гл. 1-24. Последние радости перед войной

ВОСЕМЬ КРУГОВ БЫТИЯ
или Жизнь Ивана Булатова

Семейный роман-эпопея

Книга 1. ТЕПЛО ПОД КРЫЛОМ КУКУШКИ
или Злые усмешки судьбы

Глава 24. ПОСЛЕДНИЕ РАДОСТИ ПЕРЕД ВОЙНОЙ

Сердечные прикиды и расчёты Серёжки Глебова. – Красивая городская свадьба. – Широкое сельское веселье. – Саманные кирпичи и клака. – Задание милиционерам было: перегнать племенной скот за Днестр. – Страшные вести от Поликарпа Вознюка.


*   *   *
После росписи присутствовавшие на ней люди немного постояли на городской площади перед ЗАГСом, где молодожёны принимали от гостей поздравления и незатейливые подарки, а официальные свидетели их росписи в это время угощали всех вином, бутербродами и сладостями. Тогда же Серёжка и улучил минутку, чтобы спросить у дяди Поликарпа о своём трудоустройстве, на что тут же получил утвердительный ответ, мол: да хоть завтра приходи работать. В строительной бригаде Вознюка уже весьма назрела ситуация, чтобы избавиться от одного запившего мужика из большого села Данул, которое вольготно стоит на холмах западнее Бельц и немного ближе к пограничному Пруту. Подошедший к ним Игнат Булатов церемонно пригласил чету Вознюков на свадьбу своего первенца, которая послезавтра, в воскресенье, состоится в Михайловке.

Затем свадебный кортеж специально неспешно проехал по всему центру города, чтобы как можно больше людей смогли полюбоваться красивой молодой парой и всей свадебной процессией. Шедшие навстречу люди улыбались немного стеснительному жениху и ослепительно красивой невесте, чуть смугловатая кожа которой бесподобно оттеняла небесную белизну её наряда. Многие при этом оживлённо переговаривались, явно делясь приятными впечатлениями, а кое-кто даже рукой приветственно помахивал молодым. Ольга цвела и сияла улыбками во все стороны, изредка узнавая знакомых и расплываясь от удовольствия, что те так радостно и сердечно желали молодым счастья и любви на долгие годы.

Всё получилось очень и очень красиво, как это и задумывала Татьяна Васильевна! И сама она тоже была очень довольна, хотя изредка вздыхала украдкой, погасая улыбкой и вспоминая покойного мужа, которому судьба не отпустила счастья увидеть дочкино счастье, который вместе со всеми так и не порадовался за любимую свою дочь Ольгу...

Всё с таким же пафосом приехали на Сорокскую улицу. И тут уже Игнат проявил щедрость: не позволил сватье рассчитаться с извозчиком. Сам заплатил указанную сумму с щедрыми чаевыми поверх того: показал, что он – хозяин, и тоже знает городские порядки. Прилично заплатил, да. Но за такую возвышенную радость и красоту, в которой они до сих пор так щедро купались, не было жаль никаких денег.

Зашли молодые в дом, а на пороге их встретили... Тоня с Зоей! Девушки атласную красную ленту в руках держали, вход в дом перекрыли и потребовали у жениха выкуп. Шутили они, конечно, и им в ответ все тоже улыбались: традиция ведь, а как же. Петька полез в карман за приготовленной заранее мелочью, которую по дороге он иногда подбрасывал особо назойливым цыганятам и другим детишкам. А Ольга откупилась от подруг сердечными поцелуями. Затем со смехом и шутками-прибаутками все стали заходить в дом.

Оказалось, это Татьяна Васильевна дала девушкам ключи от дома, и после росписи они на извозчике быстренько поехали к Левицким, чтобы закончить сервировку стола теми яствами, что Степанида приготовила и с мужем в город передала. Красиво разложенные и украшенные зеленью сельские блюда теперь вполне прилично смотрелись рядом с изысканными городскими яствами. Очень богатым был стол – глаза так и разбегались!

Гости стали чинно рассаживаться по отведённым им местам.
Петька за время своей городской жизни успел несколько привыкнуть к таким порядкам, зато Игнат с Серёжкой только и успевали дивиться необычным для них новинкам: мужчины и женщины садились вперемешку! А слева от рядов пустых тарелочек, разложенных по краю стола, на бумазейных салфетках лежали вилки, а ножики – на таких же салфетках справа. И они были у каждой тарелочки! Чуть впереди ножиков стояли высокие и узкие стаканчики на ножках, которые важно назывались бокалами.

