марина. - Она бережно взяла желтоватый листок с летящими тоненькими чёрными линиями, и вгляделась.
- Это там же было? – покачала она головой, - с ней?
Инга махнула головой.
- Надо же. И выкройка, я тебе скажу, точно на неё, - прервала она розовые мечты собеседницы. - Да-а. Тогда для кукол был особый, э-э, как это у вас у молодёжи? Респект! Вот. Книги,  выкройки. Всё, что хочешь,  - продолжала лекцию Марина. -  А людей во все времена что интересовало? Еда и мода, или наоборот. Вот. Всю моду на куклах сначала: понравится публике, нет. К ним тогда серьёзно относились.  Всё было иначе, - вздохнула ещё раз мастерица. - Кто-то позаботился о тебе, малышка, - участливо сказала она, склонившись над куклой. - Слушай! – серые глаза уставились на гостью, - не вздумай продавать. Это знак, вот что я думаю. Знак в твоей жизни. Позаботься о ней. Одёжку, что ли, сшей. Ты же швея, Валя сказала. Вот займись.
- У меня долги, -  оборвала Инга собеседницу.
- Кстати, а моих сможешь одеть-обуть, - пропустив реплику мимо ушей, спросила Марина. - Ладно, со своей разберись,  будет видно. Я не бесплатно, между прочим. Вот мой номер. И потом…Ты знаешь, что сейчас это очень, - она пощёлкала пальцами, подыскивая слово, - в тренде, в общем, говоря на твоём языке. Тебе ж лет двадцать пять?  Во-от, - продолжала Маринка, - очень много людей, ну, которые в теме, ищут нормальных мастеров. А это денежка. Долги успеешь раздать, - покровительственным тоном заявила Марина. – Сделай, не поленись! А что от меня нужно: кружева, там, брюссельские, даже полотно дам! Старинное. Рубашка детская. Что там ещё, нитки. Ботинки - современные или винтаж можно. Подберём! А потом увидишь, - подытожила Марина тоном феи крёстной из «Золушки».
***
Инга воспряла. Цифра завораживала, была проста, и  прекрасна. Вот и хорошо. Окей. И ещё одёжка. Цену сильно не поднять, ясное дело, зато в «Мешке» или, там на «Ебей» или на «Доллз планет» (она старательно выучила все названия) - самое то: красиво, старинно. Захлестнуло что-то приятное. Предвкушение. Всё плохое уйдёт, - как пишут в пожеланиях. Плохое ассоциировалось с безденежьем.
Хорошо рассуждать, когда есть доход, так сказать, жила золотая, а тут одно, другое, третье. Куча вопросов, и все на её бедную голову. Оно, понятно, конечно, повезло. Наконец-то что-то просто так свалилось. Само. К бабушке  не ходи – грех не воспользоваться! Эдакий стратегический момент: преодолеешь его, и вот он, следующий уровень. Главное, никаких соплей. И ещё очень важно – решить то, о чём решительно не хотелось думать.
Первый Ингин брак распался. Тянулся  долго, нудно, муж  торчал у монитора, и не мог найти время даже для развода. Как и для всего прочего, присущего семейной жизни. Потому и детей и не завелось.
***
- Смотри! – огорошила Марина, бесцеремонно задрав подол лазурно-голубого наряда своей любимицы, -  видишь?
Под всем великолепием оказалось не что иное, как простая белая ткань. «Хлопок, - определила Инга, - или марля…»
- Марля! – победоносно объявила Марина, – а  на неё уж все складочки-оборочки.
***
Да, шили раньше, как картины рисовали – по наитию.
Словно археолог, кисточкой, осторожно, смахивающий слой за слоем, Инга вытягивала одну нитку за другой: не порвать бы.
Всё оказалось сложнее, через три часа спина заныла, потребовав движения. Вытянув очередной хвостик, она бережно разложила на ладонях  крестильную рубашку, и вначале не заметила едва проступающее на плотной ткани пятнышко - за тень приняла.
Ох, это живое воображение, будто и плач послышался: маленький такой, беленький, ножками сучит, уа-уа. А вокруг, - рубашечка-то богатая, - мамки-няньки. «Ещё расплачься», - укорила себя женщина. Инга знала:  в таком, как у неё, положении, женщины становятся нервными,  чуть что, в слёзы. Нет уж. Это не про неё, ей надо присутствие духа сохранять. И тела, кстати, тоже, в здоровом теле, как говорится…
С мотком  брюссельских кружев сливочного цвета и забавной, деревянной, похожей на гильзу, с резьбой на конце, катушкой ниток, Марина хоть и рассталась легко, но долго поглаживала, виновато смотрела, вздыхала, вновь перебирала коллекцию.
- Что только не сделаешь. Твори! – пожелала она, прощаясь. - Если что, набирай, приезжай. Помогу.

В коридоре  раздался плач. Мама-одиночка Ершова устала расхаживать туда-сюда у себя, - её ребёнок спал только на руках или в машине, - и вышла в коридор. Теперь на полтора часа: аияаияаия  аияаияаия…
 «Крестильную же только раз и одевают. Потом она, вроде, не нужна. Для одного случая одежда». Что-то колыхнулось внутри, Инга внимательно посмотрела две половинки ткани позапрошлого века на свет.
Да нет никакого пятна!
«Это просто у меня, - шмыгнула женщина носом, - началось».
***
Звонок Валентины  прозвучал поздно, и, посетовав, что не отключила, Инга всё же нажала кнопку мобильника.
- Гусик, миленький! Выручай! – ворвался взбудораженный голос.  - Я так долго ждала, пока он. А  он…Ну, плясун мой. Ой, - хрюкнуло в трубке, - я ж тебе… ты ж ничего не знаешь!  – Я на танцы раз в неделю. Ну, да, далековато. Ну, а что?  На этом фитнесе одни роботы-качки: пэкс, пэкс. Ходить и то нормально не могут, руки мешают, - громче хрюкнула Валентина.  - Кстати, говорят, - разошлась подруга, понизив голос до максимума, - вообще не алё. Ну, ты поняла.
- Поняла, Валь, - пробормотала Инга, - я спать просто хочу. Мне завтра рано в больницу.
Предстоящее пугало, в это трудно было поверить, но для администратора было обычной процедурой. Инга что-то промычала, - специально приехала, не по телефону,  - но её, как ни странно, быстро поняли.
- Четверг, в 8.30 утра, с вечера не есть, врач Свиридов, – администратор посмотрела вопросительно, мол, что-то ещё?
Четверг через два дня. Инга смотрела и смотрела, как будто администратор должен бы сказать что-то ещё (упрекнуть?остановить?), но та уже уткнулась в монитор.
Она не помнила, как вышла, не помнила, как тяжело закрылась дверь, притянутая  упругой железной пружиной.
- Гусик, к маме съезди, ну, я тебя прошу! – заливалась подруга. - Я ж тебя никогда, ни о чём, солнце! У Лёши только завтра выходной! Один! А потом он опять дежурит. А маме, сама знаешь, как штык, лекарства, продукты. Гусик, я так долго ждала, думала, не пригласит, -  тараторила Валентина. - Мы с ним в паре просто, ну, танцуем. Приедешь завтра, я тебе всё дам. Поедешь на такси. Нет! Никаких. Только на такси. Да. Надо с утра, Гусик. Мне ж там маникюр, то сё, как я без причёски, а это ж на полдня.

Правду говорят: женщина – говорит одно, думает – другое, а делает – третье. Инга настолько привыкла, что Валентину всё устраивает, - только работа, собака и кошки, - что она не смогла ответить «нет». Если даже там, в небесных сферах, что-то произошло, замкнуло, то разве вправе она помешать, затормозить? Разомкнуть?
Небесные сферы! Что там про небесные сферы? Да ладно. Просто сегодня больше гормонов выбросило, а завтра меньше. Но именно сегодня на взгляд этого плясуна Валентина и срезонировала: запела и задрожала тетивой индейского лука.
Ингин бывший говорил то же самое, мол, увидел тебя  в этом плащике коротком, нараспашку, с завитками стрижки, и понял, мол, всё, попал. Срезонировал. Это потом выяснилось, что у него жена и трое детей.
- Да, Валь, конечно, я приеду. Да.
«Что я говорю?»
Перезаписаться Инга не смогла, так как, по стечению ли обстоятельств, по злому ли умыслу, но отделение закрылось на ремонт. В другое надо было ехать очень далеко. Сорок минут на автобусе, проглатывая подкатывающий к горлу каждые пять минут ком  – было сверх её сил. Всё отложилось. Но ничего, ещё совсем не поздно, успокаивала себя девушка.  Ещё успеется.
***
Да когда ж…Блин! – тяжело дыша, с двумя большими пакетами, Инга сдулась на втором этаже. Ещё два.
- Ингочка! – замаячила где-то наверху маленькая седая голова.
- Я, Мария Степанна! – задрала голову Инга. – Сейчас! – она отдышалась. – Иду!
Мария Степановна застучала палочкой, к себе пошла.
***
Распрощавшись с мамой Валентины, Инга выбралась из квартиры. Вначале  долго стояла, втягивая тепловатую прохладу подъезда. Весь день она стремилась к двум вещам: еде и свежему воздуху.  И даже носом могла провести границу между одним воздухом, и другим.
Интересно, а есть такие – дегустаторы воздуха? А что, вполне могут вскоре понадобиться…
Донеслось поскуливание, и нога упёрлась в коробку. Щенок, у которого и голова толком не стояла, и лапы  не держали, упрямо полз прямо к краю лестничной клетки. Глупыш подобрался совсем близко к кромке.
Инга наклонилась, осторожно развернула плотный, тёплый комок на бетоне. Щенок крутил большой головой, дрожал, и, казалось, что-то искал.

 – Ну что ты будешь делать! - высунулась Мария Степановна. - Опять заразу притащили, - погрозила она палкой  кому-то вверх. – Ты иди, Инусь.
Но Инге не шлось.
- Так он слепой ещё, - пробормотала Инга, и присела на корточки.
- Ой, Ин, да они каждый день что-то волокут. Наиграются, и бросят. Ведь специально! Увидели тебя, и притащили! - она глянула ещё раз исподлобья, - старенькая, больная, уже равнодушная, - и дверь захлопнулась.
Инга в очередной раз развернула упрямца, а потом, не осознавая, зачем, взяла  на руки.
***
Симона, как окрестила найдёныша Инга, ждала три месяца. Марина обещание сдержала - барышня обрела ноги. Её голова была слегка наклонена,  как будто кукла спрашивала: где моя маленькая хозяйка? Та, которой её подарили тогда, очень давно. За окном медленно падал снег.Она сидела под  огромной, украшенной конфетами и фруктами, разлапистой елью. Горели свечки, воздух был полон ожиданием чуда.
А сейчас всё другое. Всё не так, как прежде. Тут, вокруг. И где моя маленькая хозяйка?
- У каждой уважающей себя куклы должны быть три обязательных предмета туалета, - жужжала Марина в трубку, - широкие панталоны, пышная нижняя юбка, и рубашечка. Поняла?
- Угу, - уныло вторила Инга..
Долги росли, неопределённость – тоже. Поиск работы, как известно, процесс не быстрый.
- И да! - не унималась Маринка, для которой Инга стала  почти что членом семьи. - Из-под нижней юбки кружево должно чуть-чуть выглядывать. Чуть-чуть, понимаешь. Нарядно и объём! Поняла?
Инга спала, положив телефон на живот. Она выматывалась. Ничего особенного: управлялась с немногочисленными заказами, покупала ткань, кроила, звонила, ела, сражалась с Рустамовной, но уставала, как будто вкалывала на стройке.

- Объём, Инга! – надрывался телефон на мерно поднимающемся животе, - надо правильно чувствовать объём! Инга? Инга! Ты меня слы…?!
Трубка замолчала. А Инга во сне  перепархивала с ромашки на ромашку, с одной жёлтой середины на другую…
В день, когда были дошиты боннет, панталоны, и платье, они уснули, как  мать и дитя. Так бывает, когда малыш изводит криками, а мать, сдавшись, берёт его к себе, но спит чутко, тревожно, - не придавить бы.
***
Разбудил какой-то звук. Где-то жужжало, довольно громко. Инга пошарила под подушкой, не открывая глаз. Она всегда оставляла включенным свет, только убавляла яркость стилизованного под керосинку ночника. Как-то раз, на даче, - родители тогда ещё жили вместе, а Инга спала со своим медведем, ночью, наверху что-то загрохотало и задвигалось. Сердце девочки заколотилось, когда она поняла, что звук несмазанной качели доносится с чердака. Ещё больше она напугалась, когда поняла, что там, наверху, никого нет. Все, - она обошла первый этаж, - включая бабушку, мирно спали. И, конечно, ничего такого не слышали. «Нет-нет! Тебе показалось, малыш!» - поспешила заверить мама, зевая и зябко кутаясь в пуховый платок. Спаянный из двух частей самодельный металлический стул, - наследство от прошлого хозяина, -  стоял у столика  там, наверху, рядом с окном.  И это его подвижное сиденье скрипело, вращаясь то вправо, то влево. С той поры девочка ночевала только внизу, хотя обожала спать на чердаке.

