Том 1 Глава 9 Тени прошлого

Взглянув на видневшийся вдали лес мачт, Анри предложил прогуляться вдоль берега и, не встретив возражений, направился к воротам, ведущим в порт. По дороге им пришлось пропустить конвой, сопровождавший пленных приватиров в казематы форта. Глядя на связанных попарно англичан, Анри невольно вспомнил другую колонну, проходившую тут месяцев семь назад.

В ноябре 1659 года Победоносная армада возвращалась после крейсирования в Гондурасском заливе, когда с марса увидели неподалёку от Роатана французских флибустьеров, расстреливавших испанское судно. Видимо, в предвкушении богатой добычи морские бандиты были так увлечены, что не сразу заметили корабли Анри. Зато на небольшом торговом галеоне вид развивавшихся красных бургундских крестов приподнял боевой дух команды, готовившейся отражать абордажную атаку. Когда фрегат флибустьеров с зарифленными парусами левым бортом налетел на галеон, «Победоносец» уже был от сцепившихся кораблей на расстоянии четырёх кабельтовых и, продолжая приближаться, начал маневрировать для бортового залпа. Вырвавшиеся вперёд бриг «Дельфин» и фрегаты «Решительный» и «Упорный» левым галфвиндом быстро приближались к месту боя. Солдаты на палубах уже выстроились у фальшборта для стрельбы. Поскольку в Новую Испанию ещё не добралась весть о подписании «Пиренейского мира», орудовавшие под французской комиссией бандиты считались военнопленными и Франция могла потребовать их возвращения за выкуп. Увидев огромное превосходство на стороне противника, лишённые возможности бежать, флибустьеры тут же побросали абордажные сабли и сдались остаткам команды галеона.

Когда без дальнейших приключений израненные галеон и флибустьерский фрегат довели до Белисе, Анри отправил гонца к команданте форта с просьбой забрать пленных. Перед традиционным визитом к губернатору он заскочил на припортовой склад, чтобы отдать необходимые распоряжения. В пути к Пласа де Монтехо Анри и сопровождавший его дон Себастьян услышали возбуждённый гул. На припортовой улице собралась ревевшая толпа. Бушевавшее людское море перекрыл отчаянный женский крик, перешедший в визг. Внезапно всё стихло. Толпа отхлынула, как море при отливе. Стали слышны ругательства и офицерские команды. Солдаты городского гарнизона, сопровождавшие пленных, криками, пинками и древками полупик разгоняли толпу, делая вокруг связанных в две шеренги флибустьеров островок открытого пространства. Первое, что увидел Анри – забрызганных кровью горожан, сбившихся в плотный ряд. Впереди отступивших людей стояла всхлипывавшая молодая женщина. Её лицо, руки и одежда покрывали тёмно-красные пятна. Утирая слёзы, она размазывала кровь по лицу. Это было ужасное зрелище. Не сговариваясь, Анри и дон Себастьян, работая локтями, стали пробиваться к колонне пленных. Подойдя ближе, они увидели связанных попарно за руки и в цепь за шеи пленных со следами побоев. Большинство ударов разъярённой толпы были направлены в головы, но ссадины и кровоподтёки виднелись и сквозь изорванную одежду. Часть флибустьеров остались на ногах лишь потому, что им не давали упасть остальные, сбившиеся в кучу. Прямо напротив всхлипывавшей женщины, стонавшие и покачивавшиеся то ли от боли, то ли от ужаса, пленные поддерживали нечто, отдалённо напоминавшее человеческое тело.

Двое солдат пытались освободить эту обесформленную массу от верёвок. Анри был потрясён, глядя на кровавое месиво, ещё недавно бывшее живым человеком. Даже в своей безмерной неприязни к морским разбойникам с комиссией и без, он не приемлил жестокости. Анри объявил войну пиратству не ради мести, а торжества справедливости. Но можно ли самосуд считать справедливостью? Мысли неслись, словно необузданные кони, разрывая душу: «Этот негодяй наверняка заслужил такую смерть. Может, это гнев божий настиг его руками толпы?», — нашёптывала одна часть его «я», пока солдаты высвобождали от пут изуродованное народным гневом тело. Однако другая часть возмущалась, считая случившееся беззаконием и желала видеть виновных перед судом. «Кто я такой, чтобы оспаривать волю Господа и сомневаться в правильности Его действий?», — взывала набожность к благоразумию. Но как бы Анри не пытался убедить себя в том, что жизнь каждого человека в руках Всевышнего, и только Он может решить, когда и как забрать её, ему не удавалось заглушить мысль о неправильности произошедшего. Его внутреннее чувство справедливости, сделавшее его уважаемым даже врагами, билось в душе, как пойманная птица, и рвалось наружу.

