Глава 30. нет вражды в раю

     «Вот я попал, так попал!» - выдохнул подневольный путешественник, смахнув пот со лба; и, когда темень в глазах чуть спала, огляделся, боясь шевельнуть хоть одним мускулом после мгновенного перемещения на неизвестное расстояние. Вокруг простерлась сама красота, не та затаенная красота, что была безжизненно тиха и угрожала страннику тишиной, а совсем иная, живая, полная шелеста, шорохов и пения ночных бессонных пташек. Невольно всплыли откуда-то из глубин сознания строки из Библии: «И увидел я новое небо и новую землю...» И небеса эти были светлее, и земля теплее, и казалось Белариону, что когда-то он здесь уже был. Глянь в любую сторону — горная цепь окружала со всех сторон этот зеленый Остров. А Химеры ли здесь живут? То было еще неведомо. И Беларион понял, что горы просто охраняют внутреннюю долину от чуждого вторжения и от взглядов наблюдателей извне: так, что, проходя по извечному кругу, никак не узнать, есть ли за этой грядой что-то помимо всего увиденного?
     Вот он и пришел! А где же Повелитель? Идеальным и свободным всегда открыта дверь в единственную на всех, как сказал Карлик, твердыню для живых. Именно для живых! Но знакомые крики в небе медленно разуверяли Принца в том, что здесь нет Химер. И, как окончательный удар, шагах в десяти справа стремительно приземлились три крылатых Девы, вспышкой-молнией черкнув по ночному воздуху. Они перекликались по-своему, а Беларион почему-то понял и перевел: «Это он?», - «Это точно он!», - «Он — Химера?», - «Нет еще!», - «Он — не враг...» В Раю несчастных человекоптиц нет никакой вражды.
Да я это, я! - ответил беркариец и направился к ним, уверенно и спокойно.
     Возможно, Химеры относились враждебно только к тем, кого еще не знали. Этих троих он узнать не мог, но был готов поклясться, что уже встречался с ними на Острове. А дело все в том, что они теперь — живые, самые настоящие, и им больше не нужно символически отражать своим обликом и речью ни его иллюзии, ни чьи бы то ни было еще. Просто они дома! Конечно, плоть их от этого живой не становится, но личность, разум и душа свободны. Лишь поэтому иллюзии живы ровно настолько, чтобы враждовать с теми, кто загоняет их в рамки своего сознания, а не оставляет Химер неясными абстракциями. Иллюзорно только то, что конкретно. То, что смутно, иллюзорно лишь отчасти. И эти Химеры были знакомы Белариону, но были уже нисколько не... химерическими, что ли?
Видишь этот мир?! - сказала одна из них, что казалась старше других, - Вот здесь мы по-настоящему живем, отдыхая от гнета, созданного тысячами и миллионами умов людей. Мы поддерживаем универсум развития всех мыслящих существ, ведь если познавать что-то с рождения до смерти, нужна хоть какая-то система. А теперь у тебя есть ровно столько Времени, чтобы взглянуть внутрь, а не изнутри!
Это как? - спросил Принц.
Подумай над тем, каким бы стал твой Путь, если бы ты шел по Острову Химер не с начала, а с конца до начала! - шмыгнув носом, пояснила самая юная Химера.
Это гораздо интересней! - назидательно изрекла третья Дева, воздев указательный палец вверх.