Честно говоря, Серёжка даже заробел, когда сел за стол: тут всё такое дивное и хрупкое! Первым делом ему показалось, что вилку для него положили неправильно, он ведь не левша. И тут же переложил её правильно, рядом с ножом, не заметив Зойкиного удивления и последующего её понимания: девушка не стала поправлять парня, не умевшего левой рукой обращаться с вилкой.

Хозяйка похлопотала возле буфета, который тут назывался сервантом, и достала хитроумно укупоренную бутылку вина, широкая деревянная пробка которой была проволочкой привязана к стеклу. Пётр уже знал, что это такое, зато Серёжка чуть не подпрыгнул от неожиданного выстрела, когда дядя Игнат со знанием дела аккуратно раскрутил эти самые проволочки. Все засмеялись и захлопали в ладоши, поздравляя молодых. И усердно делали вид, что на сконфузившегося Серёжку никто не обращает никакого внимания. Прекрасно понимали: с кем такого не бывает, когда тебе впервые в жизни шампанским под ухом хлопают? А вино это белое при разливе так сильно пузырилось, что даже поднималось шапкой и чуть не выскакивало из бокальчиков.
 
Стараясь восстановить свой имидж в глазах гостей, Серёжа быстро справился со смущением и, ловко копируя действия других, осторожненько взял за ножку тонкое и, наверное, очень хрупкое стекло. Вместе со всеми поднялся и начал чокаться шипучим вином. При этом сразу обратил внимание на то, что обычные стаканы так красиво, так звонко и так долго не звенят. Это явление тоже стало для него в диковину, но держался он уже совсем молодцом и явного удивления больше не выказывал. По крайней мере, так он думал о своём поведении за столом. И гости снова сделали вид, что не заметили очередного изумления молодого человека.

Поднёс Серёжа к губам шипучее вино, попробовал его на вкус и, исподтишка глянув на других, сделал только маленький глоток. Вино оказалось довольно кислым – просто фу! Такое и, правда, не станешь пить большими глотками... Да что там было пить глотками – одним махом можно было осушить такой стаканчик. Но он удержал себя, не поморщился, хотя сделать это было трудновато. Вместе со всеми сел на место и тут же ощутил, что в голове у него слегка зашумело. «Ого! Это что, всего от одного глоточка меня так тюкнуло по башке? – изумился парень. – Надо поосторожнее быть с этим жупанским* вином» – именно так запомнилось ему название кислой шипучки, совершенно непонятно каким образом имевшей отношение к панской одежде.

* жупа;н (у поляков и белорусов) — верхний старинный шляхетский костюм, род кафтана.

Но вино пошумело чуток и улеглось так же быстро, как и его пена, взбегавшая к краям бокалов. А под хорошую закуску – как привычную сельскую еду, так и необычную городскую, которую салатами, ветчиной и чем-то ещё называли, но Серёжка не запомнил все эти чудные названия, – небольшими глоточками и совсем незаметно для парня ушёл бокал «жупанского» вина. Но больше пить его не захотелось, и он отказался от предложения дяди Игната, разливавшего шампанское по бокалам. И правильно сделал: вина там было немного, а девушки пили его с удовольствием.

Зато поверх шипучей панской кислятины Серёжа с большим удовольствием и всего в пару глотков положил полный бокал доброго дяди Игнатова домашнего вина. Вот это выпивка, так выпивка! И с большим удовольствием закусил его мындрованными* пОдпеньками** – до сих пор таких вкусных и пряных, кисло-сладких грибочков он ни дома и нигде в селе не ел никогда. Конечно, в те времена в селе ещё не то что не умели, просто не знали, что можно мариновать грибы.

* мындрованные (искаж., от молдавского слова мындру – гордый) – маринованные.
** подпеньки (местн.) – опята

Поевшие и выпившие гости расслабились. Разговоры за столом пошли обо всём сразу и ни о чём – бессистемно и с перескоками с темы на тему, как это обычно бывает во время застолья. Но если для остальных гостей в центре внимания продолжали оставаться всё те же Пётр с Ольгой, то Серёжка всё своё заинтересованное внимание перевёл только на свою соседку Зою.

