Смерти нет ребята! Глава 2 Николка

Окончательно открыв глаза, я и в самом деле разглядел чью-то маленькую фигурку. Она неуверенно приближалась, пока я наконец то увидел малыша лет шести-семи, в непонятно каких самодельных деревянных сандалиях, и в том же мешке, что мне привиделся в беспамятстве. Пацан был с нечёсаной гривой слипшихся от грязи волос, и  невероятно испачканным чёрной копотью лицом. Что мне бросилось в глаза, то что губки его были бантиком, прямо как у девчонки, но взгляд суров как у профессионального боксёра. Подойдя ко мне вплотную, он нерешительно потормошил меня за плечо, потом, хоть и тоненьким голоском, но решительно произнёс: «Дядька, а дядька, ты жив, чи ни жив?»

На что я, пересохшими губами, прохрипел: «Вроде пока ещё жив, но если не промочу горло, то буду неживым скоро». Тот, видимо правильно понял смысл моего хрипа, или чисто догадался по движению пересохших губ, но достал откуда-то из своих лохмотьев бутылочку с водой и приложил её к моим губам. Я жадно глотнул, раз, другой, и чуть не потерял сознание от нежданно охватившего меня счастья.

- Может ты ещё и голодный, дядько? - прошепелявил малыш после небольшой паузы.

- Может ещё и голодный, забыл, когда и ел в последний раз.

Тот вытянул из кармана какой-то заплесневелый сухарь и протянул его мне дрожащей ручонкой: «Поешь дядько, это я на всякий случай припас».

Я принялся обгладывать тот сухарь, но увидев, что пацан обильно выделяет слюну, бросил это занятие и протянул его ему обратно. Но он, хоть и почти сквозь слёзы, категорически отказался принять его. Немного подкрепившись, я даже нашёл в себе какие-то силы что бы сесть. Прислонившись к дереву, спросил его: «Тебя как звать то, малыш?»

- Я Николаос, а люди меня Николкой кличут, я местный, из деревни Луки.

- А я дядя Митя значит буду. И много вас в вашей деревне?

- Много, наверное. Я не знаю сколько, я считать не умею. Мамка с сеструхой, да титка София, да и ещё есть люди, другие.

-Так отведи меня к ним.

- Пошли дядько Митяй, тут недалече совсем. Я к ним специально и шёл. Вот даже цветочков поднасобирал для них.

Он помог мне подняться, и мы в скором времени вышли на большую поляну, где ещё смутно прослеживались следы давних пожарищ, а вдалеке маячила полуразрушенная церковь с покосившимся крестом.

- И где же все ваши то, деревенские? – удивлённо спросил я малыша.

- Так вот жеж они все, тута. Все в этой ямке и спят. А я прихожу им всё время цветочки приношу, что бы им не грустно там было – сказал малыш, показывая на полузаросший травой холм братской могилы, увенчанный самодельным крестом сверху.

У меня перехватило в груди дыхание и даже подкосились ноги, так, что пришлось сесть на землю.

- И давно они здесь…живут?

- Так с весны ещё и живут. Немцы их туда положили и закопали, но это потом было, а сперва когда фрицы в деревню только входили, меня мамка в окошко выбросила, и наказала бежать до партизанов, да не оглядываться, и не останавливаться. Я и убежал в лес к тем партизанам, а наших тут и закопали фашисты всех, как потом мне дед Стефанос сказывал. Я к ним теперь и прихожу в гости, когда мне совсем грустно становится.

Я обнял его за тоненькую шейку, и немного помолчав, как можно ласковее произнёс, с трудом проталкивая горький ком в горле: «Так их нет тут уже наверняка никого».

- Не ври дядько, мне дед сказывал, что фрицы их тута под крестом и закопали всех! - со слезами, горячо возразил малец.

- Ты понимаешь малыш, как бы тебе объяснить это попроще. Когда людей закапывают, их не на совсем закапывают. Ну точнее не навсегда, а только до ночи. Ночью, когда все спят и никто их уже не может увидеть, они выкапываются и улетают на небо.

