Пока помню - я живу...

                В Л А Д Л Е Н   Г Р А Б У З О В





            
                ПОКА  ПОМНЮ -
              Я  ЖИВУ…




            











         Жизнь прожить – не поле перейти… Так гласит народная мудрость. Воспоминания… Нет-нет, да и всплывают в памяти какие-то события  прошедшей жизни, лица родных и друзей, а то и просто знакомых, которые внезапно оказываются связанными с настоящим временными ассоциациями. Иногда приходят к тебе во сне те, которых уже давно нет на этом свете, и ты, открыв глаза, вдруг начинаешь в своей памяти как бы прокручивать плёнку назад, к тому времени, когда в твоей жизни произошло что-то, напоминающее тебе о том далёком…  И вот уже раскручивается спираль воспоминаний, обрастая деталями, фактами и вот уже ты весь в прошлом… Текут по реке памяти образы людей, их такие близкие черты, их поступки… А потом, когда иссякнут воспоминания, ты с лёгкой грустью начинаешь задавать себе вопрос: что это было? Зачем память будит в твоём подсознании то спящее время? И что бы это значило? Но нет ответа… Природа мудро поступает с человеческой памятью. Со временем начинает бледнеть и расплываться то, что вчера так ясно и чётко ты помнил. Проходит ещё время, и в твоей памяти остаются только те воспоминания, что были связаны у тебя с какими-то яркими событиями. Всё остальное стирается, как ненужная информация. Видимо природа хранит человека от её переизбытка. По-другому трудно объяснить всё это… 

         

         Выражаю благодарность брату Станиславу, дочери Жанне, племяннице Тамаре Дмитриевой (Грабузовой), другим родным за предоставленные крупицы памяти и помощь при работе над книгой.




























                ОТ  АВТОРА
    По прошествии стольких лет собственной жизни очень сложно всё вспомнить, ибо многое забылось, стёрлось из памяти, остались лишь обрывки событий, особенно мало воспоминаний о детстве и юности. И как укор себе - мало сведений о  родителях. Сейчас, в эти годы, я думаю о том, что когда они были живы, я мало проявлял любопытства к их прошлой жизни, особенно о периоде их молодости. А как бы сейчас это помогло мне в работе над книгой… Но молодость самонадеянна, зачастую черства, эгоистична, невнимательна по отношению к родным, к их прошлому. Поэтому-то и рвутся родственные связи между поколениями, дети забывают о своих родителях, о самых близких кровных для себя людях. И нет прощения такому вот, с позволения  сказать, родству.    Я приступил к работе над этой книгой после долгих и мучи- тельных раздумий. Мои близкие не однажды подталкивали меня к этому.  Их аргументы были таковы: пишешь романы, а почему бы тебе не рассказать другим о своей семье, о своих родителях, о братьях и, естественно, о своём жизненном пути. Как не крути, а семья наша, не совсем ординарная, твердили они. Родители, прожившие тяжёлую жизнь, в самый сложный период нашего государства, отдавали все свои силы служению стране и воспитанию своих детей - четверых сыновей. Судьба им выпала довольно непростая. А когда я возражал, говоря, что есть другие семьи, с более яркими и героическими судьбами, и что нужно писать именно о таких, мне отвечали так: и в чём же дело? Пусть они напишут о себе. Кто против? И тут же,  ненароком, напоминали: но кто лучше знает о своих родных, как не мы, самые близкие люди? Ты не просто должен, а  обязан написать эту книгу в память о них. Возражать против этих аргументов было довольно сложно, и я в конечном итоге согласился. Да и то сказать, мой возраст уже довольно солидный и никто не гарантирует, что моя память через несколько лет будет такой же, как сейчас. А потом уже будет поздно сетовать на то, что многое уже не помнится. Заранее напоминаю читателям, что многие мои рассуждения  о каких-то событиях и конкретных личностях могут нести субъективный характер. Я не претендую на истину в последней инстанции, ведь каждый может иметь собственное мнение о ком-то или о чём-то, посему советую читать это произведение с учётом, что автор может ошибаться или быть необъективен. Что же касается написанного  здесь о моих близких, то читатель может быть уверен в достоверности и точности информации о них. К большому моему сожалению объём повествования о каждом близком человеке нашей семьи неравномерен. Ввиду объективных причин слишком скудной оказалась информация о наших родителях. Те отрывочные сведенья, которыми располагали мои старшие братья, мои воспоминания в конечном итоге и вылились в совсем небольшие по содержанию рассказы об их жизненном пути. По нарастающей идёт повествование о старших братьях… И самый объёмный рассказ получился о себе… Информация о своей личности у любого индивидуума наиболее объёмна в сравнении с другими. Есть ещё один нюанс, который я бы хотел довести до сведенья читателей. Размышляя о нашей жизни перед началом работы над этой книгой, я пришёл к выводу, что будет вполне закономерно моё умалчивание о некоторых подробностях и деталях в истории нашей семьи. Или попросту говоря, я решил не вытаскивать все скелеты из нашего семейного шкафа, выворачивать наизнанку нашу жизнь перед читателями, следуя аспекту народной мудрости, что «простота хуже воровства». Что ни говори, а мы, люди, все разные… Ибо прочитав такие откровения, одни покрутят пальцем у виска, мол, вот чудак-человек, зачем же быть слишком уж откровенным перед всеми; другие попросту не оценят неумную доверчивость; третьим будут просто неинтересны все эти м-м…, исторические тонкости нашей семьи в общем и каждого члена в отдельности…
   

    
      








               
                Памяти моих родных: родителей
                и братьев – посвящается.
   
               
                ОТЕЦ
    Я решил начать своё повествование именно с них, с родителей, которым мы, их дети, обязаны своим появлением на этот свет. И это будет справедливо…
    Итак, наш отец, Грабузов Авксентий Игнатьевич. Родом из староверов. В далёкие времена произошёл раскол в русской православной церкви. Патриарх Никон провёл реформы, которые были приняты не всеми верующими. Вот они и продолжали следовать церковным догмам своих предков. Власть не смерилась с таким положением дел и на староверов начались гонения. У них отнималось имущество, целыми деревнями отдавались в кабалу уральским заводчикам, ссылались на соляные копи, наиболее непримиримых проповедников прилюдно сжигали на кострах, вырывали ноздри, клеймили и угоняли на каторгу. Спасаясь от преследований, староверы бежали из центральной части России в разные стороны. Случилось так, что наши предки по отцу бежали в Речь Посполитую, то есть в государство, граничащее на западе с Россией и объединяющее когда-то Польшу и Литву, и обосновались в районе будущего города Ковно, нынешний Каунас в Литве. Ибо оттуда в средине девятнадцатого века и пришёл в Сибирь наш прадед Калистрат Ипатьевич с женой Екатериной. Они покинули общину вдвоём или был с ними ещё кто-то, сейчас трудно сказать. Каким образом они ушли оттуда, из общины, также неизвестно. С согласия общины вряд ли, потому что староверы строго следовали общинным устоям. Скорее всего, они ушли самовольно в поисках лучшей для себя доли.
    Отец  родился в селе Солдаткино, в нынешнем Тисульском районе Кемеровской области за пять лет до наступления двад- цатого века. Наш дед Игнатий был в этой общине видной фигурой, являясь главой в молельном доме, так называемым духовником или уставщиком. В его обязанности входило проведение молений с чтением старых церковных книг, крещение детей, венчание супружеских пар, отпевание умерших и так далее. Нрава он бы крутого, чтил все заповеди, требовал этого от своих близких и сурово наказывал за малей- шие проступки. Наказание сводились к наложению на прови- нившегося епитимьи, то есть наказания, как, например, ежевечерние молитвы в течение недели со ста или более поклонами. Всё зависело от вины человека. Не брезговал он и физическими наказаниями ремнём или вожжами. Как-то старший сын Савва в страду стащил из погреба кусок сала и разделил с братьями. Отец каким-то образом прознал об этом и так отходил его попавшейся под руку палкой, что тот только через неделю оклемался. Был дед Игнатий физически здоровым, зимой ходил без шапки и рукавиц, несмотря на любой мороз. В общине сурово преследовалось употребление спиртного, курение табака, богохульство, употребление матерных слов, прелюбодеяние. Как-то я спросил отца, мол, что и в самом деле строго соблюдали все эти правила? Он усмехнулся и ответил, что тайком и курили, и пили самогон, да и по девкам шастали…
    В 1914 году грянула Первая мировая война. У отца был призывной возраст и его вскоре призвали в армию. Подготовку он проходил в Юргинском военном лагере, после которой в составе Сибирской дивизии попал на фронт в середине пятнадцатого года. В лагере он освоил пулемёт «Максим» и состоял первым номером в ротной пулемётной команде. Из его фронтовой жизни помню несколько эпизодов, о которых он как-то рассказывал. Он вспоминал об участии в знаменитом Брусиловском наступлении, когда русская армия разгромила австрийцев и прорвала их фронт. Сибирские дивизии были на острие этого прорыва, и отец при этом отличился, за что ему присвоили звание «ефрейтор». Я поинтересовался: «страшно было на фронте?». Он усмехнулся и коротко ответил: «страшно… в любой момент можно было погибнуть…».  На мой вопрос, приходилось ли ему убивать противника в бою, он помолчал, потом нехотя ответил, - приходилось. И рассказал такой эпизод: как-то немцы пытались выбить их из траншей. В самый опасный момент заклинило его пулемёт. Несколько вражеских солдат прорвались к ним и неожиданно появились на бруствере траншеи, где он со своим вторым номером возился с отказавшим пулемётом. Отец успел выхватить наган из кобуры – у пулемётчиков он был личным оружием, - и застрелить одного,  другой в это время штыком ударил его напарника. «Вижу, дёргает немец свою винтовку к себе, косясь вытаращенными глазами на меня, а ножевой штык застрял в теле у моего товарища. И я выстрелил в него несколько раз…». Он тяжело вздохнул и замолчал. Потом он рассказал, что    в конце шестнадцатого года его полк должен был в составе второго Русского экспедиционного корпуса отправиться во Францию, чтобы помочь их армии сдержать натиск немцев на Западном фронте. Произошла задержка с отправкой, а в феврале грянула буржуазная революция и отречение царя Николая от престола. Начинает разваливаться армия, воинские подразделения самовольно оставляют позиции на фронте. С одной из частей возвращается домой и пулемётчик Грабузов.
    Кстати о нашей фамилии… Как это ни странно, но кроме нашей родни в России больше Грабузовых нет. Есть Гарбузовы, есть просто Гарбуз, но никого с нашей фамилией больше не встречались. Старшие братья по долгу военной службы часто меняли гарнизоны, я облетал почти весь Союз, во время отпусков мы колесили по всей стране, но никогда не сталкивались с  другими людьми, имеющими такую фамилию. С появлением Интернета я пытался через поисковые системы выяснить этот вопрос, но в ответ приходили сведенья только о наших родственниках. В конечном итоге мы пришли к такому выводу, что изначально наши предки там, в этой самой Речи Посполитой, возможно, были Гарбузовы, но при переселении в Сибирь, какой-нибудь писарь, заполнявший документы переселенцев, наших родных, из-за невнимательности или будучи в подпитии, просто перепутал  буквы местами. С тех пор и пошёл род Грабузовых. Ну, и вполне вероятно, что Грабузовы были изначально. Другого объяснения мы просто не нашли. Возможно, там, в нынешней Литве, до сих пор живут наши родственники. А ведь тогда, живя в Союзе, можно было бы задаться такой целью и попытаться найти свои корни. И время в отпусках было предостаточно, и имелись для этого средства, особенно у нас, младших братьев. Да где там…  Дороги тогда вели нас на курорты-санатории, да юга… Если бы вложить в те наши головы сегодняшний разум… Только в то время думалось о другом, а не о каких-то там эфемерных родственниках… К великому сожалению теперь…
    Вернёмся к нашему отцу… В первый же вечер  по прибытию домой отец на глазах у нашего деда  достал из кармана солдатских брюк кисет  и закурил. Духовника общины чуть удар не хватил. Как?! Родной сын сделался табашником! Где это было видано! С криками и руганью он выгнал отца из дома. Приютила его родная тётка, жившая в деревне Тамбар.
    Тем временем в России  продолжают происходить невиданные события. Через несколько месяцев, в октябре, в Петрограде  вспыхивает вооружённое восстание, руководимое большевиками, которые захватывают ключевые объекты города: почту, телеграф, телефон, вокзалы, банки и т.д, Разгоняют Временное правительство и провозглашают власть Советов рабочих и солдатских депутатов. Революционная волна катится по всей России. К марту  1918 года происходит захват власти в крупных городах Урала и Сибири. В начале лета восстали против Советов белочехи, которые должны были вернуться к себе на родину через Дальний Восток. Эшелоны с бывшими пленными растянулись по всей железной дороги от Поволжья и далее на восток. Этим воспользовалась контрреволюция, начинается разгром местных Советов. В городе Омске, при содействии этих самых белочехов, создаётся буржуазное временное Сибирское Правительство, вскоре переименованное в Директорию, которая  приглашает возглавить созданные белогвардейские вооружённые силы адмиралу Колчаку. В ноябре Колчак, поддерживаемый белогвардейскими офицерами, производит переворот и разгоняет Директорию. А сам он провозглашается Верховным правителем России. Начинается принудительная мобилизация местного населения в Белую Армию, преследования, расстрелы и казни сторонников советской власти, конфискация продовольствия и имущества у народа, восстановление царских порядков. Тысячи вернувшихся с фронта солдат, приверженцы Октябрьской Революции, вновь берутся за оружие, создавая партизанские отряды и начиная вооружённую борьбу с колчаковцами.
    К одному из таких отрядов под командованием Шевелёва-Лубкова, который действовал в Томской губернии, и примыкает наш отец. В течении двух лет он принимает активное участие в боевых действиях отряда, выполняя разведывательные задания партизанского командования.
    Наш дед, узнав, что сын ушёл к партизанам, проклинает его и предаёт анафеме с амвона. Ненависть к сыну-христопродавцу, как он его называет, доходит до такой степени, что узнав о его приходе тайком в родной дом, отправляется в село Тамбар, где стоит карательная сотня белых казаков и доносит на сына. От неминуемой гибели его спасает мать, узнав, что муж привёл белоказаков в село. Отцу удаётся бежать, но при этом его едва не застрелили. Раненый, он сумел добраться до своего партизанского  отряда. Выздоровев, продолжает участвовать в боевых действиях партизан против белых. После разгрома Колчака приезжает в родное село и при встрече с отцом едва его не убил*. Он никогда не забывал, что отец хотел сдать его карателям. Покидает свой дом и больше никогда они при жизни не общались. После вступления партизанских отрядов в ряды Красной Армии принимает участие в разгроме банд Антонова на Тамбовщине, подавлении восстания немцев в Поволжье, во время которого был тяжело ранен  в ноги. После выздоровления был направлен в органы ЧК-Тиф, которые боролись с эпидемией тифа. Затем демобилизация, и наступает 1925 год, который становится для него знаковым: он вступает в ряды ВКП(б) и знакомится с сестрой товарища, которая становится его женой и нашей мамой. По путёвке райкома партии его посылают на учёбу в Омский сельскохозяйственный институт. Вскоре рождается наш старший брат Валерий, затем Гертруд. Становится проблематичной учёба отца в институте, на агрономическом факультете, вдобавок он тяжело заболевает  и, прервав учёбу, возвращается к семье.  По заданию местных партийных и советских органов на селе, он активно принимает участие в организации первых колхозов в уезде. Зажиточное крестьянство повсюду, за редким исключением, противилось проведению коллективизации всяческими способами: от припрятывания излишек зерна вплоть до его порчи,  и проведению терактов против представителей власти и организаторов проведения коллективизации на селе. В начале тридцатых годов отец уезжает по направлению партийных органов работать в Нарымский край. Там организовываются посёлки спецпереселенцев, сосланных в эти суровые места после раскулачивания деревень. Справедливости ради нужно отметить, что при этих репрессивных методах на местах происходило множество перегибов. В списки раскулаченных зачастую вносились не только кулаки, использующие батрацкий труд, но и те, кто трудился от зари до зари на полях только своей семьёй. Местные комитеты бедноты совместно с органами действовали жестоко, зачастую сводя личные счёты со своими бывшими селянами. Нередко в этих комитетах, кроме бывших батраков и бедняков по определению, заседали и откровенные лодыри и лентяи. Раскулаченным давалось от
-----------------------------------------
*Описано мной в повести «Кровные враги» (Авт.)
силы пару часов для  сбора  минимума  вещей с собой и всей
семьёй их отправляли на места сбора. Затем по железной дороге, на баржах  по  рекам  отправляли  в места  не  столь
отдалённые… Нечеловеческие условия в пути, скудное питание и болезни без медицинской помощи уносили жизни этих людей, в первую очередь детей и стариков. Как говорит статистика, до места назначения добиралось в лучшем случае половина сосланных, а то и меньше. В глухих таёжных местах люди высаживались на берег, строили шалаши и начинали обустраиваться. Возводили бараки, корчевали тайгу под будущие пашни, под неусыпным контролем вооружённой команды. Командир этих конвойных был для ссыльных, как говорят, сам бог, царь и воинский начальник, могущий карать и миловать без всякого суда.
    Вот в одно из таких поселений и был направлен наш отец в качестве агронома. Мама приехала позже вместе с детьми. Некоторые озлобленные ссыльные, не смирившись с таким положением вещей, сговорившись, сбегали из этих посёлков и, сбившись в стаи, начинали борьбу с властью. Доходило до того, что эти отчаявшиеся нападали на посёлки, убивали  представителей власти, а всех, кто соглашался, уводили с собой.  Как рассказывал отец, ложась спать, он всегда клал под подушку оружие. После рождения третьего сына Станислава, семья переезжает в Томскую область, в село Турунтаево, где в сороковом году на свет появился и я.
             Свою малую родину я никогда не видел, ибо меня увезли   
 оттуда родители, когда мне не было и года. Начинается война, отец неоднократно писал заявления в военкомат с просьбой снять с него бронь и направить его на фронт в рядах формируемых добровольческих сибирских дивизий, указывая на свой боевой опыт в Первую мировую и Гражданскую войну. И каждый раз получал отказ… Как-то в очередной раз, когда отец вновь пришёл в военкомат и положил на  стол заявление с просьбой отправить на фронт, военком не выдержал и в присутствии секретаря горкома партии взорвался и накричал на него:
    - Грабузов! Ну, сколько можно повторять тебе, что бронь тебе не просто дадена за красивые глаза! Ты здесь нужен! Понял?!  - и, досадливо махнув рукой, повернулся к секретарю:
    - Ну, хоть вы ему втолкуйте, товарищ секретарь! Достал он уже меня этими заявлениями! Будто без него там с немцем не совладают…
    - Товарищ военком! Так ведь я не на какую-то гулянку прошусь, а на фронт! – упрямо наклонив голову, вновь заявил отец.
    - В самом деле, Авксентий Игнатьевич! Что за ребячество? – секретарь неодобрительно покачал головой. – Что ты военкома от неотложных дел отрываешь? Делать что ли больше нечего?
    - Дак я… - отец не успел договорить, как его перебил секретарь. 
    - Ты член партии, Грабузов! – гневно посмотрел он на него. – Не забывай о партийной дисциплине! Твой фронт на колхозных полях! Армии нужен хлеб! И тебя оставили в тылу, чтобы наши солдаты там – он махнул в сторону окна, видимо, в направлении запада, - шли в бой накормленными, а остальной народ не пух с голоду. Понял!? – и сердито крутанул бритой головой. – Иди уже… работай…   А если я ещё раз узнаю, что ты опять был здесь, вызову на бюро…
    Так и не попал на фронт наш отец. Днями и неделями мотался он по полям в зной и стужу, в дождь и в любую непогодь, делая всё от него зависящее, чтобы собрать урожай на этих скудных степных землях. Трясясь на телеге, запряжённой забракованной старой лошадью, а зачастую на своих двоих, объезжал и обходил поля, помогая колхозным бригадам, состоявших в основном из женщин и подростков. В посевную, не гнушаясь, брался за ручки плуга или таскал с другими борону – не хватало лошадей и быков, - люди впрягались вместо них. Косил сено со всеми, если траву не успело сжечь солнце, что было в те времена смерти подобно. Осенью, в уборочную страду, пропадал на нивах, трясясь над каждым колоском и зёрнышком. Страна напрягала все силы в борьбе со злобным безжалостным врагом и каждый вносил свою малую лепту в этом страшном вселенском противостоянии добра и зла. Недоедая, объезжая угодья в непогоду под проливными дождями, а осенью продуваемый холодными ледяными ветрами, отец тяжело заболел, и его привезли в больницу в бессознательном состоянии
    Отец болел очень долго, лёжа в больнице, а когда непосредственная опасность миновала, его выписали  и ещё продолжительное время он долечивался дома. Мне тогда было года три-четыре и в моей памяти остались некоторые воспоминания того периода. Я сижу на табуретке, болтаю ногами и смотрю во все глаза на отца, а он поёт мне песни. Песни разные, одни он называл солдатскими, из других запомнилась одна, где он пел про дрова: «вот берёзовые дрови, так дрови, хоть и сильно чадят, зато жарко горят…», в общем, что-то в этом роде. Или вот ещё: мама приносит ему что-то в тарелке. Я смотрю на неё и непроизвольно глотаю слюну. Мама видит это и говорит: «Владик, ну-ка иди на кухню. Ты уже сегодня ел…». Я опускаю голову и иду к двери. Слышу голос отца: «Зачем ты так, Тоня? Он же маленький… Сынок! Иди ко мне…». Я поворачиваюсь и иду к кровати, боясь смотреть в сторону мамы. Подхожу к отцу, он протягивает мне ложку: «возьми-ка, попробуй, а то у меня совсем нет аппетита». Я зачерпываю ложкой белый суп. Это так называемая «затируха», молочный суп из муки. Мне кажется, что ничего вкуснее я до сих пор не ел…
    После выздоровления он продолжал работать непосредственно агрономом в колхозах и совхозах. По своему характеру он был прямолинейным, не терпел вранья и фальши, резал, как говорят, правду-матку в глаза всем, независимо от чина. За что нередко и расплачивался, ибо такое поведение нравилось далеко не всем, особенно руководителям недалёким и не любящим принимать во внимание другое мнение. Иногда приходилось переводиться в другие хозяйства, когда не удавалось найти общий язык с руководителем. Особенно он не мог терпеть, когда председатель колхоза или директор совхоза считал коллективное хозяйство своей вотчиной и мог запустить руку в общественный карман. Отец, как настоящий коммунист, не мог закрывать глаза на такое  вопиющее противозаконное поведение, что и выливалось в жёсткую конфронтацию со всеми вытекающими последствиями. Как-то в особенно голодное послевоенное время председатель одного из колхозов, где и работал наш отец, в сговоре с одним из руководителей района, решил отомстить своему агроному, когда тот уличил его в хищении колхозного имущества. Анонимный донос на отца ушёл в адрес районного представителя НКВД, который мечтал отличиться в глазах своего областного начальства, выявив у себя какого-нибудь тайного или явного врага советской власти. Время было тяжёлое, в стране раскручивалась новая спираль репрессий. Стареющий вождь великой страны, впадая в паранойю, вновь решил провести основательную чистку, на этот раз в рядах советской интеллигенции, учёных…  В средствах массовой информации вовсю муссировалось так называемое дело кремлёвских врачей. И тут к неописуемой радости нашего энкавэдэшника этот донос! Ухватившись за него обеими руками, мечтая сделать на этом деле неплохой шаг в своей карьере, он арестовывает отца и передаёт сфабрикованное на него дело на рассмотрение  членам, так называемой «тройки», которая рассматривала такие нарушения закона без суда и следствия, и выносила приговор.*Спас отца от лагеря начальник районной милиции Лисицын, который хорошо знал отца и неоднократно останавливался у нас, когда приезжал по делам службы в деревню. При голосовании в «тройке» по так называемому «делу» отца его голос оказался решающим. В результате нашей семье вновь пришлось поменять место жительства. Так и работал агроном Грабузов на земле почти до
самой пенсии, только последние несколько лет отслужил в земельном отделе местной администрации посёлка Яя Анжеро-Судженского района Кемеровской области. После отъезда из дома по окончании школы последнего сына – меня, родителей потянуло в родные места, где прошли их молодые годы, да и проживали там  самые близкие родственники. Быстро собрались и переехали в пос. Комсомольский  Тисульского района, Кемеровской области, купив там небольшой домик. Советская власть оценила  заслуги отца  перед государством, назначив ему пенсию республиканского значения. Так и жили наши родители, копаясь в небольшом огороде или  проводя немало времени в тайге, собирая грибы и ягоды, благо лес начинался сразу же за огородом. И не было
для них большей радости, как приезд  к ним сыновей с семьями в отпуск. Одним из знаковых событий для нашей семьи стало чествование нашего отца в поселковом клубе по случаю его 75-летия жизни и 50-летия пребывания в рядах коммунистической партии. На это торжество прибыли  все сыновья. Поздравить юбиляра приехали представители израйонной и областной администраций и партийных органов. Секретарь райкома КПСС подробно рассказал о жизненном пути нашего отца, особенно подчёркивая его участие в революционные годы и в гражданской войне, а также о его
---------------------------------------
*Повесть «Тройка» (Авт.)
 

   Авксентий Игнатьевич Грабузов. Наш отец, 70-е годы…   

работе в качестве агронома при становлении колхозного строя в стране, а также в тяжёлые военные и послевоенные годы. Выступлений было очень много от  представителей различных
партийных, советских районных и областных организаций, преподнесены благодарственные письма, грамоты и ценные подарки
    От имени родных и близких выступил наш старший брат, рассказав присутствующим о том, как мы, сыновья, продолжаем жить и работать, идя по пути, завоёванному народом в те далёкие годы революции, активное участие в которой принимал наш отец.  В завершении праздника в честь юбиляра был дан концерт силами районной и поселковой художественной самодеятельности. Словом, всё прошло очень торжественно и многолюдно.
    Но судьба вносит в жизнь каждого человека свои коррективы, к сожалению, когда он и не ждёт от неё никаких сюрпризов. Прошло несколько лет, отец тяжело заболел и
 

                Все сыновья на праздновании юбилея отца


.
 
                Наши родители.  60-е годы.

вскоре закончил свой жизненный путь. Вот уже почти полвека лежит он в той землю, на которой когда-то  сделал первые шаги в жизни…

                МАМА
    По её воспоминаниям их деда с семьёй выслали в Сибирь за участие в крестьянском волнении. Жили они где-то под Гродно в западной Беларуси и были крепостными у богатого польского шляхтича. Видимо условия жизни там были такими тяжёлыми, что в какой-то момент произошло стихийное выступление крестьян. В результате восставшие разгромили и сожгли имение пана. На подавление бунта прибыла царская войсковая часть. Бунт был подавлен, зачинщиков заковали в кандалы и сослали на каторгу. Остальных этапом угнали в далёкую Сибирь, среди которых и оказались мамины предки. В каких годах 19-го века это произошло, мама не знала, но получается, что эти стихийные выступления среди крестьян губернаторства Польша происходили до отмены крепостного права в Российской империи 1864 года. Работая над этой книгой, я просмотрел много материала в Интернете, но ничего определённого о крестьянских волнениях не нашёл и пришёл к выводу, что это, скорее всего, происходило в период между польскими восстаниями за независимость против царской России в 30-х – 60-х годах 19-го века. Возможно даже, что во время этих восстаний, когда подневольные данного пана воспользовались тем обстоятельством, что пан был участником вооружённых выступлений против царской власти, и сожгли его имение. Во всяком случае наш дед Платон родился уже в Сибири и фамилия у его родителей была Грушинские, позднее она трансформировалась в Грушину. Какая фамилия была у нашей бабушки Анны - мама не говорила, но отчество у неё было то ли Юдовна, то ли Юзовна. Вот и приходится теперь гадать, какая кровь течёт в нас, кроме русской. Белорусская –да, а по бабушке, возможно, польская или украинская. Словом – смесь из разной…
    Были они бедняками, наш дед Платон занимался охотой, извозом грузов для золотых рудников. Погиб он, перевозя груз в весеннее половодье через реку Кия. Провалился в полынью и
 утонул вместе с лошадью когда маме было шесть лет, стало быть весной 1914 года. Она помнила отца высоким мужчиной, черноволосым, с весёлым взглядом карих глаз. Среди своих детей, а их было пятеро, особенно любил свою младшую дочь – нашу маму. Когда приходил домой, то у него в кармане для неё всегда находился какой-нибудь гостинец. Придя с охоты из тайги, протягивал ей кусочек хлеба, говоря, что это ей прислал зайчик. На него очень был похож наш старший брат Валерий. Мы, остальные сыновья, похожи на родителей, он же – на нашего деда.
    С отцом у мамы в памяти остались на всю жизнь два события, которые она рассказывала нам, своим детям. Как-то в тайге он со своим другом обнаружил гнездо пчёл в дупле громадной старой сосны. Дождавшись наступления холодов, они спилили сосну и извлекли из дупла несколько пудов мёда. Эта пчелиная семья, видимо, многими десятилетиями собирала мёд, на самом дне он стал твёрдым, как сахар-рафинад. Привезли они домой этот мёд, мама наелась его так, что в течении оставшейся жизни не могла на него смотреть.
    Второй случай произошёл, когда маме было три или четыре года. Был церковный праздник – Пасха. Священник, отец Пётр, с которым отец дружил с детства, вместе играли на улице, гоняли голубей, лазали в чужие огороды – зазвал его к себе, поздравить и отметить праздник. У нашего деда была такая особенность при застолье – он пил только один раз. Если хозяева настойчиво предлагали ему выпить ещё, упрямо твердя типа «ты меня уважаешь?», то дед вставал из-за стола, хватал шапку и, ни слова не говоря, уходил. Отец Пётр хорошо знал эту его черту. Поэтому сразу налил ему полный гранёный стакан водки, выпил сам и не один раз, быстро захмелев.
    - Ты, Платоша, давай, закусывай, - прогнусавил отец Пётр. -Как говорится, чем Бог послал…  - Гнусавил он с детства, как-то они убегали с соседского огорода от разъярённого хозяина и Петька саданулся переносицей о жердину.
    «Неплохо послал Бог хозяевам…», - заметил про себя Платон, окидывая взглядом стол. Жареный поросёнок, начинённый гречневый кашей, домашняя колбаса, солёное сало, жареные караси громоздились горкой на блюде, квашеная капуста с брусникой, всяческие соленья-варенья. Посреди стола исходила паром большая тарелка пельменей. Толстые ломти окорока со слезой,  гранёный штоф зелёного стекла с казённой водкой горделиво возвышался над тарелками в компании графина с тёмно-бордовым взваром. Эта картина была полным диссонансом с домашним столом бедняка, каким был Платон Грушин, хотя в этот праздник жена постаралась так же поставить на стол всё лучшее, что было у них в закромах.
    Гость взял солёный огурец, с хрустом откусил его, заедая водочный вкус, и нацелился было на кусок сала, как вопрос хозяина заставил его убрать руку.
    - А скажи мне, Платоша… Как сам думаешь: отчего ты со своей женой так бедно живёшь? Оба вы работящие, не лодыри какие-то, а вот достатка у вас нету? – воззрился на него Пётр хмельными глазами. Тот пожал плечами, неуверенно произнёс:
    - Видно, так богу угодно. Кто-то ведь должен быть бедным.
    Священник пьяно ухмыльнулся:
    - А ежели я скажу тебе, что бог тут не причём? Что скажешь?
    - Как это не причём? Ты же сам, батюшка, в своих проповедях с амвона провозглашаешь смирение и покорность среди овец божьих? Что он так разделил людей на богатых и бедных? Разве нет? – недоумённо уставился на попа друг детства.
    - Хи-хи-хи! – затрясся в хохоте пастырь. – А ежели я скажу тебе, что бога нет? Ась?
    - Да что ты такое говоришь, отец Пётр? – Платон испуганно глядел на него, чувствуя, как вышибло из него  накатывающий было хмель. – Как это бога нет?
    - А вот так… Нету там никакого бога. Сказки всё это… Выдумали в своё время умники, чтобы держать людишек в повиновении и страхе. – Священник вытянул руку и сжал кулак. – Вот так держать… Понял!?  - гнусаво сказал он, насмешливо глядя на друга детства.
    Мысли лихорадочно крутились у Платона в голове… Никак не укладывалось в его сознание откровение отца Петра. «Что же это получается? Бога нет? И всё, что связано с ним – враньё? И эти его служители постоянно забивали людям головы этой неправдой с одной целью: держать людей в страхе и повиновенье?» – он отвёл в сторону руки, охватившие голову, и взглянул на попа. Тот, кривя рот в глумливой ухмылке, потянулся к штофу. Налил полную рюмку, опрокинул в рот и, нацепив на вилку ядрёный груздь, отправил его по тому же адресу.
    Платон смотрел на его жующий красногубый рот, смахивающий на рот вурдулака, и тяжёлая злоба наполняла его. В лице отца Петра он внезапно осознал весь сонм этих служителей несуществующего, как оказалось, высшего существа, жирующих на труде многих простых людей, постоянно обманывающих и втайне надсмехающихся над ними. Боясь, что он сейчас наговорит многое чего своему другу детства, Платон выскочил из-за стола, буркнул «благодарствую за угощение»  и хлопнул дверью поповского дома.
    Придя домой, он подозвал к себе младшую дочь и снял с её крестик. На вопрос жены: «зачем ты это сделал?», он посмотрел на неё и заявил, как отрезал, что бога нет, это ему только что сказал отец Пётр, и чтобы она больше никогда не брала дочку в церковь и не заставляла молиться. Жена со страхом посмотрела на него и спросила: «не сошёл ли он с ума?».  На что отец усмехнулся и посоветовал ей спросить об этом священника. Так и произошло в этой семье отлучение младшей дочери от религии. Когда отец утонул, мать вновь надела ей крестик и стала брать с собой в церковь.
    С гибелью отца жизнь семьи совсем ухудшилась. Чтобы как-то свести концы с концами мать нанялась в услужение к купцу Буткевичу, туда же пристроила и дочь Тоню нянькой к маленькому ребёнку. Так началась трудовая жизнь шестилетней девочки. Рано утром, ещё совсем сама ребёнок, она должна была бежать в дом купца присматривать за малышом. И так до позднего вечера. Весь день на ногах, то пелёнки сменить, то подмыть ребёнка, то качать зыбку – малыш часто плакал. Стоило ему затихнуть, как у няньки самой закрывались глаза, так хотелось спать. Но спать было нельзя, ибо могла подкрасться незаметно мать хозяина – старая еврейка с крючковатым носом, злющими глазами и больно ущипнуть уснувшую прислугу.
    «Ты уж потерпи, Тонька… - Увещевала её мама. – Постарайся не спать, всё-таки хоть небольшую копеечку, да за тебя хозяин платит. А то придётся тебе идти на паперть милостыню просить». Хорошо к ней относилась в купеческой семье лишь сноха, мать малыша. Была она русской, в еврейскую семью её взяли из бедной семьи, сын купца влюбился в неё за голубые глаза и русые косы, да царственную стать. Так вот, молодая мать, видимо, вспоминая своё тоже бедное детство, нет-нет, да и принесёт маленькой работнице какой-нибудь вкусный кусочек. 
    Шли годы… Разразившаяся война тяжело ударила по всем жителям большой империи, особенно по самым бедным. Сын Александр, призванный на службу ещё до гибели отца, сразу же попал на фронт. Две взрослые дочери были замужем. Старшая, Наталья, жила в Мариинске. Вторая – Настя, работала в тайге вместе со своим мужем Степаном Ивановым, старателем по добыче золота. Как вспоминала наша мама, она после ухода с работы в купеческом доме, по мере сил своих помогала сестре и её мужу промывать золотоносную породу. Муж сестры был по натуре своей добрым человеком и, желая как-то приободрить маленькую работницу, поговаривал: «вот, мол, Тоня, стоило тебе начать помогать, как стали чаще попадать золотые знаки. Вот намоем золотишка,  как в Тисуль попадём, купим тебе новое платье и тёплые нарядные сапожки». За что она была ему благодарна и с большим рвением крутила ручку бадьи, поднимая из шурфа породу, или крутя бутару, так называлось приспособление для промывки песка…
    Пришёл 1917 год, а вместе с ним новые потрясения в жизни России. Отречение царя от власти,  февральская буржуазная революция превратила громадную страну в бурлящий котёл. Новые веяния докатились и до села Тисуль Томской губернии. Вместе с другими школьниками Тоня пробиралась на площадь, запруженной разноликой толпой к помосту и, открыв рот, они в изумлении слушали сменяющихся друг друга ораторов. Хорошо одетых мужчин с красными бантами на груди,   кричащих о войне с немцами до победного конца и  поддерживающих власть Учредительного собрания, сменяли бедно одетые рабочие или бородатые мужики в солдатских шинелях. Они объясняли понятное большинству собравшихся жителей, что войну нужно заканчивать, а власть передать в руки народа. Звучали непонятные для детского уха слова: узурпаторы, экспроприация, большевики, контрреволюция и прочие…
    Вернувшийся с фронта брат Александр попал в аварию на железной дороге и лежал в госпитале в Новониколаевске  (ныне Новосибирск) с переломом ноги и травмой головы. На улицах села появились вооружённые люди, вместо полицейских порядок наводила какая-то милиция. Ходили слухи, что власть теперь находится в руках каких-то Советов. Дальше ещё непонятнее…  Как говорили жители, встречаясь на улице или на базаре, а то и досужие кумушки доносили вести одна страшней другой: мол, на «чугунке» объявились какие-то белочехи, которые везде разгоняют Советы, а тех, кто против них, повсюду убивают, что власть в Сибири у Колчака, то ли царского генерала, то ли адмирала. А его солдаты, которые зовутся белогвардейцами, насмерть запарывают шомполами несогласных мужиков, отбирают хлеб и скот. Что в округе появились партизаны, которые супротив этого самого Колчака. Иногда ночами слышались выстрелы. Как-то Тоня, бежавшая утром в школу, увидела на дороге конный отряд. Одетые в полушубки, с винтовками через плечо, на которых краснели погоны, в папахах. Кто-то из казаков, заметив застывшую на обочине девочку, весело крикнул ей:
    - Эй, девонька! Не скажешь, где тут живёт тёща - мать моей покойной жены? 
    - А как её зовут, дяденька? – наивно спросила она.
    - Зовут – зовуткой, а величают – уткой! – весело заржал тот. Другие казаки дружно загоготали, пока чей-то командный голос не оборвал смех. Так она и осталась стоять, глядя им вслед, не понимая, что она спросила такое смешное…
    Время шло… Где-то через полгода приехал брат Александр из госпиталя с новостями о том, что происходит в сибирских городах. Рассказывал, что при выписки его хотели мобилизовать  в армию Колчака, но потом отстали, увидев, что он сильно хромает. Идёт гражданская война, рабочие и крестьяне под руководством большевиков бьются за свободу с белогвардейцами адмирала Колчака и уже подошли к Уралу. А в тылу у белых вовсю действуют партизаны. Что они есть неподалёку, уже давно говорили среди жителей. Как-то зимой, Тоня рано прибежала в школу, чтобы приготовить класс к занятиям. Дверь оказалась открытой и она в темноте, перешагнув порог и зайдя в коридор, обо что-то споткнулась и чуть не упала. Закрыв дверь и остановившись у порога, она позвала сторожиху, та жила при школе в небольшой каморке.
    - Ну, кого там нелёгкая принесла? – послышался ворчливый голос. Сверкнул свет от лампы, которую держала в руке сторожиха, выходя из-за перегородки. И тут в полумраке Тоня увидела, что весь коридор был заполнен лежащими людьми.
    - Это я, тётя Клава… Тоня Грушина… Я сегодня дежурная в классе!
    - Какая дежурная?! Иди домой, девонька. Сегодня уроков не будет… - Замахала рукой сторожиха.
    - А почему? – не отставала от неё настырная девчонка.
    - Почему… почему… - Проворчала та. – Видишь, школа занята.- Она кивнула в сторону лежавших. - Учиться вам негде…
    - Они, что, спят? – спросила Тоня, не слыша при этом ни дыханья, ни храпа спящих.
    - Спят… мёртвым сном. Мертвяки это, убиенные… Спаси, Господь, их души… - Перекрестилась сторожиха.
    Ужас охватил девочку… Вытаращив глаза, она попятилась назад, чуть не упала, наткнувшись на порог входной двери. Как она выскочила из школы и прибежала домой, она не помнила. Пришла в себя уже в доме… Как потом стало известно, в школе лежали убитые в бою у рудника «Центральный» партизаны. Белые привезли их в Тисуль для опознания.   
    Последующее время мама запомнила, как период жизни, при котором господствовали страх, голод и смерть. В тайге хозяевами были партизаны, в крупных населённых пунктах стояли белогвардейские гарнизоны, по сёлам и деревням проводили карательные рейды казачьи сотни, сея смерть, сжигая дома жителей, подозреваемых в поддержке партизан. Те же в свою очередь нападали на карателей, осмеливались даже на вылазки против вражеских гарнизонов. Красная Армия с боями перевалила Урал и, соединившись с партизанской армией Блюхера, действующей в Оренбуржье и Южном Урале, двинулась вдоль Транссибирской железной дороги на восток, громя армию Колчака и освобождая крупные города. Нанеся крупные поражения белогвардейцам, красные войска заставили их спешно отступать к Байкалу. В конце 19-го года адмирал Колчак был арестован, а в начале двадцатого года расстрелян в Иркутске. Наступило мирное время в Сибири. Правда, совсем мирным назвать его было неправильно. После разгрома белых осталось  какое-то количество тех из них, кто не ушёл на восток вместе со всеми. Оставались уроженцы этих мест, чуть ли не целые подразделения белой армии. Они сколачивались в отряды и продолжали вредить новой власти, которая только начинала укрепляться в Сибири. Зная эти места, поддерживаемые определённой прослойкой населения, которой было что терять: бывшими земледельцами, собственниками промышленных предприятий, зажиточными жителями в сельской местности,  местным духовенством и другими недовольными, эти банды вредили, как могли. Местным органам власти, милиции, отрядам ЧОНа*, активистам приходилось постоянно вести борьбу с вражеским подпольем и бандами в сельской местности.
    Несмотря на все сложности этого периода жизнь постепенно в стране налаживалась. Трудно было найти работу в таком селе, как Тисуль, и мама с подругой пешком уходит в г.Мариинск, а это почти под сотню километров пути. В том городе живёт старшая сестра Наталья и есть надежда, что можно будет там трудоустроиться. И действительно, через какое-то время мама начинает работать в Домзаке, так называлась женская тюрьма, в качестве надзирателя. Такое уж было тогда время – молоденькая девушка и… надзиратель. Помог ей устроиться туда муж сестры. Так наша мама вступила
----------------------------------------
*ЧОН – части особого назначения(Авт.)
во взрослую жизнь. Работает там больше года и, приехав в отпуск домой в Тисуль, она знакомится там со своим будущим мужем, нашим отцом. Как-то придя с братом Александром к колодцу, они увидели там мужчину, который поил коня. Оказалось, что тот хорошо знакомый брата, они вместе возвращались домой с фронта в одной теплушке. Так произошла встреча нашей мамы и отца.
    Мама вновь возвращается в Мариинск. Через какое-то время там появляется её новый знакомый, приехав туда по своим делам. Они проводят свободное время вместе, потом он уезжает, а через полгода, когда мама приезжает в Тисуль, он просит её руки у нашей будущей бабушки Анны. Скромная свадьба в узком кругу друзей и родственников.  Со стороны жениха присутствует только младший брат Евгений с женой. Родители живут за полсотни вёрст в Солдаткино, отец после разрыва с нашим дедом больше никогда не был в родном доме. Через несколько дней после свадьбы молодожёны уезжают к месту работы молодой жены. Там и рождается их первенец - Валерий, наш старший брат. Мама вынужденно
увольняется с работы, и они возвращаются в Тисуль. Молодые родители с трудом снимают маленькую комнату у частного
домовладельца. Мама, несмотря на возросшие хлопоты с маленьким сыном - нянчиться с ним помогает бабушка Анна, - становится на учёт в местную комсомольскую ячейку – в комсомол она вступила в Мариинске. Отец вот уже два года
состоял в рядах ВКП(б).  Они с головой уходят в общественную
работу: собрания, митинги, сбор средств для голодающих, борьба с мелкобуржуазной идеологией, работа по линии ликбеза,* участие по разгрому остатков белобандитов и прочие мероприятия в это бурлящее время молодой Советской
республики.  Через какое-то время отцу выделяют путёвку для учёбы в Омский сельхозинститут – нужны грамотные специалисты для работы на земле. Его принимают в институт, через полгода местная партячейка способствует выделению ему небольшой комнаты в семейном общежитии. И мама, собрав немудрённые пожитки, приезжает к нему.  Начинается новый этап в их совместной жизни.
    Рассчитывать им приходилось только на себя, стипендия у тогдашних студентах была мизерная, жизнь была трудной. Чтобы хоть как-то свести концы с концами мама бралась за
   ---------------------------------------------
*Ликбез – кружки по ликвидации безграмотности(Авт.)
любую работу: убирала комнаты, стирала бельё студентам, да мало ли чем приходилось ей заниматься, лишь бы заработать какие-то деньги на жизнь. Промаявшись так год, родители пришли к единому решению: отец продолжает учёбу, а мама возвращается в Тисуль. Там родные, которые всегда помогут. На летние каникулы отец приезжает к семье. В местном Совете и в уездной партийной организации, когда он пришёл встать на
временный учёт, по просьбе земельного отдела райисполкома, его на лето отправляют в составе комиссии на помощь только что создающимся товариществам по обработке земли – так назывались тогда первые зачаточные коллективные хозяйства на селе. В стране вовсю раскручивался этап ликвидации кулачества, как класса,  и начиналась организация колхозов.
    Осенью отец возвращается в институт, а весной следующего года рождается второй сын. У семьи два ребёнка, маме  одной тяжело с ними и отец прерывает учёбу в институте, закончив третий курс. Высшее образование, даже незаконченное, в те времена было великой ценностью и было востребовано, особенно в сельской местности, где сплошь неграмотное
население руководствовалось при сельхозработах веками выработанными навыками, да местными приметами. Доля
ручного труда достигало 90-95%. Учитывая, что Сибирь - зона рискованного земледелия, урожайность составляла в лучшем случае половину того, что собирали на земле в Европе.
    Несмотря на опасность, которая сопровождала активистов
при проведении коллективизации и наличии двух малых ребятишек, мама, несмотря на протесты отца, тоже принимала
участие в поездках по сёлам для агитации крестьян. И нередко жители деревень больше слушали молодую комсомолку, которая с жаром призывала их вступать в колхозы. Кряхтя, почёсывая затылки, суровые мужики кивали головами, как бы соглашаясь, но принимать решение, круто меняющее их жизнь, сразу не решались. Старший представитель, посланный партией, шахтёр из анжеро-судженских копей, так называемый двадцатитысячник*, откровенно хмурился – срывались сроки коллективизации, а эти чалдоны, как он называл про себя сибирских мужиков на селе, никак не могут понять, что коллективный труд гораздо продуктивнее индивидуального.
    - Я тебе вот что скажу, мил-человек… - Бородатый мужик, в
-------------------------------------------
*Двадцатитысячник – 20 тысяч коммунистов были направлены партией
для проведения коллективизации на селе(Авт.)   
расстёгнутом полушубке, с хитринкой в прищуренных глазах, обратился к шахтёру. – Вот ты призываешь нас вступить в этот… как его?.. – он запнулся, мучительно вспоминая.
    - В колхоз! – подсказал кто-то из обступивших их жителей села.
    - Во-во! В ентот самый колхоз… А вот скажи нам, ты сам когда-нибудь   пахал  землю?  Боронил?  Ходил  по  пашне  с
лукошком и разбрасывал семя? Потом смотрел, как растёт этот хлебушек? А приходил срок, и ты косил, да собирал в снопы? Молотил колосья?  Ссыпал зерно в анбар? Ась? – он, ухмыльнувшись, приставил ладонь к уху.
    Помолчав, уполномоченный покачал головой:
    - Я – шахтёр, добывал уголь из-под земли.
    - Ну, вот…  Однако, опасная у тебя была работёнка. – Уважительно протянул мужик. – Но нашу, мужицкую заботу ты не знаешь. А хошь, чтобы мы тут враз кинулись в новую жисть, как головой в омут. Тут надо покумекать, прикинуть, чё к чему. Тут с кондачка сразу и не решить. Верно я говорю, земляки? – обратился он к селянам.
    - Верно говоришь, Петрович… Колхоз… это вам не поле
перейти… Думать надо… Ха, шахтёр… Хлебушек, он тяжек… Дак, сообча-то легче… Не, надоть подумать… - Неслось вокруг.
          Послушав эти высказывания, Петрович, хмыкнул, глянул на    
       мрачного шахтёра:
    - Слыхал, чё народ судачит? Тото и оно…  Ты нас не понукай, шахтёр. Приезжай эдак через месячишко, поговорим. И прихвати с собой эту молодайку. – Он кивнул в сторону комсомолки, стоящей в окружении женщин села. – Она боле
тебя понимат нашу жисть, пото что здеся выросла…
   … - Вот чалдоны окаянные… - Ругался шахтёр, идя с ней в сторону саней. – Их в лучшую жизнь тянут, а они упираются!
    - Фёдор Иваныч! Так их можно понять! – проронила спутница. – Ведь такого ещё нигде не было…
     - Ты, Антонина, их не защищай! – строго произнёс тот. – Линия партии, вам, комсомолу, хорошо известна:  крестьян организовать в колхозы любой ценой! Ясно?  - и, не дожидаясь ответа, завалился в сани.
    … Закончив собрание в одной из дальних деревень уезда, они  успели отъехать от крайних изб с версту, как в сгущавшихся  сумерках увидели нескольких тёмных фигур, выскочивших из ельника и бегущих наперерез саням. Возница, поняв неладное, приподнялся в санях и, вытянув жеребца кнутом, дурным голосом заорал:
    - В-вы-ру-ча-а-а-й-й-й!
    Конь было присел от неожиданности, потом как бы прыгнул вперёд и намётом помчал сани по дороге.
    - Стой…стой… В бога… душу… мать! – донеслось со стороны бежавших. Гулко хлестнул выстрел… За ним второй… третий…
    Бах… бах… бах… - Шахтёр, вытянув руку рядом с головой комсомолки, зажавшей руками уши от грохота выстрелов, палил из нагана. Антонина открыла зажмуренные глаза и успела заметить, как после очередного выстрела одна из бежавших фигур упала в снег. То ли шахтёр завалил одного из нападавших, то ли тот просто запнулся и упал.
    Пришли они в себя, когда то место нападения осталось  далеко позади. Возница витиевато выругался и обессиленно опустился на сани:
    - Не… Боле я с вами никуда не поеду. – Проронил он, ни к кому конкретно не обращаясь. – Вот укокошат меня, что моя Фёкла с ребятишками будет делать? А их у меня пять душ, один другого меньше. – Он причмокнул, подгоняя коня. – Останется им одно, итить к церкви милостыню просить. Так-то  вот, граждане хорошие…
    Дома, когда Тоня уже успокоилась, муж, помогая снять с неё овчинный полушубок удивлённо присвистнул:
    - А это что такое? – и  показал ей дырочку в воротнике. – Похоже, это от пули…  Ну-ка, рассказывай, жена…
    И она ему всё рассказала. Отец потемнел лицом, повесил одежду на вешалку.
    - Значит так, Тоня! Больше никаких поездок! Баста! – и увидев, что она хочет возразить, повысил голос. – Всё… Ты что, хочешь  ребятишек осиротить? Хватит! Другие найдутся! Завтра же поговорю с секретарём райкома!
    Больше нашу маму ни в какие поездки по деревням не посылали. Как-то вызвали отца в райком партии и сообщили ему, что есть мнение  областного руководства послать его в Нарымский край в качестве агронома на работу среди спецпереселенцев.* На его вопрос – ехать с семьёй или одному? – ответили неопределённо. Мол, смотри сам… На семейном совете решили: поедет он один, осмотрится, а потом
-------------------------------------------------
*Спецпереселенцы – раскулаченные сельские жители, сосланные в отдалённые края(Север Урала, Сибирь) (Авт.)
вызовет их. Словом, через полгода мама поехала с сыновьями, баулами, узлами с домашним скарбом к отцу. Когда она мне рассказывала об этой поездке (одной из многих в её жизни), было просто трудно представить всю сложность и трудность, что выпали на долю нашей мамы, совсем молодой женщины. Двое маленьких детей, младшему три года, старшему пять лет, их надо накормить в дороге, где-то уложить спать. А тут ещё
узлы с домашними пожитками, да и путь неблизкий. Хорошо еще, что до железной дороге  на телеге отвёз брат мужа Евгений, сумел запихнуть их в товарный вагон. Потом пересадка на железнодорожной станции Тайга, да не сразу, а через несколько суток, так и добрались  до Томска.  В городе какую-то помощь оказала родня, муж тёти помог приобрести билет на старый колёсный пароход, который открывал навигацию и следовал в низовье Оби. Маме с ребятишками ещё повезло, им досталось место в каюте 3-го класса, это помещение вмещало не менее десятка пассажиров.  Другие ютились в трюме или на верхней палубе, а кое-кому пришлось поместиться на барже, которую пароход тащил за собой.
    Путь по реке Томь, а потом по Оби продлился более недели, ибо этот «крейсер» шлёпал плицами только днём, а ночь отстаивался у какой-нибудь пристани-деревеньке. Нарым
тогда представлял собой небольшой посёлок, застроенный бревенчатыми бараками, отдельными домами, неказистыми хибарами. В одном из основательно срубленном большом доме  располагалась  администрация  этого  необъятного края, который по своей площади вместил бы не одно европейское государство. И представлял собой бескрайние таёжные просторы с озёрами, непроходимыми болотами, речками и речушками, несущими свои воды в великую Обь.  Малочисленное население края состояло из коренных представителей, главным образом остяков, да пришлых россиян: промысловиков-охотников, рыбаков, живущих в деревнях, расположенных, в основном, по берегам рек.
    Маму с ребятишками встретил отец, ожидавший их не один день. Выделили семье половину добротного дома в одном из созданных недавно посёлков, среди необъятной тайги. Отец был постоянно занят, находясь в разъездах, ибо по делам своей работы ему приходилось налаживать сельхозработы в посёлках спецпереселенцев на основе тех знаний, что он успел  приобрести в институте с учётом местных природных особенностей. Нужно отметить, что работать ему пришлось с теми людьми, которые там, откуда их выслали, работали на земле, сеяли хлеб, разводили скотину и были той частью российского крестьянства, на чём испокон веков держалась  и множила богатства великая Русь.
    Обживаться на новом месте пришлось маме, обустраивая быт. Так и потекли дни, занятые повседневными заботами о детях, о еде, встречая и провожая мужа из поездок, постоянно опасаясь за него. Ибо в этих глухих таёжных местах местные представители власти зачастую проводили непродуманную политику, которая вызывала недовольство среди высланных и без того озлобленных людей за сам факт их переселения сюда на выживание в суровых нечеловеческих условиях.  И это недовольство властью перерастало вначале к скрытному противодействию ей, потом к явным проявлениям террора. Поджигая в поселениях хозяйственные постройки,  убивая представителей власти, активистов, внося в нелёгкую и без того жизнь переселенцев сумятицу и хаос. Сбиваясь в мелкие группы, вооружившись, они  уходили в тайгу, совершая дерзкие  вооружённые набеги на посёлки, вербуя из жителей своих сторонников и уводя их с собой.
    В связи с таким положением для борьбы с набиравшим обороты бандитизмом властью были созданы летучие отряды НКВД, которые располагались в крупных посёлках. Бороться им приходилось с противником, который хорошо знал все тропы в тайге, тайные проходы через топкие болота, был мобилен, передвигаясь зачастую на лошадях, внезапно нападая там, где его никто не ждал, и также исчезал, растворяясь в таёжной глуши. Борьба с этими бандитами шла с переменным успехом, и немало полегло  сотрудников НКВД в схватках с ними
    Вот в таких условиях работали гражданские специалисты, в том числе и наш отец. Опасаясь за жизнь своих близких, он отправляет жену и детей вновь в Тисуль, а сам продолжает работать. Мама приезжает сначала к нашей бабушке, но через какое-то время вынуждена снять комнату у давних знакомых,  потому что у бабушки жил с семьёй брат Александр.
    Через полгода рождается  третий сын, родители называют его Станиславом. Должен отметить, что слишком скуден у меня объём информации о периоде жизни нашей семьи  между началом и концом 30-х  годов. Как я уже говорил ранее, в молодости мы мало интересуемся прошлым наших родных, в первую очередь своих родителей. И вот теперь приходится горько сожалеть, что в своё время, когда они ещё были живы, не интересовался, не расспросил, не узнал толком о их молодых годах, как они жили, о чём мечтали, думали… Вот и получается слишком куцым рассказ о них, самых близких и родных людях… 
     Так что период жизни нашей мамы в эти годы заключался в трудах и заботах о семье и в первую очередь о троих сыновьях. Трое мальчишек, а это не только накормить, одеть и обуть. А сколько бессонных ночей провела наша мама около их, когда какие-нибудь болячки цеплялись к ребятишкам. Потом пришла школьная пора, нужно было своевременно отправить их в школу, не забыть сунуть в портфель или сумку какой-нибудь пирожок или плюшку, а то и просто кусок хлеба. А на руках ещё и маленький ребёнок… По молодости лет мы как-то не ценим тот постоянный незаметный для других этот труд, ежедневный и беспредельный. И уже когда сам становишься родителем, начинаешь осознавать, сколько труда за свою тяжёлую жизнь преодолели эти хрупкие мамины плечи и эти натруженные руки… И становится стыдно за свои вольные и невольные обиды, которые ты сам нанёс ей, зачастую невольно и неосознанно, не задумываясь, что ведь ты ей обязан в первую очередь самым дорогим - своим появлением на этот свет. И хочется стать перед ней на колени, склонить голову и покаянно произнести: «прости, моя дорогая мама, за всё…». Но поздно это уже делать, не перед кем становиться на колени… И от этого становится ещё горше на душе…
    Самый тяжёлый период в жизни, который пережила наша мама в своей жизни – это война. Конечно, можно возразить, что эта тяжкая доля выпала для большинства народа. Да и каким мерилом можно измерить ту тяжесть, что выпала на долю всех и каждого в отдельности. Просто это несовместимо ни с чем…
    После непростой работы в Нарымском крае среди спецпереселенцев отца отправляют на курсы в Новосибирск и по их окончании переводят на работу в Томскую область, в село Турунтаево, где в 1940 году на свет появляюсь я. Стала налаживаться жизнь в стране, что сказалось и на благосостоянии народа.  Перед началом войны отца переводят по каким-то соображениям в Купинский район Новосибирской области.
    Война… Страшнее бедствия для любого народа, наверное, нет на свете. И особенно для тех, кто уже перенёс немало в первой половине ХХ-го века. И первая мировая, унесшая миллионы погибших мужчин, и две революции подряд, и тут же начавшаяся гражданская война. Страшная разруха после её окончания, последовавшие  за ней голодные годы… Ломка вековых народных устоев, связанная с коллективизацией крестьянства, приведшая к тотальному уничтожению частной собственности на селе, что привело  изначально к потере значительной части трудового населения, тех, кто веками кормил Россию. И это тут же сказалось на продовольственном положении огромной страны: вновь голод в ряде районов, приведших к немалым людским потерям. Продолжалось это несколько лет, прежде чем заработал механизм коллективных хозяйств. К концу тридцатых годов положение улучшилось, народ и страна смогли вздохнуть и тут… война. 
    Отец всё время проводил на работе и вся забота по дому ложилась на мамины плечи. Четверо мальчишек, старшему четырнадцать, младшему, то есть мне, всего год. Нас надо накормить, одеть, обуть… В магазинах продукты стали исчезать с полок и в июле 41-го была вновь введена карточная система распределения продовольствия отменённая в 1935 году. На рынке можно было купить большинство продуктов, но цены были запредельные. И что бы хоть как-то свести концы с концами мама устраивается на работу. Ну, а на какую работу могли принять человека без специального образования? Конечно, на самую простую, неквалифицированную. Дома ей помогают по мере своих возможностей старшие сыновья: уборка квартиры, снабжение водой, дровами, отоваривание продовольственных  карточек в магазине и прочие житейские мелочи. Ну и какая-то забота о своих младших братьях, особенно много хлопот доставлял им самый младший, то есть я…  Вовремя одеть, накормить, поиграть и это в условиях, когда старшие ходили в школу. Вот и приходилось возиться со мной брату Станиславу, ожидая, когда вернутся со школы старшие братья или мама с работы. А через год и он пошёл в первый класс… Пришлось маме договариваться с соседками…
    Беда пришла неожиданно… После постоянных и длительных поездок по полям в холодные осенние месяцы, отец основательно простудился и с высокой температурой, без сознания, попал в больницу.  Как вспоминала мама, врачи ей сказали, что положение его очень тяжёлое и всё может случиться. Мол, будьте готовы к самому худшему. Видимо, врач увидел реакцию мамы на его слова – она побледнела, ноги у неё подкосились и если бы он её не поддержал, она бы упала. Можно было понять отчаяние бедной женщины – муж при смерти, четверо ребятишек на руках, да ещё у старшего сына вытащили продуктовые карточки для всей семьи на целый месяц. Глядя на её испуганное и растерянное лицо, врач сказал, что мужу может помочь лекарство, которого у них в больнице нет, но можно попытаться найти в санчасти лётного училища, что было расположено рядом с городом. Да и неплохо бы поддержать больного калорийными продуктами, заметил врач, которых сейчас в больничной столовой просто нет, и которые можно приобрести только на рынке.
    Мама кинулась на аэродром и сумела добиться, что её пропустили на территорию училища. В санчасти она расплакалась и упала на колени перед старичком в белом халате, который оказался начальником медслужбы. Из её сбивчивой речи, прерываемой рыданиями, он понял главное, что муж смертельно болен, и на руках у неё четверо ребятишек. И если она не достанет лекарство, о котором ей сказал врач в больнице, то муж умрёт, а ей самой хоть в петлю лезь. Видимо, её отчаяние так потрясло старого врача, что он достал из шкафа и передал маме это бесценное лекарство. Что это был за препарат, сейчас можно только гадать. Возможно, это были первые антибиотики, поставляемые в СССР по ленд-лизу. Что же  касается продуктов, то мама ходила на базар и продавала те вещи, что ещё были не распроданы из довоенных приобретений. Вот таким образом мама спасла отца, да и нас тоже. Нужно отметить и то обстоятельство, что в те тяжёлые военные времена люди были более отзывчивы и старались, как могли, помогать друг другу. В памяти моей осталась тётя Катя Панина (её фамилии того времени я не знаю), которая работала на метеостанции военного аэродрома и делилась с нами своим продовольственным пайком. Наступала весна, земля оттаивала, и старшие братья с друзьями занимались поисками мёрзлой картошки на колхозных полях. Если везло, то домой возвращались с добычей – десятком грязных картофелин. Отмыв грязь, мама делала из них оладьи. Вкус у них был сладковатый, но всегда голодным ребятишкам они были в радость. С приходом лета народ переходил на подножный корм, добавляя в скудный рацион крапиву, лебеду, из которой делали лепёшки, в них добавляли немного муки, если она была. В основном приходилось обходиться без неё. Когда отца после болезни перевели на работу агрономом в плодоягодный питомник, наше питание летом стало немного разнообразнее за счёт фруктов и ягод. Родители пытались посадить картошку, но бедная почва, знойное лето, отсутствие влаги привели к печальному результату: накопали её меньше, чем посадили весной.  Так и проходило наше военное голодное время…
    Приход Победы в страшной кровопролитной войне народ
воспринял как избавление от постоянного страха за своих отцов, сыновей и дочерей, что сражались на полях войны с этим ненавистным жестоким врагом. Люди верили, что с наступлением мира непременно улучшиться жизнь народа. Но неурожайные два послевоенных года свели на нет эти надежды. Люди в стране выживали, как могли. В магазинах по-прежнему выдавали продукты по карточкам и всё в мизерных количествах. Родители ломали голову над постоянной задачей, как прокормиться. Мама давно не ходила на рынок, все мало-мальски ценные вещи давно были проданы. Да и покупать на рынке было не безопасно, ходили слухи о какой-то банде под названием «чёрная кошка», которая орудовала под носом у милиции не только ночами, но и днём. Могли запросто ограбить, при сопротивлении подрезать или убить. Да ещё говорили, что кто-то обнаружил в пирожке, купленном на базаре, часть человеческого пальца. Что, мол, милиция взяла этого продавца и вышла на банду, которая убивала людей и торговала человечиной. Слухи ходили один страшнее другого…
    В 45-году наш старший брат Валерий, после окончания школы, был призван в армию и направлен на учёбу в Кемеровское пехотное училище. Наши родители, очень гордились этим, а особенно мама, ведь он был её первенцем. Словом, одним ртом в нашей многодетной семье стало меньше. А когда на следующий год он сообщил телеграммой, что едет в отпуск, в доме началась суматоха. Шутка ли сказать – приезжает старший сын, будущий офицер. До сих пор помню, как выступили слёзы на глазах мамы, когда сын переступил порог дома. Да и отец расчувствовался, обнимая его и хлопая по спине. И можно было их понять, как они гордились им, когда вместе шли по улице нашей деревни. Ещё бы, год назад закончилась война и люди, для которых человек в военной форме олицетворял нашу армию, которая разгромила фашистов, почтительно здоровались с ним, хотя был он совсем ещё молодым. И как светились гордостью мамины глаза, когда она видела это.
    Шли годы, вот уже и второй сын закончил учёбу. До призыва в армию, его, как знающего отлично математику за школьный курс, пригласили поработать учителем, которых в то время был большой дефицит, в одной из школ в районе. Мама, собирая ему вещи , не сдерживала слёз, хотя он уезжал не бог весть как далеко. Но таково материнское сердце, острой болью отзывающее на расставание со своим ребёнком. Через год и

 

Наша мама – Антонина Платоновна Грабузова.

он уехал в военное танковое училище, решив пойти по стопам старшего брата Валерия и так же как он стать военным Мама всё так же занималась домашним хозяйством и нами, оставшимися двумя сыновьями. Нужно сказать, что она нас воспитывала в строгости, за всякие провинности мы получали, как сейчас говорят, по полной программе. Не сюсюкала с нами, а коль провинился, изволь отвечать. Дело могло закончиться долгим стоянием в «углу», а то и физическим наказанием: ремнём или прутом, всё зависело от степени вины и наличии предмета в данный момент. Даже отчаянный вопль о прощении не смягчал наказание – дело доходило до логического конца и могло при этом даже иметь продолжение.

 
.   

                Мама вновь на родной земле Кузбасса.

То есть в зависимости от проступка сначала физическое наказание и за ним извольте в «угол». Иногда дело доходило до курьёза, мама могла наказать и без наличия «криминала», то ли неправильно поняв и не разобравшись, как следует. Этим иногда пользовался мой старший брат, подставляя меня вместо себя, рассчитывая, как он потом пытался оправдаться в моих глазах, что мама меня накажет в меньшей степени, ведь я ещё совсем был малым ребёнком. И эти наказания остались в моей памяти, как случаи несправедливого отношения ко мне, что в будущем выработало в моём характере неприятие такого отношения и к чему я относился всегда очень болезненно. Будучи взрослым, анализируя  мамины педагогические изыски,  я пришёл к выводу, что черты моего характера, как  неуверенность в себе, даже нерешительность; зажатость при некоторых коллизиях, даже застенчивость, что особенно проявлялась в молодые годы; желание уступить другим, во вред себе, сказалось негативно в моей самостоятельной жизни. Я не ставлю это в вину нашей мамы, видимо это её понимание становления и взросления человеческой личности было выработано ею теми жизненными обстоятельствами, в которых она сама выросла. По большому счёту я, повзрослев, понял, что, несмотря на эти педагогические «огрехи», мамино воспитание заложило в нас основательный фундамент правильных отношений к земле, на которой мы живём, к 

           Сыновья в гостях у мамы.  80-е годы.