Телефон предательски скользнул из вялых пальцев,  стукнулся. Свесившись, Инга старалась нащупать его под кроватью или рядом. Правый глаз ещё спал, но левый  уткнулся в краешек чего-то светлого. Удивлённый взгляд прошёлся выше, по никелированной ножке кровати, с  розочкой того же цвета, по пышной перине и высокой спинке. Стоп, - она распахнула глаза, – какие розочки? Нет никакой кровати. И перины нет. Там ниша. Большая такая. Туда она специально ничего не ставила, правда, одно время собиралась, но передумала. Ей нравилось эта пустота, незаполненность, от этого комната шире, что ли, казалась, просторнее. Инга потрясла головой, прогоняя наваждение. Это сон? Но ведь сейчас она не спит. Или спит?
***
В дверь постучали, требовательно, по-хозяйски. Инга помахала рукой перед носом, потрясла головой - кровать не пропала. К тому же, -  её глаза округлились, - одеяло на ней пошевелилось!!!
В комнату ввалился мужчина. Инга присела на кровати, открыв рот. Топка, заскулив, юркнул под кровать. Огромными шагами незнакомец пересёк комнату. С кровати, той, другой, взметнулось тонкое тело в  ночной рубашке: бледное лицо, очень тёмные брови, длинные волосы и огромные глаза. Из-под  рубашки виднелись  небольшие ступни. Лицо незнакомки, - на вид ровесницы Инги, - было искажено страхом.
- А вы …Вы кто?! –  Инга опешила, а мужчина попытался схватить даму за ногу, но та увернулась.
Через мгновение до неё дошло. Напутали. Сюрприз. Точно, сюрприз. Розыгрыш. Как там называется, когда действо  среди зрителей… Кровать – бутафорская, понятно же, а эти…, ну, актёры какие-то, больших и малых…
 - Мужчина!!! -   соскочив с кровати, она тормошила  мужика за рукав, но  странно одетый человек не реагировал. -  Мужчина!!! Вы меня слышите?! Вы о-шиб-лись!!!Это мо..мо-я квартира!!!
Топка зарычал, высунув лобастую голову, Инга цыкнула на него.
- Кьто ви?! –  незнакомец навис над незнакомкой. Дама в ужасе что-то пробормотала, и прижала к губам крестик.  - Почьему следить?! - кисти длинного, до пят, халата, бултыхались из стороны в сторону. - Рorcoi(5) ?! –изрёк он, потрясая руками.
Что такое «пуркуа», не смотря на скудные познания, Инга поняла. Актёры, точно. Сейчас на дом не только Белоснежек, трансформеров и прочих всяких, и не только детям… Но как?! Как они здесь?
И кто, - перебрав всех, она не могла понять, -  кому это вообще могло прийти в голову?! Плод совместных усилий Рустамовны & Co? Точно. Соседи любимые. Носков им мало.
- Qui tu (6)…?!  –  гневно допрашивал забившуюся в угол девушку незнакомец.
- Вы посмотрите на него!!! Француз, блин! - Инга переводила взгляд с мужчины на несчастную женщину, - ну-ка, - она сжала кулаки, - вон отсюда!!!  В другом месте пьесы свои…! На второй, вон, топайте!!!
Потянуло чем-то терпким, приятным. Раньше, - вспомнилось из курса по истории конструирования, - для курения господа одевались специальным образом. Стряхивать пепел - дурной тон. Он сам должен упасть, скользнув по атласу. Инга осторожно коснулась тёмно-вишнёвой ткани на спине мужчины, на ощупь  гладкой, безусловно, недешёвой.
Она переводила беспомощный взгляд с одного на другую. Иссиня-чёрные глаза девушки были обращены не на неё, а за.  В сторону и вверх. Сквозь. Она смотрела сквозь ошеломлённую, испуганную блондинку в пижаме.
Почему-то на цыпочках, как будто это она, а не эти двое были у неё в гостях, Инга присела на край дивана. Телефон обнаружился как раз за левой пяткой.
Обстановка накалялась.
- Vous ette…aventuriere!!!!(7)  – заорал мужчина, выставив указательный палец  с массивным перстнем вперёд, будто бы собирался пригвоздить  им даму.
- Чьто  позвольять?! -  незнакомка, чей голос дрожал, отскочила  к окну, ища что-то глазами, - ques vous …permettez-vous(8) ?!
«Сейчас,  ребята. Не хотите по-хорошему, будет по-плохому». Набирая номер полиции, Инга в сотый раз задалась вопросом, как они здесь оказались? Кто-то дал дубликат? Только один человек это мог быть.  Великая общественница, ключница, и кто она там ещё…Ну, хорошо, ладно. А кровать-то как занесли?
В телефоне была тишина, абсолютная, кромешная, как ночь. Ни гудка, ни «абонент находится вне зоны действия сети», ни, на худой конец, любой идиотской мелодии. Что за ерунда?!
Она почувствовала страшную усталость, голова раскалывалась. Сказывались два месяца, в течение которых лечь спать в половину первого – было ещё даже очень. Всё ж понятно: она просто не закрыла дверь. Просто не закрыла. Забыла.
Она подождёт, спешить некуда. Но за  шоу платить не будет. Пусть сами разбираются. В замешательстве, - а что тут сделаешь? – она замерла, отмечая всё новые и новые детали: красивый, крупный нос, сорочка и жилет под распахнутым халатом, чёрные короткие, до колена, рейтузы, бакенбарды. Реквизит что надо, но ребята переигрывают: не видят, не слышат.  Программу отрабатывают. Ничего, посмотрим, кто кого.
Из кармана незнакомца торчал край  бумаги. Исхитрившись, Инга вытащила два небольших листа. «Счёт-заказ! – догадалась она, - допрыгались, лицедеи!» Она смяла и сунула бумаги под матрац. Всё прошло незамеченным.
- Мон дьё! Мон дьё!(9)  – хрупкое создание взобралось на свой единственный островок спасения. Девушка стояла на коленях, и шарила обеими руками под подушкой и периной. - Ма-да-ам Куранофф! Мадам Куранов-а-а! – закричала она. – Помога-а-ать! Мадам Кура-а-анофф!!!
«Зовёт кого-то, что ли. Куранову какую-то».
В свете ночника, разлиновав стены ровными полосами с самого потолка до низу, пролегли тени. Тихо загорелись все три свечи старинного бронзового подсвечника.
5.кто вы? (фр)
6.почему? (фр)
7.кто вы? (фр)
8.что вы себе позволяете? (фр)
9. господи (фр)

***
- Je connais…!(10)  -  мужик вдруг застыл,  - ton visage !(11) – сграбастав в кулак пышные кружева на рубашке девушки, он рванул её к себе. Тонкая ткань треснула, и  повисла клочьями, обнажив белое тело.
– Ты знать не мой лицо!!! – осмелела девушка.  - Не мой!!! Mon maman!!!!!
– Qui etes vous!!!!(12)  - требовал мужчина. - Parler!!!!(13)  Сука!!! – на мгновение  он остановился, и застонал,  прижав руку к груди.
–  Я любить  Ирина! – выкрикивал он, тяжело дыша. – Только Ирина! Seulement!(14) Слишать, дрьянь! - он  делал ударение на конце каждого слова.  - Никьто не мешать!!!
-  Врьёшь!!! - У девушки в глазах стояли слёзы, она всхлипывала, но недолго. Её голос внезапно обрёл твёрдость. Молниеносно она наставила револьвер, слишком большой для хрупких рук, на живот мужчины. - C est la dernier fois,(15) - чётко  проговорила она, - tu vois(15) 
- Что  происхо-о-дит!!! Какого ….?! -  в ужасе замахала руками Инга. Даже если актёры, то, -  до неё дошло, - у них тоже всякое бывает. Что, если этот, в халате, решил свести счёты со своей пассией. Ну, своей настоящей. А она – партнёрша его. По сцене. Не придерёшься. Мол, вошёл в образ. А вдруг  они перебьют тут друг друга?! У неё, здесь, в её квартире?  Интересно, а она, Инга, кто будет: соучастница или свидетель только? У актёров, которые убивают на сцене, есть какие-то эти, как там их, смягчающие обстоятельства? Актёрский аффект, к примеру? Ну, как Отелло Дездемону? Осведомлённость Инги объяснялись просто: её муж-айтишник имел юридическое образование, отчего и сохранил привычку изъясняться особым языком ранжирования действий, места и обстоятельств.
Перфоманс, - скучноватое слово выскочило одновременно с резкой болью внизу живота.  Присев, женщина зажмурилась. 
В ту же минуту незнакомец  затряс головой, - в глаза бросилась  его ухоженная, с проседью, бородка,  - и беззвучно согнулся пополам. Он хватался за всё, пытаясь удержаться на ногах, но смог лишь развернуть непослушное тело к дверям. Его неумолимо тянуло вниз, глаза закатывались, а изо рта шла пена. Грохнулся тяжёлый подсвечник (оглушённая, Инга не сразу  задала вопрос: откуда он взялся) -   вцепившись в скатерть, мужчина увлёк его за собой. Гавкнул, скрывшись под диваном, щенок.
Инга зажала руками уши, и тихонько подвывала. Хоть бы  звонок будильника, или сотового, -  что-то, чтобы всё это прекратить. Но кошмар не уходил. Может, это она ошиблась? И это не её комната? Очертания всех предметов, стен и окон неуловимо изменились.
Прерывисто дыша, темноволосая  смотрела то на револьвер, который, - Инга готова была поклясться, - не издал ни звука, то на  распростёртого человека.
 - Мон дьё! -  глухо выдохнула дама,  склонившись над ним.
10.я знаю (фр)
11. твоё лицо (фр)
12. кто вы? (фр)
13. говори! (фр)
14. единственный, только (фр)
15. ты видишь в последний раз (фр)

***
Собрав остатки сил, Инга вылетела в коридор, обогнув  распростёртого мужчину и  женщину, стоявшую на коленях. Да-а, вот это игра…Но разве так можно играть?
- Помогите! – заорала она, оказавшись в тёмном,  пустынном коридоре. – По-мо-ги-те!!! – затарабанила она по соседней двери.
Среагировав на шум, загорелась лампочка. На светодиодном освещении настаивала Рустамовна, мол, и ярче, и экономичнее.
Осознав, что колотит по двери Ершовой,  Инга оставила её в покое, и, отдышавшись, обеими ладонями потрогала стены: на месте и лепнина, и облупившаяся краска. Если бы умела, то перекрестилась бы. «Кошмар. Это был кошмар. Спокойно». Взгляд привычно нащупывал, но не находил замочной скважины. Та скрылась за подвижной заслонкой из жёлтого металла. А дверная ручка, напоминая горбинку на носу общественницы, уменьшилась и закруглилась; тускло мерцал её изгиб.
***
Превозмогая страх, Инга вернулась, и затаилась у входа. Незнакомка продолжала молиться. Дверь открылась, впустив крепкую русоволосую девушку в длинной юбке, блузке со складками на груди и  заплетёнными в косы волосами.
«Это кто ещё? А мужик-то чего не встаёт?» - Инга смотрела во все глаза. Застывшие черты лица незнакомца проступили ярче, красивее, а его руки и ноги  раскинулись плоско, тряпично.
- Это ви? Ви? – услышала Инга.
- Да, как договорились, -  деловито кивнула девушка, - я подала мсье чай, - она говорила,  опустив голову. - Мой жених  там, внизу. Мадам! - заплакала она, - я думала,  не вышло! Я так за вас боялась!
Инга прикрыла рот рукой. Ей было не до шуток, становилось по-настоящему жутко.
- Полно, польно, всё позади, - обняла её женщина в изорванной на груди ночной рубашке. – Закроем дверь. Надо думать, что делать. Мало времья, - мадам посмотрела на окна.
Казалось,  их совсем не волновало то, что случилось всего мгновение назад. 
Мадам  торопливо пошарила рукой в шкафу.
- Вот, - тонкие пальцы протянули объёмный  кошелёк, гобелен по виду, и крупная ладонь деревенской девушки  несмело её приняла.
 - Вам надо ехать, или всё плёхо. - Но, - мадам поправляла шляпу, глядя в зеркало, - ви ехать со мной, может быть. Прямо сейчас. Я дам жалований. Ви жить небедно, -  мадам в тёмном платье ободряюще улыбнулась девушке, и это далось ей не без труда.
Вошедший в картузе напоминал медведя. Мужчине очень трудно было делать всё бесшумно, хотя он и старался.
 - Настасья! – в голосе жениха чувствовалась и тревога, и радость. Взгляды молодых встретились. Потом он увидел лежащего на полу, и  стал торопливо что-то вынимать из-под перевязанной бечёвкой рубахи.
- С вами, мадам, - промолвила девушка, всё так же опустив глаза, - мы поедем с вами.
- Тогда надо делать кое-что, - заключила дама, и все трое переглянулись. Настасья улыбнулась жениху. Их ждёт другая страна, другая жизнь, - промелькнуло у девушки, - и одна  тайна. Тайна, которая  объединит их до конца.
Жених перешагнул через мужчину. Не в силах смотреть, Инга отвернулась. Своими большими ладонями молодец с трудом запихивал,  укладывал в мешок неподатливое тело. Показалось Инге, или нет, что он сказал что-то вроде: «На скотный двор, батюшка, на скотный. Там, мсье Жиль, и упокоишься»
Ингу пробил озноб: молодой брал в огромные ладони свои что-то сыпучее, и засыпал сверху в мешок. Много сыпучего…Зерно? Отруби?
Она не слышала, как закрылась дверь, всё время находясь в какой-то прострации. Её взгляд  упал на другую кровать, откуда на неё смотрели знакомые глаза. Те, к которым она привыкла. Это  же её кукла. Её Симона.