- Не ври мне дядько. Как же они на небо улетают, когда у них и крылышков то нетути никаких?

- Это у них пока их не закопали не было крыльев. А как закопали, так крылья и появились, они на них и улетели на небо, и оттуда уже за нами наблюдают. Так что ты зря сюда к ним приходишь, нет их здесь. Не ходи больше.

Ты вот видел гусеницу? У неё ведь до поры, до времени тоже крыльев нету. А как закопается она в свой кокон, так сразу у ней те крылья появляются, и на них она куда хочешь лететь может, потому что она уже не гусеница, а бабочкой становится. Так же и с людьми происходит.

- А ты мене не брешешь, дядько Митяй? – недоверчиво пробормотал белобрысый, вытирая тыльной стороной ладошки слёзы, хлынувшие из глазёнок.

- Да зачем мене тебе брехать то? Зуб даю, что так оно и есть. Мои все там давно уже. И мамка, и дочки, и друзья-товарищи все давно уж там, меня дожидаются. Один из них даже ко мне прилетает в гости иногда, когда не сильно своими делами занят бывает. Вот и тебя он ко мне прислал, похоже.

- А ко мне, моя мамка, что, тоже может прилететь? – с бесконечной тоской и невнятной надеждой пропищал Николка сквозь слёзы.

Дык не только может, но обязана прилетать твоя мамка к тебе. На то она и мамка. Ты вот как спать ляжешь, про неё только подумаешь, а она уже рядом с тобой, сказку сказывает на ночь.

- Оооо! – воскликнул пацан восторженно. - А дед Стефанос казал, что это всё мне только снится. Вот же гад старый! Надурил меня, похоже!

- Так и есть, надурил тот дед тебя. А далеко отсюда партизаны? - спросил я как можно естественнее, что бы не вызвать у парнишки подозрений.

- Та неее, не далече, я утром удираю от них, а вечером уже обратно прихожу, они меня потом шибко все ругают. А титка Настя ругает громче всех, и при этом плачет всегда как маленькая, - наивно ответил ребёнок.

- А меня отведёшь к ним?

- Та конечно отведу дядька Митяй. Ты тоже ж партизан? – спросил он, наивно хлопая ресницами.

- Да, конечно же партизан. Неужто не видно по ранениям моим?

- Ну конечно же видно. Я фашистов раненых никогда не видел. Только дохлых видел. Ну пошли тогда дядько побыстрее, а то не управимся до темна.

- А кушать у тебя ничего нет больше, случайно? А то голова сильно кружится, видать крови много потерял – спросил я нерешительно, без особой надежды на положительный ответ.

- Та полно есть тута еды у меня, сказал малыш, вытаскивая откуда-то из-под дерева помятую кастрюлю с немного подгнившими дикими грушами.

Груши были, не смотря на гниль, до того вкусными, как мне показалось, что я, наверное, половину той кастрюли и проглотил, пока смог заставить себя тормознуться, и предложил поесть пацану.

- Та нее, я не голодный, снидайте дядько все их, я уже наелся от пуза.

Закончив с завтраком, мы собрались уже выдвигаться в сторону нависающих вдалеке гор, но у меня всё ещё не было сил встать на ноги. Поэтому мы просто тихо сидели в тени раскидистого дуба, наслаждаясь тишиной, свободой, и той сверхсрочной жизнью, которую мне Бог вчера снова даровал, для каких то одному ему ведомых целей.

- А ты дядько Митяй много тех гадов-фашистов побил на войне? – первым нарушил тишину пацан.

- Так кто ж их там считал, в бою то? Стрелял как все, и стрелял, пока патроны не кончились. Потом... (я чуть было не ляпнул про плен, но вовремя спохватился), потом вот в партизаны пошёл – продолжил я, только вот своих найти никак не могу.

- А ты рыжего, такого, там не видал случайно фрица? В чёрном плаще, в каске с рогами, да с автоматом в руках?

Мне почему-то вспомнился подстреленный мною на Фиоленте немец, и я твёрдо ответил: "Видал, конечно. Да, конечно же я этого гада встретил, даже последний патрон на него истратил."