людям, с которыми сталкивает нас жизнь, к труду, что и делает человека человеком.  И конечно же к своей Родине… За что мы, её сыновья, благодарны ей всю свою жизнь…
    Домашние заботы и наше воспитание не ограничивались этим в маминой жизни. Она в меру сил своих работала в страду наравне с колхозниками: на сенокосе, осенью во время уборки урожая, помогала работникам на ферме. Словом, не чуждалась тяжёлого физического труда, за что пользовалась уважением среди колхозников. Так и проходила жизнь нашей мамы в будничных заботах и трудах. Шли годы, выросли дети, в своё время обзавелись семьями и самыми счастливыми днями для неё были те, когда сыновья приезжали в отпуска со своими семьями. Тут уж старалась она как можно лучше всех приветить и чем-то вкусным накормить родных гостей. Быстро
пролетали дни пребывания сыновей с семьями, наступало время отъезда. Мама робко просила, «может ещё побудите немного? А то мы с отцом и не насмотрелись на вас…». Куда там… Нужно же было ехать на «юга», к морю! Иначе, что это за отпуск без знойного солнца, да ласковых тёплых волн? А что здесь? Из всех развлечений тайга с ягодами, да грибами. Ни тебе театра или цирка, или ресторана…  А понять своих родителей, их тоску по своим кровиночкам? Что они считают годы, месяцы и дни до следующей встречи? Примитивный эгоизм молодых брал верх над робкими проявлениями родительского чувства. Потом уже, когда с годами приходит мудрость, и ты уже сам ждёшь встречи со своим чадом, вспоминаешь свою чёрствость и непонимание этой родительской тоски. Да только поздно это осознавать, исправить уже невозможно… Не перед кем…
 
 

             Мама давно одна…

   Пришёл роковой день, когда не стало отца, и мама осталась одна. Ушёл близкий человек, с которым прожили без года полста лет. Непростых, тяжёлых, наполненных постоянными заботами о хлебе насущном, зачастую голодных и холодных…
 Оба отдали от себя всё своё уменье, понимание смысла жизни, все свои силы и возможности, чтобы вырастить достойными людьми четырёх сыновей. И нужно сказать, что львиную долю этого тяжкого труда вынесла на своих хрупких плечах наша мама. Не спала ночами у наших кроваток, когда мы были младенцами или когда болели, мечась в горячечном бреду. Отдавала последний кусок еды, отрывая от себя, в те голодные годы…  При этом не умоляем заслуг нашего отца, которому просто не было возможности из-за своей работы уделять нам, нашему воспитанию столько же времени, как мама.
    Ушёл человек, с которым она делила и радость и горе в такой долгой непростой жизни. Сыновья, обеспокоенные свалившимся на неё одиночеством, предложили ей на выбор переехать к любому из них, осознавая, как тяжело ей будет жить одной. Ведь нужно было постоянно выполнять простую житейскую работу: приносить воду из колодца, с улицы дрова или уголь для печи, топить её; ходить в магазин за продуктами, стирать бельё, просушивать его и гладить, зимой откапываться от снега… трудно всё перечислить… Словом делать ту работу, которая необходима для того, чтобы просто жить…  Но мама, выслушав все сыновьи аргументы, наотрез отказалась куда-либо переезжать. На все наши увещевания она отвечала одно: «И что я там буду делать в ваших каменных коробках? Смотреть из окошка на улицу и чахнуть? Да мне ну никак нельзя отсюда уезжать. На кого я оставлю моего Сеню – вашего отца? Придёт моё время, и я лягу рядом с ним. И давайте больше не будем об этом». Вот так она и отвечала на неоднократные наши просьбы. При всяких повторных наших напоминаниях об этом, она начинала сердиться, и мы вынуждены были в конечном итоге больше не поднимать этот вопрос, полагая, что когда ей станет тяжело нести этот воз одиночества, она согласится с нами. Нужно заметить, что был на наш, сыновий взгляд, ещё один аргумент. Дело в том, что мама так и не нашла общего языка ни с одной из своих снох. Как я уже отмечал, тяжёлая  жизнь, да и наследственность – наша бабушка Анна, по словам мамы, была довольно сурового склада характера, - наложили на неё свой отпечаток. Да и воспитать четырёх мальчишек в такое сложное тяжёлое время лихолетья, что довлело над страной, требовало от неё весь запас жизненных сил. В конце концов, это также сказалось на становлении её характера. Поэтому и становится ясным то недопонимание, которое возникало между мамой и снохами. Те же, по своей молодости и отсутствия по этой причине, естественно, мудрости, не мирились с тем, что мать их мужей в своём доме требует соблюдения её раз и навсегда установленного порядка. И натыкалась коса на камень…
   Вот так и получалось, что к ней в отпуск сыновья потом приезжали без жён, с детьми. Осталась мама без отца, когда ей было шестьдесят шесть лет. По первости она справлялась со
 
 

                Рядом с совсем уже взрослыми сыновьями…

всеми домашними делами сама, да и рядом жили добрые соседи, которые многие годы знали нашу семью и, естественно, нас, сыновей и всегда  были готовы помочь во всём. Так и шло время…  Мы так же приезжали в отпуска со своими уже повзрослевшими детьми, видя, как всё тяжелее становится маме преодолевать житейские трудности, хотя во время приезда старались выполнить всю необходимую работу по дому. Произвести необходимый ремонт, обновить завалинки, покрыть новым материалом крышу, запасти на год дров и угля, починить забор и т.д.   Сначала мы договорились с соседями, что те будут снабжать маму продуктами из магазина, постоянно приносить в дом  воду и топливо с улицы, отбрасывать зимой снег от крыльца и дорожек. Естественно за соответствующую плату…  Но через пару лет стало ясно, что даже при такой помощи маме трудно справляться с простыми мелочами по дому. Нужны были радикальные меры… На общем сыновьем совете было принято решение о дежурстве у мамы, коль она решительно отказалась переезжать к кому-либо из сыновей. Основная нагрузка по дежурству легла на старших братьев, они оба вышли со своей военной службы в отставку и располагали более свободным временем, чем мы младшие, так как продолжали работать. Вот так мы и решили эту проблему…  Чьё дежурство выпадало на весну, то в его обязанности, кроме обычных домашних дел, входила посевная на огороде и уход за тем, что там росло. В летний сезон очередной дежурный занимался заготовкой дров и угля, естественно, огородом, а так же добычей таёжных даров. Из ягод варилось варенье, какие-то из них сушили; грибы жарили, варили супы, солили и так же сушили. Ну, а осенью происходила уборка урожая с огорода. Словом в нашем хозяйстве проходил весь цикл сельхоз работ, как и у всех жителей посёлка.
 

             Время «дежурства» у мамы…  80- е годы.

    Таким образом мы продежурили у мамы шесть лет. Некоторые  местные жители этого посёлка первое время наших дежурств скептически относились к этому, говоря, мол этим братьям скоро надоест ездить сюда, мать сдадут в
богадельню и вся недолга…  Но год шёл за годом, а мы продолжали приезжать к маме, сменяя друг друга. И такие разговоры сошли на нет, люди стали уважительно говорить о нас, мол, вот каких сыновей вырастили Грабузовы – мать свою не бросили, постоянно живут с ней. Мы же считали, что отдаём свой сыновий долг нашей маме, скрашивая своим участием её последние годы жизни. Нужно отдать должное нашим семьям, наши жёны и дети отнеслись к нашим дежурствам с должным пониманием, за что им от нас отдельная благодарность.     Редко кто умирает просто от старости… В пожилом возрасте организм изнашивается, иммунитет слабеет, к человеку начинают цепляться различные болячки. Не обошли они и нашу маму… Несмотря на нашу заботу, систематические вызовы местных врачей, приём рекомендованных лекарств, болезни неуклонно подтачивали её организм и в ноябре девяностого года на восемьдесят третьем году жизни наша мама покинула этот мир. Успокоилась она на местном кладбище, на сопке, поросшей соснами, рядом с нашим отцом, как и завещала. Последующие годы, мы, их сыновья,  периодически навещали обитель вечного забвенья, приводя в порядок последний приют наших родителей. К сожалению, по известным причинам, последние годы приезжаем туда только мы, младшие сыновья…

                В А Л Е Р И Й

 

    Наш старший брат…  Первенец родителей… Родился в городе Мариинске на десятый год после свершения Октябрьской революции. Его детство было таким же, как у сотен и тысяч детей в новой стране, строящее государство социального равенства – социализм. Детские ясли, первый класс школы, вступление в  пионеры… Когда началась война, он, старший сын, стал опорой для мамы, помогая ей во всех домашних делах. Особенно возросла ответственность у него, когда заболел отец. Как потом рассказывала мне мама, все заботы по наведению чистоты в доме, опека над младшими братьями, отоваривание продуктовых карточек легло на его плечи. Я смутно помню своего старшего брата в тот период, только некоторые эпизоды… Его отчаяние, когда у него в магазине вытащили эти карточки на всю семью. Они выдавались на целый месяц, и каким образом мы тогда выжили, я не помню. Вот он заступается за меня перед другими братьями, когда те ненароком обижали меня. Помню, как он удивлялся, когда я, карапуз, обыграл его в шахматы, и он привёл к нам своего одноклассника, который был чемпионом города по шахматам. Тот сыграл со мной партию и сказал, что если я и дальше буду ими заниматься, то стану чемпионом мира. Это так врезалось мне в память, что помню его слова до сих пор. Ещё я помню момент, как мы все братья сидим за столом, а мама разливает суп из кастрюльки. Брат Гера незаметно сыплет Валерию соль в тарелку и, заметив, что я смотрю на эту картину, показывает мне кулак. Старший брат черпает ложкой раз, второй, потом кривится и по очереди смотрит на нас. Когда он переводит взгляд на меня, я непроизвольно киваю на Геру. В тот же момент ложка звонко щёлкает того по лбу. «Он мне насыпал соли…», - объясняет свой поступок Валерий на мамин вопрос. Наказание следует незамедлительно – второй брат плетётся в угол, вновь незаметно грозя мне кулаком. Вечером я выхожу во двор, а когда сворачиваю за угол дома, меня ожидают Гераи Стас. «Ты почему, Владька, ябедничаешь? – грозно спрашивает меня второй старший брат. – Ябедничать, брат, нехорошо…». Он неожиданно щелчком лупит меня по лбу, я громко воплю от боли и обиды. «Ябеда… ябеда…», - подпрыгивает на месте и кривит мне рожицы Стас. «Вы что это над малым издеваетесь? – раздаётся чей-то голос и из-за угла появляется Валерий. Два моих братца испуганно оглядываются и тут же во всю прыть скрываются за ближними кустами. Я продолжаю реветь, мой старший брат приседает передо мной: «не плачь, Владик… Я им покажу…». Он вытирает мне слёзы, берёт меня за руку и мы идём домой. Видимо, такие вот моменты, основанные на ярко выраженных эмоциональных переживаниях, и остаются в памяти на всю жизнь.
   Закончив девятый класс - шёл 44-й год,- Валерий неожиданно заявляет дома родителям, что они, несколько одноклассников,  решили бросить школу и идти добровольцами на фронт, а то война закончится без их участия. Родители еле его отговорили от этого опрометчивого шага. Несколько его друзей всё-таки не стали больше учиться и их зимой призвали в армию. И, как я потом слышал от Валерия, они попали на войну с японцами и двое его одноклассников погибли. Как-то он приходит домой с несколькими своими школьными друзьями. Как мне кажется, они пришли после окончания школы. И, возможно, чтобы попрощаться с моим братом, который уезжал учиться в военное училище. Одна из девушек, красивая с пышной причёской на голове, гладит меня по голове и протягивает мне конфету в бумажке. Это будущая жена моего старшего брата Люба. 
    Брат приезжает в отпуск через год. На нём военная форма с блестящими пуговицами, которые он начищает почти каждый день. У него есть специальный вырезанный прямоугольник с прорезью и отверстием, куда он вставляет пуговицы на форме, смазывает из жидкостью из небольшой баночки, затем драит их щёткой и окончательно наводит блеск бархоткой. Я уже знаю, что эта жидкость называется оседол и я ему отчаянно завидую. Тут же решаю, что когда вырасту, то пойду учиться на военного и так же буду чистить пуговицы до зеркального блеска. Помнится ещё один эпизод… Вернее, воспоминания Валерия, которое позже вспоминала мама. Когда они, будущие курсанты, прибыли в училище и их завели в столовую, он чуть не заплакал, когда увидел на столах тарелки с лежащими на них ломтями хлеба… Он вспомнил о тяжёлых временах во время войны и вечно голодных своих младших братьев…
    Вот мы с ним идём по улице, и я вижу, как горят завистью глаза у встречных ребятишек. Я гордо прохожу мимо, глядя на них свысока, ведь больше ни у кого из них нет такого брата. На следующий день в школе – я уже ученик, - на расспросы про него, я солидно отвечаю, что он скоро станет офицером и у него будет самый настоящий пистолет. Мои одноклассники завистливо сопят, сражённые таким обстоятельством, и только рыжий Петька старается принизить моё над всеми превосходство. «Подумаешь, ахвицер… - как-то глумливо он коверкает слово, - на войне-то с фашистами он не был. И чё ты хвалишься? – он ехидно кривит свои тонкие губы. – Вот мой брат, у него даже медаль есть. Он этих фрицев целыми пачками стрелял, не то что твой…», - и презрительно плюёт мне под ноги. Я напрочь сражённый этим аргументом, подавленно молчу, не зная, что на это ответить.  Петька, видя моё замешательство, вновь ехидно ухмыляется. Меня спасает школьный звонок.  Домой я прихожу подавленный и на вопрос мамы, уж не получил ли я двойку или чего-нибудь набедокурил, я всё выкладываю родителям. Хорошо, что брата нет дома, он ушёл со Стасом на речку. Отец треплет меня по голове и говорит, что Петькин брат на войне не был и победу над Японией встретил в эшелоне, который шёл на Дальний Восток. А как же медаль? – спрашиваю я его. Их давал всем военным, кого посылали туда, на войну с японцами, даже если кто-то не участвовал в боевых действиях. – Отвечает он. И мне становится легко от мысли, что Петька всё выдумал от зависти.
    Приезд Валерия в отпуск, а потом и брата Геры, который тоже поступил в военное танковое училище, были для меня незабываемым праздником. Мы вместе ходили на рыбалку, или в лес. Посещали редкие киносеансы в деревенском клубе, когда из районного центра добиралась до нашей деревни кинопередвижка. Иногда мы, ребятишки, тайком приходили в тот же клуб, когда там молодёжь отплясывала разные танцы. Мы жались по тёмным углам, и я с замиранием сердца смотрел, как мой брат танцует и с кем. Деревенские девицы наперебой сами приглашали будущего офицера на танец, ибо на кавалеров в послевоенные годы был большой дефицит. Немало их, которые сейчас могли бы отплясывать с ними, остались лежать в сырой земле от Москвы до Берлина. Те же, что вернулись домой, в спешном порядке переженились, как бы навёрстывая упущенное за годы войны. А тут на танцах молодой симпатичный парень, да ещё при погонах. Чем чёрт не шутит, а вдруг положит глаз на какую-нибудь местную красотку? А это возможность уехать из деревни, посмотреть мир, да и будущее у военного человека определённое и обеспеченное по тем меркам времени. Особенно старалась завладеть вниманием брата дочь председателя колхоза. Самое смешное, но мне почему-то в памяти осталось не её лицо, а ноги в аккуратных хромовых сапожках, эдакие полные и белые. Эти танцы в клубе имели продолжение в нашей жизни. Дочка нажужжала своему отцу-председателю о своих чувствах к Валерию и тот, ничтоже сумняшеся, решил проявить инициативу в таком деликатном деле. Выбрав удобный момент, заявил нашему отцу, что было бы неплохо породниться: «мол, у тебя сын, будущий офицер, у меня дочь, красавица и мастерица на все руки…». Ошеломлённый таким напором отец поговорил с Валерием. Тот только посмеялся над таким предложением, а председатель, понимая, что ему отказали, затаил злобу на несговорчивого агронома. Всё это вылилось в поклёп на нашего отца в НКВД, и о чём я описал в начале своего повествования о нём. Так что повторяться не буду…   
   Дни отпуска брата подходил к концу, и такая наступала горечь в моём сердце, когда приходило время его отъезда.  Казалось, что меркнет белый свет и так становилось больно. Видно, мои переживания при расставании так явно выражались на моей физиономии, что брат слегка улыбался и говорил: «не хмурься, Владик. Через год я снова приеду… Ты только хорошо учись и слушайся родителей. Договорились? », - и ласково потрепал мои волосы на голове. Я в ответ только кивал головой, давя в себе слёзы.
    Знаменательным событием был его приезд в родительский дом с молодой женой. Ею оказалась та самая девушка, которая когда-то дала мне конфету, его одноклассница Люба. Время отпуска пролетела незаметно. Мы ходили вместе в лес за клубникой, купались в местной речушке. Смотрели кино в местном клубе, где брат и Люба познакомились с одной парой. Новый знакомый тоже был офицером и, как мне пояснил брат Стас, он являлся сотрудником НКВД, который наблюдал за сосланными в местные населённые пункты прибалтов и бендеровцев. Это их сблизило, и они частенько проводили время вместе, пару раз они даже приходили к нам в гости. Как-то брат и новый знакомый решили сыграть в бильярд, который стоял в фойе клуба. Хочу заметить, что это был другой клуб и другое село, в которое мы переехали по известной причине, рассказанной мною в повести «Тройка». Я с моим одноклассником крутились тут же и поспорили на тот счёт, что если выиграет мой брат, то я закатаю другу пять шелбанов  в лоб. Ну а если будет наоборот, то «награда», естественно, найдёт меня. Как же я переживал, когда счёт повёл этот дядя Коля, старший лейтенант. И как я был рад, когда мой брат сравнял счёт, а потом закончил партию. Мой одноклассник попытался было откупиться, пообещав отдать мне пять «бабок», - тогда в среде мальчишек была популярна эта игра. Но я резонно решил, что эти бабки я смогу и так выиграть у него, посему с наслаждением, вспомнив своё волнение при игре, закатал ему в лоб пять полновесных шелбанов, отчего лоб у него покраснел, а он, разобидевшись, некоторое время попросту перестал со мной разговаривать.
    В другой раз совпали отпуска у старших братьев, и они приехали к нам, в маленькую деревню, где работал наш отец. Брат Гера закончил танковое училище в Средней Азии, списался с Валерием и они решили приехать сюда вместе.

 

     Два старших брата – два капитана...

Сначала приехал Гера и первое, чем  запомнился его приезд, был обалденный запах свежих яблок, когда он развязал рюкзак. Как объяснил брат, он привёз знаменитый сорт яблок - алма-атинский «Аппорт». Кажется, что этот запах мне запомнился на всю жизнь. Во всяком случае, прилетев однажды в 80-х годах в Алма-Ата и, придя на рынок, я сразу почувствовал этот запах. Впрочем, я это написал в порядке исключения. Так вот,  была зима и старший брат Валерий появился у нас с ближайшей железнодорожной станции, приехав на санях вместе со старыми друзьями родителей ещё с молодых времён, когда те жили в Тисуле. Нужно было видеть радость наших папы с мамой – приехали два сына-офицера, да не одни, а ещё и друзья, с которыми они не виделись с далёких двадцатых годов. Потрясающе! Оказалось, что Симаковы живут на той самой станции, где сошёл с поезда Валерий. И где неожиданно он столкнулся на вокзале с главой этого семейства. Правду говорят – тесен мир! Рассказав им, что едет к родителям, которые живут в двадцати километрах отсюда, наш брат уговорил их поехать к нам в гости.  До чего же весело было у нас в те дни! Симаковы приехали со своей дочерью Лилей. Была она высокая, с пушистыми волосами, я не сводил с неё глаз. Тут же схватил цветные карандаши и, забившись в угол, попытался нарисовать её портрет. Валерий, оказывается, знал её в детском возрасте и, глядя на неё, заявил, что если бы не был женат на своей Любе, то взял бы в жёны её. И, как бы шутя, намекнул Гере, мол, смотри, какая девушка, не упусти. Захмелевшие гости засмеялись вместе с хозяевами и тут же забыли об этом, перейдя к воспоминаниям о своей молодости и жизни в Тисуле.
    Правда, одно событие вскоре омрачило мою радость от
присутствия в гостях моих старших братьев. Впрочем, подробнее об этом я остановлюсь позже. Так вот, Валерий в это время служил в Красноярске. Как-то сидя за столом, он рассказывал Гере о своей службе. Я делал уроки и в полуха прислушивался к их разговору. Родителей почему-то дома не было, поэтому брат, наверное, и разоткровенничался. Вряд ли он рассказал бы об этом в их присутствии. Из части, расположенной на окраине города, где он служил, ему приходилось возвращаться к себе на квартиру, которую они снимали, сначала на городском транспорте, потом пешком. Как-то осенью он возвращался домой поздно, в темноте. Времена те были довольно опасные, ибо не проходило дня, когда случались грабежи и убийства. Неделю назад в этом районе, о котором шла дурная слава, на одного из сослуживцев брата напали бандиты, ограбили и тяжело ранили. И вот, рассказывает Валерий: «выйдя из трамвая, я остановился в раздумье: или идти, огибая кладбище, или пойти напрямик. Сам себя подзуживаю: что, товарищ старший лейтенант, трусим? А ещё офицер… да с оружием… Шёл мелкий дождь… Может и он сыграл свою роль. Постоял-постоял и решился… Чтобы спрямить дорогу, пошёл по центральной аллее старого городского кладбища. Предварительно вытащил из кобуры «ТТ», загнал патрон в ствол и включил фонарик. Иду, внимательно вслушиваюсь, фонариком свечу по сторонам, а сердце под шинелью бух-бух, бух-бух… В свете фонарика проявляются покосившиеся кресты, каменные памятники, торчащие извилины стволов и ветвей кустарника,  завалившиеся оградки и прочие кладбищенские атрибуты. И чуть не подпрыгнул на месте: где-то неподалёку раздался свист, затем сзади послышался топот. Я развернулся, вгляделся в темноту и заметил - будто тень метнулась вбок от дорожки. Снова раздался свист, я повернулся и, суматошно освещая  стороны лучом фонарика, ринулся вперёд к выходу. Какие-то мгновения и я выскочил из ворот кладбища на улицу. Знаешь, брат, ну и натерпелся же я страху…». – Засмеялся Валерий.
    Почему я вспомнил этот эпизод из его жизни? Видимо, чтобы охарактеризовать его черты, как бесшабашность,  возможно, отсутствие благоразумия. А может, наоборот, смелость? Во всяком случае, на его месте, я точно не пошёл бы ночью по кладбищу и не стыжусь в этом признаться. Как кто-то мудро сказал: «нормальные герои всегда идут в обход…».
 

Встреча трёх братьев в Ленинграде 1954 год Слева – Валерий –
слушатель военной Академии транспорта и тыла.

              В 53-м году Валерий без проблем поступает в военную 
         Академию транспорта и тыла, и - у них растёт годовалая дочь
Тамара, - они семьёй переезжают в Ленинград. Живут на съёмной квартире, первое время Люба не работает, на руках маленькая дочь. Трудные, но счастливые годы жизни в таком прекрасном городе… По возможности они стараются посещать музеи, театры… Эрмитаж, Русский музей… Да сам город, в принципе, большой музей. Петропавловская крепость, Васильевский остров со знаменитой «стрелкой», гранитные набережные, «Аничкин мост», ростральные колонны, разводные и просто мосты… Но какие!? Каждый из них - не просто инженерное сооружение своей эпохи, а несущее в себе овеянное  эдаким романтическим или   историческим флёром, творение. А Крейсер «Аврора», Артиллерийский, Военно-морской музей, Михайловский замок…  Множество памятников различных эпох… А знаменитые соборы, как Исаакиевский, Казанский и другие…  Петергоф со своими фонтанами, Царское Село с дворцами, Гатчина, Павловск, Кронштадт - да всё просто невозможно перечислить… Но кроме впечатлений от посещения достопримечательностей города и его окрестностей, в памяти на всю жизнь осталось одно знаменательное событие, стихийное бедствие… наводнение 1955 года. Как вспоминала дочь брата об этом… В какой-то момент вода  вышедшей из берегов Невы, через порог входной двери – они жили на съёмной квартире, расположенной в цокольном этаже, где-то у набережной, неподалёку от Петропавловской крепости, - начала заливать прихожую, а затем и кухню. Дело кончилось тем, что собрав всё, что можно было унести, они вынужденно эвакуировались на более высокое место. Это наводнение по своим последствиям ни шло не в какое сравнение с наводнением 1924 года, как вспоминали свидетели того происшествия, но всё равно оставило впечатление на всю жизнь.
    Идут годы напряжённой учёбы, в летнее время слушателей Академии направляют на стажировку в различные военные округа. Будущие военные инженеры пытаются вникнуть в специфику предстоящей работы в армейских подразделениях, которые непосредственно заняты или тыловым обеспечением боевых и вспомогательных частей армии или сооружением  её военной инфраструктуры. Валерия постоянно направляют на стажировку в Западный военный округ, что потом сыграло свою роль при определении места назначения после окончания учёбы в Академии. Время учёбы пролетело быстро, несмотря на сопутствующие трудности в овладении соответствующих знаний будущей военной профессии и бытовых условий. В 1958 году он защищает диплом, и вот новоиспечённый военный капитан-инженер Грабузов, с семьёй, направляется к новому месту службы в г.Чаусы Белорусской ССР. 
    Так начинается новый этап в жизни нашего старшего брата. Военная служба в Советской Армии предполагала во все времена так называемую ныне новым словом ротацию, а попросту замену офицерского состава воинских частей. Относилось ли это ко всем родам войск, я не осмеливаюсь утверждать, но был такой временный ценз в три года, после которого офицеры заменялись. Вот и получалось, что сегодня ты служишь где-нибудь в солнечном и тёплом Краснодарском крае, а завтра приходит приказ и отправляешься куда-нибудь на Дальний Восток или Заполярье. Могу в качестве примера привести вот такой факт: на северном аэродроме совместного базирования, где я в своё время бороздил воздушный океан, полк перехватчиков ПВО заменили в Гудауту, что в Абхазии, а тех – сюда, на Север. И так повсеместно… Своя специфика  в этом вопросе была и у военных строителей. Там привязанность к месту зависела от конкретного объекта: заканчивались над ним работы и часть перебрасывалась на другой объект. Поэтому, мне кажется, что это и являлось причиной, по которой семья Грабузовых с 1958г по 1962-й поменяла несколько населённых пунктов: Чаусы, Барановичи, Мозырь, Ельск и наконец-то осела в Гомеле. В этих переездах был один плюс – все эти населённые пункты находились в Белоруссии. Мосты и переправы, железные и шоссейные дороги, стратегические объекты повышенной секретности, вот диапазон работ, чем занимался Валерий. И сейчас уже не секрет, что в конце 50-х и начале 60-х годов, когда на вооружение Советской Армии стали поступать дивизионы межконтинентальных баллистических ракет стратегического назначения, часть, в которой служил Валерий, была брошена на сооружение ракетных шахт. Так что в создании советского ракетно-ядерного щита есть заслуга и нашего старшего брата. Жизнь на одном месте начинает налаживаться. Областной город  Гомель второй по численности населения в республике. Имеет славную старинную историю, расположен на реке Сож, где у берега раскинулся живописный дворцово-парковый ансамбль графа генерала Паскевича, героя войны 1812года,  времён усмирения Кавказа и войны с Персией. Город зелёный, чистый, хотя всё ещё оставались раны в виде развалин зданий от прокатившийся дважды по нему войны…   
    Служба идёт своим чередом, но кроме неё, есть ещё и простая жизнь со всеми своими радостями и проблемами. Кроме повседневных забот и работы есть время отдыха. Чем они заняты у семьи рядового советского офицера? Зимой это походы в театр или кино, а при благоприятных условиях – когда есть снег, - прогулки на лыжах в окрестностях города.   Летом природа дарит более разнообразные виды отдыха. Например: поездка в лес за грибами и ягодами, вместе с сослуживцами вылазка на рыбалку, благо проверить своё рыбацкое счастье есть где. А можно просто позагорать у реки и покупаться, или посетить полюбившийся знаменитый парк с

 

     Очередной отпуск. Встреча с братьями в Новосибирске 1960 год.

аттракционами, посидеть под тенистыми деревьями… Ну и время отпусков… Это может быть поездки к родным в Сибирь или на Украину, а можно при наличии желания посетить и живописные юга, Крым или Кавказ…  Когда же в семейном обиходе появился свой «крейсер» - моторная лодка «казанка», - то география речных мест отдыха, связанная с открывшимися возможностями, наглядно и очень заметно расширилась. Подходили выходные дни и целая флотилия – три, а то и четыре лодки, несущие на борту семейные команды со снаряжением и продовольствием, - рано утром в субботу, а то и вечером в пятницу, устремлялись по воде, строго следуя одна за другой, к своим заповедным местам. Вверх по Сожу, или по рекам Ипути и Беседи, а то и вниз по Сожу до слияния с Днепром… Словом, было куда направить острые носы «казанок»… И вот уже вся флотилия у приметного места, наполовину вытащенная на берег. Устанавливаются палатки, женщины, а они уже опытные в вопросах быта на отдыхе, готовят на костре немудрёную еду, а нетерпеливые фанаты рыбалки, занятые оформлением лагеря, с вожделением поглядывают на заветные места, куда так хочется поскорее закинуть удочку. А вокруг шумят кронами деревьев белорусские леса, таящие в своих пущах грибы и ягоды… Что ещё может быть желаннее отдыха на таком просторе….
    Был у брата ещё один дар, подаренный ему природой. Любил Валерий рисовать… Несколько давнишних рисунков со времён его школьной учёбы хранились у родителей. Особенно удавались ему пейзажи, он нередко делал зарисовки, будучи в отпуске и находясь в наших сибирских краях. Эти способности к рисованию передались дочери Тамаре, которая по окончанию школы поступила в Белорусский политехнический институт на архитектурный факультет. Получив специальность архитектора-
инженера, работала долгое время в этой области. В связи с жизненными обстоятельствами стала заниматься ландшафтной скульптурой, облагораживая места массового посещения людей. В последнее время она, живя в Гомеле,  работает в Центре дополнительного образования, занимаясь с детьми. Внуки также продолжили эту уже семейную традицию, получив высшее образование в области архитектуры и изобразительного искусства.   
 

      Тамара с дядей Стасом у своего шедевра – «рыси», на одном из проспектов Гомеля.

    Ещё одно увлечение захватило брата, когда в продаже появились любительские кинокамеры.  Запечатлеть мгновения жизни родных, близких, друзей, дома или на отдыхе, в отпуске на реке, море или в Сибири стало для него потребностью. Сколько я помню, приехав к ним в гости, я с удовольствием смотрел его фильмы. Это его хобби продолжалось довольно долго, он потом только сокрушался тем фактом, что не смог себе позволить приобрести видеокамеру, когда они появились в продаже в 90-х годах. Для отставника это оказалось слишком дорогим удовольствием…
    В конце шестидесятых Валерию присваивается очередное звание подполковник, и он назначается командиром этой воинской части, службе в которой он отдал почти десяток лет. Это воинское подразделение считается одним из лучших в Западном округе и неоднократно отмечается в приказах командования. За образцовое выполнение своих обязанностей при участии в учениях «Днепр-76» награждается переходящим знаменем Министерства обороны.
    Но жизнь вносит свои коррективы… И не только в простую человеческую жизнь, но и в отношении между людьми, которые составляют основу, или костяк, если хотите, воинского подразделения. Зачастую заставляя людей, которые призваны быть руководителями данного образования, как-то по-другому выстраивать отношения в коллективе. И не всегда это происходит в спокойном ключе, с пониманием особенностей характера людей, даже если они одеты в одну униформу. Люди все разные… Даже военные… Кто-то, как говорят, ни
шатко, ни валко просто тянет служебную лямку. Кто-то считает,   

     В выходной день на прогулке  - вся семья в сборе…

что имярек рангом выше не соответствует данной должности,
«а вот я бы лучше подошёл на это место…». Кто-то считает, что его обошли при присвоении очередного звания, каких-то льгот, распределении жилья, путёвок в санаторий и т.д… Ну, есть определённая порода людей, которые всегда и всем недовольны… И начинается…  Недовольства выливается в наушничество, распространение ложных слухов, наветов и пр…
Армия тем хороша, что держится исключительно на соблюдении дисциплины, то есть выполнение указаний, приказов,  как основного стержня внутри данного организма. И главное - есть основной догмат: приказ должен быть выполнен, и только потом можно его обжаловать. Но даже при таких условиях появляются ростки недовольства, зависти, даже ненависти… И эти люди находят возможность как-то напакостить тем, кого они считают виновными в своих, как они считают, нерешённых проблемах и всех жизненных неувязках.
Такие вот жизненные коллизии и некуда от них не деться. Впрочем, полагаю, что к этой теме мы ещё обратимся несколько позже… 
    Всё сказанное мною выше есть плод моих измышлений, и я не могу уверенно сказать, что мой старший брат столкнулся с такой проблемой в своей воинской части. Его уже давно нет в живых, а раньше мне и в голову не приходило спросить у него,
в чём же состояла причина его раннего ухода в отставку. Написал я вышесказанное под впечатлением от разговора с его дочерью, стало быть, моей родной племянницей. Ничего определённого она мне по этому поводу не сказала, так, неподтверждённые намёки, не более того, так что мне осталось додумывать, а скорее всего гадать, как говорят, на кофейной гуще. И всё-таки одной из основных причин его ухода, как мне кажется, был тот факт, что Валерий пытался создать в части атмосферу нетерпимости к пьянству, которым грешили офицеры. В зимний период накал работ значительно снижался, офицеры штаба занимались приведением в порядок документации по тем объектам, что были введены в строй ранее. Оставалось достаточно много свободного времени. И чем занять его? Вот и толкало это безделье на всевозможные причины организовать скромную пирушку прямо на службе. И это среди офицеров в воинской части, что само по себе являлось грубейшим нарушением воинской дисциплины. Брат не собирался с этим мириться и когда лично убедился в этом, застав неприглядную картину распития спиртного офицерами в части, то стал принимать соответствующие меры. Сначала дело ограничивалось беседами с особо злостными приверженцами зелёного змия, но когда он понял, что это не даёт должного эффекта, решил прибегнуть к более действенным мерам. Офицерский суд чести оказался менее эффективен, чем беседы с жёнами провинившихся. Ибо суд вершили те же офицеры, что и сами иногда грешили тем же самым пороком вместе с теми, кто сейчас держал ответ перед ними. Видимо, поняв, что всё это не приводит к желаемым результатам и не собираясь ещё более осложнять обстановку введением жёстких мер, Валерий взвесив всё за и против, решил уйти со службы.   Факт остаётся фактом, что в конце 1974 года Валерий подаёт рапорт вышестоящему командованию с просьбой о своей отставке по состоянию здоровья и в возрасте 47 лет он прощается с армией, которой отдал двадцать девять лет своей жизни… К сожалению у меня не было конкретной информации о причинах его ухода из армии и  я пришёл к этому выводу на основании  недомолвок его знакомых и сослуживцев. А один из его друзей так и ответил на мой вопрос, что Валерия вынудило подать в отставку, как порядочного офицера и честного человека, именно атмосфера, сложившаяся на тот момент в его воинской части.
    Когда наступает переломный момент в жизни человека, ломаются привычные стереотипы, размываются и исчезают жизненные ориентиры, то перед человеком встаёт дилемма: а что дальше? Прежде был привычный уклад жизни, знакомая и до мелочей отработанная во всех отношениях воинская служба. Ему ещё нет и «полтинника», он полон сил… так куда же приложить руки и зрелый, здравый ум? С трудоустройством на гражданке возникают проблемы, специфика его профессии не находит в городе применения. В результате долгих поисков он устраивается инженером по технике безопасности в одном из сугубо гражданских предприятий. При этом нужно отметить один факт, что после ухода в отставку ему было предложено возглавить военную кафедру в одном из столичных вузов Минска. Что, естественно, предполагало переезд туда с предоставлением жилплощади и т.д. Но перспективы, связанные с переездом в республиканскую столицу, работа, которая была в какой-то мере созвучна с прежней службой, не смогли перевесить эту чашу весов. Этот ставший для него родным город, круг близких друзей, радость общения с которыми так обогащает жизнь, постоянные поездки  на природу: местные леса и река… Словом, все эти за и против привели его к одному решению – из Гомеля ни ногой…
    Работа на новом месте не приносила удовлетворения и Валерий продолжает поиски применения своих возможностей. Помог один из старых сослуживцев, работающий в одном из отделов в областной администрации. Как-то в разговоре с одним из чиновников он предложил его кандидатуру, отрекомендовав его как грамотного в сфере строительства  специалиста, ответственного и исполнительного человека, в недалёком прошлом военного. Так брат стал работать в областной инспекции по контролю за качеством работ строительных объектов, возводимых на территории Гомельской области. Работа эта предполагала довольно частые командировки, ибо ему приходилось инспектировать строительство в разных районах. Но это особо не тяготило его,
ибо он снова был в своей стихии, правда, совсем в другом
 

    С младшими братьями, уже «отставник» со стажем.

качестве, нежели в армии. Но специфику работы, технологию производства он знал не понаслышке, поэтому он вскоре зарекомендовал себя в новом статусе, как требовательный и хорошо разбирающийся в строительном деле специалист. Вскоре руководители тех организаций, что занимались возведением народно-хозяйственных объектов, вынуждены были признать, что инспектор Грабузов из тех специалистов, которым бесполезно что-либо втюхивать, рассчитывая на некомпетентность, или уговаривать «закрыть» глаза на несоблюдении при строительстве различных норм и ГОСТов.
Дальнейшее сотрудничество только усилило уважение к нему
с их стороны и на долгие годы стало определяющим в их взаимоотношениях.
    1986 год стал вехой в жизни не только нашей страны, но и, можно сказать, всего человечества. Жизнь до Чернобыльской катастрофы и после… Глобальная авария на одном из блоков этой АЭС, допущенная в результате грубых просчётов местных специалистов, стала невиданной в истории Земли техногенной катастрофой огромных масштабов, затронувшая и поломавшая судьбы многих тысяч людей. Я не стану вдаваться в подробности этой беды, а просто расскажу о том, что пришлось делать в этой тяжелейшей обстановке нашему брату. Нет, он не работал непосредственно на самой АЭС, устраняя последствия аварии. Но ему пришлось заниматься  не менее опасным делом на территории, примыкающей к самой станции.
    Выброс радиоактивных веществ из четвёртого блока в атмосферу привёл к заражению огромных территорий. Южные и юго-восточные ветра разнесли радионуклиды на территории 17 государств Европы, но самыми заражёнными оказались ближайшие области России, Белоруссии и Украины. Максимум радиоактивных осадков выпало на территории 30- километровой зоны примыкающей непосредственно к АЭС. Руководство страны оказалось не готовым к такому бедствию и пребывало в прострации некоторое время, не принимая срочных мер по ликвидации последствий и даже не оповестив людей о сложившийся опасной ситуации. Дошло до абсурда -не были отменены первомайские торжества в районах заражения, а прошло уже четверо суток со дня катастрофы. Но руководство на местах приступило к активным действиям по эвакуации населения, не дожидаясь указаний сверху. Так как Гомельская область оказалась наиболее пострадавшей от заражения на территории Белоруссии - от АЭС до областного центра было всего-навсего 130 километров. - то указанием руководства республики был разработан план по отселению народа и в первую очередь из 30-километровой зоны. В состав комиссии, которая должна была заниматься этой проблемой, был включён и Валерий.         
    Я не знаю, как проводили это отселение, какие при этом возникали сложности – об этом можно только догадываться, - но слышал от Любы, жены брата, когда приехал через несколько лет в Гомель, в каком напряжении проходила эта работа. Она не видела мужа сутками. Если населению городов Припяти и Чернобыля давалось на сборы часы, то с народом в сельской местности было гораздо сложнее. Одни сами, не дожидаясь указания власти, снимались с места, другие не соглашались вовсе покидать свои родовые гнёзда, и приходилось чуть ли не силой, с помощью милиции и подразделений внутренних войск, вывозить их в районы, не пострадавшие от радиации. Сколько этих самых рентген нахватался при этом Валерий, сутками не покидающий  заражённых районов, можно только догадываться. И скорее всего вот эта работа в итоге и сыграла роковую роль в его дальнейшей судьбе.
    Отголоски страшной трагедии до сих пор дают о себе знать. Это судьбы людей, которые боролись с последствиями бедствия непосредственно на АЭС, так называемые «ликвидаторы». Сколько их умерло сразу, от лучевой болезни, а сколько впоследствии, нахватавшись в процессе работы этих самых рентген? Сотни и тысячи…  Покинули свои родные места, бросив всё своё имущество, жители 30-километровой зоны отчуждения и городов в ней. А сколько выпало из оборота земель в заражённых районах? Громадные убытки, моральные и экономические… Я уже не говорю о политической составляющей… И так СССР был в те годы объявлен главным нашим противником, Соединёнными Штатами, «империей зла», так тут ещё и эта трагедия, что, конечно же, подорвало имидж страны на международной арене.
    Но жизнь продолжалась…  Валерий работает в своей организации, в новых условиях после пронёсшийся над этой древней землёй катастрофы. Вроде бы так же светит солнце, шелестят листвой лесные массивы, плещется вода в реках, но подспудно люди понимают, что в некоторых местах пятнами притаилась незримая, неощутимая угроза, таящая в себе постоянную опасность для всего живого.
    Идут годы… Наступает время социальных потрясений, рушится Советский Союз, доселе казавшийся незыблемым оплотом миролюбивых сил человечества, главный противник капиталистической системы. Могучее государство подорвало
 

                Самый старший с самым младшим….

само себя непродуманной неэффективной политикой кремлёвских «мудрецов», в конечном итоге предав забвению принципы построения справедливого общества. Ввязавшись в гонку вооружений, навязанную Западом, страна тем самым
подорвала свою экономику, которая не выдержала такого
перенапряжения и распалась на ряд самостоятельных государств. Негативную роль при этом катаклизме, по-другому это назвать нельзя, сыграли партийные руководители трёх республик: России, Украины, Белоруссии.  Ельцин, Кравчук и Шушкевич…   В историю они и вошли, как «могильщики» великого государства  и прародители нового гособразования – СНГ. Основная масса советского народа на референдуме высказалась за сохранение Союза, но эти три «реформатора» с их мнением не посчитались. Началась эпоха «лихих» 90-х, эпоха непродуманных экономических экспериментов, проводимых кучкой дорвавшейся до власти кабинетных «демократизаторов», как Гайдар, Чубайс и прочая шушера, под руководством западных, в основном американских, кураторов. Хаос, безработица, обнищание народа, произвол, разгул беззакония, преступность чёрным саваном накрыло шестую часть мира. И эта, с позволения сказать, политика пришедших к власти воров и продажных политиков провозглашалась как продвижение в жизнь новоявленных республик идеалов западной демократии. Под этой маской происходило разграбление народных богатств, присвоение национального достояния кучкой расхитителей под вывеской приватизации в условиях рыночной экономики. Примерно такая же картина происходила на всем постсоветском пространстве. И  только в республике Беларусь, пришедший к власти в результате всенародных выборов президент Лукашенко в 1994году стал препятствовать проведению «шоковой» терапии в экономике. Была выработана более щадящая модель экономических реформ в республике, которая и проводится в жизнь до сих пор. Конечно, и в Беларуси 90-е годы ощутимо ударили по благосостоянию простого народа, но как говорил Валерий, приезжая в Россию, уровень потрясений был у них на порядок ниже. В таких вот условиях и заканчивал  свою трудовую деятельность наш старший брат, уйдя на отдых в 2001 году. Как я писал ранее, его работа по отселению людей из поражённой 30-километровой зоны после аварии на Чернобольской АЭС, в конечном итоге и сыграла свою роль. Он тяжело заболел и ушёл из жизни в 2003 году. Его уход из жизни потряс меня осознанием той мысли, что век, отпущенный человеку, не так уж и велик. Эта мысль не доходила до меня, когда умер наш отец и даже когда скончалась мама. Позже я себя корил за чёрствость – каюсь, на похоронах своих самых близких людей я тогда не проронил ни слезинки. Я тогда оправдывая себя тем обстоятельством, что пришлось мне за время своей работы прощаться неоднократно со своими друзьями и коллегами, по воле провидения ушедшими так рано из жизни. Но родители были людьми другого старшего поколения, тогда мне казалось, что впереди ещё много времени, чтобы обдумать, осмыслить свой оставшийся земной путь. Стало предельно ясно, что времени осталось не так уж и много, а чего-то не понято, не доделано, что со смертью старшего брата вдруг сжалось в одночасье та временная отсрочка, что дадена каждому человеку, перед уходом в вечность… И уже не будет редких встреч, когда при виде родного лица спросишь: «Здравствуй, брат! Ну как ты тут? Как здоровье?». И от осознания этого так защемило в груди, и такая боль вошла в сердце, что когда грянули выстрелы почётного караула, почувствовал, как непроизвольно глаза затянуло туманной дымкой горьких слёз… И словно ослепнув, стыдясь их, я отвернулся и отошёл в сторону…

                ГЕРТРУД
    Гера…  Гертруд…  Довольно странное мужское имя,  в отличии от женского имени Гера, которое упоминается  в мифах Древней Греции. Стоит вспомнить жену главного божества на Олимпе – Зевса, её звали Гера.  В более современной антропонимике существует европейское женское имя Гертруда. Наши родители отдали дань общему поветрию концу 20-х  и началу 30-х годов, и своего новорожденного сына назвали Гертрудом, что означало ни много, ни мало, как Герой Труда в слегка сокращённом варианте.  Вспомните такие имена тех лет: Дазвсемир – да здравствует всемирная революция, Лагшмивара – лагерь Шмидта в Арктике, Пофистал – победитель фашизма Иосиф Сталин и т д. Так что имя брата на фоне других звучит довольно скромно.
    Родился брат Гера в 1929 году в Томске, видимо, в то время, когда наша мама жила там у своей тёти. Ничего примечательного в жизни  ребёнка особо не происходило. Раннее детство, старший на два года брат, который вынуждено возится с ним – ведь нужно помогать маме. Год, другой…  А там и младший братишка появился на белый свет, но прожил немного и умер от дифтерии.  Ещё несколько лет и их снова становится трое. Трое мальчишек у счастливых родителей… Вот уже и Гера может в чём-то помочь в доме: что-то принести, что-то отнести, покачать кроватку с маленьким братом. Да мало ли в семье работы, которую может выполнять мальчик, ведь через год-два нужно будет идти в школу. Школа, первый
класс…  Учебники, оставшиеся от старшего брата, да и кой-
какая одежда носится с его плеча, жизнь семьи в те годы не отличается большим достатком, как и у большинства других людей в стране Советов. Каких-то особых событий в жизни братьев не происходит: школа, дом, игры на улице со сверстниками, забота старших о младших – время идёт быстро. Вот в семье появляется ещё один ребёнок, а на будущий год в сознание ребятишек входит страшное событие под названием война…
    Я уже описывал ранее о жизни нашей семьи в годы войны, поэтому повторятся не стану. Брат Гера после окончания десятилетки решил пойти по стопам нашего отца и подал документы в сельхозинститут. Когда он сообщил об этом родителям, то отец ему отсоветовал, заявив, что он всю свою жизнь терпел лишения из-за своей работы и не хочет, чтобы
 
      
1949 год.  Курсант Ташкентского танкового училища

.сын повторил его судьбу. Словом, он сделал всё возможное, чтобы Гера забрал документы из института. Поступать куда-то ещё в этом году уже не было возможности, и брат даёт согласие на предложение районного отдела образования на преподавание математики и физики в одной из сельских школ. В послевоенные годы не хватало учителей, многие из них не вернулись с фронта, а у Геры хорошо шли точные предметы, вот поэтому и ему было сделано это предложение.
    Он работает преподавателем, но мысль  о дальнейшей учёбе не покидают его. Наступает время, он приходит в военкомат и пишет заявление, что хотел бы поступить в военное училище. Видимо, его выбор был предопределён примером старшего брата Валерия, который  к тому времени окончил училище и стал офицером. Я не берусь утверждать, что прав, но думаю, что свою роль сыграло понимание такого фактора: голодное послевоенное время, если учится в гражданском вузе, то рассчитывать на помощь родителей не придётся, им самим с двумя оставшимися детьми тяжело. А в военном училище курсанты на полном государственном обеспечении до окончания учёбы. И после выпуска офицерское звание гарантировало спокойную жизнь. Одет, обут, офицерское жалование за звание, обеспечение жилплощадью…
    В 1952году новоиспечённый лейтенант-танкист по окончании Ташкентского танкового училища получает направление  в ок -
купационные войска на территории Австрии на должность
командира взвода САУ* в танковом полку. Его служба там запомнилась мне некоторыми эпизодами. Ну, во-первых, он присылал нам из Австрии посылки с разными вещами. Особенно мне запомнилась одна из первых, наполовину заложенная плитками с австрийским шоколадом. Мама тут же одарила меня с братом по целой плитке. До сих пор помню вкус этого шоколада, ведь я ел его впервые в своей жизни. И обёртку: корова с колокольчиком на шее пасётся на зелёном лугу, на заднем плане заснеженные вершины гор. И  крупная надпись на обёртке – MILCH (молоко). Стало быть молочный шоколад… Кроме шоколада Гера присылал обувь, одежду, отрезы различной материи. Как он рассказывал, кроме положенного офицерского жалования, которое им перечислялось на сберкнижку,  состав оккупационных войск получал на руки определённую сумму в австрийских шиллингах, в зависимости от звания и должности. А когда они
уезжали в очередной отпуск, то основным багажом везли с собой домой разнообразные вещи, купленные в местных магазинах. Большой популярностью пользовались такие товары, как гобелены, шёлковые и шерстяные ткани, всё та же обувь, чулки, духи и прочие вещи, которые просто невозможно было приобрести в магазинах Союза. Обычно брат приезжал к нам с парой чемоданов, наполненных всяческими подарками. Можно себе представить, какой это был для нас праздник! Что же касается этого багажа, то он как-то заметил, что его два чемодана совсем скромная ноша. Мол, видели бы  вы багаж старших офицеров, которые уезжали в отпуск с жёнами. У них чемоданы исчислялись десятком, не менее. О жизни и службе в Австрии он, конечно же рассказывал, но сейчас мне помнятся какие-то эпизоды. Вот, например, он пояснял о том, как они общались на бытовом уровне с австрийцами. «Заходишь в кафе или ресторан, садишься за столик. Подходит официант, подаёт тебе меню. Ты его небрежно просматриваешь, откладываешь в сторону и говоришь: айн шницель, айн кофе и айн бир. И всё… Или на улице останавливаешь такси, садишься в машину, говоришь «абфарен», то есть «поехали» и все дела. Ещё мне запомнился трагический случай с его товарищем, офицером, который любил гонять на мотоцикле по местным прекрасным дорогам. На горной дороге его подрезал грузовик; врезавшись в его заднюю часть, мотоцикл улетел под откос и его друг разбился насмерть. Надо полагать,
-----------------------------------
*САУ – самоходная артиллерийская установка(Авт.)
водитель грузовика сделал это сознательно, ибо особой любовью у местных жителей русские не пользовались.
    Служба в Австрии продолжалась у него до 1955 года, когда Советский Союз вывел свои войска из этой страны. Гера получает назначение в танковый полк, дислоцированный в г.Черкассы на Украине. В очередном отпуске он приезжает в гости к старшему брату, который учится в Академии в  Ленинграде и знакомится с девушкой Галей, которая становится его женой. Вскоре его переводят по службе в г.Смела, где в 1957году рождается их первенец, сын Сергей. Его служба в армии идёт успешно и в 1958 году  принимают в ряды КПСС, а в 1959 брат поступает в Бронетанковую военную Академию и вся семья переезжает в Москву. Сначала жизнь в столице несколько сложна в жилищном плане, так как приходиться проживать в съёмной квартире, но потом
 

      Гера  уже семейный человек… С женой Галей…

слушателю Академии выделяют комнату в  семейном общежитии. Конечно, жизнь в таком городе сложна и в материальном положении, капитанского жалования на семью едва хватает, но зато, как отличается здесь жизнь в духовном отношении. Открываются такие возможности при наличии музеев, театров, выставок и всевозможных мест развлечений… Учёба идёт своим чередом, сменяется направлениями на практику в гарнизоны, поездками в очередные отпуска. В 1963 году капитан Грабузов заканчивает Академию и получает назначение в г.Пермь на должность командира танковой роты. Всегда при работе с большим количеством подчинённых тебе людей в разы возрастает уровень ответственности за них, а стало быть и нагрузка на твоё психологическое состояние. Если же при этом ты руководишь не просто каким-то коллективом, а воинским, который при этом обслуживает сложную боевую технику, то ответственность возрастает многократно. И если случается ЧП, то трудно себе представить, что при этом испытывает командир.
    Получилось так, что при ночном марше колонны боевой техники в ней двигались по шоссе и танки его роты. Каким образом гражданский трёхколёсный мотоцикл оказался на обочине дороги по ходу движения воинской колонны, пришлось потом только догадываться. Вероятнее всего механик-водитель одного из бронированных исполинов  - танка Т-55, - просто не успел среагировать на вынырнувшего перед носом его машины этого мотоцикла. Возможно, негативную роль при этом трагическом происшествии сыграло несколько сопутствующих факторов: притупление внимания механика-водителя при длительном марше,  движение проходило ночью, при наличии поднятой пыли ползущего впереди танка, вдобавок использовалось ночное освещение, ну и внезапность появления мотоцикла перед танком, видимо, механик-водитель допустил отклонение от основного направления движения.
    Погибли гражданские люди, а это всегда расценивается при расследовании, как пример плохой организации такого мероприятия, как ночной марш по дороге общего назначения. Стало быть виновен механик-водитель, действия которого не предотвратили гибель людей, виновен командир танка, который должен при ночном марше находиться вверху танковой башни, высунувшись из неё, и визуально следить за окружающей обстановкой. А коль такое случилось, значит экипаж был плохо подготовлен, следовательно, в этом львиную долю вины несёт начальник данного подразделения,  то есть командир роты. Но тут вмешался его Величество Случай… Выяснилось, что впереди колонны двигалась машина, в которой находился генерал, командовавший проходящими манёврами. Находящиеся с ним офицеры заметили стоящий мотоцикл, но то ли не предупредили по рации идущих сзади командиров подразделений, то ли эта информация была не доведена до всех.
    Можно только представить, что пережил наш брат, когда случилась эта трагедия, и потом, пока шло расследование этого ЧП.  Во всяком случае вина в происшедшем с него была снята, но рикошетом всё же задела. И вылилось это в задержке присвоения ему очередного воинского звания. Но гораздо сильнее это сказалось на его здоровье, когда  на фоне всех переживаний у него развилась язва желудка, которая в последующие годы постоянно напоминала о себе, то обостряясь, то входя в зону ремиссии.
    После этих злосчастных манёвров его переводят в Забайкальский военный округ, в г.Улан-Удэ и через некоторое время, после присвоения звания «майор», он получает назначение на должность командира батальона. Майор Грабузов… командир танкового батальона… Встречаясь в отпуске со старшим братом Валерием, он, шутя, в разговоре подначивал его, «мол, смотри, брат, как бы я тебя не перегнал, вот уже тебе на пятки наступаю…».
    Батальон становится одним из лучших в Забайкальском военном округе по боевой подготовке и в течении нескольких лет удерживает звание образцового подразделения, постоянного отмеченного в приказах командования.
    В семье появляется второй ребёнок – дочь Лена. Брат, занятый службой и семейными заботами, всё же находит время, чтобы выкроить паузу для своей привязанности ещё с детства – рыбалки. А она здесь, в этих местах, довольно результативна. Иногда удаётся даже съездить на Байкал, где всегда улов превосходит все ожидания.
    Служба идёт хорошо и инициативного командира батальона  в 1967 году переводят в г.Читу, в штаб Забайкальского округа, в оперативный отдел. Обязанности здесь совершенно другого масштаба, подполковник Грабузов за короткий период входит во все сложности оперативной работы и становится одним из лучших офицеров отдела. Командование округом высоко оценивает его работоспособность, инициативу при разработке оперативных планов по повышению боеготовности войск, мобильности воинских соединений округа, развёртывание,
 
         Чита. 1967год. Старший брат в гостях у «забайкальцев».

корректировку и взаимодействие родов войск округа при проведении маневрах в условиях мирного времени и при возникновении чрезвычайных ситуаций. Словом, всё, что входит в обеспечение, функционирование и поддержание на высоком уровне боеготовности такого сложного механизма, как военный округ…
    1969-й стал  годом резкого обострения межгосударственных отношений между СССР и Китаем. С проведения  приграничных провокаций со стороны Китая  дело дошло до прямых военных столкновений в районе острова Даманский, на р.Уссури и в районе озера Жеманашколь (Казахстан). Были потери с обеих сторон… После чего великий китайский «кормчий» Мао-Цзе-дун громогласно заявил, потрясая красным цитатником, что при необходимости 300-миллионные вооружённые силы и народные ополченцы сметут советских ревизионистов с лица земли. Политическое руководство Советского Союза и Министерство обороны были не на шутку обеспокоены такими вот воинствующими заявлениями. Можно было представить эту апокалиптическую картину только в кошмарном сне: триста миллионов вооружённых китайцев прут через нашу государственную границу. Было отчего тревожится, даже учитывая техническое превосходство Советской Армии, ибо простыми методами ведения боевых действий такое нашествие остановить просто невозможно. Да китайцы при таком численном превосходстве просто закидали бы нас шапками.
    При анализе складывающейся реальной обстановке было принято единственно верное решение: на направлениях возможного реального вторжения китайцев на данный момент создать глубокоэшелонированную систему обороны. Состоять она должна была из  многоярусных противотанковых и проволочных линий заграждений; полного профиля траншей и окопов с системами железобетонных дотов; закопанных танков и САУ. Но главную роль должны были сыграть не просто минные поля перед линией обороны, а ядерные фугасы, расположенные непосредственно перед государственной границей. Вот такую задачу и решало оперативное управление штаба Забайкальского военного округа в зоне своей ответственности, а размещение этих фугасов контролировал подполковник Грабузов. Все эти мероприятия проходили  в условиях повешенной секретности и стали известны лишь после развала «могучего и неделимого»…   
    Оценив свои возможности и осознав, что на достигнутом уровне творческая мысль военного специалиста может просто войти в процесс застоя, брат подаёт рапорт и просит допустить его к экзаменам в Академию Генштаба. Командование идёт навстречу его пожеланию, и он в 1971году успешно сдаёт экзамены в Академию, а в 1973 заканчивает с красным дипломом в звании полковника.
    Учёба в Академии Генштаба Советской Армии выводит слушателей на совершенно другой уровень их личностей, как военной элиты государства, отвечающей за его безопасность на всех этапах его становления и развития. В  период его учёбы в этом престижном учебном заведении – ещё выше военного образования в стране просто не было,* - вместе с ним учились будущие командиры и военачальники всех родов войск и флота СССР. В его группе занимался космонавт №2 Герман Титов, с которым впоследствии они поддерживали дружеские отношения.
    Как обладателю красного диплома ему было дано право выбора места дальнейшей службы. Или давать согласие на продолжение службы в «войсках», как говорят в армии, что автоматически выдвигает его на генеральскую должность;
              ------------------------------------------------
*Были краткосрочные курсы «Выстрел» для высшего комсостава.(Авт.)
или… остаться в Москве для работы в Генштабе, но уже без гарантии, что со временем будут большие звёзды на погонах. Нужно сказать, что брат не был амбициозен и тщеславен, хотя, какой солдат не мечтает стать генералом… Скорее всего на его выбор повлиял факт личного здоровья, как я уже упоминал ранее, после того случая с мотоциклом и гибели гражданских людей у него развилась язва желудка. Он рассудил здраво, что командовать дивизией с его характером вряд ли будет способствовать улучшению здоровья, скорее наоборот. А это чревато ранним уходом в отставку по состоянию здоровья. Так стоило ли тогда учиться в Академии? Находясь же в Москве, всегда есть возможность получить квалифицированную врачебную помощь. Да и уровень ответственности при работе в Генштабе на уровень ниже. Вот эти аргументы за и против и повлияли на его выбор. Гера остаётся в Москве, его зачисляют на должность офицера курирующего восточное направление в оперативный отдел Генштаба. Насколько это можно было

 

                Дети уже взрослые, а за плечами Академия Генерального Штаба.