Красивая, ну просто очень-очень красивая она девушка! Но молодому сельскому привереде всё же не понравилось, что она слегка подкрасила краской губы и вроде как сурьмой подвела глаза. Непонятно, зачем ей это нужно было делать? И без глупой краски она очень хороша! Даже очень! А её очень мудрёным способом взбитые и подкрученные волосы лежали на голове совершенно великолепной воздушной шапочкой. Непривычно было Серёжке видеть короткие волосы на голове незамужней девушки, но зато у неё всё это очень красиво получилось. И было ей к лицу. Очень...

Серёже понравилось ухаживать за скромной красавицей. Ему всё время хотелось что-нибудь спросить у неё, что-то передать ей со стола или подлить шипучего «жупанского» вина. Дяди Игнатово вино девушка не стала пить, чтобы не смешивать вкусы, как она сказала, и чему Серёжка весьма удивился. Кстати к слову: подливать вино из бутылки у него получалось не очень ловко – тут, как ни старайся, а последние капли всё равно срывались с горлышка и ляпали на белоснежную скатерть, отчего парень сильно смущался. Но хозяйка успокоила его: «Скатерть сильно накрахмалена, поэтому легко отстирается, так что ты не переживай из-за такого пустяка».

И вскоре он действительно перестал кукожиться из-за своей неуклюжести и неумения чудным способом держать вилку по-городскому – в левой руке и как-то под ладонью. Вначале он подумал, что большинство сидящих за столом – сплошные левши. Но брать еду левой рукой даже не попробовал: он вам кто – Ванька Булатов, что ли? Из его родственников один только Ванька кушает вот так шиворот-навыворот. Ну, на то он и левша. Поэтому Серёжка без стеснения продолжал есть правой рукой, которая больше была привычна даже к ложке, а не к вилке.

Но ничего, и с вилкой он управлялся вполне терпимо, как ему казалось. А потом Серёжа вообще освоился. И стал уже фривольно подумывать о том, как бы ему Зою похитрее да поделикатнее вызвать из-за стола и предложить девушке прогуляться, что ли... – вот такая блажь вдруг пришла в его захмелевшую голову.

Но тут дядя Игнат очень некстати извинился перед гостями и сообщил, что ему с молодожёнами и шафером нужно собираться домой. Поблагодарил хозяйку за сердечный приём и великолепное угощение, но к её уговорам и просьбам гостей остался неумолим: пора и честь знать. Дорога предстояла дальняя, а дома их Степанида с Ванькой ждут.

Тут девушки-подружки вместе с Ириной и Татьяной Васильевной кинулись обниматься с Ольгой и ударились в рёв, отчего мужская половина срочно поспешила на улицу, а Петька вообще заперся в чуланчике, чтобы быстро переодеться в дорогу.

Хорошо отдохнувшие лошади давно выели овёс и теперь губами тянулись к хозяину, воды просили. Игнату это было понятно и без такой демонстрации их жажды, но колодца поблизости не было видно. Поэтому Пётр вынес воду из дому и дал каждому коню по полведра воды – пока им хватит, а по дороге они остановятся отдохнуть возле какого-нибудь колодца, там кони и попьют ещё немного...

*   *   *
Игнат с Серёжей сидели на передней лавочке, покрытой красивым шерстяным налавником. А жених с невестой, переодетые уже в повседневную одежду, сидели на другой лавочке, установленной почти посредине телеги. Сразу за ней и даже под ней добрую половину телеги занимали узлы и корзины с Ольгиным приданым. Хотя хрупкая посуда была надёжно переложена полотенцами и одеждой, Игнат не шибко гнал лошадей, а в самых сложных местах с ямками и кочками вообще ехал медленно: телега – это вам не карета на рессорах, и Ольга к такой тряской езде была непривычна.

Ездовые деликатно не оглядывались на молодых, поэтому Пётр на правах мужа смело сидел в обнимку с Ольгой, законной своей женой, пусть и непознанной, и гражданской пока. Ну, и на всех законных основаниях они, конечно же, вовсю целовались, когда им этого хотелось, и когда не было встречных телег. На даче шефа Петька ведь был прилежным учеником Доринки, и теперь ему очень нравилось целоваться. Ольге тоже понравились неожиданно очень нежные Петькины ласки и сладкие поцелуи – вот и миловались молодые вволю, и о чём-то ворковали между собой, как глуби по весне, чему-то там радовались и посмеивались потихоньку...