- Хоть не убил ты его, дядько?! – истерично вскрикнул, и даже вскочил на ноги парнишка, яростно сжав кулачки.

- Да неее, похоже если и убил, то не до конца, просто кишки немного ему выпустил.

Пацанёнок снова плюхнулся на траву и облегчённо вытер пот со лба, со словами:

«Це ты дядько молодец, бо я ентого гада сам убить должон. За мамку, сеструху, и за наших всех деревенских» - выпалил он горячо, на одном дыхании.

Я был в шоке от такой решимости, но вслух лишь спросил:

- Так чем же ты его убьёшь? Для этого винтовочку надо, хотя бы какую то, захудалую, иметь.

- Та ты не боись дядько Митяй, я смышлёный... - потом, чуть выдержав паузу, видимо сомневаясь можно ли мне доверить эту страшную военную тайну, лукаво улыбнулся и гордо добавил: «И ещё запасливый дюже. Есть у меня винтовочка та. У убитого немца в лесу забрал и схоронил в потаённом местечке. Ещё и гранатки у меня припасены с длинными ручками. Только я сколько их ни кидал они чавой то не взрываются. Подпортились похоже маленько.

На это откровение я ему ответил провокационным вопросом: «А ты чай не врёшь малец? Винтовки они вон какие огроменные, а ты вон какой маленький».

Тот наивно заглотил мою наживку, и зверски перекрестившись торжественно прорёк: «Да вот те крест, дядько! Шоб мене провалиться на этом самом месте!»

- Неее. Не верю. Врёшь ты всё, пацан. Не бывает у малышни винтовочек, ох не бывает – продолжил я раскрутку.

Тот снова подскочил как ужаленный, подлетел к ближайшему дереву, разгрёб листья, и выволок оттуда завернутый в тряпьё немецкий карабин. Потом протянул его мне: «Вот, смотри дядько. Не брехун я какой-нибудь. Чистая ж правда это, а ты вот мне не верил».

Я неторопливо развернул тряпки, открыл затвор, но оттуда выскочила лишь последняя стреляная гильза, и ехидно так произнёс: «Неее малыш. Без патронов ентой палкой можно только ворон гонять».

Тот ещё пуще взбеленился, отрыв рядом с первой, ещё одну ямку, вытащил оттуда немецкий патронташ, и укоризненно протянув его мне, произнёс: «Ты дядько Митяй меня совсем за дурня какого принял, чи шо?»

Открыв патронташ, я чуть не взвизгнул от радости, он был почти полным. На радостях, я вытащил одну обойму и ловко загнал её в магазин, счастливо крякнув при этом: «Ну теперь, мы с тобой малыш снова на коне».

У того взгляд наполнился благородным гневом, и он ядовито прошипел: «Так ты меня дядько надурил что-ли, и хочешь забрать это всё добро себе?»

На что я ему, как можно рассудительнее, произнёс: «Я твоего рыжего фрица не добил?

- Нет.

- А добить то его надо по любому?

- Надо. Ещё как надо добить его, гада.

- А как ты сам с ним, один справишься, если этот винторез больше тебя ростом?

Тот обречённо-озабоченно примолк. Я попытался развить наступление дальше и пустив в образовавшуюся в его обороне брешь, основные свои силы, продолжил:

«А вот ежели нас будет с тобой двое, и у каждого из нас по такой винтовочке будет, нам же легче с рыжим справится с тем будет, у него всё таки автомат? – продолжил я свою атаку.

И это уже была почти что победа! Он счастливо закивал головой, и чуть не взвизгнув от счастья, пролепетал: «Конечно же легче, намного даже легче, дядько Митяй!»

Потом видимо заподозрив какой-то подвох в моих баснях, подозрительно произнёс: «И где ж мы с тобой второй винторез, возьмём то? У меня больше нетути пока»

И тут я одержал новую победу, ласково и вкрадчиво произнеся: «Так мы с тобой ещё одного фрица застрелим из твоей винтовочки, и заберём у него точно такую же. Будет их у нас уже две тогда. Причём не важно, кто из нас это сделает, если мы с тобой всё равно одна команда. Хочь ты, а хочь я» - сказал я, легко возвращая карабин ему, но перед этим незаметно, предательски, защёлкнув предохранитель.