представить мне, как и любому человеку, не связанному с армией, Генштаб, это своего рода «мозг» силовой организации государства, отвечающей за его безопасность, как в мирное, так и в военное время. А это включает в себя не только меры вооружённых сил, направленные на укрепление боеготовности армии, но и организацию необходимых мероприятий по нерушимости суверенных границ страны, поддержанию необходимых действий по защите национальных интересов в глобальном мировом пространстве, заключающих в себе не только тайные, но и явные оперативные действия силового характера. И ещё многое чего другое…
    Вот в этом направлении и начинает свою деятельность в оперативном управлении Генштаба Советской Армии наш брат, полковник  Гертруд Грабузов. 
    За короткий срок службы он зарекомендовал себя как грамотный, исполнительный и инициативный аналитик при разработке оперативных мероприятий и неоднократно был отмечен в приказах начальника Генштаба и Министра обороны. И, видимо, за определённую роль при выполнении конкретных заданий государственного характера в какой-то период своей работы группа офицеров оперативного отдела была отмечена наградами. В том числе орденом Боевого Красного Знамени был награждён и полковник Грабузов. Во всяком случае вся работа в Генштабе всегда велась под грифом «секретно», поэтому, за что были награждены в данном случае офицеры, приходится только догадываться.
    Вместе с работой параллельно протекает и личная жизнь… Дети за это время выросли, закончили высшие учебные заведения, создали свои семьи.  В свободное время можно снять напряжение от работы - есть возможность посетить одно из знакомых и привлекательных мест Подмосковья, где так хорошо берут на разнообразную приманку карпы, караси, щуки… И не только они, но и разведённые в рукотворных прудах бестеры… А трофеи бывают вполне приличных размеров в несколько килограмм, что всегда является гордостью для рыбака и фиксируются не только  весами, но и фотоснимками на память. Этот отдых неплохо разнообразят походы по подмосковным лесам, ибо эти места всегда богаты на ягоды и грибы. Малина и черника… белые и опята… И совершенно другой настрой после такого отдыха у человека переступающего порог Генштаба в понедельник.  Наступает время отпуска, как его провести решается на семейном совете: есть возможность отдохнуть в санатории или доме отдыха, съездить к родным, а то и просто «дикарями» махнуть на «юга». Но годы идут, подходит время принимать решение:
 

       Один из примечательных трофеев…

продолжать службу или писать рапорт об уходе в отставку, ибо возрастной ценз для брата, как офицера, уже вышел. И в 1985 году полковник Грабузов Г.А. покидает ряды Советской Армии, которой он отдал тридцать шесть лет своей жизни. Но просто отдыхать было неприемлемо для такой деятельной натуры, как наш брат Гера и в этот же год он поступает на работу в одно из Министерств, в качестве руководителя отдела Гражданской обороны, где и проработал пару лет. Возможно, на такое решение подействовало и решение нашего братского совета о дежурстве у нашей мамы. Как я писал ранее, мы, братья, договорились поддерживать её, коль она не согласилась переехать ни к одному из нас жить. Так что основное бремя дежурства выпало на долю наших старших братьев. Оба они были уже в отставке и могли располагать своим временем по своему разумению. Мы же со Стасом продолжали работать и могли подменять братьев только на время своих отпусков. Так по очереди и ездили к маме, меняя друг друга. Наше дежурство продолжалось  шесть лет, вплоть до маминой кончины в 1990 году.
    Последующие годы брат Гера жил и продолжает жить обыкновенной жизнью военного пенсионера. Помощь жене в домашних заботах, времяпровождение на рыбалке(занимает в его распорядке солидный отрезок времени, ибо работа уже в прошлом), посильное внимание  уделяется внучкам.  Свои поездки с женой можно планировать в зависимости от срока полученных путёвок в санаторий или дом отдыха, благо родное Министерство обороны заботится о своих отставниках. В любое время можно съездить  к своим друзьям-приятелям по прежней службе или к родственникам… 
 

                Младшие братья у старшего в Москве…

    Приходит время и прожитые годы дают о себе знать. Начинают цепляться болячки, то там кольнёт, то здесь… Приходится обращаться к врачам, время от времени посещать военную поликлинику, ежегодно ездить в санаторий по их рекомендациям.
    Годы не просто идут друг за другом, а неумолимо летят. Вот уже и за восемьдесят перевалило…  Что-то не так повернулся, не так ступил и… серьёзное повреждение организма. Так сложно осознавать деятельному во все времена человеку, бывшему военному, это ограничение в движении. Просто смерти подобно… Но, как бывший военный, он стоически переносит физическую боль, бытовые неудобства, необходимые медицинские процедуры. Но особенно его тревожит  осознание того, что этим своим состоянием он приносит своим близким массу хлопот, как это бывает при наличии в семье человека с ограниченными возможностями передвижения…
 

                А годы идут…

    Понимая, что только он сам сможет переломить ситуацию и как-то облегчить домашним хлопоты, связанные со своим положением, брат неукоснительно выполняет наставления лечащих врачей, болезненные  ежедневные медицинские процедуры, поставив перед собой цель: как можно быстрее встать на ноги. Проходит месяц за месяцем… Терпение и ежедневные изматывающие тренировки, врачебная помощь, забота родных дают о себе знать: брат начинает сначала кратковременно садиться на кровати, по истечению времени делает попытки вставать на ноги. И нет большей радости для него и родных, когда он делает первые шаги с помощью приспособления, называемого «ходунками». Это уже победа над своей слабостью и болезней, победа над самим собой… Дальше – дело времени… И приходит день, когда он,  сопровождаемый женой, впервые после многомесячного заточения в квартире, спускается на лифте вниз и выходит на улицу 

                С Т А Н И С Л А В
    Вот мы добрались и до жизнеописания нашего третьего брата. Вам ещё не надоело читать? Нет? Тогда продолжим…
    Стас родился в родном селе нашей мамы Тисуле Кемеровской области в 1935году. Сейчас, будучи на пенсии, мы с ним регулярно посещаем эти родные места, где выросли наши родители и нашли последнее успокоение в п.Комсомольск, что расположено в 15 километрах южнее. По приезду всегда останавливаемся в доме у племянника Александра Грабузова, сына нашего двоюродного брата Владимира. На одной из улиц села до сих стоит бревенчатый дом из прочной сибирской лиственницы, где и родился брат. Прошло столько лет, а брёвна только потемнели и, как сказала нынешняя хозяйка дома, простоит он ещё столько же, если не случится какая-нибудь оказия.
    Первые жизненные впечатления у него остались в памяти о жизни в селе Турунтаево, где наш отец работал агрономом. Вот брат, выполняя поручение мамы, идёт к соседке бабке Варваре. Та сидит на завалинке  своей покосившей избушки в засаленной поддёвке и войлочных опорках, несмотря на июльскую жару. Лицо у бабки округлое, глаза заплыли жиром, на щеке толстая бородавка, из которой торчит пучок седых волос. Стас говорит ей, что мама просит у бабушки зелёного лука. Бабка, огромная и необъятная в его глазах,  смотрит на него  испытывающе своими глазами-щёлочками и неожиданно басом кричит:
    - Акулька! Ну-ка, сходи в огород, да нарви батуна Тонькиному мальчишонке…  Да рви лук-то потолще и поядрёней!
    Не сводя глаз с мальца, бабка достаёт из кармана круглую  солдатскую маслёнку. В двух её отделениях она хранит два сорта табака. Скручивает одну из крышек, высыпает немного табака на ладонь, захватывает старческими заскорузлыми пальцами щепотку зелья и по очереди «заряжает» им обе ноздри толстого расплывчатого носа. Стас во все глаза смотрит на это бабкино священнодейство. Вот лицо у неё сморщивается, глаза совсем закрываются, она открывает рот с несколько оставшимися жёлтыми зубами, и внезапно раздаётся громовое «апчхи!» такой силы, что от неожиданности он подпрыгивает на месте, как и две курицы, что неподалёку разгребают пыль. Ба-бах! Ба-бах! Ба-бах!.. гремит с завалинки… Вот бабка замолкает, удовлетворённо втягивает в себя воздух, вытирает слёзы с глаз. Увидев изумлённое выражение на лице мальца, довольно хихикает, трясясь жирным телом. Появляется рябая бабкина дочь Акулина, такая же толстая и неопрятная, но моложавая баба, и протягивает Стасу пучок зелёного лука. Тот забирает его, стискивая обеими руками и уходит, по дороге несколько раз оглянувшись на поразившую его своим чихом бабку Варвару.
   Здесь, в этом селе его впервые приобщают к рыбалке старшие братья. А пойманная рыбёшка приводит его в такой неописуемый восторг, что это занятие входит в его кровь на всю жизнь и делает её своими открытиями и пойманными трофеями ярче и богаче на эмоции. Да и во все последующие времена рыбалка была не просто захватывающим и приятным в жизни времяпровождением, но и приносило разнообразие в питании, а в голодные годы просто существенно помогало выжить.
    Рождение маленького брата, то есть меня, для него так же не простое событие. Он смотрит на его маленькое сморщенное лицо, небольшие ручки, мутноватые глазки и думает: «какой же он маленький, мой брат. Неужели когда-то и я был таким?». Его внимание привлекает какое-то непонятное шевеление под кожей на макушке головы у малыша. Он подходит ближе, смотрит на пульсирующие толчки, любопытство преодолевает неуверенность, он протягивает руку, касается головы и тут же отдёргивает руку, услышав встревоженный голос мамы:
    - Ну-ка, перестань, Стасик! Никогда больше этого не делай!
    Походы с братьями на рыбалку или купание летом в речке, спуск на санках с речной кручи зимой, игра с соседскими ребятишками, возня с младшим братом и помощь маме занимало всё его время, весёлое и радостное…
    Но приходит день, когда он впервые слышит непонятное слово «война», «немцы», у взрослых лица становятся суровыми, угрюмыми. В доме перестаёт звучать смех, редки
весёлые минуты… Он толком не понимает, что произошло, но
 своим детским умом доходит, что случилась какая-то большая беда… Из многих семей в этом селе под залихватские звуки гармоней и балалаек куда-то уходят молодые парни и отцы соседских ребятишек. Звучат слова «мобилизация», «армия»… У друзей родителей Сердюковых, так же уходит в армию такой прежде весёлый дядя Толя, оставив в одиночестве свою жену. С полок магазинов сельчане в спешке скупают соль, керосин, спички, крупу – товары первой необходимости, да в таких количествах, что вскоре полки сельмага становятся пустыми.   Отца вскоре перебрасывают на работу в другую область, видимо, руководство считает, что на новом месте агроном Грабузов принесёт своей работой больше пользы.
    Страна напрягает все свои силы для борьбы с врагом, отдавая плоды труда народа в тылу своей армии под девизом: «Всё для фронта, всё для победы!». Наступают голодные времена, в стране вводят карточную систему на продукты. Я уже писал об этом тяжёлом военном времени… Ну, а дети остаются детьми… Им трудно понять, почему отец, занятый своей работой, почти не бывает дома; отчего у мамы постоянно задумчивое выражение лица, да и нередко они замечают проскользнувшиеся на её глазах слезинки. Откуда им было понять тогда, что у неё в голове постоянно крутился один  и тот же вопрос: «как и чем накормить детей?..». Старшие сыновья, конечно, понимали всё тяжёлое положение семьи и, чем могли, пытались как-то помочь. По весне ходили на поле искать мёрзлую картошку, собирали молодую зелень, ходили на рыбалку… Нужно было хоть чем-то заглушить постоянное чувство голода.
    Подошло время идти в школу и Стасу. Тяжёлое положение семьи ещё сильнее обострилось, когда заболел отец. Недоедание негативно влияет на умственные способности людей, тем более малых детей. Откуда можно было ожидать от школьников хороших результатов в учёбе, когда питание оставляло желать лучшего. Поэтому уровень образования школьников в годы войны можно было воспринимать, как показатель тяжёлого положения нашей страны, напрягающей все свои силы для победы фашизма. Так что результаты учёбы ребятишек в то время были довольно скромными. Я, естественно, не мог помнить этот период, но мама иногда рассказывала разные эпизоды из той жизни. Вот один из них, довольно смешной и грустный… Открывается дверь и появляется голова Стаса в старой отцовской будёновке. Мама поворачивается и удивлённо его спрашивает:
    - Ты чего, Стасик, не заходишь?
    Лицо сына страдальчески морщится, он опускает голову и,    шмыгая носом, всхлипывая, тянет:
    - К-о-о-л!
    Мама всплёскивает руками. Разряжает обстановку отец, он всё ещё болеет и лежит дома:
    - Не тушуйся, сынок… Кол ещё как в хозяйстве пригодится! Вот весна наступит, станем забор чинить, тут-то и твой кол в дело пойдёт!
    Брат втискивается в дверь и проходит в комнату, всё ещё не веря, что обошлось…
    Стас тянется к своим старшим братьям, с ними гораздо интереснее, но всё портит  «хвостик», этот младший брат. То нужно идти с ним гулять, или просто сидеть, когда мама на работе или занята домашними делами. И это как назло тогда, когда зовут играть на улицу друзья-товарищи…  «Навязался на мою голову…», недовольно кривится Стас, тоскливо смотря в окно, где машут ему руками ребятишки…
    - Это ты куда собрался? – спрашивает мама, видя, что тот одевает башмаки.
    - На улицу-у… - плачущим голосом отвечает Стас. – Гулять…
    - Посиди, сынок, с Владиком. Мне нужно в город сходить, на базар. Может, что-нибудь продам, да хлебушка куплю…
    - Опять сиди с этим рёвой-коровой… - зудит сын. – Пусть один сидит… Ничего с ним не будет… - Он искоса смотрит на маму, что она скажет на его слова.
    - Он ещё маленький, сынок… - увещевает она сына. – Ещё полезет куда, или свалится с табуретки.
    - Ну и пусть свалится… Не разобьётся… -  продолжает канючить Стас, опасливо косясь на маму. Он уже хорошо знает ту грань, которую нельзя переходить в разговоре с нею. Но желание уйти на улицу к сверстникам притупляет чувство опасности.
    - Стукнется и плакать будет… Тебе его не жалко? – продолжает она взывать к его жалости. Но мой брат закусил удила…
    - Ну и пусть… - упрямо трындит тот. – Сиди тут с ним… Даже поиграть нельзя…
    - А-а-а… - качает головой мама. - Значит, для тебя лучше идти
играть, чем с маленьким братом посидеть, когда меня дома
нет! Хорош сынок! Вот я тебе сейчас покажу! – она хватает хворостину и замахивается ею … - подошедший младший сын, улыбаясь, дёргает её за подол юбки:
    - Ма-ма, ма-ма… Стасик хороший…
    Она отбрасывает хворостину, улыбается:
    - Хороший… Только с тобой не хочет сидеть. – Смотрит на Стаса:
    - Значит так… Становись в угол и стой в нём, пока я не приду. Понял? А ты, Владик, скажешь, когда я приду: стоял он в углу или нет. Хорошо?
    Мама уходит… Стас выходит из угла, смотрит в окно. Младший брат подходит к нему, трогает за руку:
    - Ты из угла ушёл… Мама заругается… - говорит он, смотря на своего брата снизу вверх.
    - Ты будешь ябеда, Владька… - хмыкает старший брат, - если мамке скажешь. Скажешь - получишь кучу шелбанов, понял?
    От этой перспективы губы у младшего кривятся, он неожиданно срывается в рёв.
    - Эх, ты, рёва-корова! – довольно ухмыляется старший брат  и со злорадством повторяет, дразнясь: - рёва-корова, рёва-корова! – затем подставляет палец ко лбу брата, отводит его другой рукой и больно щёлкает брата по лбу. От обиды и боли тот ревёт ещё сильнее. Внезапно до старшего доходит, что если мамка узнает, что он выходил из угла, то ему влетит ещё сильнее. Он приседает перед малышом и заискивающе говорит ему:
    - Владик! Хочешь, я тебе гороха принесу, когда мамка с базара придёт?
    Тот перестаёт ревет, смотрит блестящими от слёз глазами на своего старшего брата. Ему вспоминается вкус сладкого гороха, он, всё реже всхлипывая, улыбается ему и кивает головой.
    - Договорились! – улыбается ему брат. – Дай пять! – берёт его ладошку в свою и трясёт. – Только не хлызди, Владик! Договор дороже денег! Понял?
    Маленький братишка не знает, что такое деньги, и что это – «не хлызди», но согласно кивает головой, окончательно успокоившись. Ему так хочется снова ощутить сладость гороха, что он согласен на всё. Стас, довольный, что уговорил брата, весело насвистывает…
    …Мама входит в комнату: Стас стоит в углу с понурым видом, Владик с воплем - «мама!», бросается к ней.
    - Ну, как, Владик? – спрашивает она, переводя взгляд с него
        на старшего сына. – Брат выходил из угла?
    Тот смотрит на своего брата, который умоляюще взглядом просит не выдавать его, поворачивается к матери:
    - Стасик хороший… Он в углу стоял.
    - Ладно… Иди уже на улицу! – улыбается она. – Да Владика возьми с собой, он сегодня ещё не гулял.
    - Опять с ним… - недовольно кривится тот. Но, понимая, что изменить ничего нельзя и от «хвоста» не отделаться, дергает за руку младшего братишку:
    - Айда со мной…- и шепотом, чтобы не услышала мама, ехидно добавляет: - рёва-корова…
    Получилось так, что за годы учёбы Стас поменял девять школ. Можно себе представить, как всё-таки сложно было адаптироваться школьнику в новом коллективе. Каждый раз новые учителя, новые соседи по школьным партам… Жуть… Добиться хороших результатов в учёбе при таком раскладе становилось очень проблематично. Многое зависело и от учителей… А уж если как-то ты впал в немилость кому-нибудь из них, то пиши-пропало… Так у него случилось с преподавателем немецкого языка, а по совместительству ещё и классным руководителем, в восьмом классе. Всё началось с того, что родители преждевременно его забрали из прежней школы в райцентре, и он вынужденно пропустил почти учебный месяц. И в новой школе сразу нахватался кучу «неудов», вот эта «немка» и взъелась на него, мол, тянешь класс назад. От изучения этого языка и раньше брат был не в восторге, из памяти ещё не ушли годы войны с немцами, а тут ещё и немилость учителя… Так что нелюбовь была взаимной…
Но брат понимал, что у него есть только один выход – нужно менять своё отношение к учёбе и доказать себе и кой-кому ещё, что он может всё изменить сам. И во втором полугодии брат основательно вгрызся в учёбу. Вопреки мнению некоторых учителей и в первую очередь «немки» - классного руководителя, и к их немалому изумлению, он заканчивает восьмой класс с одной тройкой, кстати сказать – по немецкому языку.  Вот так эти недруги были посрамлены…
    У брата из этой истории осталась светлая память о близкой маминой родне: её сестре - тёте Насти и  мужа - дяди Стёпы Ивановых. Получилось так, что родители со мной переехали в районный центр Тисуль, а Стаса, дабы вновь его не переводить в новую школу, оставили жить у Ивановых. Так что теперь для
разборок  по  братовым  «неудам»  в  школу вызывали дядю
Стёпу. «Немка» при встречах ему высказывала прямо, мол, отсылайте своего племянника к родителям, он у меня класс тянет на последнее место в школе. Тот никогда не высказывал своего недовольства этими обстоятельствами, наоборот, всегда подбадривал Стаса, говоря, что верит в него. Когда же Стас закончил восьмой класс с таким результатом, он таки возгордился, мол, знай наших! К слову сказать, дядя Стёпа, бывший золотоискатель в тех краях, стал для брата путеводной звездой при выборе будущей профессии геолога. И как-то при случае говаривал ему, мол, станешь геологом, приедешь в гости, я тебе покажу место в тайге, где есть золото. Шибко  уж богачом не станешь, но на золотые зубы точно хватит. Вот такой был у нас дядька-золотоискатель…
    Я уже говорил, что первые походы на рыбалку со старшими братьями «заразили» его на всю жизнь, до сегодняшних дней. Куда бы мы не переезжали, всегда находились речки, где было можно рыбачить. Об этом его страстном увлечении можно было бы написать целую книгу. Вот некоторые зарисовки на эту тему…
    Небольшая деревня раскинулась на крутояре у излучины рядовой сибирской реки. В весеннее половодье вода доходила чуть ли не до верха этой горушки, заливая всю луговину на противоположном низменном берегу. Потом речка входила в свои привычные берега и начиналась упоительная пора рыбалок, а позже, когда основательно прогревалась вода, местная ребятня часами не вылезала из речки. Лето… благодать… Быстро на огороде или в илистом месте берега накопали червяков и на свои излюбленные рыбачьи места… И редко домой возвращались без улова. В дело шло всё, что попадалось на крючок. Тут тебе окуни, сорожки, пескари, плотва и прочая рыбная живность. Мама жарила, варила уху, солила и вялила рыбу. Как это было вкусно, к молодой отварной или жареной картошечке малосолёные чебаки или сорожки…  Да ещё с пупырчатыми огурчиками и зелёным луком! Объедение… Для тех, не очень-то сытых лет, почти королевская еда!
    Стас был до того азартен в рыбалке, что зачастую рано утром, на зорьке, когда ещё еле проблескивалась утренняя заря, тихонько вставал, когда мама шла доить корову и, жуя на ходу ломоть хлеба, спешил на берег речки. Насаживал на крючок сонного червяка и с мостков, на которых бабы полоскали бельё, или зайдя по колена в не остывшую за ночь воду, пришёптывая: «ловись рыбка большая и малая…», забрасывал леску подальше…  И начинался клёв… Почему рыба так охотно клевала на зоре? То ли проголодалась за ночь, или извечный инстинкт толкал её на поиски корма так рано? Во всяком случае брат всегда приходил с уловом. Я продирал глаза, когда он уже сидел за столом, пил чай и, хвастаясь передо мной, показывал лежащих в чашке крупных подъязков или толстоспинных чебаков. Завидуя, я с обидой в голосе выговаривал ему, почему он не взял меня на рыбалку. Так я тебя за ногу дёргал, ты не хотел просыпаться, снисходительно отвечал брат. Чуть не плача от досады, я просил маму, чтобы она меня будила, когда Стас собирается рано утром рыбачить. Мама, переглянувшись со Стасом, улыбаясь, отвечала, что обязательно разбудит в следующий раз.
    Зимой, когда река покрывалась льдом, мы с ним делали лунки пешнёй у берега, где были родники и, затаившись неподвижно рядом, ждали, когда к роднику выплывет какая-нибудь рыбёшка. Вот сквозь чистый слой воды становится видно, как на дне появляется тень. Она, неспешно шевеля плавниками, медленно подплывает к струе родника. Стас, затаив дыханье, поднимает крепкую полку с рогулькой на конце и резко вонзает её в воду. Есть! Рогулька пришпиливает рыбёшку ко дну. Брат сбрасывает рукавицу и, засучив рукав, суёт руку в воду, хватает добычу и вытаскивает её наверх. Одев рукавицу на красную от ледяной воды руку, он опять замирал над лункой. Час… второй… Замёрзнув, мы бегом бежали домой с несколькими вытащенными рыбками – мама сварит уху или пожарит в сметане…
    Иногда к нам подходил один из местных парней постарше, звали его Володя Камзик, как сейчас помню. Был он слегка не в себе, или блаженный, как говорили в народе, но очень увлекался рыбалкой. Он мостился рядом с нами, сильнее расширял лунку, и начиналось негласное соревнование. Но преимущество было на его стороне - у него была настоящая небольшая острога. Мы с завистью смотрели, как Володя вытаскивал крупную рыбу, мы же со своей рогулькой не могли её прижать ко дну.  Просидев с нами пару часов, он забирал более-менее крупную добычу, а мелочь оставлял нам, за что мы ему были благодарны…
    Особое рыбацкое раздолье было в нашей жизни, когда мы в очередной раз переехали в деревню Бекет, это в Кемеровской
области. Наша небольшая изба стояла в конце улицы, за ней
сразу же начиналась тайга. Небольшая речушка текла неподалёку, на запруде стояла водяная мельница. Пропетляв километра два по тайге, речка впадала в другую, более крупную, которая звалась Яя. Да-да, именно так… Так же называлась  железнодорожная станция в двадцати километрах от нашей деревни, где мы с братом и оканчивали среднюю школу, каждый в своё время.
    Эти два лета, что мы прожили там, провели, можно сказать, на этой реке. Это было золотое время… Леса ещё не вырубались, как в нынешние беспредельные времена, и никаких тебе промышленных стоков. Вода была чистой, оттого и рыбы было много. На рыбалку мы с братом ходили почти каждый день, как на работу. Рано утром, ещё и солнце не встало, прихватив с собой в сумке хлеба, несколько сырых картофелин, лука, мы направлялись на реку. Прошли вдоль соседского, напротив нашей избы, огорода и по лесной тропинке идём к реке. По дороге прикидываем, на какое место идём сегодня. Мы уже определились: где и какая рыба и в каком месте лучше всего клевала. На перекатах мы ловили крупных, величиной с вилку, пескарей;  из стоячих омутах таскали тёмно-зелёных горбатых окуней; в заводях неплохо брали на живца щуки. Были у нас ершинные, чебачьи, сорожьи места… Словом, мы ловили рыбу на любой вкус… Вечером мы обычно спрашивали маму, гордясь этими своими возможностями: какой рыбы принести завтра. Первое время родители удивлялись этому, а потом привыкли. Бывало и так, мама делала заказ, мол, принесите-ка завтра, ребятишки, мне десятка полтора пескарей, уж больно хорош пирог с ними получается. Мы с братом переглядываемся и небрежно роняем: пескарей, так пескарей… Всё в наших руках… И следующим днём приносим заказанных мамой рыбёшек.
    В порядке лирического отступления… Жили с нами в это время два кота. Одного звали Васька, а вот кличку второго не помню. Маленький рассказ о невероятном чутье этих домашних питомцев. Как я уже сообщал – мы со Стасом ходили на рыбалку каждый день, как на работу. Возвращаемся вечером домой, естественно с добычей… Подходим по тропинке к изгороди огорода наших соседей Бухтияровых, дом которых стоял напротив нашей избушки через дорогу. Огород был у них довольно большой, в длину метров пятьдесят, не меньше. И стоило нам немного пройти вдоль забора огорода,
как брат мне говорит, мол, смотри, Владька, опять нас коты
встречают! И действительно, мчатся нам навстречу, мяукая, наши любимцы. Подскакивают к нам, призывно мурлыча и крутясь вокруг наших ног, требуя от нас гостинца, зная, что сейчас получат по рыбёшке. А мама потом уже поняла, что если лежащие во дворе коты вдруг подскакивали на месте, словно их шилом ткнули и, задрав вверх хвосты, кидались через дорогу в сторону соседского огорода, значит, домой возвращаются с рыбалки сыновья. Нам тогда приходилось только удивляться их такому невероятному чутью. Можете себе представить, что от нашего двора до того места, где они нас встречали, было не менее ста метров. Вдобавок, дорожка шла между забором и густым кустарником, вне зоны прямой видимости. И почувствовать наше приближение на таком расстоянии!..  Просто уму непостижимо…
    Мы досконально изучили эту реку, с её протоками, старицами, глубокими омутами, перекатами, заливами, густыми таёжными зарослями, чувствуя себя среди этих девственных мест героями Фенимора Купера и Майн Рида. Для того, что бы освоить и противоположный берег, собрали небольшой плот из коротких брёвнышек, которых было полно на берегах реки, вытесали весло и спокойно переплывали на нём реку туда-сюда, ширина её была метров семьдесят-восемьдесят. Свой «броненосец» на ночь оставляли в одном укромном месте, в небольшом заливчике, заросшем по берегам густым кустарником. Добраться до него можно было только по воде, так что всю «навигацию» он служил нам верой и правдой, никто не пытался его реквизировать. Впрочем,  тогда на реке и людей-то мы не встречали. Местные ребятишки почему-то не были заядлыми рыбаками, как мы.   
    Была в одном месте довольно большая излучина реки в виде солидной петли. Пройдя метров сто - сто пятьдесят от берега через тайгу по едва заметной тропке, можно было вновь выйти на берег Яи. Однажды, проделав этот путь, мы увидели, что вдоль берега, среди деревьев цепочкой идут навстречу нам несколько человек. До них было далеко, но мы определили, что это не ребятня, а взрослые мужики…
    Несколько дней назад по деревне прошёл слух, что из лагеря в посёлке Яя, сбежали несколько заключённых. Мол, нужно быть осторожными и при появлении незнакомых людей в деревне необходимо заявить властям.
    - Слушай, Владька… А вдруг это «сиблонцы»? – почему-то шепотом сказал Стас мне на ухо, хотя до идущих было метров двести. Таким словом в народе называли заключённых в сибирских лагерях. У меня от его слов мурашки побежали по спине. Я невольно попятился назад, затем повернулся и, пискнув, - «бежим»! – кинулся по тропке в другую сторону. Мы махом пересекли излучину у её основания, не сговариваясь, слетели с обрыва к стоянке своего «броненосца», прошлёпали по воде до него, залезли и притаились, прикрытые зарослями. Прислушиваясь к шорохам, просидели на плоту не менее пару часов. Ничего подозрительного не услышав, собрались и, озираясь по сторонам, пошли домой. Родителям рассказали про странных людей, отец сходил в поссовет и по телефону сообщил об этом в милицию. Где-то несколько дней мы просидели дома, пока из района не сообщили населению, что сбежавших заключённых всех переловили и совершенно в другом месте, чем наши окрестности. Кого мы видели на берегу реки, так и осталось для нас тайной…
    Ради справедливости нужно сказать, что иногда мы возвращались домой с малым уловом, и уж совсем по пальцам можно пересчитать дни, когда приходили с пустыми руками.   
    Как-то утром, придя на реку, переходя с одного знакового места на другое, мы совсем приуныли. День выдался ветряный,  волны с шумом «целовались» с берегом, выбрасывая на него пену. Вот уже и обед наступил, мы на костре напекли картошки, запили молоком и призадумались. День явно не удался…
    - Стася,  давай  пройдём  к  Белой  горе, может там  начнёт
клевать…  - предложил я брату. Гряда холмов упиралась в реку, обрываясь в неё белым срезом, отсюда и название. Высота очень крутого обрыва была метров сто, не менее.
    Брат прищурился, до Белой горы нужно было топать по заросшему берегу реки километра два. Пожевал, пожевал он губами, посмотрел на пустую сумку, в которой обычно собирали улов и согласился.
    Вот мы тащимся по берегу реки, то идя по песку, то по галечнику, взбираясь временами наверх и продираясь через заросли кустарника и густого малинника. Хорошо ещё то, что благодаря ветру не донимают кровососы.  Мы уже собрались выйти из таёжных зарослей на галечную отмель, как брат замечает:
    - Смотри-ка, Владька, вон лодка  чешет…
    И действительно, по реке прыгает по волнам лодчонка с человеком на ней. Приплыла она с той же стороны, откуда пришли и мы. Вот она подплыла к какому-то торчащему из воды на мелководье колу и остановилась Какое-то время мужик в ней копошился, затем приподнял и вытащил на поверхность воды что-то круглое и блестящее от воды. Мы с братом переглянулись.
    - Так это у него там «морда»… - уверенно заявил брат. – Наверное, забирает улов.
    - А может просто проверяет её, а? – предположил я.
    - Может и проверяет… - бормочет брат, не сводя глаз с лодки. Между тем мужик вновь опускает «морду» в воду, отчаливает и, работая веслом, правит лодку в сторону Белой горы. За ней, на другой стороне реки, расположена деревня Сергеевка. Вскоре лодка, подгоняемая попутным ветром, скрывается из виду. Мы переглядываемся и молча, словно заранее сговорившись, выходим на галечную косу и торопливо идём по берегу в сторону торчащего кола.
    Не говоря ни слова, Стас снимает башмаки, закатывает штанины и бредёт к колу. Через пару минут, словно тот бурлак, волочет к берегу «морду».
    - Владька! – сердито кричит он мне. – Чего рот раззявил? Давай сюда сумку!
    Я прихожу в себя, хватаю сумку и, также сбросив обувку, спешу к нему.
    - Прикинь! В «морде»-то полно рыбы! – ухмыляется старший брат, вытащив из неё торцевую заглушку.
    - Держи ровней сумку! – командует он. Я откидываю клапан
и в тёмное пространство ёмкости проскальзывает крупная плотва, за ней не меньшего размера один за другим шлёпаются чебаки. 
    - От многого немножко – не кража, а делёжка… - бормочет Стас, выуживая из «морды» солидную шучку и кося взглядом на простор реки. Я тоже просматриваю речную гладь в сторону Белой горы, но там совершенно пусто.
    Вот сумка заполнена полностью, а в «морде» рыбы убавилось чуть-чуть. Брат со вздохом то ли облегчения, то ли сожаления, что осталось так много рыбы, затыкает торец снасти и тащит к колу. Я вытаскиваю сумку на берег, обуваюсь. Брат притапливает «морду», привязывает к колу и бегом возвращается на берег…
    - Мы и сегодня с уловом! – весело ухмыляется он, когда заходим в лес. Я тоже как бы в восторге от мысли, что домой придём не с пустыми руками. Но какая-то червоточинка жжёт изнутри, получается, что мы взяли чужое, то есть своровали. Это напрочь гасит мою радость от осознания, что мы вновь не напрасно провели день.
    - Ты что, Владька, притих? – спрашивает брат, заметив мою унылую физиономию. – Устал, что ли?
    - Устал… - пыхтя, отвечаю я и отворачиваюсь от него.
    - Давай мне сумку! – он забирает тяжёлую  ношу, отдаёт мне удилища и банку с червями. Я облегчённо вздыхаю…
    - Ты это… - смущённо говорит он, когда мы переходим дамбу пруда у мельницы, откуда видна крыша нашей избушки. – Не вздумай сказать родителям, как мы сегодня столько рыбы наловили.
    - Да ладно… Что я маленький что ли… - досадливо отвечаю ему. – Наловили и наловили…
    - Вот и правильно… Вот и молодец…
    От этой его похвалы становится мне совсем неловко. И я себе даю слова, что больше никогда в жизни не возьму чужого, даже самую маленькую толику…
    Вновь испытываю чувство стыда дома, когда мама восторженно смотрит на тазик полный рыбы.
    - Какие же вы молодцы, ребятишки! – восклицает она. – Тут и уха будет, и на большую жарёху хватит! А этих чебаков я засолю! – она перебирает жирные рыбины и самые большие откладывает в сторону.
    Я смотрю на брата, он отводит свой взгляд от меня в сторону. Видимо, ему тоже не по себе от той же мысли…
    Сколько было интересных историй, связанных с нашей жизнью в эти школьные годы, просто не перечесть. Если их вам поведать, то они сообща потянут на солидный сборник рассказов. У меня же сейчас совершенно другая задача…
    Приходит школьная пора и Стас отправляется в среднюю  школу на станции Яя, в нашей деревни только шесть классов. В Яе его определяют родители на квартиру в частном доме, и только на следующий год мы переезжаем туда, где брату остаётся учиться только один год до окончания школы. Нужно заметить, что на долю Стаса в его школьной эпопеи выпала определённая закономерность: получалось так, что какую-то часть школьного времени он учился в отрыве от своей семьи, потому что в деревнях, где мы жили, было начальное образование. Так было, когда он пошёл в пятый класс, а в Красноярке всего школа-четырёхлетка. Посему и отправили его в соседнюю деревню Петропавловку, там была школа-семилетка.  Первую четверть он и ещё двое школьников ходили каждый день за пять километров в ту школу на занятия. Вставали дома рано утром, ещё и солнце не вставало, и по лесной дороге шли за знаниями в Петропавловку. По окончанию уроков  - домой…  Брат рассказывал, как однажды уже перед самой деревней произошла эта опасная встреча: трое ребятишек с одной стороны и стая волков с другой, метрах в двадцати от них поперёк дороги. Какое-то время две группы молча смотрели друг на друга, потом девочка Катя, сорвавшись с места, что-то крича и размахивая сумкой, кинулась по дороге вперёд, за ней вопившие от страха мальчишки. Волки, видимо, ошеломлённые таким напором, поджав хвосты, кинулись в сторону от дороги. Ребятишки опомнились только на окраине деревни. А когда они восхитились отвагой Кати, она объяснила, что бросилась бежать в сторону волков от одной мысли, что они опоздают на первый урок…
    Наступила зима, усилились морозы и брата определили на житьё в семью Стасова одноклассника. Дома брат спал на большом сундуке, а здесь его определили на полати, вместе с приятелем. И как-то в одну из первых ночей произошёл с ним довольно-таки трагикомичный случай. Ночью захотелось Стасу «до ветру». Спросонья, забыв, где он находится, спустил ноги и… рухнул с двухметровой высоты вниз. Там, у стенки, был сооружён закуток, в котором хозяева держали недавно опоросившуюся хрюшку с поросятками. Словом, Стас «приземлился» точно на спящую свинью. Визг ошеломлённой хрюшки совпал с воплем упавшего на неё брата и разбудил всех обитателей избы. Кроме хозяев на полу спала бригада лесозаготовителей, остановившаяся у них на ночёвку. Вздули лампу и увидели картину, достойную изложения на бумаге великого рассказчика, вроде А.П.Чехова. На полу сидит с вытаращенными глазами парнишка (Стас), сразу не понявший, что с ним произошло; недовольно хрюкающая свинья нервно обнюхивает свалившееся сверху чудо, рядом толпятся повизгивающие поросята… Хорошо ещё, что брат при падении никого из них не задавил… И смех, и грех…    
    Хозяева были религиозными людьми и когда наступал великий пост, то одним из основных блюд была уха из сушёных карасей. Какое-то время их сын Петька ещё держался на этой «диете», но всему есть предел. Уловив момент, когда отец был в отъезде -  хозяин возил почту, а мать уходила к соседке, он забирался в амбар и притаскивал домой что-то из запретного… То кружок домашней колбасы – хозяева были «хохлами», то шмат сала. Прихватив краюху хлеба, Петька со Стасом залезали на полати и втихаря устраивали пир…
    Так он проучился полтора года. Затем мы переехали в другое село… Перейдя в восьмой класс, Стас вновь отправляется в «люди». На этот раз в районный центр Усть-Тарка, где живёт первую учебную четверть. Потом вновь переезд и трудный для него учебный период восьмого класса в школе посёлка Комсомольск. О неравном противостоянии с  преподавателем немецкого языка и классным руководителем  я уже написал ранее. Как и о жизни в семье дяди-старателя…
    9-й класс на станции Яя брат проучился, живя так же в чужой семье. Старый домик был, судя по всему, ровесником своих хозяев, довольно пожилой супружеской пары. Относились они к Стасу, как к родному, и он в меру своих сил старался помогать им в домашней работе: принести воды, наколоть дров, при необходимости сходить в магазин, зимой очистить двор от снега и с дорожки к калитке. На Новый год решил прийти домой, в деревню, на лыжах, прикинув, что дойдёт засветло. Хозяйка отговаривала его, мол, пурга будет, кости у неё ломит, а это первый признак непогоды. Однако, брат отнёсся к её совету самонадеянно и принял решение идти. Ветер стал крутит снег, как только он вышел из посёлка. Не прошёл и половину дороги – до деревни было двадцать километров, - пошёл крупный снег и вскоре закрутила пурга. Да такая, что видимость сократилась до нескольких метров. Начало переметать дорогу и он, отворачиваясь от секущих снежных струй, пошёл медленнее, боясь потерять её. Мимо «проплыл» телеграфный столб и Стас ухватился за этот ориентир, прикинув для себя,  что нужно идти от столба к столбу, чтобы не потерять дорогу. Так он и шёл, остановившись только один раз, чтобы сжевать горбушку хлеба, что ему положила на дорогу сердобольная хозяйка. Когда же увидел впереди какое-то тёмное пятно, еле просматриваемое сквозь вихри снега, то не сразу понял, что это первая изба на выезде из нашей деревни. На ватных от усталости ногах он дошёл до крыльца, сбросил лыжи и постучал в дверь. Хозяева, впустив его, отогрели, напоили чаем… Отдохнув намного, Стас побрёл домой. Наш отец, конечно, выговорил ему за безрассудство. Но зато я был рад, так как Стас принёс домой книгу, которую обещал ещё осенью. До сих пор помню её название - «Старая крепость». Так благополучно закончился для брата этот лыжный поход. Как он потом говорил, эта его лыжная эпопея научила в будущем принимать решения, взвесив всё «за» и «против».
    Это был его последний год жизни в «людях». Десятый класс он закончил в той же школе, но уже живя вместе с нами, ибо наш отец был переведён в районный земельный отдел, который почему-то находился в посёлке Яя.
    Стать геологом он мечтал ещё со школы и вот, получив аттестат об окончания десятилетки, Стас едет в г.Томск и там сдаёт документы в политехнический институт на геологический факультет. Конкурс оказался большим и на экзаменах брат не добрал пару баллов. Пришлось вернуться домой. Его год был призывным и осенью он отправился на службу в армию, отдавать свой священный долг Родине. Это в нынешние времена всё ещё находятся, я бы сказал, моральные уроды, не желающие служить,  да и некоторые родители стараются через взятки всеми правдами и неправдам «откосить» своих чад от службы, которая длится всего-то один год, тогда как в те времена служили в сухопутных войсках три года, а на флоте – четыре.         
    После окончания авиационной технической школы в г.Пушкин под Ленинградом он был направлен в авиаполк ПВО дислоцированному на Карельском перешейке неподалёку  от города Выборг в качестве техника по вооружению истребителей-перехватчиков МиГ-15 и МиГ-17.
    Служба была-таки напряжённый, полк прикрывал воздушное пространство северо-западного направления, рядом были расположены важный во всех отношениях политико-экономический, стратегический и культурный центр страны  - Ленинград и база Балтийского военно-морского флота СССР. На аэродроме постоянно дежурило две пары истребителей- перехватчиков, находящихся в боевой готовности и в любое время суток, при любой погоде, готовые вылететь на перехват нарушителей воздушного пространства Союза. В те годы самолёты НАТО постоянно барражировали вдоль границ нашей страны, поэтому пилоты перехватчиков постоянно дежурили в кабинах боевых машин, а технический состав дежурных смен находился рядом, дабы в минимальные сроки обеспечить выполнение лётчиками боевой задачи.

 

     Начало воинской службы…

 

В отпуске дома. В Советской Армии питание было на высоте…

    Если нарушение наших границ самолётами можно пересчитать по пальцам, то значительно больше было произведено провокационных нарушений с помощью воздушных шаров, нёсших на борту разведывательные технические устройства и пропагандистскую литературу, которых немало было сбито лётчиками ПВО. Как только происходил такой инцидент, из свободного от службы технического состава формировались команды, выдавалось оружие и во главе с офицерами спецслужб выезжали в предполагаемый район падения шара.  Брат рассказывал, что за время службы ему пришлось принимать участие в таких поисках не менее полдесятка раз. Приходилось продираться через глухие леса Карельского перешейка, натыкаясь на следы проходящих в этих местах боёв недавней войны: остатки укрепрайонов, сожжённой боевой техники, пушек, танков, бронемашин. В один из поисков пришлось пройти по району, прозванному в народе «долиной смерти», где происходили ожесточённые бои и было немало потерь с обеих сторон. И как напоминанием о тех временах, как бы своеобразным памятником, торчал из болота хвост немецкого самолёта с намалёванной на нём фашистской свастикой.
    Вспоминая свою службу, Стас рассказал мне о довольно-таки показательном эпизоде, когда ему пришлось сопровождать одного из курсантов технической авиашколы в г.Астрахань. Командование решило отправить его в тот военкомат, потому что курсант стал вести себя с явным подозрением на неадекватное поведение, как нынче говорят, и медсанчастью школы к дальнейшей службе был признан непригодным. Видимо, его стали посещать так называемые «глюки».
    На Павелецком вокзале столицы курсант, уяснив для себя
удобный момент, «слинял» от брата в неизвестном направлении. Как вспоминал Стас, его прошиб холодный пот, - это же невыполнение приказа, понял он. Проявил, так сказать, беспечность и разгильдяйство… Поняв, что по головке его за это командование не погладит, он заметался по вокзалу, заглядывая во все уголки основательного здания. Тут ему на глаза попал военный патруль. Он рассказал начальнику патруля, офицеру, про своего подопечного и тот проявил сразу же активное участие в поисках сбежавшего курсанта. Словом, по горячим следам беглец был обнаружен, патрульные помогли Стасу водворить того в вагон.  На пути до Астрахани за курсантом следили пассажиры по просьбе брата. Облегчённо вздохнул он, когда сдал подопечного в военкомат, который располагался в астраханском Кремле, на центральном рынке купил знаменитой воблы и со спокойной душой отправился в обратный путь. Прибыв в Ленинград, Стас заехал к брату Валерию, который учился тогда в Академии транспорта и тыла. Вот там под «бархатное» пиво с воблой он и рассказал ему про свою астраханскую одиссею…
 

                Уже не рядовой…

    За время службы Стасу было присвоено звание «ефрейтор», он был отмечен командованием части краткосрочным отпуском, как отличник боевой и политической подготовки. За несколько месяцев до демобилизации его вызвали в штаб полка, где произошла беседа с полковником погранвойск. Суть её заключалась в том, что ему предложили поступить в спецшколу ГРУ, находящуюся под патронажем Министра обороны Г.К.Жукова.  И «купец» вкратце обрисовал всё, чем придётся заниматься в разведшколе будущему разведчику. Перечислять подробно все дисциплины я не буду, могу только отметить, что по окончанию курса семилетней подготовки, выпускник должен обладать всеми качествами специалиста по внедрению в социальную систему той страны, которая будет профилирующей при подготовки данного разведчика. То есть владеть в совершенстве языком, знать всё о стране внедрения, владеть техникой вербовки агентов и пройти весь комплекс спецподготовки, обилием дисциплин при ней вряд ли могло бы  соперничать с ним  любое другое учебное заведение. Романтика этой работы так вскружила голову Стаса, что он забыл о своём стремлении стать геологом и на следующий день, дав согласие, расписался о неразглашении тайны сроком на 25 лет.   Теперь оставалось ждать вызова на медкомиссию и прохождение мандатной, которая и определит его будущее. В успехе этих проверок он совершенно не сомневался, что и подтвердилось, когда он прошёл углубленное медицинское обследование. Оставалось ждать вызова на мандатную комиссию. В начале октября личный состав авиаполка был уведомлён  о том, что Г.К. Жуков отстранён от занимаемой должности Министра обороны. А через несколько дней брата вызвали в штаб полка и дали понять, что он продолжает службу до демобилизации. То есть о дальнейшей перспективе попасть на учёбу в разведшколу можно забыть. Вот и думай о странностях своей судьбы. Как бы сложилась дальнейшая судьба нашего брата, попади он в эту закрытую на семь замков школу, теперь можно только гадать. Как известно история не имеет сослагательного наклонения и в 1957 году, в конце октября, ефрейтор Грабузов был демобилизован. Побыв некоторое время у родителей, уезжает в г.Новосибирск и устраивается на работу в типографию газеты «Советская Сибирь» простым рабочим. Через некоторое время переходит на работу полировщиком на Инструментальный завод. Живём мы с ним, снимая комнату в частном секторе города, в так называемом «шанхае», у пожилой пары стариков. Я в тот год закончил среднюю школу и уехал в Новосибирск, но об этом позже…
    Прошёл трудовой год и в августе 1958 года Стас поступает в Новосибирский геологоразведочный техникум на третий курс. Начинается студенческая жизнь, со всеми её радостями, огорчениями, лишениями… Небольшая стипендия, на которую было невозможно прожить, заставляла искать студентов какие-то возможности подзаработать. Не все могли рассчитывать на помощь родителей, как и Стас, наши были пенсионерами. В какой-то мере эти наши трудности смягчались тем обстоятельством, что в это время я работал на заводе, и моя зарплата была в несколько раз выше его стипендии. И тем не менее брат ходил разгружать вагоны на железнодорожную станцию вместе с другими студентами, участвовал в массовках при постановке спектаклей в Театре оперы и балета, был так называемым артистом миманса. Кстати, платили там за участие в спектакле больше, чем за работу грузчиком на станции. Во время учёбы участвовал в студенческом оркестре, в качестве гитариста и исполнителя популярных песен. Нужно отметить, что деятельность оркестра была довольно популярна среди других учебных заведений, и его участникам приходилось выступать на различных мероприятиях и торжествах. Студенческая жизнь была и трудна, и радостна, ибо изначально несёт в себе веселье и задор молодости.
 

Будущие геологи на Тюменском севере… 1960 год

    Согласно разнарядке в 1960 году Стас во время практики получил направление в одну из экспедиций на Тюменском Севере. Там он впервые начинает понимать суть своей будущей профессии, работать непосредственно с настоящей аппаратурой, вникать в сложности и хитрости практической деятельности при поисках стратегического сырья, как нефть и природный газ. И это в условиях Севера, с его бескрайней тайгой, непроходимыми болотами, марями, озёрами, реками и речками. С неисчислимыми полчищами всевозможных кровососов, доводящих людей до осатанения, со свирепыми хищниками тех мест… Края, где основными транспортными средствами являются самолёты и вертолёты, да водный транспорт в виде лодок, буксиров, самоходных барж, пароходов и теплоходов. Да ещё возможность передвигаться по земля на колёсах и гусеницах, когда свирепые сибирские морозы лютой стужей схватят толстой коркой болота и мари…
 

                С геофизической техникой нужно дружить…

    Судьба сложилась так, что по окончанию техникума в 1961году брат получает назначение на работу техником-геофизиком в Охинскую геологоразведочную экспедицию Сахалинского Геологического Управления. Вся дальнейшая его деятельность будет связана с этим легендарным островом. В поисковых геологоразведочных партиях на севере Сахалина он проработает тридцать шесть лет!
    Но сначала нужно было осваивать специфику работы в местных условиях, входить в жизнь коллектива, решать повседневные задачи, то есть «вариться» в этой непростой, тяжёлой жизни геофизиков-поисковиков. Страна очень нуждалась в новых месторождениях углеводородного сырья, в том числе и быстроразвивающаяся экономика Дальнего Востока, одна из стратегически важных для Советского Союза.
И отряды специалистов по разведке перспективных островных
месторождений, оснащённые специальным и приборным оборудованием, транспортными средствами, запасами ГСМ, передвижными жилыми домиками, вспомогательными службами планомерно и целенаправленно зондируют недра Сахалина. Идут годы напряжённой работы по изучению районов острова на возможность выявления месторождений нефти и газа. Затем по результатам предварительной разведки начинается передвижение части поисковых отрядов  в сторону материка через Татарский пролив в материковую зону Хабаровского края. Другие отряды прокладывают профили-маршруты с севера острова на юг, от мыса Марии на полуострове Шмидта до северных склонов Западно-Сахалинского хребта.
    В конце 80-х годов, будучи уже опытным начальником отряда  - двадцать лет в этой должности, -  Стас начинает с нуля интенсивные поиски и разведывательные работы  по выявлению перспективных месторождений углеводородов на северном шельфе Охотского моря. Вёл он детальную разведку со своим отрядом на северном побережье острова Сахалин, а навстречу ему со стороны моря работали на специальных судах морские геологи. В результате  поисков на шельфе северной части острова были успешно выявлены богатейшие нефтегазоносные структуры, которые по сей день составляют большую долю в добыче углеводородов на Дальнем Востоке. Вспомните морские буровые платформы «Сахалин-1» и «Сахалин-2», которые сейчас являются флагманами добычи важнейшего сырья в районе острова Сахалин. И в том объеме добываемого топлива, что извлекают сейчас на острове и его шельфе, есть и заслуга нашего брата Станислава Грабузова, который со своими коллегами, в зной и стужу, пробираясь через болота и топи, страдая от всяческих кровососов, подвергаясь опасности со стороны хищных зверей, создавал основу для извлечения из недр острова важнейшего сырья для нашей страны.
    И было горько ему осознавать тот факт, когда в 90-х годах прошлого столетия горе-реформаторы, всякие там Гайдары да Чубайсы и иже с ними, дорвавшись до власти, начали дербанить страну, раздавая всё за бесценок, в том числе и природные богатства не только доморощенным ворюгам, но и алчным западным акулам бизнеса. Что стоило только подписание кабального контракта с рядом западных компаний по работе на шельфе Сахалина. Приходится  диву даваться, когда эта так называемая прозападная шваль, стоящая у руля нашей великой, но больной страны, во главе с президентом- алкоголиком, чуть ли не с радостными воплями отдавали народное достояние чужому дяде. Дойти до такой степени морального уродства этому правительству и подписать контракт, по которому страна не только не имела даже малого дохода от добычи на шельфе Сахалина, но и постоянно увеличивался наш долг при добыче там углеводородов перед транснациональными корпорациями, это трудно понять. Просто уму непостижимо! И только приход к власти президента Путина позволил прервать этот контракт и пересмотреть пункты кабального договора. 
    За тридцать лет жизни на острове немало воды утекло. Там же брат нашёл вторую половинку, женился, родилась дочь Дина. Всю жизнь увлечение, въевшееся в душу – рыбалка, только крепла, тем более, что на Сахалине всё ещё оставались благодатные места для благостного времяпровождения: таёжные речки с хариусами, ленками и прочей рыбной живностью; и конечно же речные омуты, где хозяином тех мест обитает царь-рыба, великолепный и сильный таймень.

 

    Это вам не какой-то пескарь, а сама царь-рыба.

Самым большим трофеем за всю свою рыбацкую историю, извлечённый братом из тех вод, стал таймень, добытый им в верховьях реки Вал на северо-восточном побережье острова 16 апреля 1976 года. «Клюнул» этот красавец на спиннинг с самодельной блесной из столовой ложки-нержавейки. Сильная рыбина мурыжила брата более получаса. А когда он сумел всё-таки её выволочь, то был изрядно удивлён и обрадован – возись ещё минут пять с ним и тот бы сошёл с блесны, слишком слабо добыча держалась на крючке. Естественно в полевом лагере, когда он пришёл с добычей, произошёл настоящий фурор. Тут же великолепный экземпляр царь-рыбы был измерен и взвешен: длина 1метр 25 сантиметров,  в поперечнике – 25 сантиметров,  вес – 18,5 кг. Если бы брат просто рассказал о таком трофее, то можно было бы отнести это повествование, как рыбацкую байку. Но фото, где он держит эту добычу на руках, развеяло все сомнения.   
    Кроме обыкновенной рыбалки на реках, можно себя побаловать и ходом лосося на нерест, когда даже и не рыбаки ловят горбушу и кету для заготовки её на зиму в солёном и вяленом виде.  Зимой же на островных заливах хорошо идёт просто на красную нитку на крючке нежнейшая навага и корюшка с огуречным ароматом.
    Во время так называемых отгулов, то есть отпусков за отработанный месяц, можно дома заняться и «тихой» охотой, ибо на острове полно в сезон грибов и ягод, что является неплохим подспорьем в рационе островитян в долгие зимние месяцы.
    В 1990-м году, имея северную льготу, брат оформил пенсию, но сидеть дома хватило сил лишь на месяц, стали «давить» стены. И где-то в начале 91-го года вернулся снова в экспедицию, и вскоре ушёл в тайгу с отрядом, но уже с другим.
Так что этот год стал для брата  знаковым не только по этой причине, но и по тем глобальным изменением, что произошли на шестой части Земли – развал Союза со всеми вытекающими последствиями. Переоценка духовных ценностей, развал экономики, проводимая горе-реформаторами «шоковая терапия», обвал рубля, как следствие дикой инфляции, в одночасье превратило основную массу населения великой страны в люмпенов. Многомиллиардные накопления людей, держащих свои трудовые накопления в Сбербанке, превратились в ничто, в сочетание группы цифр, не имеющих никакой ценности. Общая участь не обошла и семью Станислава Грабузова. Деньги, которые они откладывали для дальнейшей жизни на «материке», а на счету в сберкнижке значилась солидная сумма в сорок пять тысяч рублей, в один момент испарились, как дым, а вместе с ним и радужные мечты о доме или солидной квартире и где-то там  дальнейшей безбедной жизни на пенсии. Как они потом себя корили, что в своё время не форсировали отъезд с острова. Впрочем, те же чувства испытывали большинство людей, попавшие под жернова «пещерного» капитализма с внедрением условий рыночной экономики насильственным путём в стране.
    Так бы и пришлось брату с семьёй коротать свой оставшийся век на острове, как и многие другие его коллеги, если бы не страшное событие, происшедшее там. Правильно говорят в народе: «не было бы счастья, да несчастье помогло…».
    В ночь с 27-го на 28-е мая 1995 года северный Сахалин подвергся мощному удару стихии. Землетрясение силой в 9 баллов по шкале Рихтера произошло в 01час 03минуты по местному времени. За минуту 19 пятиэтажек посёлка Нефтегорск превратились в горы щебня вместе со своими жильцами. Погибло 2042 человека, в их числе и выпускники местных школ, что в эту ночь праздновали вхождение во взрослую жизнь в поселковом Доме культуры.  Спастись удалось единицам…
    База геологоразведочной партии, в которой работал брат,
располагалась в селе Сабо, в пятнадцати километрах по прямой от Нефтегорска. Жителей этого посёлка спасло то обстоятельство, что двухэтажные дома, в которых они жили, были построены из деревянного бруса. Поэтому жертв там не было. Прихватив с собой документы и потеплее одевшись, в спешке покинув жилища, люди оставшуюся ночь просидели у костров, так как в конце мая на севере острова всё ещё холодно, да и почки на деревьях ещё не распустились. 
    В конце дня 28 мая на место трагедии прибыл с группой специалистов Сергей Шойгу, возглавлявший в то время «Центроспас» России. В погибшем Нефтегорске днём и ночью работали спасатели, находя и поднимая из руин погибших и раненых. Всё делалось чётко и быстро, благодаря опытному руководству со стороны С.Шойгу и его помощников. Все работы в разрушенном Нефтегорске завершились в июле. Была произведена рекультивация площади на месте погибшего посёлка. В память о каждой пятиэтажке были поставлены бетонные столбики с номерами домов. Всех неопознанных погибших хоронили рядом с поселковым кладбищем. Позже рядом была возведена мемориальная стела со звонницей, с 2042-мя фамилиями погибших жителей.
    После катастрофы ходили разговоры среди местных жителей, что находились нелюди, которые специально приезжали на развалины и занимались мародёрством, снимая с погибших ценности. Прибывшие для поддержания порядка сотрудники ОМОНа и бойцы воинской части отлавливали этих отморозков и, как гласила народная молва, без суда и следствия расстреливали на месте. За правдивость таких слухов не ручаюсь, но как говорится – дыма без огня не бывает. Да и происходило это всё в лихие 90-е, когда многое чего допускалось и властью…
    То, что испытали жители села Сабо при этом катаклизме, и врагу не пожелаешь. Трудно себе представить состояние людей, которые на себе, глухой ночью, почувствовали разрушительную мощь этого землетрясения. Как делился своими переживаниями брат о своих ощущениях при первом, самом страшным по последствиям, толчке, когда всё кругом рушится, трещат стены и рефреном всего этого в ушах стоит то ли подземный гул, то ли утробный рёв, неописуемый в своём роде. Это так страшно… Людей швыряло в их жилищах, сбрасывало с постелей, било о стены, которые туда-сюда ходили ходуном. Нужно отдать должное тем безвестным строителям прошлого, которые когда-то ставили эти дома.
Ведь ни один из них не разрушился, только стены в большинстве домов основательно перекосило… Каждый человек посёлка, прошедший через такое потрясение, перенёс весь этот ужас по-разному. Вот и у брата после той кошмарной ночи проявился такой синдром: он теперь всегда вздрагивает от резкого звука и кожа покрывается пупырышками. Верно утверждение, что  ничего не проходит бесследно…
    В качестве отступления…  При этой катастрофе были случаи разные, в основном трагические, но и единичные, почти с невероятно счастливым исходом. Словом, к кому как повернётся судьба…  27 и 28 мая были выходными, поэтому кто-то из родни приехал в Нефтегорск погостить, вернулись на отгулы и нефтяники. Один из них, приехав с буровой, с соседями по общежитию посетил баньку и, как полагается, они основательно приняли «на грудь» - святое дело!.. Посидели неплохо, перед сном вышел он на балкон покурить на свежем воздухе и… тут первый роковой удар!.. Пришёл он в себя в нерастаявшем сугробе у рухнувшей соседней пятиэтажке. Представьте себе! Остался жив и отделался двумя сломанными рёбрами и ключицей… А вот случай с противоположным исходом…  Русский нефтяник, потерявший семью в Армении, во время сильнейшего землетрясения в Ленинакане, приехал работать на Сахалин. Трудился на одном из местных нефтепромыслов и погиб в Нефтегорске. Судьба…
    Вместе с семьёй брату пришлось ещё полтора года жить в этом полуразвалившимся доме, пока всем пострадавшим, согласно постановления правительства, не выдали бесплатные жилищные сертификаты для приобретения жилья на материке. Вот и получилось, как я подчеркнул ранее: не было бы счастья, да несчастье помогло!
    В конце 1997 года брат с семьёй переехал в г.Омск, получив квартиру по жилищному сертификату. Началась новая жизнь – жизнь пенсионера Станислава Грабузова. Первое время скучать не приходилось… Приведение полученного жилья в человеческий вид, ибо качество наших строителей общеизвестно, заняло достаточно много времени. Первые годы обживались на новом месте, обзаводились знакомствами, да и в городе жили близкие родственники жены. Потом пришло время поиска мест пригодных для своей неизменной страсти – рыбалки.
 

                Страсть на всю жизнь – рыбалка…

    А там захотелось найти заповедные грибные и ягодные места. И пошли-поехали годы простой человеческой жизни гражданина Российской  Федерации,  бывшего  геолога-геофизика, в  своё время исколесившего на своих двоих половину знаменитого острова Сахалин, изыскивая для своей страны новые подземные кладовые нефтегазового топлива. Но неугомонная натура бывшего скитальца требовала выхода той творческой энергии, что в своё время заставляла его заниматься не только непосредственно профессиональной деятельностью геолога-полевика и в свободное время бродить с удочкой по берегам таёжных рек, но и пробовать свои силы в работе пером, публикуя короткие заметки в районной газете «Сахалинский нефтяник». И вот уже здесь, в Омске, скучая по Сахалину и друзьям-товарищам, оставшихся на острове, решил изложить свои мысли и воспоминания на бумаге. И не просто изложить прожитое-пережитое в виде мемуаров, а попробовать себя в роли автора художественных произведений. Первую рукопись отдал как бы на «экспертизу» одному из местных прозаиков, члена Омской организации Союза российских писателей. Тот прочитал его «пробу пера», похвалил за слог и … благословил.
    С тех пор брат начал писать рассказы и повести, в которых пытался донести до читателя свои мысли, сужденья, раздумья о судьбах коллег-геологов, с которыми не один десяток лет «и хлеб, и соль делили пополам».
    Начиная с 2006 года и по сей день, издал девять книг. Помимо этого печатался в газете «Советский Сахалин», в журналах «День и Ночь» (Красноярск), «Огни Кузбасса» (Кемерово), «Складчина» (Омск). Его герои – простые люди, с которыми приходилось брату встречаться в жизни и здесь, на материке, и там, на далёком, но таком близком для него острове Сахалин… 


                ИСПОВЕДЬ БЫВШЕГО ЛЁТЧИКА   
       Вот и подошёл я в своём повествовании к последнему разделу – рассказу о себе. Заранее прошу у читателей прощения за более длительное описание своего жизненного пути в сравнении с предыдущими главами. Всё-таки, как ни крути, а о себе у каждого человека гораздо больше информации, чем о других, даже самых родных людей. Вот и получились у меня не просто воспоминания  или, как говорят, мемуары, а скорее эдакий симбиоз документально-художественных зарисовок о прожитом и пережитом. Так что наберитесь терпенья и… вперёд!
         
               
                ДЕТСТВО
    Одно из моих воспоминаний детства было ощущение постоянного голода. Когда началась война, мне не было и года. И всё это время, пока она шла, и послевоенные годы ассоциируются у меня именно с голодным временем. Мы прожили военное время  в небольшом городке Купино Новосибирской области. Отец работал агрономом, сначала в МТС, потом в плодоягодном питомнике.
    Мои самые первые воспоминания остались короткими в памяти и, судя по тому, что я помнил, в подсознании они осели только из-за своей насыщенности какими-то яркими событиями. Вот, например, я стою в каком-то помещении перед открытой дверью. Рядом громоздятся какие-то узлы. Идёт дождь и вода льётся с крыши струйками. Я подхожу к двери, протягиваю ладошку и стараюсь поймать струйку воды, но почему-то никак не могу дотянуться до неё. Мой старший брат, Станислав, стоит рядом со мной. Я задираю голову и спрашиваю его: «Стася, почему водичка не хочет упасть ко мне на ладошку?»
    В ответ он хмыкает и пренебрежительно говорит: «У тебя руки короткие, а вот я могу достать». Он протягивает руку, и я с завистью смотрю, как струйки воды падают ему на ладони и брызги летят в разные стороны. Что это было, почему мы находились там, я узнал в зрелом возрасте от родителей. Оказывается, нашу семью выселил из квартиры  в этот сарай директор МТС Петухов, когда наш отец тяжело заболел и в это время находился в тяжёлом состоянии в больнице. Воспользовавшись этой ситуацией  директор, решивший отомстить отцу за его принципиальный характера, и выкинул нашу семью на улицу…
    Другой эпизод: я иду по дороге с каким-то мальчиком и большой тётей. Мальчик называем меня как-то странно – Аладиком. Большая тёмная собака подходит ко мне, принюхивается. Я пугаюсь, тётя говорит: «Не бойся, она добрая. Фу!» – кричит она на собаку. Та виляет хвостом и садится. Мальчик тащит меня за руку. «Идём, Аладик, она хорошая». Я иду за ним и оглядываюсь. Собака сидит на месте, глядя нам вслед. 
    Лето. Очень жарко. Вместе с братьями я подхожу к озеру. Они бросаются в воду, я в нерешительности топчусь на берегу. Стас зовёт меня рукой, «залазь в воду, она тёплая». Я мотаю головой, испугано глядя на воду. Он смеётся, а другой брат, Гера, внезапно хватает меня и тащит в воду. Я истошно ору, но он затаскивает меня в озеро и говорит Стасу, подмигивая ему: «Ну, что? Будем учить плавать, или сразу утопим?
    В ответ я ору ещё сильнее, дергаясь в руках своих братьев. Стас машет рукой: «Пусть ползёт на берег. Он ещё мамке нажалуется и нам от неё влетит». Гера отпускает меня и я, повизгивая от страха,  вылезаю на берег.
    Мы живём на квартире у каких-то дяди с тётей. Меня редко выносят на улицу, земля там вся покрыта белым покрывалом. Видимо, пришла весна, потому что на улице с крыши дома свисают сосульки, а воздух пахнет каким-то неповторимым запахом свежести, который до сих пор остался в памяти на всю жизнь  и всегда отожествляется у меня с приходом весны. Наступает день, который мне запомнился возникшей суматохой в доме. Приходят и уходят люди, одетые в чёрные одежды. Мама с тёмным платком на голове суетится на кухне с хозяйкой. Кто-то из пришедших говорит, что хозяин умер от порока. Мне ещё не совсем ведомы, вернее, совсем неведомы нюансы русской речи, в моём понятии порок осуществляется с порогом между комнатой и кухней, или кухней и сенями. Я в недоумении соображаю, почему добрый дядя Илья умер от него. Так я тогда ничего и не понял…
    Ещё эпизод… Мы со Стасом бежим от какого-то большого дядьки. Тот громко кричит что-то угрожающее, брат тащит меня за руку. Вот мы пролезаем под колючей проволокой и бежим дальше. Как потом рассказывал Стас, вспоминая, это мы с ним пробрались на военный аэродром. Там готовили лётчиков для фронта. Вот туда-то и потащил меня с собой мой брат. Видимо, нас никто не заметил, часовой же был на другом конце стоянки самолётов, как я себе сейчас представляю. Стас посадил меня в кабину самолёта, сам сел в другую. Видимо, это был знаменитый У-2. Через какое-то время нас увидел кто-то из военных, возможно техник и закричал. Стас испугался, что нас сейчас схватят, вытащил меня из кабины, и мы побежали. Из всего этого у меня и осталось в памяти, как мы убегаем со стоянки самолётов. Так что моя привязанность к авиации проявилась уже в раннем детстве.
    Ещё чёткая картина: я, мой брат, какие-то другие мальчишки сидим на краю карьера, на его дне несколько человек в форме по очереди стреляют по мишеням. Мишень представляла собой лист бумаги с чёрным силуэтом головы с надетой на неё, как тогда я представил себе, кастрюлькой. Но мне потом пояснили старшие, что это силуэт фашиста, а на голове у него каска с рожками.   Вот милиционер вытягивает правую руку с зажатым в ней оружием, левую закладывает за спину и - бабах! Я вздрагиваю, смотря во все глаза на происходящее. Отстрелявшись, милиционеры уходят, мы спускаемся вниз и начинаем искать в траве гильзы. Стас и ещё один мальчишка ковыряют глину в стенке, где висели мишени и достают оттуда застрявшие пули.
    Вот я стою на коленках у стола, передо мной шахматная доска и я передвигаю фигуры. Кто меня научил играть в шахматы, я не помню. Но играю в основном сам с собой. Как-то мой  старший брат Валерий привёл с собой своего одноклассника. Тот оказался чемпионом города по шахматам. Он сыграл со мной партию и сказал, что если я буду постоянно играть, то из меня может получиться новый Капабланка. Эта странное название меня так поразило, что я после его ухода долго ходил по дому и твердил  это слово, как молитву. Поэтому оно и врезалось мне в память на многие годы. Это уже потом я спросил у брата Вали, что это за слово, и он мне объяснил, что так звали знаменитого чемпиона мира по шахматам. Увлечение этой игрой сыграло со мной злую шутку. Как говорил ранее, я постоянно играл сам с собой. Зимой в дверь нашего домика, когда её открывали – а открывали её часто, – приходили и уходили братья, родители, соседи. Сеней или тамбура не было и холодный морозный воздух клубами врывался в дом. Я простудился и заболел воспалением лёгких. Болел долго и чуть не отдал богу душу, как говорят в народе. После выздоровления охота играть в шахматы у меня больше не возникала.
    Я сижу в большом зале, вдруг гаснет свет, я в испуге судорожно хватаю кого-то за рукав. Рядом сидит на скамейке кто-то из моих братьев, кто именно – не помню. Впереди начинает светиться стена. «Смотри, Владик, сейчас будет кино…», шепчет мне брат. Я, разинув от изумления рот, смотрю, как на белой стене появляются какие-то люди. Эпизод, что мне запомнился на всю жизнь: тётя и дядя, обняв друг друга, целуются на экране. Через много лет я вновь увидел этот фильм «Машенька» и вспомнил эти кадры. Как всё-таки бывает избирательна детская память, ведь именно эти артисты остались в ней. Вот тогда и состоялась моя первая встреча с этим искусством.
    Солнечный день… Я во все глаза смотрю, как большой дядя в белой майке крутится на перекладине, которая соединяет два столба. Рядом толпится народ, кто-то восхищённо говорит: «вишь ты, у самого дырка в голове, а он что на турнике делает…». Я оглядываюсь, сзади стоят мои родители и ещё какие-то люди. Вновь кто-то поясняет: «он воевал танкистом, вот ему в голову и попал осколок. Врачи вытащили кость, а пластинку впаяли». Я во все глаза смотрю на этого дядю и щупаю себя за голову. Как же ему не больно, задаю себе вопрос. Внезапно неподалёку раздаётся крик, все поворачиваются в ту сторону. Там  бежит женщина в ярком цветастом платье и громко кричит: «Победа! Войне конец! Ура!». Так запомнился мне этот великий день… 
    За столом разговаривают родители… Отец говорит, что вернулась домой девушка, которая была на фронте, имени её не помню. Привезла чемоданы со всяким красивым материалом из Германии, так её родная сестра со своим мужем ночью убили. Закопали её и привезённое добро в канаве, которая ограждала границы нашего плодоягодного питомника. Кто-то из сотрудников заметил торчащий из земли кусок материи, и это убийство было раскрыто.
Такие вот подробности остались в памяти ребёнка.
    Сидим с какой-то девочкой в зарослях гороха, рвём стручки и с наслаждением жуём сладкие горошины. По дороге, мимо нас идёт в сторону домов брат Гера, и я невольно пригибаю вниз голову. Но всё равно он замечает нас и грозит пальцем. Вечером за столом рассказывает о нас, мол, Владька с дочкой кого-то там, рвали горох. Отец неодобрительно качает головой, а мама, вздохнув, говорит, что бы я больше никогда этого не делал и, видимо, для острастки добавляет, что если нас ещё поймают на этом поле, то посадят в тюрьму. Я пристыженно втягиваю голову в плечи и смотрю на брата, который нас продал с потрохами родителям. Гера, прищуриваясь, ехидно хихикает, ему вторит Стас. Я молча глотаю слёзы и вылезаю из-за стола. Слышу, как кто-то из братьев вслед мне шепчет стишок: «Владька – дурак, курит табак, спички ворует, дома не ночует…». Мне становится так обидно, что я не выдерживаю и начинаю всхлипывать, а выйдя из домика, утыкаюсь головой в стену и  горько плачу. Чья-то рука ложится мне на голову – мама мне шепчет: «не плачь, Владик… Они просто шутят над тобой…». Я поворачиваюсь к ней и утыкаюсь головой ей в колени, продолжая всхлипывать…
    Сам переезд в село Малинино вспоминается с трудом, а вот половину дома, в котором мы живём, помню хорошо.  Ещё мне запомнилась хозяйская свинья Катька, которой полюбилось лежать под нашим крыльцом и постоянно портить воздух. Как-то я сошёл с крыльца, Катька стояла рядом с ним. Вдруг она громко «дунула», я в негодовании крикнул: «Катька, вонючка!», и замахнулся на неё рукой, что делать не следовало. Свинья нелепо подпрыгнула и, оскалив зубы, словно собака, тяпнула меня за ногу выше колена. От боли я дико заорал, на крик выскочила мама и отогнала свирепую хрюшку. Отметина, что она оставила на моей ноге, сошла на нет только  когда я вырос.
    Проказы детства живы до сих пор… Вот мы, трое братьев, сидим за столом и едим толчёную картошку. Пользуясь тем, что мама ушла на половину хозяев, начинаем строить в тарелках домики. Для этого картошке придавали вид какой-то юрты, в боковине делали окна, изнутри выбирали картошку. Ну, ладно, мне было шесть лет, Стасу – одиннадцать, а Гере было семнадцать. А вот мозги для шалостей, похоже, были одинаковы… Входила мама и наказание происходило незамедлительно – мамина ложка крушила «домики» и звонко щёлкала по нашим лбам…
    Где-то в августе приехал старший брат Валерий в военной форме – курсант Кемеровского пехотного училища. Я, как та собачонка, ходил за ним по пятам, гордясь им. Впервые братья взяли меня на рыбалку, объяснили, как насаживать червяка, забрасывать леску в воду и ждать, когда начнёт клевать рыба. Меня опекал Стас, он уже стал опытным рыбаком. Я смотрел за леской, вот она задёргалась. Брат тихо говорит: «дай, Владик, ей воли…», при этом следовало опустить удилище к воде. После этого нужно подождать, когда
вновь дёрнется леска. Тут брат заорал: «Владька, тащи!». Я изо всех
своих силёнок хватанул удочку вверх. Леска со свистом улетела за мою спину, я подтянул её к себе и с удивлением увидел на крючке рыбьи губы, сама добыча осталась в воде… «Ты что так дёргаешь? – недовольно скривился «инструктор». – Вон, одни губы остались… Так ты же сам крикнул – тащи! – чуть не плача, ответил я. - Ничего, Владик, - ободрил меня старший брат Валя, - научишься…».