Когда спустя час Анри входил в резиденцию губернатора, он уже знал, что произошло. Та самая молодая женщина, замызганная кровью, немного успокоившись, рассказала, что, проходя мимо колонны пленных, узнала одного из флибустьеров. По её словам, этот подонок участвовал в набеге на небольшое испанское поселение Нуэво-Каньяда-де-Ломопардо, находившееся к юго-западу от Пуэрто-Кабальос. Ана Паэс Паломино, которая тогда чудом выжила, запомнила этого негодяя на всю жизнь. В тот злосчастный день она отправилась в пальмовую рощу за кокосами. Будучи беременной, Ана утомилась и, присев отдохнуть в тени пальм, уснула. Разбудили её крики, доносившиеся со стороны поселения. Испугавшись, она кинулась в сторону реки, берега которой поросли высокой травой и густым кустарником. Спрятавшись в зарослях, затаилась, боясь больше рыскавших в траве людей, чем ядовитых змей. Один из бандитов прошёл совсем близко и остановился в нескольких шагах от Аны справить нужду. При этом он высматривал в зарослях попрятавшихся женщин и детей. Если бы его не отвлёк донёсшийся издали приглушенный плач младенца, то вряд ли сеньора Паэс смогла рассказать Анри о том, что эти нелюди сделали с небольшим поселением.

Несколько дней пираты грабили, насиловали и убивали. Уходя, сожгли деревню. Детей и молодых женщин забрали с собой. Всё это время Ана пролежала в зарослях, боясь пошевелиться. И только когда установившуюся тишину нарушали лишь редкие крики птиц, она отважилась подобраться ближе к тому месту, где был посёлок...

Её и спасшихся двух женщин и мальчика доставили в Пуэрто-Кабальос солдаты, присланные губернатором после того, как видевшие издалека дым рыбаки сообщили о нападении на Нуэво-Каньяда-де-Ломопардо. А затем на торговом флейте Ана попала в Белисе, пытаясь забыть место, где она потеряла не только мужа, но и родившегося преждевременно ребёнка. Встретившись чуть ли не лицом к лицу с убийцей, она буквально потеряла рассудок от мгновенно вспыхнувшего горя, страха и ненависти. Несчастная кинулась к пленному, выкрикивая проклятья, и стала царапать ему лицо, рвать волосы и кричать, кричать, кричать от переполнявших её чувств, загнанных вглубь изболевшейся души. Когда опешившие солдаты и офицер пришли в себя, озверевшая толпа, в которой наверняка было немало тех, на чьих судьбах так или иначе кровавые пиратские лапы оставили свои оттиски, ринулась на пленных…

Анри хорошо помнил, какой шквал тогда бушевал в его сердце. Одна часть его «я» с новой силой убеждала вторую, что руками этой несчастной свершилось Высшее правосудие, но другая сопротивлялась и, в свою очередь, требовала наказания тем, кто совершил и допустил произвол. Тогда Анри не пришлось в споре с самим собой принимать одну из сторон и делать выбор между верой и совестью. Сеньору Альваресу уже докладывали о случившемся. Когда сеньор Рикардо договорил, лицо графа Альменара стало хмурым, как грозовая туча. Некоторое время он молчал, поджав губы. Наконец, взглянув на учтиво склонившего голову Анри, сдержанно произнёс:

— Сеньор Анри, обещаю вам, что офицер, не справившийся со своими обязанностями, будет наказан вместе с конвоирами. В случае каких-либо претензий со стороны Франции я лично позабочусь, чтобы ваша репутация не пострадала…

Анри так глубоко погрузился в воспоминания, что вновь ощутил в груди то облегчение, какое испытал тогда, когда после слов губернатора чувство справедливости, трепетавшее в душе пойманной птицей, вырвалось наружу.

Однако благочестивое состояние, охватившее его, сменилось тревогой. Слишком уж много было воспоминаний за последние две недели. Вот и сейчас это нахлынуло так неожиданно, словно кто-то, ухватив за краешек спрятанное в глубинах памяти событие, вытянул оное на свет божий помимо его воли.