И это была окончательная победа! Тот повелительно улыбнулся, попытался было забросить винтовку себе на плечо, но так больно себя долбанул ею, что аж слезу пустил горькую, и протянул её мне обратно, смиренно произнеся: «Ну ладно, так уж и быть, ты пока сам понеси её, у меня и без неё барахла всякого предостаточно».

Я благоговейно принял этот подарок судьбы и весело вскинул его здоровой рукой на плечо, на лету убрав предохранитель.

- А далеко отсюда партизаны? - спросил я снова пацана как можно беспечнее.

- Та я ж тебе только что рассказывал. Не далеко они отседова прячутся. Я вот утром от них убегаю, а вечером уже обратно прихожу, наивно повторил ребёнок.

- А меня отведёшь к ним? – повторил я снова когда-то заданный вопрос.

- Та конечно ж отведу дядька Митяй. Ты тоже ж партизан – уже не спросил, а подтвердил он.

У меня засосало под ложечкой от мысли что на моём месте мог оказаться фриц, и пацан привёл бы того в отряд, но я спокойно ответил: «Да, конечно ж партизан. Ты же сам это понял по моим ранам».

- Так-то я вам быстро помогу, - счастливо прошепелявил пацан. - Только пошли побыстрее, а то не управимся до темна.

Шли мы тяжело и долго. Дорога петляла по одному ему известному маршруту. По балкам и по расщелинам, по речкам и ручейкам. Самому мне сюда ни за что было бы не добраться. Точно Яшка сказывал, что зама мне своего подошлёт в помощь.

Долго мы шли, шли, пока наконец прямо у меня над самым ухом и раздался хриплый старческий выкрик: «Хенде хох!»

- Всё! Попались! – мелькнула у меня жуткая мысль, но стрелять побоялся из-за ребёнка, а лишь медленно поднял здоровую руку, в надежде потянуть время.

- Вторую тоже поднимай, и винтовку бросай, гад. Бо зАраз точно выстрелю – прокричал какой то мутный дед в шапке – ушанке, с огромной, седой всклокоченной бородой, высовываясь из придорожного куста.

- Не могу, прострелена рука, не поднять мне её.

- Кто ж тебе её прострелил?

- Да кто ж его знает, кто прострелил. В спину стреляли, забыл фамилию спросить – не стал я выдавать секретов, из чьих я буду.

- А кто всё ж таки прострелил? Наши аль немцы? – не унимался дед. «Последний раз тебя гад спрашиваю, и стреляю, если ответ неправильный у тебя будет».

- А тебя гамнючок, - это он обратился к малышу, - Я тебя паршивец, я за ухо подвешу на сучок и розгой всыплю по заднице твоей тощей. Весь отряд снова на ноги поднял поросёнок. Опять к мамке побежал небось?

- Дед Стефанос, не стреляй в него, это наш дядечка, он тоже партизан, его дядько Митяй зовут - всхлипнул малыш. «Он знаешь сколько фашистов набил? – Огромную кучу он их набил. И того рыжего ката чуть не убил, что мамку закопал. Но только у него патроны потом кончились, и тот гад сбежал от него, но уже без кишок».

После этой тирады ребёнок уже зарыдал в полный голос, и мы с дедом наперегонки кинулись его успокаивать.

Когда паренёк перестал всхлипывать, дед тихонько спросил меня: «Ты откуда к нам герой-партизан, убивца рыжего немца, такой пришёл?»

- Из концлагеря бахчисарайского, из ямы расстрельной выполз. Эти вот последние три дырки там и получил, но ни одной смертельной – сказал я, задирая рубаху и предъявляя свои многочисленные ранения.

- Эх, как же тебя сынок то покоцали фрицы окаянные! – охнул дедок разглядывая мои застарелые шрамы и свежие раны.