     Эту третью Беларион узнал: она была Верой, такой же незрячей, как прежде. Попросту ее глаза были поражены белыми пленками бельма. Или они когда-то были добровольно отданы в жертву образа Химеры? Шутка ли — просто ослепнуть ради того, чтобы поддержать некий призрачный универсум?! Беларион проникся чисто человеческим уважением к чисто человеческому, нелепому какому-то добровольному мученичеству. Затем он различил и первую, больно часто она думала и говорила о Познании, - идея, принятая давным-давно этой жертвенной душой, была премного сильнее самой ее сути. Она никогда не упускала идею из вида, она ею жила, примерно так, как и автор сей книги живет своими личными идеями. Уникальный случай — есть чем жить, при этом никому не вредя! Может ли еще кто-нибудь похвастаться этим? Пусть Химеры пьют нашу кровь, но они донимают нас не за зря, а с определенным смыслом — смыслом их горестного бытия. Оттого и голоса их пронзительны, оттого и плоть их претерпевает многократный распад, не чуя боли этого распада. Беларион, впустив в душу Утрату, все понял: куда труднее тащить бесконечные утраты отравой в душе, чем груз долга за спиной, воплощенный в сумке Химеры Богатства, которая тянула его к земле.
     А, действительно, что бы произошло, если бы человек шел наоборот? Но, та первая, что сподвигла Белариона на подобные размышления, оборвала его еще не родившийся расклад в зародыше: «Никогда не торопись с выводами!», - и укоризненно заглянула в глаза. Да, не время еще думать, поскольку время сейчас — понимать.
     Понять еще предстояло очень многое, уже через несколько минут Белариону начало казаться, что он попал в мир, где живут одни сумасшедшие. А затем, когда он разглядел вокруг себя невероятное множество Химер, каждая из которых деликатно с ним здоровалась и тут же продолжала лепетать с подругами о вещах более, чем странных, - ему показалось, что сам он как есть рехнулся, и все это — его бред, его тяжелая галлюцинация. И это помешательство было столь безмятежным, таким тихим и даже счастливым. Особенно привлек его внимание горячий спор двух очень юных на вид девушек. Их диалог состоял в следующем:
Даже единицу можно поделить надвое.
Но это все же будут половины целого, а не два целых.
Можно закрыть глаза на разницу.
А не проще ли сотворить десять целых, но только не одинаковых, и закрывать глаза уже на другую разницу?
Вы это о чем, почтенные? - вступил было Беларион, но Девы не пожелали принять в разговор третьего, и в один голос ответили:
О том, что Бог един! Иди своей дорогой, мы — не твои Химеры.
Их ответ буквально оттолкнул Белариона от них, и он тут же запнулся об еще одну Химеру. Эту он сразу узнал: она тихонько смеялась, сидя на корточках, и резала себе вены, - просто так, чтобы видеть кровь. И здесь она не была ни печальной, ни горделивой, но Одиночество оставалось Одиночеством. Должна же она выкинуть хоть что-то из ряда вон, чтобы ото всех отличаться?!
Ты зачем это так?
Незачем, наверное, многие стали одиноки и многие меня переполняют своими горестями, куда же девать мне отравленную эту жидкость, что ты называешь кровью? Разве кровь это, если ее не ценят?
     А неподалеку собрались штук пяток Химер и затеяли веселую игру: двое взлетали и поднимали подвесную качель, а другие по очереди на ней качались. Этой игры Беларион совсем не понял, ведь с тем же успехом они могли бы качаться на ветру в несказанной небесной выси. Да просто время нечем занять, а эти Химеры не терпели безделия, поскольку косвенно или напрямую относились ко Времени, и были вынуждены постоянно наделять время качеством. Завидев беркарийца, они пригласили прокатиться и его, а Беларион всегда любил качели и давным-давно их не видел, а потому, с давнишней тоски, с удовольствием покачался, пока его не укачало до ряби в глазах, и неясным видением проплыл увесистый маятник часов Императора.
     Химер здесь было примерно втрое больше, чем уже знакомых ему Химер. Он спонтанно осознал, что Химеры явились ему не все, а почти все. Большая часть незнакомок были антиподами,  с которых снимает маски Химера Страха. Допустим, если бы Беларион склонялся к идее Хаоса больше, чем к идее Времени, он встретил бы Химеру Хаоса для беседы, а Время явилось бы маской антипода, позволяя ему постичь рамки Порядка. У каждой из встреченных им Химер по пути было свое дополнение, и это дополнение воплощалось здесь воочию в еще одну живую Химеру. Только Одиночество явилось ему в двух своих проявлениях, но читатель помнит, что она всегда одна, а противоречит ей именно Власть, которой в свою очередь противоречило Смирение и Рабство. Но Белариону нельзя было идти сознательно от Смирения ко Власти, потому что он прошел путь от Власти к Смирению, - каждому свое. Для того и лепила маски с их лиц Химера-Мать, чтобы дать полное объемное понимание всех этих вещей. Обратный путь всегда возможно найти, и, несмотря на всеобщий галдеж, Принц вернулся к мысли поиска морали обратного пути, и мысленно пошел от конца к началу.