Анри бросил быстрый взгляд на команданте, но вид задумавшегося Эль Альмиранте вернул дона Себастьяна в тот весенний день 1658 года, когда он впервые услышал о частном адмирале Анри Верне. Гранд тогда только прибыл в Гавану из Севильи и в поисках службы обратился к генерал-капитану Кубы и губернатору Гаваны сеньору Диего Ранхелю. Во время обмена новостями сеньор Диего, кроме иного, поведал новоприбывшему аристократу о молодом торговце, подписавшем ещё в 1655 году фрахтовый договор, согласно которому для ведения военных действий против англичан он обязался предоставить свои хорошо вооружённые корабли в распоряжение генерал-капитана. За желание самолично командовать своей небольшой армадой сеньор Анри Верн получил почётное звание «частный адмирал» и с тех пор наносил противнику всё более ощутимый урон.

В то время дон Кристобаль Арнальдо Исаси — бывший губернатор Ямайки, опять готовился к встрече с полковником Эдвардом Дойли и набирал новое войско. Однажды он уже безуспешно пытался отобрать у англичан оккупированный в 1655 году остров, но после почти трёх лет партизанской войны проиграл битву в Лас-Чоррерос. По совету сеньора Диего к бывшему губернатору Ямайки и отправился дон Себастьян, жаждавший добыть славы и показать свою доблесть и воинское искусство, добросовестно вбиваемое в него славными учителями во дворце отца. Дон Кристобаль с удовольствием принял молодого аристократа и предложил ему должность капитана небольшого отряда ополченцев.

Ранним утром 20 мая 1658 года четыреста шестьдесят семь солдат и около сотни офицеров погрузились на четыре транспортных судна и в сопровождении трёх галеонов отправились освобождать Ямайку от захватчиков.

В предрассветном тумане следующего утра они уже высаживались в устье Рио-Нуэво. На второй день высадки их обнаружили три корабля английской береговой охраны. Всё время, пока шёл морской бой, солдаты и офицеры продолжали разгружать транспортные суда, снимать с них пушки и укреплять последними возводимый оборонительный редут.

Испанцам не удалось утопить англичан. Получив незначительные повреждения, те поспешили убраться восвояси. Дону Себастьяну было ясно, что преимущество потеряно, потому как вскоре враг будет знать не только их местоположение, но и количество. Стало быть, встреча с нынешним губернатором Ямайки — лордом Эдвардом Дойли, будет для испанцев менее приятной, чем планировалось.

Предчувствие не обманули – уже на рассвете 25 июня показались паруса десяти английских кораблей. Бой был неравный, и серьёзно пострадавшие испанские галеоны вынуждено отступили. Дон Себастьян с бессильной злостью наблюдал, как, захватив безоружные барки, англичане высаживали на берег солдат под прикрытием корабельной артиллерии. Армия полковника Дойли значительно превышала спрятанное за редутом войско испанцев даже с учётом тех пяти десятков, прибившихся к нему партизан. Попытавшиеся помешать высадке испанцы были атакованы с кораблей и тут же ретировались за свой редут.

Воодушевлённые этим англичане сняли с кораблей тяжёлые пушки и вместо того, чтобы штурмовать редут, стали безнаказанно обстреливать его из мощных орудий, коих не было у испанцев, и чья слабая малокалиберная артиллерия могла лишь бессильно давать о себе знать редкими выстрелами, но не более. Даже самому твердоголовому оптимисту в быстро редеющем войске дона Кристобаля было ясно, что конец близок, а путь отступления захвачен врагом[1]. Но, видимо, святой Себастьян Римский — покровитель дона Себастьяна и всех солдат — услышал молитвы своего тёзки и послал неожиданную помощь.

Никто в испанском лагере не заметил приближения боевых кораблей торговца. Грохот множества орудий, вдруг влившийся в мерную канонаду англичан, прервал отчаянную молитву дона Себастьяна, готовящегося к неминуемой смерти. Свист ядер, летящих на редут, прекратился. Дон Себастьян выполз из небольшого окопа, прикрытого от палящего солнца ветками, и увидел, как и другие испанцы покидают свои укрытия. Грязные измученные люди вглядывались в сторону скрытого за частоколом моря, прислушивались к уханью пушек и крестились. Всё ещё пригибаясь, дон Себастьян поднялся на земляной вал и пролез через пролом в деревянной стене редута. Вытер с лица пот грязным рукавом и глянул в сторону английского лагеря. Менее часа назад он простился с жизнью, но сейчас, истово крестясь, посылал своему святому слова благодарности. Окутанная облаками дыма армада под торговыми и испанскими флагами, посланная Провидением явно по заступничеству святого Себастьяна, била по ненавистным англичанам, зажимая их эскадру полукольцом и тесня к берегу.

