de omnibus dubitandum 111. 105

ЧАСТЬ СТО ОДИННАДЦАТАЯ (1902-1904)

Глава 111.105. ПРЕОБРАЖЕНИЕ ГОСПОДНЕ (6/19 вгуста)…

    Завтра был праздник, Преображение Господне, и я мог отдохнуть свободно. Погода была чудесная, яблоки созрели и своими яркими боками радовали глаз. Я прошел мимо Кариха и оглянулся.

    Она!.. Она стояла у окошка и кивала. Я быстро сорвал фуражку. Она высунулась в окошко и прокричала:

    – Найдете там!..

    Она откинулась в комнату и сделала мне рукой – вот так. Я ничего не видел. Нет, я видел… белую кофточку, с открытой шеей, и две косы, перекинутые на грудь, как змеи. Она, должно быть, только еще вставала, одевалась. Меня шатало, вертелась мостовая, окна. Кто-то сказал: «Не видите дороги?…». Помню, я снял фуражку, пошел к заставе.

    Она вернулась! Еще вчера вернулась. Пелагея Ивановна сказала ей о моем визите, о встрече утром… что я «светского воспитания»… И она вчера еще написала! Сказала ясно, что – «найдете!» Совершенный вид! Ступайте сейчас же и – «найдете!..»

    И я нашел… розовенький конвертик! Надушенный, плотный. Я сразу понял, что это не записка.

    Она писала:

    «Я только что вернулась, устала, и, представьте, первое, что я сделала, – стала перечитывать безумные ваши письма. Странно, я очень без вас скучала!»

    – «Ми-лая!..» – прошептал я молитвенно.

    – «Чего-то мне не хватало. Даже, молясь в соборе…»

    – «Маргарита!» – воскликнул я.

    – «…в соборе, я часто грешила в мыслях… о вас, странный и нежный мальчик! Не обижайтесь, что называю так. Но вы для меня юное существо, полное свежести души и сердца, а это нравится женщинам, как сложившемуся мужчине нравятся юные девушки. В вас много романтизма, а мне суждено вертеться в самой грубой действительности, среди пошлых людей…».

    – «Это же она о бородатом студенте и пошлом толстяке, бедняжка!..» – подумал я с радостью и болью.

    – «…пошлых людей, которые не понимают, что душа женщины очень тонкий и хрупкий инструмент, который ждет нежного музыканта…»

    – «Нежного музыканта!» – «…нежного музыканта, идеала…»

    – «Да, именно идеала, которого и я жду, а не какого-то Кузьму Кузьмича Ноздрева или фельдшера Чичикова!..»

    – «…идеала, как Ромео, про которого вы упомянули, юного, красивого, свежего, пылкого, поэтичного…»

    «…Господи, „поэтичного“!..» – «который умеет благоговеть перед женщиной!

    Ну, я вам много должна сказать.

    Я знаю, что наше свидание ничем не кончится, вы так юны, а я уже слишком много пережила, мне уже двадцать пять лет!» – «а Пелагея Ивановна сказала – двадцать два» – «но между нами могут быть братские отношения.

    Просто мне нужно освежить душу и сердце… почти материнские отношения… вы на минутку станете моим хорошеньким мальчиком – ребенком, и я хочу слушать ваши наивные, прелестные и даже страстные излияния, полные аромата юности, судя по письмам.

    Конечно, вы… не пошлости же добиваетесь от меня? Вы уже не дитя и знаете, что „пошлость“ продается на улицах.

    Ну, одним словом, я долго думала, прежде чем решиться на этот шаг, прийти на свиданье к вам. Хотите, приходите накануне праздника, в седьмом часу, ко всенощной, у Риз Положения?

    Я всегда в этот день в церкви, в память моего покойного брата, которого я любила. Я буду стоять у колонны, а после „Хвалите имя Господне“ я выйду. Мы пройдем в Панский Кут?

    Ну, хорошо, хоть в „аллею вздохов“, как вы хотели. Значит, завтра, во вторник? Покрываю вас „лепестками“. Как я устала! Мне уже говорила мама, которая вами положительно очарована. Она говорит, что в вас что-то аристократическое! Целую ваши глаза. Я очень хорошо разглядела их. В них есть что-то… Вы – особенный. Ваша „бессмертная и благословенная“ – ну, как не стыдно! – З.»

    Это письмо рассеяло все сомнения. Она – страдающая душа, она тоже стремится к идеалу, романтична, презирает пошлость… тонкий и хрупкий инструмент!

    Она проводила все дни в соборе, готовилась, может быть, к решительному шагу?…

    Или – отрекалась от бурного прошлого, которое отравляло ее душу?… Ей только двадцать пять лет, мне шестнадцать, на каких-нибудь девять лет! Но ей не дашь больше двадцати двух. Когда мне исполнится девятнадцать и я поступлю в юнкерское училище, – юнкерам разрешается жениться, – ей будет всего двадцать восемь… Но женщина даже в тридцать лет в полном расцвете сил и красоты, как роза.

  Твоё лицо — запечатлённый сад,
  Где утренняя роза розовеет.
  От лепестков полураскрытых веет,
  Маня пчелу, медовый аромат.
 
  И я пришёл в цветущий вертоград,
  Где райский плод сквозь зелени краснеет.
  Ах, знал ли я, что для меня созреет
  Румяных уст мускатный виноград?
 
  Твои глаза впивая взором жадным
  И ими пьян, как соком виноградным,
  Припав к груди, я пью душистый вздох,
 
  Забыв о всем волнующемся мире.
  В твоих губах, как в розовом потире,
  Вино любви и лучезарный бог.

    Вон Лаврихе тридцать пять, а она прямо расцветает, заглядишься! А Мария Вечора!.. А артистка Коровина в Большом театре!

    Дело не в годах, а в красоте и породе.

    Есть порода женщин, которые с трудом стареют, как, например, северного типа! А она северного, несомненно. Хотя у ней фамилия малоросская, но это от отца…

    Но и малороссы очень моложавый народ. Например, Тарас Бульба был молодцом в свои шестьдесят пять лет!.. А хохлушки, например, у того же Гоголя, самые нежные натуры, как, например, красавица Катерина из «Страшной мести» и прочие!..

    – Что это не ешь ничего? – спросили за обедом.

    Я был на седьмом небе, но это «небо» таил в себе и… боялся свидания в Панском.

    – Кажется, лихорадка… – устало ответил я, и мне захотелось сыграть комедию: так все во мне играло!

    И я начал: – Я полон предчувствий, самых мрачных, и весь аппетит пропал. Ужасный я видел сон… старца!..

    – Что ты видел?… какого старца?! – так все и всполошились.

    – Я не хотел бы рассказывать… – сказал я, прикрывая лицо салфеткой, словно хотел заплакать. А во мне все играло!

    – Господи, что такое с ним?… какого еще он старца видел! – отозвалась старшая тетя Аня. – Час от часу не легче!

    – Нет, ты должен сказать, Андрюша… Это же может иметь отношение ко всем нам! – сказала сестра поменьше.

    Мне стали даже приказывать – рассказать.

    – Хорошо… Но я не виноват! Явился старец, в черной одежде, с костями и черепами… – Схимонах?! Неужели?… Это такая редкость… я никогда во сне схимонаха не видала!.. – испуганно прошептала тетя Катя.

    – Я раз видала, кажется… – сказала самая маленькая сестра, у которой болели зубки. – Он с помелом был…

    – Это трубочиста ты видала!.. И не лезь не в свое дело.