                ШКОЛА
    Научился читать я ещё до школы. Помню толстую книгу без обложки, называлась она «Кому на Руси жить хорошо…». Мне уже шесть лет, я сижу за столом, вожу пальцем по строке и по слогам произношу слова. «Молодец, Владик…, - говорит мама.- Давай, старайся. Осенью пойдёшь в первый класс».
    Пришла весна, пролетело лето и вот я, в новых ботинках и рубашке, в штанах на лямках, иду по улице, держась за мамину руку. Во дворе школы шумно от скопления ребятни и взрослых. Мама подводит меня к женщине в пёстром платье и говорит:
    - Вот, Екатерина Ивановна, наш младший! Пора ему учиться!
    Женщина наклоняется ко мне и, улыбаясь, говорит:
    - Здравствуй, Владик! Поздравляю тебя, с этого дня ты школьник!
    С удивлением я узнаю в ней тётю, что живёт наискосок от нас через дорогу в избе, у которой часто стоит «полуторка», на которой ездит дядя Коля, местный шофёр. Так я познакомился с моей первой учительницей – Екатериной Ивановной Кузнецовой, в школе-четырёхлетке в деревне Красноярка Венгеровского района, в той же Новосибирской области.
    Кстати сказать, у меня чуть не сорвалось начало моего школьного обучения. В августе я с мамой пошёл в лес собирать чёрную смородину. Особенно крупная и сладкая росла она на болоте. Когда заноза воткнулась мне в ступню, я совсем не почувствовал. Начиная с весны, когда сходил снег, и до осени, деревенские ребятишки, в том числе и мы с братом, ходили босиком. Вот и в лес я пошёл, естественно, без обуви. Через пару дней у меня стала болеть нога, на «подушечке» ступни появилась опухоль. С каждым днём она разрасталась, ногу стало «дёргать», ночами я не мог спать. Родители с тревогой следят за моим состоянием, никакие примочки не помогают. Через несколько дней отец на телеге везёт меня в районную больницу села Венгерово. Заносит меня на руках в комнату. Тётя в белом халате взрезает опухоль на ноге и вытаскивает деревянную занозу. Затем обрезает ножницами омертвевшую кожу вокруг раны, смазывает её и забинтовывает. Я сразу же засыпаю в телеге, стоило только мне лечь в ней на охапку
травы, так я устал от ночной бессонницы и боли в ноге. К началу учебного года рана зажила, и я смог пойти в школу.
    Учился я с удовольствием и по результатам учебных годов был всегда среди первых учеников. С первого класса брал книжки для домашнего чтения, которые раздавали нам учителя. Сначала это были сказки, потом интересные истории о странном дяде Римусе, или о железном Дровосеке, а то и рассказы о животных и птицах в серии «книга за книгой».  Долгими зимними вечерами иногда мама читала вслух какую-нибудь книгу. За замершим окном завывает вьюга, в печи потрескивают поленья, на стенах избы шевелятся тени в свете керосиновой лампы. Мы со Стасом сидим за столом, притихнув, и слушаем захватывающие истории о неведомых странах и невероятно смелых людях. Как-то она начала читать «Роман-газету», и я был просто захвачен интересной историей немого мальчика, который потом начал разговаривать, вырос и стал полярным лётчиком. Особенно меня захватили слова из одного письма, которое нашли в сумке погибшего почтальона. Как сейчас помню их: «Глубокоуважаемая Мария Васильевна! Спешу сообщить Вам, что Иван Львович жив и здоров. Четыре месяца назад я, согласно его предписаниям, покинул шхуну…». Эта история двух людей, двух капитанов так захватила меня, что я, засыпая после маминого чтения, повторял строки этой книги. Многое тогда я не понял и, естественно, не мог даже предположить  то, какую роль сыграет она в моей судьбе. Ещё долго был под впечатлением этой истории после того, как мама закончила её читать. С годами она стала забываться, герои новых книг затмили образы двух капитанов и вновь у меня вспыхнул интерес к ним, когда на экране клуба – а было это то ли в восьмом или девятом классе, - я посмотрел фильм «Два капитана». Но об этом позже…
    Самым ярким событием для меня, да и для всех ребятишек, был, конечно же Новый Год. В большой комнате школы поставили ёлку, на которую развешали самодельные игрушки, которые мы, школьники, мастерили загодя до наступления праздника. Мы водили хороводы вокруг ёлки, читали стихи, пели песни под руководством деда Мороза. Потом начиналось самое интересное: дедушка Мороз раздавал подарки. Они были небольшие и скудные, несколько конфет и печенюшек, но так были им рады все ребятишки этой глухой сибирской деревеньки в эти тяжёлые послевоенные годы.
    Из детских развлечений зимой самыми популярными были катанья на санках и лыжах с крутояра на заснеженную реку, игра в снежки. Раз в неделю, а то и в полмесяца из Венгерова приезжала
кинопередвижка с каким-нибудь фильмом. В небольшой деревенский клуб-читальню набивалось полно народу, ребятня располагалась на полу перед экраном, роль которого играла развешенная простыня. Самые шустрые из ребятни подряжались помогать киномеханику за бесплатный просмотр крутить ручку кинопроектора. Наступала минута, по команде киномеханика прикручивались лампы освещения, начинал жужжать проектор и перед затихшими зрителями на экране разворачивалась удивительная жизнь героев фильма. Затаив дыхание зал зачаровано следил, как в атаку на белогвардейцев летит на коне легендарный Чапаев, бредёт босыми ногами по снегу схваченная фашистами партизанка, или поёт свои песни весёлый пастух, подгоняя стадо кнутом… Иногда приезжали с концертом самодеятельные артисты из районного села и сельчане, в том числе и школьники, смотрели и слушали их выступления. На одном из концертов мне особенно запомнились стихи о войне, которые читал парень, который всё время поправлял причёску, отбрасывая волосы назад. Позже я узнал, что он читал произведения К.Симонова: «Жди меня», «Сын артиллериста», «Генерал», «Если дорог тебе твой дом…»…  Почему мне запомнился именно этот чтец? Видимо, стихи о войне  были так созвучны всему нашему народу, ибо ещё совсем недавно эта беда покинула каждый дом нашей страны.
    Приходила весна, ребятня ватагами бродила по лесу, выискивая и разоряя птичьи гнёзда, выкапывая луковицы саранок на просохших полянах. Иногда встречались и вылезшие из своих укрытий гадюки, которых безжалостно убивали палками ребятишки постарше. Играли в «войну», бегая по лесу друг за другом с «оружием» наперевес, при этом «немцев» назначали, потому что добровольно никто не хотел играл эту роль. С каждым днём становилось теплее, проходил ледоход, речка входила в берега и можно было ходить на рыбалку, пойманная рыба была хоть каким-то подспорьем в питании.
    Именно здесь я научился плавать… Сначала скрёб руками по дну возле берега, с завистью наблюдая, как Стас и ребята постарше  залихватски махая рукам «вразмашку» и крутя головой, лихо плывут на другой берег. Эта зависть, наверное, и стала для меня стимулом, я стал забираться поглубже и, едва не захлёбываясь и пуская пузыри, по дуге добирался до мелководья. Такой метод оказался для меня действенным, и к средине лета я настолько почувствовал себя уверенным, что стал отдаляться от берега к середине речки. А однажды увязался за братом, когда он поплыл на тот берег. Увидев, что я тоже гребу туда, он завопил мне: «давай, греби назад! А то маме скажу, она тебе задаст!». И хотя до того берега осталось не более десятка метров, я молча повернул назад… Зато на следующий день, когда брата почему-то не было на речке, я дважды пересёк её, да и брат вскоре вынужден был признать мои достижения в плаванье и я на равных правах стал плавать куда хочу…   
    Закончен первый класс, второй…  Отец наш работает агрономом в этом колхозе. Сначала отношения с председателем Черных было неплохое, но потом в силу некоторых причин они испортились, а потом и совсем привели  к конфронтации. Отец не мог мириться с  приписками и хищениями в колхозе, которыми занималось руководство хозяйства. Подоплеку её и окончательный разрыв я описал в повести «Тройка». Ну, а если кто не читал эту повесть, то поясняю: в 1949 году на отца был написан анонимный донос в НКВД с обвинением  во вредительстве.  Его так называемое «дело» было рассмотрено районной «тройкой». При заседании обвинения в его адрес были сняты, но нам пришлось уехать из этой деревни в село Еланка Усть-Тарского района Новосибирской области. Как говорят в таких случаях: оставаться - себе дороже…
    В местной школе была неплохая библиотека, и я стал её постоянным посетителем. В этом селе был расположен детский дом, с его воспитанниками мы вместе учились и нужно заметить, что ребята были очень дружны и никогда не давали своих в обиду. Кроме этого Еланка была выбрана властями, как место проживания людей сосланных сюда из Прибалтики и Украины за явное или косвенное сотрудничество с оккупантами во время войны.  Мы со Стасом быстро сдружились с местными ребятишками и даже с детьми ссыльных. Купались в речке, рыбачили, играли в «бабки», в «чику» или в «пристенок» по мелочи на деньги. Зимой катались на лыжах, играли в снежки, лепили снежную бабу. Как-то несколько раз рядом с селом производил посадку самолёт, вездесущий По-2.  Прибежав к нему, мы глазели с восторгом на лётчиков, одетых в комбинезоны и шлёмы с очками. С какой целью они прилетали в наше село, мы не знали.
    Пятый класс запомнился мне своеобразным рекордом. Если Стас за весь школьный период учился в девяти школах, а я только в восьми, то в одном я его «переплюнул» - в пятом классе поменял четыре школы, в связи с жизненными перипетиями родителей, проучившись по учебной четверти в каждой. Соответственно были и мои результаты за год, в основном тройки. Но зато я преуспел в шестом, школьный год я закончил с похвальной грамотой, единственной за все годы учёбы. Да и школа была другая, в деревне Бекет, что в двадцати километрах от станции Яя. О нашей жизни там я уже рассказывал в разделе повествования о брате Станиславе, где наиболее пространно  поведал о наших рыбацких делах в те летние каникулы. Так что сейчас придётся мне довольствоваться воспоминаниями, которые касаются именно меня, или вернее,  то, что осталось в моей памяти о том периоде жизни…
   Зимой мы с отцом на санях ездили за дровами в берёзовый лес, совсем неподалёку, от силы пару километров. Лошадь, мотая заиндевевшей мордой, неторопливо шла по переметённой дороге. Свернув к стоявшим поодаль берёзам, утаптываем снег у комля «жертвы». Отец прикидывал, где начинать запил, я хватался за ручку пилы, гордясь, что буду помогать ему в таком ответственном деле. Вжик-вжик, вжик-вжик…  Пила вгрызалась в белый ствол. Я торопливо и неумело дёргал за ручку. Отец недовольно смотрел на мои потуги, потом переставал пилить. «Сынок, не дёргай пилу, води ручку плавно и тогда всё получится, и ты не устанешь…». Я кивал головой, вновь брался за ручку пилы. Вжик-вжик, вжик-вжик…  Через какое-то время я с удивлением ощутил, что пила стала ходить ровно, без рывков. Потом отец, почувствовав, что пилу пора вытаскивать, говорил мне, чтобы я отошёл в сторону. Взяв с саней деревянные трёхрожковые вилы, он упёрся ими в ствол берёзы. С силой надавил  на ствол – и вот он, апофеоз нашего труда, - берёза содрогнулась, послышался треск, и лесная заиндевевшая красавица с шумом рухнула в снег, подняв кверху блестящую пыль. Обрубив сучья, мы с отцом, не спеша, распилили ствол на чурбаки, нагрузили на сани. «Ну, что, сынок, устал? - поинтересовался отец. Я отчаянно помотал головой, хотя руки в плечах основательно ныли. Он усмехнулся, достал из кармана свёрток, развернул его и протянул мне горбушку хлеба с куском отварной зайчатины. «На-ко, пожуй… Небось, проголодался…». Я что-то пробормотал в ответ и с жадностью вцепился зубами в пахучий домашний хлеб. Как прекрасна жизнь! С ясного неба светит солнце, мороз слегка щиплет щёки, искрится белоснежное покрывало… Вокруг тишина… Гляжу с гордостью на берёзовые чурки, ведь я работал наравне с отцом, чувствую себя почти взрослом, ну, хотя бы наполовину…
    На следующий день я взялся колоть дрова, впервые в своей жизни. Ставлю чурку на чурбак, размахиваюсь топором и… бац! -
чурка   разлетается пополам. Приятно удивлённый такой лёгкостью, раскалываю их на четвертинки. За первой чуркой – вторая, третья…
Березняк колется легко, ибо ствол берёзы прямой, да дерево  мёрзлое… Горка поленьев растёт на глазах. Смотрю на дверь в сени, сокрушаюсь, что мама не вышла во двор, так хотелось похвастаться
перед ней своими достижениями…
    Всю зиму с отцом ставим петли на зайцев. Сразу за огородом начинается тайга, длинноухие между деревьями и кустарниками протоптали своими следами улицы и целые проспекты. В местах, где следы жмутся к стволам, батя и ставил петли. Бывает, что проверять ходим через день-два. Больше ждать нельзя, ибо можно обнаружить только клочья шерсти или хвост от зайца – добычу из петли может «прихватизировать» какой-нибудь шустрый хищник, типа лисы-патрикеевны или тот же «серенький» волчок. С них станется…
    Обычно находим зайцев в петле замёрзшими … Мне их жалко, но стоило вспомнить, какую вкуснотищу делает мама, потушив зайца с картошкой в русской печи, как жалость тут же проходила. Но однажды мы нашли добычу живой, заяц попал в петлю, но она не совсем затянулась… Когда мы подошли к нему, он вдруг закричал, а скорее всего заплакал, как ребёнок. Этот жалобный крик так на меня подействовал, что я остолбенел… Я молча посмотрел на отца… Видимо, на моём лице было написано, что я сейчас испытываю. Он вздохнул и сказал: «ты сходи и посмотри вон в том ельнике,  у нас там стоят четыре петли. Хорошо?». Я кивнул и пошёл в ту сторону. Потом я понял – отец специально отослал меня, чтобы я не видел, как он разберётся с тем зайцем… Когда на следующий день мама поставила на стол то самое вкусное блюдо, я просто не смог к нему притронуться…
    В ноябре месяце приехали к нам в отпуск оба старших брата. Валерий из Красноярска, где проходила его служба, а Гера приехал после окончания Ташкентского танкового училища и должен был потом отправиться в Австрию, в оккупационные войска. Прошло несколько дней и как-то в школе мне поставили двойку, не помню по какому предмету. Двойку совершенно не заслуженную мною и приобретённую впервые в этом учебном году. В тот же вечер к нам
пришли две учительницы, одна – мой классный руководитель, вторая вела у нас математику и ещё что-то, сейчас уже не помню. И вот стою я, сгорая от стыда, перед своими родителями, братьями- офицерами и учительницами. Мой классный руководитель объясняет, мол, они были очень удивлены, что такой прилежный и способный мальчик вдруг показывает низкий уровень знаний. Вот поэтому они и решили выяснить причину. Не произошло ли что-то дома? - поинтересовалась моя классная дама и весомо добавила, что руководство школы надеется на быстрое исправление двойки, так как уровень знаний вашего сына вполне соответствует званию лучшего ученика школы. Подсластила пилюлю, так сказать…  Потом
мама напоила учительниц чаем, а братья-офицеры пошли их провожать домой. И только значительно позже, повзрослев и набравшись немного житейской мудрости, до меня дошла вся подоплека этой истории с двойкой. Вот теперь представьте себе… Небольшая деревенька в Сибири, две молодые учительницы несут местной ребятне доброе и вечное… А вот в отношении своей судьбы никаких перспектив. Их потенциальные женихи вошли в миллионные списки тех молодых парней, кто навечно лёг в землю на полях сражений недавно прошедшей войны. В деревни из мужского населения или давно семейные люди, или подростки. И вот прошёл слух, что к агроному приехали сыновья, молодые офицеры. Возможно  ещё неженатые… Но как познакомиться?  И приходит в голову идея поставить двойку их младшему брату, есть повод посетить родителей. И всё получается… А что при этом будет чувствовать этот брат, в расчёт не берётся… 
    Шёл 1953 год… Знаковое время… В марте умер Сталин. У директора школы был приёмник, работающий на батареях. В клубе его установили на сцене, и полный зал людей слушал церемонию похорон. Народ слушал, и многие просто-напросто ревели. Людям было страшно думать о том, как теперь жить дальше без своего вождя. Вот как было вбито в сознание людей значимость личности руководителя страны.
    В июле Л.Берия объявил амнистию и было выпущено из лагерей громадное количество заключённых, в основном уголовников. Искусственно созданный хаос породил волну преступлений. Убийства, грабежи, насилие захлестнули страну. Наши родители в этот момент вынуждено поехали к старшему сыну Валерию, который служил в Красноярске. Потом уже, по приезду, они рассказывали, что творилось на ж.д. вокзалах и в поездах. Освобождённые зэка грабили, убивали простых граждан чуть ли не на глазах милиции. И только привлечение по поддержанию порядка воинских подразделений позволило пресечь разгул рецидивистов, большинство из которых вновь вскоре вернулись в места заключения за совершённые преступления.
    Это я написал в виде лирического отступления. А то, что я хочу рассказать читателям, не имеет ничего общего с этим. Так вот, родители уехали, и мы со Стасом остались одни в нашей избушке на краю деревни. Наказ от родителей был один: никому дверь не открывать, никого в избу не пускать, кроме соседей. Ибо новости о выпущенных заключённых  вовсю летали в наших краях.
    Как-то днём сидим мы за столом, который стоял у окна, пьём чай.
Брат щедро отвалил по куску сахара-рафинада, величиной каждый чуть ли не в кулак. Что тут скажешь: родителей нет, своя рука – владыка. Сейчас такой сахар давно не выпускают… Внезапно небо стало темнеть, где-то загремел гром. В открытую дверь с улицы, задрав хвосты, влетели оба кота и залезли под лавку. Мы оба удивились их такому поведению, но на всякий случай закрыли наружную дверь на крючок. Вновь грянул гром, стало ещё темнее, но дождя пока не было. Я сунул кусок сахара в стакан, повернул голову к окну, да так и застыл… Снаружи, у окна, появился какой-то оранжевый шарик, плывущий по воздуху. Вот он поравнялся с нижней частью рамы, остановился, словно раздумывая, потом стал просачиваться через отверстие в стекле – нижний уголок был отколот, когда вынимали на лето внутреннюю раму. Послышался шепот брата: «Владька… замри…». На наших глазах шарик выплыл в комнату. Размером с куриное яйцо, поверхность его была ворсистой с огненными волосиками и слегка потрескивала. Отчётливо запахло насыщенной свежестью… На высоте метра полтора он медленно поплыл по комнате. Мы с братом, безмерно ошарашенные этой картиной, переглянулись и я расслышал, как он прошептал снова: «тихо… не шевелись…». Тем временем «гость» доплыл до двери, мимо лавки, отчего оба кота, приподнявшись, выгнули спины и один из них зашипел, видимо от страха. Шарик вновь вернулся к нам, повисел посреди комнаты, при этом по его поверхности стали проскакивать сине-фиолетовые искры и сильнее слышался треск. Затем он подплыл к русской печи, на мгновение замер, и плавно стал двигаться вверх, в жерло трубы. И в мгновение исчез… Вверху громыхнуло, да с такой силой, что  мы невольно пригнулись. Возможно это был разряд молнии, а может взорвался наш незваный гость, кто знает… Ещё некоторое время мы ошеломленно сидели у стола, боясь пошевелиться. «Ну, что, испугался? Это была шаровая молния. Понял?», спросил меня чуть позже Стас со снисходительным видом, словно это не он сидел с не менее испуганным, как у меня, лицом несколько минут назад… Был вот такой интересный факт в нашей жизни.
    В августе 1953года мы переехали жить на станцию Яя. Школа-  семилетка явилась по существу промежуточным звеном между моими прежними деревенскими школами и средней школой, в которой я проучусь три последних класса. А пока седьмой класс, и сразу вхождение в период трудового обучения – уборка картошки на колхозных полях, что мы будем проходить каждую осень. Новая
школа, новые знакомства… Во время учебного года я вступаю в туристический кружок, который существует в моей будущей школе. Нас, самодеятельных школьников-туристов, где-то полтора десятка. Руководители кружка, двое преподавателей, на организационном собрании сообщают нам, что будущим летом решено отправиться в турпоход под девизом «По родным просторам…». А маршрут и всё прочее будет спланировано ближе к лету. Нужно отдать должное нашим руководителям – они осуществили запланированный поход. Я был горд, меня взяли с собой ребята-девятиклассники, старше меня на два года, в школьной иерархии это многое значит. И вот настал день, когда мы, с навьюченными за плечами рюкзаками, выступили в поход. Длился он две или три недели, сейчас точно не помню. Шли от деревни к деревне, ночевали и на свежем воздухе, в шалашах,  сделанных нами собственноручно, и в стогах сена, а то и просто у костра на берегу реки, если позволяла погода. Иногда останавливались на ночёвку в школах, когда планировались маленькие концерты своими силами для местных ребятишек. Я обогатился массой новых впечатлений, знакомств с ребятами из старших классов. Родные просторы этой земли, природа этих мест заставила по-другому смотреть на окружающий мир. Словом, я был просто в восторге от этого нашего совместного путешествия.
   По окончанию седьмого класса мы все автоматически вливаемся в школьные ряды средней школы №2. Шесть восьмых классов так и дойдут до выпускного финиша. Я за время учёбы сдружился особенно близко с двумя ребятами ещё с седьмого класса. Василий Ачигечев и Володя Богомяков…   Конечно, со временем наши жизненные пути разошлись. Лет десять назад я случайно узнал, что Василий покинул этот мир ещё в начале века. Что с Володей – неизвестно…  Последний раз мы с ним встречались в начале 80-х годов, когда я заехал к нему в гости, жил он в Новосибирске и был солидным руководителем профсоюза на одном из радиозаводов.   
    Чем ещё характерны для меня последние школьные годы? В первую очередь своим взрослением. Продолжаю принимать участие в работе туристического кружка, что позволило в летние каникулы после девятого класса в составе группы пойти в лодочный поход. Были приобретены по сходной цене две солидных лодки и в конце июня наша «эскадра» двинулась по реке Яя вниз по течению на север. Наше плавание проходило по извилистому руслу таёжной реки, среди лесистых берегов до её впадения в более крупную реку Чулым. Места чудные по своей таёжной красоте. Кроме вида своих местных пейзажей река снабжала нас свежей рыбой, которую мы использовали для варки ухи, а так же в жареном и печёном виде. Не оставляли нас в покое кровососы, один из неприятных моментов
нашего плаванья. Доходило до курьёзов, они так досаждали нас ночью, во время ночёвки, что днём мы отсыпались, оставив бодрствовать только рулевых. И всё равно, несмотря на эти мелкие неприятности, мои впечатления о таком романтическом путешествии остались в памяти на долгие годы. В общей сложности мы проплыли более полутораста километров и, в конечном итоге, добрались до городка Асино Томской области. Оттуда, по железной дороге, с двумя пересадками группа вернулась домой. А свои «крейсера» мы продали на реке местным жителям, что позволило сэкономить при покупке билетов на поезд.
    Школьная жизнь в старших классах… Она загружала нас новыми знаниями, новыми отношениями с друзьями. Мы принимали активное участие в общественной жизни школы, занимаясь в кружках, участвуя в самодеятельности. Часто проводились школьные вечера, где ставились спектакли, потом начинались танцы и девочки-соклассницы учили нас танцевать всяческие вальсы, польки и прочие фокстроты. Как я говорил ранее, учился я неплохо, особенно мне нравились математика, география, история. С химией я особо не дружил, а вот литература и астрономия очень даже увлекали. Мне нравилось делать доклады во время классного часа, я специально готовил материал из популярных журналов и газет, интересные идеи находил в научных книгах. Наша классная руководительница Наталья Петровна Шагалова, преподаватель русского языка и литературы, «разобравшись» с нашей успеваемостью и дисциплиной, торжественно объявляла, мол, теперь с новостями прогресса и историческими новинками нас познакомит Владлен Грабузов. Я важно подходил к доске, рисовал сам или вешал подготовленную схему и начинал рассказ. Это могли быть материалы об Атлантиде, или Тунгусском метеорите, атомной бомбардировке Хиросимы и Нагасаки, новинки науки и техники. Особенно мне нравилось рассказывать о перспективах развития авиации и флота, об отважных путешествиях в джунглях и по морям-океанам…  Мне импонировало, что одноклассники с интересом слушают мои рассказы, задают вопросы, на которые я старался отвечать чётко и грамотно. В девятом классе меня избрали комсоргом школы, и наш комитет комсомола стал заниматься всякими организационными вопросами, проведением разных школьных мероприятий. Мы собирались в пионерской комнате, разбирались с нарушителями дисциплины и явными двоечниками,  назначали ответственных за сбор макулатуры и металлолома и всякой бюрократической ерундой. И как был рад, когда  меня не переизбрали на следующий год.  Я сделал для себя вывод – эта работа не для меня, мне претили всяческие заседания-собрания, вся эта мёртвая казуистика.
    Вот в девятом классе я и посмотрел в клубе фильм «Два капитана». Затаив дыханье, следил за судьбой главного героя Сани Григорьева. Вспомнил детство, наши зимние вечера в Красноярке, когда мама читала нам «Роман-газету». Под впечатлением фильма и воспоминаний, на следующий день взял в школьной библиотеке эту книгу. Перечитывал её несколько раз, вдумчиво осмысливая, как это возможно в моём возрасте, все перипетии жизни полярного лётчика и полярного капитана-путешественника, который стал для него путеводной звездой. Ложась спать, я, как молитву, повторял девиз героя книги: «бороться и искать, найти и не сдаваться…», который с той поры стал и моим девизом. И вот передо мной мысленно возникают торосы и белоснежные поля Арктики. Вмёрзнув в лёд, стоит шхуна вся покрытая изморозью, лежат замёрзшие моряки. И над этой картиной в небе летит самолёт Сани Григорьева.  И после долгих раздумий я принял решение стать лётчиком, достичь этой цели, несмотря на все трудности. Что для этого надо? – спрашивал я себя. И тут же отвечал – правильно, нужно хорошо учиться. Это раз… С этим у меня проблем нет. Второе: физическая подготовка… А вот с этим у меня не совсем хорошо…  А проще сказать – плохо. Был я худой, с плохо развитой мускулатурой. Я критически посмотрел на себя в зеркале. Худо дело… Эдак вряд ли меня примут в лётное училище. Я вспомнил недавний школьный вечер, когда пришёл прежний ученик в  курсантской военной лётной форме. Ибо я уже разбирался в ней и знал, что жёлтая окантовка голубого погона у курсанта свидетельствует о его принадлежности к будущему крылатому братству. Его тут же окружили школьники и он, заметно важничая, стал рассказывать об училище и полётах. Возможно, он при этом  приукрашивал рассказы о себе, возможно, даже ещё не летал.  Неважно, он был курсантом лётного училища, а стало быть стоял на первой ступеньке лестницы, что вела в небо… Я смотрел на него и вдруг поймал себя на мысли, что было бы здорово оказаться сейчас на его месте, ловить заинтересованные взгляды девчонок и завистливые – парней. И в тот момент ещё сильнее укрепился в мыслях, что всё равно стану лётчиком, чего бы это мне не стоило.
    Во дворе дома я соорудил перекладину и стал выполнять на ней простейшие упражнения: подтягивание, подъем разгибом, переворот через колено… В сарайку приволок пару железяк для упражнений с тяжестями.  И стал заниматься… То ли в данный момент моего физического развития ещё не наступило время для придания моему телу атлетического вида, то ли моя «конституция» не совсем восприняла мои потуги, но изменений в своём теле я по прежнему не замечал. Та же худоба и никаких намёков на увеличение мышечной массы.
    Среди всех воспоминаний о моей школьной жизни, есть один случай, которым не то что гордиться, а даже вспоминать не совсем хочется, до чего он был для меня постыдным и даже сейчас я вспоминаю его с этим чувством. Всё произошло на праздник 1 мая. У нас в доме собралась компания соседей отметить этот праздник. За столом мне налили чуточку красного вина, не больше напёрстка,
то есть родители признали меня, как это я для себя воспринял, совсем уже взрослым. Потом мне стало скучно среди гостей, и я пошёл кататься на велосипеде. На улице я встретил своего приятеля
Тимку с нашей улицы. Какое-то время мы с ним носились по местным улицам, потом он заявил, что хочет есть и предложил пойти к ним. Вспомнив, что у нас дома гости, я согласился. За столом сидела вся семья во главе с хозяином, дядей Ваней. Нас усадили за стол, дядя Ваня налил и мне половину стограммового стаканчика водки. Когда я стал отказываться, он посмотрел на меня, прищурился и спросил, уважаю ли я его. Я согласно кивнул, он пододвинул ко мне ближе стопарик и как отрубил: тогда пей! Я послушно выпил, совсем не осознавая, какие могут быть для меня последствия. В голове приятно зашумело, горечь от водки исчезло. Я с гордостью подумал, что стал совсем взрослым, сижу и пью водку с соседями. Дядя Ваня вновь налил всем водки, мне тоже. На этот раз я не стал отказываться и выпил вновь. Потом Тимка позвал на улицу, какое-то время мы ещё погуляли и… что было дальше, я совершенно не помнил.  Очнулся я дома, лёжа на кровати… Передо мной стоял тазик, меня всего выворачивало наизнанку. Рядом стояла мама, увидев, что я очнулся, она осуждающе покачала головой и сказала мне одно: «пропойца! Вот отец придёт, он тебе покажет!». Уже потом она мне рассказала, как я пришёл домой… Смотрю: ты зашёл во двор с велосипедом, поставил его в сарай, зашёл в дом. Стоишь и качаешься взад-вперёд, глаза какие-то совсем стеклянные. Я спросила, что с тобой? А ты молча покачался-покачался и… рухнул на пол.
    Вот такой постыдный случай случился со мной в девятом классе. Конечно, есть в нём всё-таки  и положительная составляющая… Это так отвратило меня в будущем от спиртных напитков, что следующий раз я попробовал приобщиться к распитию крепкого алкоголя уже на Севере. Но об этом позже…    
    Десятый класс… На носу уже маячили выпускные экзамены, когда в апреле месяце несколько ребят из нашего класса, которые были по возрасту на год старше, вызвали в военкомат для прохождения призывной комиссии. Я логично рассудил, что мне нужно ехать с ними, коль я решил по окончанию школы поступать в военное училище. Объявил о своём решении дома, родители не стали возражать, зная о моем стремлении стать лётчиком.
    В районном военкомате старший лейтенант, ведающий в отделе
призывниками, вначале хотел отправить меня домой. Объясняю ему, что заканчиваю десятый класс и хочу поступить в лётное училище. Он крутит головой, мол, и поезжай туда, там и будешь проходить комиссию. Тут входит пожилой майор, как я понял, военком.
    - Что тут у вас за шум? – спрашивает он у начальника отдела.
    - Да вот, товарищ майор, сам не призывного возраста, - кивает на меня старший лейтенант, - а рвётся на комиссию. Лётчиком, вишь, решил стать! Чкаловым! – хохотнул он.
    Майор посмотрел на моё побледневшее лицо, растерянный вид:
    - И что тут такого смешного? – холодно глянул майор на старшего лейтенанта. – Похвальное решение, а ты сразу вставляешь человеку палки в колёса.
    Перевёл взгляд на женщину, оформлявшую документы:
   - Выдайте парню медицинскую карту, пусть проходит комиссию. 
    Майор вновь посмотрел на меня, взгляд его потеплел:
    - Давай, сынок, проходи комиссию. Желаю успеха! 
    Получив на руки медкарту, я начал ходить по кабинетам, где проводили осмотр медицинские специалисты. Измерение роста и веса, тщательный осмотр глаз, острота зрения – нужно прочитать буквы, начиная с больших и заканчивая малюсенькими, поочерёдно каждым глазом. В другом кабинете закрываю глаза и нужно по очереди указательными пальцами рук дотронуться до носа. Сажусь на вращающееся кресло, закрываю глаза и нагибаю голову – врач начинает меня крутит. Сначала в одну сторону, потом в другую. Кресло останавливается, я открываю глаза и выпрямляюсь. Голова немного качается, врач внимательно смотрит на меня. Поднимает молоточек вверх, потом двигает им влево-вправо. Я следую взглядом за ним, не поворачивая головы. Кладу одну ногу на другую, врач стучит молоточком по коленке – ступня ноги подпрыгивает. Следующая нога…  Перехожу к другому врачу: стою в углу, боком к нему – он в противоположном углу. Врач начинает тихо шептать разные имена и цифры – я их тут же повторяю. Сижу перед ним на стуле: открываю рот, затем осмотр носа и ушей. Маленький седой доктор ощупывает меня со всех сторон, я приседаю, наклоняюсь в разные стороны, на кушетке прощупывает живот и прочее… - я прохожу хирурга. Всё идёт хорошо… Я искоса подсматриваю, как каждый из них пишет заключение: «годен к лётному обучению» и подпись. Я горд… С этой каждой подписью во мне всё больше растёт уверенность в достижении той цели, что я поставил перед собой – стать лётчиком. В моей будущей жизни пилота потом пришлось проходить мне эти комиссии каждый год, это не считая ежеквартальных осмотров. Но эта, первая, запомнилась мне на всю жизнь. Ведь она определяла мою судьбу.
    Мне осталось пройти терапевта, она же являлась председателем комиссии и ставила окончательный вывод в медкарте. Сначала врач послала меня на рентген, с результатом осмотра я вернулся к ней. Осматривала меня тщательно, простукивая и прослушивая лёгкие, сердце и прочие органы, то стоя, то положив меня на кушетку. В комнате было довольно прохладно, отчего кожа у меня покрылась пупырышками. Особенно тщательно и долго она прослушивала сердце, положив меня на бок.
    Терапевт, молодая женщина, блондинка, сев за стол, стала писать. Открылась дверь, в кабинет зашёл военком.
    - Ну, как дела у нашего будущего лётчика? – спросил он, назвав врача по имени-отчеству.
    - Да не блестяще… - ответила терапевт, а у меня сердце ухнуло куда-то вниз, в предчувствии беды.
    - Что такое? – удивлённо поинтересовался майор. – Молодой парень, должен быть здоровым…
    - Чересчур молодой… Посмотрите на него… - она повела взглядом в мою сторону, скривив скептически ярко накрашенные губы. – Он ещё  физически, как следует, не развился, худой какой-то…  - Видимо, на её оценку повлиял именно этот мой внешний какой-то цыплячий вид,  торчащие мослы, да и отсутствие волосатости на теле. В тот же миг я прямо-таки возненавидел врача. Своими словами она просто убивала мою мечту.   
    - Худой? Так это не порок! – засмеялся военком. – Как говорят в народе? Были бы кости, а мясо нарастёт…  И поверьте мне, вот из таких ребят получаются настоящие защитники Отечества. – С некоторым пафосом закончил он свою мысль.
    - Если бы только это… - проронила терапевт. – У него проблемы с сердцем.
    - Насколько серьёзно? – майор обеспокоенно скользнул взглядом
по мне, голышом стоявшим у кушетки.
    - Более чем… - ответила врач, крутя в руке ручку. – Похоже на врождённый порок одного из сердечных клапанов. Нужно детальное обследование… - Она ещё раз посмотрела на меня, наши взгляды встретились: мой – жалкий и растерянный, её – вдруг почему-то задумчивый и с долей сожаления. Потом тряхнула головой, дописала пару фраз и протянула военкому.
    - К летному обучению непригоден… - Прочитал майор и посмотрел на мою поникшую фигуру. – Такие вот дела, - он глянул
на первую  страницу  карты, - Владлен  Грабузов.  Жаль, брат…   Да
видно не судьба быть тебе лётчиком…
    Я не помнил, как оделся, вместе с другими ребятами добрался до железнодорожной станции. Натянув на голову кепку и закутавшись в телогрейку, я сидел у передней стенке  открытой платформе товарняка, который шёл в сторону нашей станции. Парни рядом рассказывали какие-то истории, смеясь, вот только я ничего не замечал. Похоронным набатом в моей голове звучали слова председателя комиссии: «не годен… не годен… не годен…». Это был окончательный приговор моей мечте влиться в ряды покорителей воздушного океана,  моему желанию взглянуть на этот мир с высоты полёта. Всё, конец…
    Родители сразу поняли по моему виду, как только я перешагнул домашний порог, что моя поездка закончилась для меня крахом. Я продолжал учиться, понимая, что в любом случае нужно окончить школу, получить аттестат зрелости. Свои физические упражнения на турнике и с железяками забросил. Во мне словно сломался какой-то внутренний стержень…  В свободное от уроков время уходил к реке и часами сидел на берегу, глядя как бы в никуда…
    Несмотря на подавленное состояние, я неплохо сдал выпускные экзамены. Видимо, положительный результат сыграл тот фактор, что я прилежно учился эти последние годы. И как итог в моём аттестате оказалось всего несколько четвёрок, остальные – отлично.
    После выпускных торжеств, родители взялись за меня основательно относительно дальнейшей учёбы. Какое-то время они расписывали мне достоинство разных специальностей, из которых я  мог бы что-нибудь выбрать для себя. Им казалось, что с таким положительным аттестатом я мог бы поступить в любой вуз. Я же не проявлял никакого интереса к их предложениям. Отец как-то заметил, что вот у соседей сын выучился на машиниста тепловоза, и теперь зарабатывает неплохие деньги. Я подумал о такой вот жизни: месяц за месяцем, год за годом, этот машинист будет ездить на своём тепловозе по одной и той же дороге туда-сюда, туда-сюда… И так до пенсии… Увидев на моём лице безразличие, родители на какое-то время оставили меня в покое.
    Прошёл июнь, мои бывшие соклассники готовились поступать в учебные заведения, я же  продолжал бить баклуши, как говорят в народе. Ходил на рыбалку, купался, загорал… Мои школьные друзья так же не теряли время даром: оба укатили в Новосибирск. Василий решил поступить в Культпросвет школу по классу баяна, он был классным гармонистом, а Владимир со мной даже не попрощался, в отличии от Васи.
   Однажды вечером, сидя за столом, я спросил у родителей, мол, нельзя ли мне съездить к Сердюковым. Мне не давало покоя одна мысль, на которую я как-то не обратил внимания тогда, на комиссии в военкомате. Видимо я был так ошарашен выводом терапевта, что в голове она как-то не закрепилась. Вспомнил я вот что: когда я с убитым видом вышел от председателя комиссии, то майор внезапно поинтересовался моим реальным здоровьем: не колет ли в груди и не бывает ли там болей, когда я быстро и долго бегу.  Я отрицательно помотал головой, вспомнив занятия физкультурой, соревнования на лыжах. Действительно, никаких таких неудобств при длительной физической нагрузки я не испытывал. И тут он сказал такую фразу, которую я тогда просто пропустил мимо ушей, так был оглушён своим провалом. А военком, как бы про себя, заметил, мол, она ведь могла и ошибиться о твоём сердце. И вот теперь она всплыла у меня в памяти. А что? Могла врач сделать неправильный вывод? Могла… Значит нужно одно, чтобы другой врач или опроверг, или подтвердил это заключение. Слабая надежда вдруг охватила меня – возможная ошибка врача. Здесь, на Яе, вряд ли можно это сделать. И тут мне в голову и пришла мысль о поездке в Новосибирск. Я поделился своими сомнениями и надеждами с родителями. Спасибо им, что они поняли меня. Сборы были недолгими и через день мы уже сидели с отцом в вагоне.
    По приезду к Сердюковым отец рассказал о моей мечте и о диагнозе терапевта. Дядя Толя, выслушав, заявил, что у него есть знакомый в Сибирском военном авиационном училище лётчиков, которое расположено в Толмачёво. Мне просто несказанно повезло - этим знакомым оказался полковник, начальник медслужбы училища. Эту новость я воспринял, как добрый знак, что всё будет хорошо. 
    И вот, мы с батей и дядей Толей едем в электричке. Почти час, может немного больше, и мы выходим. Как только вышли из вагона, сразу я обратил внимание на непривычные звуки: свист и… как бы это точнее сказать, шум рвущейся материи. Так я воспринял звуки работающих реактивных двигателей. Вверху появлялись и исчезали маленькие светлые силуэты крылатых машин. Выполнялись полёты курсантами по «коробочке», или по простому  - по «кругу». Таким терминами я стал оперировать позже, соприкоснувшись вплотную с полётами. А тогда я, открыв рот, с изумлением и завистью смотрел в небо…
    На  КПП  дядя Толя,  а он был в военной форме подполковника,
позвонил  другу  и  через  пять  минут  мы  уже  шли  по территории
военного авиационного городка. А ещё через полчаса меня отдали в руки военного медика-терапевта. Друг дяди Толи, полковник медслужбы, сказал тому, чтобы меня проверили на годность к полётам на реактивных самолётах. И вот началась проверка: врач сначала основательно меня прослушал со всех сторон и в разных положениях, затем стал гонять по ступенькам, постоянно проверяя пульс и давление. Посадили меня на качели, которые ходили по горизонтальной плоскости туда-сюда. Мотали-мотали меня долго, и вновь тщательный контроль за моим состоянием. Затем посадили в барокамеру, как пояснил мне медик, в паре с курсантом. Ему сказали, что бы он следил за мной и если мне станет плохо, должен будет нажать сигнальную кнопку.  Начался подъем, в круглом окошке за стеклом я видел лицо врача, внимательно наблюдавшего за мной и комментировавшего происходящее. На высоте четыре тысяче метров курсант помог мне одеть кислородную маску. Врач постоянно проверял давление и пульс. Высота росла, но никаких неприятных чувств при этом я не испытывал, только немного похолодало. Достигнув десять тысяч метров, врач начал снижать давление. И вот дверь открылась и я, слегка обалдевший от этих всех экспериментов, что проделывали со мной, вернулся в конечном итоге в кабинет начальника медслужбы. На вопрос полковника, как мои дела, военврач сказал, что всё нормально. Мол, парень здоров, по его, терапевта, заключению. Прошёл стандартную проверку, какую обычно проходят  курсанты. Что же касается сердца, то всё у меня в порядке. В военкомате врач приняла так называемые юношеские шумы за патологию. Ошибка специалиста, так тогда прокомментировал выводы своего коллеги в военкомате военврач.
    Слушая его, я сидел с глупо улыбающийся физиономией, понимая только одно, что я совершенно здоров и моя мечта вновь стала обретать крылья. Дядя Толя, усмехнувшись, заметил, что давно не видел человека с явным выражением  счастья на лице.
    На семейном совете дома родители согласились отпустить меня в Новосибирск. Там уже ждал меня мой друг Василий. В письме он сообщил о возможности поселиться вместе с ним, есть свободное место в снимаемой им комнате.  Я рассказал родителям о своих планах, что пойду работать и постараюсь поступить в аэроклуб. Поступить в лётное училище здесь, через военкомат, я не смогу, председатель медкомиссии меня не пропустит из-за поставленного мне диагноза, порока сердца. На том и порешили… Откладывать отъезд было некуда, мне нужно срочно закрепиться в городе, прописаться там, для того, чтобы можно было устроиться на какую-нибудь работу.
    И вот я с чемоданом стою на нашей железнодорожной станции в ожидании поезда. Смотрю на родителей и какое-то неясное чувство охватывает меня – чувство неопределённости своего положения в ближайшее время, даже чувство затаённого страха перед недалёким будущим, и что говорить, так не хочется уезжать от своих родных. Мне становится немного не по себе, теперь самому придётся решать вопросы, с которыми я до сих пор не сталкивался, ибо этим занимались мои родители. Я смотрю на маму и вижу собравшуюся влагу на её глазах, отец так же не в своей тарелке. Мне понятны их чувства, уезжает младший сын, «поскрёбыш», как говорят в народе. Их тревожит моя молодость, ведь мне не исполнилось ещё и семнадцати лет, а я уезжаю далеко от них. Ни посоветовать, ни протянуть руку помощи сыну в трудную минуту, ни поддержать… Мне придётся самому преодолевать все трудности, что встретятся у меня на пути.
    Вот я стою в вагоне, через окно гляжу на своих родных, которых я не скоро увижу. Раздаётся гудок паровоза, я вижу, как мама вытирает слёзы с глаз, машет мне рукой. Отец кивает головой, поднимает в прощальном жесте руку. Поезд увеличивает скорость и уносит меня в совершенно незнакомую самостоятельную жизнь…
       
                Я   -   ЛЁТЧИК
    Через несколько месяцев жизни в Новосибирске я заканчиваю курсы токаря-универсала при знаменитом заводе «Сибсельмаш» и начинаю самостоятельно работать в инструментальном цехе. Всё для меня ново, хотя я работаю здесь не первый день. Пролёты заводских корпусов длинной более сотни метров, торчащие высоченные заводские трубы, многоголосый шум разнообразных, работающих станков в цехах, запах масла и охлаждающей эмульсии,  шум двигающихся по балкам кранов, несущие под собой громадные детали или неведомые мной механизмы – словом совершенно непривычный для меня мир – мир обрабатываемого металла и большого количества людей, которые властвуют над ним: режут, сверлят, фрезеруют, шлифуют.  Словом, обрабатывают и придают заготовкам законченную конфигурацию, которая была изначально  изображена на чертеже. 
    Очередная неудача на пути к цели. Прописавшись на квартире, я поехал в аэроклуб и был не просто разочарован, а страшно огорчён - опоздал… Оказалось, что нужно было подать заявление ещё месяц
назад, на сегодняшний день группа  на очередной учебный год уже набрана. Посмотрев на моё огорчённое лицо и узнав, что мне ещё нет семнадцати лет, секретарь начальника клуба успокоила меня, посоветовав подождать год. Тем более, что на отделение пилотов принимают с семнадцати лет.
    За прошедший год многое чего произошло…  Я постепенно втянулся в ритм жизни большого города, с его толчеёй на улицах, в городском транспорте, в общественных местах, как кинотеатры, городские магазины и рынки. Научился ориентироваться в маршрутах автобусов, троллейбусов и трамваев, в электричках, рассчитывать своё время при поездках на работу, или куда-то ещё. Перед Новым годом ко мне приехал Стас, демобилизовавшись из армии. Он так же пошёл работать, а в следующем году поступил на учёбу. Об этом я писал ранее…
    В конце следующего лета, вернувшись из моего первого отпуска, я поступил на самолётное отделение аэроклуба. Днём я работал, а вечерами спешил в аэроклуб на теоретические занятия. Преподаватели рассказывают нам о материальной части: самолёт Як-18 с мотором; он же в натуральную величину, с отстыкованными крыльями стоит у стены самого вместительного учебного класса. Теория полёта аппаратов тяжелее воздуха, то есть аэродинамика, самолётовождение, радиооборудование самолёта, метеорология... Фюзеляж, лонжерон, угол атаки, воздушный винт, элерон, триммер… - эти и другие авиационные понятия звучат для меня волшебной музыкой. Трудно сочетать работу на заводе с вечерней учёбой, но постепенно я втянулся в этот симбиоз и даже перестал дремать на теории, когда уж совсем становилось невмоготу.  Я договорился с соседом по столу, что будем контролировать друг друга и тыкать кулаком в бок, как только один из нас начнёт клевать носом.
 

      З-д «Сибсельмаш» г.Новосибирск. Бригада коммунистического труда.

    Моя учёба в аэроклубе не была тайной для моих товарищей по цеху на заводе. И как-то получилось, что с подачи одного из них меня прозвали лётчиком: «эй, лётчик, айда на обед…», или с эдаким подтекстом: «привет сталинским соколам!», или с ехидством: «Ну, как там дела наверху? Боженьку видел?». И как-то весенним днём, быстро пообедав, мы вышли из цеха подышать свежим воздухом. Рядом с нашим корпусом торчала высоченная заводская труба метров, эдак, под семьдесят. Мой сосед по цеху, любитель розыгрышей и подначек, прищурив зелёные кошачьи глаза, вдруг громко сказал: «а что, лётчик, слабо тебе на трубу залезть, да посидеть на краю? Ты же говоришь, что почти лётчик…». Его приятель тут же подхватил сходу эту тему. «Да ты что, Витёк, куда ему… Он тут всем нам заливает, что учится на лётчика, а сам, небось, и самолёта в глаза не видел», и издевательски захохотал. Стоявшие тут же девчонки уставились на меня с явным любопытством, мол, что же я отвечу. И среди них была девица, которой я явно симпатизировал, да и она тоже относилась ко мне с явным интересом. Нужно заметить, что в большинстве своём молодой народ далеко не всегда оценивает реально свои возможности, наличие опасности и в основном действует не разумом, а эмоциями, с изрядным уровнем дури в голове. Вот и я, ловя на себе взгляды своих друзей по работе, чувствуя эдакое волнительное трепыхание внутри, молодецки сдвинул кепку на затылок и… пошёл молча к трубе. По её поверхности до самого верха шли вмурованные в неё металлические скобы с разницей в полметра между собой. Мысли лихорадочно мотались в голове: «отступать поздно, сдрейфишь, это же позор на все времена…». Я посмотрел вверх, эта труба, как мне показалось, достаёт до самого небе… Ухватившись за нижнюю скобу, подтянулся, вцепился за вторую и, глядя на кирпичи перед своим носом, стал взбираться наверх. Сколько прошло времени, когда я добрался до верха, трудно сказать. Весенний ветер дул мне в лицо, когда я влез на край трубы и впервые посмотрел вниз. И только тут я осознал, на какой высоте я сижу, внутри меня вдруг сжалось всё комком, и я от страха ухватился за эту верхнюю скобу  с такой силой, отчего даже пальцы побелели.. Снизу, с земли, кто-то вопил, но я оказался в том
состоянии ступора, что даже не понимал, кто там что кричит. Но инстинкт самосохранения окончательно меня не покинул.  Осознавая, что нужно спускаться, несмотря на  скверное состояние, когда кажется, что если я сейчас не начну предпринимать попытку начать движение вниз, то останусь тут навсегда, если не свалюсь от страха. Медленно, не отпуская руку со скобы, я сумел лечь животом на торец трубы, заглянув в её тёмное жерло. Дикая мысль вдруг пришла мне в голову, а сколько же времени я пролечу, ежели упаду внутрь? Главное – не смотреть вниз… не смотреть вниз…, твердил я себе, ватной ногой пытаясь нащупать вторую скобу снизу. Я даже как-то прибодрился, когда моя нога явно утвердилась на ней. И вот медленно, со скобы на скобу, глядя только на кирпичи, я, с трудом отрывая от их руки, продолжил путь вниз. И не было более счастливого человека, чем я, когда ноги коснулись земли…
    Я сидел, прислонясь к основанию трубы, с идиотской улыбкой на лице и совершенно не осознавал, что кричит мне появившийся откуда-то начальник цеха, тряся руками передо мной. До слуха доходили лишь отдельные слова, типа: мальчишка… сопляк… уволю… и прочие нелицеприятные эпитеты… На какое-то время я стал цеховой знаменитостью, на доске был вывешен приказ о строгом выговоре, на меня приходили смотреть, как на какую-то диковину, а девчонки прямо-таки окружили меня своим вниманием…       
    Наступает весна… Мы сдаём зачёты по теоретическим знаниям, проходим медицинскую комиссию. Я немного волнуюсь перед прохождением терапевта, но всё проходит отлично, я допущен к полётам, собственно, как и все остальные курсанты. На работу я приношу отношение из военкомата, где написано, что В.А.Грабузов отзывается с работы для прохождения лётной подготовки при аэроклубе с сохранением средней заработной платы.
    Мы живём в палатках, инструкторский и технический состав приезжают каждое утро на аэродром. Нас разбивают на лётные группы и представляют нам инструкторов. Среднего роста парень с непослушным вихром  волос над широким лбом и прищуренными  светлыми глазами стоял перед нами, оглядывая нашу шестёрку курсантов внимательным взглядом. Александр Саксин, наш инструктор на период обучения полётам. Потом уже, после первого этапа полётов, узнав получше друг друга, мы стали относиться к нему с изрядной долей уважения. Он был очень терпелив, старался доходчиво объяснить ошибки, допускаемые в полётах, особенно в первое время. Никогда не повышал голоса, не терял выдержки, даже когда мы допускали в воздухе грубые отклонения от правил полёта. Словом, он был на своём месте…
   Перед допуском к тренировочным полётам необходимо сделать один прыжок с парашютом. Естественно, мы все волнуемся. Накануне прыжка, под руководством начальника ПДС и инструктора-укладчика, производим укладку парашютов.
    Поднимают нас в четыре часа, когда ещё не встало солнце из-за кромки дальнего леса за лётным полем аэродрома. Раннее утро, тихо… Ни единого звука, даже птахи молчат, ничто не нарушает покой… Но вот раздалось басовитое гудение – выплюнув из патрубка сгусток тёмно-серого дыма, двигатель во лбу зелёного биплана Ан-2  превратил воздушный винт в прозрачный нимб. 
    … По команде начальника ПДС наша группа неуклюже потопала к двери самолёта – горб парашютного ранца на спине и нашлёпка запасного на животе издали превращала каждого из нас в некое чудище из сказки. Впрочем в этом момент никто из нас не переживал по поводу внешнего вида. Думы были об одном, как бы не оконфузится перед другими, встав перед бездной.
    Короткий разбег и Ан-2 повис в воздухе. Мало того, что мы совершаем свой первый парашютный прыжок, я уверен, что все впервые поднимаются в воздух на самолёте. По команде выпускающего инструктора цепляем карабин вытяжного фала к стальному тросу вверху десантного отсека. Мы распределены по шесть человек с каждого борта, в зависимости от веса – более тяжёлые парашютисты покидают самолёт первыми по убывающей. Я оказался предпоследним во второй шестёрке, мой вес был ниже, чем у какого-нибудь барана средней упитанности. Я сидел на скамейке и в голове крутилась дурацкая мысль: «а что если во время рывка при раскрытии купола с ног слетят сапоги?..». Внутренний голос ехидно нашёптывал: «дурак, надо думать о том, чтобы парашют раскрылся. А то сидишь бледный, как та поганка и ничего в голове, кроме сапог, нет». Неужто я бледный? А как другие? Повернул голову к соседу, тот вымученно скривился, глаза лихорадочно таращились из-под парашютного шлема. Ломая себя, подмигиваю ему, «ага… не я один в эдаком раздрае…». Стало немного легче, и в этот момент рявкнула сирена, на перегородке пилотской кабины загорелся красный сигнал. По команде инструктора все встали, он быстро прошёл вдоль нашего строя, проверив, что все карабины зацеплены. Вновь прозвучала сирена, вместо красного загорелся зелёный плафон. Инструктор открыл дверцу самолёта и громко крикнул: «пошёл!». Первый курсант сделал пару шагов, на мгновение замер перед дверью, потом дёрнулся и… исчез в проёме. «Давай… давай!..», кричал инструктор у двери, приглашающе махая рукой. Я, словно сомнамбула, передвигая ватными ногами, вдруг оказался у двери. Спина курсанта передо мной куда-то исчезла, впереди зияла пустота. Далёко внизу виднелись чёрточки, квадратики, ленточки… Глаза у меня автоматически захлопнулись, я невольно глотнул воздуха и… выпал из самолёта. Этот последний шаг я не запомнил…               
    Сердце чуть не выскочило через горло, с закрытыми глазами я падал вниз, как мне показалось, бесконечно долго. Эти несколько секунд растянулись в моём сознании до неимоверных величин. «Почему он не раскрывается? Ну же, давай! – лихорадочно вопил мой мозг. И вдруг кто-то словно схватил меня за шиворот и отшвырнул вверх. Ощущение стремительного движения назад было столь явным, что увидев раскрытый купол над головой, я дико заорал от удивительно радостного чувства. Осмотревшись вокруг, обнаружил зонтики парашютов моих товарищей, были слышны какие-то возгласы, отдельные слова, так тих был этот мир. Я удобнее умостился на подвесной системе, эйфория медленного падения под куполом охватила меня. Хотелось смеяться и петь –поистине огромный мир раскинулся подо мной. Я парил в воздухе, и на тот момент не было более счастливого человека на земле.      
    Приземление прошло без эксцессов, я мягко упал на правый бок, согласно инструкции,  купол парашюта медленно и мягко опал рядом на землю. Расстегнув лямки подвесной системы, снял «запаску» и, собрав всё в кучу, не спеша, побрёл к стоянкам. По дороге подходили другие парни, возбуждённо делясь своими впечатлениями. Все были в восторге и готовы хоть сейчас снова ощутить это несравненное чувство.
    Но этот день был омрачён происшествием, которое напрочь смыло праздничное настроение курсантов. У одного из курсантов при раскрытии основной купол перехлестнуло стропами. Парашютист камнем летел вниз, в какой-то момент, поняв, что произошло, дёрнул кольцо запасного. И, видимо, от волнения, недостаточно сильно отбросил его купол в сторону – запасной влетел в запутавшийся купол основного. Когда к нему подбежали после падения, несколько минут он был ещё жив, но уже без сознания.  Оказалось, что при ударе о землю у него сломался позвоночник.
    В моей последующей жизни будут и аварии и катастрофы, в которых погибнут мои друзья и коллеги по лётной работе, но этот случай стал первым, в котором именно небо забрало жизнь человека. На вечерней линейке перед личным составом аэроклуба выступил его начальник, майор ВВС Железняк, воевавший в небе с немцами, а в 50-х годах и с американцами в Корее. В краткой речи о гибели курсанта он обратился к нам с необычным предложением. Суть его заключалось в том, что те из нас, кто после этого трагического случая считает, что лётное дело не его призвание в жизни, должен проявить твёрдость и уйти из аэроклуба. Это будет не признаком трусости, а настоящее проявление мужество. Этим поступком вы не только подтвердите, что уважаете всех нас, но  и то, что уважаете себя, подчеркнул тогда майор…
    Он нашёл тогда нужные слова, наш начальник аэроклуба. Молча мы разошлись тогда по палаткам. Потом оказалось, что семь человек из почти сотни курсантов на следующий день написали заявления об отчислении, двое из этого числа были ребята, что не смогли перебороть страх перед прыжком.
    Ещё одним запоминающимся днём оказался тот, когда с каждым из курсантов инструктора провели ознакомительный полёт. То есть познакомили с теми ощущениями, которые проявляются у человека во время взлёта, пилотирования в зону, захода на посадку. 
    То, что испытал каждый из нас в этом полёте, сложно передать словами. Взлёт – это восторг, который ты испытываешь при этом, так же как и заход на посадку. В зоне, когда твой инструктор, начинает выполнять фигуры высшего пилотажа, твой восторг сменяется совершенно другими ощущениями. Виражи, бочки (влево, вправо), боевые развороты, иммельманы, мёртвые петли, штопор, перевороты с последующим пикированием и выходом из него… Ты чувствуешь, как тебя вдавливает в сиденье неимоверная тяжесть, отчего поневоле начинаешь даже кряхтеть, лицо твоё стягивает вниз, да и голову сгибает непреодолимая сила – ты это чувствуешь на выходе из пикирования. Тебя то прижимает к одному из бортов кабины, то отрывает от сиденья, и ты чувствуешь то же, как и при свободном падении с парашютом – это отрицательная перегрузка.
    Словом, ты получаешь букет совершенно до этого незнакомых ощущений, да таких, что после посадки вылезаешь из кабины совершенно другим человеком: на ватных ногах, с блуждающим хмельным взглядом и с необоримым желанием куда-нибудь упасть на землю. Хорошо если этим всё и заканчивается, и я благодарен своему организму, что он не подвёл меня в этом полёте. Ибо были
ребята, у которых оказался слабым вестибулярный аппарат, выражаясь научным языком. Из кабины они вылезали чуть живыми, с мертвенно-бледным лицом. Не видя сочувственных взглядов других, брали ведро с водой, тряпку и приводили в порядок кабину самолёта – при пилотаже их выворачивало наизнанку, что, естественно, не приводило в восторг инструктора. Вот из-за этой слабости своего организма были вынуждены  прервать лётное обучение и уйти из аэроклуба несколько курсантов.
    Потом наступили обычные курсантские будни. Полёты… полёты… полёты…  Взлёт, полёт по «коробочке», посадка… И так каждый день. За исключением воскресенья и дней, когда низкая облачность не позволяет выполнять полёты на высоте триста метров. Отрабатываем самые элементарные лётные навыки: выдерживание направление на взлёте, скорости и высоты на всех этапах полёта по кругу, координированные развороты, устойчивое планирование до точки выравнивание и самое главное – определение высоты при приземлении самолёта. Это самый ответственный этап полёта. Если ты при тренировочных полётах не «ухватишь» эту особенность, то пилота из тебя не получится. Нужно сказать, что сразу это чувство «земли» проявляется у каждого по разному: кто-то начинает «видеть» землю раньше, кто-то – позже. Могу сразу признаться, что я не был рождён «пилотом от бога», есть такое выражение. Со мной моему инструктору пришлось повозиться, прежде чем я был допущен к самостоятельным полётам. Мало того, так во время выполнения этого самого заветного полёта, при посадке, «отодрал» очередного козла. Сгорая от стыда, я слушал нелестные выражения заместителя начальника аэроклуба по лётной подготовке. Он в этот день выполнял обязанности руководителя полётов.
    По его указанию на следующий день мне запланировали два контрольных полёта с командиром звена Кунгуровым, который славился своей неподражаемой методикой обучения курсантов. Она заключалась в том, что начиная с момента выруливания на взлётную полосу и заканчивая выключением двигателя после полёта, командир звена употреблял по адресу обучаемого учлёта цветастую ненормативную лексику. Вспоминал он при этом всю его, курсанта, многочисленную родню, начиная с бабушек и дедушек. Мало того, молотил по коленям курсанта ручкой управления самолётом, так сказать, для доходчивости своих умозаключений…
    На «земле» же это был милейший человек, говоривший курсантам всегда на «вы». Меня занимала эта загадка, когда я     позже узнал, что в своё время он был инструктором у Марины Попович, будущей лётчиком-испытателем и женой космонавта. Интересно, а применял ли он свою методу, обучая курсантов-девушек?
    То ли эта его метода так подействовала, или моё ожидание этих «крылатых» фраз, которые и в самом деле я больше никогда не слышал в своей последующей жизни, но результат превзошёл все мои ожидания. Два полёта я выполнил, как говорят, на одном желании доказать, что мой огрех на посадке – не закономерность. Конечно, многое я узнал о себе впервые в жизни именно от него. И что для меня самый лучший самолёт – совковая лопата, утюги в сравнении со мной летают гораздо лучше, что любая ворона даст сто очков вперёд моей технике пилотирования и многое чего другого я услышал по шлемофону.
    «Как пить дать – отчислят…», обречённо подумал я, анализируя свои полёты и заруливая на стоянку. Каково же было моё изумление, когда покинув кабину и подойдя к нему, я спросил о замечаниях по полёту. Он окинул меня добрым взглядом и сказал то, от чего у меня открылся от изумления рот. А сказал он подошедшему моему инструктору, что у курсанта Грабузова есть небольшие отклонения в технике пилотирования, а в общем он вполне доволен результатами полёта и для последующего закрепления  навыков разрешает выполнить мне самостоятельно  два полёта с «конвейера».
    У инструктора изумлённо приподнялись брови, как признался Саксин позже, он-то рассчитывал получить за меня очередной «втык». Услышав резюме командира звена, он посмотрел на моё обалдевшее лицо, посоветовал закрыть рот, садиться в кабину и приготовиться к выполнению самостоятельных полётов. Вот таким был у нас командир звена Николай Иванович Кунгуров…
    Надо сказать, что наш самолёт Як-18, на котором мы постигали азы полётов, был довольно своеобразным «еропланом», как называл его наш техник. Это была первая тренировочная машина из семейства Яков с дутиком – хвостовым колесом, последующие модели имели носовую стойку. И у него была особенность при запуске двигателя, для этого существовала такая «приспособа» – деревянная ручка с широкой резиновой загогулиной на конце. Стоящий у носа самолёта накладывал эту самую загогулину на ребро лопасти воздушного винта у его законцовки и, услышав команду из кабины: «запуск!», рывком проворачивал винт по часовой стрелке, ответив: «есть запуск!». Сидящий в кабине тут же поворачивал лапку магнето. И мотор запускался… Нужно отметить, что этот серийный Як-18 был своего рода «воздушной партой», прощавший новичкам многие огрехи и грубые ошибки; и давший в своё время многим пилотам путёвку в лётную жизнь…
    Постоянные полёты ускоряли, как нам тогда казалось, наш ритм жизни в лагере. В выходные дни курсантов отпускали домой, в лагере оставались только дежурные. Иногда в гости к нам приезжали не совсем обычные люди. Как-то несколько дней провёл с курсантами лётчик-штурмовик  дважды Герой Советского Союза подполковник В.Мыхлик. У вечернего костра мы, затаив дыхание, слушали рассказы о его боевой работе  и лётчиков-штурмовиков полка. Несколько раз делился с нами своими воспоминаниями и наш начальник аэроклуба майор Железняк о боевых действиях наших лётчиков в боях с американцами в Корее.
    После начала самостоятельных полётов у курсантов подошло время отработки элементов высшего пилотажа. Для этого вместе с инструктором выполняется полёт в зону – специально отведённое место с характерным наземным ориентиром, над которым и происходит набор высоты до трёх тысяч метров и отрабатываются элементы пилотажа. Не буду повторяться, об этой части полётов я вкратце уже упоминал. Характеризуется она повышенной физической и психологической нагрузкой на тех, кто в это время сидит в кабине самолёта. Первое время после пилотажа очень даже чувствовалась эта самая нагрузка, но постоянные полёты в зону и молодой организм курсантов сделали своё дело - к концу программы обучения мы уже выдерживали до трёх зон за лётный день. Так и пролетело лето, и закончилась наша программа обучения. За несколько дней до получения свидетельств один из курсантов нашей группы сказал, что намерен попытаться поступить в «первоначалку», так называли военные лётные училище, где курсантов обучали полётам на переходном самолёте для дальнейшего обучения в боевом училище на реактивных машинах. Услышав об этом, я и ещё пара курсантов согласились ехать вместе. Получив свидетельства, мы поехали в областной военкомат, где нам сказали, что они уже отправили группу в училище, мол, вы опоздали. Когда же мы объяснили, что закончили аэроклуб, то начальник отдела, посоветовавшись со своим руководством, выписал нам проездные документы, и мы поехали в 24 ВАШПОЛ (Военную авиационную школу первоначального обучения лётчиков) на территории Казахстана. Когда мы прибыли туда, то начальник штаба школы сказал нам, что мы опоздали. Но есть при
этом  небольшая  возможность  попасть на  учёбу  при отчислении
кандидатов по результатам медкомиссии. Мол, если мы согласны, то ждите, возьмём вас на освободившиеся места. Терять нам было нечего, и мы согласились. Нам выдали обмундирование БУ, поселили в палатки и стали использовать на земляных работах – копка котлована для какой-то постройки на территории школы. Мы узнали от других ребят, что на сто двадцать мест приехало более двухсот человек, что медкомиссия жёсткая и отсев  негодных для лётной подготовки довольно большой. Так мы и работали, копая землю и поглядывая на учебные самолёты, которые с утра и до вечера летали над нашими головами, дразня нас и вселяя слабую надежду на благополучный для нас исход. И ещё мы надеялись, что наша подготовка в аэроклубе даст нам дополнительный шанс и нас зачислят в школу. Но, как говорят, человек полагает, а бог располагает… Как-то нас вызвали к начальнику штаба и он заявил, что набор в школу закончен и мы можем возвращаться домой. На следующий год не опаздывайте, посоветовал он нам, глядя на наши унылые физиономии.
    Пришлось вновь возвращаться на свой завод. Через месяц Стас вернулся со своей практики, ему предоставили место в общежитии техникума, а я остался жить один на квартире. Я съездил в отпуск к родителям, которые переехали на постоянное место жительства на свою малую родину, в пос. Комсомольск Кемеровской области, где проживали наши близкие родственники. Вновь  потекли рабочие будни. День за днём, месяц за месяцем… Молодость тем и хороша, что мелкие житейские проблемы не особенно отрицательно влияют на твоё настроение, да и быстро забываются. Жизнь тебе кажется радужной, полна надежд на будущее и ничто не может омрачить твоё настроение. Если не случается то, что может надолго  заставить взглянуть на жизнь с другой и совсем не с радужной стороны. В моей жизни было несколько таких моментов, когда ты перестаёшь верить не только в свои силы и убеждённость, что мир добр и светел, но и в порядочность людей, и веру в них…
    Весной 60-го года я получил повестку из военкомата. В его третьем отделе мне сообщили, что пришла разнарядка для УТАПов*, и облвоенкомат комплектует команду из бывших выпускников аэроклуба в один из них. Что я включён в команду и мне нужно быть готовым к убытию чрез полмесяца. На руки мне
       выдали предписание для оформления на заводе. Я был несколько   
       ошарашен этим, да и аббревиатура этого заведения ни о чём не   
       говорила.  Одно мне было ясно, что вновь рушатся мои планы по
       поступлению в этом году в лётное училище ВВС. Когда же я хотел
       выяснить у капитана подробности об УТАПе, он пояснил, что нам 
       всё объяснят по прибытию на место.
    Пришёл я к себе на квартиру, а старик-хозяин мне стал объяснять, что у них пропали деньги, почти две тысячи рублей и не взял ли я их. Я удивлённо помотал головой и предложил хорошенько их поискать. Занятый своими мыслями о предстоящем уезде отсюда, я совершенно забыл о том, что у хозяев пропали деньги. Лёг спать, а утром уехал на работу, где отдал предписание в отдел кадров. Вернувшись на квартиру, я обнаружил в своей комнате незнакомого молодого мужчину, который отрекомендовался мне следователем райотдела милиции и подал мне заявление, где чёрным по белому хозяева обвиняли меня в воровстве их сбережений. Этим я был, мало сказать - ошеломлён, просто потрясён, учитывая, что с хозяевами с самого начала сложились хорошие отношения. Следователю я сказал, что я не брал их денег и нечего не могу объяснить, куда они могли исчезнуть. Можете себе представить, что испытывал я, можно сказать мальчишка, которого обвиняли в краже. Моей неопытностью в таких делах, боязнью
------------------------------------------------------
*УТАП – учебно-тренировочный авиационный полк.(Авт).
огласки и воспользовался следователь, который был заинтересован поскорее разобраться с этим делом. Он сказал мне, что сообщит о моём проступке на работу, тем более что я был членом бригады коммунистического труда и сообщит родителям. Мол, вот пусть приезжают и разбираются со своим сынком-вором.
    Представив себе всю эту картину, я схватился за голову и чуть не заплакал от горя и стыда, при мысли, что может за этим последовать. Это был самый тяжёлый и мрачный момент в моей недолгой жизни, но и самый постыдный для меня – я проявил при этом слабость и малодушие. Словом, я просто-напросто струсил…
Увидев моё состояние, следователь решил дожать «клиента». Он вкрадчивым голосом, дружески потрепав меня по плечу, заявил, что конечно же, он верит мне, что я не брал этих проклятых денег, но у него указание начальства  быстро разобраться с этим делом. А учитывая, что в доме никого не было, кроме меня, то все стрелки
сходятся, естественно, на мне. И нарисовал мрачную картину: он будет вынужден поместить меня в КПЗ до суда. Статья уголовного кодекса гласит, что за такой проступок  следует наказание от трёх до пяти лет тюрьмы. И нужно это тебе? – участливым тоном спросил он меня. Так что же мне делать? – почти всхлипывая от предстоящего ужаса, выдавил я из себя. Есть один вариант, кивнул
мне следователь, видя, что «клиент» созрел. Напиши заявление, что вернёшь эти деньги, а я договорюсь с твоими хозяевами.
   Хватаясь за протянутую мне соломинку, дрожащей рукой я написал эту бумагу, только с одним чувством, чтобы быстрее закончилась эта пытка. Гораздо позже я понял, что таким образом тогда, смалодушничав, я предал себя, как бы косвенно подтвердив, что украл эти деньги, о существовании которых я тогда и понятия не имел. Такой вот был в моей биографии постыдный проступок…
    Уже будучи в УТАПе,  я неоднократно в своих мыслях обращался к одному и тому же вопросу – куда могли исчезнуть эти деньги, кто мог их взять? На своих хозяев подумать, что они решили меня таким образом «наколоть», я не мог. Они были порядочные и простые люди и так поступить со мной просто не смогли бы. Но тогда кто взял их? И через многие раздумья, я сопоставил некоторые факты, которые раньше не приходили мне в голову…
    Во дворе дома, где я жил на квартире, стоял ещё один домишко, в котором жила дочь моих хозяев-стариков. У неё росла дочь Любка, возрастом чуть старше меня, особа жеманная и вертлявая.
Был у неё постоянный ухажёр, занимавшийся боксом, дело шло у них к свадьбе, но Любка благосклонно принимала ухаживания и других вздыхателей. Нередко для свиданий она использовала мою комнату, зная, что я на работе. Бывало, я заставал её  с очередным  ухажёром у себя, придя домой. Я при этом смущался, а ей, как с гуся вода. Да ещё  она тут же обращалась ко мне с бесстыжим предложением, мол, не смог бы я погулять часок-другой… Как-то захожу в комнату, а она сидит одна и листает книгу, я их брал в библиотеке. Увидела меня, бросила книжку на стол и даже слегка отчего-то покраснела. Уже после известных событий я вспомнил, что как-то пропали у меня сто рублей, которые я положил в книгу. За неделю до получки собрался пойти в магазин, открыл книгу, а денег там нет. Что положил туда, помнил отчётливо. И вот через месяц я и застал её, листающей мою книгу. Сама она никогда художественной литературой не интересовалась. Отсюда  и логический вывод: внучка, конечно же знала, где лежат деньги у стариков. Взяла, полагая, что на неё-то точно никто не подумает, а вот на этого растяпу, то есть на меня, можно спокойно свалить эту пропажу. Другого объяснения я просто не нашёл. Это был для меня жестокий и обидный урок, который я запомнил на всю жизнь…   
    И вот мы в одном провинциальном городке на Оренбуржье. По прибытию проходим медкомиссию, нас обмундируют, погоны у нас голубые с пропеллером и птичкой, как-никак мы в УТАПе ВВС. Вечером полк выстраивается на плацу и майор, начальник штаба, знакомит нас, новых курсантов, с программой обучения. Из нас
 формируется  отдельная  эскадрилья  по  подготовке  к  учебным
полётам на поршневом учебно-тренировочном истребителе Як-11. С завтрашнего дня мы занимаемся подготовкой, целью которой будет прохождение курса  молодого бойца параллельно с изучением материальной части и теории полёта на новом для нас самолёте. До обеда строевая подготовка, изучение оружия, физподготовка. Вторая половина дня – теоретические занятия перед полётами. После прохождения курса молодого бойца приносим присягу, с окончанием теоретических занятий сдаём зачёты. Начинаются тренировочные полёты. После прохождения лётной подготовки на Як-11, мы  приступаем к теоретическим занятиям по подготовке к полётам на реактивном учебно-тренировочном истребителе МиГ-15. По окончании программы, всем курсантам, успешно прошедшим курс обучения, присваивается воинское звание «лейтенант» и выдаётся направление в один из полков ВВС для прохождения дальнейшей службы.
    Мы с ребятами, стоящими в строю, радостно переглядываемся – вот оно, решение наших планов. Оказывается, есть возможность стать военными летчиками, не оканчивая лётного училища. Мы с некоторой долей зависти смотрели на левый фланг строя, там стояли «старички» из 1-й эскадрильи. Оказывается, они уже целый месяц, как приступили к полётом на МиГ-15-ом. Им осталось менее полугода до окончания полётов и выпуска из УТАПа.
    Сколько потов сошло с нас в последующие месяцы, трудно сказать. Подъём в шесть… и понеслось… Строевая подготовка, приветствие старших по званию, отдача  чести. Преодоление полосы препятствий… Копка окопов, ходов сообщения… Марш-броски, с оружием, без него… Оружие: пистолет, карабин, автомат АК-47, РПК – ручной пулемёт Калашникова, разборка-сборка на время. Учебная стрельба на полигоне: стоя, с колена, лёжа…
 

       Молодость – пора надежд и мечтаний…

    Вторую половину дня ожидали словно манны небесной…  Аэродинамика, самолётовождение, радионавигация, конструкция самолёта, устройство двигателя и прочие дисциплины, имеющие отношения к полётам на самолёте Як-11. Но это сидя за учебными столами,  а не истекая потом при марш-броске… Чувствуете разницу? Словом, за это время каждый из нас потерял в весе несколько килограмм. Но зато, как мы были счастливы, приняв присягу и сдав зачёты перед полётами.
    Новичками в полётах после аэроклуба мы не были. Нужно было только освоить разницу в поведении самолёта Як-18, который мы освоили год назад, с  нынешним Як-11. Разница между ними была
не столько во внешнем виде: оба - монопланы, с малым хвостовым колесом – дутиком. Более мощный мотор Як-11 позволял развивать скорость почти до 500 км/ч и набирать 7000 метров. Одной из сложностей самолёта было выдерживание прямой на взлёте, когда из-за мощного двигателя  проявлялся сильный разворачивающий момент. Был такой случай: курсант не смог предотвратить разворот и каким-то образом, растерявшись, взлетел с обратным курсом, размеры лётного поля позволили это сделать.  Руководитель полётов - командир эскадрильи, сидевший на КП, увидев несущий в его сторону самолёт, сиганул через перила с вышки. Истребитель проскочил на разбеге метрах в пяти от КП, размещённого на машине. Благо высота была небольшая и наш  комэск не повредил себе ноги.
 