С высоты земляного вала было видно, как солдаты лорда Дойли разворачивали часть пушек чтобы оттащить их на пляж для защиты своих кораблей. Внезапно дон Себастьян почувствовал прилив сил. Он вернулся сквозь пролом обратно в лагерь и стал искать глазами дона Кристобаля. Но того нигде не было. Воодушевлённый увиденным, дон Себастьян стал подавать команды уцелевшим испанцам.

Пока молодой офицер, получивший своё первое боевое крещение, собирал остатки войска, молодой торговец, уже не раз топивший англичан и помогавших им пиратов, отдал приказ фрегату и бригу обстрелять вражеские батареи, пока те не успели развернуться к морю.

Дон Себастьян, вокруг которого уже собрались выжившие офицеры и солдаты, подняв к небу шпагу, обратился к ним с пламенной речью. Он понимал, что силы неравны, что англичан много, очень много, но теперь бог был на стороне испанцев, и они это чувствовали. С каждым словом дона Себастьяна рос и крепчал боевой дух стоявших перед ним людей. Испачканные землёй и кровью, потрёпанные, голодные, уставшие прятаться и ожидать смерть, они вдруг обрели уверенность в своей правоте. Даже раненые, но способные держать в руках оружие, присоединились к тому, что теперь снова можно было назвать войском.

— Мы испанцы, и с нами Бог! – кричал дон Себастьян.

— Да! – гулким рокотом ответили ему две сотни глоток.

— Мы утопим англичан в их же крови! – призывал аристократ.

— Да! – перекрывая пушечную канонаду, неслось в ответ.

— Мы вернём Испании Ямайку! – голос гранда звенел, как стальной клинок.

— Да! – ещё сильнее отзывались люди.

— Веди нас! – сказал дону Себастьяну один из офицеров.

И он повёл...

— Сантъяго! Сантъяго и а эйос[2]! – разнеслось над лагерем испанцев, и они побежали по равнине чёрным потоком, сметая на пути опешивших англичан. Далеко впереди громыхали корабельные пушки, застланные от жадных глаз густым сизоватым дымом. Дон Себастьян не ощущал течения времени. Весь забрызганный кровью, он рубил и колол направо и налево. И только уставшее до изнеможения тело выдавало, что бой был долгим. Услышав впереди испанскую речь, остановился. «Мы победили!» — понял вдруг он и оглянулся. Обессиленные, замызганные грязью и кровью испанцы втыкали в землю пики и шпаги и радостно кричали, упав на колени и подняв к небу руки...

После того, как всем раненым была оказана помощь, подсчитаны потери обеих сторон и похоронная команда стала предавать земле убитых, началась погрузка на корабли. Благо, что удалось не только вернуть испанские барки, но и захватить больше половины английских фрегатов.

Пока люди частного адмирала Анри Верна спешно ремонтировали свои и призовые корабли, готовя их к битве за форт Кагуэй, сам Эль Альмиранте готовился к беседе с полковником лордом Эдвардом Дойли.

Сеньор частный адмирал на допрос пленённого лорда Дойли пригласил дона Кристобаля, уже мнившего себя вновь губернатором Ямайки, и дона Себастьяна, ставшего не только героем битвы, но и правой рукой дона Кристобаля. Вот тогда-то дон Себастьян, уже умытый и в вычищенном колете, впервые встретился с Анри.

Наблюдая за сеньором частным адмиралом, ведущим допрос, дон Себастьян невольно восхищался этим простолюдином, подсознательно сравнивая себя с ним. Они были примерно одного возраста, но какая огромная разница в достигнутом между ними! Плебей, который, по дошедшим до дона Себастьяна слухам, сошёл на берег Новой Испании без единого мараведи, через шесть лет уже имел собственную армаду, славу и уважение во всех слоях Тьерра Фирме. Он же, представитель высшей испанской знати, отказавшись от придворной карьеры, стал искателем приключений. Получив офицерский чин от дона Кристобаля лишь благодаря происхождению, едва не погиб в первой же военной операции, и теперь он обязан жизнью этому плебею!