Но ведь Симона  – на другой кровати? А эта – кто? Чтобы удостовериться в своей правоте, женщина сделала ещё один шаг, и протянула руку. В тот же момент, в комнату, запыханная и счастливая, влетела Настасья. Она потянулась к кукле. На мгновение, обе руки, - её и Инги, пересеклись, но Настасья вдруг вскинула голову и обратилась в слух. Снаружи долетали какие-то звуки.  Словно прощаясь, служанка бросила быстрый взгляд, и поспешно вышла.
***
- Нет! Не так быстро, господа! - Инга выскочила за дверь, пронеслась через коридор, замерла на мгновение у перил, чёрной спиралью уходящих вниз.
Они же не могли просто так взять и испариться? Она чувствовала этот запах вот тут, на кончике носа. Табак, что ж это ещё?!
Они где-то здесь. Тот, из мешка, небось, выбрался, и быстрее всех. Даром, что ноги длинные, ещё и полежал, отдохнул.
Вот! Вот только что, коротко, будто плеснули из кувшина, раздался и смолк чей-то смех.
Скорее, пока он не рассыпался эхом по стенам и потолку. Инга перегнулась через перила, пытаясь хоть что-то разглядеть в темноте. Она торопливо перепрыгивала через ступени, но они вдруг показались необъятными, как безобразные каменные ступни, которые стыдливо прячут безглазые египетские монументы - фараоны.
Моргнула и замерла лампа. В её ровном свете пышными складками, с чугунных розочек и листиков перил, свисала, трепеща, паутина: от сквозняка то раздувавшаяся как парус, то вновь провисающая вяло и безжизненно.
Казалось, это не паутина, а пелена из пыли и скудного солнечного света, её плела сама лестница; плела в своём долгом, безгранично долгом сне.
***
Полуночной совой из безвоздушного пространства женщина вывалилась из мрака парадного. Свежесть  ещё ночной, но уже просыпающейся улицы успокоила и отрезвила. Быстрым, неровным шагом, - благо, светло, как днём,  - она свернула за угол, и вышла на центральную, ведущую к метро, улицу. Редкие прохожие скользили сонным взглядом мимо растрёпанной, в просторной фуфайке и штанах, девушки.
Вот же они! Инга бросилась за парочкой: он – в цилиндре и в длинном сюртуке, (ясно, переоделись!), она – в длинном платье с пышной юбкой и капоре.
– Эй! – она почти поравнялась с прохожими. – Подождите! Стойте!!! Эй!
Смеющиеся лица обернулись, - это оказались парень с девушкой, - и уставились на Ингу с весёлым недоумением. Ей вдруг стало нехорошо. Рядом проплыла чья-то фигура, пожилая женщина в берете. Черты её лица начали стираться, пропадать, истончаясь в самом верху слюдяными пузырьками. Инга ухватилась за решётку ограждения, и начала медленно сползать вниз.
***
- Плохо питаетесь, дорогая! Ну, что это такое?! В вашем положении так нельзя!!!
Рустамовна была первой, кого увидела Инга, разлепив глаза.
- Что смотришь? Только что врач ушёл – вызвали, тебе на улице плохо стало, - старушка  расставляла на столе тарелки, вкусно запахло рассольником. –Одному человеку никуда. Только пропасть, разве что. А как же социум? Нельзя, нельзя, дорогая! Вот Ершова – человек сознательный, не только о себе думает, -  многозначительно поднятый вверх указательный палец, - но и о ребёнке.
Инга с опаской оглядела стены с привычными золотистыми цветами на бледно-розовом; тусклый дневной свет просачивался сквозь неплотно закрытые шторы.

- Ну, пойду, - изрекла общественница. – На дачу собиралась.
- А вы…тут…никого тут не было? Не видели? - с надеждой спросила Инга, - большой такой мужчина, ну, одет немного странно. С ним две  женщины и мужчина. Ещё один.
Старушка, усмехнувшись, наклонилась к самому её лицу. Сердце Инги дрогнуло.
- Ночью? -  заговорщически произнесла она.
Инга кивнула.
- Ну, если между нами, то да, видела. По секрету, - поспешила она пояснить, - к Ершовой опять приходил,  –  Рустамовна закатила глаза, мол, что с этой Ершовой взять.
- К Ершовой? – машинально повторила девушка. – Приходил?
- Ну, да, опять.
- Один?
- Ну, я же говорю.
- Кто?
- Ну, кто, кто. Ухажёр, ясно, - пожала она плечами . - В прошлый раз, неделю назад где-то, колотился кто-то, вот так же, за полночь. Я тогда выглянула. Эти одинокие мамочки, известно, ребёнка – спать, и…В общем, строго между нами, Ершова – женщина положительная. Но жизнь есть жизнь. В  этот раз я даже не стала выходить. Но ты, - она погрозила пальцем, - не вздумай с неё брать пример. Ты – девушка видная, нечего тебе – обмылками. Танька-то, сама видишь, кожа да кости. А ты дело другое. Красивая ты. Тебе надо сразу и всё. Запомни. Частями, –  замотала она седой головой, - не бери!
- А Симона? – тихим, слабым голосом спросила она. – Где она?
- Симона? – переспросила Рустамовна. – Это ещё кто?
- Кукла.
- Аааа, так бы и сказала. Да вон твоя кукла, в шкафу. Убрала. Ну, всё, спи, ешь, поправляйся. И на учёт! Я доктору пообещала. Если бы не я, ты бы уже не тут, а, вон, в палате. 
- Спасибо.
- И ещё, вот, - Рустамовна вынула из кармана круглое карманное зеркальце с цепочкой, - валялось.
Дверь захлопнулась. Это не её, Инга такие терпеть не могла. И не зеркало вовсе, так, безделушка, ширпотреб. Тем сильнее было удивление, когда,  откинув крышку медальона, - ладонь ощутила тёплый, живой металл, - она увидела фотографию женщины, и гравировку: «Ma fille bien-aimee».
«Моей доченьке», - сообщил Инге телефонный переводчик.
Кого напоминало это лицо? Волосы собраны в причёску на старинный манер, неброское ожерелье на полной шее, с кулоном, или камеей, - не разглядеть, - в глубоком разрезе; пышная юбка начиналась довольно высоко, сразу под лифом.
***
Инга уставилась в нишу, которую только что заполняла кровать с железными никелированными прутьями, и высоко взбитой периной. Она прокручивала всё увиденное каких-то несколько часов назад, и не могла найти объяснения ни медальону, ни бумаге, которая за несколько часов пожелтела, размахратилась, в нескольких местах даже просвечивала, а чернила выцвели. Она открыла штору, окончательно прогоняя ночные призраки, и розоватый несмелый свет оживил бледные строки…

«1903 его года…июня 27…мы, нижеподписавшиеся, г-н Иван Ильич Куранов и Бувье Жиль дю Соман заключили настоящий договор по согласию
между собой  в следующем:
Я, Бувье Жиль дю Соман, урождённый г. Лион, обещаю поставить ткацких станов в количестве 30, и жаккардовых – в размере 5, г-ну Куранову Ивану Ильичу,
Я, Курановъ Иван Ильич, урождённый Тверской губернии, передал г-ну Бувье Жилю дю Соману (протёрто) рублей, чтобы оный господин приобрёл станы для  предприятия.
Далее следовало несколько нечитабельных столбцов, размытые подписи и числа. 
***
Дверь четвёртая.
Жиль считал себя счастливчиком. Он любил, чтобы всё шло так, как он задумал, по его плану, и это ему удавалось. Всучить Куранову изначально завышенную смету труда не составило. Как ничего не стоило, случайно встретившись в Париже, убедить, что именно он, Жиль, в кратчайшие сроки поможет осуществить мечту купца. Доходный дом приносил крохи. Вот, le fabrique  – это решение всех финансовых проблем. От Жиля лишь требовалось поставить в нужный срок оборудование – ткацкие станки. Хотя с таким же успехом Куранов совершил бы своё приобретение  и в столице.
Что и говорить, Жиль умел распустить перья.
Слава о его предприятиях действительно вышла за пределы Руана, и станки его будут самыми лучшими. А жаккардовый!. О! Это последняя новинка.
- Как вы можете в этом вопросе полагаться на хитрых русских? У вас каждый только и мечтает о том, как нагреть собрата, - смеялся Жиль. – Я давно искал человека честного, такого, как вы. Мои предприятия по всему Руану, но ведь  это не предел.
О том, какими методами  Жиль умел достигать намеченного, молва почему-то умалчивала…
 С Курановыми всё обстояло до смешного просто, так просто не было никогда. Купец, как и его супруга, Ирина Геннадиевна, смотрел ему в рот. В  смету Жиль вписал каждую мелочь: фурнитюр на окна, дверные ручки, и даже, - хоть чему-то этих варваров научить, - держатели для туалетной бумаги. Средств катастрофически не хватало, но Жиль и тут подсказал: неужели у такого достойного дворянина нет иных источников? В итоге Куранов решил просить ссуду под своё захудалое имение в Тверской губернии. Благо, императрица Елизавета Петровна когда-то оказала величайший почин, и учредила банк именно для этих целей – поправить дела помещиков. Что впоследствии было продолжено её сыном, Павлом.

Только надо отправить в этот самый дворянский банк копию переписной книги имения. Выдавали от 500 до 10000, исходя от количества душ; по 20 рублей за каждую.
Предстояло, по словам Жиля, многое: провести освещение, пристроить дом для господ. И, конечно, сырье! Только Жиль знал, где сырец хорошего качества. Куранов с большим облегчением доверил свои дела мистеру Жилю.
Тот вызвался лично приобрести крепостных, - императрица наделяла таким правом, - он нашептал Куранову, что эти работники обойдутся дешевле. В голове предприимчивого француза бродили радужные перспективы. Ну и пусть эта служанка, Настасья, брыкается. Она просто пока не поняла, от кого зависит. Сама прибежит, как миленькая, встанет на колени, и будет его следы целовать. Недотрога. Жених у неё. Пара  молоденьких крепостных, - а всего Жилю нужно было десятка три работников,  - и всё, как по маслу. В последний раз он, так и не добившись взаимности, жестоко избил  Настасью, и, намотав её волосы на руку, крепко стукнул о стену. Две старухи, проживавшие тут же, в комнате для слуг, даже не пикнули в  защиту бедной девушки. 
Итак, Куранов отбыл в своё имение. Просить денег в дворянском банке под это самое имение отправился его родственник, Чижиков.
А  по пятам за ним уже шёл Рыло.
***
Моросил мелкий дождик, Рыло взопрел. Выследив приказчика, которого Куранов заслал для отправления дела, он был несколько озадачен. Сначала Чижиков поднялся в здание, по виду - богатый особняк. Там, - знал Рыло, - Казённая палата, где хранилась казна и вещевые залоги. Но почему-то дальше, в Кассирскую, тут же, неподалёку,  расположенную, не пошёл. Знать, не выгорело? – сплюнул Рыло. Точно, не вышло.
Рыло, Минька Рылов, трижды участвовал в нападениях на так называемые банковские экспедиции,  и знал, что ссуды – они вполне осязаемы, тяжелы.