   В кабине учебно-тренировочного истребителя Як-11

    Так мы, учитывая сложности нового для себя самолёта, поэтапно осваивали эту машину, переходя от простого к сложному. Освоив полёты по кругу, перешли на высший пилотаж в зоне, потом полёты на слётанность в паре, ведение воздушного боя, штурмовка наземных целей…
    Где-то в июне произошёл трагический случай, который нам напомнил о том, что авиация - это вид деятельности людей, таящий в себе неизбежную степень риска, при котором никто не застрахован, что с ним ничего не случится. При выполнении самостоятельного полёта погиб один из наших курсантов. Уже на пробеге у него провалилось одно колесо шасси в дренажный коллектор аэродрома. Самолёт несколько раз перевернулся. Когда открыли фонарь кабины, курсант был мёртв, ударившись виском о коллиматорный прицел. Комиссия выяснила, что колесо провалилось из-за дряхлости досок коллектора, который был построен пленными немцами во время войны. Тягостным для нас был момент, когда прощались с этим парнем, особенно тяжело было видеть его родителей, приехавших за ним из Сибири. Он был у них единственным ребёнком…
    В сентябре программа подготовки была завершена, мы отлетали зачётные полёты с лётчиками-инспекторами из главного штаба ВВС. И приступили к теоретическим занятиям по самолёту МиГ-15,

 

         У  МиГ-15-го, нашей несбывшейся мечты…

к этому времени парни из первой эскадрильи закончили учёбу и разъехались по боевым полкам. Через месяц учёбы, как снег на голову, свалилась на нас новость, которая перечеркнула все наши чаяния и надежды. Слух, что Хрущёв сокращает армию на миллион двести тысяч человек, проявился в конце августа. Потом как-то о нём забыли. И вот снова прошёл слушок, что всё это не пустая болтовня, а через несколько дней нас выстраивают на плацу и начальник штаба озвучивает приказ Министра Обороны о разовом
сокращении армии. В приложении к нему список частей и соединений, подлежащих этому сокращению, в том числе и наш УТАП. Затем выступил наш командир полка Герой Советского Союза с краткой речью. Наш батя, как мы его звали промеж себя, заявил, что сожалеет о такой несправедливости, которую допустило руководство страны по отношению к нам, что мы не должны склонять головы перед такими поворотами судьбы и добиваться той цели, что поставили перед собой.
    Через несколько дней приказом по ВВС  нам досрочно присвоили воинские звания «лейтенант», оформили проездные документы и мы разъехались,  кто куда. Я съездил к родителям и снова вернулся к своему токарному станку на «Сибсельмаше». Опять потекли дни, недели, месяцы… Нужно было думать о своём будущим и я пошёл на курсы подготовки к поступлению в Институт геодезии, картографии и  аэрофотосъёмки. Меня прельстило то, что на одном из факультетов выпускали специалистов, которые летали на самолётах, производя съёмку местности. Но и тут меня ждал его величество неприятный факт. Перед экзаменами я выяснил, что в этом году набора студентов для этой специальности не будет, из-за притока сокращённых армейских специалистов. Что мне оставалось делать? Как-то в местной газете я прочитал статью, где репортёр рассказывал о Новосибирском Университете, в частности о факультете ядерной физики. О ядерщиках в те времена говорили много… Книги о них, фильмы… Недавно с невероятным успехом прошёл фильм «Девять дней одного года»,  везде дискуссии на тему «Физики и лирики». Появились атомные ледоколы, кстати СССР был впереди планеты всей, построив первый из них. Атомные субмарины бороздят океанские глубины. А что если и мне пойти по этому ещё основательно непроторенному пути? Я задумался… и через несколько дней подал документы в Университет, естественно, на факультет ядерной физики. А что? Не боги горшки обжигают! Не получилось у меня с авиацией, пойдём в ядерщики. Знай наших!..
    Как сказал однажды кто-то из знаменитостей в одном из произведений: «был я наивен и глуп…», так это обо мне в тот период жизни. Поступать в такой вуз через четыре года после окончания школы было опрометчивым и наивным поступком. Рассчитывать на те знания, что я получил, посещая курсы подготовки? Я же говорю – глупо и наивно… В чём и убедился на экзаменах. Написал сочинение на четвёрку, затем иностранный, тоже получил четыре балла. Математика письменно «сдалась» со скрипом – «четыре». Погорел на физике, принимающий экзамен доцент, из евреев, в конечном итоге доказал, что мне в этой области знаний делать нечего.
    Забрал я документы и думаю, что же дальше… Мне в этом году исполнится двадцать один год, в плюсах специальность токаря-универсала… и всё! В городе бросилась мне в глаза афиша, где сообщалось, что  работает выездная приёмная комиссия Киевского института инженеров Гражданской Авиации, ведётся набор студентов на первый курс. Решено! Будем учиться в Киеве! Если не летать, то хотя бы работать в авиации. Приезжаю, сдаю документы и приступаю к экзаменам. Четыре экзамена: две пятёрки и две четвёрки. Пятый экзамен – сочинение. Четвёрка… Осталось сдать иностранный язык, и я студент.
    Вот тут-то судьба и приготовила мне сюрприз. Иду по Красному проспекту и сталкиваюсь со своим товарищем по аэроклубу, Анатолием Кукаревым. Обменялись новостями, и он ошарашил меня, сказав, что сдал документы в лётное училище ГВФ, прошёл медкомиссию и через пару дней приступает к сдаче экзаменов. Меня словно столбняк хватил… Как! Почему я совершенно забыл о существовании лётных училищ гражданской авиации? И тут меня словно прорвало, я засыпал его вопросами: где, как и что?
    Ноги сами понесли меня в Западно-Сибирское управление ГВФ. Секретарь огорошила меня, заявив, что приём заявлений уже закончен. Узнав же, что у меня есть налёт определённого количества часов в воздухе, сказала, что в виде исключения сможет принять документы, но сроком только до конца дня. Я немедленно помчался в приёмную комиссию Киевского института, где с трудом забрал свои документы. Уговаривал меня какой-то член комиссии с тремя белыми шевронами на рукаве, мол, закончишь институт и будешь инженером, человеком с высшим образованием. А что такое лётчик? Сегодня он покоритель воздуха, а что случись со здоровьем – никто! Понял, парень, - никто! – повторил он мне. Но я уже не слушал эти возражения. Забрезжила надежда вновь  стать тем, кому подвластна воздушная стихия, вновь ощутить восторг, поднимая в воздух крылатую машину. Как же я мог забыть своего героя Саню Григорьева из романа «Два капитана», пенял я себе, сжимая в руках документы.
    На следующий день я прошёл успешно медицинскую комиссию, вступительные экзамены в училище оказались для меня, после университетских и институтских, пустяковым делом. Уволившись с работы, я к первому сентября приехал в город Бугуруслан, где располагалось лётное училище. И тут приятный сюрприз! Командование решило создать отдельную эскадрилью из курсантов, которые уже имели опыт полётов на самолётах, и сократить, таким образом, срок обучения с трёх до двух лет.  Нас таких набралось  под девяносто человек, и вскоре негласно нас стали называть «дикая дивизия Рахматова», по фамилии назначенного командира эскадрильи.
 

       Я – курсант лётного училища Гражданского Воздушного Флота

Да и во всём остальном мы отличались от других курсантов. Были на несколько лет старше их, по успеваемости держали первое место в училище, по самоволкам тоже, на парадах стояли в первых шеренгах. Проходили мимо трибун всегда со своей строевой песней «Стальная эскадрилья». Словом, мы в училищной жизни заняли лидирующее положение, даже преподаватели относились к нам более лояльно, чем к бывшим школьникам.
    Мы быстро втянулись в распорядок дня курсантской жизни, ибо все эти дежурства по кухне, караулы на основных объектах Центрального аэродрома, как стоянки самолётов, ГСМ, служебные постройки, КПП на входе территории были для нас привычным делом. Жили мы в казарме, рядом со зданием УЛО, где и проходили теоретическую программу по освоению основного и выпускного самолёта Ан-2, там же находился тренажёр, на котором мы осваивали основные навыки по пилотированию будущего «лайнера», физкультурный зал, библиотека, киноконцертный зал, где проходили собрания и торжества.
    В нашей курсантской жизни много чего было… Нас часто приглашали на вечера в медицинское и педагогическое училище, где завязывались знакомства с представительницами прекрасного пола, которых в свою очередь приглашали мы на свои торжества. Некоторые знакомства завязывались основательно, ибо женихи из числа курсантов в городе очень даже ценились. А когда происходил выпуск новоиспечённых пилотов ГВФ, то нередко бывший курсант отбывал в пункт назначения семейным человеком. Нередко при этом происходили разные казусы… Были случаи, когда у КПП училища славного сокола дожидалась невеста в явном «интересном» положении, рядом для подкрепления в боевой готовности находилась неназванная тёща. Некоторые ухари, во избежание тесного контакта с желающими стать близкими родственниками названного лица, покидали училище, преодолев забор в противоположной от КПП стороне. Некоторых ловеласов отлавливали на местном ж.д. вокзале и даже на автобусных остановках. Рассказывали байку, как выпускник привёл девицу на самолётную стоянку, которая рвалась уехать с ним в те самые неизведанные края. Оставив её со своим чемоданом у списанного Ан-2, он ушёл якобы выяснить время вылета. Прошёл час, другой… На несчастную девицу набрёл караульный, который и сообщил ей, что этот самолёт, на котором она собралась лететь со своим как бы женихом, уже никогда не взлетит. Открыли чемодан, а там вместо вещей, пара завёрнутых в газету кирпичей. И смех, и грех…  Так что
выпуск пилотов из училища, это время страстей, разбитых надежд,
несбывшихся мечтаний, но и с некоторым количеством счастливых судеб, связавших воедино молодого небожителя с местной пассией. Вот из-за того, что девушки этого славного городка предпочитали всем другим ухажёрам курсантов лётного училища и происходили нередко столкновения с местными парнями, от одиночных стычек до крупных драк, когда с обеих сторон принимали участие десятки человек. И только вмешательство стражей порядка предотвращали тяжёлые последствия. Нужно отдать должное командованию училища, в первую очередь его начальнику Флоринскому, к сожалению не помню имя-отчество, который всегда отстаивал доброе имя курсантов перед городским начальством.
    Как я уже говорил, курсанты были завидными женихами и неизменно пользовались вниманием женской половины города, особенно это чувствовалось на танцах в городском Доме Культуры, когда объявляли «белый танец», то  находившихся там парней в форме буквально расхватывали. Но были среди девиц и обиженные, надежды которых, видимо, не оправдались, то ли они разочаровались, то ли с ними обошлись не должным образом, как говорят в народе: поматросил и бросил… В жизни всё бывает… И вот как-то стоим мы с одним нашим курсантом в зале и смотрим на
 

                Славное курсантское время…

танцующие пары. Вдруг сзади раздаётся женский злобный голосок: вот, глянь-ка, слетелось вороньё… Было ясно, что это относится к курсантам, форма наша была тёмно-синего, почти чёрного цвета. Мы оглянулись – сзади нас стояли две девицы, одна из них смотрела на нас с нескрываемой ненавистью. Мой товарищ быстро нашёлся и выдал экспромтом:  да, слетелись, падаль поклевать… От такого неожиданного ответа девица вспыхнула румянцем, дернула подругу за руку и они быстро ретировались.
    Прошла зима, мы сдали зачёты по всем теоретическим дисциплинам, и только просохла земля на грунтовых аэродромах училища, как нашу эскадрилью перебрасывают в деревню Малое Куроедово, где расположена лётная база 4-го отряда. Вот здесь мы и начнём отрабатывать полёты на Ан-2.  Сначала занимаемся обустройством палаточного городка для своего житья, разметкой стоянок для самолётов, уборкой территории и другими хозработами. Через несколько дней на аэродроме приземляются наши учебные самолёты. Со своими инструкторами мы познакомились ещё на основной базе училища, перед зачётами. Валентин Ерастов, молодой, чуть больше тридцати лет, серые глаза, волнистые волосы, чётко поставленный голос, дружелюбный вид – вот таков  внешний  вид  инструктора  нашей лётной группы. Пару дней  уходит  на организационные  мероприятия, потом наземная подготовка, изучение района полётов. И вот наступает утро, когда мы начинаем вплотную заниматься нашим «чудо-кораблём». Пока только запуск двигателя, выруливание со стоянки, руление к исполнительному старту, неполный разбег по ВПП, торможение  с дальнейшим освобождением полосы и заруливание на стоянку. Всё непривычно: кабина на два пилота, вместо ручки управления – двурогий штурвал на колонке, сектор газа в центре на пульте, шасси не убираются… Словом, всё не так, к чему мы привыкли на Яках. Нужно привыкать ко всему этому… И мы стараемся привыкать, другого не дано. После первой неделе полётов мы видим, что инструктор нами доволен. Выдерживание прямой на взлёте, скорости и высоты при полёте по кругу, снижение к точке выравнивания – всё хорошо. Чуть сложнее получается с выравниванием, нужно привыкнуть, что на Ан-2 это делать нужно раньше, потому что сидишь выше, чем на Яке. Вот и получается не должным образом: то начнёшь выравнивать раньше и получаешь взмывание, позже – недобор с последующим «козлом». У каждой машины свой норов, так и Ан-2 не сразу позволяет тебе разгадать все его секреты, хотя на первый взгляд машина проста, как трёхлинейная винтовка, но не тут-то было, здесь также нужен свой подход. Так день за днём мы постигаем, отрабатываем, шлифуем элементы полёта на нашем «лайнере». Что-то получается хорошо, что-то не совсем… Но это нас не тревожит, по тренировкам в аэроклубе и УТАПе помним, что нужно время и всё войдёт в свою колею.
    День за днём постигаем премудрости работы на этом самолёте, ходим в наряды на кухню, несём караульную службу. В выходной день, если свободен, особо делать нечего. Разве что сыграть в волейбол, или сходить искупаться на речку, а то и порыбачить. Иногда с Центрального аэродрома приезжает кинопередвижка и мы смотрим картины или в столовой, или прямо на улице, если позволяет погода. Понедельник – день матчасти, как и везде в авиации. Мы скребём, драим, чистим наш «корабель», смазываем, шприцуем двигатель, чтобы на следующий день инструктор, пройдясь внимательным взглядом по блещущему чистотой самолёту, не смог обнаружить ни одного грязного пятна. И это у нас получается, ибо нам не впервой приводить в идеальный порядок аппараты тяжелее воздуха…
    Программа полётов усложняется… Конечно, Ан-2 не учебно-тренировочный истребитель и пилотаж в зоне сводится к выполнению виражей в 15, 30, 45 градусов, разворотов простых и  стандартных, крутых спиралей. Мы  убеждаемся и не раз, что при
всём нашем желании эту машину просто невозможно свалить в штопор, она самостоятельно прекращает вращение и поднимает нос. Там же мы решаем навигационные задачи, полёт на радиостанцию и от неё, выход на заданный угол и прочее… Не буду вдаваться в подробности, рядовому читателю это не совсем понятно и неинтересно.
    А время бежит… Вот мы уже заканчиваем курс обучения и к первому октября возвращаемся на зимние квартиры, то есть в свою казарму на Центральном аэродроме.
    Нас отправляют в положенный месячный отпуск, мы разлетаемся в разные стороны по нашей громадной стране. Встреча с родными, друзьями… Время летит быстро и вновь знакомые ворота с КПП нашей родной теперь альма-матер. Но некоторые события этого года, после возвращения в училище, напомнило нам, что живём мы в неспокойном мире. И если о Карибском кризисе, что едва не привёл к ядерной войне между СССР и США, мы были осведомлены, то расстрел демонстрации рабочих в Новочеркасске  летом 1962 года стало для нас шоком. Об этом нам поведал один из наших курсантов, вернувшись из отпуска. Восприняли это мы неоднозначно, кто-то поверил, другим эта новость показалась просто невероятным фактом, чуть ли не отголоском «вражьих» голосов из-за «бугра». Обидевшись, что ему не поверили, парень заявил, что во время расстрела демонстрации погиб его родной дядя. Тут уж скептики замолчали, а один из нас посоветовал ему держать язык за зубами, ибо узнай об этом наше командование, особо представитель первого отдела училища, для курсанта всё это могло обернуться очень даже плачевным образом. Да и для тех, кто оказался посвящён об этом кровавом побоище… Среди нас не нашлось человека несдержанного на язык.  Просто как-то не укладывалось в наших головах, что такое могло произойти в  стране, которая провозгласила на весь мир, что через двадцать лет мы будем жить при коммунизме. Подробности этого расстрела и последовавших за этим событий стало известным только в 90-е годы, когда рухнул могучий и неделимый… И многое чего из тайного стало явным…
    Вновь теоретические занятия, тренажёр, всё те же дежурства, несение караульной службы и мелкие радости жизни: увольнительные в город, и даже самоволки, там нас ждут знакомые девочки, походы в кино или прогулки по местному парку. Можно зайти в кафе и на последние деньги угостить даму кофе с пирожным. Такие вот немудрёные курсантские изыски… При этом приходится быть предельно внимательным и собранным, ибо местное хулиганьё может прицепиться к курсанту-одиночке. Как-то в воскресенье в городском Доме Культуры местная шпана заблокировала вход в зал, где проходил танцевальный вечер, с целью массового физического воздействия на курсантов, то есть желая основательно их поколотить. Кто-то из наших парней сумел вырваться и махом добрался до спортзала на стадионе, где в это время проходил финал по боксу Оренбургской области. Несколько десятков курсантов, находившихся там, при возгласе – наших бьют! – кинулись к Дому Культуры. Часть перекрыла выходы, основная масса ворвалась внутрь. Впереди, словно таран, шёл знаменитый выпускник, курсант с необычной фамилией Суета, родом из казаков с Дона. Почему знаменитый? Как-то его выставили на первенстве по боксу, вместо заболевшего городского чемпиона. Так он сходу, в первом раунде отправил в нокаут какого-то мастера спорта международного класса, сам не будучи боксёром. И вот этот Суета, шёл, махая влево-вправо своими непомерно длинными ручищами. Кто нарывался на его кулак, тут же смирненько  ложился на пол, оставаясь неподвижным. Так что местные дебоширы в этот раз получили основательный урок, часть их попала на больничную койку и в последующем они не делали попыток сводить с курсантами счёты.   
    В середине зимы наша эскадрилья приступает к полётам на лыжном шасси.  Естественно, есть определённые отличия и в проведении подготовки к полётам в зимнее время, и несколько меняется, а точнее ухудшаются, лётные данные самолёта. Впервые
ознакомились  с  приспособлением  под  названием  «колотушка», 
где-то её называют «кувалдой». Увесистый чурбак на железной ручке служит для страгивания самолёта с места, когда лыжи прихватывает снегом. Выскакиваешь из фюзеляжа с этой кувалдой, тебя обдувает обжигающая струя воздуха от вращающего винта, размахиваешь и лупишь этой приспособой по одной скуле лыжи, потом по другой, Самолёт страгивается с места, ты бежишь к двери, тебя подхватывают друзья-курсанты и затаскивают тебя внутрь потного и с высунутым  от натуги языком.   И это от того, что одет в меховые штаны, свитер, куртку и шапку.  Словом, ещё тот аттракцион…  К концу программы зимних полётов мы уже стали выполнять его «соло», разумно полагая, что помогать тебе заскакивать в самолёт в реальных условиях производственных рейсов будет просто некому. Что, естественно, подтвердилось, когда я попал на Север.
    Ближе к весне наше командование озадачилось вопросом наших приоритетов относительно своего будущего, а попросту решило выяснить, где, в каких районах нашей бескрайней Родины, мы бы хотели бороздить небесные просторы. Для меня этот вопрос был давно решён. Себя я видел только там, где сквозь пургу и свирепые морозы, в труднейших условиях сурового климата, добивался своей цели мой кумир с детства Саня Григорьев. «Бороться и искать, найти и не сдаваться…». Полярная авиация стало моей целью, моим смыслом жизни, так я и заявил на этот вопрос.
   Два месяца мы – «дикая дивизия», - провели в солдатской форме,   по программе подготовки должны будем пройти военные сборы. Для нас, кто прошёл подготовку по курсу «молодого бойца», это было плёвое дело. Поэтому чем-то особенным в памяти эти месяцы даже не сохранились. Ходить строевым шагом, обращаться с оружием и стрелять мы уже были обучены ранее, в отличии от бывших школьников и никаких трудностей нам всё это не представляло…
    Далее нам оставалось только сдать государственные экзамены по теоретической подготовке, закончить лётную тренировочную программу, выполнить проверочные полёты с инспектором по технике пилотирования и… всё! Так что это лето обещало стать для нас довольно жарким во всех смыслах.
    Вот и экзамены позади, мы снова в своём лётном «гнезде» - Малое Куроедово. Предполётная подготовка под руководством нашего инструктора, вновь сдача зачётов по району полётов, по особым случаям в воздухе и… в воздух! Нам уже не в новинку наш будущий лайнер Ан-2, мы знаем его особенности на всех этапах полёта, его «капризы» нам хорошо известны. Мы с удовольствием
чистим, драим, приводим воздушное судно в порядок на регламентных работах, заливаем бензин и масло в баки…
    Полёты, полёты, полёты… Вновь отрабатываем полёты по кругу, инструктор уже демонстративно убирает руки со штурвала и не касается его вплоть до приземления. Это хороший знак, он даёт понять, что не сегодня-завтра вместо него на правом пилотском сидении будет сидеть кто-то из твоих друзей, то есть настанет день твоего первого самостоятельного полёта. Ты совсем не волнуешься, даже спокоен, у тебя за плечами были первые самостоятельные полёты в аэроклубе и УТАПе. И всё же понимаешь, что это ещё одна ступенька по лестнице овладения этой совершенно непростой профессией.
    И вот этот день настал…  Вчера был проверочный полёт с командиром звена, человеком непростым, с эдаким ироничным и даже язвительным взглядом на методы лётного обучения. Речь у него с дефектом, он грассирует, то есть буква «р» ему не даётся. Как он прошёл мед комиссию при поступлении в училище остаётся загадкой. При каких-то грубых ошибках курсантов, мог запросто и матернуться. Как-то после посадки курсант промедлил с торможением и, увидев, что самолёт может выкатиться за пределы ВПП, командир звена истошно завопил: «Пшикай! Пшикай! Тогмази-и-и… тогмози-и-и! ……твою мать!
    Он сразу заявляет мне, что бы я не обращал на него никакого внимания и если во время полёта по кругу он ни разу не прикоснётся к штурвалу, то можешь быть уверенным, что следующий полёт будет самостоятельным.  Я кивнул головой в знак понимания, запросил у КП разрешение на запуск двигателя, открыл форточку фонаря кабины и подал знак технику, стоящему впереди крыла. Воздушный винт дрогнул, лопасти вмиг превратились в прозрачный диск. Пробежав взглядом по приборам и, убедившись в нормальных показаниях систем самолёта, запрашиваю разрешение занять предварительный старт, получив разрешение, руками подаю технику команду на уборку тормозных колодок из-под колёс шасси.   
    Тот вытаскивает  колодки, показывает большой палец, мол, всё в полном порядке, и рукой даёт мне направление в сторону старта. Увеличиваю сектором газа мощность двигателю, Ан-2 трогается с места, я плавно нажимаю на гашетку тормоза, самолёт замедляет ход. Кошу взглядом на левую руку командира звена, которая на подлокотнике пальцами отбивает какой-то ритм. В момент торможения пальцы замирают, и с дальнейшим движением самолёта вновь продолжают что-то выстукивать, стало быть, пока я всё делаю правильно.  Это меня успокаивает, и я уверенно выполняю взлёт и весь полёт по кругу. После выключения двигателя на стоянке, спрашиваю его о замечаниях по полёту. «Нагмально, кугсант, нагмально... – говорит он мне и, повернув голову к инструктору, который уже забрался в самолёт, подтверждает. – Завтга  выпускай самостоятельно. – Расписывается в моей рабочей книжке и уходит.
    Будничные дни идут своей чередой,  у нас в эскадрильи бывают и неожиданные события, когда к  женатым парням – их в эскадрильи несколько человек, - приезжают жёны. Ребята договариваются с хозяевами в деревне и снимают комнаты для своих половинок. После учебного дня, с разрешения командования, уходят до утра к ним. К нам наши начальники относятся лояльно, как-никак мы уже без пяти минут квалифицированные пилоты. Вот ещё один из нас решил покончить со своей холостяцкой жизнью и жениться. Юра Прокошев, из Барнаула… Оказывается, ещё в прошлое лето, здесь,  на танцах в местном клубе, он познакомился с симпатичной селянкой, а теперь решил связать с ней своё будущее. Девушка из деревни стала женой будущего пилота, можно сказать, вытащила счастливый билет. Что ждало её здесь, не выйди она замуж за Юрия? Работала бы в колхозе до пенсии, возможно, вышла бы за местного парня. А тут, как-никак, лётчик… Свадьбу сыграли скромную, соседи выгнали самогону, пригласили председателя, ещё кого-то, да нас, курсантов, было с десяток человек. Домишко невесты еле вместил гостей, самым желанным гостем оказался местный гармонист, своим баяном веселил нас до утра. И конечно же самой счастливой, после дочери-невесты, была её мама, которая одна вырастила дочь, на руках у неё ещё остался младший сын, а вот что случилось с отцом, я сейчас совершенно не помню. Подарки были самые скромные, мы скинулись и купили молодым чайный сервиз с большим заварником, который в местном магазине лежал уже больше года.
    Начинается выполнение маршрутных полётов. Под руководством штурмана-инструктора основательно готовимся к их выполнению. Подготовка полётных карт, прокладка маршрута по трассам МВЛ, изучение основных и запасных аэродромов, ведение радиосвязи с диспетчерской службой, изучение особенностей погодных условий в районах полёта, действия при особых случаях. Оказывается, что мы летим в основном вдоль Волги до Астрахани и Гурьева.
    Для нас эти маршрутные полёты являли возможность увидеть новые города, аэропорты, почувствовать наш «лайнер» в режиме
длительных полётов, потренироваться в ведении радиосвязи с различными диспетчерскими пунктами, да и просто посмотреть с высоты полёта на нашу родную землю,  полюбоваться, в том числе, и на красавицу Волгу.
    Погода стояла с видимостью «миллион на миллион», как говорят в авиации. Послеобеденные местные грозы с очагами осадков мы обходили визуально, тем более, что по объёму они не занимали больших размеров. Вот только временами нам досаждала болтанка, конвекционные потоки которой образовывались где-то ближе к полудню и ослабевали к вечеру, но мы всё-таки были уже приучены к перегрузкам и наш вестибулярный аппарат с честью выдерживал эти негативные атмосферные возмущения. 
    Планировалось так, чтобы маршрут по времени составлял достаточно солидное количество часов, чтобы закрыть максимум программы, а остаток можно будет завершить короткими маршрутами. Поэтому основной маршрут выполнялся так: базовый  аэродром - поворотный пункт Чистополь и далее на юг, в Астрахань. Маршрут проходил практически через аэродромы приволжских городов, в постоянной видимости нашей великой реки. Несколько промежуточных посадок, да одна из них в Волгограде для отдыха – и вот город Астрахань у дельты Волги. Здесь мы задержались на несколько суток и вот тогда-то выяснилась причина некой суеты, что происходила у самолётов на нашем аэродроме перед вылетом. К инструкторам и техникам, которые так же летели с нами, подходили другие лётчики и наземный состав, они о чём-то переговаривались. Затем инструктор что-то записывал в записную книжку, складывал в карман деньги.
    Накануне вылета в обратную дорогу, всей лётной группой, во главе с инструктором, мы отправились на городской рынок. Там  было на что посмотреть! Горы фруктов и овощей, и много рыбы: вяленой, сушёной, копчёной, солёной, свежей… Пошептавшись с каким-то продавцом, инструктор и вся наша команда поехали на окраину города. Хозяин был браконьером, в чём мы убедились, когда он нас завёл в сарай, а потом в ледник. В просторном сарае на вешалах висела копчёная и вяленая рыба, на любой размер и вкус; у стен стояли мешки со знаменитой сушёной воблой. Но впечатлило нас содержимое ледника – туши осетров и вёдра с черной икрой. Потом начался торг, наши «отцы-командиры» отчаянно торговались, мы с интересом наблюдали за выполнением заказов. Потом хозяин откуда-то пригнал грузовую машину и мы принялись её загружать купленным товаром. Особенно много было мешков с воблой, которая стоила тогда сущие копейки.
  Назад мы летели с основательно нагруженным грузовым салоном. Вылетели мы не рано утром, как планировали, а ближе к полудню, почему – не помню. Очень жарко… И вот вскоре мы попадаем в зону повышенной турбулентности. Да такой, что броски самолёта вверх-вниз были такой силы, что нас отрывало от сидений и казалось вот-вот желудок выскочит через горло наружу. Полёт проходил на небольшой высоте и солнце прогревало так землю, что восходящие и нисходящие потоки воздуха создавали такой вот аттракцион в воздухе. 
    После маршрутных полётов нам осталось освоить ночные полёты и наша лётная программа будет завершена. Заняла она у нас пару недель. Для нас эти полёты особых сложностей не вызвали, наш инструктор доверял нам настолько, что при полётах в зоне уходил в грузовую кабину и дремал на сиденьях, когда мы откручивали программу, меняя друг друга на левом сиденье.
    Командование осталось крайне довольно результатами проверки у нас техники пилотирования на государственных экзаменах. И вот он торжественный момент – я держу в руках диплом, где чёрным по белому написано, что мне такому-то присуждена квалификация по эксплуатации воздушных судов ГВФ СССР. Отныне я – пилот! Сам этот факт был огорчен  для меня только одним: оказалось, что в этом году не было заявки на пилотов из Полярной Авиации. Мне было предложено место в Магаданском Управлении, и я тут же согласился, и вместе со мной туда распределились ещё четверо моих друзей…
    Один из них, Слава Степанов, вечером, заговорщицки подмигнув, потащил нас в одну из казарм. Оказалось, он узнал про одного курсанта, отец которого в Анадыре, на Чукотке, командует Авиаотрядом, который находится в составе Магаданского Управления.  Вот мы и познакомились с этим парнем, который нас  и просветил про Чукотку, где находятся подразделения отряда, про особенности жизни там. Попадём мы в Анадырь или нет, было нам неизвестно, распределят нас, когда прибудем в Управление, а в нём таких отрядов было немало…   

                С Е В Е Р
    Эта глава, возможно, будет самая объёмная в книге, потому что охватывает временной интервал в двадцать один год, который я прожил на этой неуютной земле, летая в северном чукотском небе. Так что, уважаемый читатель, приступая к этим страницам моего повествования, наберитесь терпения. Ибо те годы, что я провёл на этой не очень-то гостеприимной, но в то же время по-своему прекрасной земле, были самыми счастливыми и плодотворными для меня, как личности, годами. Здесь я состоялся, как пилот,  освоил три типа самолётов, вырос из второго пилота Ан-2 до командира самолётной авиаэскадрильи, создал семью, здесь же родилась и окончила школу дочь. Да и просто это были годы моей молодости и зрелости, здесь я узнал, что такое человеческая доброта, узнал цену дружбы, верности, подлости и коварства. Здесь я расстался с некоторыми иллюзиями в отношении людей и нравов, понял, как бывает обманчива улыбка и благодушие давно и хорошо тебе известных людей. Здесь же был продолжен список моих коллег по нашему нелёгкому и опасному ремеслу, которые не вернулись из своего последнего полёта…
  Я только что вышел из рейсового самолёта ИЛ-14, с которым прибыл к месту своей работы из Магадана. Аэродром «Горка», на котором я стоял, являлся базовым Анадырского Объединённого Авиаотряда. Грунтовая полоса разбита по верху сопки. Передо мной незнакомый  для моих глаз пейзаж: деревянное здание АДП с веером антенн наверху, влево и вправо от него разнообразные серые строения, какие-то большие ящики; за этим рядом пологий склон сопки, на котором разбросаны дома, а там внизу морской залив.  На берегу округлой бухты, вернее, морского лимана, ещё небольшой посёлок, за серым полотном воды расположен город Анадырь. С этого расстояния видны невысокие дома, такие же серые, как и всё вокруг, а дальше виднелась на горизонте торчащая из равнины одинокая сопка. «Вот он, край нашей земли, - мелькнуло у меня в голове, - дальше только океан… Что ж, ты теперь там, куда хотел попасть…». Подхватив чемоданчик, двинулся я на поиски штаба.
    Поселили меня в гостинице, в лётном общежитии не было свободных мест. В комнате было несколько коек, жили временно пассажиры, которые добирались в разные места Чукотки.  Начальник штаба лётного отряда, к которому я пришёл после отдела кадров, ознакомился с моими документами, сказал, что я зачислен во вторую эскадрилью. Удивил меня известием, что мои однокашники Анатолий Кукарев и Виктор Кособоков уже работают в экипажах, что я должен явиться к командиру эскадрильи Петрову и штурману Павлову, которые мне объяснят, что мне нужно выполнить для быстрого ввода в работающий экипаж.
 

                На Севере без Ан-2 никуда…

    Вечером ко мне в гостиницу пришли мои друзья и рассказали мне обо всех деталях предстоящей работы. Выяснилось, что в училище совершенно не знакомят курсантов о специфике работы второго пилота в производственных условиях. Приходится учиться на ходу, что самое главное - это рассчитать штурманский план полёта, принять и распределить загрузку с учётом центровки, получить документы от отдела перевозок. Кроме того ты должен контролировать заправку топливом, не забывая о качестве бензина, и маслом.  Перед вылетом я должен следить за снятием всех заглушек и струбцин, при задержке на посадочных площадках ставить их на самолёт. Словом, нужно крутиться, заявили друзья, многое зависит от командира, в экипаж которого ты попадёшь. А ещё хорошенько учи данные аэропортов, воздушных трасс, кроме этого нужно оформить планшет с полётными картами, объяснили мне парни. На всё про всё командир эскадрильи дал мне неделю, после чего я должен буду сдать зачёты и только тогда смогу приступить к работе в качестве второго пилота самолёта Ан-2.
    Уэлькаль, Нутепельмен, Мейны-Пильгено, Энурмено…  Язык сломаешь, думалось мне, когда я заучивал наизусть названия этих посёлков. Чесал затылок, запоминая позывные аэродромов, их данные, частоты диспетчерских пунктов, магнитные курсы трасс, рельеф  и превышения для расчёта безопасных высот на них и в районе аэродрома. Вставал утром и с тоской вдруг осознавал, что в памяти всё перепуталось, и я просто-напросто ничего не помню. Меня уже не восхищало то обстоятельство, что в лётной столовой на столах стоит нарезанный хлеб, масло, а в большой тарелки горой наложена красная лососёвая икра и можно есть, сколько хочешь, этот деликатес. Чем ближе придвигался день, когда мне нужно сдать зачёты, тем сильнее падало у меня настроение.
    Сдавать зачёты я шёл как на эшафот. Знание руководящих документов и зачёт по матчасти самолёта я ещё сдал более-менее нормально, а вот по штурманской подготовке я основательно «поплыл». Въедливый штурман, прищурив глаз, ехидно спрашивал меня, как же я буду летать, если путаю названия посёлков, курсы ВПП, да и безопасные высоты не точно помню.  Сидевший в кабинете черноволосый мужчина в лётной куртке, видимо, решил мне помочь, заявив, что нужно полетать по этим трассам и посёлкам, чтобы всё запомнить. Под конец он поинтересовался у штурмана, как тот освоил все эти данные, когда сам пришёл в отряд. Вот тогда я и познакомился с Сабуровым Борисом Ивановичем, командиром звена, который перевёлся в этот отряд из Бугурусланского училища несколько месяцев назад, и с которым мне пришлось  немало лет работать в нашем отряде.
    Зачётный лист штурман мне всё-таки подписал, но я ещё немало времени потратил, пока вся эта необходимая информация не въелась мне намертво в память. Так и началась моя деятельность в качестве второго пилота. Полёты в Беринговский, Эгвекинот, Танюрер и другие посёлки, пассажиры и разнообразный груз, почта, санрейсы, перевозочные документы, накладные на груз и… снова полёты.  Первый рейс здесь я выполнил с командиром Иваном Кабановым, который будучи нормальным человеком, помогал мне вникнуть во все тонкости нашей работы. Как-то просидели из-за погоды двумя экипажами чуть ли не месяц в Танюрере. Полоса там железная, как и на большинстве местных аэродромов, выполненная по американской технологии в годы войны, для обеспечения деятельности перегоночной авиатрассы «Алсиб». Ранее это был довольно солидным посёлком, теперь же основательно опустел. Есть метеостанция, небольшая гостиница для экипажей  и ТЗП (товарно-заготовительный пункт). Заведующий – пожилой мужик, принимает от местного населения пушнину и оплачивает товарами или деньгами. Довольно колоритная фигура со вставными челюстями, нередко мы были свидетелями его  работы. Если чукчи начинали чем-то возмущаться при сделке, он неуловимым движением выпихивал челюсть изо рта. Завопив: «Шаман! Шаман!», бедные чукчи в испуге вываливались из склада.
    Сбоку от ВПП находилась свалка искорёженных самолётов: Ли-2 и Дугласы, Яки и Ла, Аэрокобры и Митчеллы, и обломки неизвестных машин. Большинство из них – результаты аварий и катастроф в этих местах. А неподалёку расположено кладбище…  В центре его стоит высокий четырёхгранный обелиск.  На одной из его граней, облицованной нержавеющими стальными листами, текст: «В суровых климатических условиях Чукотки погибли и похоронены здесь… И перечисление фамилий и званий от полковников до рядовых. А кругом захоронения, и одиночные, и целыми экипажами от трёх и более человек. Здесь проходила та самая знаменитая воздушная трасса Аляска – Сибирь (Алсиб), по которой наши лётчики перегоняли в Союз самолёты, поставляемые Штатами по известному соглашению, что назывался ленд-лизом. Слабо оснащённая метеослужбой, радиотехническими средствами трасса за время своего действия собрала обильный «урожай» в виде погибших лётчиков. Гибли при неисправностях машин, из-за сложных метеоусловий, полной выработки топлива и прочих причин. Фронт нуждался в боевых самолётах, поэтому перегоняли их при мало-мальски подходящих погодных условиях. Рассчитывать на помощь при попадании в аварийную ситуацию не приходилось, вот и гибли лётчики, загораясь в воздухе, идя на вынужденную посадку ночью, не зная, что там внизу тебя ждёт, или в пургу и туман. Такие вот здесь печальные места… А сколько самолётов осталось лежать навечно в горах и тундре, их обломки  напоминают о тех безымянных героях, которые делали всё, чтобы приблизить нашу победу в этой ужасной войне. Вертолётчики даже находили в отдалённых местах Чукотки фюзеляжи самолётов с останками погибших лётчиков.
    Потом будет много случаев, когда приходилось сидеть в других аэропортах и посёлках из-за непогоды, но эта первая отсидка так зримо и надолго врезалась в память. Ибо пришлось самим готовить на плите еду из консервированных продуктов, постоянно топить печь, а для этого нужно заготавливать дрова, словом, делать всё необходимое для жизни. Из развлечений - игра в карты, небольшое количество потрёпанных книжек, днём вылазки на улицу, если позволяет погода, по вечерам байки наших опытных командиров и сон, ставший чуть ли не болезнью из-за такого  безделья.
    Вот один из ярких примеров времяпровождения доблестных северных лётчиков. Сидим в аэропорту Провидения из-за пурги. Меня, как явного чечако, говоря языком Джека Лондона, уже научили играть в преферанс, ободрав на сотню рублей за один вечер. Мой командир, Валерий Ленский, говорит за обедом, что нужно «ломать» погоду, чтобы побыстрее отсюда вылететь. Остальные ребята оживились, и мне стало понятно это выражение вечером, когда в нашей комнате гостиницы появились бутылки.  Мой доблестный командир как-то странно при этом посмотрел на меня, прищурившись. Этот взгляд  насторожил меня в предчувствии чего-то неприятного. Он объявил, что  среди нас есть представитель молодого пополнения пилотов, который вообще не пьёт, тем более спирт, и нужно этот его пробел восполнить. Нехорошо не придерживаться  традиций среди славных северных пилотов, заявил он, строго глянув на меня.
    С тоской посмотрев на стакан, стоящий передо мной, наполовину наполненный неразбавленным спиртом и выслушав совет, как нужно употреблять эту жидкость я, под любопытными взглядами моих «наставников», выдохнув воздух, влил в себя спирт. Огненная жидкость, пламенем провалилась внутрь меня, схватив подсунутый кем-то стакан якобы с водой, я жадно глотнул. И, о ужас! – вместо воды там оказалась водка…  Глаза мои чуть не выскочили из орбит, из них и носа полилось; пытаясь вдохнуть воздух я, разинув рот, под громовой гогот моих соратников, не помня как, выскочил из-за стола… Вот такие милые проказы устраивали ветераны северного неба над новичками. Потом уже, Ленский посоветовал не обижаться на них,  все они в своё время проходили это испытание, как бы проверяя человека на уживчивость в данном коллективе.   
    Я уже втянулся в повседневную жизнь рядового второго пилота, свои обязанности выполняю без понуканий и замечаний со стороны командования. Поэтому принял, как должное, назначение в экипаж для перегонки самолёта на плановый ремонт в Иркутск. Описание этого неординарного задания могло бы занять не одну страницу, ибо в процессе полёта многое чего произошло, и забавного, и не очень. Как пример, наша отсидка в две недели из-за низких температур в якутском посёлке Усть-Мая. Или из-за тех же метеоусловий просидели без малого десять дней в Усть- Ордынском, это в шестидесяти километров от нашей цели. Но в конечном итоге мы благополучно доставили наши два самолёта на ремонтный завод и вернулись рейсовыми самолётами в Анадырь.
    Из местных развлечений на нашей «Горке» были фильмы в клубе, там же иногда, в основном по выходным и праздникам, устраивались танцы. Ходили так же  на танцы в посёлок Комбинат, что на берегу лимана. В те времена была одна особенность жизни в этих краях – женщин было меньше, чем мужчин. Поэтому были они, как говорят, нарасхват, а это толкало представительниц прекрасного пола на некоторое легкомыслие в отношениях с мужчинами. Нередко замужние дамы пускались во все тяжкие - сегодня с одним, завтра с другим… Маленькие семейные трагедии в таких вот северных посёлках становились предметом досужих рассуждений и сплетен среди местных кумушек, которые со смаком перемывали косточки очередным «героям» адюльтера.
    В один из первых весенних дней командование посылает меня в длительную командировку в аэропорт посёлка Беринговский. Там базировался один Ан-2, который обеспечивал этот район воздушными перевозками. Два посёлка на побережье Берингово моря: Мейны-Пильгино и Хатырка, да необъятная горная тундра Корякского хребта, где кочуют оленьи бригады этих совхозов, довольно солидный кусок территории - вот поле деятельности авиации, вернее нашего единственного самолёта в этом районе. Рейсовые полёты с пассажирами в эти посёлки, переброска почты и груза, санрейсы, обеспечение местных оленеводческих бригад всем необходимым для жизни, профилактические облёты оленеводов медицинскими работниками, таков был перечень работ для экипажа этого самолёта.   
    Так вот, второй пилот был вызван в Анадырь для ввода в строй командиром самолёта, а меня послали для его замены. Так я попал в экипаж Геннадия Исаева, аса этих мест. Полёты с ним дали мне многое в
 

                Второй слева Гена Исаев – северный ас.

моей профессиональной подготовке, отработке необходимых навыков в неординарных полётах в этом районе. Нужно сказать, что славились эти места непредсказуемостью погоды, с которыми мы неоднократно вплотную сталкивались при выполнении полётных заданий и зачастую попадали в сложные ситуации. Пурги здесь славились  обильной снежностью и своей продолжительностью. Если в других местах пурга заканчивалась через три-четыре дня, то здесь она буйствовала не менее недели и, как утверждают некоторые специалисты, по числу пурговых дней в году – в среднем до 110, - держит абсолютный рекорд в мире и чуть ли не занесён в книгу рекордов Гиннеса. Снега за зиму наваливало столько, что дома в посёлке засыпало по крышу, к входным дверям пробивался наклонный тоннель, а свет в домах горел круглосуточно,  дороги по улицам посёлка проходили по глубоким траншеям. Вспоминаю первое моё знакомство с местной пургой…  Через несколько дней моей жизни в этом посёлке, как-то возвращались мы, аэропортовские холостяки, с танцев в клубе к себе, в аэропортовский барак. Началась пурга, видимости никакой… Словом, мы основательно блуданули, но наш техник Гриша, местный чукча, сумел в этой тьме найти дорогу.  Каждую зиму здесь кто-нибудь погибал, потеряв ориентиры в пурге. Поэтому жителям было рекомендовано в пургу не покидать без надобности своих жилищ. К слову сказать, что ещё один  такой случай позже произошёл со мной здесь же. Как-то в клубе я познакомился с девушкой Галей, проводил её домой, потом мы стали с ней встречаться, а через полгода она стала моей женой.  Местный райком комсомола решил проявить инициативу и устроил показательную комсомольско-молодёжную свадьбу. Торжество проходило в поселковой столовой и когда за полночь оно закончилось, мы с женой решили домой идти вдвоём, в нашу комнату, которую нам выделили в бараке. Решение было легкомысленным, потому что начавшаяся днём пурга разгулялась не на шутку. И расстояние вроде небольшое, но мы, пробиваясь через плотные потоки несущего снега, потеряли направление. И смогли определиться, наткнувшись на конкретную трубу почты, сверху она была прикрыта колпаком. Это нас и спасло. Придя в свой барак, мы только тогда осознали, что всё могло окончиться для нас трагически…
    Работа в этом районе давала мне бесценный опыт в полётах, мой командир являл для меня пример опытного и хладнокровного  пилота, коим и должен быть северный лётчик. Пришлось нам попадать в довольно непростые ситуации, когда только мастерство командира и позволяло выкручиваться. Как-то возвращались мы из Хатырки. И хотя с утра прогноз был лётным, уже вылетев к себе на базу, мы попали в пургу. Погода портилась на глазах, перевал был закрыт плотной облачностью. Диспетчер аэропорта передал нам фактическую погоду: пурга, видимость двести метров, ветер порывистый сто восемьдесят градусов  до 15 м/с. Садиться можно было на ВПП с курсом 195. Конечно, ни о каком минимуме речь не шла, и деваться нам было некуда. Мой командир наотрез отказался уходить в Анадырь, слукавив, что нам не хватит топлива уйти туда. Да и прогноз Анадыря был на пределе.
    Значит так, объяснил он мне, сейчас мы выйдем на ОПРС* нашего аэродрома, я кручу спираль, ты по радиовысотомеру отсчитываешь высоту через каждые десять метров. Я постарался понять, как это всё будет выглядеть, если антенна ОПРС находилась на здании АДП. Получалось, что главное в этом аттракционе, это успеть увидеть это здание, которое было самой высокой точкой на аэродроме. Прикинув по времени, где мы находимся, начинаем снижение. В момент пролёта ОПРС мы снизились до двухсот метров.
    - Пролёт! – завопил я, увидев, как закрутилась стрелка радиокомпаса.
    - Вижу… - спокойно заявил Исаев и ввёл самолёт со снижением в 
-------------------------------------------
*ОПРС – отдельная приводная радиостанция.(Авт.)    
левую спираль. С высоты ста метров я начал отсчёт.
    - Сто… девяносто…  пятьдесят… - бубнил я, одним глазом глядя на белизну за бортом. – АДП слева! – вновь крикнул я, увидев сквозь снежную муть характерный силуэт здания с антеннами на крыше. 
    - Землю вижу! – ответил командир, выводя самолёт из разворота. Он тут же ввёл его в правый крен, я во все глаза смотрел, как наш Ан-2 входит в створ посадочной полосы. Крен убран, на газу плюхаемся на ВПП. Короткий пробег, самолёт разворачивается и через минуту мы уже на стоянке.
            - Учись, пока я живой! – ухмыляется Исаев, видя моё  искреннее 
        восторженное состояние от такой лихости.
            - А нам не нагорит? – осторожно заикаюсь я, остывая от только
что прошедшего возбуждения. – Мы же минимум нарушили…
    - Не боись, сейчас мы всё оформим – комар носа не подточит. – Заявляет командир. – Идём к диспетчеру.
    Разбор этого лихого захода проходит без меня. Мой командир, начальник аэропорта Худына и диспетчер Валентин Никитин запираются в кабинете начальника аэропорта. Довольно громкий
          разговор сменяется на странную тишину. Мы с техником Володей   
         Чубаркиным и механиком Кошелем переглядываемся.
    - Пьют… - уверено заявляет механик. – И к бабке не ходи!
    - Да ты что!? – удивлённо смотрю я на него.
    - Верно. – Спокойно подтверждает Володя. -  Наблюдается полное взаимопонимание.
    - Во дают… - мне просто не верится, что всё складывается так благополучно.
             - Привыкай, - флегматично произносит Кошель. – Тут тебе не 
         Анадырь, кое на что начальство закрывает глаза. Ежели всё делать   
         по инструкциям, то вы вообще летать не будите. – Хохотнул он.
    Через некоторое время троица выходит из кабинета с довольным видом и блеском в глазах на красноватых лицах.
    - Об этом заходе забудь… - Дыша на меня перегаром, напоминает Исаев в вездеходе, когда мы катим домой в посёлок. – Не было никакого циркачества, заход мы произвели по минимуму аэропорта. Понял?
    В ответ я молча киваю головой. С одной стороны я восхищён этим заходом, воочию убедившись в мастерстве командира. С другой… я решительно отбрасываю все свои сомнения. Получается, что в сложившихся обстоятельствах нужно принимать решения разумно и взвешено. Да и сегодня других вариантов не было, хотя мой внутренний голос мне нашептывает, что можно было  бы уйти в Анадырь.
    Это был далеко не единственный случай, когда Исаев принимал неординарные решения. И я ему был благодарен за тот опыт, что приобрёл в полётах с ним. Как-то в Хатырской тундре на посадке с подбором лыжонок зарылся носом, и его хвостовая часть загнулась кверху.  Провозившись  с ним изрядно, мы сумели поставить его в нормальное положение. Но ведь нужно как-то закрепить его носок, чтобы без проблем взлететь. Хорошо, что на борту был стальной тросик. Пробив дырку в полу фюзеляжа, сумели закрепить лыжонок и взлететь.
    Всем был хорош мой командир Гена Исаев, но пристрастие к зелёному змию зачастую осложняло ему жизнь, да и другим тоже.
Бывало, сидим на земле  неделями  из-за непогоды, внезапно всё
 проходит, но мы никуда не летим – мой доблестный командир с глубокого похмелья. Бывало и так, что накануне он употреблял, но смог пройти медконтроль в поселковой больнице, хотя по его внешнему виду всё было ясно. Тем не менее летим в Хатырку… Он мне доверяет взлёт, набор эшелона. Раздумываю, отчего это он так расщедрился. Через пять минут становится мне ясно: Гена достаёт из сетки бутылку и основательно прикладывается к ней. Захмелев, он мне жестом даёт понять, что я должен пересесть на левое сиденье, а сам вылезает в грузовой салон. Сбалансировав самолёт, быстро сажусь на левое кресло командира и продолжаю полёт. Через некоторое время поворачиваюсь, смотрю в салон – мой доблестный командир лежит на сиденьях и громко храпит. Докладываю Беринговскому аэропорту, что захожу на посадку в Хатырке. Прохожу над посёлком, определяю направление ветра по дыму из труб, по показаниям радиовысотомера выставляю давление на основном высотомере и произвожу посадку на галечной косе. Всё проходит благополучно, от толчков на рулении Гена просыпается, забирает бутылки и на лодке своего приятеля, начальника местного ТЗП, уплывает в посёлок. Приплывшие пассажиры помогают почтарю разгрузить самолёт, в салон забрасывают отправляемую почту, рассаживаются сами на сиденья. Ждём, когда приедет мой командир. Час проходит, второй… Вот через лагуну движется моторка. Я стою у крыла. Из лодки двое мужиков, один из них начальник ТЗП, под белы рученьки тащат к самолёту Исаева. Я в шоке…  Троица подходит ко мне, Гена криво ухмыляясь, смотрит на меня и заплетающим языком блеет:
    - Всё путём, Влад… Давай, э-э-э, запущай агрегат… Поехали домой… - Пытается мне подмигивать. – Сёдни ты у нас командуешь… Я тебе доверяю… Цени… Ик…
    - Слушай, Николай Иванович! Зачем же ты с ним так? Нам же ещё домой лететь… - выговариваю я начальнику ТЗП. Тот пожимает плечами:
    - Да он уже был хорош, когда ко мне пришёл. – оправдывается он. – Мы с ним всего-то по стопарику приняли…
    - Ладно… - принимаю я решение. - Тащите его в самолёт и хорошенько пристегните к сиденью.
    Несколько пассажиров, в основном чукчи, с любопытством смотрят на Исаева. Тот бессмысленно улыбается пьяной улыбкой и приветствует их взмахом вялой руки.
     Выхода у меня нет. Нужно лететь в Беринговский. Ну не оставаться же здесь на ночёвку… Я обхожу самолёт, закрываю дверь на защёлку. Сажусь на левое кресло, на секунду замираю,
потом решительно запускаю двигатель. Взлёт и полёт проходит без осложнений, погода стоит хорошая. Захожу на посадку, мой училищный инструктор был бы доволен: посадка на три точки у посадочного знака. Заруливаю на стоянку, выключаю двигатель. Пассажиры, галдя, покидают самолёт, благодарно кивая мне, и идут в вокзал оплачивать проезд в сопровождении дежурной.  Меня встречает техник Володя Чубаркин, неподалёку стоит милицейский «газик». Рядом с ним стоит шофёр-сержант и тоже Володя. Я машу ему рукой, он рысцой подбегает к самолёту – наш экипаж в посёлке пользуется всеобщим уважением.
    - Володя! – обращаюсь я к нему. – Ты когда в посёлок?
    - Да хоть сейчас! – широко улыбается он. – Вас добросить до дома?
    - Не меня, командира… - Я киваю на дверь, из который, шатаясь, пытается вылезти Исаев. Оба Володи удивлённо поднимают брови, сержант понимающе ухмыляется.
    - Подгони сюда машину, чтобы не было видно из АДП, и махом в посёлок. Договорились? – я гляжу на него с надеждой.
    - Будет сделано! – кивает сержант и через минуту «газик» тормозит у двери. Сообща усаживаем Исаева на сиденье, машина срывается с места и мчится в сторону посёлка.
    - Слушай, Влад… Где это он так набрался? – спрашивает Чубаркин, вытаскивая из самолёта заглушки. – Утром вроде был трезвым…
    - Похоже, что ещё со вчерашнего… А в Хатырке добавил… - нехотя отвечаю я. – На старые-то дрожжи…
     - Ну и ну… - крутит головой техник. – Даёт Гена…          
     – Ты это… особо не распространяйся. – Неловко прошу я. – Скажешь, что Исаев очень спешил домой. Хорошо?
    Володя вздыхает:
    - Да ладно… Что я не понимаю? – бормочет он. Я же рад, что рядом нет Кошеля, на языке у того ничего не держится.
    - Внимание! – раздаётся из громкоговорителя на «вышке». – Второму пилоту Грабузову срочно явиться в АДП!
    Я забираю свою папку с документами, окидываю взглядом  пилотскую кабину, грузовой салон и покидаю самолёт.
    - Влад! Забыл тебе сказать, какое-то начальство рейсовым прибыло из отряда, так что повнимательнее там… – Предупреждает меня Чубаркин.
    - Спасибо, Володя! – я признательно киваю ему и спешно иду в так называемый аэровокзал. По дороге меня перехватывает дежурная, я ставлю роспись в перевозочной ведомости и не спеша,
по скрипучей лестнице поднимаюсь на вышку. Кроме диспетчера, радиста и начальника аэропорта там сидит на диване командир лётного отряда Теплов. При моём появлении все с каким-то болезненным любопытством уставились на меня.
    - Здравствуйте! – приветствую я собравшихся, и натыкаюсь на прищуренный взгляд лётного командира. Взгляд ползёт по моему лицу, перемещается на одежду, скользят по ботинкам, острыми буравчиками снова останавливаются где-то на моём потном лбу.
    - А где Исаев? – спрашивает он. – Почему он не пришёл после полёта сюда?
    - Он очень спешил домой. – Отвечаю я спокойно, хотя внутри у меня всё сжалось от мысли, что командир отряда что-то знает. Впрочем, откуда? И я сразу расслабился…
    - Странные у вас тут порядки, товарищ начальник аэропорта. – Теплов переводит взгляд на Худыну. – В аэропорт прилетает лётный командир, а его подчинённый не соизволит даже поздоровиться.
    - Так откуда мы знали, что вы прилетели, товарищ командир? – осмелел я. - Если бы нас предупредили об этом в полёте, то командир пришёл бы сюда.
    Худына открыл было рот, что бы что-то сказать, но мой ответ опередил его и он промолчал.
    - Ну да, ну да, - скривился Теплов. – Конечно, не предупредили…  Хороший подчинённый на расстоянии должен чувствовать своё начальство. Понял, Гарбузов? – поднял он большой палец.
    - Моя фамилия Грабузов, товарищ командир. – Поправил я его.
    - Ну да, ну да, Грабузов… – Недовольно прищурился он. – А скажи-ка мне, Грабузов… - Он делает паузу, его взгляд ползает по моему лицу. - Разговоры тут ходят, что твой командир частенько закладывает за воротник. Ты понял, о чём я?
    - Сам я не пью и к сплетням не прислушиваюсь. – Пожал я плечами. Теплов хмыкнул на мои слова, посмотрел на других.
    - Второй пилот у Исаева, что твой партизан – молчит. – С непонятной интонацией заявил он, то ли порицая, то ли одобряя. – А вы что скажите, товарищи?
    Худына с диспетчером переглянулись, Валентин развёл руками и отрицательно помотал головой. Начальник аэропорта в свою очередь пожал плечами. Теплов вздохнул и вновь повернулся ко мне:
    - Скажи-ка мне, э-э, Грабузов, как здесь тебе летается?
    - Налёт маленький, товарищ командир. Чтобы налетать тысячу часов для ввода в строй командиром Ан-2, мне ещё года три здесь работать придётся. Вон, мои однокашники, Кукарев и Кособоков уже скоро начнут вводиться. А у меня ещё и пятисот часов нет.
    - Ну да, ну да… - кивает командир лётного отряда. – Вполне тебя понимаю… Потерпи немного, что-нибудь придумаем, чтобы перевести тебя в Анадырь. Ты  холостяк?
    - Женат. – Коротко ответил я.
    Он пожевал губами, хмыкнул:
    - С женатыми сложнее…  Проблема у нас с жильём, сам понимаешь. Но… будем решать, что с тобой делать…
    Так закончился наш разговор. На другой день Исаев всё же имел беседу с Тепловым перед нашим вылетом. Уже в самолёте мой командир пожал мне руку и сказал:
    - Спасибо тебе, Влад… Спас…
    На следующий год я с женой поехал в отпуск, а Гена Исаев оформил себе пенсию, хотя ему не было и сорока лет, и уехал с семьёй в свой город Одессу. Всё-таки его пристрастие к спиртному сыграло в этом свою роль. Вскоре у нас с женой родилась дочь Жанна, меня перевели в Анадырь. Ещё через пару месяцев я прошёл очередные курсы при УТО* в Магадане, сдал на очередной класс и через полгода прошёл подготовку по вводу в строй командиром Ан-2.  Так я сделал очередной шаг в своей профессии…
    То, что погодные условия здесь разительно отличаются от других районов страны, я понял сразу же по прибытию в Анадырь. Своим непостоянством, резкими изменениями атмосферного давления и зачастую непредсказуемостью, погода сильно осложняла работу авиации в этих местах, особенно это проявлялось в полётах малой авиации, как Ан-2 и вертолётов. Синоптики, прибыв на работу сюда
после учебных заведений или из других районов страны, зачастую
----------------------------------------------------
*УТО – учебно-тренировочный отряд.(Авт).
не могли приспособиться к таким вот выкрутасам погоды и оправдываемость  прогнозов была довольно низкой. Как объясняли они, то, что здесь вытворяет погода, зачастую не соответствует
 

                Я – командир Ан-2

нормам и правилам официальной метеорологии. Проходило несколько лет, прежде чем синоптик набирался опыта и выдавал лётному составу более-менее правдивый прогноз. Правда, были в нашем метеобюро специалисты, к мнению которых безоговорочно прислушивались лётчики. Таким синоптиком тогда была Меланья Селиванова, её прогнозы оправдывались на 90-95 процентов.
    Так вот, одним из опасных явлений при полётах всегда было и оставалось обледенение. Поэтому самолётам Ан-2 и вертолётам запрещались полёты в облачности. До чего опасно обледенение я прочувствовал, только столкнувшись с этим явлением вплотную в одном из полётов. Будучи молодым командиром и не обладая достаточным опытом, при выполнении полёта в Эгвекенот напрямую, а не через Уэлькаль, я был озадачен, когда нижний край облачности стал понижаться, вопреки прогноза. Мы снизились до безопасной высоты на этом участке, но самолёт продолжал цеплять облака, а через пару минут мы вошли в сплошную облачность.
Конечно, мы могли развернуться и уйти в Анадырь, и это было бы самое грамотное решение, но щенячье самолюбие и глупая самонадеянность толкали меня на продолжение полёта. На вопрос второго пилота, что будем делать, я залихватски ответил, что нет проблем, через десять минут начнём снижение, ибо под нами уже будут воды залива Креста. А через несколько минут я уже бичевал себя за безграмотное решение: прямо на глазах лёд стал покрывать переднюю кромку крыльев, расчалки. И не просто гладкий лёд, а самый его опасный вид, шероховатый. Началась тряска, завибрировали расчалки, пришлось увеличить мощность двигателю, ибо стала падать приборная скорость. Медленно тянулось время, до заветных минут начала снижения оставалось совсем немного. Меняя шаг винта, я пытался сбросить лёд с его лопастей и, глядя, как трясутся в безумной вибрации расчалки, вдруг понял, что мы находимся не просто в аварийной ситуации, а у кромки срыва потока. Холодок близкой опасности пополз по спине… Стрелка указателя  скорости продолжала отклоняться влево, я  двинул сектор газа вперёд и… услышал, как второй пилот сипло пробормотал, что под нами вода. Я плавно отдал трясущийся штурвал от себя и через несколько минут самолёт вывалился из облачности на высоте двести метров над серыми свинцовыми водами залива. Самолёт продолжал снижаться, трясясь, словно паралитик, я увеличил мощность двигателя до взлётного режима, указатель скорости застыл на отметке 120 км/ч. Сообщив диспетчеру Эгвекинота, что мы попали в зону сильного обледенения, идём на высоте двести метров и просим обеспечит посадку с прямой. Этот последний этап полёта в памяти остался, как ходьба по канату над пропастью. Я отчётливо осознавал, что нужно управлять обледеневшим самолётом плавно, развороты выполнять с малым креном. Ибо в противном случае можем мгновенно «булькнуть» в эти холодные воды. Эти последние километры перед полосой проползли передо мной, как в тумане. Сознание фиксировало лишь показания скорости полёта и медленно ползущие навстречу воды бухты, да ощущения от постоянной тряски всех частей самолёта.  Скорость чуть увеличилась, когда я перевел самолёт на снижение. Подкрадывался я к посадочной полосе, словно тать в ночи, вот полоса передо мной, земля всё ближе, я плавно уменьшаю угол снижения, беря штурвал на себя. Три метра… два… один… Сектор газа убираю назад и в тот же момент трясущийся самолёт плюхается на полосу…
    Сказать, что я перетрусил, это ничего не сказать… Такое примерно ощущение я испытал в УТАПе, когда попал на учебно-тренировочном истребителе Як-11 в перевёрнутый штопор. Вися вниз головой на привязных ремнях, я пытался осмыслить своё положение, глядя сквозь красный туман в глазах от прилива к ним крови на крутящуюся внизу землю. Раз за разом делал необходимые действия рулями управления, как предписывает инструкция, но самолёт продолжает вращаться. Каким-то чудом мне удалось выйти из штопора на высоте двести метров. Напрочь тогда у меня вышибло из памяти параграф инструкции: покинуть самолёт при попадании в перевёрнутый штопор. Стоило только отсоединить шнур ларингофона, открыть фонарь кабины,  отстегнуть привязные ремни и вывалиться из кабины самолёта. После чего дёрнуть кольцо парашюта… Тогда, после посадки, я вылез из кабины с бледным лицом и  на ватных ногах, при помощи  парней из нашей лётной группы. Вот и сейчас я оцепенело сидел в кресле, не делая попытки даже встать. И только теперь нервная тряска охватила меня - запоздалая реакция организма на опасность. Я посмотрел на крылья, покрытые льдом, такие же расчалки и только сейчас до меня дошло, что это я сам чуть не угробил самолёт, не погиб сам и подверг смертельной  опасности жизнь молодого второго пилота. У самолёта собрались техники, дежурные смены, пришёл диспетчер. Народ с изумлением смотрел на обледеневший самолёт. Когда я вылез из него, всё уставились на меня, словно на какую-то знаменитость. Счастлив твой бог, заметил мне диспетчер, как вы вообще долетели, можно только удивляться. Словом, этот полёт стал для меня на всю лётную жизнь предостережением, как нельзя летать. Шила в мешке не утаишь, моё командование узнало об этом. Пришлось писать объяснительную, рассказывать на разборе. Командир лётного отряда А.Рассказов чуть не отстранил меня от полётов, спасло меня заступничество командира эскадрильи М.В.Тамонова. Вот такой случай самонадеянности и безграмотного решения молодого командира, посчитавшего возврат на базу элементом чуть ли не трусости.   
    Авиация несёт в себе изначально повышенную степень риска, история её развития характерна множеством аварий и катастроф. Зачастую происходили эти печальные происшествия из-за несовершенства авиационной техники, приводящие к её отказам, сложных погодных условий или пресловутого, как ныне говорят, человеческого  фактора, то есть по вине экипажа. Вот и здесь, в суровых условиях Севера, не минула эта чаша наш авиаотряд. Весной 1967 произошла катастрофа вертолёта Ми-4 командира Евтушенко. В полёте у них оторвалась часть лопасти несущего винта. Экипаж в составе трёх человек погиб…
     Первого сентября 1969 года при заходе на посадку в Эгвекиноте разбился Ил-14, командир самолёта Иванушкин. При выполнении схемы захода экипаж нарушил минимум и, продолжая выполнение стандартного разворота в облачности, врезался в береговую сопку залива Креста. Экипаж в количестве шести человек и тридцать два пассажира погибли. Мне выпала печальная участь сопровождать тело погибшего второго пилота на его родину, Алтай. Тяжёлое
 

                Первая трагедия: катастрофа Ми-4.