Дон Себастьян едва следил за допросом. И не потому, что, в отличие от сеньора Верна, не владел английским — один из офицеров «Победоносца» успешно справлялся с переводом. Просто дону Себастьяну не удавалось изгнать Анри из своих мыслей. Он чувствовал, что их встреча должна переменить его судьбу, и это будоражило, разогревало кровь и пьянило сильнее, чем бокал агвардьенте. Дон Себастьян вдруг понял, что должен во что бы то ни стало разгадать, в чём секрет успехов этого человека. Именно тогда и пришла мысль, что быть неподалёку от сеньора Верна, участвовать в его деяниях — значит разделить его удачу. И ради этого стоило забыть о разделявшей их сословной пропасти.

После того, как был взят форт Кагуэй и почти без боя под испанскую корону вернулась столица острова — город Сантьяго-де-ла-Вега, дон Себастьян распрощался с губернатором и пошёл проситься на службу к сеньору частному адмиралу.

– Я пришёл к вам с необычной просьбой, сеньор Верн, — гранд упёр взгляд в стоявшего перед ним судовладельца, не смевшего поднять глаза на представителя благородного сословия.

— Чего желает ваше превосходительство? – Анри напрягся. Не имея возможности наблюдать за лицом собеседника, он пытался в тихом и бесстрастном голосе аристократа уловить проскальзывавшие интонации, чтобы угадать настроение.

— У вас есть офицерские вакансии? – живые чёрные глаза дона Себастьяна изучающе буравили сеньора частного адмирала.

Вакансии были. Среди офицерских потерь числился и погибший при абордаже командир пехоты «Победоносца». Эль Альмиранте, как теперь, не сговариваясь, называли Анри все его люди, не предполагая, что на самом деле нужно этому высокородному сеньору, ответил кратко:

— Да, ваше превосходительство.

— Я прошу у вас место офицера на общих основаниях и даю вам право общаться со мной на равных.

Это было более чем неожиданно. На службе у Анри уже были дворяне, но одно дело идальго, чей статус лишь немногим выше его собственного, а их имущество обычно ограничивалось тем, что они имели на себе. Другое дело – испанский гранд, представитель наивысшего сословия, которое не только имело право сидеть в присутствии короля, не снимая шляпы, но и единственное смело называть Его Величество «братом». Даже Фернандо, попав к Анри и попросившись к нему на службу, будучи в то время наследником славного графского рода, дабы не смущать работодателя, скрыл своё истинное имя и положение. Теперь же Анри оказался в сложной ситуации: не будь он представлен дону Себастьяну, тот, по одному ему известным причинам решив наняться на службу к плебею, мог утаить своё происхождение, и вопросов бы не возникло. Различные предположения о том, что могло толкнуть гранда на такой невероятный шаг, вихрем закрутились в голове Эль Альмиранте. Так и не найдя ни единой правдоподобной версии, он решил воспользоваться разрешением аристократа и посмотрел на него в упор.

Дону Себастьяну показалось что пристальный взгляд торговца пронзил его насквозь, заглянув прямо в душу. На мгновение это вызвало у него замешательство, но он тут же справился с удивлением и ответил не менее цепким взглядом. Некоторое время аристократ и плебей в повисшей тишине стояли глаза в глаза, словно пытались прожечь друг друга. Наконец Анри, не переставая рассматривать гранда, нарушил затянувшееся молчание:

— Ваше превосходительство осознаёт, что ему придётся не только подчиняться мне и капитану Энрике, который так же не является представителем благородного сословия, но и блюсти дисциплину и порядки, заведённые на моём корабле? – стараясь скрыть волнение, Анри невольно повысил голос, что придало строгости его словам.

— Если бы это смущало меня, альмиранте, разве бы я пришёл сюда? – голос аристократа был по-прежнему тихий и ровный. От его внимательного взгляда не ускользнуло волнение, покрывшее щёки Эль Альмиранте лёгким румянцем. – Я готов подчиняться регламенту и не претендую на иное обращение к себе, чем то, что будет обусловлено моим чином.

Теряясь в догадках и опасениях, Анри продолжал рассматривать аристократа, не потерявшего некий шарм даже в истрёпанной боями одежде. При этом он лихорадочно искал предлог, позволивший не принимать гранда на службу. Увы, ничего стоящего в голову не приходило, а отказать аристократу без должного обоснования Анри не отважился. Сделав строгое лицо, он предпринял последнюю попытку поколебать дона Себастьяна в правильности принятого решения:

— Мой долг предупредить ваше превосходительство, что я привык к немедленному и беспрекословному исполнению моих приказов.