Но расстроенным Чижиков не выглядел. Нахохлился, повыше воротник, походка тряская - пьянчужки. Взор  блуждает: ищет буквы приметные с «ять» в окончании. Дело ж справил, можно и в кабацкую.
Минька отделился от кирпичной, потемневшей от воды, стены, - зарядил нешуточный ливень, и, улучив момент, когда ещё немного, и приказчик нырнёт в экипаж и поминай как звали, возник, вытянув вперёд картуз. Лицо его приняло жалостиво-благостное выражение, и он заблеял: «Подайте, Христа ради, на шкалик да на жисть добрую». Одним глазом, другой был скрыт повязкой, Рылов охватил всё. Справа сюртук Чижикова чуть больше оттопыривался, потолще был, чем слева. Руки в карманах, идёт осторожно, как будто что-то придерживает; швырнул мелочь, не глядя.

Быстро сгущались сумерки. Не дёрнувшись за гривенником, Рыло тенью следовал за приказчиком, - осторожный Чижиков питейное заведение благоразумно обошёл, а потом долго петлял, - и, наконец, решил, что пора.
Он всегда знал, когда пора.
В десятилетнем возрасте его продали в поместье купца Ландина, а в 14 ть, обчистив своих радетелей  (купец отнёсся к нему по-отечески, даже предпринимал попытки обучить азам грамоты), Минька бежал, и сблизился с шайкой Кульмы Шалого.
Полуголодный, замёрзший, он набрёл на них холодной поздней осенью.
- Кто  там, позырь! –  приближались два неровно полыхающих факела.
- Пацан, кажись.
Минька не дополз до костра, рухнув там, где стоял, но мешок из окоченевших пальцев не выпустил. А когда очухался, над ним нависли с десяток бородатых рож, чьи глаза блестели то ли от выпитого, то ли от содержимого мешка, который подвергся разграблению.
- Ну-ка, вон пошли, псы! – растолкал лихоимцев главарь. – На! – протянул он кружку с горячительным.
Пацан выпил всё до дна, и его голова закружилась. На медовуху похоже.
- Где ты, ведаешь хошь? – усмехнулся беззубый рот. - Не боись. Нам как раз нужен молодой да вёрткий.
Банда Кульмы соперничала в то время с другой - бандой Каина. За продажный нрав и невероятную изворотливость, - тот сумел наладить выгодное для себя дельце, сдавал властям мелких жуликов, крупных   придерживал, - снискал доверие у властей.
Кульма люто ненавидел Каина. Но силёнок тягаться с ним было маловато. Поэтому он решил ждать. Ждать, пока жадность Каина его же и подведёт, заведёт туда, откуда не выбраться. Ведь и не вор он, ни тех законов не соблюдает, ни этих. Пока его терпят,  он им нужен. Но скоро всё изменится. И тогда он, Кульма, будет у всех на слуху, и его, Кульмы, банда будет решать, где каким ворам работать.
***
И что прикажете делать? Как это всё понимать? Ей что, ко врачу надо? У Ершовой спросить: «А вы ничего такого?»  Всё-таки дверь в дверь. Но что-то подсказывало, что даже если повесить на стену объявление: «В ночь, с  такого-то  на такое-то произошло то-то. Всем, кто что-то видел или слышал и может пролить свет на происшедшее, просьба позвонить по такому-то номеру», то никто не откликнется. Инга живо представила Пенькова и остальных: «Инга-то, с четвёртого, совсем того. Сбрендила. Ей та-а-акое померещилось!». Положим насчёт померещилось - это, знаете. И хорошо бы, если померещилось. Так нет же! Вот они, бумажки. Вот! Хлипкие, порвутся того и гляди, но текст-то видно, фамилии-имена, и ещё медальон этот.
Валентине сказать, может? Она, конечно, толковая: четыре измерения, фэн-шуй,  всё такое. Но увиденное было слишком даже для Инги. Что говорить о Валентине?! Да и некогда ей: жизнь налаживается, счастье у неё. Без Вали как-нибудь разберусь, короче. Марина? Маринка. Точняк. Вот кто нужен. Повидала баба такого. Говорит, я, мол, столько лет его, ну, мужа, чувствовала. Что, мол, тут он, рядом, даже, - ужас какой, - постель под кем-то поскрипывала. Брррр!
«А этот-то, - осенило Ингу, - как там его, с бородой. Жиль, что ли. Он же…я его же…, - она неумело перекрестилась, - он же вот тут. Вот прямо тут и.
Инга обвела взглядом комнату, заставив себя вспомнить всё до мелочей. «Я подала мсье чай», - всплыла  фраза. Стало зябко, и побежали мурашки.
Инга застала Марину врасплох, но та не упрекнула за то, что без звонка, усадила, напоила чаем и выслушала. Она была очень внимательной слушательницей: закатывала глаза, махала головой, жестикулировала, страшилась, когда рассказ переходил рамки реального, повседневного, того, что рядом, но свет на происшедшее так и не пролила. Ну, хоть у виска не покрутила, и на том спасибо.

 - Смотри. Наша жизнь, она вроде коридора. Ну, как в гостинице, - заявила Марина, - заходишь, и – ух! Перед тобой - двери, двери, двери.  Но во все не заглянешь. Во-первых, их много, а, во-вторых,  в некоторые - страшно, мало ли там что. Понятно говорю? Ты, вроде как, заглянула, но только не поняла, что это было. Так?
- Угу, - промямлила Инга, предчувствуя, что приехала совершенно зря.
- Тебе что-то понять надо, - поднялась Марина, спешно напяливая шапочку и перчатки.
Спасибо большое, Марина. Коридоры, двери. Понятно, куда проще-то. Несколько лет назад Инга подрабатывала горничной. Облагороженное здание советских времён, этажей пятнадцать. И название соответствующее – «Октябрьская»; такая есть в любом городе. Номеров – тьма.  Управиться в смену надо с одиннадцатью; за всё, что сверх – начисляли дополнительно. Приходилось хитрить: где только  уборную, где пыль смахнуть, где – постель заправить и белых лебедей из полотенец накрутить. Хотя нет, святая святых, уборную, – приходилось драить ежедневно.

Возвращаясь, Инга прокручивала в голове разговор. «Что-то понять», - говорит Марина. Что понять? Живу себе тихо, спокойно, никого не трогаю, проблемы свои – сама, добром, как говорится, на добро, ну, и на зло тоже тем же. Если так рассуждать, то это не она открыла двери, а её. Ворвались, можно сказать. Люди, понятное дело, незнакомые, странно одетые, разыграли  театр – мужика укокошили, и исчезли. Куранову какую-то звали. Но документы-то, документы! Никакой не счёт-заказ и не предоплата.
Договор самый настоящий. И почему у девушки той была точно такая же, точь-в-точь, кукла? Да нет. Это была та же, та же кукла! Только выглядела как-то не так: одежда другая. И ещё…руки, пальцы-то целые, - припомнила Инга. Но глаза! Из тысячи бы узнала: это были глаза её Симоны.
- Кстати, Топка твой тоже неспроста появился! -  неожиданно бросила мастерица, когда Инга стояла в дверях. 
Последняя повернулась что-то сказать, но передумала, и пожала плечами: зря только время потратила.
***
А Топ-Топыч, Топка, и правда, так разместился в её жизни и квартире, что, казалось, жил там всегда. Навязывал свой ритм, злился, если хозяйка не вставала, просил еду, любил спать у ног, когда Инга работала; жужжание машинки не мешало. Наоборот, щенок просыпался, и недоумённо смотрел вверх, когда оно прекращалось.

«Симона» висела на е-бей второй месяц, собирала «лайки», но звонков не поступало. Инга старалась не смотреть  ей в глаза – сразу  хотелось взять на руки, утешить: вот тут твой дом, а твоя маленькая хозяйка просто выросла. Нет, что ты! По-прежнему тебя любит. Нет! Не бросила…
Поход в магазин стал  настоящей пыткой. Дома хотелось всего и сразу: от варенья до сникерсов, а в магазине все желания испарялись.

Может, стоило привезти из-под Калуги бабушку, но дорога длинная, бабушка дряхлая. Валентина, конечно, предлагала  помощь, и грех было не воспользоваться. Узнав обо всём, что подруга так тщательно скрывала, она пришла в восторг, но для начала хорошенько отругала:
- Почему сразу не сказала, а?! Ну, разве ж можно так?! Уж как-нибудь бы да вырастили. Одного-то!
А потом расплывалась в счастливой улыбке.
- Не, ну, я хоть малыша тебе спасла!
С тех пор подружка взяла шефство над Ингой, каждый день звонила, интересовалась абсолютно всем: как спалось, чем завтракала, сколько шагов  намотала (её шагомер перекочевал  на  Ингину руку), не болит ли что-нибудь. Как это часто бывает, когда человек безмерно счастлив, Валентина была готова помочь всему миру, о чём красноречиво говорил её голос, взгляд и весь внешний облик.
***
Скрыв бледность под макияжем, с распущенными волосами, в объёмных штанах и свитшоте, Инга преодолевала, - полезно же, - квартал, сегодня превратившийся в четыре. Хотя нет, шагомер не врёт: столько, сколько нужно. То припуская по прежней привычке, то, осаживая саму себя, и притормаживая, она добралась до супермаркета.
С пером а-ля австрийский охотник на летней шляпе, и в пёстрых шортах, Пеньков смотрелся петухом в курятнике: победоносно оглядывал собравшихся,  живо жестикулировал.  Рустамовны не было. Окинув взглядом мизансцену, Инга, не спеша, поставила пакеты, и отдышалась.
- Я лично читал, - вещал Пеньков, - бабка, вон, какая-то, усадьбу себе вернула! Предка. Там, в общем, усадьбу-музей сделали. В Ульяновской области. Ну,  она там как бы смотрительницей. Помогала,  порядок, то - сё. Ну, и много лет по судам…
- Так ещё доказать надо! Сколько лет прошло! Веков!!! – настаивала одна из слушательниц, крупная высокая женщина.
- Ну, я ж и говорю, женщина активная оказалась, упёртая прямо! И документик привела, и экспертизу, что он, дескать, настоящий. Правда, отдать  отдали, но чтобы только усадьба-музей!!! – рассмеялся Пеньков. – Никаких там евроремонтов! А наша-то спит и видит, спит и видит!!!
Собравшиеся закивали, слышались отдельные слова «особняк, конечно», «центр города», «а нас куда?», «такие деньжищи, наверное».

- Реституция ей, видите ли! – изрекла Анжела Людвиговна, отпрыск каких-то немецких кровей, - не успокоятся никак.
Пару старушек воззрились на неё.
- Что-то не так?! Шли бы спать, божьи одуванчики.
- Это…это, – оторопела лепетала одна из одуванчиков. В своё время она работала  учительницей истории, - это хамство! Пойдёмте, Ольга Андреевна!
Придремавшая Ольга Андреевна вскинулась, и последовала следом за учительницей на пенсии.
- А вы что думаете, зря она во всё лезет! – продолжал инженер, проводив их взглядом.
- Да тут ежу понятно, - кокетливо повела крупными плечами Анжела Людвиговна.
-  Ответственный за показания счётчиков кто? За местами общественного пользования следит кто? Дубликаты ключей от всех помещений у кого? Смотрящая, блин. Старческое слабоумие, что ж ещё. Возомнила бог весть что. И бумажки разные искала-собирала, и в архивы везде…
- Кот из дома - мыши в пляс, значит, - неожиданно выступила из-за широкой спины Людвиговны Инга. - А в лицо ей сказать сможешь? –  упёрла она руки в боки.
Пеньков оторопел.
- А чего это вы? – вступилась за инженера Людвиговна.
- Я тут, между прочим, тоже давно проживаю, - нашёлся, наконец, Пеньков.

- Вот то-то и оно: про-жи-ва-е-те. А она, между прочим, вместо вас всем тут за-ве-ду-ет. Кран потечёт – к Рустамовне! Как будто и нет мужчин у нас тут. А у вас только одно: работа! Кто ЖЭК атаковал, когда крыша протекала? Вы?! Да вам как до луны!
Выдав всё, что думает, Инга пошла к себе, но её вдруг что-то остановило. «Рустамовна же член Дворянского собрания, или я что-то не…».  Инга развернулась. Ни старушек, ни Людвиговны, ни Пенькова. Незнакомые тётки перемывали чьи-то кости.
- Дамы! – рискнула Инга. - В Дворянское собрание, я так понимаю, просто так не принимают? Фамилия нужна, ну, или,  родословная. Может, кто знает? Ну, фамилию Рустамовны предков.
Позади хлопнула дверь.