«Ты чай не в рубашке родился, а сразу в шубе видать, в мутоновой, да с каракулевым воротником, что пули с осколками тебя так старательно стороной обходят, только шкурку слегка портят.

- Так видать ангел-хранитель у меня серьёзный парнишка, он всё под контролем и держит – сказал я полушутя.

- Похоже, что так оно и есть, - согласился старичок на полном серьёзе.

- А что за имя такое у тебя дед такое диковинное? Иностранец что ли?

-Та какой там иностранец. Я местный, грек, из деревеньки Луки, что была когда-то деревенькой, а теперь братской могилой стала. Вот мы, вдвоём только с Николаосом и остались со всей той деревни», - сказал он, указывая на моего героического провожатого.

- Знал я многих греков. У нас их пол Балаклавы было. В основном рыбаки. Пиндосами звались.

- Так ты местный, что ли?

- Да, местный, севастопольский. На морском заводе работал до войны. Потом в ополчение вызвался. До конца обороны дошёл, аж до Казачьей бухты. Там, на 35 батарее и взяли меня гады, когда на прорыв пошли мы, уже контуженного взяли.

- Ой. Да что я тебе зубы сынок заговариваю. Ты ж наверняка с голода помираешь. Надо тебя к нашим скорее вести – спохватился дедок.

- Та не. Николка ваш грушами уже меня попотчевал. Чуть не лопнул я, пока все их осилил.

- И это радует. А то в отряде и самим нам жрать особо нечего. Все наши закладки фрицы ещё зимой подчистили. Шибко голодуем мы. В зиму половина от голода мужиков померла. А вот бабам хоть бы хны тот голод. Двужильные они что ли?

- И что, много тех баб у вас там, - ехидно спросил я?

- У нас баб почти половина, да стариков с детьми ещё треть. Да каждая наша бабёнка, она трёх мужиков в бою стОит. Ты главное не пытайся кого то из них закадрить, а то ненароком ампутируют тебе чегось лишнего. И енто ты ещё легко отделаешься тогда.

- Мы дружно заржали и двинулись дальше в лес.

Скоро показались хорошо замаскированные шалаши, а между ними высыпали эти самые партизаны с партизанками. При виде одной из них, я схватился за сердце, истерично вскрикнул: «Маруся!», так она была дико похожа на нашу погибшую Маруську. Только вроде бы чуть её постарше. На что та сначала смерила меня испепеляющим взглядом. А потом строго отчеканила, как пулемёт: «Я тебе не Маруська, папаша, я Клава, а вот ты похоже - старый похотливый козёл».

Потом помолчала немного и грустно так протянула: «Тебе сколько-то лет? Кобелёк ты престарелый?

- Извини детка, похоже я обознался. Мне 43.

- Я бы тебе столько не дала, папаша.

- А мне уже столько и не надо малышка – ехидно ответил я ей, наивно пренебрегши советом деда, в силу своей природной пошлости, наверно. Ну и конечно же пожалел тут же о своей несдержанности, увидев как эта девица, пылающая благородным гневом вытаскивает из ножен, висящий у неё на поясе немецкий штык-нож. Последнее что мелькнуло в моей пустой голове, это: "Как же наверное будет приятно погибнуть от рук такой горделивой красавицы".

Спас меня лишь гомерический хохот окружающих нас партизан и партизанок.

Клава отчаянно покраснела, пытаясь что-то возразить начала хватать как рыба воздух ртом, потом смачно вернула свой штык-нож на его место в ножнах, и стушевавшись, юркнула в свой шалашик, на последок яростно буркнув себе под нос: "Я тебе гад покажу ещё Кузькину мать".

Когда все окружающие окончательно отсмеялись и уже перестали держаться за свои тощие животы, вперёд вышел седой мужик с маузером в деревянной кобуре на поясе, и хотя был он в гражданской одежде, но явно с флотской выправкой, которая выдавала в нём командира со стажем, и сквозь смех спросил указывая на мою перевязанную руку: «Ты где дед откопал этого недостреленного юмориста?»

-Так это ж не я, это Николка, на могилку убёг к мамке и гдесь в лесу его там и откопал похоже.