Когда горожанка с непривычки уставала ехать на жёстком сидении, Игнат пускал лошадей шагом, и все слезали с телеги, чтобы пешим ходом ноги подразмять. Мужикам, конечно, не привыкать было подолгу ездить в телеге, можно было бы лишь в одну остановку в дороге обойтись. Но городская девушка – дело деликатное, так что тут нужно было проявлять понимание к её нежности. Поэтому в дороге они два раза поили лошадей, и тогда же отдыхали слегка подольше, чем обычно. Есть не хотелось, конечно, так что только перекусывали городскими рассыпчатыми и очень сладкими пряниками, да запивали их холодной водой. После чего Игнат с Ольгой сидели на траве, а Петька с Серёжкой позволяли себе даже прилечь на спину. В разговорах и шутках со смехом долгая дорога таковой совсем не показалась...

*   *   *
В субботу под вечер к Булатовым пришли Николаева Мария с тремя дочерьми и Мария Глебова с дочкой Юстинкой – помогать Степаниде голубцы начинять и крутить, картошку чистить и прочие яства готовить – как мясные, так и сладкие. Работы всем хватило. Время от времени к ним подключились и мужики, но в основном у них на подхвате был Ванька-культяпка.

А в воскресенье после службы молодые обвенчались. Одновременно венчались шесть пар, и в церкви было тесновато и душновато от народа. Но таинство бракосочетания всё равно прошло возвышенно и торжественно-трогательно. Петька хотел было просить Ваньку с Любой быть их посажёнными. Но у тех в семье был очередной разлад, да и Ванька не согласился:
- Да какой я отец тебе, если на год моложе.
Поэтому Петька вместе с отцом попросили быть посаженными родителями своего соседа через дорогу, молодого Якова Петренко с женой Анной, которая хоть и приходилась Степаниде Булатовой двоюродной сестрой, но была значительно моложе неё: первенцу Якова и Анны, Ваське, только четвёртый годик шёл.

И так уж получилось, что в итоге Пётр всего-то неделю перегулял назначенный отцом срок, о чём Игнат всё же пошутил по такому поводу: а Троица-то ведь уже миновала! Посмеялись и находчивому Петькиному ответу:
- Папа, а ты наперёд знал, наверное, что я свою жену именно в городе встречу. Не зря же тогда меня чуть не силой на стройку отправил.

Большой свадебный пир Булатовы тоже не стали делать, потому что многие состоятельные хозяева с дочками на выданье очень сильно обиделись как на гордеца Игната, так и на его сына-зазнайку Петра, потенциального их зятя. На свадьбу таких не стали приглашать, чтобы не расстраивать сельчан ещё сильнее.

Но и близких своих гостей набралось достаточно много – пришли все Булатовы, Глебовы, Владимировы и Ковалёвы. Нужно было обязательно пригласить соседей по дворам – Русаковых и Вихровых вниз по улице, а также Байбаковых и Ромодановских сверху. Никак нельзя было обойти и женатых соседей через дорогу – Георгия Червоненко, брата посажённых родителей Игната Петренко, а также братьев Василия и Михаила Быковских. Да ещё и Поликарп Вознюк с женой приехал из Бельц по Игнатову приглашению. Поэтому когда три длинных стола в ряд установили и накрыли, мест хватило только для взрослых и молодёжи. А для детей и подростков пришлось четвертый стол накрывать, его из дома Русаковых принесли.

Так что свадьба всё равно получилась широкой и весёлой, да ещё и с двумя гармошками. На одной из них очень ловко играл семнадцатилетний Мишка Владимиров, племянник тёти Марии Булатовой, а на второй – Витька Червоненко, на год старший Мишкин друг закадычный и Петькин сосед через дорогу. Витьку потому ещё на свадьбу пригласили, что он был Гришкиным ровесником и другом детства. И теперь Витька как бы вместо брата жениха присутствовал на свадьбе, ну, и играл заодно.

Очень весёлый вышел разгуляй, с песнями и плясками. Своими азартными наигрышами наперегонки да развесёлыми частушками Мишка с Витькой сумели хорошо раззадорить гостей! Так что гулял народ от души!

И всё-то было хорошо на свадьбе, да вот закавыка настала: есть в селе постоянная вечерняя забота – нужно скотину подоить, птицу и живность на ночь накормить и закрыть. Только это и прервало отчасти веселье. Из живущих подальше родственников – Глебовых, Владимировых и Ковалёвых – домой ушли только женщины с детьми. А мужики продолжали гудеть за столом под гармошки и свои армейские или старинные песни. В их числе был и Иван Булатов, от которого недавно во второй раз ушла жена.