     Итак, мысли его свелись к следующим выводам. Пройти Идеал было бы сложнее, ведь Идеал был бы тогда навеянным насильно, - и человек испытал бы для себя Утрату самого себя, он вовсе не желал бы терять бывшее «Я» ; и суть Химеры Идеала по вине Химеры Утраты оказались бы перевернутой с ног на голову. Или это был бы не Идеал, а Фанатизм, который погубил на корню множество еще не зрелых Личностей, что принимают чужие Идеалы за свои. У любого подражания должен же быть предел, и никак уж невозможно обрести Личность собственного кумира. Уже лишь в силу нестыковки пути от Идеала к Утрате, обратный путь становится губительным. Нездоровый фанатизм, навеянный или же самовзращенный, в любом случае отрицает развитие свыше кумира, и даже сам факт почитания кумира не дает Личности встать с ним на одну ступень, - это ведь чуть ли не богохульство для фанатика. Если человек переживает утрату самого себя, если ему удалось выдумать себе новообретение или назвать новообретением некие рамки, поставленные Идеалом. То есть, если он смирится с качеством новой Личности, он будет вправду рад и счастлив, но счастлив от того, что глуп, и не находит ничего выше. В книге Счастья он станет персонажем не своей собственной жизненной сказки, а персонажем сказки того, кому он подражал, ведь он еще не свободен и не познал ничего помимо определенной данности. Но Счастью и Радости будет трудно овладеть таким человеком, у которого нет ничего своего, а все чужое служит на внутреннюю Гармонию...  Вся беда в том, что вместо Счастья, странник встретит эту самую Гармонию, - Химера укрепит статику и оставит его вечным неизменным. Как бы мы ни стремились к Гармонии, мы должны признать, что в ней нет истинного Счастья, и, чтобы идти дальше, на этом этапе следует напротив: пожелать себе Счастья, пожелать себе отклонения от абсолютного равновесия. Но это отклонение, Это желание отклониться обычно и держат в Тайне. Нужно много уверенности, чтобы всему миру заявить: «Как бы ничтожно ни было мое счастье, я  счастлив!» Во-первых, нужно убедить себя самого в своем счастье; а во-вторых, нужно нисколько не бояться тех, кто этому вымыслу будет завидовать. Далее ждет новая западня: Правда и Ложь, - и их функции становятся противоположными. Или человек принимает свое заблуждение за Правду и идет по пути субъективной Правды в лапы хищников, или он вынужден разочароваться в своей Правде, признав ее Ложью; и выйти к Химере Музы, испытав от стихийного разочарования невероятный душевный подъем, которым стоит поделиться со всеми. В своем рвении человек здесь постигает ненужность его опыта для других, опыт одного почти не играет роли для всего мира. Творчество, лишенное всеобщего синтеза всех Знаний, попросту не имеет смысла. Приходиться дважды признать свою Ложь, - до и после импульса Вдохновения, и разочароваться не только в личных тайнах, но и в тайнах, которые уже успеешь разбазарить и которые в корне неверны. С неистовой болью двойного разочарования в бывшей своей Правде, душа ищет исцеления... И именно от глубины разочарования зависит: поддастся ли человек Химере Свободы? Или он скажет: «Какая мне разница, что чужое мнение противоречит моим мыслям и словам? Я волен