— Я уже сказал вам, сеньор Верн, что готов подчиняться. Что же продолжает смущать вас? Дело в моём происхождении или и во мне? — неожиданно мягко произнёс аристократ, но на его удлинённом лице не дрогнул ни один мускул, словно оно было из камня.

Анри нахмурился. Он уже понял, что гранд не намерен отступать. Но настойчивость аристократа усиливала зародившееся беспокойство, а отсутствие вразумительного объяснения такой причуде высокородного сеньора пробудило раздражение:

— Всё, что я пока знаю о вашем превосходительстве – это имя, а происхождение на моих кораблях не является ни привилегией, ни недостатком. Команданте, на должность которого претендует ваше превосходительство, кроме иного, отвечает за порядок. Учитывая то, что я не приветствую телесные наказания, вашему превосходительству придётся найти способ завоевать авторитет не только у солдат, но у всей команды. Ваше превосходительство уверен, что справится?

Взгляды мужчин снова встретились. Дону Себастьяну вдруг захотелось рассказать этому уверенному в себе человеку, как он поднял и повёл за собой солдат, но вовремя остановился. Он осознал, что смог это сделать лишь потому, что этот богато и со вкусом одетый простолюдин неизвестно откуда явился со своими кораблями. Дон Себастьян проглотил готовые слететь с языка слова и на мгновение опустил голову, желая скрыть нахлынувшее смущение. Когда аристократ вновь посмотрел на Анри, он уже не казался бесстрастным — лицо пылало, а в глазах вспыхнули озорные искорки.

— А вы проверьте! — произнёс он с вызовом.

Анри с задумчивым видом отошёл к окну и некоторое время рассматривал лениво перекатывавшиеся волны. В адмиральской каюте повисла тишина, нарушаемая лишь мерным поскрипыванием покачивавшегося корабля и плеском воды о корму. Вечерний бриз донёс сквозь открытое окно солёный запах моря и хохот чаек. «Зачем гранду идти в подчинение к простолюдину и менять уют дворца на душный закуток в офицерской каюте? — не давал покоя вопрос, на который не было даже намёка на ответ. — Ну что же, рано или поздно всё становится очевидным!» — и, повернувшись к соискателю, как-то совсем буднично сказал, словно равному:

— Найдите нашего главного боцмана Диего Маркеса. Пусть он ознакомит вас с правилами, поставит на довольствие и представит команде как нового команданте. После вернитесь сюда, чтобы подписать договор, — и показал рукой на выход из каюты, давая тем самым понять, что разговор окончен.

С тех пор прошли два года, насыщенные событиями и богатые боями. Дон Себастьян быстро втянулся в корабельную жизнь с её склянками, ходящей ходуном палубой, хлопками поймавших ветер парусов, ядрёными солдатскими шуточками, весёлыми плясками и заунывным пением моряков. Он давно уже был принят этой разношёрстной корабельной семьёй, где испанские католики дружно делились солониной с нидерландскими протестантами, а под пятиструнную испанскую гитару пелись не только испанские, но и итальянские, голландские и французские песни. Но только в бою по-настоящему исчезал незримый барьер, отделявший аристократа от всех остальных. И лишь беседы с Анри во время спокойных переходов за игрой в шахматы да приглашения к адмиральскому столу напоминали дону Себастьяну о прежней светской жизни. Они были такими разными – карибский торговец и испанский гранд, но в то же время такими похожими своим презрением к смерти и верой в справедливость. Между ними была огромная пропасть сословий, но она не помешала им искренне уважать друг друга.

Как же всё-таки причудливы помыслы твои, Господи!

***

Некоторое время мужчины шли молча. Вновь проснувшийся после сиесты лёгкий бриз принёс с моря запах водорослей и слегка пошевелил края шляпы. Постепенно оживали и улицы.

Бесцельная прогулка незаметно привела в порт.

С тихим шелестом волны лениво наползали на белый песок и, цепляясь за него, словно не желая расставаться, с сожалением откатывались назад. Анри провожал их взглядом, поддавшись царившему на берегу умиротворению. Ещё издали он заметил пришвартованный у пирса бриг. Даже на расстоянии нельзя было не узнать «Чайку». Белизну корпуса подчёркивали черные линии бушприта[3] и планшира на фальшборте. Бриг действительно напоминал эту вездесущую, неугомонную и ловкую птицу.