Посмотрел Пётр на подвыпившего Ивана и подумал невесело: «Ничего-то не ладится по хозяйству у брата моего. Вот и с семьёй его тоже... Жаль, не знает он строгого родительского слова, вот и пропадает Иван!». Растрогавшись от жалости к брату, жених во хмелю чуть было не пустил слезу, но опомнился, встряхнул головой и вместе со всеми продолжил глубоко и тоскливо-задушевно тянуть:
«...ты добычи не добьёшься,
чёрный ворон, я не твой!..»

Мария Булатова со старшей дочерью Нелей отвела домой Игнатика с Дашей. Они дружно управились по хозяйству, младших оставили дома, а сами пошли помогать Степаниде с Валькой и Наташей обслуживать гостей. К тому времени и все соседки к мужьям своим вернулись. Опять же все чинно расселись за столами, продолжили угощаться и выпивать: свадьба в селе сродни премьере спектакля в городе: то же слегка торжественное волнение и та же церемония в поведении празднично, на выход одетых в обновы людей. Вскоре снова полились песни, снова загудели пляски отчаянных любителей развести ручками, да размять ноженьки и потопать каблучками. Очень хорошо погуляли! Незаметно засиделись глубоко за полночь, благо, погода стояла просто великолепная: небо ясное и всё в звёздах, и ночка лунная была – прямо как в песне об этом поётся...

...Первую свою брачную ночь молодожёны провели на сеновале, спровадив с него Ваньку в дом. Да там же и ночевали впоследствии: никто здесь не мешал им любоваться-миловаться. так что короткие июньские ночи просто одним кратким мигом таяли в безграничных чувствах Петра и в сердечной Ольгиной пылкости.

Укладывающаяся спать Степанида не раз улыбалась про себя: «В добрый час, молодые, в добрый час! Пусть все до единой звёздочки на небе полюбят вас так же сильно, как вы любите друг друга, и как мы с Игнатом любим вас». Закрывала глаза и в грёзах своих зыбких уже нянчила внука или внучку: очень хотела и давно ждала их...

*   *   *
Сразу после свадьбы начались обычные трудовые будни и привычные заботы-хлопоты. Но, пока не началась косовица, первым делом нужно было сделать саманные кирпичи для строительство дома для молодожёнов. Место под будущее жильё Пётр присмотрел лично. Очень глянулось ему место на пустыре в конце Нижней дороги на Пшеничнецком холме. Когда-то давно здесь стояла мазанка Фёдора Портнова, одного из первых михайловских поселенцев. Сговорились Игнат Булатов с Михаилом Портновым, наследником этого отцовского участка земли, откуда он съёхал в соседи к своему брату Потапу, и Булатовы выкупили этот пустырь. В цене сошлись почти по-родственному, можно сказать, хотя брат Михаила, Потап, не одобрял такой сделки, потому что был в большой обиде и сильно злился на Игнатова племянника и непутёвого своего зятя Ваньку.

Кроме того, с этого места далековато было идти до колодцев с питьевой водой – хоть до Сидоровых вниз по Нижней улице, хоть к Андрею Зорину вниз по переулку, который выходит на дорогу в Подлесье. Так что в давние времена вовсе не зря старый Фёдор Портнов не задержался здесь, а построил новую мазанку под Тимофеевым Пупом. Но воду ведь можно и в пустой винной бочке привозить, как это в городе делают – видел Пётр такую водовозку.

Зато отсюда, сверху, какой же замечательный вид открывается! Вся Нижняя дорога лежит перед глазами, как на ладони. И Перепёлкин Хвостик тоже почти весь на виду. Справа виднеется все три леса за Подлесьем, а за Вторым лесом... Стоп-стоп! Всем нам прекрасно известно, что за Вторым лесом находится Яма, а за ней чуть в стороне...

Но нет! О даче шефа говорить нам больше не придётся, скорей всего: Пётр Булатов теперь женатый человек, в Ольгу свою он влюблён по уши и даже больше, так что для него наступила пора полного забвения о недавних холостяцких грехах. Тем более, что с благовоспитанной, высоко культурной и образованной Ольгой, к тому же сердечно очень щедрой молодой женой даже близко нельзя ставить в один ряд эту... э-э...