думать и говорить, что хочу», - тогда Свобода его и одолеет. Или он размыслит, что нужно поискать и прислушаться к чужим мыслям, отбросив горестно все свое без остатка. Тогда душа навсегда прилипает к идее Познания, забывая первейшую заповедь - «Познай себя». А тот, кто познает себя в последнюю очередь, после чужого познания и постижения вещей, порой совершенно ненужных для данного человека, начинает питать новую иллюзию по поводу себя. Вполне может обогащенный знаниями человек возгордиться тем, что все же самопознание дает ему больше, - лишь оттого, что ближе. Возомни себя мудрецом, и Одиночество закует тебя в глыбу льда. А горделивым легче не знать над собою Власти, не ведать Закона, по которому так или иначе продолжаешь жить, будь хоть трижды гений, не понимаешь Силы, которая однажды/ поставит всех на свои места. Первый шаг в Цитадель становится первым шагом в никуда, в ничто, во Вселенную боли; и все, былое до того, теряет всякую ценность. Ох, и досталось бы самомнительным с лихвой от доминирующих Химер Цитадели! А выйдешь, если выйдешь, то изгоем с истерзанной душой, найдя смысл лишь в чувствах, потеряв ценность своих мыслей: никакой пользы нет в Знаниях, если они ни к чему не применимы.
      Извините, но после слова «однажды» следует читать: «...способна пресечь действия, что не угодны власти». Вообще-то , все самые объемные и содержательные книги начинаются со слов: «однажды», или «как-то раз»... Можете считать это зашифрованной книгой в данной книге, поскольку по ошибке эта книга начинается со слов: «БЫЛ ДОЖДЬ,» - ну куда это годится?
     Но продолжу излагать вкратце размышления Белариона, который, игнорируя веселье Химер, нашел наконец-то более-менее тихий уголок: возле маленькой прозрачной речки, - и глядя на чистые воды, действительно заглянул внутрь себя и ничего больше не слышал. Он осознавал невероятность обратного пути: будто от истинной жизни к тленному праху. Истерзанная Властью, жутким осознанием давления, душа вновь попадает в лапы Одиночеству, но уже горестного, насильного: от того, что бытующая система оказалась невыносимой, но и Одиночество невыносимо. И человек начинает искать чувств, а их парадоксально искать после наития ума, и их найти теперь трудно, ведь сила разума к ним очень требовательна. Если Личность оказалась покоренной Властью в Цитадели, человек принимает рабство под видом Суеты, - делая вывод, что за чувство нужно платить трудом одному человеку или целому обществу. А если Личность оказалась сильнее Власти, то непременно научится использовать Власть, Закон, Силу и Богатство для личного удовольствия; и это — Сладострастие. Сколько же известных земных владык поддались чарам блаженства, когда все уже дозволено. И тут-то человека рано или поздно постигает осознание, что Время жизни во всем этом проходит задаром, или же почти задаром... Осознание Времени наносит один из сильнейших ударов по психике того, для кого ранее его вовсе не существовало. И в силу понимания того, что Время скоро истечет, человек начинает отчетливо видеть значение Жизни и Смерти: тогда ему остается либо заново броситься в трясину Суеты, либо вернуться к земным удовольствиям и попросту забыть о близости Смерти.
