Черный принц

По настоянию доктора И. Д., заведующего отделением для особо опасных пациентов, я изложу в письменном виде все, что было мной многократно сказано в присутствии судебных дознавателей и членов медицинской комиссии психического освидетельствования. Несмотря на то, что времена, когда психиатрия применялась в качестве карательного инструмента* прошли, меня терзают сомнения в вопросе, хотелось ли бы мне на самом деле получить признание невменяемости. Облегчит ли подобное решение суда мою участь или же только усугубит ее?

Повторюсь, вероятность того, что я напишу больше, чем уже было сказано ранее, совершенно точно равна нулю.
11-го марта этого года, приблизительно в 9-м часу вечера, В., мой товарищ, нанес мне неожиданный визит. Выглядел он, мягко говоря, встревоженным. Я провел его в гостиную, надеясь, что дело не займет много времени.
Оставив за гостем право расположиться в мягком кресле, сам уселся на край дивана и включил торшер. Комната наполнилась слабым рассеянным светом.
Не дожидаясь моих вопросов, В. стал рассказывать свою умопомрачительную историю, благодаря которой он и оказался у меня. Речь шла о странной игре с применением свечей и зеркал. Слушая его, сначала я пришел в изумление, однако потом заподозрил, что товарищ мой верно задумал надо мной подшутить. И как только он сделал паузу, я не удержался и, рассмеявшись, тотчас воскликнул:

-- Что за бредни?

Это была минута скепсиса. Сомнения мои развеялись очень скоро.

-- Дружище, сколько тебя помню, ты всегда питал странный интерес ко всякого рода чертовщине! -- продолжал я. -- Но должен признать, на сей раз ты превзошел себя. Кто этот, Черный Принц?

Лицо В. побледнело, и его голос опустился до тихого шепота. Он посмотрел в угол комнаты, за мое плечо - самое темное место в гостиной. И только лишь на жалкую долю секунды я вдруг почувствовал внутри холодок. Да, вот теперь я припомнил… это был первый тревожный сигнал.

-- Не произноси его имя вслух, -- вымолвил он,  а его глаза…  они едва не полезли из орбит.

Мой смех снова сотряс воздух в комнате. Хотя через секунду-другую я ощутил неловкость за свое не учтивое поведение. Человек явно был чем-то не на шутку напуган. Но я никак не мог взять в толк, о какой игре он говорил и кто этот пафосный персонаж, одно упоминание о котором вызвало у него животный страх?

-- Не смейся над ним, -- сказал он, дрожа всем телом, -- лучше не злить того, кто приходит на зов.

Но я не унимался и вновь принялся потешаться над сумасшедшим рассказом В., безотчетно отпуская высокомерные шуточки в его адрес и поднимая брови. Позже я признал, что таким образом старался заглушить внезапно пробудившийся во мне страх. И с каждой последующей секундой страх этот все усиливался, пока не достиг своего апогея и не заполнил всю мою душу, словно холодный липкий туман. И я все смеялся. Но смех мой был совсем невеселым. Это был уже смех безумца, нездоровый, дребезжащий...

Понимая, что не могу остановиться, я в ужасе слушал раскаты собственного дикого хохота. Как будто в комнате был еще кто-то третий, и это он, а не я, громыхал, подобно безумному паяцу, заставляя дрожать стены, и повергал моего нежданного гостя во все больший ужас.

В порыве отчаяния я попытался зажать себе рот руками, затем бросился в ванную и окатил себя холодной водой из душа, но эта и все другие мои попытки вернуть над собой контроль не возымели успеха. Я рвал на себе одежду. А затем сжал пальцы на своем горле, надеясь, что, лишившись возможности дышать, я добьюсь своего. Разрывая кожу, мои пальцы погрузились в мягкую теплую плоть и кровь заструилась по рукам. Но я не чувствовал боли. Помню, будто в экстатическом диком танце, точно опьяненный наркотическим зельем, я метался по комнате, слепо ударяясь о стены. Кровь орошала пол. Была испачкана мебель. Мои ноги скользили в луже вязкой крови. Затем, по всей видимости, я потерял сознание.

Очнувшись, я обнаружил себя лежащим посреди гостиной. Мои руки и вся моя одежда были в крови. И я едва сдержал крик, увидев своего гостя с разодранным горлом, словно он стал жертвой дикого зверя. Придя в себя от увиденного, я ощупал и свою шею, ожидая найти на ней ужасные раны -- последствия страшного помрачения, которое мне пришлось перенести совсем недавно.
Я не обнаружил на своем теле и малейшего следа от насилия, какое, как я считал, мог учинить над собой. А потом мой рассудок воспротивился настойчивым догадкам -- и я зашелся громким хохотом. И долго, долго не мог остановиться. Я смеялся, и смеялся... Но на этот раз мне было действительно смешно.

И по сей день я продолжаю смеяться, лишь изредка прерываясь, когда ум вдруг проясняется и осознание случившейся трагедии причиняет мне страшные душевные муки. Но мое безумие -- мое же благословение, ибо благодаря ему я по-прежнему жив. Ведь стоит моему уму вернуть ясность мышления, как сердце тут же пронзает невыносимая боль за то зло, что я сотворил с В., посетившим меня тем злополучным вечером. И неодолимое желание наложить на себя руки пробуждается во мне тотчас.

Но кое-какие вопросы остались для меня неясными. Если я сумасшедший, почему отдаю себе отчет в эти минуты за каждое слово, излагаемое мной на бумаге, в точности приводя на память все события того дня?

Кто же такой, этот Черный Принц, который со слов покойного В. преследовал его до самого моего дома, а до того являлся ему в кошмарных снах? И что В. имел в виду, говоря, "явившийся на зов"?

*Карательная психиатрия - злоупотребление психиатрией, в том числе и в политических целях, чьи методы "лечения" отличались особой жестокостью к пациентам. Основной период приходился на 1960 - 1980-е годы.