Контакт

Контакт


1.1 Алхимия

Эта тюрьма. Пересечь океан. Знания.

Нож перерезал петлю.

Я пересек океан. Я хочу, чтоб моей тюрьмой стали знания.
 
Тело учителя упало к моим ногам. Белизна кости обожгла взгляд. Материя во мне. Ветер играет истлевшей одеждой, поет мою смерть.

Все они, отдавшие себя искусству (1), все, кто предпочел знанию фактов знание перемен, одержимые метаморфозами. Все, кто умерли в пытках, с клеймом фальшивомонетчика на лице.

Огонь поглощает тело – я вспоминаю, как он учил меня обращать тела металлов (2), возвращать их из камней и расплавов. Блеск Солнца, уходящего в океан, зарождался в тиглях и мутных колбах, ночь за ночью – блеск, приносящий знания. Безмерную радость.

Ветер срывает прах и разносит его над скалой – белые частицы пронизаны светом, и искры слепят меня.

Учитель…

Я смотрю на остовы башен. Эта тюрьма – его. Слухи пересекли океан. Слухи о пещерах под за;мком и об исписанных углем стенах.


1.2 Природа

Крепость врезается в скалу, срастается с ней, переходит в камень. Плоскости изламываются в темные блоки, растения поглощают их... обломки, увитые тягой к свету, обточенные рукой человека. Руины – это то, что лежит между природой и искусством, словно синтез, словно обрушившиеся перекрытия и пустое пространство – это часть чертежа.

Трапеции света зарождаются в бойницах и каждый день прорастают вслед за Солнцем, примыкая к циркуляции времени, покрывая каменный пол геометрией, безвесной, эфемерной, фундаментальной.

Черные лепестки. Я чувствую, как в шершавой ржавчине прутьев вырастают острова и хребты, как воздух просачивается в металл.

Я различаю мерцание в темноте и подношу факел к стене пещеры. Гладкие полосы руды уходят в темноту, красные кристаллы разбивают свет факела на витражи алых бликов. Я улыбаюсь – он умер в благости. Они приковали Антея к земле.

В узком гроте огромные пространства, очищенные ветром, содержат пустоту космоса. Черные узоры углем, истлевшие знания, крошащийся камень.

У него не было ни одной книги, ни одного инструмента, ни капли чернил. Но я вижу прорыв в его исследованиях… словно все это просто костыль… депривация привела его к свободе.

Дрожь проходит по моим рукам, я тянусь за пером, но черные строки останавливают меня. Чернила застывают навечно. Это тоже костыль. Можно передать искусство, но ему нельзя обучиться. Книги сдерживают меня.

Опаленный Меркурием, дракон обрушится на песок и застынет в нем. Единственный язык, обрушится на песок, единственный, сама природа, застынет в ней. Я не нуждаюсь в формулах. Единственный язык для природы – это сама природа.
Я вижу, как оно зарождается. В университетах, в трудах философов, осмеянный, то, что они пытаются выбросить, то для чего у них нет слов, софист, потому что в основе алхимии не лежит математика. Аксиомы Евклида… F, выжженную на мне, должны были выжечь на нем! Я беру основания из природы, но откуда берет их он? Мы сделали то, чего мы не знаем, то, что глубоко человечно, основанием цивилизации.
Формулы откроют только новые формулы, знание логарифмов и графиков – это насмешка над знанием.

Господь, дай мне различить гнозис (3). Знание, ведущее к знанию. Знание в награду за знание.


1.3 Вулкан

Дрожь сводов, меня обдает пылью, острая крошка выплескивается из трещин, царапая мне лицо. Блестящая ртуть сочится из камня, течет сквозь пласты гранита.

Я бегу на поверхность. Спертый воздух пещеры сменил запах моря и крики бегущих к гавани. Я склоняюсь над ручьем перед тем, как подняться к жерлу.

Холод впивается в мою ладонь – я втянут в переплетения энергии, ткань впитывает реку, потоки влаги концентрируются не в дождь, стягиваются мне в руку. Я прижимаю тряпку к лицу.

Септа.

Очищение.

Земля ведет сублимацию – я знаю – превращая металлы в пар, я не ищу золота – я ищу то, что скрыто в золоте. Я вспоминаю, как тяжелый дым извивался зеленым, колебался в последний раз и делился на два потока.

Это то, что внутри металлов. Это то, что внутри плодов. Это то, что внутри материи.

Оно обступает меня, магма выплескивается и заполняет собой расщелины. Я смотрю на чертеж природы.

И я узнаю его.


1.4 Обнажение

Первая стадия: чернеющее стекло, стены, пропахшие серой, вязкие клубы дыма. Разложение (4). Распад как источник. Комья вязкого пепла набухают и разламываются, примыкают к лаве, и я ощущаю искусство, как впервые – когда я чувствовал слова Авиценны и Гебера (5), когда видел, как свинец плавится над свечей и циркулирует внутри капель, как мир пульсирует, чтобы застывать в новых формах.

Когда запечатанные колбы взрывались в моих руках, и осколки царапали мне лицо. Я снова теряю равновесие. Толчки достигают поверхности, касаются меня.