     А что же делать тогда, когда призрак Любви оживает в сердце слишком поздно? Эта Любовь — уже страдание, ведь больно узнать, что моральное удовлетворение собственной жизни наступает только в том случае, если выполнять любое свое дело по любви, а не только из личной выгоды. И за всю жизнь никогда и ни во что не веря, трудно понять ошибку... Вера нужна была много раньше, чтоб поддерживать душу, впавшую во грех по пути к Истине. Истина здесь — лишь то, что за Истину примет сам человек, и более истинной Истины не явится ни в одной из химерических идей. Человек останавливается на одной из иллюзий, что для него есть субъективная Истина. А Истина Белариона была в том, что все на свете возможно посчитать иллюзией, но в каждой из иллюзий есть капля Истины всеобщей, слепленной из всех истинных элементов идей. Никак невозможно человеку иметь в распоряжении столько Времени, чтобы испить полноту чувств уже после того, как сознание утвердило власть над эмоциями. Мы должны сначала развиваться душевно, а уж потом — умственно. А если проходить путь обратно, получается все наоборот. Из последних сил остается надеяться слепо, что кто-то завершит невыполненную жизненную задачу, чтобы самому успеть для себя осознать Веру, определений которой не существует, - либо она есть, либо нет. Никто не знает, откуда и зачем? Пока сознание ищет ответы на бесполезные вопросы, Личность постигает последний удар — Настоящий Идеал, что был невидим для недозревшего сердца. Вот оно, явилось что-то свое, личное, наиболее близкое, - и страшно! Страшно, что на этом все и заканчивается, и это уже Страх со Смыслом.
     Глаза Белариона наполнялись пониманием. Он узнал, что те две Химеры, что спорили о Боге, были плодами наоборотной Веры, или Веры, которую пытались сковать умственным определением. И родились Химеры Монотеизма и Язычества, теперь они вынуждены постоянно спорить друг с другом, а любой компромисс явится шутовской концепцией, совершенно нежизнеспособной. Вера не показала ему своих детишек, это было бы совершенно бессмысленно для священника, что говорил прихожанам: «Знаете, о чем мечтаю я, не уповая в этом на Бога, но уповая на людей? Я мечтаю увидеть то время, дожить до того, как всех нас перестанут делить на католиков, православных, буддистов, мусульман, а поделят на верующих и не верующих. И о продлении дней моих лишь за этим молю Бога...» Однажды он сказал следующее: «Обдуманная Вера — это либо целостная религия, созданная в чисто политических целях объединения народа, либо философия, сотканная из догматов существующей Веры, а в философии слишком много противоречий. Обдуманная Вера теряет свое благородное происхождение, а потому слушайте больше свое сердце, чтоб воистину уверовать». В Цитадели Беларион также не встретил пятую Химеру города мертвых — Химеру Духовной Власти; ибо для него не было Власти Духовной. И, хотя Власть порой более устойчива, опираясь на всеобщую религию, но тем она и нечиста более, чем нечиста Власть, опирающаяся только на Закон и Силу.
     А кем же были те пятеро, что развлекались катаньем на качели? Это Химера Времени в тех обликах — Прошлого, Настоящего и Будущего; а также Суета со Сладострастием, что позволяют убить Время. Беларион всерьез и надолго задумался, а когда сделал нужные выводы, то встрепенулся и решил отправиться на поиски Повелителя. Вода чистейшей из рек, журча и блистая, вызвала жажду, и он нагнулся попить. Странное дело: вместо прохлады живого глотка, он поймал губами губы Девы-Русалки, и от губ этих повеяло свежестью.
Здравствуй! А ты кто? - спросил Принц.
Кто угодно, но не Химера, - весело ответила речная нимфа, всплыв на поверхность.
Казалось, она была совершенно нагой, ее легкое платье не скрывало наготы, оно облепило хрупкое тело.
Я — Истина, дитя Птицы-Души. Ты преодолел путь к Истине. Я — самое прочное звено Золотой Цепи! Меня не сломать, я существую вечно и на всех я одна.
Тогда истинно ответь мне: чем знакома мне эта обитель? Где скрывается ее хозяин?
Ты сам ей хозяин, ты создал эту обитель, чтобы наш светлый Повелитель нашел, где укрыться. Оставь свою ношу и следуй за Душой, я сберегу ее и не отдам никому, кроме тебя, когда ты захочешь.
Беларион безо всяких сомнений передал сумку нимфе. И, чуть подумав, что за Душой иногда очень трудно угнаться, он отстегнул и меч, также отдав его с ножнами. А затем по интуитивному наитию обернулся, - за спиной возникла, сверкая царственными красками тьмы, крови и фосфора, величайшая Птица-Душа, хранящая облики всех Химер Острова.