испытание для человека, когда невольно становишься посланником неотвратимой судьбы, чуть ли не виновником горя и слёз его родных. За те годы, что я проработал в Анадыре, произошло не менее полдесятка катастроф, в которых погибли около трёх десятков лётчиков – жертвы технических неполадок и своих же неграмотных действий…
    В 69-м году, по представлению командира нашей эскадрильи Михаила Васильевича Тамонова, меня назначают на должность командира звена. Должность скорее номинальная, но она даёт возможность получить все допуски для полётов днём и ночью с правом проверки техники пилотирования личного состава эскадрильи. Работы прибавилось, но я был только рад этому, теперь свою работу планировал я сам, исходя из нужд и задач, что ставились эскадрилье командованием Объединённого Авиаотряда. В это время на должность его командира прибыл Куприянов Николай Иванович, человек энергичный, целеустремлённый. Нужно отдать ему должное, за время его командования разительно расширилась инфраструктура отряда, началось строительство жилого фонда, что значительно улучшило бытовые условия чукотских авиаторов. База авиаотряда была перенесена с аэродрома «Горка» на аэродром «Угольный» совместного базирования с ВВС, что в разы повысило эффективность воздушных перевозок и улучшилось обслуживание пассажиров, особенно это почувствовалось при введении в эксплуатацию нового 4-х этажного аэропортовского комплекса. С окружным центром Анадырь аэропорт связывал в летнее время пассажирский катер, в зимнее – дорога по льду лимана, в межсезонье пассажиров доставляли вертолётами Ми-8.
    В конце 70-го года я был послан в ШВЛП* г.Кировограда (Украина) на курсы переучивания на пассажирский реактивный
самолёт Як-40, который должен был поставлен в самолётный парк авиаотряда. Я успешно окончил переучивание и, вернувшись в Анадырь, приступил к руководству эскадрильей Ан-2. К этому времени прежний её командир М.В.Тамонов оформил пенсию и уехал с Чукотки. Пришлось мне входить в совершенно новый для меня мир руководства значительным количеством людей, каждый со своими планами, желаниями, проблемами… Планирование
работы эскадрильи, тренировки и проверки лётного состава и прочее… Некоторую сложность представлял тот факт, что одно звено находилось на постоянном базировании  на аэродроме Марково, и по одному борту эскадрилья выставляла для обеспечения воздушных перевозок в аэропортах Беринговский, Провидения, Лаврентия. Конечно же, такое распыление требовало постоянного контроля за работой экипажей. Но нужно отдать должное нашим лётчикам - они особых хлопот для меня  в моём руководстве не добавляли. Хотя приходилось довольно часто посещать аэропорты для проверок работы экипажей. Из-за загруженности работой в штабе значительно сократилась возможность заниматься полётами, командование лётным отрядом не очень-то приветствовало, когда командир эскадрильи ставит себя в плановую таблицу. Мол, нечего «порхать» в воздухе, нужно больше заниматься воспитанием личного состава, профилактикой лётных происшествий, да и повышением уровня дисциплины среди личного состава. Такие вот наставления я, как молодой командир эскадрильи, постоянно получал от  командира лётного отряда В.Строганова и его зама В.Ленского.
    В зимнее время эскадрилья работала с ледового аэродрома «Лиман», который разбивался на льду рядом с посёлком Комбинат.
Там-то можно было вздохнуть свободно от опеки со стороны моих непосредственных начальников, да и лишний раз «подержаться» за штурвал самолёта, вписав себя в графе «проверяющий» лётного задания. Но мою хитрость вскоре пресекли, заявив, что если хочешь летать, тогда планируй себя в плановую таблицу на выходные.
------------------------------------------------
*ШВЛП – школа высшей лётной подготовки.(Авт.)   
Беда, вернее, его величество скверный случай произошёл, когда я даже не мог предположить, что такое может произойти со мной. С
женой смотрели в клубе фильм «А зори здесь тихие…».  Февраль 1973 год… Где-то в середине показа фильм прервался и вошедший дежурный по штабу объявил, что командира эскадрильи Грабузова срочно просят прийти в АДП. Сожалея, что недосмотрел такое интересное кино, направился в диспетчерскую. Там сообщили, что командир отряда Куприянов просил меня ему позвонить. В разговоре выяснилось, нужно срочно выполнить санзадание в Канчалан, больной с перитонитом, может до утра не дожить. На базе вертолётов нет, вся надежда на меня. Самолёт готовят, хирург и фельдшер санавиации ждут в перевозках. И командир добавляет, мол, надежда вся на тебя, если не выполнить санзадание и больной умрёт, то нагорит ему по первое число. Так что не подведи… Я сказал диспетчеру, чтобы он сообщил в посёлок о необходимости обозначения полосы на реке четырьмя бочками с горящим соляром, как обычно делалось в подобных случаях.
    Синоптик сообщил, что погода в районе Канчалана скверная, низовая пурга, ветер свыше десяти метров направлением с посёлка на реку, видимость оттуда дают два километра. Интересно, подумал я, откуда у них такой световой ориентир? Подписал задание у диспетчера, и мы со вторым пилотом, которого вызвали из лётного общежития, поехали на стоянку. Давно лично знакомые мне хирург и фельдшер уже были на самолёте.
    Взлетели с боковой полосы безопасности основной ВПП,  специально раскатанной для полётов Ан-2 на лыжах. Свет самого посёлка мы увидели, подойдя совсем близко к нему – пурга сильно снижала видимость. Вместо огней посёлка – размытые туманные световые пятна, несущейся ветром снег  основательно искажал видимую реальную картину на предполагаемой посадочной полосе. Положение полосы на реке я приблизительно знал. Снизившись, попытался удержаться на посадочной прямой, заметив два горящих огонька по краям полосы вместо четырёх. Попытался левым креном удержаться в створе полосы, но не тут-то было, самолёт сносило сильным боковым ветром. Пришлось уйти на второй круг… На вопрос второго пилота, что будем делать, я промолчал, мучительно ломая голову над  задачей – как поступить? Произвести посадку на эту ледовую полосу невозможно…  Имею полное право вернуться в Анадырь, но тогда больной точно не выживет. Остаётся один вариант: попытаться сесть вопреки всем правилам на реку под углом к полосе, чтобы уменьшить боковую составляющую и снос самолёта. Понимая, что садиться мне придётся наощупь – пурга просто не даст определить расстояние до заснеженной поверхности реки, - я объяснил своё решение второму пилоту, его  же задача одна: постоянно мне диктовать высоту со ста метров через каждые десять по РВ, с тридцати метров – через пять.
    Самолёт на прямой основательно болтает, мы медленно крадёмся к реке. С высоты ста метров мой второй пилот начал отсчёт высоты.  Впереди сплошная тёмно-серая муть, огни посёлка еле-еле просматриваются. Для уменьшения длины пробега на пятидесяти метрах довыпускаю закрылки на 30 градусов, скорость приходится держать в пределах 130 километров. Включаю фары – в их свете мчатся навстречу жгуты снега. Двадцать метров… десять… Начинаю уменьшать угол снижения…  Пять метров… Сектором газа уменьшаю мощность двигателя до минимума и энергично тяну штурвал на себя – проваливающийся вниз Ан-2 выравнивается и… толчок, лыжи касаются снежного покрова реки. Мы мчимся по ней, я зажимаю рычаг тормозов и тут впереди возникает в свете фар тёмное пятно, мчащаяся навстречу нам. Инстинктивно жму ногой на левую педаль, самолёт медленно начинает разворачивается влево… Сильный удар швыряет меня к штурвалу, но привязные ремни удерживают на сиденье… Машина останавливается… Я инстинктивно тянусь к приборной доске и выключаю магнето. Поворачиваю голову: второй пилот смотрит на меня вытаращенными глазами, в которых  плещется страх и недоуменье. Расстёгиваю привязные ремни, вылезаю из пилотской кабины. Хирург и фельдшер опасливо смотрят на меня. Прохожу молча мимо, открываю входную дверь и спрыгиваю на снег. Медленно обхожу левую коробку крыльев и тут мне в глаза бросается полузаваленная снегом металлическая баржа. На ватных ногах подхожу к двигателю. От увиденной картины закрываю глаза и трясу головой – может я сплю? Да нет, убеждаюсь, открыв глаза, что всё это наяву: смятое и завёрнутое вверх нижнее крыло, повсюду свисающиеся лохмотья перкаля, скособоченный подкос, скрюченные погнутые расчалки на фоне почти целого верхнего крыла. Апокалипсическая для меня картина… В оцепенении смотрю на дело своих рук и головы…
    - Как же так, Влад? – поворачиваю голову: троица смотрит на меня с непонятным выражением. То ли жалости, то ли сочувствия…
Задавший вопрос фельдшер Виталий – за эти годы он летал со мной на санзадания множество раз, - протягивает руку и трясёт меня за рукав куртки:
    - Может всё обойдётся, а?
    От этого вопроса я прихожу в себя:
    - Не  обойдётся,  Виталий.   –  И  сварливо  добавляю,  глядя  на
хирурга: - Чего тут стоите? Не хватало, что бы мужик загнулся…
 

                Печальный итог ночного санзадания

Тогда зачем всё это? – я кивнул на разрушенное крыло.
    - Да-да, конечно… - соглашается он. – Идём, Виталий…
    Они поворачиваются и, нагнув головы, закрываясь от ледяного ветра, идут в сторону посёлка. Несколько человек скатываются с берега на реку, встретившись с ними, что-то говорят, размахивая руками. Затем расходятся: наши медики карабкаются на берег, другие подбегают к нам.
    - Командир! – плотный мужчина в белом полушубке подходит ко мне и я узнаю в нём директора совхоза. – Какая беда приключилась, бог мой!  Надо же… - бормочет он.
    Двое других смотрят на разрушенное крыло и качают головами.
    - Как же так… Правее бы или левее… и всё было бы нормально… - Продолжает бормотать  директор.
    - Ка бы, да бы… - тоже бормочу я. – Закон пакости…
    - Товарищ командир! Что будем делать? – втискивается в наше бормотанье второй пилот.
    - Сначала закрой дверь на замок, Иван. Давай! – он кивает головой и бежит к входной двери. – Стоп! – кричу я ему вслед. – Давай снимем аккумулятор, а то разморозим его…
    Открываем крышку ниши и вытаскиваем аккумулятор наружу.
    - Нам нужно поставить его в теплое место, - говорю я директору. -  И позвонить в Анадырь.
    - Идёмте в правление, там тепло… - говорит он. Подзывает к нам мужиков: - Надо лётчикам помочь отнести аккумулятор в правление. - Те молча берутся за ручки и тащат тяжёлый агрегат.
    В правлении по телефону сообщаю в АДП аэропорта о случившимся, степень повреждения самолёта. У меня теперь всё впереди: разбор аварии, письменные и устные объяснения, определение степени моей вины, наказание… Мрачные мысли тяжёлыми булыжниками ворочались у меня в голове. Если снимут с должности, да бог с ним, пусть не такой уж лёгкий хлеб командовать полусотней лётчиков. Главное – оставили бы на лётной работе, рядовым пилотом. Могут отстранить от полётов на полгода, год… А если совсем отберут лётное свидетельство? Что тогда?
    Видимо, психологическая нагрузка этого полёта и авария  так подействовали на мой организм, что я чувствовал неимоверную усталость, будто отпахал на тяжёлой работе целую смену. На какое-то время я забылся в лихорадочной полудрёме, сидя на диване в кабинете директора совхоза. Небольшое утешение для меня принёс под утро фельдшер Виталий, сообщив, что операция прошла успешно и больной теперь вне опасности.
    Все документы о лётном происшествии после основательных разборок ушли в Магаданское Управление ГА. Техническая бригада отряда, прибыв в Канчалан, отстыковала от фюзеляжа крылья у моего многострадального Ан-2, в грузовом салоне поставила бак с топливом. Посадив на правое сиденье  одного из техников, я тронулся в путь по заснеженной реке на свой аэродром.
    Не сочтите за похвальбу, но в истории чукотской авиации я не слышал о таком вот прецеденте: самолёт на лыжном шасси проделал путь почти в сотню километров по заснеженной реке за несколько часов. Так что эта страница оказалась заполнена мною…
    Я продолжал командовать эскадрильей в ожидании приговора о своей участи из Управления. За это время произошло со мной ещё одно происшествие, непосредственно связанное с поломкой. Как-то Куприянов сказал, что мне нужно слетать в аэропорт Провидения и в лётном отряде пограничников отобрать нижнюю плоскость для Ан-2, которой не оказалась на нашем складе. Провидение уже пару недель было закрыто по метеоусловиям, и как-то вечером диспетчер АДП позвонил мне домой и сообщил, что туда собирается вылетать Ли-2 пограничников. Придя в штурманскую, я договорился с экипажем, чтобы они взяли меня на борт. Через некоторое время выяснилось, что туда же собирается вылетать наш Ил-14. И я поменял своё решение: лететь всё-таки на нашем самолёте. Во-первых, скорость у него больше на сотню километров, да и теплее в фюзеляже. Решено… Уже выполняя схему захода в Провидения, экипаж Ила оказался свидетелем катастрофы Ли-2, который попав в снежный заряд при уходе на второй круг в нарушении схемы захода на посадку стал разворачиваться не влево, а вправо и врезался в сопку. Погибли все, кто был на борту Ли-2. Можете представить моё состояние, когда я услышал это, находясь в кабине Ил-14. Видно, так распорядилась  судьба моей жизнью…
    А вскоре пришёл приказ из Управления в отношении меня. Можно сказать, что отделался я малой кровью: строгий выговор, за понесённый ущерб вычесть треть моего должностного оклада и изъять талон нарушения номер один из свидетельства пилота. Меня не сняли с лётной работы и не отстранили от командования эскадрильи. Я не поверил своим ушам, услышав столь милосердное наказание. Мне всё объяснил командир ОАО, изымая у меня талон из свидетельства пилота. Оказывается своей неудачной посадкой я спас жизнь родственника Тынель, которая в то время работала председателем Совета народных депутатов Чукотского округа, говоря современным языком, была Президентом Чукотки. Узнав о поломке самолёта, она обратилась к секретарю обкома партии Шайдурову, а тот, в свою очередь, посоветовал начальнику Магаданского Управления ГА Н.И.Крылову смягчить мне наказание. Вот такая карусель образовалась…
    В конце года всех нарушителей полётов собрали в Управлении и основательно пропесочили. На орехи, естественно, досталось мне и заместителю командира нашего лётного отряда Валерию Ленскому, который представлял официально на этом разборе наш Анадырский ОАО.  Ещё запомнился мне этот год тем, что в школу пошла учиться наша дочь…
    В следующим году в наш отряд стали поступать самолёты Як-40 и лётное руководство   приняло решение о вводе меня в строй по специальной программе для командного состава. Перед этим произошла реорганизация структуры отряда, вместо двух самолётных эскадрилий было решено организовать одну и меня назначили заместителем командира эскадрильи Павла Кункевича. Был он человеком весёлым, общительным, неплохим организатором, но пристрастие к спиртному в конечном итоге привели его  к логическому концу, ибо лётная работа и тяга к рюмке  несовместимы. За свою большую лётную жизнь я знал немало искалеченных судеб прекрасных людей и отличных лётчиков, которые не смогли преодолеть эту зависимость. Через пару лет его сняли с должности, а затем и с лётной работы, жена  покинула его, уехав на «материк». Тогда он и запил «по-чёрному»…
    В этом же году наша семья понесла утрату – умер отец, когда я приехал в отпуск. Первая утрата в нашей семье, которая впервые заставила задуматься над вопросом, а всё ли мы, сыновья, делали для своих родителей в этой непростой для них жизни? Запоздалые вопросы… Похоронив отца, остальные братья разъехались, а я какое-то время прожил в родительском доме, пытаясь как-то поддержать нашу маму, ведь она осталась совсем одна…
    В 1975 году летом я закончил программу ввода в строй и был допущен к полётам в качестве командира самолёта Як-40, сдал на второй класс пилота Гражданской Авиации. Всё складывалось у меня в жизни совсем неплохо. У меня была семья, любимая работа, в которой я что-то сумел добиться в свои тридцать пять лет и которая неплохо оплачивалась нашим государством. Так что недостатка в денежных знаках во время отпусков мы не испытывали, могли позволить себе длительные поездки на юга, по линии профсоюза подлечиться на курортах и санаториях, или позволить себе махнуть за «бугор», в страны, которые нам, рядовым советским гражданам, дозволялось посещать. То есть работая на Севере, мы причислялись к небольшой прослойке работников страны с солидной заработной платой. 
    Где-то в эти годы в отряде произошли некоторые кадровые изменения, как говорят ныне, шла ротация командного состава. То ли  шла замена лиц, которые не очень вписывались в рамки той линии, выстраиваемая верхним командованием отряда, то ли некоторые из среднего звена стремились вести свои игры, что никак не входили в планы вышестоящих командиров. Появлялись новые лица, в пример можно поставить стремительную карьеру одного из пилотов нашей эскадрильи, назовём его товарищ Г. Так вот за полгода он из только что введённого командира самолёта внезапно для всех стал командиром нашей эскадрильи, взамен П.Кункевича, затем возглавил лётный отряд. Ещё менее чем через год он становится заместителем командира объединённого авиаотряда по лётной работе. Доходит до того, что на время отпуска Н.И. Куприянова этот зам. исполняет его обязанности. Всё бы ничего, но правильно говорят в народе – дай человеку власть и узнаешь, кто он такой. Вот и товарищ Г. не смог выдержать испытание властью. Есть такое выражение у нас: ухватить бога за бороду, то есть обладать неограниченной властью и поступать соответственно со своими наклонностями. Как ему показалось, он этого достиг и теперь вполне может воспользоваться этим  своим положением. Эти его волюнтаристские наклонности зачастую шли в разрез с законами лётной работы и в конечном результате вызвали приезд в наш отряд комиссии Управления. При проверке деятельности командного состава выявились вопиющие факты: приписки налёта у конкретных лиц, наличие дубликатов лётных книжек у некоторой части командиров, нарушение руководящих документов лётной работы, которые, как всегда утверждалось, написаны кровью предыдущих поколений лётчиков, использование технических средств в личных целях. Итог проверки оказался более чем жёстким, началась «чистка» командно-лётного  состава Авиаотряда.
 

      Командир самолётной эскадрильи Анадырского ОАО.

    Мне, как не замешанному во всех этих неприглядных историях, предложили должность командира нашей эскадрильи, в которой я и проработал последующие пять лет. Нужно отметить, что эта должность сравнима с аналогией некоего предмета, находящегося между молотом и наковальней. В данной ситуации молотом можно считать командование отрядом, а наковальней – личный состав эскадрильи, в которой числилось, ни много, ни мало, более ста двадцати человек, каждый со своим характером, своим видением личных жизненных планов, которые зачастую не совпадали с планами командования эскадрильи. Вот и приходилось её командиру лавировать между Сциллой и Харибдой, говоря античными понятиями. Как-то вскоре после моего назначения один из командиров Яка, пришедший в эскадрилью по переводу, мне намекнул, что зря я согласился на эту должность. Мол, он сам знает, каков вкус этого хлеба, и что всегда найдутся люди, которые не прочь сами «порулить» эскадрильей. Особого значения этому разговору я не предал, а зря, как потом показали разыгравшиеся события…
    На третий год моего командования случилось два трагических инцидента, повлекшие гибель людей. По приезду из очередного отпуска меня поставили в известность, что два бортмеханика пошли собирать клюкву за бывшим аэродромом «Горка» и решили заночевать в охотничьей избушке. Утром один из них, не обнаружив своего напарника рядом, пошёл его искать. Нашёл в паре сотен метров от домика, замёрзшего насмерть. Так и осталось загадкой, что  заставило  человека  уйти  в одних трусах ночью из избушки и замёрзнуть среди болотных кочек. Предположением осталось одно, что после обильного принятия спиртного, ночью, находясь в состоянии сильного опьянения и не контролируя свои действия в реальности, пошёл по нужде наружу и зачем-то стал уходить прочь от жилья. Отрицательная температура, а в октябре здесь может доходить до – 10 -15 градусов, человека без одежды  запросто может «усыпить»  за короткий промежуток времени. Так и погиб  бортмеханик Рузанов…
    Ещё одна трагедия случилась в последний день ноября. Второй пилот Ю.Сахно, будучи на дне рождении в аэропортовском комплексе и находясь в состоянии сильного опьянения, ночью решил уйти домой, невзирая на возражения других гостей. Очередная холодная пурга хозяйствовала во всю свою силу, он сумел добраться до угла здания, где его и нашли утром замёрзшим.
    В конце года на заседании парткома отряда мне был объявлен строгий выговор по партийной линии «за низкий уровень дисциплины в эскадрильи». Такова была наша действительность, когда командир отвечал за малейшие прегрешения своих подчинённых, которым, к слову сказать, было далеко даже не тридцать лет. Что мне было делать, чтобы предотвратить нелепую смерть своих подчинённых? Запретить собирать в тундре ягоду? Или не ходить на дни рождения? Смешно… Но, тем не менее, факт…
    Очередной сюрприз мне преподнёс 81-й год. Как-то один из моих подчинённых мне намекнул, что в эскадрильи есть группа лётчиков, которые недовольны моим командованием и решили сместить меня с должности. Ещё добавил, что они собираются писать в Управление «телегу». А когда меня уберут, и будет назначен командиром кто-то из их состава, то внутренняя политика в эскадрильи будет совершенно иной, и наиболее благоприятные условия будут для тех, кто подпишет эту бумагу.   Больше ничего конкретного не сказал, только добавил, мутят воду те, кто недавно пришёл в эскадрилью. И тогда мне вспомнились слова одного из новичков, когда меня назначили командиром. Тогда я пропустил мимо ушей сообщение, и как оказалось, зря. Кто-то из вновь пришедших к нам на работу раньше в своих подразделениях занимали командные должности, были командирами эскадрилий, пилотами-инструкторами,  да и некоторые местные доморощенные командиры самолётов были сами не прочь занять это место. Я впервые попал в такую ситуацию и что предпринять при этом, даже не понимал, ибо никогда не был знаком с правилами подковёрной   
борьбы и не стремился любыми методами сохранить своё место в кресле командира эскадрильи.
    Реакция на этот донос Управлением была незамедлительна. К нам прилетела комиссия в составе пяти человек: представители ЛШО, инспекции, политуправления… Все они были давно знакомы мне и лётному составу, потому что часто наведывались в наш удалённый Авиаотряд. Как сейчас помню, прилетели: флагштурман Управления Глазов, глава инспекции по безопасности полётов Майоров, старший пилот-инспектор ЛШО Сабуров, начальник политотдела Никонов, пилот-инспектор Александров. Редкостная «звёздная» компания для наших мест. Собрали лётный состав моей эскадрильи, и председатель комиссии Майоров сообщил суть дела. «Телега» была подписана четвёртой частью личного состава. В ней были перечислены все мои «прегрешения» по лётной работе, даже те, которые при расследовании не подтвердились. С негативными подтекстами приводилась моя посадка в Канчалане при выполнении санзадания, повреждение лыжонка на Ан-2 при подборе площадки с воздуха, заход на посадку в Анадыре по тренировочному минимуму на Як-40, когда на борту находился начальник Управления И.С.Мазин и секретарь обкома КПСС Шайдуров, и посадку Ан-2 при проверке командира самолёта ниже минимума, когда он не справился с боковым ветром и самолёт чуть не слетел с полосы в тундру. Это тоже было поставлено мне в вину.
После расследования всех приведённых случаев на общем разборе,   
Майоров подвёл итог, в котором особо подчеркнул, что в этом послании все перечисленные случаи были поданы в чёрном негативном подтексте лишь с одной целью - убрать командира эскадрильи с должности. И добавил, что комиссия считает свою работу законченной, выводы будут доведены до командования отряда, который и будет принимать решение. С чем они и улетели в Магадан. Я же пришёл к Куприянову и положил ему на стол рапорт о переводе меня на должность рядового командира по собственному желанию. Он прочитал его и сунул в выдвижной ящик своего стола. А теперь, товарищ командир эскадрильи, иди и занимайся своими должностными обязанностями, сказал он мне. Твой рапорт я подпишу, когда посчитаю нужным. Ещё год мне пришлось работать рядом с теми, кто так хотел моего ухода, замечать их косые взгляды, кривые ухмылки. И благодаря именно  этой истории я распрощался с некоторыми своими наивными представлениями о чести, достоинстве и с прочей лабудой, которые мне прививали с детства мои родители. А также о вере в искренность и доброту окружающих тебя людей. Да и то сказать -   
человеку уже сорок лет, а он всё верит в сказки…
    Знаешь, Владлен Авксентьевич, в чём твоя ошибка при работе с людьми, спросил меня Куприянов, когда подписывал мой рапорт в январе 82-го года. Видно, что поставил не на ту лошадь, отшутился я. Молодец, удар умеешь держать, заметил он. А твоя главная ошибка была в том, что ты, по сути, мягок при такой должности. При работе в таком коллективе нужно быть жёстким, иначе тебя не поймут и попытаются сесть на шею, а коль не получится, то постараются спихнуть на обочину. Вот почему я уже почти полтора десятка лет сижу на этом месте? Да потому что веду правильную политику в отряде, и не в шёлковых перчатках, а в ежовых рукавицах. Этот его совет я запомнил на всю жизнь, ибо ещё не единожды убеждался в его правоте.
    Уже через неделю после  подписания моего рапорта я улетел в ШВЛП г.Кировограда на переучивание. В отряде происходила замена авиатехники, Як-40 и Ил-14 должны быть заменены более на тот момент экономичными Ан-24 и Ан-26. Поэтому лётный состав в несколько этапов прошёл переподготовку на эту технику.
    После переучивания меня послали проходить ввод в строй в Быковский Авиаотряд, где моим пилотом-инструктором оказался не кто иной, а мой бывший пилот в Анадыре Геннадий Оноприенко. Вот уж поистине земля тесна, а особенно в авиации…
    В конце года, пройдя все этапы подготовки, я был утверждён в качестве командира Ан-24 и продолжил летать до августа 84 года. В 83-м году дочь Жанна получила аттестат зрелости и поступила на учёбу в Минский радиотехнический институт. С женой Галей последнее время мы неоднократно задумывались о переезде с Чукотки куда-нибудь на «материк». Перевестись в другой Авиаотряд на «материке» в те годы было довольно сложным делом. И вот, будучи в отпуске у сестры жены, в Тюмени, зашёл разговор о трудностях с моим переводом. Муж сестры, будучи довольно крупным начальником в городе, заявил, что на моторостроительном объединении есть свой самолёт, а с директором этого предприятия он давно знаком. И через несколько дней я сидел в кабинете директора Г.И. Райкова, которого я потом «возил» впоследствии по всему Советскому Союзу, и рассказывал о себе. Выслушав меня, он дал согласие на мой перевод в заводское авиазвено, так назывался здесь единственный самолёт Як-40.
    По приезду в Анадырь я подал рапорт на перевод в Тюмень, в систему МАП*, и после бюрократических проволочек, загрузив вещами контейнер и отгуляв с коллегами «отвальную», мы с женой улетели с Чукотки, где прожили самые лучшие годы своей жизни… 


                МАП
    Работая пилотом в Аэрофлоте, я неоднократно слышал от некоторых лётчиков желание перейти работать в другую организацию, а именно в МАП. При этом приводились аргументы, говорящие в её пользу, мол, лётный состав более самостоятелен в приёме решений при выполнении полётных заданий, менее подвержен постоянному контролю со стороны командования, да и проще решаются бытовые вопросы с руководством, ибо лётчики занимают особое место на  предприятии. Есть одно но - это сложность попасть на работу в лётное подразделение МАП, так как они малочисленны, то практически оказаться там можно только по знакомству. Вот таким способом я и попал на работу в авиазвено Тюменского Моторостроительного Объединения в качестве командира самолёта Як-40. Чтобы приступить к работе, мне пришлось сначала пройти курсы при Тюменском УТО, так как прошло три года перерыва в полётах у меня на этом типе самолёта. После учёбы и проверки техники пилотирования приказом по заводу я был допущен к полётам.
    При переводе я прошёл медицинскую комиссию, так называемую ВЛЭК, в г.Жуковском, Москва, где находится Центральная больница
             -------------------------------------------------
         *МАП – Министерство авиационной промышленности.(АвтМАП.
            Нужно отметить, что за всю свою лётную жизнь до этого, я не 
        проходил такой скрупулёзной и очень строгой комиссии по оценке
         своего здоровья. Пришлось пролежать в стационаре больницы
        почти две недели. Здесь проходят ВЛЭК весь лётный состав всех
подразделений, включая в том числе лётчиков-испытателей НИИ и авиационных заводов. Поэтому программа ВЛЭК была для всех одинакова, лишь лётчикам транспортных подразделений не нужно было проходить допуск для полётов на сверхзвуке. Вот тогда-то мне и было приписано явиться через полгода для проведения операции по удалению вены на левой ноге, где хирург обнаружил зачаток
варикозного расширения вены. Этим я хочу подчеркнуть разницу между комиссиями в Аэрофлоте, где при прохождении ежегодных комиссий никогда не обращали внимания на состояние вен, а в МАПе, когда едва заметное расширение на ноге стало причиной для проведения операции. Так что в назначенное время мне пришлось прилететь в г.Жуковский, где и удалили эту проблему. Тогда же я и познакомился с бортмехаником Володей Чигирином, приехавшим для прохождения ВЛЭК, он перевёлся в авиазвено  из Тюменского Авиаотряда. С ним мы вместе проработали полтора десятка лет, начав с полётов на Як-40, затем вместе осваивали Ан-26 и Ан-32 в рейсах по Союзу, а потом и по России после 91-го года. Вместе с ним любовались экзотикой дальних стран Ближнего Востока, Южной Азии и Африки и изнывали там же от жары. Но это будет потом…. 
 

                Я в МАПе  Тюмень. Слева - бортмеханик В.Чигирин   
                справа – второй пилот А.Завьялов.

               Организация работы была здесь специфична. Накануне рейса 
        штурман звена или второй пилот делали заявку в службу движения 
        аэропорта Рощина, где  указывалось  время  вылета,  маршрут  и все 
        прочие  данные.  На  следующее  утро наш транспортный цех завода 
        выделял  автобус,  который  собирал  всех  в  определённых места  и 
        доставлял в  аэропорт.  Экипаж  в  штурманской  комнате  аэропорта   
        «Рощино проходил предполётную подготовку, технический состав в 
        это время  готовил  самолёт к вылету.  В звене было восемь человек:
        три пилота, штурман, бортмеханик,  инженер и два техника, один по    
        самолёту, так называемый «слон», второй по спецоборудованию. Со
        мной стало девять… Заводской Як-40 использовался в основном, как
        грузовик,  но  при  необходимости  устанавливались  стандартные
        пассажирские кресла. Специфика работы заключалась в следующем
        в  те  времена  завод  был  одним  из  самых  крупных   предприятий
        в Тюменской  области  и смежники были расположены чуть ли не по
        всему Союзу. В основном завод работал на «оборонку», небольшую
        долю  составляла  гражданская  продукция.  Этим  и была интересна
        работа:  сегодня  ты  летишь в  Пермь,  завтра или через день в Киев,
       потом Ленинград, далее  – Львов или Ташкент, а там и Тбилиси, и так 
        весь Союз… Ты можешь вернуться в тот же  день,  а  иногда  можешь      
        прождать  в  аэропорту  назначения  сутки, а то и несколько. Многое
        зависит  от  цели   полёта,  ловкости  и  изворотливости  получателя
        загрузки,  или  как  быстро  смогут решить свои задачи руководящие
        работники заводского управления, которых везёшь в соответствии с
        полётным  заданием. Тебя также могут загрузить по максимуму, а то    
        приходиться  лететь за какими-нибудь несколькими деталями через 
         всю страну. Вот в этом-то и была своя специфика. Во всяком случае
         это было гораздо интереснее,  чем постоянно  выполнять рейсы  по 
         одним  и  тем  же  маршрутам.  География  полётов  заводского  Яка
         состояла из названий десятков городов и почти всех республик
         Союза.
             В  том,  что  авиация  является  видом  транспорта   повышенной
         опасности, никого не нужно убеждать, все это и так знают. Люди,
        посвятившие себя этой деятельности, с первых шагов осознают, что
        жёсткая  дисциплина  является краеугольным камнем обеспечения
        безопасности лётной работы. Для меня, придерживающегося этого
        правила почти сорок лет, начиная с аэроклуба, никогда не вызывала
         сомнения  концепция  порядка,  выраженная  в  тех   наставлениях и 
         инструкциях, что являются основным стержнем,  на  котором всегда
          держится безопасность воздушного транспорта.
    Я пришёл в заводское авиазвено, проработав два десятка лет в подразделении Аэрофлота и никаких сомнений, что тот порядок, который существует там, является основополагающим для всех авиационных структур, у меня никогда не было. Конечно, я слышал, что в МАПе несколько другие отношения среди тех, кто связан с этой работой, заводское начальство более лояльно к своему лётному составу, контроль со стороны московского начальства не такой строгий. Сказать, что начав выполнять рейсы для завода в составе экипажа, я был несколько удивлен теми отношениями, что процветали в этом маленьком коллективе, было бы неправильно. Я не то что был обескуражен, я был ошеломлён. Ну, а что бы ни быть
голословным, в качестве примера расскажу про свой первый рейс в Ташкент. Поселившись по прилёту в аэропортовской гостинице, мой экипаж развил бурную деятельность. Оба летающих с нами техника, Новиков и Таныгин, сразу куда-то испарились, чтобы вскоре появиться с полными авоськами в руках, из которых торчали головки многочисленных бутылок портвейна «Чашма». И началась
вульгарная пьянка…  Через час-другой обстановка в номере представляла собой Содом и Гоморру в миниатюре: командир звена Валерий Грунин, который давал мне провозку на Ташкент, начал выяснять какие-то отношения с Новиковым; бортмеханик Король и Таныгин трясли штурмана Антипина за грудки, требуя с него какие-то проигранные им деньги. Я удивлённо глядел на эту картину, такого мне ещё не приходилось видеть, хотя северные лётчики также не отличались особой трезвенностью, но чтобы так устраивать масштабные гульки, да ещё в гостинице… Как человека нового в своей компании, меня они хотели втянуть в свою орбиту сразу, постоянно подливая мне в стакан. Я никогда не был любителем дешёвого портвейна, да и к алкоголю относился всегда с осторожностью, помня мой печальный школьный опыт, так что пил я мало, со временем мои коллеги от меня отстали. Увидев, что они, основательно «нагрузившись» портвейном, на меня перестали обращать внимание, я ушёл в свою комнату. И почти заснул, когда открылась дверь и штурман Антипин, еле передвигая ноги, подошёл  ко мне и стал трясти меня, криво ухмыляясь и бормоча, что они знают, для чего директор принял меня на работу, стукачей никто не любит, а мне они советуют с работы уволиться, иначе со мной они поговорят по-другому. Весь этот пьяный бред штурмана мне надоел, я встал и, схватив его за шиворот, выкинул из комнаты. Не успел я лечь, как дверь распахнулась и в комнату, поддерживая друг друга, ввалились двое: всё тот же Антипин и мой проверяющий командир звена Грунин. Таращась на меня пьяными глазами, Грунин строго погрозил мне пальцем и заплетающимся языком заявил, что по прилёту на базу они меня уволят и никакой директор мне не поможет. В подтверждении его слов штурман  мотал головой, словно китайский болванчик, еле держась на ногах. Слушая командира звена, я всё не мог понять, как мне быть – то ли смеяться, то ли плакать, что попал в такой вот споенный коллектив. И что отныне мне придётся работать с такими вот людьми. Ещё раз погрозив мне пальцем, парочка ретировалась из комнаты…
    Я специально описал подробно эту сцену в Ташкенте, чтобы вы почувствовали атмосферу отдыха славного заводского экипажа вне базы. Ибо впереди меня ждало бесконечное множество таких вот
«славных» дней отдыха в разных аэропортах нашей великой страны, с разными вариантами событий в номерах гостиниц, где приходилось находиться нашему экипажу. Могу вас заверить, что за время работы с моими соратниками по авиазвену, мне такого пришлось насмотреться, что происшедшее в этом первом рейсе по сравнении с будущим оказались всего-навсего цветочками…
     В звене гуляла на слуху четверостишье, созданное местным стихоплётом и командиром самолёта Дудиным:
                «Грунин, Дудин и Король
                Потребляли алкоголь
                И Завьялов Толик,
                Тоже алкоголик…»
    Так вот этот стишок можно смело назвать гимном этого славного лётного коллектива, ибо отражает саму суть его времяпровождения на отдыхе  от работы и семьи. Кстати, Завьялов Толик на тот момент был единственным и, как потом оказалось, пожизненным вторым пилотом в звене.
    Такие вот нравы царили в МАПе, и как ещё одним из примеров такой вот безответственности и разгильдяйства, которое царило в этих лётных подразделениях, происшедший дикий случай с экипажем заводского самолёта Ан-8 из г.Арсеньев. В 90-е годы этот самолёт на аэродромах, где лётчики производили посадки для дозаправки, прозвали  «спиртоносцем», так как экипаж возил всегда с собой две фляги со спиртом для решения проблем с заправкой топливом. Стоило знакомому силуэту появится в пределах видимости любого аэродрома, как водители заправщиков с воплем: «спиртоносец» садится!, махом мчались к месту стоянки Ан-8. Такая вот была популярность у таких машин. Мы сами неоднократно пользовались этим «стимулом» в полётах, для чего завод выделял нам энное количество спирта. Впрочем, это своего рода лирическое отступление, но оно  логически связано с тем происшествием, что произошло с данным экипажем.
    Сейчас, по происшествии стольких лет, я не помню всех деталей этого факта, но основные моменты запомнились навсегда. Так вот, они сели в Чите, дозаправились и вылетели на аэродром совместного  базирования «Варфоломеевка», что находился в двадцати километров от г.Арсеньев. Как выяснила комиссия, перед вылетом, экипаж, страдая от похмелья, принял «на грудь» энное количество спирта, которого достаточно оставалось в самолёте.
    Взлетев, они взяли курс, который значительно был больше того, с которым нужно было следовать  на Тахтомыгду, поворотный пункт трассы, что расположен неподалёку от китайской границы. Видимо, выпитое совсем затуманило голову штурмана, соответственно командир и второй пилот совершенно не контролировали его указания. И вот доблестный экипаж пересекает границу с Китаем и «срезает» под основание выступ китайской территории, которым она вклинивается на север в нашу сторону. Идут они сверх облаков, совершенно не подозревая, что под ними китайская земля. Нужно отметить, что  китайцы не заблажили о нарушении своего воздушного пространства самолётом северного соседа, не подняли перехватчики.  Вполне вероятно, что они уже давно привыкли к тому, что русские никогда не нарушали их границ, ни по земле, ни по воздуху. Отсюда и соответствующая беспечность китайских вояк. Впрочем, наше доблестное ПВО также не заметило нарушение границы. Да и что было требовать от разваливающейся армии, когда солдат помещали в госпитали в состоянии дистрофии от постоянного недоедания, а лётчики из-за отсутствия керосина уже забывали, как залезть в кабину боевой машины. «Отрыжки» так называемых лихих 90-х годов…
    Их нарушение обнаружил диспетчер службы движения аэродрома Благовещенска, изумлённо заметив, как российский борт, излучавший ответчиком «свой-чужой», чешет над Китаем. Он тут же связался с экипажем, объяснил им ситуацию, в которую они попали, и приказал взять конкретный курс для скорейшего выхода на территорию России. Видимо, хмель вышибло сразу из голов этих нарушителей, они на максимальной мощности двигателей, следуя командам диспетчера, срочно ретировались на свою территорию. Потом был разбор этого «героического» рейда над территорией южного соседа и соответствующие  кадровые выводы. Сейчас уже точно не помню, но экипаж получил на «орехи» по полной программе: командир и штурман были уволены, остальные члены экипажа отстранены на какой-то солидный срок от полётов. Такая вот история с географией…         
    Или вот ещё один дикий случай происшедший в нашем авиазвене. Пьянство процветало и в последующие годы, а с наступлением эры «пещерного» капитализма в 90-е ещё и усилилось. Вот вам пример деградации человеческой личности при беспробудном пьянстве. Был у нас неплохой специалист по обслуживанию нашей авиатехнике, рэсосник Саша.  В те годы началось безудержное появление всяческих компаний, ИП и прочих коммерческих организаций. Так этот наш техник стал совмещать непосредственную работу а авиазвене с деятельностью в компании по торговле спиртными напитками. В конечном итоге всегда иметь   возможность выпить на «халяву» привела его к личной трагедии. Он допился до белой горячки и при выполнении рейса на Салехард в самолёте отвёрткой выковырял себе глаз. Мало того, хотел сотворить такое же и со вторым, да находящиеся  рядом техник и сопровождающий груза сумели это предотвратить, а экипаж вызвал скорую помощь к моменту посадки самолёта. Вот наглядный пример отсутствия контроля со стороны руководства авиазвена и безволие самого человека, приведшее к такому вот печальному финалу…
    И ещё один нюанс, который был связан с моим появлением в рядах звена, это то, что Грунин воспринял моё появление, как посягательство на его командирское кресло. Видимо, его утверждение было связано с тем фактом, что меня приняли на работу по указанию директора Райкова. Об этом мне сообщил бортмеханик Король, находясь под хмельком тогда, в Ташкенте. Так что мне пришлось в подходящий момент объяснить  Грунину, что я не собираюсь претендовать на его должность и те двенадцать лет, что мне пришлось отработать на командных должностях на Севере, хватит с лишком на всю мою оставшуюся жизнь. Подозреваю, что этому моему утверждению он  не поверил на все сто процентов, продолжая где-то подспудно думать о моём лукавстве. И только когда его сняли с должности в начале 90-х, а я отказался занять это место, вот в тот момент он и убедился в искренности моих тогдашних слов.
    Время тогда было сложное… Горбачёвская «перестройка» с её шараханьем влево-вправо, чернобыльская катастрофа, пустые прилавки магазинов, озлобленные люди на улицах. Мы продолжаем выполнять рейсы, и вот тогда отчётливо стала ясна нам неприглядная истина: именно в России народ жил хуже, чем в других республиках Союза. Что-то назревало в нашей стране, в мире, и предчувствие перемен не вселяло большого оптимизма в души людей. Прилетая в разные места большой страны, на Украину, в Среднюю Азию, Прибалтику или Кавказ, наблюдалось какая-то  напряжённость,  что-то  витало  в  воздухе.  Потом  это  всё выльется в Сумгаит и Карабах, волнения в Ферганской долине, жертвы в столкновениях у Вильнюсского телецентра и на улицах Тбилиси. Рухнет берлинская «стена», Союз выводит советские войска из Афганистана, где по вине кремлёвских маразматиков сложили головы полтора десятка тысяч наших солдат. Главный «реформатор» страны в угоду США и Западной Европе соглашается на беспрецедентное сокращение, а вернее уничтожение, целого класса ракет, авиационных соединений, когда при контроле иностранных наблюдателей под «гильотину»  пускались десятки ракет и сотни самолётов. Внутренняя политика этих доморощенных дермократов вылилась в уничтожение виноградников, под предлогом борьбы с алкоголизмом в обществе, пустыми прилавками в продовольственных магазинах и введению в стране победившего социализма карточек на продукты питания.    Вот и приходиться из Украины везти домой колбасу и мясо, из Средней Азии фрукты, овощи, с Кавказа сыр, рыбу для поддержки домашнего стола. И это на седьмом десятке лет советской власти…
    Тем временем жизнь идёт своим чередом, дочь выходит замуж. Свадьбу празднуем в г.Омске, куда дочь получила распределение после окончания учебного заведения в Минске, там она и познакомилась с будущим мужем. Нужно заметить, что этот год был для нашей семьи «урожайным», что ли,  на события, и радостные и печальные… Работая над этой книгой, я посчитал, что будет несправедливым умолчать об одном человеке, который своим участием многое что сделал для нашей семьи. Володя Жестков… Муж младшей сестры моей жены работал в Тюмени, занимая солидный пост в одной из хозяйственных организаций области. Благодаря ему я перевёлся с Чукотки в лётное подразделение Тюменского Моторостроительного Объединения, с его же помощью мы получили квартиру в центре города. И это благодаря его дружеским отношениям с директором завода Райковым. А до этого события мы почти два года жили у него на квартире. Нужно отдать должное характеру этого человека, согласитесь, какими качествами должен обладать он, чтобы изо дня в день находиться в постоянном общении с другими людьми, даже если они близкие родственники жены. И в течении этих двух лет он ни взглядом, ни намёком не дал почувствовать нам своего недовольства или раздражения этим нашим присутствием. Это дорогого стоит… Поэтому, когда при оформлении  документов для поездки на работу за рубеж у него обнаружилось опасное заболевание, мы это восприняли как личную трагедию. Чуть ли не год он боролся с этим недугом, но болезнь оказалась сильнее и в начале лета 89-го года он ушёл из жизни. Его смерть, свадьба дочери, рождение племянницы у сестры жены, моё продвижение по профессиональной лестнице – вот основные вехи этого года…
    Завод получает для своих нужд от министерства новый самолёт Ан-32, уникальную машину по своим возможностям и часть лётного состава, в том числе и я, отправляемся на переучивание в Киев. Проходим курс теоретической подготовки, затем заводские лётчики-испытатели отлётывают с нами программу тренировок. Нужно сказать, что сам ввод в строй командиром этого самолёта я прошёл без особых трудностей, положительно сказался мой опыт полётов на Ан-24. Заводской пилот-инструктор после десятка тренировочных полётов допустил меня к самостоятельным полётам и остаток программы ввода я открутил со вторым пилотом И.Пономарёвым, штурманом Ю.Антипиным и бортмехаником В.Чигириным.  В конечном итоге я получаю инструкторский допуск к полётам на этом самолёте и вскорости, приняв новый самолёт с авиационного завода, мы пригоняем его в Тюмень. С появлением этой машины возможности нашего авиазвена значительно увеличились и расширилась география наших полётов. Так пришлось нам теперь постоянно перебрасывать заводское изделие – двигатели противокорабельных  ракет морского базирования «Москит», - на сборочный завод в г.Арсеньев Приморского края. Возрос объём работ и, соответственно, налёт и мне пришлось заняться вводом в строй командиром на Ан-32 В.Грунина и пришедшего из Тюменского Авиаотряда Н.Махлонова.
    Возможности этой машины подталкивали нас на полёты на максимальную дальность, учитывая тот факт, что в промежуточных аэропортах возник дефицит топлива, в особенности  для воздушных судов других ведомств, таких как наши. В связи с этим руководство завода стало выделять нам, как бы для хозяйственных нужд экипажа, спирт на каждый рейс по двадцать литров, которое мы использовали для решения вопроса по заправке топливом в промежуточных аэропортах. И нужно отметить, что этот приём по заправке керосином, с помощью этой «заначки», почти всегда действовал безотказно. Вот и приходилось при выполнении рейсов на Дальний Восток рассчитывать полёт по максимуму дальности. Выполняя первый рейс, при возвращении из Приморья, мы сели в Братске для отдыха экипажа. Оставалось преодолеть до Тюмени две с половиной тысячи километров. Проанализировав погоду и ветер по высотам, мы приняли решение идти до базы. И вот тут-то погода нам напомнила, что синоптики зачастую ошибаются. После пролёта Енисейска ветер внезапно повернул на северо-западный, и путевая скорость заметно снизилась, а лететь оставалось ещё добрую половину пути. Создалась нервозная обстановка, Грунин начал ёрзать на сиденье и часто поглядывать в мою сторону – я же вводил его командиром и был старшим в экипаже. Словом, мы изрядно поволновались… Ибо при пролёте Тобольска загорелись красные лампочки аварийного остатка топлива - керосина осталось на полчаса полёта. По закону пакости ухудшилась погода в Тюмени, снежные заряды понижали видимость ниже минимума. Обстановка складывалась для нас катастрофическая – идём на красных лампочках при плохой погоде на аэродроме посадки. Но, видать, хранил нас кто-то свыше, мы сели в аэропорту Рощино с остатком керосина в двести литров. Их бы даже не хватило выполнить ещё один заход…
    Нужно заметить, что этот полёт не научил нас уму-разуму, и мы вскоре наступили на те же самые «грабли». Нужно было выполнить рейс на Салехард, оттуда перелететь на Ямал, загрузиться рыбой и вернуться в Тюмень. Всё шло по плану, в Салехарде заправили полные баки топливом. На Ямале, в Яптек-Сале, взяли на борт восемь тонн мороженной рыбы – мы начали скромненько летать с «перегрузом», - и взяли курс на Тюмень. Повторилась та же история… При подготовке в Салехарде ветер прогнозировался совершенно не тот, с которым мы столкнулись в полёте. Мне ещё тогда не понравилась воздушная обстановка и я предложил вновь сесть в Салехарде и залить в баки тонну керосина. На что Грунин – я продолжал отлётывать с ним  программу ввода в строй, - заметил, что сегодня не тот вариант, чтобы вот так выбрасывать заводские деньги на ветер для лишней посадки. Для пояснения: наступили времена, когда нужно было расплачиваться в транзитных портах за топливо и стоянку наличными средствами и для этого экипаж возил деньги с собой. Что ж, подумал я тогда, Грунину отсчитываться за потраченные деньги, поэтому настаивать  на посадке в Салехарде я не стал. А зря… Начиная с Нижневартовска ветер с бокового направления на который мы рассчитывали при подготовке, внезапно повернул на встречный. Такие вот «приятные» сюрпризы в воздухе… За двести вёрст до Тюмени вновь загорелись те самые лампочки. Повезло на этот раз с одним – погода на аэродроме оказалась стабильной, без всяких сюрпризов, и мы благополучно доставили рыбу на родной завод.  Вот такие возникали у нас казусы при работе на новой технике, которая в последующее время не один раз выручала нас за счёт своей мощной энерговооружённости, когда на другой машине мы бы просто не смогли выкрутиться из безнадёжной ситуации.   
    Между тем обстановка внутри страны, да и вокруг неё становилась всё напряжённей и привело к августовским событиям 1991года. Создание ГКЧП прогнившей партийной элитой только усугубило положение, привело к народным волнениям, особенно в Москве, и послужило толчком к развалу Союза. На мутной волне этих событий и взошла политическая звезда оппозиционера кремлёвскому режиму Ельцина, ставшего с одобрения не верившего  ничему и никому народа Президентом России и вскоре провозгласившего с двумя политическими уродами Шушкевичем и Кравчуком о распаде Советского Союза и создание на его основе СНГ – Союза Независимых Государств. Накануне советские люди легли спать в Союзе, а проснулись в каком-то СНГ. Дичь какая-то…
    Страшное потрясение для такой громадной страны, новое руководство которой провозгласило переход от плановой экономике к рыночной, вылились в одночасье в развал экономики, дикую галопирующую инфляцию, приведшую к обесцениванию денег и, соответственно, к полному обнищанию населения. В то же время правительство новой России, состоящее из когорты так называемых младо-реформаторов, кабинетных экономистов типа Гайдара, Чубайса и прочих, дорвавшихся до власти, под патронажем американских советников, в основном работников штатовских спецслужб, занимались организацией залоговых аукционов, где госимущество продавалось по заниженным донельзя ценам в руки ушлых проходимцев, богатых иностранцев и прочей накипи, вплоть до откровенных бандитов. Достояние республики и российского народа целенаправленно переходило в алчные руки гнусных нуворишей, циничных спекулянтов и прочей преступной швали, жирующей на обнищании народа. А ему, этому народу, была предложена либеральная ваучеризация, по которой каждый житель России получал на руки ваучер, документ, обеспеченный определённой ценностью общественного достояния, на которое можно приобрести два автомобиля ГАЗ-24 «Волга», как при этом утверждал правительственный проходимец Чубайс. Всё это было наглой циничной ложью, единственной целью которой было отвлечь внимание народа от беззастенчивого грабежа национальных богатств страны и передача его в личную собственность кучки избранных проходимцев и воров, обладающих на тот момент неограниченной властью под крылом президента –алкаша. Последние десять лет второго тысячелетия войдут в историю России как эпоха «смутного времени»: годы беззакония, чиновнического произвола, разгула бандитизма, обнищания основной массы населения, сокращения численности населения страны за счёт снижения уровня жизни и повышения смертности.
    Вот в таких условиях и приходилось выживать народу, в том числе и нам, лётному составу авиазвена.  Начались проблемы со сбытом продукции завода, которая носила оборонный характер и востребованность её стала проблематичной. А отсюда и поступления денежных средств на счета завода и выплата зарплат,  которые стали задерживать. Дело доходило до казусов, когда зарплату начали выдавать продукцией завода. Конечно, не ракетами или авиадвигателями, а вот узлом сцепления для двигателя «Москвича», который выпускался в кооперации с Уфой, выплачивали. И не раз… Нам приходилось ломать голову, как хоть что-то заработать для семьи. Прилетев как-то в Арсеньев с грузом продукции, на аэродроме «Варфоломеевка» к нам обратились некие личности, которые предложили нам при вылете на базу загрузить самолёт подержанными иномарками и добросить их до конкретного города в Сибири. За эту работу платили они наличными и нам, считавшими последние копейки в кармане, это предложение было очень даже заманчивым, ибо за три машины, которые мы брали на борт, получалась очень даже круглая сумма на каждого члена экипажа. Отказавшись брать пустую тару, мы загрузили три машины в самолёт, – одну пришлось даже ставить носом на грузовую рампу, - и не чувствуя угрызения совести, полагая, что если завод не выплачивает нам зарплату, имеем право зарабатывать любыми возможностями, вылетели в Тюмень. Нужно отдать должное этим «коммерсантам» - в Красноярске никаких проблем с выездом машин с территории аэродрома не возникло. Да и откуда было им возникнуть, когда в лихие 90-е годы везде всё продавалось и покупалось… Вот так мы и наладили свой маленький бизнес, перебрасывая загрузку для частных лиц из Приморья в разные аэропорты Сибири. Возили главным образом иномарки и китайский ширпотреб… Иногда выполняли чартерные рейсы для завода, других предприятий, возили какие-то запчасти теперь уже  в независимую Прибалтику, оттуда загружали оборудование для местного яхт-клуба. Так сказать частные случаи… Да всё и не перечислишь… Худо-бедно сводили концы с концами в материальном плане, завод по-прежнему задерживал выплаты зарплаты.
    В начале всех этих потрясений произошли перемены и в руководстве авиазвена. Конфронтация Дудина с Груниным, шедшая уже довольно продолжительное время, привела к отставке последнего. Я же  отказался от этой должности, руководить этой разношёрстной командой, да ещё в такое время, меня совершенно не привлекало, и командиром у нас стал А.Редькин. По тем временам личность заметная, в советское время был награждён медалью Золотая Звезда Героя соцтруда. Был он по профессии вертолётчик, уйдя на пенсию, перешёл на работу к нам в авиазвено. Сначала занимался у нас штабной документацией, всю работу по взаимодействию с руководством завода, необходимые вопросы, возникающие с командованием аэропорта Рощина, решались непосредственно им. При таком начальнике штаба наш командир звена стал просто номинальной фигурой, чем и попытался воспользоваться Дудин. Но он здорово ошибся, рассчитывая «свалить» Грунина и занять его место, коллектив его затею не поддержал и ему вообще пришлось уйти с лётной работы. Взвесив, что нынешнее положение в звене не приносит достойного денежного вознаграждения и работа юристом может с лихвой компенсировать, - а он к этому времени закончил заочно юридический факультет университета, - наш «стихоплёт» написал заявление об уходе и был таков. Но через некоторое время вновь появился в нашем коллективе, но уже в новой ипостаси с предложением помочь нам отделиться от завода и создать на базе авиазвена самостоятельную авиакомпанию, что позволит нам самим распоряжаться собственной судьбой. Для  большинства это предложение показалось очень даже заманчивым и на общем собрании было решено запустить этот проект в действие. Была создана инициативная группа, а Дудин с таким же приятелем-юристом взялся оказать помощь в юридическом плане при процессе отделения от завода. Естественно, руководство объединения не могло допустить, чтобы материальные ценности в виде трёх самолётов покинули завод, - к тому времени у нас появился ещё и Ан-26,- и со своей стороны стало принимать меры, чтобы предотвратить отделение звена от завода. В ход пошёл весь арсенал средств: от морального давления на работников авиазвена до банального подкупа в виде выделения квартир и даже кредитов для покупки личных автомобилей. И надо сказать эти средства оказались весьма эффективными, если вначале за отделение ратовало большинство, то на повторном собрании всё получилось наоборот – сторонники отделения оказались в меньшинстве. Так что наша розовая мечта стать самостоятельными рухнула, придавив под своими обломками все наши надежды на лучшее. Не выдержав давления со стороны администрации завода, был вынужден уйти с работы Редькин. А на его место был назначен некто Шмаков, пришедший к нам недавно из Тюменского авиаотряда на должность командира Як-40. Словом, чехарда с командиром звена продолжалась у нас довольно долго, на этой должности пробовали себя разные «варяги»  со стороны, но подолгу не задерживались, предпочитая синицу в руке журавлю в небе.
    Вскоре после событий с отделением от завода и всеми командными перемещениями внутри звена произошло событие с Груниным. По пути из личного гаража домой поздно вечером на него напали какие-то отморозки, то ли пьяные, то ли обколотые. Ограбили и избили так, что его доставили в больницу в совершенно бессознательном состоянии, где он пролежал, выздоравливая, довольно долго. Последствия избиения были для него плачевными, он не смог пройти ВЛЭК и был вынужден оформить лётную пенсию. А тут ещё произошёл конфликт между новым командиром звена Шмаковым и командиром Ан-32 Махлоновым, который перерос в открытую конфронтацию.  Негативную роль при этом сыграл недавно принятый на работу из Рощина В.Адамов, который при попытки отделения авиазвена от завода вместе со Шмаковым всячески противился этому, надо полагать не безвозмездно, его тоже соответственно обработали. Так вот, этот случай и стал причиной увольнения Махлонова под предлогом сокращения штатного расписания. 
    Мы же, экипажи самолётов, продолжали работать, выполняя рейсы в разные точки России, впрочем и по СНГ тоже, самостоятельность которых пока что ограничивалась всяческими декларациями о суверенитете, да демонстрацией независимости на примитивном бытовом уровне. Нужно заметить, что в основном мы, прилетая в какое-то независимое теперь государство, почти никогда не ощущали на себе признаки этого доморощенного национализма. Видимо, совместное проживание в нашей «коммунальной» квартире, коей на протяжении десятков лет был в одночасье почившей в бозе Советский Союз, выработал в нациях, заселявших эту «квартиру», устойчивое неприятие всякого рода проявления нетерпимости и вражды к другим людям. Несколько позже руководство этих самостоятельных государств стало проводить политику национализма, выдавливая представителей некоренных наций из государства и объявляя их людьми второго сорта. Но это начнётся чуть позже… А пока население этих стран было занято одним – выживанием в эти тяжёлые смутные времена.
    Мы также берёмся за любую возможность как-то заработать, пытаемся сами находить заказчиков в среде растущих, как грибы, разного рода фирм и индивидуальных предпринимателей. Рейсы за рыбой на Дальний Восток, в Прибалтику за ширпотребом,  на Камчатку с грузом или запчастями для каких-то судов, на Украину в интересах завода, в Баку за свежими фруктами… Как-то пришлось лететь в Ферганскую долину, перевозить оттуда в Нефтеюганск  для захоронения тело криминального авторитета. И такие вот были заказы, время было не для чистоплюйства, абы платили, то есть любой каприз за ваши деньги. Тут подвернулась фирма с дельным предложением: перебрасывать продукты из аэропорта Уктус, что в Екатеринбурге, на Тюменский Север. Худо-бедно нашлась работа всем нашим самолётам, руководство завода внезапно решило переоборудовать салон Як-40 для бизнес-класса, поставить дополнительный бак, что позволило увеличить дальность полёта до 2500 километров. Как я уже говорил, наступившие времена, за деньги позволяли делать немыслимое раньше, как например,  переоборудование самолёта. КБ завода, выпускающий этот самолёт, внёс соответствующие изменения в регламентирующие документы, что позволяло эксплуатировать данную машину с новыми характеристиками, как с увеличенной взлётной массой, соответственно повышением предельной нагрузки на шасси и другими прочностными величинами. Нужно отдать должное нашим советским авиаконструкторам, которые при проектировании самолётов закладывали в их конструкции многократные предельные перегрузки на прочность, в которых экипажи самолётов никогда не сомневались.
    Последнее время ни одна идея не занимала наши умы так упорно, как эта - найти возможность работать за рубежом. Доходили сведенья, что экипажи других заводов МАПа смогли найти там, за «бугром», работу и теперь заколачивают  неплохие деньги, закрыв таким образом материальную проблему здесь, когда приходится сводить концы с концами. В каких условиях  работают там наши лётчики, с какими трудностями и опасностями сталкиваются они при этом, нам было неизвестно, ибо никакой информации сюда не доходило. Правда, как-то по «ящику» показали сюжет о наших лётчиках, которые попали в конголезскую тюрьму и российские корреспонденты через некоторое время сумели посетить их в заточении. До сих пор помню эту картину: полуголые потные заросшие измождённые лица наших с вами соотечественников. Ещё тогда мелькнула у меня мысль – вот какой ценой зарабатываются эти проклятые «зелёные» бумажки. Только полной ясности мы, здесь, не ведали, что это ещё не вся картина той обстановки и тех денег, ради которых наши коллеги рвутся туда, в страны третьего мира, чтобы хоть что-то заработать. Откуда нам было знать, что ценой может быть сама жизнь. Да и узнай хотя бы частицу той опасности, с чем можешь там столкнуться, то вряд ли это кого-то остановило бы в стремлении попасть в те края, где можно решить свои материальные проблемы. Видимо, таков уж наш, русский менталитет, для которого все эти сложности не такая уж причина отказаться от своих планов. Для реализации этих наших планов часть лётного состава звена, в том числе и я, даже закончили курсы английского языка, который был необходим при работе за рубежом. Но руководство завода в лице директора категорически  отказывало нам  претворить в жизнь наше стремление улететь в одну из стран, где за нашу работу будут платить более-менее нормальные деньги. Причиной отказа был один аргумент:  опасение, что завод может потерять самолёт. Мол, обстановка в тех краях сложная, самолёт могут захватить какие-нибудь террористы или потерять его в результате государственного переворота, а то и попросту могут взорвать или сжечь. Словом,  аргументами были одни страшилки.
    Неожиданно для авиазвена дирекция была вынужденно пойти на кардинальный шаг и создать авиакомпанию, ибо переход нашего лётного подразделения под контроль местного Управления ГА, в связи с упразднением  системы МАП, означало одно: для продолжения дальнейшей  лётной деятельности необходимо оформление и  получение Сертификата по эксплуатации воздушных судов. Вот так и появилась авиакомпания «СибирьИнтерАвиа», а генеральным директором неожиданно для всех нас стал штурман Ю.Антипин. Чудны дела твои, Господи… Особенными организаторскими способностями он никогда не отличался, да и в личном плане был не на высоте, а вот поди ж ты… Стало быть чем-то приглянулся хозяину самолётов, то есть директору завода. Новоиспечённый директор авиакомпании предложил мне должность лётного директора. Подумав немного, я согласился… Работа не из разряда особо сложных для меня, тем более, что я, как пилот-инструктор, летаю на всех трёх типах самолётов, которые есть у нас. Что же касается контроля за тренировками и проверками лётного состава, проведение занятий и подготовки в весенне-летней и осенне-зимней период, то для меня это семечки, после командного опыта работы на Севере.
    Ещё до создания авиакомпании внезапно ушёл с командной должности Шмаков, он вновь вернулся в Тюменский Авиаотряд. С чем было связано это его решение, я что-то не могу припомнить. То ли его личный бизнес – пара коммерческих киосков, как-то влиял на работу у нас, то ли ещё что-то…
    Мы же продолжаем свою лётную деятельность, находим новых заказчиков. Вот завязываются связи с туристической фирмой и мы начинаем выполнять чартерные рейсы в западную Беларусь.  Туда отвозим «челноков», которые автобусом едут для закупа в столицу
 

              Наш «дракон» - самолёт Ан-32 в авиакомпании «Сибирьинтеравиа».