Да ну её вообще напрочь, эту ясскую горничную! Петру теперь не то, что не хотелось, но даже неприятно было вспоминать о ней. Вот не зря же говорят, что яблоко от яблони недалеко откатится. Ага, всё это очень верно: и корень от корня тоже недалеко отрастёт. Так что один к одному с родительской складывалась теперь и Петькина полюбовная история вместе с началом его семейной жизни.

Зато явное преимущество выбранного Петькой места для строительства своего дома было в том, что совсем недалеко располагались Глиниски. А к этому старинному глиняному карьерчику примыкал небольшой лужок, на котором в давнишние ещё времена была вырыта круглая чаша, своеобразный неглубокий бассейн в земле, служивший людям для замесов самана. И это место всегда было готово к услугам сельчан, пожелавших строиться.

Глину начали копать уже во вторник после свадьбы. Для этого Пётр собрал десяток крепких мужиков и молодых парней. Кроме него с отцом, помогать пришли дядя Николай с Иваном Булатовы, Серёжа с Сенькой Глебовы, молодые братья Ульян с Иваном Владимировы, а также их ровесники и соседи через Берестовый ручей и Нижнюю дорогу Ковалёвы Иван с Петром. Работая примерно по четыре часа в день – с раннего утра и до наступления жары, то есть, часов до десяти утра, за три дня они заготовили нужное количество глины.

Тогда же, в четверг к вечеру, стали заливать глину водой. С этим управились уже меньшим числом – Ковалёвых и Владимировых отпустили по домам. Затем мокрую глину погуще присыпали соломой, и её тоже хорошенько промочили водой. В пятницу Пётр с Иваном ещё в обед и под вечер снова полили водой подсыхавшую солому, но уже не так обильно, лишь поверху. В субботу сделали замес, а в воскресенье устроили клаку.

О клаке мы уже упоминали, когда ранее на этом же месте люди лепили саманные кирпичи для дома Гавуни Катрановского, а также рассказывали о том, как в прошлом году в доме Ивана Булатова половину чердака в комнате и чердак в сенях перекрывали саманом. Но теперь объём работ был намного больше, да и технология применялась другая: самана ведь требовалось намного больше.

При замесе глины гоняли по кругу связанную под уздцы четвёрку крупных лошадей. Время от времени их разворачивали с тем, чтобы больше всех устававшая бегать крайняя лошадь могла отдохнуть и походить по малому кругу. Народа на эту клаку тоже собралось намного больше, чем у Ивана в прошлом году. Причём, трудились без детей: работа предстояла тяжёлая, и было её много.

Первым делом пролили водой проторенные прямо по траве и практически не зараставшие дорожки, которые наподобие лучей во все стороны расходились от чаши с замесом. По ним предстояло за верёвки тащить гружёные саманом деревянные формы с дырками в днищах и ручками по бокам. Обычно эту работу выполняли парни, которым всё же проще удерживать равновесие, чтобы не упасть на скользкой дорожке. А чтобы формы легче освобождались от груза, изнутри их поливали водой и дно посыпали соломенной трухой. Воду и старую солому для этих целей бедный Ванька-культяпка таскал всё время без продыху: когда кипит работа, некогда устраивать передышки.

Вся клака разбилась на четыре самостоятельные бригады, каждую из которых возглавляли по двое мужчин, резчиков самана, – они попеременно большими тяпками нарезали глину. Рядом с ними на коленях по двое сидели женщины и девушки, которые из самана делали как бы «саманные батоны» такого размера, чтобы в два приёма с размаху и до краёв заполнить форму и сверху подправить глину руками. И, пока один парень оттаскивал заполненную форму за верёвку с поперечной палкой-рукоятью, а затем в нужном месте выворачивал саманный кирпич на никогда не бывавшую здесь высокой и всё равно накануне скошенную траву, женщины и девушки заполняли вторую форму, которую таскал второй парень-напарник.

Если вы сильны в математике, то давно уже должны были подсчитать, что в процессе изготовления саманного кирпича для дома Петра Булатова были задействованы двадцать пять человек. И закипела у них работа! Засвистели в воздухе тяпки, которые с такой мощью вгрызались в замес, что брызги летели во все стороны – только и береги глаза. Женщины накручивали лампачи и набивали формы. А парни, пока силы были свежими, оттаскивали их как можно дальше от замеса. Кирпичи выкладывали на траву с таким расчётом, чтобы по мере подсыхания их можно было повернуть на бок.