- Так по мужу она Мирзоева, -  подсказала Ершова, выкатывая коляску.
- А в девичестве? – не сдавалась Инга.
-  Ой! Знаете, памяти нет: ни ночью, ни днём не поспишь, -  ответила женщина, глядя перед собой.  - Вспомнила! – встрепенулась она почти у самой лестницы.
Инга впилась в мамашу взглядом.
- Прыгунова, что ли. Извините, мне, - она кивнула на малыша, - идти надо.

***
Дверь пятая.
Передвигаясь по тускло освещённому залу, трактирщик вмиг выхватил нового посетителя: прежде  его не видел. Статный господин с бородкой, при деньгах. Зашёл, окинул пространство. У Ватрухина нынче собирался люд разнообразный, любили и купцы сделки сладить. Не то, что раньше…
- Что сударь желает, - склонился в поклоне Ватрухин.
- Желает, - с едва уловимым акцентом посетитель склонился к уху хозяина трактира.
Ватрухин кивнул, ещё раз оценив внешность гостя, и скрылся за занавеской, откуда появился через пару минут, и поманил за собой.
Он сидел в самой дальней комнате перед блюдом с дичью, и с аппетитом уплетал мясо, отирая жир рукавом богатого сюртука. Льняные волосы до плеч, мелкие правильные черты лица, бледно-голубые глаза – вернее, один глаз, другой был скрыт повязкой, - внешность монашка. Но в глазах не было кротости. Принадлежащие ещё, по сути, молодому человеку, они не украшали своего владельца, в их голубизне не было бесшабашности, свойственной молодым, но был лежалый грязный лёд человека пожившего, циничного.

На минуту их глаза встретились. С криминальным миром Жиль был знаком давно, родня закрывала на это глаза. Он видел обветренные лица молодых воров: их взгляд был и цепок, и невидящ одновременно, как будто они видели где-то в конце своего пути и виселицу и райские кущи на земле. Посетитель слегка усмехнулся, ни на миг не сомневаясь, что Минька, не колеблясь, разделался бы с ним, встреть его под покровом ночи.
Договорились они довольно быстро. Рыло сумма устроила, да и засиделся.

Он всегда знал, когда пора. За неделю до того, как Кульму и его банду, с лёгкой руки Каина, схватили жандармы, он почувствовал зуд, и ушёл. Его внимание привлёк захудалый трактир, затерявшийся почти на окраине города, где ежедневные драки и потасовки было делом рядовым. Облюбовали его пришлые мужики, обретавшиеся тут же, неподалёку, в доходном доме Устиновой – грузчики и железнодорожные рабочие. Они и устраивали пьяные дебоши, но девять лет в банде Кульмы не прошли для двадцатитрёхлетнего Миньки даром. Порядок в трактире был наведён, трактирщик сам предложил опекать его заведение. С тех пор сидел-сиживал Минька в дальней комнате, на полном пансионе, изредка отлучаясь по своим надобностям. Потолстел, не сразу, но успокоился: поначалу всё ждал, что и за ним  придут…
***
«Прыгунова, значит…». В задумчивости перебирая пышные юбки Симоны, Инга бормотала: «панталон(16), жюпон(17), мушуар(18)…панталон, жюпон, мушуар…панталон, жюпон, мушуар» . Стоп. Инга отложила куклу, достала заложенный среди книжных страниц махратый лист бумаги. И второй тоже достала. Ну, вот же, г-н Куранов – урождённый..та-та-та, владелец каменного пятиэтажного дома по адресу. Рукавишников переулок, 10. Хм. У них тоже десятый. Совпадение. Возможно.

Так, дальше. У Куранова должна быть супруга, а она, стало быть, Куранова. И как раз  её, получается, звала та дама из…Из видения. Ну, если это та Куранова. А доверенность! Там почему-то уже супруга, если это, конечно, та супруга, доверяет Жилю Бувье дю Соману управление доходным домом.  Жиль Бувье дю Соман. Этот тот, что ли, с бородой который? «Я любить Ирина! Слишать, дрьянь! Никто нам не мешать!» -  Инга вздрогнула. Любить. Вот оно что. Ну, хорошо, Жиль любить Ирину, положим, Ирина, как можно заключить из доверенности, тоже. Любить. А муж где, куда девался?

Или же Ирина, наравне с мужем в делах участвовала? А что, деловая женщина. Муж, скажем, отлучился, а она за него. С другой стороны, разве нельзя подождать? Речь-то не о бубликах, а о семейном, так сказать, бизнесе, основе основ.
Инга поймала себя на том, что иногда начинает относиться к происшедшему, как если бы речь шла о её соседях: сделка, доверенность, договор. А что такого? Люди каждый день с этим имеют дело. Привыкала, вплетала в полотно реальной жизни. Чем отдалённее было происшедшее, тем неправдоподобнее выглядело, но лист договора 1903 года, а это был именно договор, лежал перед ней. Ну, в конце концов! Рустамовна же не чёрт с рогами, спросить-то можно. Может, имеют те Курановы хоть какое-то к ней отношение? Она же, говорят, всю историю дома знает, всё прошерстила. А вдруг?
***
 Глаза общественницы с очками, сдвинутыми наверх на манер солнечных, - красивые, карие, уставились с удивлением.
- Заходи, раз пришла, - она отодвинулась. Как всегда, в своём шерстяном костюме. Собранные в гульку волосы с проседью, высокий лоб. Тонкие пальцы теребили край наброшенного поверх платка. Несколько длинный нос сводил на нет тонкие черты лица с ямочкой на подбородке. Такой же неуместной, как чёрная точка на картине с безупречно белыми хризантемами, которую художник решил оставить, мол, пусть будет загадка.
-  Не работает или протекает? Дайте, угадаю!
- Нет, - отмахнулась посетительница, - всё нормально.
- Проходи, - пожала плечами Рустамовна.

В комнате было на удивление современно, уютно, советами по размещению мебели в малогабаритной квартире  хозяйка явно не пренебрегала. Усадив Ингу в кресло с деревянными подлокотниками,  первым делом она молча полезла в шкаф, и, казалось, на несколько минут забыла о гостье. Ингу кольнуло чувство вины: вот, оторвала человека.

Альбомы,  вымпелы, медали на шёлковых лентах - в своё время такими награждали победителей соцсоревнований, грамоты с изображением Ленина: победительнице соцсоревнования, участнице слёта, передовику производства, - Рустамовна выгребла много всего. Разложила на диване, потом было присела, но опять вскинулась
- Ой, что это я. Извините! – она вышла и вернулась минут через десять с подносом. - Сами-то как? - улыбаясь,  хозяйка составляла с подноса чашки и печенье, - самочувствие?
- Нормально, спасибо. Я всё спросить забываю: меня тогда где нашли? В тот раз?
- А-а. Да тут, недалеко. У сквера. Кто-то вызвал скорую. Прохожий какой-то. Хорошо, хоть адрес сказать успела. И всё, отключилась.
- Генералите? – показала Инга глазами, - уборка, в смысле?
- Можно и так сказать, много чего в утиль пора.  Но руки не поднимаются, – вздохнула хозяйка, - это всё молодость моя. - Вот вам нынешнее время нравится?! А? Вот, видите, - закивала она.
Инга констатировала, что всё затягивается.

- Каждый сам за себя, - сетовала Рустамовна, - какие там бригады, ячейки. Плевать всем. А я так не привыкла. Всю жизнь, знаете, на приборостроительном заводе, директором лаборатории. Так что с головой у меня порядок, хоть злопыхатели и думают иначе, -  прищурилась она. Вы же все эти байки, мол, Рустамовна из ума выжила, то да сё, знаете. Я и в Партию не могла вступить, от прошлого-то куда денешься? Свой род до седьмого колена, по всем архивам, всех нашла. Но это уже гораздо позже. А тогда доказать хотелось, что я всё могу не хуже тех, с пролетарским происхождением - им-то везде дорога была. Космонавтом всегда стать хотела, - разулыбалась хозяйка, - благо, убедили, что туда мне точно пути заказаны.

- Я даже не знаю, как к вам обращаться, -  поспешно вставила Инга, воспользовавшись паузой.
- Вера. Вера Дмитриевна. Рустамовной по привычке, по первому мужу. Его Рустамом звали. Ну, и меня так же. Он умер, а прозвище приклеилось. Грех говорить, но бестолковый человек был, цеплял меня постоянно: «Ну-ка, дворянка, щей подай!», подначивал. Собой, правда, хорош был. Вот он, орёл.
С фотографии смотрел светловолосый мужчина с тонкими правильными чертами лица.
Инга рассматривала старую фотографию.
- Актёр. Лановой или Казаков, что то есть. Но мелкий, в общем, мужичонка.
А работал знаешь кем? Токарем. Правда, классным, токарь-вальсовщик. Я-то тоже не промах. После очередного загула придёт, а я ему: «Ну, что, в этот раз? С кем вальсировал?» - Рустамовна грустно улыбнулась. - А бабы его звонили да молчали, когда я трубку брала.

Инга поняла, что надо начинать, иначе она так и уйдёт ни с чем.
- В общем, Вера Дмитриевна, такое дело. Не знаю, как объяснить, и не смогу. Есть вещи, которые при всём желании, - разводит руками, - трудно…
- Ну,  хоть начни.
- В общем, вы говорите, всех предков знаете. Во-от. А те, вот, кто непосредственно владел домом этим, - ну, как вы считаете, владели, - до того, как у вас его…э-э, забрали. Их как фамилия?
- Та-а-ак, дайте-ка подумать. Нет, то, что мои предки им владели - сто процентов! Я докопалась. Кого только тут не было, вы не представляете!  Дворец культуры очень долго, с советских времён. Благо, архивы хранятся долго. Но ког…
- Как их звали? – прервала Инга, - предков, которые здесь тогда, в начале двадцатого века, проживали? – ей пришлось повторить вопрос.
- Здесь доходный дом был, - блеснули глаза Веры Дмитриевны. - Знаете, что это такое?
Инга пожала плечами.
- В общих чертах.
- Что-то вроде общежитий для специалистов. Когда в России начали создавать фабрики, понадобилось жильё. Для рабочих - попроще, а для инженеров, врачей и прочих, побогаче, особняки целые. 

Мои предки как раз  таким управляли.
Что-то там произошло, - нахмурилась женщина, - задолго до революции. Сами посудите, благополучное предприятие, без долгов, ни с того, ни с сего перестаёт работать, а мой прапрапрадед бесследно исчезает. Что случилось с прапрапрабабушкой, до сих пор не установлено. По некоторым данным, ушла в монастырь. И никаких документов. Как корова языком. Благо, были имения, хоть и захудалые. Вот за счёт них потомки кое-как кое- существование наладили. Конечно, это было совсем не то. И революция была не за горами. Многое из архивов тогда намеренно уничтожали.

- Вера Дмитриевна, всё-таки как звали ваших предков? – изнывая от нетерпения, повторила вопрос Инга.
- Ну, так, Курановы. Ирина Геннадьевна и Иван Ильич.
У Инги подкосились ноги, хотя она и сидела. Она сделала большой глоток чая. Курановы, значит.
- Только не спрашивайте, как это ко мне попало, - стараясь быть спокойной, она достала папку, и  вытащила оттуда два прозрачных файла для документов. - Я просто не знаю, правда, - в её руках оказался жёлтоватый, местами просвечивающийся, лист.
Вера Дмитриевна протянула руку, но не спешила, всё оправдывалась, всё говорила, говорила. «По порядку, сначала один», - решила Инга, - человек - пожилой всё-таки…»
- Вы не представляете, сколько историй понасочиняли! Наверное, слышали. Что самозванка, что к рукам прибрать хочу. Всех, мол, выселить, дом продать. А мне-то. Я почему кручусь, - выговаривалась хозяйка, - потому, что по-другому просто не умею. Привыкла. Куда только  не писала, не обращалась. И в Тверь, в архивы, в том числе. Мне бы просто правду узнать.