Польши Варшаву. Ждём их приезда  в гостинице г.Гродно несколько дней, загружаем их багаж на самолёт и возвращаемся домой. Рейс занимает почти рабочую неделю. Конечно, не бог весть что, но какая-никакая выручка для компании. Так продолжается несколько месяцев… Внезапно всё рушится, туристическая компания исчезает, не оплатив нам за пару рейсов. Такие вот неприятные истории в джунглях российского бизнеса встречаются сплошь и рядом: каждый старается хоть как-то объегорить другого. Вскоре подворачивается довольно стабильная работа, небольшая группа предпринимателей из дальнего северного посёлка Красноселькуп, расположенного  почти у Полярного Круга, заключает с нашей Авиакомпанией договор на перевозку груза, в основном продуктов питания, к себе из города Омска. Объём работы довольно солидный, посёлок снабжается в основном по воздуху, так как дорожное сообщение из Тарко-Сале возможно только в холодное время года по зимнику. Сначала пару месяцев там базировался наш Ан-26, командиром которого был Малышев, недавно пришедший к нам из Рощина. Проработал этот экипаж пару месяцев, потом из-за разногласий с заказчиком и руководством местного аэропорта  был заменён на Ан-32-ой, экипаж которого возглавил я. Нужно сказать, что работа эта была без всяких проблем, заказчики заранее готовили загрузку в Омске. Садились мы на аэродроме заводского объединения «Полёт», то есть не зависели от местного аэропорта. При наличии нормальных погодных условий в Красноселькупе эти рейсы выполнялись без задержек, загрузившись, через три часа с небольшим уже садились в «деревне». И так через день, да каждый день… Стабильная работа, значит есть заработок, более-менее нормальные бытовые условия, тёплое жильё… Что ещё нужно экипажу в это тяжёлое время? Словом, мы были довольны, наши клиенты тем более, ибо наш «дракон» - так мы прозвали свой самолёт Ан-32, - брал загрузки больше и летал быстрее, чем Ан-26. Питались мы дома, закупали продукты по оптовым ценам у наших же заказчиков, готовили сами. Заселившись в предоставленную нам квартиру, были вынуждены объявить тотальную войну на уничтожение тараканам, которых обнаружили в неимоверных количествах. Доходило до того, что сидишь за столом, а к тебе в тарелку с потолка падает этот гнусный «усач». После нескольких дней ожесточённого уничтожения с помощью химии и подручных средств, полчища захватчиков были почти полностью истреблены, остатки их куда-то ретировались и позже обнаруживались изредка в единичных экземплярах.
    За все годы эксплуатации Ан-32 мы неоднократно убеждались в его исключительных возможностях, благодаря мощности его двигателей, которые почти в два раза превосходили те, что стояли на Ан-26. Однажды к нам обратился местный предприниматель с просьбой перебросить груз из Тарко-Сале в Красноселькуп, потому что зимник ещё не был задействован. Груз в фуре по его бумагам составлял 19 тонн, стало быть нужно будет выполнить пару рейсов, хотя Руководство по лётной эксплуатации разрешало брать загрузку не более 6,7 тонн, а взлётный вес не должен превышать 27тонн. Но этих ограничений уже никто не придерживался, ибо заказчики ставили свои условия, в противном случае просто никто не будет заказывать самолёт. Мы уже уверовали в возможности своего «дракона», был опыт перевозки по 7-8 тонн из Омска, здесь же, на коротком плече – расстояние от Тарко-Сале до Красноселькупа было около 250 км., - что позволяло взять на борт значительно меньше топлива, а стало быть и больше загрузки. Сказано-сделано…
    Загрузив 10 тонн, – загрузку контролировал второй пилот, - через сорок минут мы сели в пункте назначения. Особых проблем в полёте с таким грузом не ощутили, только пришлось увеличить скорость на посадочной прямой. Заказчик быстро разгрузил самолёт, и мы вновь вылетели за оставшейся загрузкой. На этот раз контроль со стороны экипажа был ослаблен, ибо остаток груза в 9 тонн совсем не внушал опасений. Правда, почему-то грузовой салон «дракона» оказался забит полностью, даже часть груза пришлось загрузить на «рампу». На мой вопрос заказчику - почему остатки груза еле влезли в самолёт, тот ответил, что загрузка более лёгкая, поэтому объёмная. Я вновь недоверчиво посмотрел на забитый под завязку  салон, но мой экипаж дружно заверил, что всё в порядке.
    То, что с загрузкой не всё в порядке, я почувствовал, когда машина медленно набирала скорость на разбеге. Заснеженная грунтовая полоса в Тарко-Сале была длиной в две тысяче метров. Мы уже пробежали её половину, а самолёт всё ещё не набрал необходимую скорость для отрыва. Штурман отсчитывал скорость: 200… 240… 280… - машина не отходила от полосы, хотя штурвал был почти полностью взят «на себя». Глядя на приближающиеся концевые огни полосы я почувствовал, как холодок опасности  змейкой пополз по спине…
    300… 320…  Поняв, что промедление может оказаться для нас катастрофическим, я дал команду бортмеханику увеличить режим двигателей до «взлётного» и довыпустить закрылки до 25 градусов. Секунды… и вот нос «дракона» приподнялся, машина отошла от полосы вверх, последние огни ВПП шмыгнули под крыло. Сказать, что я почувствовал облегчение, было бы неправильным, состояние у меня было паршивое, сродни с тем, когда кто-то нагло тебя обманул. Знал бы я, с чем ещё придётся столкнуться впереди, не стал бы забивать себе голову всякими рассуждениями. Да и время поджимало, нужно было готовиться к заходу в Красноселькупе.
    Выйдя на высоте 400 метров в район третьего разворота и уменьшив скорость  до ограничения при выпуске шасси, я ввёл самолёт в разворот. И тут началось непредвиденное… Когда стал выводить из крена, то машину внезапно затрясло, нос пошёл вниз, самолёт продолжал заваливаться на левое крыло, не реагируя на отклонение штурвала до упора в другую сторону,  машину неумолимо затягивало в глубокую неуправляемую левую спираль. Мысли хаотично метались в голове: «Что это? Потеря  поперечной управляемости? Дестабилизирующий момент на левом крыле? Мала подьёмная сила на нём? Но отчего? Предельная передняя центровка?» . И тут словно что-то щёлкнуло у меня в голове: «мала скорость с таким перегрузом…».
    Правой рукой я схватил РУДы и двинул вперёд. Что-то кричал в наушниках штурман, бортмеханик оцепенело смотрел на приближающуюся землю, второй пилот бросил штурвал, обхватив голову руками. «Только бы хватило высоты… только бы хватило высоты…», стучало  у меня в висках. И тут крен стал уменьшаться, реагируя на отклонение штурвала, скорость стала расти. Убрав крен, я изо всех сил потянул штурвал на себя, крикнув бортмеханику, что бы он прибрал режим двигателей. Краем глаза заметил, как тёмное пятно леса внизу перестало приближаться, нос самолёта  пополз вверх, и я увидел на высотомере показание высоты – восемьдесят метров. Вот тут-то я и почувствовал, как запоздалый страх ознобом поползло по спине, мягкой лапкой сдавил сердце – восемьдесят метров отделяло нас от столкновения с землёй, от смерти, всего-то десяток секунд…
    Сели мы на повышенной скорости и я, находясь в полной прострации и лихорадочном состоянии, словно в бреду,  кое-как зарулил на стоянку. Когда выключили двигатели и наступила звенящая тишина, я повернулся и посмотрел на свой экипаж: второй пилот и бортмеханик оцепенело сидели в креслах с бледными лицами. Полагаю, что и у меня самого вид был не лучше… Что-то спрашивал штурман по СПУ, но мне было не до разговоров.  И вдруг заметил стоявшего за креслом бортмеханика заказчика. Меня внезапно затрясло от гнева, но я тихо, сдерживая себя, спросил его: и сейчас ты будешь утверждать, что было у тебя всего девятнадцать тонн? Ты понял, что мы только что чуть не погибли из-за твоей хитрости и жадности? Видимо на лице моём было написано всё, что я о нём думаю… Он молча отвёл глаза от меня и вышел из пилотской кабины, не сказав ни слова.
    Когда мы пришли домой, техник Таныгин, который был дежурным по кухне и  с нами не летал, узнав о случившимся, вытащил из холодильника бутылку водки и налил всем по полстакана. «Да, мужики… Кто-то из вас точно в рубашке родился…  Давайте-ка, выпейте… Нужно расслабиться, а то так и  «кондратий» может в гости прийти…», не помню, кто это тогда сказал. Видимо стресс был таков, что я, выпив, даже не почувствовал  вкуса водки. И только после второй порции сжавшийся внутри комок растаял…
    Потом уже мы разобрались со своими огрехами при выполнении этого рейса. И пришли к единому мнению: в будущем не верить никаким бумагам и заказчикам, скрупулёзно контролировать загрузку. Подытоживая разбор, я высказал одно: сегодня мы смогли вывернуться из непростой ситуации, которую сами же и создали безответственным отношениям к своим непосредственным обязанностям. Поэтому, если не будем соблюдать нами же выверенные ограничения, то подобное может повториться и как знать, повезёт ли нам снова…
    Нужно заметить, что в последующей работе мы тщательно и даже скрупулёзно относились к контролю за загрузкой. И, тем не менее, как-то в Конго, мы вновь вляпались в такую же историю, когда военные загрузили нас различным оружием, вес которого было просто невозможно определить. Но всё обошлось, ибо в памяти остался этот самый случай и я был готов к подобному развитию ситуации…
    Наш директор Антипин довольно своеобразный руководитель, при скудном объёме работ он принимает на работу несколько человек лётного состава. Пришёл к нам второй пилот с Ан-2 из аэропорта Плеханова Шашков, с именем которого у меня остались скверные воспоминания по совместной работе. Поговаривали, что он родня кого-то из руководства завода, поэтому Антипин и был вынужден его принять в авиакомпанию. Из Рощина пришли к нам пилот Николай Шевченко, допущенный к полётам на Ан-12 и Ил-76, два штурмана: Геннадий Никитин, также летавший на тяжёлых транспортниках и Андрей Перетяжко. Всё-таки теплилась надежда у нас попасть на работу «за бугор», а пришедшие лётчики имели допуск для этого. В аэропорту Рощино шла целенаправленная работа по ликвидации Тюменского Авиаотряда, в котором насчитывалось чуть ли не тысяча лётчиков. Кого-то «ушли» на пенсию, кто-то сам нашёл себе место в других авиакомпаниях, третьих уволили по надуманным причинам, а остальных просто сократили в связи с реорганизацией Тюменского аэропорта. Сломали при этом судьбы у сотен классных специалистов, в лучших
традициях зарождавшегося в России капитализма, который по праву получил прозвище  «пещерный», ибо представлял собой  при этом образчик самого примитивного бесчеловечного и похабного, по своей сути государства, с зачатками рыночных отношений, при котором 90% населения влачили нищенское существование, а малая прослойка власть имущих разворовала и присвоила себе все богатства и достояния великой страны.
    Вновь принятые специалисты прошли курсы переподготовки,  и оставалось только ввести их в строй на новом для них типе самолёта, коим для них стал Ан-32. Вот и начал я «возить» Николая Шевченко по программе ввода в строй командиром самолёта. Нужно отметить, что ему, как хорошему профессионалу, этот этап не создал никаких проблем, и необходимый налёт часов был быстро освоен при работе в Красноселькупе.  Одновременно вошли в строй второй пилот Шашков и штурман Перетяжко - два Андрея, которые потом немало мне попортили крови в зарубежных командировках.
    Через некоторое время у нашей заводской авиакомпании «СибирьИнтерАвиа» закончился срок действия сертификата на лётную деятельность. Наш директор, Антипин, стал предпринимать какие-то действия для продления лицензии, наняв для оформление необходимой документации специалистов из бывшего Тюменского  Авиаотряда. Работа эта затянулась, так как Антипин своевременно не заплатил аванс. Неожиданно к нам, на завод,  приехал представитель грузинской авиакомпании «Джорджия Экспресс» с предложением арендовать самолёт Ан-32 с экипажем для работы в Грузии. Этот грузин, с фамилией точно не помню, оканчивалась она на … швили, объяснил нам, что базироваться мы будем в г.Телави, а полёты будут планироваться за рубеж, в основном в страны Южной Азии и Ближнего Востока.      
    Предложение для нас было заманчивым, тем более, что дело с продлением лицензии забуксовало и мы оказались временно не у дел. Самое интересное в этом вопросе было согласие владельца самолётов директора завода Кюльчихина на нашу командировку в Грузию, тогда как ранее он ни в какую не соглашался на нашу работу где-то за пределами России. И тут мне вспомнился разговор с лётчиками на заводе «Полёт» в Омске: они рассказывали про какую-то авиакомпанию в Грузии, которая их «кинула», не заплатив за работу, и они были вынуждены попросту улететь домой.
    Я позвонил в лётный отряд завода «Полёт» и они подтвердили про этот случай с грузинской авиакомпанией «Джоржия Экспресс». Пришлось поделиться этими опасениями с нашим Антипиным и зам. директора завода В.Алексеевым, который курировал нашу авиакомпанию. Подумав, высокое начальство пришло к единому мнению: нужно лететь работать, при возникновении форс-мажорных обстоятельств улетать на базу. На том и порешили…



                ЗА  «БУГРОМ»
    И вот мы в г.Телави, Грузия, в том самом аэропорту, где в своё время проходили съёмки знаменитого на весь Союз фильма «Мимино» с В.Кикабидзе в главной роли. Живописный городок в Алазанской долине, Кахетия. Во все времена этот край славился
сельхозпродукцией: фруктами, овощами, арбузами, знаменитыми виноградниками и, соответственно, вином. Через дорогу от проходной аэропорта высились корпуса Телавского винного завода, который производил известные марки грузинских вин, как «Киндзмараули», «Хванчкара», «Цинандали» и другие.
    Поселили наш экипаж на постоялом дворе, так как все гостиницы города оказались заняты беженцами из Абхазии, где недавно закончился абхазо-грузинский конфликт. Этот постоялый двор был в километре с небольшим от аэропорта, в начале Алазанской долины, а сам городок был расположен на возвышенности. Нужно сказать, что Телави довольно известен не просто как столица этой самой Кахетии, но и знаменит своим историческим прошлым, в старину какое-то время город был столицей Грузии. В центре стоит памятник царю Ираклию, который объединил раздробленные грузинские земли в единое государство.
    У директора авиакомпании «Джорджия Экспресс» господина  …швили, что-то не заладились отношения с министерством транспорта. То ли он мало дал чиновникам на «лапу», то ли ещё по какой-то причине, но с началом нашей работы вышла заминка, что-то там не срослось, и мы вынуждено сидели на земле, глядя из постоялого двора на свой «дракон», который был хорошо виден на стоянке аэропорта. Руководство авиакомпании сидело в своём офисе в Тбилиси, и время от времени присылало нам оптимистичные сообщения, что вот-вот начнётся интенсивная работа. Шли дни, а время «вот-вот» так и не наступало. От нечего делать мы ознакомились с достопримечательностями городка, и с соседями по улице. Тут подошли майские праздники, и мы воздали должное знаменитому грузинскому вину и местной кухне. Погода стояла прекрасная, солнечная и тёплая. Хозяйка постоялого двора накрыла во внутреннем дворике большой стол, за который уселись мы, экипаж из России, родня хозяйки и близкие соседи. Вот здесь мы убедились в знаменитом грузинском гостеприимстве: тосты следовали за тостами, вино лилось рекой, звучали грузинские и русские песни. Разошлись мы, вернее расползлись, по комнатам поздно вечером.
    Так и текли дни ожидания, когда же наконец мы начнём работать. И этот день наступил… Приехал этот грузинский босс с заказчиками, то есть с местными «челноками», со штурманом из фирмы, который должен был ознакомить наш экипаж с теми нам незнакомыми особенностями при полётах из Грузии в другие государства. Нам предстоит выполнить чартерный рейс в столицу Индии Дели. Мы прибыли в Грузию без второго пилота, потому что у меня нет допуска к полётам в Зарубежье. Поэтому  в Тюмени был издан приказ по авиакомпании, согласно которому Шевченко Николай, имевший необходимый штамп в пилотском свидетельстве, тут же был срочно оформлен пилотом-инструктором для моей тренировки, пройдя которую я смогу получить допуск для самостоятельных полётов вне России в качестве командира воздушного судна. Такая вот необходимая процедура…
    И вот мы в воздухе… Первая посадка по плану  в Иране для дозаправки в аэропорту города Захедан, это у границы с Пакистаном. До него от Телави по трассе более двух тысяч километров и мы забираемся на запредельную для нашего «дракона» высоту для экономии топлива, свыше девяти тысяч метров. Самолёт на этой высоте идёт с некоторым ощущением  какой-то неустойчивости, словно человек по тонкому бревну над пропастью. И, тем не менее, через четыре часа с четвертью мы под утро производим посадку в аэропорту «Захедан». Заход на посадку среди гор, схема довольно сложная, но местный штурман уверенно подаёт своевременно команды,  и вот мы на стоянке нашего первого зарубежного аэропорта. Перрон пуст, мы со штурманом и Николаем идём в диспетчерскую, на «вышку». Нам приветливо улыбается молодой мужчина, мы здороваемся. Штурман на английском объясняет диспетчеру наш дальнейший путь, и какие данные нам для этого нужны. 
  В утренней тишине издалека вдруг раздаётся то ли пение, то ли причитание. «Сорри», бормочет диспетчер и, схватив какой-то свёрток, внезапно быстро спускается вниз по лестнице. Мы недоуменно переглядываемся между собой. «Утренний намаз», тут же объясняет нам Анатолий, штурман из Тбилиси.  Я тоже спускаюсь вниз в поисках туалета и вижу через открытую дверь в одной из комнат, как диспетчер, расстелив коврик на пол, отбивает поклоны, стоя на коленях. Вот так-то, подумал я, работа подождёт, а намаз у мусульман строго по расписанию.
    Получив необходимую для полёта документацию, прощаемся с диспетчером. Самолёт уже заправлен, мы взлетаем в полном безмолвии. До Дели нам осталось преодолеть полторы тысячи вёрст, полёт происходит без проблем, вот только на заходе нам приходится  попотеть: аэропорт «Индира Ганди» перенасыщен в это время воздушным движением. Сначала мы заходим на одну посадочную полосу, потом нас перенацеливают на другую ВПП, и вот мы уже на бетоне. Быстро, по команде с местной «вышки», освобождаем полосу, ибо сразу, как только наш «дракон» встал на рулёжной дорожке в ожидании дальнейшей команды, мимо нас по ВПП с грохотом пронёсся взлетающий Боинг-747. «Да… -подумалось мне, это вам не Тюмень или Тбилиси. Тут нужно быть очень внимательным. И ещё неплохо знать английский язык…» - ехидно мне напомнил мой внутренний голос, ибо слушая радиообмен, что вёл наш штурман с «землёй», я чувствовал свой слабый уровень в этом вопросе. Языком нужно заниматься основательно, очень внимательно слушать переговоры с диспетчерами и запоминать, запоминать, внушал я себе…
    Для нас всё было необычным: и толпы пассажиров в залах аэропорта, необычные рекламы, шум и гам повсюду. И потом, когда мы ехали из аэропорта в Дели, так же жадно смотрели на те картины, что разворачивались перед нашими глазами по дороге в столицу. 
    Многочисленные машины, мотоциклы, моторикши…. Множество людей на улицах, разнообразно и красочно одетые. Лица от светлого цвета кожи  до коричневого и даже чёрного. Светофоры и регулировщики на тумбах посреди улицы, а вот вам и священное животное – корова, лежит себе безмятежно на улице и все обходят и объезжают её. Приходится только удивляться, откуда эта рогатая животина появилась на этом месте, среди домов и асфальта.
    Поселили нас в Старом Дели, древнем районе города, в дешёвом отеле, но непременно с «генералом» у крыльца. Что нас поразило в первую очередь, так это поражающая нищета населения. Стоит отойти от гостиницы, как сразу бросается в глаза множество попрошаек и калек, просящие милостыню у прохожих. Тут тебе и мальчик-паук, крутящийся на месте на одной руке, обе ноги тонкие и искривлены, словно у паучка; женщина в рваной одежде сидит на тротуаре и  кормит грудью ребёнка, рядом стоит плошка с несколькими монетами; мужчина с чалмой на голове и пышными усами под вислым носом, выставил голую культю ноги, смотря на прохожих требовательно и, как мне показалось, презрительно.
    Возвращаясь в отель вечером, можно было видеть, как целыми семьями устраиваются на ночлег в промежутках между домами, или прямо на тротуаре люди, постелив на асфальт листы картона. Ужасающая бедность индусов, вот самое яркое впечатление, что так и стоит до сих пор у меня перед глазами.    Стоит дикая жара, спасает «кондишен» в номере отеля. Стоит только выйти на улицу, как тебя тут же охватывает горячий воздух, как из духовки. На тротуарах узких улиц  повсюду стоят вешала с разнообразной одеждой, тут же прилавки с овощами и фруктами на любой вкус. На небольшой площадке чуть в стороне от улицы стоит
большой металлический котёл, вокруг него толпится народ. Молодые люди в униформе, видимо, волонтёры, бросают в котёл с ядовито-лиловой жидкостью куски льда. Жаждущие черпают эту охлаждённую жидкость банками, кружками, кастрюльками и тут же пьют. Что поделаешь, такая жара стоит… Пить хочется… А тут холодненькая, да на халяву!   Вот и колготится народ у котла…
    Возвращаемся в Телави уже с двумя промежуточными посадками, сначала в Захедане, потом в Исфахане. Аэродром и одноименный город  расположены на Иранском нагорье, на высоте двух тысяч метров. Две параллельных ВПП, каждая длиной не
 

              У отеля в Старом Дели. Индия.

менее двух тысяч метров. Ещё город знаменит своими качающимися минаретами. Правда, нам не пришлось видеть это чудо своими глазами, в связи с краткостью пребывания в аэропорту для дозаправки топливом.
    Иранское нагорье с высоты полёта представляет собой скопище песчаных пространств и солончаков, разбавленных скалистыми кряжами, тут и там вырастающими эдакими новообразованиями из барханных равнин. Левее трассы, вдалеке, громоздятся горные цепи, на некоторых вершинах поблёскивают снежные шапки. Редкие реки, текущие со склонов гор или теряются в песках и солончаках, или впадают в озёра, в большинстве своём солёные, вода в них цвета ярко-голубого с зеленью. И только вокруг и внутри населённых пунктов просматриваются зелёные пятна местной растительности, своего рода редкие оазисы среди безжизненных пространств Иранского нагорья. Пролетаем город Керман, до боли в глазах всматриваемся в окружающие аэропорт горы, где-то на одной из них лежат обломки разбившегося совсем недавно российского самолёта Ан-124 «Руслан». Экипаж заходил на посадку ночью и, не выдержав схему захода, врезался в склон одной из гор. Экипаж и все остальные, кто был в самолёте, погибли.   Я вспомнил этот случай, когда в один из полётов ночью мы снова заходили на посадку в Захедане. По расчёту приступили к снижению в точку четвёртого разворота, когда уже были видны огни города. Штурман Перетяжко, назвал эшелон, который нужно было занять с определённой скоростью вертикального снижения, сейчас уже не помню точно эти цифры. Находясь на снижении, в какой-то момент я вдруг заметил, что огни города исчезли. Меня это насторожило, и я вспомнил о «Руслане»… Получается, что мы снижаемся  ниже безопасной высоты на этом этапе снижения и куда-то точно в район гор. Холодок опасности змейкой скользнул по спине, я резко потянул штурвал на себя и рукой двинул РУДы вперёд до взлётного режима. Все в кабине всполошились, когда я объяснил ситуацию. Сидевший справа Николай в резкой форме высказал своё недовольство расчётами штурмана Перетяжко, а я с облегчением вновь увидел вдали огни города.  Дальнейший заход прошёл без каких-либо эксцессов, и я плавно притёр наш «дракон» к бетону ВПП Захедана… 
    Наша жизнь на постоялом дворе продолжалась без треволнений, мы покупали продукты на базаре и в магазинах, и  сами готовили. Город Телави небольшой, населения всего-то тысяч двадцать, поэтому русский экипаж стал своего рода местной достопримечательностью. Нас узнавали на улицах, а на базаре не давали нам проходу, крича со всех сторон, «Эй, русские! Гамарджоба, привет! Лётчики! Идите к нам, у нас самый дешёвый товар!». И действительно, всё можно было купить тогда по дешёвке, особенно на базаре. Помнится, когда в средине мая начался сезон садовой клубники, то десятилитровое ведро ягод стоил на российскую валюту шестьдесят рублей, по тем временам два доллара. Даром… Поначалу этими ягодами мы просто объедались. Вёдра стояли на продажу вдоль тротуара метров за полста до входа на базар. Вино стоило на базаре совсем дёшево. Придём на базар, сделаем покупки и, как правило, посещали винный ряд.  Пластиковая бутылка на 1,5 литра стоила 90 тетри (копеек), в  то время как бутылка местного пива 0,5 литра стоила один лари (рубль). Устроившись с бутылкой за столиком, мы потягивали вино, глядя на базарную жизнь. Иногда к нам за столик подсаживались местные мужики и начинались разговоры «за жизнь». Нередко  к нам на постоялый двор приходили соседи, а то и другие постояльцы интересовались жизнью в России. И всегда при этом грузины подчёркивали одну и ту же мысль, мол, когда был Советский Союз, мы думали, что Россия  у нас всё забирает. И только сейчас, наконец-то, поняли, что Россия тогда нас кормила, мы зарабатывали здесь хорошие деньги, а сейчас, ставшие самостоятельными, совсем обнищали, народ правдами и неправдами пытается куда-нибудь уехать на заработки в другие страны. Работы нет, большинство предприятий позакрывали, царствует сплошная безработица. От безысходности люди идут на самоубийства целыми семьями. При этом грузины кляли почём зря своего президента Шеварднадзе, который ничего не делает, чтобы как-то облегчить жизнь своего народа. 
    Полёты у нас снова застопорились, видать этот директор, который …швили, никак не мог найти общий язык с местными боссами в Тбилиси. Да и у нас с руководством авиакомпании начались трения. Всё упиралось в деньги. Мало того, что до сих пор экипажу не заплатили деньги согласно договора, но так же и за «перегруз», который составлял за рейс в Дели по две тысячи долларов, ибо по негласному правилу плата составляла пятьдесят центов за килограмм. Четыре тонны сверх разрешённого, что мы брали на борт, и составляло эту сумму.  Вскоре у нас стали заканчиваться свои деньги, что мы взяли из дома, и со скрипом компания нам заплатила по паре сотен долларов, клятвенно заявляя, что вскоре она полностью рассчитается с нами за проделанную работу.
    Видать руководство «Джорджия Экспресс» как-то сумело вновь договориться с Министерством транспорта, и мы начали выполнять рейсы на Ближний Восток с «челноками» на борту. На сей раз везём их для закупа в Сирию. Город Алеппо или Халеб, второй по величине город государства уже был известен с 6-го тысячелетия до н.э., один из древнейших городов мира. Сейчас с болью смотришь по «ящику» на руины, результат современной гражданской войны, которые раньше были процветающими кварталами 2.5 миллионного города. Такое ощущение, что глядишь хронику о Сталинграде. Те же в прах разбитые городские кварталы,  пустые глазницы домов, горы мусора вместо некогда больших зданий  и руины… руины… руины…
    Тогда же мы видели чистые улицы современного города,  с которыми резким контрастом являли собой множество  узких улочек средневекового старого города, многочисленные рынки, в угоду времени и к нашему невольному удивлению носящие названия на воротах на русском языке, как «Наташа», «Берёзка» и другие. Видать, очень большое количество наших бывших соотечественников, так называемых «челноков», посещают эти торговые кварталы, что городские власти для их привлечения и сменили названия базаров. Всех «челноков» местные жители называют русскими, хотя уже чуть ли не десяток лет покупатели в основном это приезжие из ныне суверенных республик Кавказа и Средней Азии.
    Резкий контраст с теми картинами ужасающей нищеты, что мы наблюдали в Дели. Здесь нет попрошаек на улицах, никто не стоит с протянутой рукой, да просто нет людей одетых в рубище. Никто не смотрит на тебя умоляющим взглядом, от которого становится не по себе, а рука лезет в карман, чтобы отдать этим несчастным всё, что у тебя есть. А их у тебя и так мало…
    Местные рынки и в самом деле впечатляют… Занимая целый квартал города, он пронизан узкими улочками, стены домов на них являются витринами множества магазинов. Тут тебе товары текстильного производства, разнообразной обуви, предметов гончарного производства, фарфора, импортных радио и телевизионной техники и прочие, прочие… Особенно бросаются в глаза магазины ювелирных изделий, где стеклянные витрины во всю стену завешаны всевозможными золотыми или серебряными украшениями. Что-то подобное мы видели в Дели, на знаменитом базаре «Яшма Плейс», но здесь масштабы продаваемых  товаров грандиознее и главное их достоинство – они значительно дешевле.
    Нам вновь ничего не платят. Мы опять сидим на  постоялом дворе в самом мрачном настроении. Нужно что-то делать, ибо так
может продолжаться бесконечно долго. Рассчитывать на какие-то действия со стороны нашей родной авиакомпании «Сибирь ИнтерАвиа» особо не приходится. Уже был прецедент, когда в ответ на наши жалобы, прилетел к нам Антипин для переговоров с нашими работодателями. Как прилетел, так и улетел в Тюмень, заявив, что с руководством «Джорджия Экспресс» проведены переговоры и господин …швили клятвенно заверил, что в ближайшее время всё изменится в лучшую сторону, так как найден богатый инвестор, который обязуется вложить в авиакомпанию порядка ста тысяч долларов для её развития. Мы уже не верим никаким клятвенным заявлениям, да и нашему Антипину тоже, подозревая, что ему руководство этой авиакомпании сунуло энное количество «зелени», и он с чувством выполненного долга умотал в Тюмень, оставив нас в подвешенном состоянии. Начинаем затягивать пояса, покупая только необходимые продукты, ибо наличные деньги подходят к концу.
    Решаем с Николаем съездить в Тбилиси и основательно поговорить в офисе «Джорджия Экспресс» о дальнейшей работе, ибо продолжаться такое положение больше невозможно. На рынке находим местного жителя, который соглашается за скромную плату по кратчайшему пути через горный перевал доставить нас в Тбилиси. Желающих ехать этой дорогой мало, потому что ремонт здесь не проводился давно, дорожное покрытие в отвратительном состоянии, в чём мы убедились своими глазами. Редкие участки в более-менее нормальном состоянии, а в основном рытвины, ухабы, промоины, в некоторых местах горного серпантина целые куски дороги вырваны из полотна и свалились вниз по крутому склону. Как-то отвлекают от этой сюрреалистичной картины разрушения красивые панорамы местной природы: ущелья, горные речушки, скалистые стены плато с густым лесом на плоских вершинах, серпантин дороги, петляющей по горному склону. А вот и перевал, на высоте двух тысяч метров. Останавливаемся и молча созерцаем
открывшуюся картину местности, видимую на десятки километров вокруг. Очень даже впечатляет…
    Мы в офисе авиакомпании. Господин  …швили «поёт» нам одну и ту же песню: временные трудности, вскоре всё изменится к лучшему, что днями нужно будет выполнить несколько рейсов в города на севере Тюменской области с ранними овощами. Первый рейс должен состоятся через пару дней в Надым. Мы с Николаем переглядываемся… Затем глава компании заводит нас в другой кабинет, где сидит грузин средних лет, знакомит нас, отрекомендовывая его, как компаньона и спонсора. Коль это новый компаньон, то мы обрисовываем наше состояние, задержку выплат и непонятные перспективы на будущее. Хозяин кабинета рисует нам свои планы развития авиакомпании и подтверждает, что днями собирается вложить сто тысяч долларов в её развитие. Нам в эти заверения что-то не очень верится, ибо и до этого дня много чего обещали, да всё оказалось пустышкой. Вернулись мы с Николаем в Телави, обрисовали остальным парням сложившую обстановку. Узнав, что будем выполнять рейс на Надым, большинство решило, что если этот …швили не позволит на обратном пути залететь в Тюмень, то есть предложение вообще не возвращаться в Грузию, поставив в известность руководство завода.
    Через пару дней мы вылетаем в Россию. Первая посадка в Махачкале. Просидели в аэропорту несколько часов, что-то не так оказалось в планировании рейса. …швили несколько раз звонил в Тбилиси, работнику компании, который занимается организацией рейсов и наконец-то было достигнуто согласование с Центральным диспетчерским пунктом в Москве и нам было разрешено продолжить полёт через Уфу в Надым.
    После того, как разгрузили самолёт, я поставил …швили в известность, что экипаж желает на сутки задержаться в Тюмени, ибо уже сколько времени не были дома. Тот в ответ категорически отверг это предложение и потребовал, что бы мы планировали полёт до Телави. Этот отказ возмутил парней, они были так настроены побывать дома, а тут кое-кто не желает вообще считаться с экипажем. Словом нашла коса на камень…  В конечном итоге я улетел рейсовым самолётом в Тюмень, чтобы согласовать наши действия с руководством завода, оставив остальных в Надыме для дальнейшего перелёта в Тюмень.  Вот так и закончилась наша работа в Грузии. Чтобы «насолить» нам посильнее, этот наш работодатель сумел договориться со службой движения аэропорта Надым, чтобы наш самолёт не выпускали на Тюмень, надо полагать
не безвозмездно, а отслюнявив определённую сумму в «зелени».
 Такие вот были отношения тогда, в 90-е годы, по всему бывшему Союзу – доллары решали зачастую всё…
    Наступил 1999 год… Наша авиакомпания дышала на ладан, из-за плохой организации работы Антипин был снят с должности директора. Руководство завода предложило мне вновь возглавить «СибирьИнтерАвиа» и я снова отказался, понимая, что в нынешних условиях заработать на этом посту можно только головную боль.  И тут проявил активность в этом вопросе Малышев, который до прихода в нашу авиакомпанию был в Рощино командиром эскадрильи арендованных самолётов Ан-26 при лётном отряде. Как говорят: «на безрыбье и рак соловей», директор завода учёл этот факт и принял решение доверить «рулить» нами ему. Это был уже шестой по счёту руководитель нашего небольшого коллектива, начиная с Грунина. Малышев оказался тем самым, не в обиду ему сказано, «могильщиком» нашей славной авиакомпании «Сибирь ИнтерАвив», который в конечном итоге довёл её до банкротства, поставив жирную точку в истории авиации Тюменского Моторостроительного Объединения, и став на этом последнем этапе существования авиакомпании её внешним управляющим.
    Одно время мы установили контакт с начальником отдела кадров при УТО МАП, которое продолжало функционировать в качестве учебного отряда для переучивания на некоторые типы самолётов, в том числе и на Ан-32. Этот товарищ пообещал нам помочь, если вдруг понадобятся такие специалисты для работы за рубежом.  И вот, через несколько месяцев, с его подачи, внезапно нами заинтересовалась некая авиакомпания под ничего не значащей для нас названием «Хеллиер Интернейшенл», зарегистрированная в Ирландии. Оказалась, что её руководству срочно понадобился экипаж самолёта Ан-32 для работы в Африке, а конкретно для базировки в республике Конго. Для нас это предложение было сродни манны небесной и мы, естественно, тут же дали согласие. В присланном факсе указывалось, что нам нужно срочно сделать при подготовке к работе в тех краях. Особым пунктом было предписано в обязательном порядке сделать прививку от жёлтой лихорадки, что мы незамедлительно выполнили. Оказалось, что борт, на котором придётся нам работать, находится на авиабазе города Пуэнт-Нуар, что расположен на побережье Атлантического океана. Мы тут же сформировали экипаж, в состав которого вошли те же специалисты, что работали в Грузии. Новичком в этом составе оказался второй пилот Шашков, с которым я работал в своё время  в Красноселькупе и позже сожалел, что включил его в экипаж. Было решено, что я возглавлю эту команду, а Николай Шевченко  с другим нашим экипажем потом заменит нас в Конго.
    Приходит знаменательный для нас день, и мы летим в Москву. В аэропорту Шереметьево нас ожидает директор компании, русский по происхождению, по фамилии Бахмутов. Для нас он просто «кот в мешке», всё очень загадочно: компания зарегистрирована чёрт знает где – в Ирландии, директор – русский, с какой-то слегка изуродованной физиономией и летим в Африку. Было тут от чего задумываться, но отступать нам уже поздно. Проходим таможню, паспортный контроль и уже через пару часов сидим в полупустом салоне аэробуса Ил-86 «Аэрофлота», который направляется в Объединённые Арабские Эмираты. Как пояснил нам Бахмутов, там нас встретит представитель фирмы, отвезёт нас на виллу, где мы будем ждать оформление виз для перелёта в Конго.
    Через четыре с небольшим часа, наш аэробус производит посадку в аэропорту эмирата Дубай. После нормальной температуры в Москве, при выходе из самолёта было ощущение, что мы попали в кухонную духовку. Благо, что путь от самолёта до здания аэропорта оказался недолгим. В зале для транзитных пассажиров нас встретил то ли таджик, то ли узбек, забрал наши загранпаспорта и сообщил, что нужно подождать для оформления допуска на территорию Эмиратов. Просидели мы несколько часов, потом вновь появился представитель фирмы с довольной улыбкой на лице. Пройдя контроль на «границе», мы выехали из аэропорта на микроавтобусе, который привёз нас на виллу фирмы с названием «Алиса» в эмирате Шаржа. Вилла почти на берегу Персидского залива, в котором мы купались каждый день. Из развлечений на вилле был телевизор, да ещё во внутреннем дворике, в окружении кустов, был бассейн, где мы смывали соль после купанья в заливе.   
    Правду говорят, что мир тесен… Здесь, на вилле, я встретил своего однокашника по лётной школе в Бугуруслане, Славу Степанова. По её окончанию мы попали на работу в Магаданское управление ГВФ, и тут-то наши дороги разошлись. Я получил назначение в Анадырь, а он – в Певек. Через несколько лет Слава перевёлся в Магадан и переучился на Ан-12. Летал командиром, во время афганской войны работал некоторое время в транспортном отряде на трассе Ташкент – Кабул. И вот теперь мы встретились здесь, в Эмиратах. Оказывается, его экипажу открыли визы, и они  завтра улетают на работу в Анголу. Как они отработали там, и как сложилась его дальнейшая судьба, мне неизвестно до сих пор.
    Шли дни, мы съездили в Дубай, посмотрели город, сделали кой-какие покупки, в основном одежду – некоторую сумму нам выдала
фирма. В один из дней все члены экипажа подписали контракт и нам выдали форму: чёрные брюки, по паре белых рубашек с соответствующими должности погонами. Вместе с нами ожидал визы и экипаж Ан-12 из Ростова, с которыми мы должны будем улететь в Конго. А перед этим улетел в Анголу ещё один Ан-12, судьба экипажа которого сложилась трагично. Через месяц после                нашего прилёта и начала работы руководитель отделения фирмы в Конго нам сообщил, что днями в одной из восточных провинций Анголы, которая тогда находилась под контролем боевиков антиправительственной организации «Унита», был сбит самолёт Ан-12 фирмы «Хеллиер Интернейшенл» и судьба экипажа неизвестна. И только через год я увидел в «Комсомольской правде» интервью второго пилота этого самолёта. Я его сразу узнал, потому что почти неделю мы провели вместе на вилле в ожидании виз. Отлично помню, что звали его Максим. Оказывается, их обстреляли с земли из  крупнокалиберного пулемёта после взлёта с одной из посадочных площадок, куда они привезли гуманитарную помощь местным жителям по линии ООН. Загорелись оба двигателя на правом крыле, и они совершили вынужденную посадку перед собой. Высота была небольшая, выбрать при этом более-менее сносное место не было возможности. Посадка вышла жёсткой, на неровную поверхность с крупными деревьями. Фюзеляж самолёта развалился, при этом из шести членов экипажа погибли штурман и бортоператор, остальных взяли в плен боевики «Унита». Целый год они таскали их в надежде обменять на своих соратников, которые сидели в тюрьме правительства Анголы. Во время этих мытарств заболели и умерли от малярии ещё двое из экипажа: командир и бортмеханик. Однажды боевики привели оставшихся двоих на берег какой-то реки и сообщили, что на том берегу государство Замбия, и они могут быть свободны.  Парни сумели перебраться на другой берег и с помощью местных жителей добраться до российского посольства, откуда их оправили на Родину.  Вот такая история одного экипажа из девятнадцати других, которые были обстреляны и сбиты в Конго и Анголе за время нашего пребывания. Из этого числа больше половины экипажей была из бывшего Союза, в основном из России, в живых осталось малая часть. Вот  такой жестокой оказалась плата за возможность что-то заработать… Ибо в те годы работы в России для лётчиков почти не было и люди пытались выжить любыми способами, в том числе подряжаясь летать в странах, где шли гражданские войны…
    Как-то вечером неожиданно пришёл к нам Гена Никитин, узнав, что мы живём на этой вилле. Разговорились… Он в составе экипажа Ил-76 вот уже четыре месяца мотается между Европой и Африкой, не забывая и страны СНГ, работая на фирму «Феникс». Груз разнообразный, и не всегда безопасный. Впрочем, чему тут удивляться, приходится возить всё, лишь бы деньги платили. Гена не совсем доволен, ибо зачастую приходится простаивать без работы. А впереди ещё не менее двух месяцев до окончания контракта…
    Настал день нашего отлёта в Конго – пришли наши визы. Перелёт прошёл с одной промежуточной посадкой для дозаправки в Хартуме, столице Судана.  Дозаправившись и преодолев почти три с
половиной  тысячи  километров  почти за  пять часов  с  небольшим,   
мы приземлились на аэродроме в Пуэнт-Нуаре, вторым по величине городе Конго на побережье Атлантики. Во время полёта, где-то за час до посадки, из пилотской кабины вышел к нам в пассажирский отсек бортмеханик и принялся поливать нас водой из пластиковой бутылки. Оказалось, что мы пересекаем экватор, и есть такой ритуал посвящения, наподобие того, который с давних времён практикуется на морских судах, когда  морской царь Нептун с пристрастием допрашивает капитана и команду, а всех новичков окунают в воду…
    Поселили нас в отеле в центре города, с довольно слабой общей системой кондиционирования, отчего ночью приходилось обливаться потом во время сна. Конечно, для нас всё было внове, вокруг сплошь тёмные и коричневые лица, европейцы  только постояльцы отеля. Вечером мы с Володей Чигириным вышли подышать воздухом после ужина. Едва отошли от входа, как из-за кустов появились трое девочек-подростков,  лет эдак по 10-12, и недвусмысленно стали предлагать себя за бутылку колы.  Мы ошеломлённо посмотрели друг на друга, но в это время раздался суровый окрик охранника у дверей и девчонок словно ветром сдуло - они тут же нырнули в кусты.  «Ну и дела…», пробормотал Володя, почесав затылок, и мы вернулись в отель. За последующее время мы насмотрелись этой экзотики  вдоволь и даже привыкли не удивляться ничему и никому. Но сначала впечатлений нам хватало более чем… Нравы среди жителей более чем простые, едешь по улице города и видишь такую картину: на обочине стоит негр, отвернувшись от дороги и справляет малую нужду на глазах всего народа, или местная бабёнка, задрав платье, присела у придорожного куста. Как только мы заселились на вилле, к вечеру у ворот собиралась кучка девиц, в надежде, что кого-нибудь из них пригласят на вечер или на всю ночь, торг возможен… Так что первое время наши озабоченные по этому вопросу парни отрывались по полной программе. Потом уже стали притаскивать «чернушек» из ночных клубов, более симпатичных и подороже… Конечно, всё это было вызвано тяжёлым экономическим положением республики,  люди,  не  имеющие  работы,  были  вынуждены  просто-напросто
выживать. И предлагали себя девочки-подростки за бутылку колы, и на улицах города полно маленьких попрошаек с протянутой рукой. Тяжело было нам смотреть на это, хотя и на нашей родине в те годы то же многое чего можно было увидеть такого же…   
    На следующий день к нам пришёл директор конголезского филиала этой фирмы Игорь Баканов и обрисовал нам сложившуюся обстановку с нашим прилётом. Выяснилось, что самолёт, на котором мы должны будем работать, уже два года стоит на стоянке базы ВВС. Он был реквизирован у компании, которая выполняла рейсы в восточные провинции Анголы, снабжая сепаратистов из антиправительственной прозападной организации «Унита» оружием, боеприпасами, снаряжением. Желая перекрыть этот канал снабжения мятежников, ангольские войска вторглись в Конго и свергли президента, вернув на этот пост прежнего руководителя. Тот немедля реквизировал самолёты тех авиакомпаний, которые работали на «Унита», некоторых лётчиков посадили в местную тюрьму, остальных выдворили из страны. Своих пилотов, которые могли бы эксплуатировать Ан-32, в стране не было, и они решили через какую-нибудь компанию нанять на работу экипаж  из бывшего Союза. Вот таким экипажем и оказались мы… Как-то мимоходом Баканов заметил, что в стране идёт гражданская война и нам придётся выполнять в основном заявки Министерства обороны, то есть работать на нужды правительственных войск. Под контролем правительства находилась малая часть территории страны, как столица Браззовиль, город-порт Пуэнт-Нуар, и малая часть сельхозрайонов, как Нкаи. Остальная  территория республики Конго находилась под контролем повстанцев. Столица Браззовиль снабжалась всем необходимым по воздуху, так как железная и автодороги были перерезаны антиправительственными силами.  Для нас эти новости были настоящим откровением, ибо ещё в Шарже при подписании контракта никто из фирмы не счёл нужным сказать о том, что нам придётся работать в стране, которая охвачена гражданской войной.
    Экипаж зароптал… Летать в таких условиях, да ещё по заявкам вояк, сразу же был воспринят, как подстава, и на наше требование отправить обратно домой, Баканов заявил, что мы можем возвращаться, но при условии, что оплачивать обратную дорогу будем сами. Мол, думайте до завтра… С тем и убрался из отеля.
    Положение у нас было тупиковое, денег, чтобы оплатить обратную дорогу домой рейсом через Париж у нас, естественно, не было. После всяческих дебатов и рассуждений, на которых кое-кто из экипажа попытался меня обвинить в том, что я не выяснил в подробностях условия работы здесь, пришли к выводу, что выхода нет и нам придётся соглашаться. О чём я сообщил на следующий день Баканову. Тот принял это как должное, ему сразу было понятно, что деваться нам некуда, и мы будем вынуждены работать.  Он пояснил, что прежде, чем приступить к полётам, нужно будет самолёт привести в рабочее состояние после двухлетней стояки под тропическими ливнями, да и посмотреть, нет ли повреждений машины во время боёв при захвате аэродрома ангольцами.
    На эту профилактическую работу ушло несколько недель. В то время, как наш технический состав под руководством инженера Мозжевилова занимался восстановлением машины, остальной экипаж был предоставлен сам себе. Вот тогда-то и стали проявляться у некоторых членов экипажа порочные наклонности. Для бытовых нужд Баканов выдал каждому из нас аванс в местной валюте, в франках. Второй пилот Шашков воспользовался этим в соответствии со своими пристрастиями, которые во время работы в Красноселькупе то ли скрывал, то ли сдерживал себя. Во всяком случае претензий по этому вопросу у меня к нему тогда  не было. А тут его словно прорвало, вечера он проводил в баре отеля, дорвавшись до виски, потом шатающийся походкой возвращался в номер. Мало того, подвыпив, стал приставать к обслуживающему персоналу. Так как мы жили в разных номерах, даже этажи были другие, эти его «художества» дошли до меня не сразу, пока на него на пожаловался штурман Перетяжко, живший с ним вместе. Видимо, кто-то из персонала пожаловался Баканову, тот пришёл ко мне и потребовал, чтобы я принял соответствующие меры. Вечером я созвал всех к себе в номер и потребовал от Шашкова прекратить пьянство, и пригрозил ему, что если он продолжит и далее вести себя так, то фирма просто-напросто, да и мы сами, откажемся от его услуг. Тем более, что командование ВВС было намерено ввести в состав экипажа своего местного военного лётчика, майора, летавшего ранее на французском транспортнике «Атлас». Внушение подействовало и на некоторое время Шашков притих.
    Чуть ли не каждый день ходим к океану, благо побережье  совсем неподалёку: нужно пройти по бульвару Шарля де Голя где-то с километр,  после у ж.д. вокзала, так же основательно повреждённого во время уличных боёв, перейти через переезд, затем мимо местного яхт-клуба и вот он, его величество Атлантический океан. Песчаный пляж, голубовато-зелёная чистая вода, голубое небо, солнце над головой… Вода тёплая, хотя здесь, южнее экватора, подкатывает зима.  Входишь в эту ласковую водичку, ныряешь под набегавший  вал и вот ты уже покачиваешься на плавных волнах – вверх-вниз, вверх-вниз, благодать… Когда вздымает тебя очередная гора вверх и смотришь на далёкий горизонт с мыслью, что там, за ним, далеко-далеко лежит Южная Америка. И осознаёшь себя эдакой мелкой-мелкой песчинкой…
    Правду говорят, что мир тесен. Лежим после купанья на полотенцах, прихваченных из отеля. Рядом двое белых мужиков о чём-то неспешно разговаривают. Оба загорелые, мы же с видом бледных поганок, что их и заинтересовало. Оказалось, что они из заводских экипажей украинских Ан-32, из того самого Святошино, где мы переучивались на этот тип самолёта десять лет назад… Завязался разговор и во время его  прозвучало слово Анадырь. А когда я сказал, что отлетал там более двадцати лет, оба новых знакомых недоверчиво уставились на меня. Пришлось им озвучить несколько фамилий: Куприянов, Шишов, Бабаки, Сан Саныч и другие…  Самое смешное оказалось в том, что работали-то они в одно время со мной, но мы о друг друге ничего не слышали. Впрочем, оба они были инженерами по вертолётам в тяжёлых бригадах, я же летал на самолётах. Отряд был в Анадыре большой, жили в одном компактном посёлке и, конечно же, неоднократно сталкивались, но как сейчас выяснилось, друг друга не знали. Как их фамилии, я сейчас не помню, одного звали Николаем, второго – Петром.  Не запомнились они мне ещё и потому, что через полмесяца оба покинули Конго - вернулись домой по окончанию контракта.
    Наши незагорелые тела привлекают местных девиц, поняв, что появились потенциальные клиенты, они небольшими группками стали располагаться на песке вблизи от нас, бросая призывные взгляды в нашу сторону, шепчась и хихикая. Моя молодёжь особо пока не реагирует на этот интерес со стороны, или делают вид. Мимо проходит пара молоденьких девиц, светло-шоколадного цвета. Одна из них, остановившись рядом с лежащим на спине Мозжевиловым, вдруг поставила ступню ему на грудь и глядя на него, что-то сказала, отчего её подружка аж переломилась от хохота. Невероятно, но при этом наш доблестный инженер от неожиданности онемел, а девица хихикнула, грациозно убрала ногу и пошла дальше.
    - И что это было? – пробормотал он, глядя ей вслед.
    - А это сейчас мимо тебя, возможно, СПИД проплыл. – Сказал один из киевлян. – Вы, мужики, будьте здесь поосторожнее… Потом спрашивать будет не с кого…   
     Я ещё до поездки сюда слышал от штурмана Г.Никитина о командире Ан-32, который работает в Пуэнт-Нуаре, летая в одиночку без остального экипажа. Меня это заинтересовало, и я стал наводить о нём справки, желая познакомиться с такой неординарной личностью. Как-то зашёл в бар неподалёку от отеля, хозяйкой которого была наша бывшая соотечественница, и поинтересовался, где я могу найти русского лётчика по имени Михаил.
     - А что его искать, - ответила она, - вон он, сидит за столиком, пьёт свой виски.
    Я оглянулся,  и действительно, увидел белого мужчину, в одиночестве сидящего за угловым столиком. Подойдя к нему, представился, и он предложил мне сесть за столик. Разговорились, оказалось, что в те далёкие годы он летал в Якутии, на Ан-24. Ну, а я на Чукотке, - сообщил ему о себе. Узнав, что мы прибыли сюда для работы на военном Ан-32, который стоит на базе ВВС, Михаил покачал головой.
    - Ну, вы, мужики, самоубийцы… - Заявил он мне.
    – Почему? – насторожился я.
    – Машина два года простояла, не летая, под местными ливнями и прочими воздействиями на конструкцию. Да её, по-хорошему, нужно бы пропустить через ремонтный завод. Что твой инженер с техником могут проверить? Только провести поверхностный осмотр, не более того. Полгода назад ваш Баканов предложил мне восстановить её, но я сразу же отказался. Я – не самоубийца! - и он ухмыльнулся.
     - Ну, а мы попробуем… - Пробормотал я, зная, что обратной дороги для нас попросту нет.
     - Валяйте… - Михаил поднёс к губам стакан, но тут же поставил на стол и спросил: - Виски выпьешь?
    - Да жарковато что-то…
    - Привыкай… Это Африка, а не Север… - он рассмеялся и допил из стакана.
    - Послушай, Миша… Нельзя ли как-нибудь с тобой слетать, глянуть на местные аэродромы? Что бы быть в курсе их особенностей, когда придёт время.
    - Нет проблем! Как насчёт завтра?
    - Годится! – обрадовался я.
    - Тогда подгребай в аэропорт к семи утра. У тебя есть представительская  карточка?
    - Нам сразу выдали. Парни уже неделю как самолётом занимаются. Поэтому нам сразу выдали этот документ.
    - Ну и ладушки…  Договорились!
    На следующее утро я в семь часов прошёл КП аэропорта. Сидевший на стульчике негр небрежно махнул рукой, мол, проходи. Для него любой белый был кем-то из экипажей самолётов. Тем более в форме с погонами. Здесь базировалось не менее десятка различных авиакомпаний, которые занимались перевозками грузов по воздушному мосту Пуэнт-Нуар – Браззовиль, или как принято короче – Браза, совершали рейсы в соседние африканские страны.
    Стоящий на перроне Ан-32 Михаила я увидел сразу,  рядом с ним стояли другие самолёты: Боинг-727, Ан-24, Ан-26 и не менее с полдесятка небольших «птичек». Левее и правее основного перрона, на стоянках виднелось несколько Ан-12, какой-то для меня неизвестный борт, похожий пузатым фюзеляжем на корову, затем Ми-8, ещё какие-то незнакомые вертолёты с полозьями вместо колёсного шасси. Словом, всё пространство у здания аэровокзала и остальные стоянки были основательно заполнены разнообразными воздушными судами.
    Я подошёл к Ан-32, у которого  стояла изрядная толпа народа, на рампе широкоплечий светловолосый здоровяк что-то вталкивал двум неграм. Те, жестикулируя руками, отвечали ему, кивая в ответ курчавыми головами.
    - Привет! – крикнул я, подходя к рампе. Парень повернулся ко мне и кивнул.
    - Михаил здесь?
    - Ещё не пришёл. Что хотел?
    - Договорились с ним, что возьмёт меня в рейс.
    - Подожди, он вот-вот подойдёт. – Приветливо ответил он. – Да
вот и он! – я повернул голову. И действительно, со стороны аэропорта шёл Михаил.
    Подойдя, он протянул мне руку:
    - Давно ждёшь?
    - Да нет, только что подошёл.
    - Я сейчас… - он зашёл по рампе в самолёт, что-то сказал своему технику, как я понял, и вновь сбежал ко мне. – Ты завтракал?
    - А как же!
    - А я нет. Идём в бар, я хоть кофе выпью.
    Мы поднялись на второй этаж аэропортовского комплекса и сели за столик. В эти ранние часы бар был пуст. Тут же подошёл стюард с  широкой белозубой улыбкой на чёрном лице.
    - Виски выпьешь? – спросил Михаил.
   Я удивлённо уставился на него:
    - Виски? С утра? Перед вылетом?
    Он усмехнулся:
    - С тобой всё ясно… - И повернулся к стюарду: - Жан! Мне, как обычно… Моему другу колу. И сюда полностью… – Он достал из кармана плоскую фляжку и протянул Жану. Тот понимающе осклабился и, взяв посудину, направился к стойке бара.
    Видимо, изумление было так ясно написано на моей физиономии, что Михаил посмотрел на меня с некоторой долей снисходительности. Тут подошёл Жан с подносом, поставил перед ним стакан с виски, дымящую чашку кофе, большой сэндвич и фляжку. Передо мной появился стакан с кока-колой. 
    - Давай за удачный день! – он стукнул своим стаканом о мой и, не спеша, выцедил спиртное из стакана. Затем с наслаждением сделал глоток из чашки. И вонзил зубы в сэндвич…  Посмотрев, как он расправляется с ним, через некоторое время я поинтересовался:
    - Скажи, Миша… - Я кивнул на его пустой стакан, - это, что, у тебя такой ритуал перед вылетом?
    Он некоторое время помолчал, посмотрел в окно, через которое был отлично виден его самолёт, – там вовсю кипела работа по его загрузке. Повернулся ко мне:
    - Знаешь, Влад… Вот я уже шесть лет работаю в этих богом забытых местах. Ни разу не подхватил здесь какой-нибудь заразы. Два года назад у меня умер второй пилот от малярии, мы тогда работали в Кот-Ди-Вуаре. И всё оттого, что он в рот не брал спиртного, хотя был французом. Когда я прилетел в Африку, мне один местный врач сказал: чтобы не заболеть, нужно принимать в день не менее ста грамм спиртного. Тогда всё будет о,кей, чему я и придерживаюсь по сей день. Понял?
    - Как тут не понять… - Я пожал плечами. – Возможно, и прав твой
эскулап. Трудно мне судить, я же в Африке чечако.
    - Вот-вот, слушай таких, как я и дольше проживёшь. Да помни сам и своим парням скажи, что треть населения Конго болеет СПИДом, стало быть прекрасная половина в том числе. Больницы и госпитали переполнены этими больными. Так-то вот…
    - Спасибо за предупреждение… Доведу сегодня же эту информацию до своих архаровцев.
    - Пошли на самолёт. Вон, Жора уже рампу закрывает. – Михаил допил кофе и встал из-за стола…
    - А куда мы сейчас летим? – спросил я его, усаживаясь в правое пилотское сиденье и затягивая привязные ремни.
    - Сейчас на Нкаи, там загрузимся сахаром и на Бразу.
    За этот рейс я понял, что Михаил действительно достиг высокого уровня в своей квалификации, обходясь только помощью борттехника. Он вёл радиообмен с диспетчерами на английском языке, пилотировал самолёт, штурмана у него замещал Джи-Пи-Эс, прибор спутниковой навигации. Двадцать четыре американских спутника висели на стационарных орбитах, выдавая место самолёта с точностью до нескольких метров. Стоило внести данные трассы и аэродрома посадки в этот прибор и навигация рейса обеспечена.  Сидящий  справа вместо второго пилота Георгий убирал и выпускал шасси, закрылки, фары, следил за работой высотной  и остальных систем самолёта и двигателей. Их синхронная работа была отлажена так, что я просто был поражён.
    Заняв эшелон и установив крейсерский режим двигателей, Миша вытащил уже знакомую мне фляжку и сделал пару основательных глотков. Жора сидел между нами с невозмутимом видом, видимо, за всё время совместной работы привык ко всему. Заметив, что я при этом покачал головой, командир ухмыльнулся:
    - Тебе нельзя… Ты у нас сегодня на провозке и должен иметь трезвую голову. – Мне пришлось при этих словах только усмехнуться.
    Мы сели в Нкаи, на аэродроме в нескольких километрах от города, расположенного в самой плодородной провинции Конго. Правительственная армия совместно с ангольцами очистила её от повстанцев в первую очередь. Грунтовая ВПП красно-коричневого цвета, по её обеим сторонам  высились плантации сахарного тростника. Едва смолкли двигатели на стоянке, как самолёт окружили люди с различными ёмкостями в руках. Вышедший наружу Георгий стал сливать керосин из крыльевых баков в эти посудины. На мой молчаливый вопрос Михаил пояснил:
    - Наш маленький гешефт. Хозяин фирмы, бельгиец, прижимистый мужик, лишнего бакса не заплатит. Вот мы и добираем продажей керосина местному населению. Двести-триста литров  из баков для нас сущая ерунда, а в кармане за месяц набегает кругленькая сумма. И люди довольны и мы…
    - А если бельгиец узнает про этот ваш гешефт? – спросил я.
    - Откуда? – уставился на меня Михаил. – Разве что ты ему скажешь. – Он усмехнулся. - Шучу… 
    - Кэп! Борт полностью разгружен. Сколько? – поинтересовался протиснувшийся в кабину Георгий.
    - Пассажиры в Бразу есть?
    - Полтора десятка…
    Командир глянул наружу, открыл свою форточку – в пилотскую кабину хлынул горячий воздух:
    - Где-то за тридцать… Жарковато… Грузи девять тонн.
    Георгий моментально исчез. Через полчаса мы запустили двигатели и вырулили на полосу. Почему-то взлетали с обратным курсом. Я недоумённо посмотрел на командира:
    - Не понял!? Почему не с тем? Ведь на Бразу после взлёта остаётся немного довернуть.
    - С тем курсом опасно. Могут партизаны шмальнуть при взлёте. Недавно вертолёт обстреляли, пилота ранили. Еле дотянул до базы.
    - Надо же… И в самом деле война. – Пробормотал я.
    - Настоящая… Постоянно приходят вести об обстрелах с земли. Так что привыкай… У тебя допуск справа есть? – неожиданно спросил Михаил.
    - Конечно… Какой же я буду без него лётный директор…
    - Тогда взлетай!
    Я недоверчиво глянул на него:
    - Что, можно?      
    -   Давай, давай! Небось руки чешутся?
    - Ещё как!  - я положил руки на штурвал, обжал ногами тормоза. – Управление взял. К взлёту готов!
    -Валяй! – он нажал кнопку передатчика на штурвале и сообщил в эфир, что рейс 345 производит взлёт с Нкаи курсом на Бразу.
    - Закрылки 25, взлётный режим! – скомандовал я, помня, что взлётный вес за тридцать тонн, и за бортом более тридцати градусов, а длина местной полосы две тысячи метров. Жора тут же выпустил закрылки и вывел РУДами взлётный режим. Я плавно отпустил тормоза, самолёт тронулся с места и медленно начал разбег.
    Необычного цвета полоса земли стремительно неслась под нами, между тёмно-зелёными стенами сахарного тростника.
    - 200… 220… 250…  - бубнил по СПУ Михаил. Я начал разгружать переднюю стойку шасси, плавно беря штурвал на себя.
    - 270…  300… -  и тут же машина медленно отошла от полосы.
    - Шасси убрать! – следующая моя команда Жоре, и тут же послышался характерный стук внизу – колёса ушли в ниши. На пульте загорелись три красные лампочку. Высота 120 метров,  я нажимаю кнопку СПУ:
    - Закрылки убрать импульсами! -  последовала ещё одна команда и самолёт, немного просев, продолжил набор высоты.
    Прошло менее часа, и мы заходим на посадку в Браззавиле. Проходим радиомаяк аэродрома, снижаемся с определённым курсом в район стандартного разворота над поймой реки Конго, выполняем его, затем следуем к четвёртому развороту.
    - Видишь впереди светлое пятно? – спрашивает меня Михаил.
    - Вижу…
    - Это местное кладбище, оно прямо в створе полосы на удалении от него около трёх вёрст. Очень даже хороший визуальный ориентир. На прямой держи скорость по прибору не менее 270 с закрылками 15 – машина тяжёлая.
    - Хорошо, - кивнул я. Действительно, самолёт шёл к ВПП, как утюг. Перед торцом полосы, метров за сто, Жора по моей команде поставил двигателям режим малого газа и я осторожно и плавно притёр машину к ВПП…
    Я во все глаза смотрел на здание столичного аэровокзала, закопчённое, посечённое осколками и пулями, с многочисленными дырами и проломами.
    - Полмесяца назад повстанцы предприняли попытку захватить аэропорт, тем самым отрезать столицу от снабжения.  Они пришли из джунглей, из-за вон тех холмов. – Михаил махнул рукой в сторону ВПП. – Бои шли жестокие… Спасли положение ангольцы, перебросив сюда несколько установок залпового огня «Град». После короткого огневого налёта оставшиеся в живых повстанцы уползли в джунгли. Но боевые самолёты, что стояли на стоянке ВВС пострадали основательно, их покорёжили, бросая гранаты в пилотские кабины. Да и само здание, сам видишь, в каком состоянии… Но бар работает в обычном режиме. Пойдём, перекусим…
    И действительно, в средине корпуса аэровокзала, часть которого оказалась слегка повреждённой, разместились некоторые службы, в том числе зал ожидания и работал бар. Мы заказали сэндвичи из багета с беконом и зеленью, кофе. Михаил заговорщицки мне подмигнул и… достал ту самую фляжку, кинул несколько слов стюарду. Тот понимающе кивнул и вскоре вернулся с полной фляжкой и бокалом виски со льдом. Наш капитан выцедил спиртное и вонзил зубы в сэндвич. «Да-а, - подумал я, - а ведь ты, дружок, в паре шагов от алкоголизма, если уже не там…». Позже, выяснилась одна подробность относительно Михаила и Георгия. Оказывается, они были в числе тех лётчиков, которых засадили в местную тюрьму, когда ангольцы вторглись в Конго, дабы перекрыть канал поставок для сепаратистов «Унита» в восточных провинциях Анголы. Вот парни и попали под раздачу. Когда мы с Володей Чигириным попали в гости к Михаилу, он рассказал про нравы в местной тюрьме, про потасовки с местными заключёнными. Просидели они несколько месяцев, и вышли оттуда благодаря российскому премьеру Е. Примакову, который замолвил за них слово перед президентом Конго и тот помиловал парней.
     Нас переселили на виллу, в городском районе Чимбамба, неподалёку от офиса компании. Рядом с нами соседнюю виллу занимал экипаж самолёта Ан-24 из Беларуси, напротив заселились парни с Ан-12, с которыми мы прилетели из Шаржи. Быт наш постепенно налаживался, вилла оказалась вполне приемлемой для проживания. Большой холл, три спальные комнаты, отдельная часть холла – столовая, кухня, ванная с туалетом. В холле стоял телевизор, спутниковая антенна позволяла принимать первый российский канал.  Я поселился в одной комнате с бортмехаником Володей по негласной договорённости, в комнату с отдельным входом вселились оба Андрея: второй пилот и штурман. Инженер и техник заняли третью комнату. Кровати были оборудованы противомоскитными сетками, перед сном мы обрабатывали комнату аэрозолем от кровососов. Москит отличается от комара тем, что не извещает о себе писком. Подкрадывается молча и впивается в тело, таким вот образом может обеспечить человека малярией.
     Сами покупали продукты и сами готовили. Основными поварами добровольно стали штурман и техник Таныгин. Иногда готовил что-то своё инженер, даже я время от времени становился к плите. Вечером, за ужином выпивали пиво или джин с тоником, который являлся естественным противомалярийным средством. А когда вдруг наступал чей-то день рождения или к нам приходили в гости соседи-белорусы, или парни с виллы напротив, то на стол выставлялись бутылки виски, рома или нашей русской водки, которую можно было приобрести в местном супермаркете. Словом, набор продуктов был обширен, мы время от времени посещали местную рыбацкую гавань, покупая по утрам у рыбаков свежую рыбу. Что же касается овощей и фруктов, то неподалёку от виллы был небольшой базар, где всё можно было приобрести по дешёвке.   Пока шёл ремонт самолёта, свободного времени было в избытке. Ходили на дикий пляж, потом узнали про комплекс отдыха на берегу океана. Вечером к вашим услугам бары, ночные клубы. Словом, при наличии денег досуг был обеспечен. И когда мы поселились на виллу, наши ловеласы пустились во все тяжкие, таская на виллу местных жриц любви. Да не тех, что можно снять в ночном клубе, а с улицы, они в разы дешевле. Как-то утром я встал и направился в туалет. Внезапно из комнаты инженерно-технической силы выскочили с весёлым визгом две «чернушки» - так мы прозвали местных девиц, перед моим носом закрыли дверь
и не выходили оттуда более получаса. Моему терпению пришёл конец и я сказал этой нашей братии, что если они не станут выпроваживать своих пассий до шести часов утра, то я вообще запрещу таскать сюда девиц. Выступил с эдаким вызовом Мозжевилов, заявив, что он у себя дома и будет делать так, как захочет. Пришлось ему напомнить, что он здесь проживает не один, если хочет, может снять отдельно квартиру. А я со своей стороны пообещал ему, что оговорю этот вопрос с Бакановым. Скрипя зубами от бессилия, наш инженер был вынужден принять мои требования и на некоторое время накал противоречия спал. Но на время… Что же касается выпивки, то я неоднократно замечал, как по утрам второй пилот являлся на завтрак с мутными глазами и пил только холодную воду. Было видно, что вечерами он шлялся по местным барам, ибо в этом районе города их было предостаточно. Я не стал ему напоминать о прежнем разговоре в отеле, рассчитывая, что начнётся настоящая работа и ему просто не будет возможности заниматься гульками.

 

               С экипажем на авиабазе ВВС в Пуэнт-Нуаре. Конго. Африка.

     И вот наступил день, когда Мозжевилов объявил, что самолёт готов к полётам. На следующий день нами был выполнен контрольно-испытательный полёт после ремонтных работ на теперь уже нашем Ан-32.  На высоте шесть тысяч метров мы проверили работу двигателей на всевозможных режимах, радиоэлектронное оборудование и другие системы самолёта. Особых отклонений не было выявлено, машина была готова к полётам. Руководство фирмы решило отметить это событие и пригласило нас в один из ресторанов города. Все служащие фирмы,  в том числе главный инженер из Шаржи, который участвовал в полёте, руководство базы ВВС, пара представителей городской администрации и наш экипаж в полном составе.
    Вино и водка в ассортименте, ром и текила, блюда французской кухни, лангусты и крабы, всевозможные овощи и фрукты, соки, кола и мороженное – фирма  расстаралась основательно, поняв, что теперь эта машина начнёт давать неплохую прибыль. Произносились многочисленные тосты и вскоре малый зал, где происходило торжество, стало напоминать растревоженный улей…
    А через день настали трудовые будни. Пришлось в основном работать на военных. Переброска оружия, боеприпасов, различного военного снаряжения, продуктов питания, горючее в бочках. Сегодня мы везём снаряжение для боевых частей, которые ведут боевые действия против повстанцев неподалёку от столицы, завтра выполняем рейс для переброски солдат в Нкаи. Основная наша работа на Министерство обороны, а для заданий фирмы остаются дни, когда  военные предоставляют нам отдых.. Мы снова и снова перебрасываем боеприпасы и солдат в столицу, часто оставаясь там на ночлег. Нас поселяют в небольшой отель расположенный рядом с набережной реки. Здесь ширина реки Конго более трёх километров, на том берегу видны здания столицы Заира города Киншаса. Когда не было войны, связь между столицами осуществлялось по мосту, теперь же он не работает, потому что был взорван в нескольких местах отступающих по нему в Заир боевых частей прежнего режима. Теперь только смельчаки на своих лодках переправляют пассажиров через реку на свой страх и риск. На самом берегу стоит местный небоскрёб под  тридцать этажей, напоминающий собой гигантский початок кукурузы. До войны в нём находились государственные учреждения, в первых трёх этажах располагались отель, рестораны, бары. Белого цвета высоченный корпус, виденный издалека, был как бы олицетворением государства Конго. Теперь же он представлял собой закопчённый цилиндр, посечённый осколками, проломами от ракет и снарядов тяжёлого оружия,  смотрящий на окружающий мир пустыми глазницами многочисленных окон.
    - Это был последний очаг сопротивления нашим войскам, - Заметил полковник Макс, прилетевший с нами в столицу для каких-то дел с командующим ВВС, когда я, задрав голову, рассматривал здание. – Бои в столице шли более месяца, пока мы с ангольцами не вышибли их отсюда. Наверху сидели их снайперы и корректировщики огня, много жертв было на их совести. Когда же здание захватили наши солдаты, то оставшихся в живых в плен не брали, сбрасывали живьём вниз. – С каким-то ожесточением сказал он напоследок.   
    - Но это же так жестоко… - тихо сказал я, глядя на его сумеречное лицо. Он медленно качнул головой:
    - Кептэн, гражданские войны самые жестокие… Здесь воюют не с внешним врагом, а со своими же жителями страны. Я читал историю вашей страны и знаю, что в начале века у вас тоже шла гражданская война. И не сомневаюсь, что и тогда люди дрались между собой с особой жестокостью. Таков мир и не нам его переделать… - С какой-то обречённостью сказал он…       
   Выпадает день, когда нет заявки от военных и мы работаем на фирму. Нужно перебросить десять тонн сахара из Нкаи в Бразу. С попутным грузом до центра этой провинции идём сверх облаков. Штурман сообщает, что согласно ДжиПиЭс пора приступать к снижению и передаёт эту информацию в эфир.  До верхней кромки облаков остаётся совсем немного, как вдруг из облачности выскакивает два стремительных силуэта чуть левее нашего курса и проносятся под нами, сверкнув на солнце остеклением фонарей кабин. Произошло это так быстро, что я подумал, а не померещилось ли мне. Но сомнения развеял штурман, завопив:
    - Командир! Они, что, с ума посходили!? Молча чешут навстречу,
даже не считают нужным сообщать о себе. Мы же чуть-чуть не «поцеловались» с ними!
    - Чуть-чуть не считается… - Попытался я утихомирить своего разъярённого  навигатора. – Похоже, что это «крокодилы», боевые вертолёты Ми-24.
    - Откуда они здесь взялись? 
    - Несколько дней назад командир авиабазы полковник Филипп говорил, что должна прибыть пара боевых вертолётов. Наверное, это они и есть.
    - Да уж… - пробурчал штурман, остывая. – Это не значит, что они должны соблюдать радиомолчание.
    - Согласен с тобой. Вот встретимся с ними на земле и выясним. 
    -Ну, теперь партизанам туго придётся, эта «сладкая» парочка» шороху наведёт в местных джунглях. – Хихикнул штурман.
    - Почему «сладкая парочка»? – удивился я.
    - Так он имеет в виду рекламу про «Твикс», - встрял в разговор бортмеханик Володя.
    Так с лёгкой руки нашего штурмана к этим «крокодилам» в будущим и прилипла эта кличка. А через несколько дней, собираясь к себе на виллу после полёта, мы увидели, как сюда, на перрон авиабазы ВВС сели эти самые штурмовые вертолёты Ми-24 и тогда-то и познакомились с их экипажами.
   По негласным нашим законам гостеприимства мы пригласили парней к себе на виллу Там-то и выяснилось, что они подписали контракт с Министерством обороны на полгода для выполнения задач по боевой поддержки  частей конголезской армии против повстанцев. И в самом деле, появление этих вертолётов  в корне изменило соотношение сил. Повстанцы стали нести ощутимые потери, армейские части с боями освобождали всё новые районы от партизан.
    Особенно запомнился один из эпизодов их боевой работы. Армейская разведка выяснила, что в одном из населённых пунктов

 

    С «ангелами смерти» - экипажем боевого вертолёта Ми-24.