Красный просачивается сквозь смог, лижет мне пальцы, и они тонут в витках густого дыма. Ощущения – это септа, септа, которая не разъединяет, а сводит. Плацента.

Мои пальцы смыкаются на пятигранном кристалле киновари, завершая мозаику. Сера и ртуть. Я сдавливаю кристалл, и грани впиваются мне в ладонь. Рука трясется вместе с землей. Я могу создать мешки киновари.

Зачем искать генезис в шахтах и рудниках, если планеты и звезды родились из материи, которую я сжимаю в руках, из процессов, которые я воссоздаю каждую ночь. В каждой из моих колб можно изучать космос.

Я бросаю кристалл в груду камней. Когда природа аддитивна, целое равняется части. Мне незачем изучать все дерево, если каждая ветвь способна дать корни, стать деревом, обрести целостность.

Чтобы найти гнозис – достаточно найти ветвь.


2.1 Астрофизика

Сквозь медь данные разливаются по кораблю, я чувствую вереницы чисел и множества, уходящие в бесконечность, прерывистые сигналы датчиков, разряды.
Учение Пифагора.

Тихое жужжание вентиляционных систем, стены, увитые проводами. Это снова природа. Виток природы.

Мы двое прижаты к стене усталостью и жаждой. Колыхание и трепет фильтров. Он пытается подняться, цепляясь за черные связки проводов. У меня нет сил его останавливать.

– Нам не понадобится вода, если они завянут. Их жажда больше нашей.
Медлит, сбит с толку. Он узнал свои мысли.

– Чем проще их чувства, тем более они значимы. Да, у них нет нервной системы, но тоже есть электричество, потенциалы действия… фитогормоны. 

Пот, топливо, моча, пар. Конденсат растет, капли скатываются, впадают в металлические каналы на потолке и стекаются в одну точку. Тонкая струя распарывает корабль в самом центре. Axis mundi. Любая жидкость обращается в воду. Как небо. Обращает пар в воду.

Дождь в равноденствие, транспирация растений, туман над лесом, грунтовые воды, разлив Нила, нефы и аркбутаны корней.

Я никогда не была на Земле. Одна из немногих. Но он – бредил ей, жил там, ей. Когда он говорит о сукцессиях, знания – это близость. К Земле, к природе, к нему.
Высшая форма близости.


2.2 Природа

Повторение лежит в основе природы. Это повторение больше, чем законы, которые можно выразить. Когда деревья сбрасывают листья так же симметрично, как раскрывают почки, когда начало их спячки лишь отражает их пробуждение. Когда каждое дерево после смерти само становится пространством, где разворачивается сукцессия. Когда в припадках конвергентной эволюции природа рождает одну форму снова и снова.

Структура фракталов, кристаллические решетки, симметрия – он говорил о тысяче видов повторения, отверженных, затемненных патетикой открытий. То, что внутри него – это не жажда быть полезным (быть любимым ((быть слабым)). Это жажда анестезии.

Он принес фотографии, болезнь, слепое желание. Я не могу вернуться к природе, потому что никогда не знала ее и цельность, пронизывающую ее. Как войти в нее, не затронутой – огнем, рубками, аэровыбросами... Горацием, Овидием, Руссо, Дефо, Генри Торо, Джеком Керуаком, голландцами, романтиками, Лорреном, Джексоном Поллоком (6).

Я вернусь не на природу, а на кладбище, к оскверненным реликвиям, в locus amoenus. Я могу попасть в лес, но не могу попасть на природу.
Испить фюзис.


2.3 Голограмма

Ослепленная вспышкой, остатки энергии, глаза отвыкли от света. Истощенный. Паутина сияющих графиков затягивает пустую залу.

Проложить курс к воде. Их сигнал слабеет, если прервется – мы разменяли контакт на воду и свет. Но эта жажда – не знаний – жажда. Больше. Сигналы, идущие в мозг. Знание между смертью.

Предтеча. Мысли возвращаются. Слепое желание – исписать воздух, излить расчеты, дать им растечься по кораблю.

Прямая рассекает график – отрывок из бесконечности, клубы моих мыслей, сечение конуса нарастает, эксцентриситет переливается красным.

Голограмма дрожит. Ряды формул исчезают и вспыхивают в темноте.

Сглаживая параболы, подчиняя поток линий, я подчиняю стихию, натягиваю паруса и ослабляю тросы.

Почти могу чувствовать точки, в которых она пересекает мир. Проходит через реальность. Это основание реальности или просто символы следствий? Даже если математика – это язык природы, то как реальность связана с языком? Этимология не содержит знаний, имена вещей не содержат знаний.

Предскажи дождь, жрец.

Средство, а не цель. Я не хочу фиксировать природу в формулах, я не уверена, что изучая закономерности, я изучаю природу. Провожу рукой сквозь графики функций. Силы, размыкающие материю на планеты и звезды, разрывающие континуум. Мой стазис.
Что бы я ни делала, я остаюсь зрителем, я читаю и не понимаю ни слова, потому что никогда не говорила на этом языке, никогда новые звуки не рождались в вибрации моих связок, никогда их музыка не касалась моего тела. Учеба впервые причиняет мне боль. Голос слабеет. Эхо пустых знаний – это единственная музыка, которую я могу из себя извлечь.