Инга молча ждала, следя за рукой собеседницы. Вот она сдвинула очки на нос, - и прекрасные глаза исчезли за толстыми линзами.
- Знаете, я и сама порой не верю. Думаю, может,  и правда схожу с ума? – улыбнулась женщина.
«Смотри же! Ну, смотри!»
- Это что? – старушка схватилась за сердце, но продолжала вглядываться и в потрёпанный лист бумаги, выдёргивая близорукими глазами то одну, то другую букву.
- Вот, - Инга держала наготове стакан с водой. Графин с водой и стаканами, по счастью, стоял тут же, на столе.
- Я…я не понимаю…Откуда? Я же всё…везде, - Вера Дмитриевна сняла очки,  разрыдалась, и потянулась куда-то наверх.
Она торопливо проглотила и запила таблетку.
- Откуда? – подняла она красные глаза.
- Всё равно не поверите, - покачала головой Инга. –  Да, вот ещё.
Она протянула медальон. Закашлявшись, собеседница не сразу его открыла.
Инга внезапно поняла, кого ей напомнила дама с ямочкой на подбородке из медальона. Такая же была у странной ночной гостьи, в ту ночь.
- А эта дама вам никого не напоминает? – решила проверить Инга.
- Ох! – откинулась на подушки Вера Дмитриевна, не в силах уже владеть собой. - Столько всего сразу! Нет. Никого, -  ответила она через некоторое время.
16. панталоны (фр)
17. юбка (фр)
18. платок (фр)
***
- В общем, никакая не советская власть, Вера Дмитриевна.
- А кто? – голос собеседницы прозвучал гулко и торжественно, как эхо между сводами собора.
- Бувье дю Соман собственной персоной. Грязный делец. Как бы сейчас сказали, он, скорее всего, развёл вашу прапрапра Ирину. Охмурил, проще говоря.
- Почему вы так решили?
- Я, конечно, только предполагать могу, - вынула Инга второй документ. –Это дарственная. Что-то там произошло. Вот, смотрите. Этот документ – в июне, а дарственная: «Я, Куранова Ирина Владимировна, супруга Куранова Ивана Ильича, урождённого Тверской губернии, владельца со всеми правами принадлежащего ему после смерти отца, Куранова Ильи Диомидовича, имущества, а именно, каменного пятиэтажного дома с чердаком по адресу: Рукавишников переулок, 10, со всеми надворными постройками и приспособлениями к ним...» - в октябре. В общем, про станки подписывал Куранов,  а дарственную -  супруга, Ирина.

- И-иван Ильич, - от волнения Вера Дмитриевна стала заикаться, - пропал как раз в августе. Поехал в имение, кстати, выехал не один, а с родственником.
- Каким?
- Чижиковым. У Куранова приказчиком обретался. Племянник его.
- А с ним что, с Чижиковым?
- История тёмная, Инга. Как-то мне на глаза письмо попалось, из тамошних архивов. Управляющий тверского имения пишет своему сыну, тот в обучении находился. Мол, ждали барина со дня на день, но, - вздохнула Вера Дмитриевна, -  тот и через неделю не явился.
- Да, - вздохнула Инга, - и правда, тёмная. Страшно представить, что там произошло. И я виде…, - Инга оборвала фразу, - в общем, француз этот, Жиль, я думаю, волочился за всеми вподряд. Откуда-то, думаю, из Франции, прибыла дама. Она многое о нём знала и могла рассказать.

- Откуда вам известно? Милочка, я начинаю думать, - улыбнулась Вера Дмитриевна, - что у вас есть знакомый частный детектив из 19 века!
- Ну-у, детектив не детектив…, - улыбнулась гостья.
- Так я скоро поверю  в НЛО и во всю эту чушь, что отовсюду льётся.
«Это вряд ли, - подумала Инга, - с такой-то закваской!».
- Мерзавцы, а, особенно, обоятельные, - продолжила Инга, - были во все времена! Возможно, от него пострадала её мать. Той француженки. И, судя по всему, она предупредила Ирину Куранову, что ей грозит опасность.  Ирина же, ну, судя по всему, тоже влюбилась. На кого попало не будешь доверенность выписывать, ведь так?

 Инга помолчала.
 - Можете не переживать – негодяй своё получил. Его...В общем, здесь был его последний приют.
- Здесь? Что, прямо  вот здесь?! – ужаснулась Вера Дмитриевна.
- В этом доме, - вздохнула Инга. Ей и самой было не очень приятно это осознавать.
- То есть. Откуда вы…? Господи. Вы хотите сказать, его тут убили?
Инга  молча кивнула.
- Но кто?
- Это уже не важно, правда?
- Вы правы. Кстати, Рукавишников переулок, 10 - бывший адрес нашего дома, - улыбнулась Рустамовна.
Что ж, ещё одной загадкой стало меньше.
- Мне кажется, - Рустамовна показала на пожелтевшие от времени листы, - что это сон. Закрою глаза, и всё исчезнет. 
«Всё может быть», - про себя подумала Инга.
- Вот пока не исчезли, - пошутила она, - надо сделать экспертизу.
- Да, конечно. Вот я думаю, неужели можно так втрескаться? – скорее про себя пробормотала Рустамовна. – Наверное, красавец? – посмотрела она на собеседницу.
«Вполне», - чуть не вырвалось у Инги.
 - Полагаю, достаточно красив, - сказала она вслух.
- Спасибо вам, дорогая! - Рустамовна обхватила Ингину руку, и потрясла. - Я вам так благодарна, не представляете. Хотя не могу, не могу не спросить: откуда?! Ладно! Всё. Больше не любопытствую, и на том, как говорится, спасибо. Я тоже в долгу не останусь. У меня тоже. В общем, знаете все эти истории о сброшенных на пол полотенцах, носках, разбитых чашках.
Инга подавила улыбку.
- Так вот, я хочу сделать заявление, - Вера Дмитриевна поднялась с кровати,   и выпрямилась, - я к этому не имею ни малейшего отношения. Ни малейшего!!! Кто, спросите вы? Я отвечу так же, как и вы: не знаю. Но никого не переубедишь. Я тут для всех враг. Хочу, якобы, всех выжить, забрать себе дом, потому и гадости делаю. Смешно всё это. Но если рассуждать в том же ключе, то как вы думаете: не мог это быть он?
- Кто? - Инга переспросила, но на самом деле догадывалась.
 - Мсье Жиль.
Теперь настал черёд Инге удивляться.
.
***
И вот всё настолько близко, что он боялся спросить себя: неужели получилось? Выгорело, как говорят русские. А вдруг он потревожит вопросами своего покровителя, и тот отвернёт удачу. Скоро особый момент. Момент истины, когда он уязвим, как никогда. Когда, блефуя, он может открыть дверцу настолько широко, что видна вся его прогнившая, невыносимая временами даже самому себе, сущность. Он позволит, наконец, сказать то, что рвётся из глубины (на самом деле все преступники жаждут одного – разоблачения). Он даже может рассказать что-то из воровского прошлого, о том, что глубоко, под запретом, для него самого. Он всматривался робко в глаза жертвы, которая слушает, но не слышит, смотрит – но не видит.

Лишь на мгновение во влажных карих глазах ягнёнка (Жиль сравнивал всех с жертвенными агнцами) пронеслась тень тревоги. Он ещё может сбежать, но так приятен плен этой тёплой, большой руки, которая поглаживает, чешет за ушами. Совсем скоро на шкурке задымится клеймо. А потом всё закончится.
Так было всегда.
По просьбе Жиля мон шер Ирина, недрогнувшей рукой, переписала на него дом. Дескать, так проще, ведь столько надо закупить. «Мон шер отдохнёт, поньежится», - подпевал любовнице Жиль.
Ссуда, вот она, Рыло не подвёл. Банковскими билетами, правда, не столь увесиста, но обналичить её можно без труда. Ирина ещё ждёт мужа и посланца. Или не ждёт? Этих женщин не понять. Это и опасно, главное, не затянуть.
Глаза Жиля горели, когда он вошёл к своей пассии, и это не укрылось от неё.

- Жиль, дорогой! – Куранова кинулась к нему на грудь, голос её дрожал, -  она сказала неправду? Скажи!
Плечи женщины вздрагивали, а её взгляд смотрел в сторону.
- Кто она, мон шер? – он нежно повернул её за подбородок, и глянул в глаза.
Жиль напрягся. Неужели момент упущен? Неужели всё в тартарары?!
- Что ти? – сыграл он непонимание. – Я не понимать…
Он лихорадочно соображал, что делать. Узнала про шашни с прислугой? Не простит, нет. Такие не прощают. Покончить с Ириной. Но сейчас не время, совсем не время, в доме полно жильцов. Ле шьен!!! – мысленно выругался Жиль.
- Мильая моя, - Жиль встал на колени, - скажи мне, кто оклеветать? Кто завидовать щастье?  Скажи, лубоф моя!
Он пулей вылетел из апартаментов Курановой, которые вот уже несколько дней считал своими. Он был удивлён, обнаружив среди нижнего белья любимой многочисленные расписки, ссуды и прочие документы (имущества у Куранова было куда больше, чем знала супруга) Он летел, обрушиваясь всем телом, пролетая ступени, и широкими шагами меряя третий этаж. Она здесь!!! Та, из-за которой весь план, a peux, и полетел бы ко всем чертям. Эта жиличка сразу не понравилась ему, вон, как зыркнула на него тогда. Сволочь.
Не церемонясь, он трижды постучал в дверь.
***
Не в силах больше сдерживаться, Куранова рухнула на кровать, рыдая, ибо сердце подсказывало ей, что такой красивый мужчина имеет право флиртовать и не только. Ведь она уже, по сути, стара. Не смотря на  понимание, это было совершенно, абсолютно невыносимо!
***
- Гусик! – растерзанный вид подруги: бесформенная стрижка, мешки под глазами, опущенные плечи и совершенно потерянный взгляд не оставлял сомнений - что-то произошло. И не позвонила даже. Приехала.
- Что?! Говори!!! – трясла её Инга, затащив в прихожую. Вылез Топ-Топыч, завилял хвостом. – С мамой что-то?!
- Уходишь? – упавшим тоном спросила Валентина.
Лёгкий макияж, уложенные в затейливую бабетту волосы в сочетании с удлинённым джемпером и узкими брюками, - всё это освежало, делая Ингу более невесомой.
- Да говори уже! – потребовала Инга.
- Пойду я тогда, чего, - загробным голосом проговорила Валентина. 
- Валь!!! – взвизгнула Инга. - Ну ты чего! Говори!!! Плясун? Так? Угадала?
Валентина взмахнула головой, да так и осталась сидеть, обнимая свою голову и вздрагивая.
- Валечка, солнышко, - Инга подсела рядом, приобняв подругу. По себе знала - никаких слов не надо. Проревётся  пусть сперва.
- В общем, пришла к нам одна. Новенькая, - начала Валентина, - нелёгкая принесла. Вся из себя, знаешь, белая кость. Вот бывают такие: стареют, а не меняются: как засыхают. Даже волосы не седеют. Стройная  такая вся из себя, ухоженная. Ага. Губы надутые, ресницы, ногти, - смотрит в сторону, – она сразу на моего Лёшика глаз положила. Сразу! А ей пары-то нет, получается! Она с нашей руководительницей танцевала, а сама глазами: зырк, зырк. Выбирала.
Ну, и …А! – махнула она рукой, и замолчала.

- Я никуда не иду, - нахмурилась хозяйка, - сейчас мы…Я быстренько туда-сюда. Тортик-печеньки, кофе-чай. А? Ну, хочешь, шампанское. Ты ж в отпуске ещё. Или нет? Я быстро сгоняю.
- Сгоняет она, - швыргнула носом подруга. - Куда тебе уже гонять?! Вернёшься, посидим. Я подожду тут. Можно? Ты ж вернёшься? – с сомнением посмотрела она на Валентину.
Вместо ответа Инга развела руки, продемонстрировав округлый, даже под свободным джемпером живот.
- А ты куда вообще? – спохватилась Валентина.
- По работе. Встречаюсь с заказчиком, - едва сдержала улыбку Инга.
- Клиенты - это святое. Иди! – благословила Валентина.
- А как же Бой?
- К сестре завезла. Слушай, - сокрушалась Валя, поглаживая Топку, давно  взобравшегося на колени, - ну, вот, когда эта лохудра успела-то, а? Мы созванивались, списывались, - всё замечательно было. Прихожу, такая, глазам не верю – воркуют, стоят. Он её так за талию. Конечно, чё там, она ему больше, чем я. Тонкая, звонкая. И смотрятся красиво. Лёшик-то, - Валентина опять начала всхлипывать, - ги-и-иб-ки-и-ий.
- Передумаешь, набери. Пока я далеко не убежала, - Инга чмокнула воздух, и вышла.
***
Продала? – ни недовольства, ни сожаления в голосе. Продала, так продала, дело житейское, но Инга покачала головой, и показала большой палец.
- Так, так, так…, - заинтригованная, Маринка сняла перчатки, шапочку. Ага, не продала, но довольная, как слон. - Рассказывай! - пропустила она Ингу в комнату.
А как рассказать, с самого начала? Как к ней попала бумага, и таинственным образом она стала свидетельницей события, её новая знакомая уже знает. С конца? Как в трубке раздался этот голос: тенор, нет, баритон. Обычно звонили или по её объявлению, или  заказчики, которых находило ателье. Там она подрабатывала. Деньги небольшие, но всё же.