вскоре состоится совещание командиров повстанческих отрядов с конкретной целью улучшить координацию действий против правительственных войск. В совещании должны были принимать участие западные советники, в основном американцы и французы.  Командование армии решило не упустить такой момент и нанести удар по ним этими вертолётами. И вот, когда в том населённом пункте вовсю шло совещание, неожиданно над селением появилась эта самая «сладкая парочка», сходу начав штурмовку. В течении пары десятков минут они «утюжили» эту точку НУРС*ами и пулемётно-пушечным огнём. Результаты этого налёта были ужасными. Через день французские СМИ сообщили о том, что при штурмовке  погибли основные командные кадры повстанцев, которых вместе с мирными жителями оказалось несколько сот человек. Кроме этого   было сожжено чуть ли не сотня машин. Сожжённые хижины, убитые жители, селение перестало существовать. Силы повстанцев оказались основательно подорванными и через пару лет их сопротивление сошло на нет и в Конго воцарился мир. Такой вот ценой…
    Через пару дней после этого события мы остались на ночёвку в Бразе и встретились с парнями в шикарном по местным меркам
       -----------------------------------------   
     *НУРС – неуправляемый реактивный снаряд. (Авт.)


отеле, где они жили. Вот тогда-то они нам и рассказали об этом эпизоде. Меня поразил тот факт, что они  при этом, совершенно без всяких особых эмоций, повествовали об этом кошмарном эпизоде, как об обыденной работе.
    - Послушай, Алексей, - спросил я командира одного из этих «крокодилов», - а то, что при этом гибнут ни в чём не повинные мирные жители, тебя и других парней это не волнует?
    Тот некоторое время помолчал, потом усмехнулся и лаконично ответил:
                - A la guerre, comme, a la guerre. – Он посмотрел на моё явно
          недоумённое выражение лица. - На войне, как на войне. Если 
          думать об этом, то не имеет смысла браться за такую работу,   
          может крышу снести. Так-то вот, Влад…
    Возразить мне было нечем, мужики выполняли свою работу, на которую подписались за приличные деньги. Подвыпив, Алексей мне рассказал, как он со своим экипажем впервые попал в Африку, вот уже шесть лет они воюют в разных странах на чёрном континенте. Этот его рассказ потом и стал сюжетом для очередного моего романа «Ангелы смерти», но это будет значительно позже.
    С появлением этих вертолётов возросла нагрузка и на нас, ибо теперь приходилось обеспечивать снабжение «крокодилов» Ми-24 боеприпасами: НУРСами, пушечными снарядами, патронами для пулемётов, перебрасывая эту загрузку на аэродромы и посадочные площадки поближе к местам боевых действий.
    Как-то пришлось везти командующего вооружёнными силами
         Конго   и   группу   высших   офицеров   армии    в  Долизи,   городок, 
         который несколько дней назад был освобождён от повстанцев.
              Этот   город   и  район,  расположенный   в  горной  долине  здесь            
         зовётся   местной  Швейцарией. В  колониальное время французы и 
         племенная  знать наслаждались этим  микроклиматом, где не было
         зноя, ветер с  Атлантике приносил  сюда влажный воздух по долине
         реки.  Да  и  расположение  этого  живописного  городка  среди 
         местной  флоры  привлекало   представителей  власть   имущих  для 
         приятного  отдыха.
             Во время полёта генерал пришёл в пилотскую кабину. Оказалось, 
         что он  неплохо  говорит на русском языке, в своё время заканчивал 
         Академию  Генерального  штаба  в  Москве. Так он посоветовал нам 
         как  можно  быстрее   произвести   посадку  в  Долизи,  не  затягивая
         заход  и  не  приближаясь  к  окрестным горам, потому что с них нас
         могут  обстрелять.  Я  поблагодарил его за эту информацию, а когда
мы стали снижаться, я вспомнил про опыт наших лётчиков при полётах в Кабул, где они выработали способ захода на посадку по крутой спирали. Там они боялись американских «Стингеров»* в руках моджахедов, здесь же такого оружия у повстанцев не было, но из крупнокалиберных пулемётов они могли обстрелять, а это  тоже грозит серьёзной опасностью.
    Мы снизились в долину, вышли над аэродромом на шестьсот метров. И действительно, вокруг высились горы, на которых могли находиться дозоры повстанцев, поэтому, затянув РУДы, мы по крутой спирали стали снижаться в сторону торца ВПП. Выпустив
шасси и закрылки, я выполнил крутой разворот и… вот она полоса. Секунды… и колёса коснулись грунтовой ВПП. Полоса оказалась сгорбом, после него пошла с небольшим возвышением, что оказалось очень кстати для торможения. Освободив  полосу, зарулили на перрон и выключили двигатели. Самолёт встречала довольно большая толпа,  в основном военные. Генерал, выйдя из самолёта, поблагодарил экипаж, сказав, что он будет  ждать нашего прилёта через три дня. С чем и откланялся…  Мы же во все глаза  смотрели вокруг. Видно, что бои здесь шли нешуточные, здание    аэропорта  с  наглядными  разрушениями,  закопчённый фасад с отметинами от пуль и осколков, вышка КДП с дырами в стенах.
    Едва солдаты разгрузили самолёт, как вдруг поднялась беспорядочная стрельба, в стороне послышались глухие разрывы, то ли снарядов, то ли ракет. Из-за здания аэропорта вдруг
выскочила пара бронетранспортёров и, стреляя на ходу из пушек и
пулемётов, помчалась в сторону торца ВПП. К нам подскочил
встревоженный майор, видимо, начальник аэродрома и жестом дал понять, чтобы мы улетали. Посадку желающих отсюда улететь уже закончили, мы быстренько заняли свои места в кабине. Запустив один двигатель, второй решили запустить на рулении. Выполнив «молитву»**, быстро заняли начало ВПП и произвели взлёт с обратным курсом. Чтобы обезопасить себя, я ввёл самолёт сразу в крутой разворот после уборки шасси, занимая курс на Пуэнт-Нуар.
    Покинув с облегчением «гостеприимный» Долизи, набрали эшелон, перевалив горную цепь на малой высоте. Штурман при этом «оптимистично» заметил, что у партизан сейчас был шанс обстрелять нас.
              ----------------------------------------------
*Стингер – американский переносной зенитно-ракетный комплекс
** *"Молитва» - контрольный тест перед этапом полёта(жаргон). (Авт.)

 

                Война – дело нешуточное…
   - Тьфу на тебя и на твой поганый язык!  - с возмущением отреагировал на его замечание наш бортмеханик Чигирин. – А что,
         Авксентьич! - обратился он ко мне, хитро подмигивая.  – Вояки за
такие полёты  должны  нам давать молоко, как за особо вредные для здоровья.
    - Ага, щас! Размечтался… - скривился второй пилот Шашков и вдруг уставился на меня своими водянистыми глазами.
- Командир! Может за такие вот форс-мажорные обстоятельства стоит потребовать повышения оплаты?         
    Я помолчал, обдумывая это предложение. Потом кивнул в знак согласия:
    - Я оговорю этот вопрос с Бакановым. Глядишь, что-то и выгорит…
    Как-то колонель Мдуди, то есть полковник, который курировал
нашу работу, являясь командующим ВВС Конго, срочно вызвал нас в Бразу. По пути в столицу мы подсели в Нкаи, загрузили десять тонн сахара и без проблем прибыли туда. Единственно, что осложнило наш полёт, это пришлось заходить на посадку в условиях пониженной облачности. Но опыт прежних полётов и данные ДжиПиЭс позволили выполнить заход без проблем.
           Колонель  ждал  нас  на стоянке  и сразу  же обрисовал нам задачу 
        предстоящего рейса. Суть состояла в том, что несколько дней назад 
        правительственные  войска  выбили  повстанцев  из  города      
        Имфондо,  расположенный на самом севере Конго, по ту сторону
экватора, столицы северной провинции на реке Убанги. На другом берегу уже другое государство – Заир. Нужно срочно перебросить туда группу военных и гражданских лиц, которые должны будут налаживать нормальную жизнь в освобождённом городе. Кроме этих пассажиров нужно загрузить самолёт продовольствием, в котором нуждается население.
    - Какая есть информация об аэродроме? - спросил я полковника.   
    - Командир батальона, который выбил партизан из городка, сообщил только одно, что полоса  в результате боёв не пострадала.
    - Это всё? – разочарованно посмотрел я на него.
    - Да, больше никакой информации нет. – развёл тот руками. – Вы
          сделаете большое дело, выполнив этот рейс. Ну, сами понимаете, 
          как это важно сейчас.
    - Конечно, господин колонель, мы сделаем всё возможное. Пусть срочно начинают загружать самолёт.
    Я рассказал своим парням о предстоящим полёте, штурману поставил задачу ввести данные об аэродроме Имфондо в ДжиПиЭс и проконсультироваться о погоде на севере Конго. Бортмеханику – залить топливные баки полностью, рассчитывать на дозаправку в Имфондо не приходилось. Второй пилот и борттехник пошли контролировать загрузку.
    - Не более восьми тонн! – крикнул я им вслед, помня о трёх десятков пассажиров…
    Пошёл второй час полёта… Мы идём над сплошным зелёным ковром экваториальных джунглей. Изредка  мелькнёт внизу светлая нитка речки или блюдце озера. Ни тебе населённых пунктов, ни дорог, всё скрыто бескрайним покрывалом леса. Я невольно поёжился, глядя на проплывающие внизу джунгли. И словно прочитав мои мысли, штурман Перетяжко озвучил:
    - Да-а-а,  ежели загреметь вниз, то тебя никогда в этих джунглях никто не найдёт.
    Второй пилот Шашков подхватил эту тему:
    - Это и к бабке не ходи… А представляете, мужики, что там твориться, в этих самых джунглях?
    - И что? – поинтересовался штурман.
    - А то… - второй пилот сделал паузу. Нужно сказать, что парень он был довольно эрудированный и нередко ставил в тупик своими высказываниями других парней. – Солнце почти не видно из-за плотной кроны деревьев. В воздухе тучи разнообразных кровососов, которые набрасываются на любое живое существо. Множество ядовитых змей, среди которых знаменитая чёрная мамба, или «пятиминутка».
    - А почему «пятиминутка»? – перебил его лекцию Володя Чигирин.
    Шашков, недовольный, что его прервали, снисходительно ответил, повернувшись к нему:
    - А потому, наш доблестный бортмеханик, если она укусит и у тебя нет с собой противоядия, то через пять минут ласты склеишь…
    - Да ты что? – удивлённо вытаращился на него Владимир.
    - Вот тебе и что… - Скривился в довольной ухмылке Шашков. – Это ещё не всё… Есть змеюка посерьёзнее, боа – местный удав, который достигает до полутора десятка метров длиной.
    - Да ладно… - недоверчиво глянул на него бортмеханик.
    - Представь себе… Стоит только пересечь ему дорогу, как он молниеносным броском обхватывает жертву кольцами своего тела и начинает сжимать, словно тисками, ломая рёбра или ещё что. Затем не спеша приступает к трапезе. У него своеобразная конструкция челюстей, которая позволяет заглатывать целиком крупную добычу. Например, солидного поросёнка, даже может целиком  и человека.
    - Ну и ну… - только и вымолвил поражённый Чигирин, вероятно представив, как удав заглатывает именно его.
    - Здесь, естественно, водятся пантеры, поджидающие свою жертву, лёжа на сучьях деревьев, леопарды, здоровенные пауки-птицеловы со своими  сетями  между  деревьями, нить  которой  порвать  не  под силу даже человеку. – Продолжил свою лекцию Шашков. – А ещё…
    - Хватит нагонять страху! – прервал я его, глянув на часы. – Штурман!  Ну и где этот Имфондо? По твоим расчётам мы должны сейчас быть над ним.
    - Командир! Так это был предварительный расчёт. – Стал оправдываться Перетяжко. – Вон, на ДжиПиЭсе путевая  на сорок км меньше. Ветер на высоте не тот, что синоптик сообщил.
    - Так почему ты молчишь? – недовольно заметил я. – Ты же у нас
навигатор, посему должен тут же сообщать об изменениях в расчёте.
    - Так я слово вставить не мог, наш коу-пайлот* забил эфир своими  страстями. Кстати, по расчёту пора приступать к снижению, до Имфондо осталось сто двадцать вёрст.
    - Хорошо… Давай «молитву» перед снижением.
    Минут через десять Шашков сообщил, что видит полосу. Я глянул
-----------------------------------------------
*коу-пайлот – второй пилот на англ. языке. (Авт.)


вперёд, и действительно, серая полоска ВПП пересекала зелёный ковёр джунглей. Правее её виднелась серебристая ленточка реки.
    Мы снизились до трёхсот метров по РВ, пройдя над полосой и осмотрев её, и оказались над городком, лежащим на берегу реки. Уже на посадочной прямой обнаружилось, что прямо перед торцом полосы растут молодые деревья. Пришлось сначала пройти над их верхушками, а потом ставить двигателям режим «малого» газа, чтобы уменьшить перелёт после торца. Энергично беря штурвал на себя, я плавно опустил наш «дракон» на полосу.  Ещё на пробеге мы обратили внимание, что на полосах безопасности растут деревца, а из стыков бетонных плит полосы торчат пучки травы и
какие-то кустики. Да и чего было ожидать, если аэродром уже два года не эксплуатировался, находясь под контролем повстанцев.
    Освободив полосу, по рулёжной дорожке подкатили к перрону и выключили двигатели. Стояла мёртвая тишина, в обозримом пространстве ни души и только обшарпанный, обугленный, с дырами от снарядов и следами пуль и осколков, на нас равнодушно взирал корпус аэропорта.
    - Не понял! – завопил штурман. – А где ковровая дорожка, оркестр и прочие атрибуты, с которыми должны встречать нас, как
первый экипаж, вновь открывающий воздушное сообщение, а?
    - Закатай губу, болтун! – встрял Шашков. – Может тебе ещё и блюдо с хлебом-солью должны преподнести местные красотки?
    - А что, я не против! – ухмыльнулся штурман.
    Из-под крыла появились наши пассажиры, озираясь по сторонам.
Послышался гул моторов, из-за здания аэропорта выполз грузовик с тентом над кузовом, из которого повыскакивало с десяток людей в униформе. Рассыпавшись в цепь, они вскинули автоматы, беря на прицел наших пассажиров и самолёт.
    - Вот тебе и дорожка с оркестром… - Пробормотал Володя.
    - И блюдо с хлебом-солью. – Подхватил Шашков.
    Армейский камуфлированный джип вывернулся из-за грузовика, остановился напротив кучки пассажиров. Вылезший из джипа
военный в кепи вскинул руку и что-то крикнул. От группы махнул рукой один из наших пассажиров  и пошёл к джипу. Они тут же обменялись рукопожатием, пассажиры зашумели, солдаты опустили оружие.
    - Разобрались, наконец-то… - Со вздохом облегчения сказал наш бортмеханик Володя, приводя в порядок арматуру кабины.
    Мы вышли наружу и подошли к группе встречающих. Военный, с майорской звездой на погонах, улыбнулся и протянул мне руку,  отрекомендовавшись комендантом города. Что же касается мер предосторожности при встрече, то оказалось, что на это были веские основания. Оказывается, не далее чем вчера, на аэродром сел небольшой самолёт, вышло несколько человек, подложили под топливные баки взрывчатку и взорвали их. И тут же улетели курсом на Заир. Вот тут-то мы и обратили внимание на закопчённые и повреждённые баки, стоящие у кромки джунглей. Разгрузившись, мы собрались вылетать, но подошедший колонель, старший среди прилетевших, сообщил, что нужно перебросить в Бразу оружие, которое повстанцы реквизировали у интернированных солдат-дезертиров заирской армии, бежавших в Конго. Неожиданное для повстанцев наступление правительственных войск на Имфондо не дало им возможность его уничтожить. И вот теперь нужно будет его переправить в столицу. Нам пришлось остаться на ночёвку в этом городке. Комендант сообщил, что нас разместят в местной гостинице, у самолёта будет выставлена охрана, а с утра оружие доставят на аэродром и загрузят в самолёт. Ничего не оставалось делать, как ехать в город. Дорога шла по джунглям, затем вдоль живописного берега пограничной реки Убанги. Городом Имфондо можно было назвать с большой натяжкой, ибо состоял из улиц с типичными африканскими хижинами. Были здания европейского типа, но незначительное количество административного характера,
 

        За спиной экваториальные джунгли… Аэропорт Имфондо – север Конго.

как почта, банк, французский госпиталь, больница китайской медицины, пара школ и отель, в которой нас и поселили. Отужинали мы в местном баре на первом этаже блюдами местной кухни. Подали нам жаркое из косули, как объяснил хозяин бара, на гарнир был подан отварной маниок. Это разновидность корнеплода, его очищают, перемалывают в муку и готовят в разных видах. Серого цвета, в виде каши, на вкус что-то пресное. Словом – на любителя. Тут от лица экипажа выступил штурман и пояснил, что парни предлагают распить бутылку джина  в целях профилактики. Я подумал и согласился, ибо какая тут вода и что можно подхватить в этих местах – одному богу известно.
    Забегая вперёд, могу сказать, что местные болячки не обошли нас стороной. Как-то штурман сказал, что у него болит затылок, на это же пожаловались оба наших технаря. Я сообщил Баканову и тот предложил нам съездить во французский госпиталь и сдать тест на малярию. Там-то и выяснилось, что эта троица заболела. Пришлось купить в аптеке южно-африканское лекарство, на тот момент самое эффективное, но и самое дорогое средство от этой болезни, все расходы с лечением фирма взяла на себя. Лечение оказалось результативным и наши больные в конечном итоге выздоровели без опасных для себя последствий. Нужно сказать, что местное население в основном умирает здесь от СПИДа и малярии. Процент смертности просто ужасен, правительство страны не в состоянии обеспечить заболевших эффективными медикаментами из-за своей экономической слабости в условиях гражданской войны.
    После ужина мы с Владимиром решили подышать свежим, после
дневного зноя, воздухом. Отель стоял в десятке метров от реки. На том берегу была отмель, на которой виднелись какие-то обрубки.
    - Смотри-ка, сколько там дров валяется… - заметил Володя, глядя на тот берег. Я посмотрел туда и захохотал.
    - Ты чего ржёшь? – уставился он на меня.
    - Ты посмотри! Твои дрова решили дальше плыть… - Несколько  «брёвен» сползали с отмели в воду.
    - Так это что же, крокодилы что ли?.. – почему-то шёпотом спросил он, глядя, как крокодилы, высунув часть головы из воды, медленно пересекают довольно широкую здесь реку.
    - А кто же ещё… Они самые…  - кивнул я.
    - Пошли-ка отсюда, - заявил он, подозрительно глядя на заросли  на этом берегу, - а то вылезет сюда этот товарищ, да ногу оттяпает…
    В комнате не было  кондиционера, под противомоскитной сеткой было жарко. Покрутившись, весь в поту, я решил выйти на свежий воздух. Встал и Владимир, он так же не мог заснуть. Мы вышли из отеля и услышали чей-то громкий голос. За углом находилась плетённая из прутьев веранда со столиками. За одним из них сидел второй пилот Шашков. В свете керосиновой лампы я увидел на столе перед ним полупустую бутылку джина и осоловело таращившегося на него одного из наших пассажиров, как мне сказали поутру, сотрудника местных спецслужб. Шашков что-то громко пытался ему втолковать,  мешая русские и английские слова. Меня затрясло… Завтра с утра нужно будет вылетать, а этот паршивец надирается здесь, чтобы завтра еле ноги таскать по самолёту.
    - Ты что творишь? – еле сдерживаясь, спросил я, глядя на пьяного
второго пилота. – Завтра лететь, а ты, как последний алкаш… - я взял со стола бутылку и выкинул её из веранды в кусты. Шашков   «поймал» меня в орбиту своего мутного взгляда и, еле ворочая языком, пробормотал:
   - … моя бутылка… Ты кто такой, а? – икнул он, приподнимаясь из-за стола и тараща на меня свои пустые глаза. Гэт аут… - он махнул рукой. – Пшёл … отсюда…
    - Ах ты, сопляк! -  я сжал кулак и вскинул руку.
    - Влад… Влад! – перехватил её Владимир. -  Не марай руки об это дерьмо… Он же завтра перед тобой хвостом будет стучать, что бы ты всё забыл.
    Я опустил руку, досадливо плюнул и вышел из веранды, понимая, что с пьянью разбираться сейчас бесполезно…
    Рано утром мы были на аэродроме. Комендант города с солдатами и грузчиками из местного племени начал загрузку. Мы
впервые видели столько разнообразного оружия. Безоткатные орудия, миномёты разных калибров, базуки, противотанковые гранатомёты; крупнокалиберные пулемёты ДШК китайского производства, пулемёты чешские, бельгийские, наши РПК; автоматы разных систем, китайские лицензионные АК-47, английские «стены», американские М-16, израильские УЗИ, снайперские винтовки, разнообразные мины, гранаты в ящиках, цинки с патронами…  Определить вес всего этого груза было просто невозможно. Приходилось надеется только на мощь нашего «дракона». И он не подвел… Только при взлёте, увидев, что самолёт не сможет преодолеть выросшие за эти годы деревья прямо по курсу, пришлось на малой высоте завалить крен и проскочить между двумя мощными баобабами. стоящими  левее курса взлёта.
    За всё время полёта из Имфондо до Бразы, а потом из столицы до базы в Пуэнт-Нуаре Шашков не проронил ни слова, и на стоянке, когда я вышел из самолёта, он подошёл ко мне:
    - Командир… Я приношу извинение за вчерашнее. Больше такого не повторится… - Сказал он, избегая смотреть на меня.
    - Мы с тобой не раз говорили об этом. – Я глядел на своего второго пилота, с которым планировал отлетать здесь с ним полную программу полётов с левого пилотского сиденья для дальнейшего ввода его в строй в качестве командира воздушного судна и до меня не доходило, как люди с такой лёгкостью перечёркивают своё будущее. А он знал о моих планах, как-то  перед отлётом из Шаржи, я намекнул ему. Когда же он начал пьянствовать ещё в отеле, а потом я увидел, как часто возвращается он ночами на виллу в подпитии, понял, что рюмка для этого человека гораздо важнее и бросил строить свои планы относительно его. Возможно, я поступил неправильно, может, стоило ему намекнуть о возможности стать командиром, а он, проникнувшись этим, изменит своё отношение? Как знать…
    - Ты же обещал, что прекратишь танцевать вальс с бутылкой? Было это?
   - Было… - пробормотал он, всё так же не глядя на меня.
    - Мало того, ты вчера стал хамить мне, который тебе в отцы годится, своему командиру. Видать, тебя ещё в Аэрофлоте поняли, твой гонор и пристрастия, оттого ты даже на Ан-2 не стал командиром. И что мне прикажешь делать с тобой? Попросить Баканова, чтобы он отправил тебя домой? Да проще некуда… А я возьму на правое сиденье майора Андре Куколо, он точно не пьёт и мечтает о полётах с нами.
    - Командир! Не гони… - Он впервые посмотрел на меня какими-то потухшими глазами. – У меня семья, двое ребятишек дома… Эти деньги мой единственный заработок. Позволь доработать контракт…
    - Так что же ты пропиваешь эти деньги, которые нужны твоим детям? – гневно спросил я. Он опустил голову.  Его напоминание о детях, которых он оставил в Тюмени, как-то остудило меня. Почему дети должны страдать? – подумалось мне.
    - Значит так… - решил я, - ещё раз ты позволишь себе что-то подобное… Надеюсь, ты меня понял!
    - Спасибо, командир… - прошелестело за моей спиной. Я же пошёл к автобусу, соображая, правильно я поступил, или нет… 
   Тут я должен сделать небольшое отступление от своего планового повествования и вернутся к тому времени, когда мы прибыли в Конго. Вместе с нами в Ан-12 находился молодой мужик, чернявый, с небольшой бородкой. Мы особо-то и не обратили на него внимания, да и он не проявлял к нам интереса. Выяснилось всё в Пуэнт-Нуаре, когда нас поселили в отель. Оказалось, что этот товарищ ни много, ни мало как двоюродный брат главы фирмы Бахмутова. Звали его Егор, первое время он присматривался к работе, которую выполнял этот филиал фирмы, наблюдая за тем, как ведёт дела Баканов. Через какое-то время он наголо сбрил волосы на голове и с отросшей бородкой и усами стал походить  на кавказца, отчего какой-то остряк из лётчиков фирмы прозвал его «абреком». Кличка моментально прилипла к нему… Ещё через месяц появился на фирме племянник Бахмутова, двадцатилетний парень с наивным румяным лицом по имени Иван. Через какое-то время стало ясно, что абрек прибыл сюда с одной целью, не просто контролировать работу Игоря Баканова, а тихой сапой постепенно его вытеснить из этого филиала фирмы. Стал вмешиваться в дела Игоря с заказчиками, перенацеливать экипажи, не ставя его в известность, создавая неразбериху, как бы показывая, кто здесь главный. Естественно, Баканову, который создал этот филиал в одиночку и несколько лет руководил им, это не понравилось и для разъяснения ситуации он полетел в Москву, к Бахмутову. Оказывается, они вместе работали военными переводчиками в Афгане и как-то Игорь спас жизнь своему коллеге, вытащив его из под обстрела, тяжелораненого в лицо и с большой потерей крови. В лихие девяностые им пришла в голову идея создать авиакомпанию, которая будет работать в странах третьего мира. Они купили за бесценок первый Ан-12, который был списан, набрали экипаж, зарегистрировали компанию в Ирландии. Так появилась на свет авиакомпания «Хеллиер Интернейшенл»… Забегая вперёд, скажу, что в конечном итоге «абрек» с Иваном стали руководить филиалом фирмы. По-человечески было жаль Игоря, с ним работалось легко. Ну, а человеческая благодарность, получается, имеет свои границы, даже если дело касалось платы за жизнь – родственные связи оказались сильнее… Так вот, этот «абрек» оказался довольно оригинальным руководителем. Как-то заявился он к нам на виллу, мы, естественно, накрыли стол, как-никак начальство, да и у нас русских так принято. После третьего бокала виски его основательно развезло. И вот этот наш начальник, тыча пальцем в каждого второго из нас вдруг заявляет, что увольняет всех. Ты… ты… и ты… Завтра с утра ко мне с заявлениями об увольнении. Мы переглянулись, не зная, то ли смеяться, то ли плакать. Я позвонил в офис, трубку снял Игорь и, услышав о чудачестве этого горе-начальника, хмыкнул и сказал, что сейчас приедет и заберёт его. А на будущее не наливайте ему больше одного стакана пива, у него сразу проявляется эдакий пунктик всех увольнять, посоветовал нам Баканов, увозя осоловевшего Егора. В чём мы убеждались потом  неоднократно. Как-то отмечали день рождения бортрадиста с Ан-12  на вилле напротив нашей. В разгар веселья появился «абрек» с Иваном. Через час, выпив, он исхитрился «уволить» всех находившихся здесь гостей, в придачу с хозяевами.    
    Жизнь наша полна неожиданностей и не всегда они приносят радость и удовлетворение. Мы готовились к рейсу в Бразу, с тем, чтобы оттуда выполнить какой-то таинственный рейс в Имфондо для военных. Вдруг к нашему «дракону» подрулил «фиат» нашей фирмы и оттуда выскочил Баканов. Он зашёл в кабину, где мы уже готовились к полёту, и я обратил внимание на его осунувшееся лицо.
    - Я с вами в столицу… - сказал он и вдруг сморщился, словно от зубной боли .
    - Что-то случилось, Игорь Александрович? – спросил я, осознав, что мы сейчас услышим что-то нехорошее.
    - Наш Ан-24 разбился на взлёте в Бразе. – Тихо произнёс он.
    Мы ошеломленно уставились на него.
    - Что? Белорусы? Наши соседи? – с горечью спросил я.
    - Нет. Те, что базировались в столице… - Игорь провёл рукой по лицу, словно убирая с него паутину.
    - Подробности есть? Кто-то живой остался? – уставился я на него с надеждой, а вдруг кому-то повезло.
    - По телефону передали, что командир успел сообщить об отказе одного двигателя. При ударе взорвались баки… Выживших нет…
    Уже по прилёту в Бразу мы узнали, что парни взяли на борт вместо сорока восьми, по количеству кресел, шестьдесят пассажиров. Его величество «закон подлости»…  При таком перегрузе происходит отказ одного двигателя на взлёте, когда пилоты ограничены высотой, скоростью и дефицитом времени. Самолёт Ан-24 согласно РЛЭ* может лететь на одном двигателе с нормальной загрузкой. Но это только теоретически, а учитывая техническое состояние машины, на которой летали парни, она могла бы лететь, но только без груза. Списанную в своё время, её «подшаманили» и отправили в Африку с экипажем, который был готов   летать хоть на ступе, лишь бы была работа и платили какие-
---------------------------------------------
*РЛЭ – руководство по лётной эксплуатации с-та.(Авт.)
         то деньги, с горечью подумал я. И вот финал… Вместо денег в семьи
         придут гробы…
    Весь маршрут до Имфондо мы прошли почти в молчании, ограничиваясь короткими фразами, находясь под тяжким давлением от гибели наших соотечественников. Местный «чекист», неплохо говоривший по-русски, прояснил нам о таинственности, с
которой был обставлен наш рейс. Оказывается, мы везли в город губернатора этой провинции, которую недавно освободили от повстанцев. После посадки в аэропорту нам запретили покидать самолёт и мы были вынуждены наблюдать за торжеством встречи губернатора из самолёта. Церемония была впечатляющей: на перроне выстроены части местного гарнизона, военный оркестр, ковровая дорожка, трибуна с микрофоном, довольно большая
толпа жителей стояла вдоль забора. Гремел оркестр, исполняя гимн республики, офицеры строевым шагом рапортовали губернатору, салютуя шпагами, затем маршем мимо импровизированной трибуны прошли подразделения войск, приветствуя губернатора. Под занавес группа жителей города преподнесла ему цветы. Словом, всё как везде…  Володя Чигирин сумел снять часть церемонии через форточку пилотской кабины на любительскую видеокамеру, которую прихватил из дома.
    Нам пришлось вновь заночевать в Имфондо, чтобы на следующий день перебросить в столицу новобранцев, прошедших
военную подготовку в местном Центре вооружённых сил. Опять тот же отель, ужин в баре… Неожиданностью для нас стало приглашение губернатора посетить вечером его резиденцию. Ну, когда ещё попадёшь на приём к африканскому губернатору? И вот на трёх машинах в сопровождении охраны мы прибыли на место.
    Большой особняк за высоким забором с колючей проволокой и охраной, просторный холл. Встретил нас хозяин, познакомил с женой. Оказался он довольно простым в общении, живо интересовался нашей работе, расспрашивал о России. Мы в свою очередь расспросили его о его провинции, чем занимаются здесь жители, какие есть промышленные предприятия, природные богатства.  Переводчиком при этом стал технический директор филиала фирмы Тимоти, прилетевшего с нами. Как выяснилось, у него здесь жили какие-то родственники. Общительный парень, с ним у нас сразу сложились дружеские отношения. Он неплохо объяснился на русском языке, в своё время пять лет учился в Белоруссии. Насчёт уровня знаний, что он получил там, сказать ничего не могу, а вот ненормативной русской лексикой он овладел неплохо.
    Провели мы у губернатора несколько часов, Володя Чигирин с разрешения хозяина немного поснимал на видеокамеру и я теперь, когда вдруг нахлынут воспоминания о том периоде своей жизни, с удовольствием смотрю эти записи.
    Утром мы взяли на борт сто восемь солдат, столько составлял штатный  состав   роты   конголезской   армии на тот момент  вместе со всем командным составом. Это своего рода наш личный рекорд по такой загрузке, я имею в виду  количество пассажиров, никогда раньше не приходилось брать на борт столько. Осознавая всю сложность и даже опасность при взлёте, я исходил из того опыта, что уже был у нас на то время. Расчёт был прост: сто восемь человек по восемьдесят килограмм каждый, это международный осреднённый вес пассажира, плюс снаряжённый автомат и личные вещи солдата составляют вместе не более девяносто килограмм. Итого получается не более десяти тонн, мы взлетали и с большей загрузкой. Сегодня мы взлетаем рано, когда ещё не так жарко, да и мощь двух двигателей «дракона» составляет более десяти тысяч лошадиных сил.
    Но всегда при таких вот вариантах всплывает в памяти катастрофа Ан-32 в январе 1996 года при взлёте в Киншассе. Тогда российский экипаж вместо вылета ранним утром по независящим от них обстоятельствам вынужден был взлетать в полдень, когда температура воздуха перевалила за тридцать пять градусов. На разбеге, поздно поняв, что не смогут взлететь, они прекратили взлёт, приступили к торможению, включив реверс тяги, самолёт выкатился за пределы полосы и протаранил городской рынок, который был расположен на территории аэропорта. Погибло почти триста человек, почти столько же получили ранения и увечья. Толпа чуть не линчевала лётчиков, их спасли своевременные действия местной полиции. Был суд, пилотов посадили на два с половиной года. Расследование комиссии не привело к конкретным причинам катастрофы, сведя всё к совокупности нескольких факторов. Но красной нитью проходил сильный перегруз самолёта. Не представилось  возможным точно определить загрузку, потому что, воспользовавшись при этом суматохой, жители растащили продукты, которые и составляли основной груз Ан-32. Поэтому в расследовании комиссии взлётный вес колеблется от тридцати одной до тридцати четырёх тонн, при предельного для этого типа двадцать семь тонн.
      По моим подсчётам получалось, что взлётный вес нашего «дракона» был немного более тридцати  тонн, что для нас стало

 

    С техническим директором авиакомпании – Тимоти.

почти обыденным делом. Посему, без всякого для себя напряжения, как только груз был распределён в салоне, запустили двигатели и через пять минут, выполнив все необходимые действия перед взлётом, я плавно отвёл самолёт от бетона ВПП Имфондо…
    При всех наших трудовых буднях на благо Министерства обороны
и фирмы изредка выпадали выходные дни. Я уже писал о нашем укладе жизни на вилле, о некоторых пристрастиях членов экипажа, которым они предавались с  азартом. Однажды чуть не подрались меж собой техник Таныгин и инженер Мозживилов, проживавшие в одной комнате. На выходной инженер приволок на ночь очередную «чернушку». Поутру техник стал выговаривать этому «казанове» своё недовольство тем обстоятельством, что в эту ночь совершенно не выспался из-за шума от такого соседства. На что  тот ответил, мол, мог бы уйти в холл на диван. Слово за слово и в ход чуть не пошли кулаки. Пришлось вмешаться, почти разнимать этих петухов русского разлива…
    В один прекрасный день повстанцы взорвали несколько опор ЛЭП  от гидростанции к городу, и мы остались без электроэнергии. Для современного быта это катастрофа. Фирма пообещала привести для нас генераторы из столицы в ближайшее время. Прошло пару дней, но вопрос оставался открытым. Я постоянно напоминал об этом Баканову, тот лично слетал в Бразу, что бы решить этот вопрос и оказалось, что генераторов в столице нет, за ними полетел борт в ЮАР. Придя к нам на виллу, Игорь объяснил эти обстоятельства парням, слушающие его с недовольными лицами, и попросил немного потерпеть, войти, так сказать, в сложившиеся обстоятельства…
    … Я проснулся от каких-то звуков, доносящихся из холла. Бу-бу-бу, бу-бу-бу….  Понял, что кто-то там разговаривает. Посмотрел на часы – далеко за полночь…  Надел шорты и вышел в холл… Картина, написанная маслом: за столом, освещённым большим фонарём, сидят полуголые обитатели виллы. На столе пустая бутылка джина, вторая опорожнена наполовину, несколько бутылок пива… Увидев меня, парни смолкли. Я подошёл к столу, посмотрел на парней, кто-то отвёл глаза, кто-то посмотрел на меня вызывающе. Естественно, это был Шашков, рядом с ним ухмылялся полупьяный штурман. Техник Таныгин засуетился:
    - Авксентьич, садись с нами… - и потянулся было за пустым стаканом. Это уже было слишком. Я посмотрел на Мозжевилова, тот отвёл глаза.
    - Мужики, вы что, совсем охренели? – я демонстративно постучал по часам. – Нам в шесть вставать. Осталось спать совсем ничего…
    Какое-то время все молчали. Потом штурман, скривив губы в пьяной ухмылке, нагло заявил:
    - А мы с утра никуда не летим. Хватит. Пока не будет генератор – с виллы ни ногой…
    - А что это ты за всех говоришь? – холодно спросил я, хотя внутри у меня всё кипело. – Всё так же думают? – я вновь глянул на инженера, подспудно чувствуя, что всё это идёт от него. Он едва заметно ухмыльнулся и безразлично пожал плечами.
    - Так парни совсем измаялись, командир… Ни пожрать сготовить, ни на горшок сходить, приходиться уже по кустам шастать. – Заявил Таныгин.
    - Всё правильно! – Шашков, прищурив глаза, допил пиво и со стуком поставил стакан на стол. – Нечего идти на поводу у этого    
Баканова. Пусть генератор хоть из-под земли достаёт…
    - А ты что скажешь, Володя? – обратился я к бортмеханику. Тот суетливо задвигал руками по столу:
    - А что тут скажешь… Влад, парни правы… Не дело это, жить в таких условиях. – Скороговоркой ответил он, не глядя на меня.
    Ему одному разрешалось в экипаже называть меня по имени, был он на десять лет моложе меня, остальные по возрасту мне годились в сыновья. Это я сейчас отметил для сведенья читателю.
    - Командир! Я бы на твоём месте… - Я не выдержал и прервал пустые разглагольствования инженера:
    - Вот когда будешь на моём месте… Впрочем,  Мозжевилов, ты никогда не будешь на моём месте. – Я посмотрел на других:
    - Мне приходиться только сожалеть, что вы спасовали перед первыми трудностями, а ещё русские лётчики! С утра мы должны были выполнить рейс для военных. Думаю, что отказ от рейса всем нам боком обойдётся, да и в деньгах потеряем… Эх, вы… - Я махнул рукой и ушёл в спальню. До утра я так и не заснул, с горечью осознавая, что сделал большую ошибку, собрав тот же экипаж, который ещё в Грузии проявлял себя не лучшим образом. А заводилой во всём я считал инженера. Была у него такая подленькая черта: заварить смуту, стравить кого-нибудь меж собой, а самому остаться в стороне. И в этот раз я был уверен, что заводилой всего этого был именно он… Остальные просто куклы… Сам он не представлял собой ничего выдающегося, особых талантов за ним не числилось. Был он ленив, из пристрастий можно было отметить несколько: женщины, пиво, сон… В своё время он перешёл из АТБ аэропорта Рощино по единственной причине: там нужно было «пахать», а в нашей авиакомпании особо потеть не приходилось. Так вот и получилось, что к нашему берегу время от времени прибивало то г…, то щепку…
    Наутро я понял, что бесполезно взывать к их рассудку, что с ними, толком не отдохнувшими, лететь небезопасно. Я вышел во двор виллы, прихватив с собой «Мотороллу» для связи. Набрав номер офиса и услышав голос Баканова, договорился с ним о срочной встрече. Вернулся в дом, там уже шевелился народ, слоняясь по холлу, словно сонные мухи.
    - Внимание! – возвестил я. – В связи со сложившейся обстановкой я еду в офис. Кто-то из вас должен поехать со мной, объяснить там свои требования. Кто поедет? - В ответ – молчание…
    - Хорошо… - Кивнул я. – Собирайся, Мозжевилов…
    - А почему я? – недовольно протянул он.
    - У тебя язык неплохо подвешен… Ты же у нас один с «верхним» образованием, тебе и флаг в руки! – со злорадством объяснил я.
    В офисе я прояснил Баканову ситуацию со срывом рейса со всеми «картинками» и кивнул на инженера:
    - Вот главный вдохновитель смуты. Притом, исподтишка… Есть у него такая вот страстишка: взбулгачить народ, а самому в кусты…
    Мозжевилов прищурился:
    - Зря ты так, командир… Я – как все… И нечего на меня всех собак вешать…
    Баканов внимательно посмотрел на инженера, на его злобное выражение лица. Удивлённо качнул головой:
    - Ты тут мне зубами не скрипи… Я всяких видал! Ещё раз узнаю, что людей баламутишь – моментом покинешь Африку. Притом за свой счёт! Уяснил?
    Я смотрел на Мозжевилова и думал, вот есть же такая категория людей на свете и имя им – провокатор!
    Вёл он себя после разговора в офисе тише воды, ниже травы, и только иногда я ловил на себе его глубоко спрятанный внутри злобный взгляд, мол, я ничего не забыл. И я так же молча ему отвечал: «плевать я на тебя хотел, засранец…». Думал я, что открытых столкновений после этого разговора у нас больше не будет до конца работы. Только говорят: человек полагает, а бог располагает… Так и у нас… Иногда мне в голову заползали, как бы это сказать, нехорошие о нём мысли. А разве не может он от ненависти ко мне, что-нибудь сделать с матчастью? Он инженер, что ему стоит устроить дефект, который в полёте проявит себя так, что мало не покажется и конечным итогом может произойти пожар двигателя или заклинит управление. Грамотный специалист знает слабые места в любой машине, тем более инженер. А что?  Сделает своё чёрное дело и уйдёт на виллу, потому что подошла его очередь дежурить на кухне. Последнее время мы практиковали такое: инженер и техник вместе готовили самолёт к вылету, потом один возвращался домой. Сплошь и рядом в голову лезли мысли о таких вот случаях, когда люди, дабы свести с кем-то счёты, шли на любой поступок, лишь бы был конечный результат. Конечно, Мозжевилов не был последним негодяем, но эта его подлая натура могла толкнуть на любое немыслимое для нормального человека действо. И я  невольно  следил за  ним, когда они  с  Таныгиным на  пару готовили «дракон» к вылету. Хотя… Если бы он что-то хотел сделать, то сделал бы, так что вся эта слежка за ним было делом бесперспективным…            
    И всё же позже, в Тюмени, он попытался хоть немного, но укусить меня. Когда я решил оформить пенсию, то по положению должен был перевестись с лётной должности на наземную работу. Вот было такое дурацкое правило… Когда этот наш директор Малышев, вернее уже её внешний управляющий, вызвал инженера в кабинет и сказал, что нужно подписать заявление на перевод Грабузова в техники, тот нагло заявил, что не будет ничего подписывать. На вопрос: почему? Ответ был таков: А не хочу! – и вышел.
    - Ты же директор, а он твой подчинённый! – возмутился я.
    - А что я ему сделаю? – уставился он на меня. – Договаривайся с ним сам… - Проблеял он и уткнулся в какую-то бумагу. Я посмотрел на этого горе-начальника:
    - Ладно… Поговорим в другом месте! – и хлопнул  дверью. Не медля, направился в кабинет заместителя директора объединения Алексеева, который курировал нашу авиакомпанию. Нужно отдать должное, мужик он был прост в общении и всегда внимательно вникал в наши проблемы.
   Принял он меня приветливо, поинтересовался моими делами, а когда я объяснил о позиции Мозжевилова и бездействии Малышева, возмутился. И сказал секретарше, чтобы та срочно вызвала их к нему. Когда те вошли в кабинет, он подозвал к себе инженера и пододвинул к нему моё заявление:
    - Подписывай!
    Когда тот открыл было рот, замдиректора его осёк:
    - Я сказал – подписывай! Или тебе уши прочистить? – и тяжёлым взглядом проводил его до двери. Затем повернулся к Малышеву:
    - Что же ты, директор?! Не можешь поставить хама на место? – на что тот скривился и ничего не ответил…   
           Вскоре, после  катастрофы  Ан-24  в  Бразе,  произошёл опасный   
случай с Михаилом.  После взлёта  отсюда, с базового аэродрома,-  они направлялись в Нкаи, - у них задымил один из двигателей. Выключив его, они применили противопожарную систему и на одном двигателе, выполнив заход, произвели посадку здесь же, на нашем аэродроме. Уже на земле выяснилось, что система сработала частично и, загорись двигатель на эшелоне, последствия могли быть гораздо трагичнее. Потом Жора говорил, что Михаил не просыхал трое суток, обмывая их счастливый исход. Да что говорить, пожар двигателя на самолёте одно из опаснейших происшествий в воздухе. Если не удастся его потушить, то остаётся одно – как можно быстрее произвести вынужденную посадку, в противном случае может отгореть крыло. А это конец… Да и при выполнении такой посадки в этих условиях расчёт прост: пятьдесят на пятьдесят, что всё кончится благополучно. Или же нет…  Мы, конечно, так же были рады, что старухе с косой не обломилось на этот раз, и парни с достоинством вышли из тяжёлой ситуации, оставшись живыми…
    Работаем в основном на вояк.  Организация работы у них не из
лучших, а проще сказать – отвратительная. Солдаты при загрузки-разгрузки самолёта двигаются словно сонные мухи. Офицер при этом старается подгонять, да только от этого мало толка. Бывает так, что рейс запланирован с утра. Ждём загрузки час, второй… Полдень, а груза нет. После обеда, ближе к вечеру, начинается аврал. Загрузили, но  уже вылет в один конец, не хватает времени вернутся, ибо все посадочные площадки и аэродромы не оборудованы для полётов в тёмное время суток, кроме столицы и Пуэнт-Нуара. Рейс переносится на завтра. Надоедает такая вот канитель, иду к нашим боссам, чтобы они подействовали на вояк. Со своей стороны встречаюсь с командиром базы ВВС колонелем Филиппом Чикая.   
     Выкладываю ему свои претензии, он смотрит на меня своими тёмными глазами, вздыхает и обещает принять меры. Понимаю, что всё так и останется, несмотря на его клятвенные заверения, при этом он просит, что бы я не говорил о проблемах с командующим ВВС Мдуди. Как говорит Филипп, ему осталось два года до выхода в отставку, не хотелось бы уходить раньше времени, а то ещё могут понизить в должности. Что делать, я ему обещаю не поднимать этот
 

   Авиабаза ВВС В Пуэнт-Нуаре. С командиром авиабазы полковником Чикая у
МиГ-15 на вечной стоянке.
вопрос выше. Мужик он нормальный, работается с ним и другими
офицерами базы без трений. Майор Куму, капитаны Густав и Гастон, почти всегда один из них летают с нами в качестве сопровождающих. Я настоял на этом после одного случая, когда в начале нашей работы на аэродроме Нкаи группа солдат, то ли пьяных, то ли обкуренных, угрожали нам оружием, требуя, что бы мы взяли их на борт в Пуэнт-Нуар. Видя, что дело принимает совсем уже опасный оборот и кто знает, чем это может закончится для нас, я согласился взять их на борт. При посадке мы забрали у них оружие, с воздуха сообщили через диспетчера аэропорта на базу о сложившейся ситуации. После заруливания на стоянку, нас встретил военный патруль. Дебоширов засунули в фургон и увезли в тюрьму, как мне сказал колонель Филипп. С тех пор в рейсе нас всегда сопровождает один из офицеров.
    Наш «дракон» не обходят вниманием некоторые местные службы здесь, в Пуэнт-Нуаре и в столицы. Как-то пришёл один из службы движения, отрекомендовался инспектором, и стал у нас                требовать чуть ли не пилотские удостоверения, документы на груз, и, вдобавок, решил проконтролировать загрузку. Бывший с нами Тимоти шепнул нам, что этот тип хочет просто-напросто сорвать с нас деньги. Видимо, он знал, что мы по возможности берём с собой «зайцев», которые толпятся всегда у нашего самолёта. Дело в том, что пассажирский билет до Бразы стоит тридцать тысяч франков, а мы с них брали по двадцать. Им дешевле, и мы на этом имели дополнительный  заработок. На этом  зарабатывали  и  работники
из службы перевозок, которые и взымали плату с «зайцев», имея свои десять процентов с суммы. Словом, и овцы целы и волки сыты.
    Этот маленький бизнес устраивал всех. Вот этот, так называемый «инспектор», и решил поиметь с нас свою долю. Действовал он нахрапом, я понял, что это он хочет провернуть по собственной инициативе и послал его… нет, не подальше, как мне очень бы хотелось, а к командиру авиабазы колонелю Чикая, ибо рейс был по линии Министерства обороны. Услышав это, «инспектор» тут же слинял. Второй случай произошёл в столице. Мы привезли кучу боеприпасов, при разгрузке к нам подошли трое: один негр и два мулата. Отрекомендовались инспекторами  из «Анако», это лётная инспекция Конго. Они стали требовать сертификат лётной годности на наш «дракон» и наши свидетельства лётчиков. Я им ответил, что эти документы предъявлять не собираюсь, со всеми вопросами, касающимися нас и воздушного судна, пусть обращаются к командующему ВВС или Министру обороны. Инспектора очень даже удивились моему ответу и тут, как по мановению волшебной палочки, появился джип колонеля Мдуди. Бывают же такие вот совпадения… Вникнув в эту ситуацию, командующий ВВС  на наших глазах так отчихвостил это «Анако», заявив, что в будущем чтобы они и близко не подходили к этому самолёту. Этим всё и закончилось… Больше никогда и никто нас не беспокоил по поводу каких-либо проверок. Не обошлись мы без внимания и со стороны нашей родной российской федеральной авиационной службы. Как-
то пришёл я в офис за зарплатой экипажу, а там наш главный босс,
Бахмутов, изрядно подшафе, сообщил, что экипажем самолёта Ан-32, который работает на местное Министерство обороны, интересовался представитель этой ФАС господин Хижняк. Особенно он почему-то  интересовался командиром.
    - И что он хотел выяснить? – спросил я, не понимая, чем это могла заинтересовать того моя персона.
    - Ну, кто ты такой, откуда появился здесь, где раньше работал и всё-всё-всё…
    - И что же вы ему сообщили?
    Бахмутов икнул:
    - А ничего…
    - То есть как? Совсем ничего?
    - А зачем какому-то ФАС что-то знать о моих лётчиках? Мы этому российскому ведомству не подчиняемся. Так что пошли они куда подальше…
    - И чем же всё это кончилось?
    - А я его напоил, сунул в карман тысячу баксов, и  Тимоти отвёз его в отель. Наутро он улетел. Единственное, что он узнал о тебе – твоё имя, Влад… - и Бахмутов, весьма довольный собой, затрясся от хохота…
    Нашему «дракону» не более полтора десятка лет от роду и, тем не менее, он начинает выдавать неисправности. В одном из полётов обнаружилось повышение вибрации правого двигателя, величина её дошла до 3,5 единиц, довольно настораживающий фактор. Вечером инженер и техник вернулись с аэродрома и сообщили, что возможно нашли причину возникновения вибрации.
На следующий день внимательно следим за показаниями прибора, уровень вибрации немного выше нормы, в какой-то момент она достигла 1,5 единицы, затем снова снизилась. Что-то неладно с этим двигателем…  Будем внимательно смотреть за показаниями.
Начались проблемы с топливом, срываются рейсы, а стало быть и наши заработки. Керосин и прочее горючее завозится в Конго  танкерами из бывшей метрополии – Франции. Чуть задержка с приходом танкера и как следствие воздушный мост Пуэнт-Нуар – Браза начинает давать сбои. Бывает так, что все авиакомпании на приколе – нет топлива, а мы летаем, потому что у Министерства обороны есть «заначка». И  тогда у нашего самолёта на стоянке творится бог  знает что, ибо до Бразы можно улететь только с нами. А это на стоянке базы ВВС, что было бы при этом на гражданском перроне, можно было только догадываться…  Как помнится, эта проблема с керосином проявлялась потом довольно часто, почему-то особенно во второй половине нашего пребывания здесь.
    Вскоре обнаружилась ещё одна неприятность – у второго пилота проявилась трещина на лобовом стекле. Попытались найти для замены стекло в Бразе с неисправных Ан-24 или Ан-26 – они все идентичны и подходят для нашего «дракона», но ничего там не нашли. Зато командующий ВВС разрешил снять для нас стекло из стоящего здесь рядом с нами Ан-24, который был изрядно повреждён во время боёв при освобождении авиабазы ВВС.  Наши «шурики» при содействии основного экипажа смогла заменить стекло за два дня. При работе инженера угораздило уронить инструмент в подпольное пространство пилотской кабины. А что ещё было от него ожидать: днём работа на самолёте, ночью кувыркается с очередной «чернушкой», поневоле руки затрясутся. С грехом пополам стекло заменили, проверили в полёте – как будто держит…   
    Через месяц после возникновения вибрации на правом двигателе, которая так и не вошла полностью в норму, добавилась ещё одна напасть. Этот прежний плавающий дефект так и не исчез: то норма, то вибрация вновь повысится на небольшое значение. Мозжевилов устранить этот дефект так и не смог, хотя и консультировался с другими специалистами. Так вот, появилась течь керосина в правой мотогондоле. До этого замечали капли керосина там же, но течи не было и как бы внимания на это не заостряли. А тут керосин прямо полился … Провозились несколько часов, вроде бы топливо перестало подтекать.
    Похоже,  вооружённые силы готовят наступательную операцию по деблокированию железной дороги. Это видно по увеличению количества рейсов по переброске воинских подразделений, оружия, боеприпасов и снаряжения в районы, прилегающие к «железке». Грузят нас до придела, нужен глаз да глаз за вояками, того и гляди насуют так, что мама не горюй! Так однажды и произошло… Ящики без маркировки, лебёдка на самолёте могла как-то ориентировать нас о весе, но вышла из строя. Пришлось принимать груз на глаз. И вот результат - на взлёте еле отошли от полосы с её последних плит…  В очередной раз мысленно поблагодарил тех, кто создал этот самолёт. Больше мы такого ляпсуса постарались не допускать.
    Ещё одна проблема: после посадки в Бразе обнаружили утечку жидкости из гидросистемы левого двигателя. Похоже, нужно менять трубопровод. Пришлось оставить «дракона» на стоянке в столицу, а самим улететь первым бортом домой. Тут подвернулись ребята на Як-42, с которыми и вернулись в Пуэнт-Нуар. На другой
день техники устранили неисправность и вечером мы перегнали
самолёт к себе на базу. Но наши злоключения не закончились, через день та же проблема, при возвращении на базу вновь течь из гидросистемы, да такая, что еле хватило давления выпустить шасси и закрылки при заходе на посадку. Спросил Таныгина, который после заруливания на стоянку сразу полез в мотогондолу:
    - Александр! Как же вы устраняли этот дефект, если течь вновь возобновилась?
    Техник виновато отвёл глаза, смущённо хмыкнул:
    - Да тут такая оказия вышла, Авксентьич… - он смолк и отвёл глаза в сторону.
    - Какая оказия? Чего ты мямлишь? – не сдержался я.
    - Так… это самое… - Он виновато посмотрел на меня. – Забыли законтрить гайку. От вибрации она ослабла, ну и … - развёл руками Таныгин.
    - Хороши работнички, нечего сказать!  Где Мозжевилов?
    Техник пожал плечами:
    - Да вроде в туалет пошёл…   Вон он идёт…  - Я повернулся. По тропинке, что вела среди кустов к аэровокзалу, трусил инженер, держа в руках бутылки с пивом. Подождав, когда он подойдёт, я спросил его, еле сдерживая гнев:
    - Пивком пробавляемся, вместо того, чтобы качественно устранять дефект!
    - Так жарко же… - Процедил он, сузив глаза.
    - Что ж ты, инженер, так безответственно относишься к работе?  А если бы вся жидкость вытекла? – я смотрел на этого человека и уже в который раз корил себя, что взял его к себе в экипаж.
    - Так на этот случай есть аварийная система! – скривив ехидно губы, как бы напомнил он мне.
    - Ты видел, что в ней давление вполовину от нормы? – процедил я, боясь, что сорвусь.
    Мозжевилов ухмыльнулся, демонстративно открыл бутылку и жадно стал пить. Оторвался от горлышка, посмотрел с вызовом на меня:
    - Послушай, что ты от меня хочешь? Чтобы я стал каяться?
    - Плевать я не хотел на твоё раскаяние! – я посмотрел ему в глаза, блеклые как у снулой рыбы. – Выполняй свои обязанности, как следует. И чтобы завтра перед вылетом давление в обеих гидросистемах была в норме. Иначе…
    - Иначе что? – заиграл он желваками на щеках.
    - Иначе сообщу руководству, что ты саботируешь работу на самолёте. Вот и делай теперь выводы. – Я усмехнулся, заметив в его глазах растерянность, и направился в штаб авиабазы… Это была последняя размолвка у меня с ним здесь, в Конго.
    Мы продолжаем летать в интересах Министерства обороны. Те же аэродромы и посадочные площадки…. Бои идут в зоне железной дороги, правительственные войска теснят повстанцев, освобождая населённые пункты, расположенные на основной автодороге Пуэнт-Нуар – Браззавиль. Перелом в боевых действиях наступил, когда позиции боевиков стали подвергаться штурмовке с воздуха боевыми вертолётами Ми-24. Для них мы постоянно перебрасываем НУРСы для подвесных контейнеров, снаряды для пушек и патроны для крупнокалиберных пулемётов. Основная же загрузка это оружие, боеприпасы, военное снаряжение и личный состав воинских подразделений, которые мы и таскаем в зоны боевых действий. Из центра подготовки в Имфондо набиваем до отказа грузовой салон солдатами, прошедших боевую подготовку и перебрасываем их в столицу. Организация армейских грузоперевозок по-прежнему оставляет желать лучшего. Но я уже махнул рукой на все эти проблемы и поступаю мудро: будь, что будет… Тем более, что сюда должны скоро прилететь наши сменщики, экипаж Н.Шевченко. С ним второй пилот И.Пономарёв, штурман Г.Никитин, бортмеханик С.Лосев и двое техников - А.Шильман и В. Фёдоров.
    В свободное от полётов время стараемся побольше времени проводить у океана, на «sport bich», платная зона отдыха. Заплатил четыре мульки, так зовут здесь тысячу франков, и гуляй, Вася… Тут бассейн с голубой водой, шезлонги, ресторан, бар, душ, чтобы смыть соль после купанья в океане, он тут под боком. Вот и ходим туда, как на работу, понимая, что вряд ли в будущем будет у нас такая вот возможность наслаждаться всей этой прелестью. Во всяком случае, не всем… 
    Прилетели наши сменщики… Через пару дней отметили день рожденья второго пилота из нового экипажа Игоря Пономарёва. Парням приглянулся «камышовый» ресторанчик неподалёку от виллы, где разместило их начальство. Вот и просидели до поздней ночи, вспоминая и отвечая на вопросы вновь прибывших…
    В первый полёт по «деревням» и в столицу я посадил на левое сиденье Николая Шевченко, чтобы он ознакомился с местными аэродромами и их особенностями. Через несколько дней мы выполнили свой последний рейс в Бразу и на этом закончились наши трудовые будни в Африке. Потом были сборы домой, и тут «подоспел» мой день рожденья. Хотел было «зажать» это событие, но парни не позволили, начав поздравлять с утра. Организовали всё у себя на вилле, гостей оказалось более чем… Оба наших экипажа, соседи-белорусы, экипаж «икса». От компании приехал поздравить Иван, хотя я приглашал прилетевшего Бахмутова, Баканова и «абрека». Не пришли, да и бог с ними, а то ещё «абрек» выпив, всех бы уволил с работы, ибо такая вот идея фикс засело в его сознании
 

                На платной базе отдыха на берегу океана.

довольно прочно. Подарок от компании – статуэтка охотника из слоновой кости с копьями в руках, стоит теперь в комнате в числе других вещей из той самой таинственной Африки. Стоит посмотреть на них и вновь перед глазами текут воспоминания о той частицы жизни, которую мы прожили там, где плещет океан, проплывают под крылом твоего самолёта бескрайние просторы тропических джунглей, а тебе машут руками и улыбаются глаза на чёрных и коричневых лицах… лицах детей природы…
    А ещё через пару дней мы сидим в креслах самолёта Ан-24. Наши соседи также закончили работу по контракту и теперь улетают к себе домой в г.Гомель, что в Беларуси. По договорённости с нашими боссами мы улетаем с ними, экономя тем самым расходы компании на билетах для нас. Провожал нас Игорь Баканов, дабы при вылете нас не потрошила местная таможня на предмет наличия валюты. Ибо здесь существует указ правительства, запрещающий вывоз долларов из страны. Смешно… и не очень. Тем не менее, приходиться компании принимать вот такие превентивные меры, дав, естественно, таможне «на лапу». Её величество коррупция…
    Летим по Западной Африке,  через Бенин, Нигер, Алжир, Тунис. Внизу сначала слева океан, потом джунгли, саванна…. Проплывают под крылом страны, реки, знаменитая пустыня Сахара. Начинается территория Алжира, пустыню сменяют горы. Вечером посадка в Тунисе, город Сфакс, где нужно пополнить баки керосином. Потом прыжок над Средиземным морем и вот остров Мальта, вся в огнях его столица Валетта. Вновь дозаправка и после короткой передышки наш Ан-24  берёт курс на северо-восток. Внизу темно, под нами Ионическое море, только слева далеко на горизонте светлеют контуры Сицилии и юга Италии.  Через час-полтора полёта  на горизонте вспыхивают искорки огней – впереди береговая черта Греции. Пересекаем её территорию и входим в воздушное пространство Болгарии. Рано утром садимся на аэродроме портового города Бургас на Чёрном море. Вновь дозаправка и последний этап этого перелёта. Слева проплывает береговая черта Болгарии, Румынии… Воздушная трасса идёт над Украиной и через три часа полёта приземляемся в Гомеле. Рейс закончен… Мы благодарим наших коллег-белорусов и прощаемся с ними. У меня в этом городе живёт старший брат Валерий, и я на пару дней решил остаться у него. Когда ещё выдастся такой вот случай… Остальной мой экипаж из аэропорта едет на местный ж.д.вокзал, чтобы на поезде уехать в Москву.
    Через несколько дней и я вернулся в Тюмень. Последний этап моей работы в нашей авиакомпании «СибирьИнтерАвиа» особого интереса не представляет, ибо её руководство в лице последнего директора Малышева своими неграмотными действиями  привели её к предсказуемому банкротству. В 2000 году я оформил пенсию и ушёл на заслуженный отдых…
    Вновь вернуться в Африку, согласно договорённости с И.Бакановым, не получилось. Он был вынужден уйти из компании «Хеллиер Интернейшенл», которую он создал когда-то в паре с Бахмутовым  и который так бессовестно  выкинул за борт человека, спасшему когда-то ему жизнь. До меня доходили сведения, что Игорь решил создать собственную компанию, даже приобрёл самолёт Ан-12, собрал экипаж, но при промежуточной посадке в Чаде самолёт был почему-то  арестован. Что случилось дальше с его владельцем, я больше ничего не слышал.
    Когда я вернулся из Африки, мне не давали покоя мысли о тех наших лётчиках, которые погибли, улетев туда в поисках хоть какого-то заработка. Только за время, которое мы проработали там, в Заире, Анголе и Конго, в которых бушевали гражданские войны, было сбито вооружёнными группировками почти два десятка гражданских самолёта. В основном на них работали лётчики из бывшего Советского Союза, львиную долю которых составляли экипажи из России. Большая часть из них погибла, кто-то пропал без вести, остались в живых единицы. О русских лётчиках там, об их судьбе в России никогда и никто не поднимал вопроса ни в СМИ, ни по официальным каналам. Кому-то повезло, в том числе и нашим экипажам, что вернулись домой живыми. Я посчитал, что мы перед погибшими в долгу и должны хотя бы донести  до россиян весть о тех, кто остался там навсегда. Вот и возникла у меня идея написать о них книгу.
    Два полных года непрерывного, чуть ли не каторжного, труда, бесконечное количество переработок текста… Отчаяние, которое охватывало меня при  очередном вердикте некоторых специалистов, своего рода корифеев литературного жанра, толкала меня на крайние меры – забросить подальше это своё непокорное детище. Но вновь напоминало мне чувство долга перед теми, которые больше никогда не вернутся к своим родным…  И я вновь тянулся к своим записям. Когда же поставил последнюю точку в тексте, пройдя этот тернистый путь, то просто не поверил себе, что всё закончилось. И вот передо мной лежит рукопись романа, который я назвал «За гранью риска», посвящённый нашим российским лётчикам, тем, кто не вернулся из полётов над Африкой. За ним последовал ещё один, о судьбе советского офицера-десантника, пропавшего без вести в Афганистане и вернувшегося на родину через десять лет. Эту историю своего брата рассказал мне в Конго русский лётчик. Потом родилась ещё одна книга. Так и пошло-поехало…
    Живу я теперь в небольшом городке Талица и пишу книги. Чем ещё может заняться бывший лётчик зимними длинными вечерами? Конечно же, писать… Вот и вышли в свет у меня пять романов, сборник повестей и рассказов. К моему сожалению эти книги доступны небольшому кругу читателей ввиду их ограниченного тиража, который издаю на свои пенсионные деньги. Очень сложно, а практически невозможно издать свои произведения солидным тиражом через центральные издательства. Лишь в начале своей литературной деятельности мне удалось издать первые два романа в Москве и Красноярске, да и то в журнальном варианте. Вот и получается, что читают мои произведения лишь родные, друзья, мои бывшие коллеги по лётной работе на Севере и в МАПе. Как правило, часть тиража в количестве трёх десятков экземпляров передаю в районную библиотеку. Кроме этого все книги я выкладываю в Интернет, по адресу: «Проза.ру  Владлен Грабузов». 
    Когда я поставлю последнюю точку в своей последней книги, я не знаю…  Может, я её поставлю прямо сейчас. А может и нет…
                2017 – 2018гг.  г.Талица
               
































                СОДЕРЖАНИЕ

       ОТЕЦ                5

       МАМА                13

       ВАЛЕРИЙ                36

       ГЕРТРУД                51

       СТАНИСЛАВ                60

       ИСПОВЕДЬ  БЫВШЕГО  ЛЁТЧИКА:               

1. ДЕТСТВО                86

2. ШКОЛА                91

         3. Я  -  ЛЁТЧИК                109

         4. СЕВЕР                133

          5. «МАП»                159

          6. ЗА  «БУГРОМ»                178




    












                Уважаемый читатель!
    В книге своих воспоминаний я попытался рассказать о семейных корнях нашей фамилии, начиная с жизни своих родителей. Временной интервал описанный мною о нашей семье, нашем роде, охватывает всего-навсего одно столетие или чуть больше, ибо его прошлое теряется в глубине прошедших веков. Предыдущие поколения не оставили в памяти для своих потомков никаких явных воспоминаний о тех наших родичей, которые из года в год, из века в век, жили простой жизнью  русских людей: валили лес, пахали землю, собирали урожай и растили детей, дабы не прервалась цепочка жизни поколений. Бесспорно, приходилось им в лихолетья брать в руки оружие, чтобы защитить своих родных, свою землю от супостатов, которые во все времена зарились на эти необъятные просторы, богатые многим чем… И вполне возможно, что не один из наших предков сложил свою голову, отдав жизнь за то, чтобы вновь продолжался наш род, не сгинул во мраке веков…
    Вот поэтому и взялся я за этот нелёгкий и сложный труд – малой толики от истории простой ветви русского народа. Хочется думать, что эта книга станет для других отправной точкой по осмыслению своих семейных корней. И когда-нибудь настанет момент истины, заставивший человека задуматься над необходимостью оставить своим потомкам знания о предках, которые своей жизнью продолжили строительство мостика между прошлым и будущим… 

                Бывший профессиональный пилот 1 класса Гражданской   
               авиации, освоивший за время лётной работы семь типов
               самолётов, проведший в небе семнадцать тысяч часов над
               Европой, Азией и Африкой, сын собственных родителей
                Владлен Грабузов

               

       
.