2.4 Обнажение

Точка в нитях пурпурного. Мы различаем протопланетный диск. Красный и фиолетовый развиваются, переплетаются друг с другом. Цвета начала.

Пар вырывается из конденсаторов, свист режет воздух – перевожу взгляд на обшивку в каплях. Отражение искрится на мокром металле. Я смотрю, как вспыхивают цветные блики и начинаю чувствовать тяжелые обороты звёзд, точки, где они впадают в свои орбиты. Повсюду.

За стеклом иллюминатора обман зрения. Куда бы я ни посмотрела, в каждом пустом участке, в каждом клочке черного неба сияют миллионы галактик.
Мне не нужно смотреть, чтобы чувствовать их свет отовсюду. Жить среди этих процессов. Он рассказывал, как останавливался в лесу, окруженный деревьями, и закрывал глаза чтобы сохранить то, что видел, то, что испытывал. И то, что он ощущал, ощущаю я.

Позади меня сталкиваются туманности, их движение вмешивается в движение рождающихся звезд, навсегда сохраняясь в звездной системе, во вращении планет.
Но мне незачем подтверждение вспышек на сетчатке. Я уже знаю туманности, я знаю законы сохранения, я знаю красоту.

Вспышки звезд равны вспышкам на мокром металле.


2.5 Генезис

Оранжевый диск растет перед нами. Я вижу, как пепел оседает на внутренних орбитах и скапливается в комьях планетезималей. Газ отбрасывается за снеговую линию, выпадая в кристаллах льда. Я смотрю, как самое большое рождается из самого малого и пытаюсь уловить грань.

Диск разбит на систему дымчатых колец. Течения пыли сформировали чередование потоков, черную пустоту. Каждое кольцо станет планетой, частица за частицей высасывая материю, вбирая в себя диск.

Вода. Реакция начинается с водорода, с первых атомов, рожденных остывающей вселенной. Шипение машин. Синий дым, высвеченный искрами, солнечный след на металле. Экстракция водорода питает реакцию Сабатье, как Солнце питает машины через провода, через уголь, через нефть.

Мы снова и снова приходим к Солнцу с жертвенным ножом, галлюцинируя прогрессом, и я не знаю, какие нейролептики могут заглушить эти голоса. Я боюсь, что наука рождалась из праксиса, из далеко не слепого желания предсказывать дождь. Править.
Мы все ближе к центру протопланетного диска, расчеты велят обогнуть рождающуюся звезду и перенять ее гравитацию.

Корабль впадает в огромный вал облаков, витки газа затягиваются за нами – когда через миллионы лет они стекутся в планеты, траектория корабля отпечатается в их ядре.

Жар нарастает показатели ползут к границе, тусклый оранжевый свет заполняет корабль, потрескивание охлаждающих систем где-то на периферии сознания.

Мы проваливаемся в темноту, и – секунды – я чувствую, как сжатие выреза;ло на оранжевом диске черные интервалы пустот. И я цепляюсь за эфемерное, потому что чем дальше я ухожу от ощущений, тем дальше я оказываюсь от основ. Антей. Плацента. Стена пыли и облаков расступается, и свет захлестывает корабль.
Жар звезды проникает в мое тело. Она, иссушает меня, как землю в полдень.
Дождь в равноденствие, транспирация растений, туман над лесом, грунтовые воды, разлив Нила, тысячекратный рост корней.

Пустое множество. Горячий воздух впитывает мой пот. Природа на моей коже.
Я узнаю ее.


Апрель – декабрь 2020

 (1)Искусство здесь и далее – алхимия, как Философ – Аристотель. Алхимики пытались найти язык, чтобы говорить о знании, которое для них священно. Этот язык был утрачен.

 (2)Согласно Зосимосу, одному из основоположников алхимии, металлы состоят из души (pneuma) и тела (soma). Огонь позволял отделить душу от тела и поэтому виделся не как деструктивная, но как очистительная практика. На Зосимоса оказали значительное влияние гностики, считавшие тело тюрьмой души.

 (3)Всеобщее знание, знание через опыт, откровение. Гностицизм лежал у истоков алхимии.

 (4)Практика алхимии состояла из 7 (по другим источникам 12) стадий, у каждой из которых были характерные цвета, аллегории и символы. Первая стадия - nigredo - начиналась с разрушения материала, чтобы достичь Аристотелевской prima materia. Ее цвет - черный, аллегория - ворон. Сублимация выше также является одной из стадий.

 (5)Здесь речь идет об идее Авиценны о том, что искусство слабее природы. Гебер является создателем ртутно-серной теории, которая просуществовала с IX по XVIII век и лежала у истоков современной химии. По Геберу все металлы состоят из двух фундаментальных принципов: серы, отвечающей за горение, твердость и сухость и ртути, отвечающей за текучесть и влажность. Меняя пропорции этих принципов, можно получать новые металлы. 

 (6) Когда Поллока спросили, ходит ли он рисовать картины на природу, он ответил: “Я и есть природа”