Звонил мужчина.
- Э, здравствуйте! Я туда попал?
- А вам куда? – глуповато спросила Инга.
Ну, не ожидала она,  так рано обычно не звонили. Прилегла,  сильно тянуло в сон,  а тут всякие. Бросать трубку не спешила – просто, чтобы не обидеть.
Когда они  прожили вдвоём  с мамой около года, по вечерам стал часто трезвонить телефон. Инга подбегала, хватала трубку
- Алло! Алло! Что вы молчите! Мам! Тут молчат, - мама подходила, и в трубке  сразу раздавались гудки. Звонили в одно и то же время, и они стали отключать аппарат. Однажды звонок раздался в субботу утром, трубку взяла мама – на другом конце, как всегда, бросили.
- Это папа, - вздохнула мама.

- А почему он молчит? – спросила Инга.
- Понимаешь, бывает, люди что-то совершают, а потом жалеют, - пояснила мама. – Тебя, может, хотел услышать! – взъерошила Ингу мама. - Давай, доделывай уроки, иначе  завтра никакого пикника!
Выезды на природу с маминой работой Инга очень любила. В следующий раз, когда зазвонил телефон, она сняла трубку, долго молчала, вслушивалась, а потом произнесла:
- Папа.
 Трубку не бросили.
***
Да, раньше была счастливая возможность ошибиться, связь была не настолько точная, более добрая, что ли. Можно было попасть «не туда», познакомиться, поддержать, выслушать, дать кому-то совет,  даже выйти замуж.
- Смотрите, дело в чём, - воспользовавшись заминкой, уверенно заговорил мужской голос.
Руку на отсечение – высокий, по-мужски красивый. Инга таких обожала: сильный, но умеет уступить. Умный, конечно.
- Это всё мама. Я, знаете,  в этом вообще. Она – да.
Слушать его было приятно, не могла не признать девушка, но всему есть предел, ещё куча дел сегодня.
- В чём? – решилась она перебить.
- Да в куклах этих! Слушайте, Инга! Нам, конечно, надо встретиться, но пока один только вопрос: кукла  на е-бей, наряд, в смысле, ваших рук дело?
«Вот оно что», - привстала Инга. В висках застучало: встретиться, встретиться, встретиться. Встретиться – значит, кафе какое-то, не в парке же на скамейке, в машине – слишком приватно. Да, в кафе самое то. Господи, у неё же – волосы некрашенные, корни повылазили, о ногтях вообще лучше помолчать. Маникюр – это ж вредно, химия! Мама дорогая - ни одного приличного наряда, - опустив голову, Инга посмотрела под грудь. Всё на месте, - с горечью констатировала она, -  не исчез, не испарился, никуда не делся, только больше стал. 

- Сможете, ну, я не знаю, - продолжал неведомый мужчина, - наряд для маминой любимицы. Кукла страшно древняя, дорогая. Что там надо, любые ткани, фурнитура, любой век, не стесняйтесь, всё найдём. Вкусу вашему доверяю: стиль, полностью от и до - на ваше усмотрение. Маме ваша работа очень понравилось. А я хочу ей подарок, ну, сюрприз,что ли.

Что-то там они ещё в конце говорили, что-то он предлагал, какие-то суммы называл, Инга не слышала, она плыла. Плыла по этим цифрам, - это ж нереально, пятизначные суммы за кукольную одежду, - плыла по этому голосу. Казалось, знала она его уже очень давно. Плыла, плыла, плыла. Что-то невпопад отвечала, над чем-то они даже посмеялись, что-то он такое рассказывал. В общем, когда Инга положила трубку, то решительно ничего из сказанного в заключительной части разговора  припомнить не могла. Где, во сколько и когда лучше, хотя когда лучше, предложила она сама. Он, вроде, сказал, что временем своим распоряжается. Ух. Вот это да.
 
Инга глянула в зеркало, - в той самой нише. После того, что произошло, она на следующий же день перетащила туда трюмо из прихожки. Глядя на своё слегка оплывшее отражение, подумалось:
«А с чего это я взяла, что…Что это за фантазии такие в тридцать-то один? Человек просто хочет сделать маме приятное, вот и рассыпается. Возможно, на скидку надеется. Деловые люди, они такие. А с чего это она взяла, что он деловой? Ну, понятно, с чего: никаких ограничений, так он сказал: любые ткани, любого века, любая фурнитура. Да. Никаких ограничений. Точно, он так сказал. Значит, что. А вот то самое, Инга. Что надо успокоиться, и вести себя непринуждённо. Но сначала всё равно в парикмахерскую.
***
                Дверь шестая. Последняя.
Они разделились: Николай поехал на телеге, а герцогине с Настасьей приготовили бричку.
Сначала решили ожидать жениха Анастасии.
- Не ждите! - порывисто и нежно обнял невесту Николай. – Сейчас поезжайте! Я догоню.
- Возьми, - герцогиня протянула 3 рубля, - здесь на хороший лёшадь. Экипаж. Тьелега медленный.
Анастасия, в цилиндре и  плаще ловко забралась на козлы, не в силах оторвать взгляд от удаляющегося в темноте силуэта жениха.
Раскаты грома и хлынувший стеной ливень заглушали надсадный скрип рессоров единственного транспортного средства, которое нашёл отец Настасьи. Сам он, по долгу службы, - служил управляющим, -  убыл обратно в усадьбу.
Чем дальше отъезжали беглянки, тем тревожнее становилось на сердце Насти. Начали прытко, но ливень усилился, лошади то и дело увязали в жиже, пока, наконец, одно из колёс окончательно не угрузло в яме.
- Мадам, - с  цилиндра Настасьи хлестала вода. - Надо вернуться. До ближайшей почтовой станции, - она махнула кнутом, - версты полторы.
- Ньельзя, - герцогиня мотает головой, - уже нас там жьдут.
- Кто?
- Les jandarmes  - сухо ответила мадам.
Женщины обменялись взглядами, Настасьин – был полон невыносимого страдания: а если Николай уже у них? 
Дождь хлестал всё сильнее, сверкали молнии, под ногами с каждой минутой всё сильнее разбухало, ноги проваливались. Выхода не было, казалось, всё против них. Они укрылись под  сводами старой полуразрушенной церкви, лошади отфыркивались. Настасья, совершенно мокрая, перебралась внутрь кузова брички. Она дрожала и всхлипывала.
Лицо герцогини было спокойно, казалось, она не чувствует ни капли сострадания.
- Не плачь. Надо думать о себе. Мужчины, - она усмехнулась, - на них нельзя полагаться! А щьто, - повела она бровью, неожиданно развеселившись, - твой Николя я бы нравилась? Я ещё молодая. И богатая!  – расхохоталась герцогиня.
Настасья смотрела  широко раскрытыми глазами.
- Мадам?!
- Я шюттить… О, Настьенька, я много видаль, - вздохнула она, и глаза её наполнились влагой. - Я видаль много мужчин. Я была совсем маленький, когда этот негодьяй обманул мою maman. Maman после этого жить не смогла. Она любить Жиль,  верьить. Он убьить mon pere. Он разорьять нас. Совсьем. Мы стать нищий..
***
Именно так так будущая герцогиня де Носсюр оказалась одна: без родителей, без денег, без будущего. Долгих два года она скиталась, жила впроголодь, пряталась и побиралась. Не раз ей, красивой, молодой,  в лохмотьях, грозила опасность. Однажды она едва избежала лап с виду  порядочного гражданина – тот пытался затолкать её в экипаж.

Старик в тряпье и в живописном берете с перьями и бусинами, «позаимствованном» у одного уличного художника, взялся как будто из ниоткуда. Посчитав попрошайку неопасным, мужчина отпнул его в сторону, продолжив выкручивать девушке запястья. Неожиданно сильные руки старика отшвырнули его с такой силой, что, ударившись о мостовую, тот потерял сознание. Возница, от греха подальше, поспешил скрыться. Схватив оторопевшую девушку, бродяга увлёк её за собой. 
- Я так и не знать его настоящий имя! – с грустью улыбнулась герцогиня. – Я называть его Сократ – он так просил. Он был учитель. Он не хотьеть имя. Вообще ничьего не хотьеть.

Будучи обвинённым в краже драгоценностей из богатого дома, в котором преподавал естественные науки, учителя с позором выгнали. (на самом деле
это было делом рук старшего беспутного сына, повесы, проигрывавшего в карты значительные суммы. Мать без памяти его любила, и закрывала на всё глаза). Когда богатый отпрыск оклеветал учителя, он приготовился к худшему. Так и вышло. Средств на то, чтобы оплатить долг за комнаты, которые он снимал неподалёку, не хватило.
Жить Сократу стало негде. Он не унывал, и с христианским смирением принимал всё, считая это необходимым для преподавателя философии и естественнонаучных дисциплин опытом. Но обстоятельства со временем  не только не оборачивались своей выигрышной стороной, -  ведь страдание непременно должно привести к процветанию, - а стали ещё более тяжёлыми и невыносимыми.

Путь в богатые дома ему был отныне заказан, а случайного заработка не хватало. Начиналась эпидемия холеры. Именно тогда, в период тяжёлого уныния, он и увидел, как из богатого экипажа высунулась рука и, как собачонке, бросила грязно одетой девушке, совсем девочке, монету. Та бросилась за ней, но, споткнувшись, упала. В этот момент, из экипажа, озираясь по сторонам, приказав вознице стоять, выбрался коренастый, богато одетый по виду коммивояжёр. Грубо схватив девушку, он потащил её внутрь.
***
С учителем Адине стало легче. Опыт проживания на улице у старика был богатый. Он опекал девочку, подбадривал, много рассказывал – для него она стала  всем. Из родни у Сократа не осталось никого, а все так называемые приятели и знакомые сразу после обвинения в его адрес сами собой  растворились. Они ютились в заброшенной конюшне, в пригороде Лиона. Возвращаться в прежнюю жизнь, откуда его выгнали, учитель не хотел. Если общество его презирает, что ж, он ответит тем же. 

Философские постулаты, вынужден был констатировать он, не подтверждаются. Он бы хотел написать свой труд, но и бумага, и перья стоили весьма дорого. Чтобы выжить, друзьям по несчастью приходилось закрывать глаза на многое, что раньше и учитель, и его подопечная считали неприемлемым.
- Это был не человьек. Господь послал его, - сказала герцогиня, вернувшись из своих воспоминаний.
- Был? – участливо спросила Настасья.
- Да. Всё есть коньец.
Это случилось вскоре после того, как Сократ, узнав  историю девушки, попытался  разыскать хоть какую-то её родню. Как-то раз…
- Возьми! -  в руках старика было настоящее чудо с широко распахнутыми глазами, похожее на маленького ребёнка. Адина давно не  видела ничего прекраснее. Девчушка разрыдалась. Кукла была словно живая, её голова была немного наклонена, а пышный наряд бирюзового цвета заставил вспомнить о давно забытой жизни. Сократ выкрал её из одного дома, где раньше учительствовал. Больше Адина никогда с ней не расставалась.

Вскоре произошло два события: чудесным образом в провинции Лангедок нашлась дальняя бедная родственница девушки, и тут же, простудившись, слёг учитель. Как могла, подопечная ухаживала за стариком: собирала ветки и сучья, разжигала огонь, готовила еду, утепляла жилище, ставила силки на мелких пичужек. Сократ многому научил. Но её бульоны не помогали, старику становилось всё хуже…
Она оставила его там, на конюшне. Долго сидела рядом, то открывая, то закрывая глаза, и шепча молитву. Потом взяла в руки куклу, обняла, и разрыдалась. Малышка смотрела на неё безмятежно, слегка наклонив голову.