Любуясь длинным ладным силуэтом и вслушиваясь в заливистый хохот «тёзок» корабля, Анри невольно вспомнил свой первый бой с пиратским шестнадцатипушечным пинком[4]. Тогда его двенадцатипушечная «Чайка», ведомая Энрике Гонсалесом, когда-то рекомендованным начинающему судовладельцу как «один из лучших мастеров Новой Испании», направлялась на Кюрасао с грузом контрабандного какао. Когда на левом траверзе появился небольшой скалистый островок Монхес-дель-Сур, внезапно из глубоко врезавшийся в тело острова бухты выскочил поднявший чёрный флаг трёхмачтовый пинк. Небольшой, быстрый и юркий бриг ловко маневрировал и успешно «плевался» картечью в ответ на цепные книппели пиратов. Картечь и мушкетные пули заметно уменьшили количество «искателей удачи». Справедливо принимая бриг за судно контрабандистов и не рассчитывая встретить на нём большую команду, часть морских бандитов уже выстроилась у фальшборта с абордажными крючьями, когда вдруг на бриге тоже подали сигнал к абордажному бою и «Чайка», вместо того, чтобы воспользоваться попутным ветром и попытаться сбежать, сама рванулась на встречу пинку. Пираты удивились, но они уже предвкушали богатую добычу и слышали звон серебряных песо. «Искатели удачи» не знали, что молодой торговец готовился к подобной встрече долго и тщательно, не жалея ни сил, ни времени, ни денег. И теперь настал тот миг, который должен был подвести итог потраченным усилиям и определить судьбу Анри. Этот первый в его жизни бой принёс отважному моряку, объявившему войну пиратству, не только приз в виде трёхмачтового пинка, ранее отобранного пиратами у испанцев, но и первые потери. В память прочно врезалось как предавали морю тела боевых товарищей. Не забылось и имя старого солдата Мигеля Суареса — самого первого командира отряда морских пехотинцев, который в том первом бою спас Анри жизнь, закрыв его собой от пиратской пули.

— Тяжёлые воспоминания? — вопрос дона Себастьяна вернул Анри в реальность.

Он обернулся, готовый бросить аристократу короткое «да», но увидел не привычную холодную маску, а задумчивое лицо с неподдельным интересом в глазах. Расслабленность, царившая у моря, явно располагала к беседе.

— Вы не задумывались, команданте, почему люди помнят больше плохого, чем хорошего?

Видимо, дон Себастьян ранее не задавался таким вопросом. Он сразу же посерьёзнел, опустил голову и погрузился в размышления. В ожидании ответа Анри подставил лицо бризу и закрыл глаза. Однако, думал аристократ не долго:

— Наверное, потому что плохие воспоминания родились в моменты большой опасности или сильной боли — будь душевной либо телесной. Думаю, они призваны предостерегать нас, дабы мы впредь не совершали действий, их породивших. А хорошие — это награда за правильные решения. Предупреждения полезней поощрений, ибо от второго лишь мимолётное удовольствие, а вот от первого прок несомненный. Наверное, потому Господь и позаботился о том, чтобы плохие воспоминания вгрызались в наши души и не давали нам забыть их.

— Вы истинный философ, дон Себастьян! — Анри взглянул на аристократа с таким любопытством, словно видел его впервые.

Это немного смутило гранда. Но лишь на мгновение. На его лице мелькнуло удовлетворение, а большие глаза цвета жареных кофейных зёрен горделиво сверкнули:

— Тот, кто привык постоянно рисковать жизнью, становится либо философом, либо пьяницей.

Теперь задумался Анри. Перед его мысленным взглядом замелькали лица многих из тех, с кем он ходил в море за последние годы. Анри мотнул головой, отгоняя вереницу образов.

— Вы слишком категоричны, команданте. По крайней мере, есть ещё те, кто живёт одним днём, но так, как будто бог одарил их бессмертием.

Дон Себастьян погладил аккуратную бородку:

— То, что вы сейчас описали, альмиранте, это тоже проявление жизненной философии, так что я всё же прав.

— С вами трудно спорить, дон Себастьян. Даже в беседе вы так же непоколебимы, как и в бою, — Анри ощутил, как нахлынувшее чувство уважения отодвинуло в закутки вопрос, который на протяжении последних двух лет регулярно всплывал в сознании: какая сила привела гранда на «Победоносец»?

— Я никому не намерен уступать, если верю, что правда на моей стороне! — самообладание явно подвело дона Себастьяна: от бесстрастности в голосе не осталось и следа, а глаза предательски сверкнули.

