Часть 40. Вольная вольница моего детства, а где-то

                КАРТОШКА. Я  УЕЗЖАЮ. ДОРА

        В погожие дни начала октября, когда солнце особенно ласково, воздух прозрачен и рдеют рябины, на усадьбах выбирают картошку. Выбираем и мы: бабушка, Катя, Лида, Витя. Я околачиваюсь рядом.

        Витя делает костерок, теплинку. На угольках печём картошку. Обуглившиеся картофелины палочками откатываем с углей на периферию костра, обжигаясь, хватаем, перебрасываем с ладони на ладонь, разламываем, посыпаем солью и едим, отодвигая кожуру.

        Рассыпчатая, белая, пышная картошка необыкновенно вкусна на свежем воздухе после крахмально-воротничковых «шлёп-на-шлёп». Все мы перепачкались в золе: чёрные губы, щёки, руки. Смотрим друг на друга, улыбаясь, всем весело. У всех – белые, белые зубы. Бабушка говорит:

      - Каке же вы чумазы,  как анчутки.

       Справа и слева от нас, на соседних участках, куда достаёт взгляд, везде – дымки костров. Жгут сухую картофельную ботву. В воздухе – её запах. Пекут картошку. На картофельном поле колготятся птицы, добывая обнажившихся червяков.

       К нам приходит рыжий  Барсик. Сначала он вьётся у наших ног, греется у тлеющих угольков, лениво жмурясь. Вдруг бросается на картофельное поле  и начинает заполошную охоту на птиц.

       Выбранную и просушенную картошку мы возим на тачке на двор. Вернее, возят Витя, Лида или Катя, а я бегаю за каждой тачкой туда и обратно.

        После таких «трудов» с наступлением сумерек, не раздеваясь, не умываясь, я сваливаюсь на топчан в тёмной комнатке и засыпаю крепким, крепким сном. Меня пытаются разбудить, надо умыться, раздеться, но безуспешно.

        В 1947 году приехала моя мама, чтобы забрать меня и отвезти в Белоруссию, где жила семья и служил отец.

        Мама ходила в школу за моими документами. Возвратившись, с довольным видом сообщила бабушке:

      - Мария Акимовна сказала: «Мне жаль отпускать такую хорошую ученицу, как ваша Рита».

         В этом году в селе построили школу-десятилетку. В ней были классы с 8-го по 10-ый. Наша старая семилетняя школа  по-прежнему стояла у пруда, но больше мне не довелось в ней учиться. Во 2-ом и 3-ем классах я училась в городе Молодечно.

         В новой школе разместили приют-интернат для детей-сирот, вывезенных из блокадного Ленинграда.

         Жители села Осипово, бездетные супруги Доброхотовы, взяли из приюта и усыновили 3-х-летнюю девочку Дору.

         Их дом – предпоследний от угла в порядке, который называется «выползни». Доброхотов – служащий Ковровского отделения Горьковской железной дороги. Жена его – неработающая домохозяйка.  Односельчане звали её «Чайка». Высокая, стройная она носила летом белые платья, белые шарфы. Муж её одевался в белые полотняные костюмы. Они отличались от крестьянского населения своей внешней и внутренней интеллигентностью. Предки Доброхотовых были священниками.

         В селе все знали об усыновлении. Приёмные родители не делали из этого тайны. Те же, кто не знал об усыновлении, видя девочку Дору с родителями, удивлялись  разительному несходству кудрявой, черноволосой, черноглазой девочки и её светловолосых, светлоглазых родителей.

                Дора выросла в доме приёмных родителей, сама стала мамой, бабушкой. В 1990-ые годы её разыскал родной отец, проживающий в Израиле. Мать погибла в блокаду. По приглашению отца Дора ездила в Израиль, повидалась с престарелым родителем. Он уговаривал её остаться, вызвать семью. Но Дора вернулась  в  Ковров, где жила с мужем, детьми, внуками. Земля, где она помнила себя с младенческого возраста, окружающие люди стали для неё родными и близкими. Воистину: не по крови, а по духу!

                ПРОДОЛЖЕНИЕ СЛЕДУЕТ.