Утром Адина ушла. В самодельной печке ещё метались красноватые искры.
Сжимая в одной руке торбу с замотанной в тряпку куклой, и то и дело нащупывая нож, спрятанный в небольшом мешочке,  привязанном к талии, по неровной дороге двигалась невысокая фигура. Занималась заря. Детское ещё лицо Адины было исполнено огромной решимости. Помимо жизненного опыта, Сократ дал ей самое главное – научил не сдаваться.
***
Прошло больше пятнадцати лет…
В путешествиях по России в поисках нечестивца она повидала многое, российские порядки были запутанны, противоречивы, но, одновременно – просты. Дать лишку станционному смотрителю, тут же находились свежие лошади и приличный экипаж, накинешь рубль - и вот вам свежее бельё. Ночевать ей пришлось много и везде работал только один закон. Она обратилась к французскому сыщику. За приличное вознаграждение тот отыскал далёкий след прохиндея, который на этот раз обратил свои взоры в Россию. В указанном месте Жиля она не нашла – он выехал оттуда, и чтобы выйти на след, ей пришлось исколесить немало вёрст, и потратить немало средств (частный сыск обходился очень недёшево). Но средства у герцогини де Носсюр были.
***
Дождь стал как будто бы реже, спутницы переглянулись. Настасья тяжело взобралась на козлы; отдохнув, лошади шли бодро, казалось, не замечая хляби, которая простёрлась, на сколько хватало взгляда.
- Андрьееч!!! -  закричала мадам, словно девчонка, едва завидела грузную фигуру, приближающуюся к ним от здания почтовой станции.
- О, небеса! Адина, вы ли это?! – растерянный человек в мундире станционного смотрителя подал руку и помог спуститься. Мадам бросилась ему на шею. Настасьино лицо выразило крайнюю степень удивления. Андреевич тут же подскочил и к ней. Засмущавшись, та спустилась, опираясь на руку галантного старика, и не сводя удивлённого взгляда с герцогини…
***
Тогда, два года назад, стояла такая же поздняя осень с ветрами и дождями. Адина считала, что идёт по верному следу, но впереди её  ждало разочарование. Уставшая, озябшая, в тонком бархатном пальто с пелериной, - такой она предстала перед начальником станции. Посиневшими пальцами сунула купюру, и, оставив сумки на попечение встретившего, быстро проследовала в предложенную комнату, где ещё долго не могла придти в себя. Гостеприимно пылал камин, но у неё не было сил выйти и погреться. Так и уснула, в платье, не разбирая причёски, не заботясь о том, будет ли её платье назавтра в приличном состоянии. Всё осточертело в бескрайних просторах, хотелось домой, где ждал пожилой, по-своему её любивший, супруг.

 А ночью раздался стук. Адина вскинулась. Стук был, как выяснилось позже, лишь для приличия. Дверь отворили ключом.
- Голубушка, позвольте, но, кхе…, - старик в тулупе нараспашку и застёгнутом на несколько пуговиц мундире, уселся на почтительном расстоянии, припечатав купюру в стол, - тож моё жалование-с в месяц!
Он вдруг свесил голову, и Адина поняла, что смотритель беспробудно пьян. Лихорадочно соображая, есть ли тут, на окраине Ровнино, кто-то ещё, или она и этот пьянчужка здесь совершенно одни, Адина нащупала ручку ножа.

- Еду прикажете? – неожиданно приподняв голову, и глядя скорее в пол, осведомился старик. Кого-то он сильно напоминал: глаза цвета выцветшего василька, хрящеватый, с горбинкой нос. Адине стало теплее: как будто оттуда, с небес, Сократ помахал ей рукой. Лицо русского старика удивительно напоминало лицо француза-учителя. Чудо, или так Господь напоминает о себе в тяжёлые минуты?
Она согласилась, ощутив сильный голод.
– Я мигом! Ай момент, - с шумом хозяин станции поднялся, и вышел, оставив дверь открытой, а женщину - в растерянных чувствах.
Она услышала шаги: старик возвращался.

- А вы знаете, проездом у нас Перьева, так-то-с! В наших курмышах – такая фифа. Да -с, - и он опять вышел.
В теле станционного смотрителя жил самый тонкий ценитель искусства, получивший прекрасное образование. Это был никто иной, как Павел Андреевич Самоходов, бывший действительный статский советник Тайной канцелярии.
Запахло едой. Андреевич, сняв тулуп, и увереннее ступая, принёс  зажаренную яичницу, ломоть мяса, и тарелку борща. Поставив поднос,  удалился, и вернулся с огромной бутылью самогона и стаканами.

- С вашего позволения-с, - он налил себе, выпил залпом, и совсем раскис.
Женщина подсела ближе, и, пока смотритель разглагольствовал, вглядывалась в черты этого, вне всякого сомнения, незаурядного, но чем-то сломленного человека. Нет, не похож. Учитель, хоть и претерпел немало, был не такой. А этот, вон, и всхлипывает тоненько, как старушка. «А, может, у  Сократа не было другого выхода? Ведь рядом была я».
- Да-с, - вздохнул, как будто сбросил многолетний груз, Андреевич, - раньше мы с, Анфисой Егоровной, супругой, и в балет, и в оперы. На лучших местах сиживали-с, - он подпёр подбородок рукой, и рассказывал, рассказывал.

Как жену сразил недуг, а его обвинили по взяточничестве в Канцелярии, - беда, как известно, не приходит одна, - как они вынуждены были уехать. Ухаживала за Анфисой Егоровной старенькая родственница. О престижной службе в столице пришлось забыть, и Павлу Андреевичу, действительному статскому советнику, чтобы видеть жену, пришлось примерить на себя мундир начальника почтовой станции, расположенной в деревне Ровнино Лужского уезда , смотрителя, другими словами.

Понимая через слово, Адина кивала и жалела старика. Она молча протянула свой стакан, страшно сморщившись, залпом отхватила половину, и едва не задохнувшись, по примеру Андреевича, заела квашеной капустой. На глазах выступили слёзы, нутро горело, а перед глазами вновь пронеслись картины мучения маман из-за негодяя Жиля, кузина, взашей вытолкавшая бедную девушку на улицу.
В  ту  пасмурную ночь они дали друг другу  поддержку, веру в то, что непогода уляжется, и наступит рассвет. Пробуждение было ужасным. Будто сотня пчёл впились женщине в голову. Старик моментально всё понял, принёс завтрак и опохмел.
***
- Голубушка! Не ждал вас вновь увидеть! Радость-то какая! – суетился старик,  услуживая и герцогине, и Настасье.
Поставил самовар, натопил печь, отведя гостьям самую лучшую комнату.
- Домой? – поинтересовался радушный хозяин.
- Домой, Андрееч, домой, - со слезами на глазах ответила герцогиня.
Ливень не унимался, хлестал, стучался в тёмные окна, будто преследовал. 
- Отчего ж сюда-с?
Адина всеми силами старалась не выдать своего волнения, она опустила глаза – что ж, придётся соврать. Но Андреич, почуяв неловкость, тут же назадавал кучу других вопросов, и вышел дать указания. Хлопнула входная дверь, в непогоду выскочил паренёк - осмотреть лошадей, приготовить для дам карету.

Герцогиня поняла, что он имеет в виду. Ведь готовилась к такому вопросу, тем не менее её застали врасплох. Старик прав, воспользоваться железной дорогой вместо того, чтобы делать крюк – и правда, быстрее. Но не скажешь же ему, что так надёжнее, что так они втроём условились: Николай догонит у Пскова, и двинутся дальше.
 - И не ищи, - Андрееич махнул рукой, - забудь! Жизнь у тебя впереди ещё длинная. Своя. Мерзавца твоего не ты, так кто другой накажет…
Адина кивала, грустно улыбаясь.
- Так, может..ежели без спешки, в гости милости просим. Анфиса Егоровна рада будет, - расплылся Андреевич.

- Как  Анфиса? – спохватилась герцогиня.
- Ой, не спрашивай, тьфу тьфу! – радостно замахал тот руками.
Настасья сидела, переводя глаза с одного на другого,  пытаясь угадать, как познакомились эти двое. Разные страны, разные сословия – об этом Настасья имела представление. Будучи дочерью крепостных, она получила хорошее образование, а после её взяли, не без протекции, в дом Курановых.
Снаружи кто-то подъехал, шумно выгрузился. Андреевич оставил дам, плотно прикрыл за собой двери, и, накинув тулуп, в котором ходил круглый год, даже летом, вышел навстречу. Разговор некоторое время слышался за пределами дома, пока, наконец, не перешёл в сени и в центральную комнату. Голос приезжего звучал напористо, громко, в противовес тихому, извиняющемуся тону смотрителя. Настасья с герцогиней замерли в ожидании. Но, к их облегчению, обладатель звучного голоса, - как потом пояснит Андреевич «только руки погрел»,  - пробыл недолго, отправившись спешно по своим делам.

Адина прильнула к запотевшему окну, и тут же отпрянула – из окошечка отьезжавшего экипажа с кожаным верхом на неё пристально смотрел человек.
***
- Вот, Адинушка, - вошёл, улыбаясь, с бумагой в руках, смотритель, проводив экипаж, - есть-таки в моём теперешнем положении какие-то преференции-с. Полетел орёл, дальше. Времени, говорит, в обрез. Известное дело – служба-с! Корневицын, батюшка. Возмужал конь. Раньше всё юлил: «Павел Андреич то, Павел Андреич это», визиты наносил, жену мою обхаживал. А как погнали, так первым на грудь мне прыгнул, ещё и гадость сделал. Тьфу. А сейчас распушился, важный сделался! Право, смешно. Эх! Мчал бы я сейчас через непогоду со своим радикулитом в Петербурх, да-с, - вздохнул он, и добавил безразличным тоном, - убили-с.
- Что-то случилься? – как можно спокойнее спросила Адина. Она поставила свою чашку, то сцепляя, то расцепляя пальцы рук. Потом вновь схватилась за чашку.
- Случилось, Адинушка. Если действительного статского советника с лечения вызвали, - он на водах был, - да на службу. Стало быть-с, нет ли в деле политической, так сказать подплёки. Вот как. Оно ж опасно, кому только повод дай. Поскакал, поскакал. Эх, брат, не успеет, - запереживал Андреевич, - французов-от  не известили ещё. Эх! До рассвета б домчать, - покачал он головой.
Адина с Настасьей одновременно посмотрели в окно. К обоюдному облегчению, темнело, дождь прекращался.
- Француза, матушка…В солидном доходном доме.
Чашка выпала из рук Адины.
- Ну, что ты, Адинушка, право. Это далеко, - утешал смотритель, расхаживая взад-вперёд. - Мадам тревогу средь ночи подняла, брат у неё в жандармерии. Всех подняли, оцепили,  послали за следователем и Корневицыным. Следователь уже на месте. - Вот-с такие дела, - он глянул исподлобья. – Ну-ну, барышни, - ласково глянул он на обеих женщин, - не стоит. Напугались, сердечные. Сейчас чайку соображу.

- А что, Андрьеич, готовы лошади? – неожиданно для себя спросила герцогиня.
- Ночь, поди, на дворе, Адинушка, - удивился старик. - До утра обожди.
- Пора, Андрееч, милий, - погладила Адина старика по руке.
- Что ж. Будьте осторожны, - хитро прищурившись, сказал смотритель. – Пётр! – крикнул он пареньку, - довезёшь дам, куда скажут. Головой отвечаешь. И назад тот час!
- Андрьеич, мильенький, не пиши в кньига. Нье надо, - попросила герцогиня.
- Помилуй, матушка. Мне государевых хватает. Бывший статский советник своё слово держит, путь покойна.
Николай догнал герцогиню и невесту уже у самой окраины Псковской провинции…
***
Рискуя промокнуть, Инга задержалась у дверей. Как же назвать это состояние. Хотелось кружиться и петь, а дождь сейчас её союзник, помощник. Ведь если бы не он, то Евгений не предложил бы  подвезти. Тут ведь недалеко совсем. Это была четвёртая встреча, или примерка. После третьей, в принципе, всё выяснили, показали маме наряд, примерили, зачем состоялась последняя, она так и не поняла. А что потом? Она так боялась, что всё так же неожиданно прекратится. Вчера он написал, предложил встретиться в парке. Прогулялись, зашли в кафе, и ведь ей не показалось, что о куклах не разговаривали вовсе, и смотрел он как-то. Ну, так, как надо, в общем, смотрел.

А вечерами всё писал, писал, писал, а она слала весь калейдоскоп смайликов. И что-то там ещё из окна машины показал, что-то ведь показал. Позвони? Зайди в вотсап? Телефон, как назло, разрядился.
За очередным раскатом грома, прозвучавшем  в небесных сферах, - почему-то именно это слово пришло в голову, - сверкнула молния,  и мертвенно-голубой свет на несколько секунд выхватил барельефы на неровной стене.
 «Дворец!» - Инга задрала голову, охватив всё здание с выпирающими полукругами балконов, и пилястрами.
 – Дворец! Я живу во дворце! - произнесла девушка.   
Её шатнуло. Ощущение было странным, непривычным. Она переступила ногами, как будто пытаясь  удержать равновесие. Было и смешно, и страшно. Инга почувствовала себя вселенной, внутри которой, по своим законам, в нарушение земного притяжения, жил океан. И в океане зарождалась жизнь. Что-то колыхнулось внутри.
Нежность - вот что это было…
***