«Ого, как его задело! Да там, похоже, скрыт подо льдом вулкан!», — Анри впервые за всё знакомство увидел у аристократа всплеск эмоций. Он приподнял край шляпы и слегка поклонился:

— Ладно, команданте, признаю своё поражение!

Это почему-то смутило дона Себастьяна. Даже тень от полей шляпы не скрыла румянец, проступивший на его лице. Но сын герцога получил достойное воспитание. Он повернулся к морю, словно хотел посмотреть на нырявших в воду птиц и, указав на «Чайку», как ни в чём не бывало спросил:

— Откуда у вас этот бриг, сеньор Анри? От солдат ко мне дошла одна невероятная история, можно даже сказать: «легенда». Вы могли бы осведомить меня, как далека она от правды?

— Легенда, говорите? — Анри никому не рассказывал, как стал обладателем брига, но и не таил. Просто до сих пор никто его об этом не спрашивал. На «Победоносце» было с десяток матросов, включая главного боцмана, которые служили на бриге ещё до того, как он стал «Чайкой». Они не просто знали эту историю, а были её непосредственными участниками. Возможно, их россказни и стали солдатской легендой. Но как отделить правду от баек, если ты не знаешь, насколько сильно та история за восемь лет обросла небылицами? Но не рассказывать же сейчас всё?..

Анри так старательно пытался выловить в памяти хоть какие-то намёки на «легенду», что непроизвольно стал массировать себе виски. Вспомнилось, как года три назад в Сан-Хуане он с Энрике зашёл перекусить в припортовую таверну. Свободные места оказались рядом с пьяным стариком, который уверял посетителей, что является чуть ли не правой рукой Эль Альмиранте и за кружку пива готов раскрыть все его тайны. Вот только, что именно он «раскрывал» доверчивым зевакам, не вспоминалось.

Дон Себастьян ждал ответа и внимательно наблюдал за Анри. По сосредоточенному выражению аристократ догадался, что тот усиленно пытается вспомнить «легенду», и решил помочь:

— Говорят, вы выиграли его в споре.

Анри с облегчением кивнул.

— А что ещё стояло на кону?

— Моя жизнь, — невозмутимо ответил Эль Альмиранте, но его голос потонул в накрывшим город гулком звоне большого колокола собора Святого Франциска Ассизского. Оба мужчины, не сговариваясь, повернулись в направлении видимых даже отсюда башен и звонницы и, обнажив головы, перекрестились. Анри дождался чтобы последняя звенящая волна, призвав верующих к литургии[5] девятого часа, пролетела над городом и унеслась в море, вернул шляпу на голову и заговорил:

— Возможно, когда-нибудь при случае я расскажу вам эту историю, если она к тому моменту ещё будет интересовать вас, но сейчас я бы хотел посетить литургию. За делами мирскими нельзя забывать и о делах духовных. Вы пойдёте?

Дон Себастьян кивнул, и оба поспешили на Пласа де Монтехо к распахнутым тяжёлым окованным вратам Дома Божьего, носившего имя основателя ордена францисканцев.

------------

[1] До этого момента описанные события полностью соответствуют историческим фактам. В нашей истории эта битва закончилась безоговорочной победой англичан.

[2] «Santiago, у а ellos!» — «Святой Иаков и на них!» — боевой клич испанцев, которые считали своим небесным покровителем святого Иакова. Аналогично русскому «Ура!».

[3] Бушприт — горизонтальное либо наклонное рангоутное древо, выступающее вперёд с носа парусного судна. Предназначен для вынесения вперёд центра парусности, что улучшает манёвренность судна. К бушприту крепится стоячий такелаж стеньг передней мачты (фок-мачты), а также такелаж носовых косых парусов — кливеров и стакселей, которые, однако, появились намного позже описываемого времени.

[4] Пинк или пинка — плоскодонное двух- или трёхмачтовое парусное судно. Использовался с XVII века флотами морских держав для разведки и крейсерских операций.

[5] Литургия часов — в Римско-католической церкви общее наименование богослужений, совершающихся ежедневно в определённые часы в монастырях и некоторых церквях и соборах. Литургия девятого часа проходит в 15 часов. Данные часы связаны с молитвенным распорядком дня монахов, поэтому служба третьего часа совершалась в 9 часов утра, молитва 6-го часа была в полдень, а служба 9-го часа проходила в 3 часа дня. При этом меняется гимн часа, но псалмы остаются прежними.