До обеда выработали больше половины замеса, и это расценивалось, как хороший признак. Значит, сегодня можно будет закончить работу. Перед обедом Игнат загодя отправил сына Ваньку на телеге за Степанидой с едой. И как только спустя полчаса где-то из нижнего переулка выехала телега Булатовых, прозвучала команда об отдыхе на обед. Пока люди мыли руки и лица, Степанида прямо по траве постелила широкие налавники, разложила четвертями заранее нарезанный дома хлеб, стала возиться с горшками. Тут женщины с девчатами подошли, разложили миски с едой и ложки, и в пять минут стол был накрыт. Рядом стояли две кадушки прохладного питья – одна с квасом, а другая с пенистой брагой – пей до не хочу!

Хоть во время работы Ванька-культяпка по первой же просьбе и подносил воду страждущим, но сейчас все первым делом и с большим удовольствием утолили жажду, ведь на клаке некогда особо отвлекаться: никому нельзя задерживать общий процесс. Затем расселись по траве вокруг «стола». Ели и выпивали люди, да сил набирались для второго захода в глину. Как всегда бывает в большой компании, вспоминали смешное и смеялись. А заодно и самую тяжкую, полуденную жару пережидали. После обеда кое-кто оказался и не прочь бы вздремнуть в тени камышей. Ну что же, можно было и отдохнуть немного, еду слегка переварить и свежих сил набраться...

Вскоре все с новыми силами опять дружно принялись за работу и часам к пяти пополудни закончили её. На берегу небольшого прудика, который тоже давным-давно был вырыт здесь же поблизости на краю камышей, и в котором регулярно чистили дно от свежих корневищ камыша, не давая тому разрастись, люди вымыли руки-ноги и помыли инвентарь, лица ополоснули колодезной водой из двухведёрной глиняной фляги с широким горлом, в которой обычно квас или бражку заквашивали, и направились к дому Игната Булатова. Одни пошли пешком, другие поехали на телегах. А парни и несколько мужчин-молодожёнов захотели съездить на пруд, чтобы в Бульбоне вымыться получше. Кроме того, всем известно, что по жаре в прохладной воде силы быстрее восстанавливаются.
Девушки-озорницы позавидовали им, и потому беззлобно смеялись над ними:
- А они если не покупаются, бедняжки, то от усталости даже не смогут донести стаканы до рта!
- А ухо соседа для чего? Вот туда пусть и заливают вино, как в бочку!
- Не, до уха ещё дальше нести, чем до рта!
И хохочут девушки. А будущие купальщики нисколько не обижались, зубоскалили в ответ и хохотали вместе со всеми, сыпали ответными шутками – радовались, что самое трудное дело уже позади, вот теперь можно и в пруду поплескаться вволю.

За время не такого уж и долгого отсутствия купальщиков, мужчины постарше вместе с женщинами и девушками отдохнули в тенёчке под деревьями, росшими во дворе и возле дома Булатовых, а затем помогли хозяйке расставить и накрыть столы для совместного ужина. Ведь клака, по сути, это настоящий праздник коллективного труда. За день очень много трудоёмкой работы было выполнено: одному человеку целый месяц без продыху нужно было бы крепко поупираться, чтобы сделать столько же.

Как и неделю назад на свадьбе, но теперь уже только за двумя составленными в ряд столами, поместились все «клаканы». И снова люди посидели и повеселились, отдохнули от души, хотя уже без гармошек, конечно. Ели и вином угощались, что-то вспоминали, о чём-то шутили и смеялись, затянули было песню. Но петь расхотелось – за день все крепко умаялись. Да и повседневные работы по хозяйству поджидали каждого, так что долго не засиживались.

И совершенно невдомёк было усталым, но сытым и довольным людям, что в этот день на огромном фронте от Балтийского моря до Карпат уже шли кровавые бои. Не знали они, что уже началась та самая страшная война, смертная вестница которой в чёрном саване и с безжалостной косой на плече в течение четырёх лет заглянет в каждую из семей, побывавших у Петьки Булатова на клаке. А то и не раз наведается – такое тоже случилось в ту войну, когда из всех братьев не выживал ни один...

Не обойдёт она смертным своим вниманием вообще ни одну семью из всей огромной страны с кратким названием – СССР: одни погибнут на фронте или сгинут в концлагерях, других в промёрзших домам повально скосит истощение, третьи умрут под бомбами или от болезней...

*   *   *
О том, что началась война, народ узнал назавтра, в понедельник. Страшные вести из лозовой в последующие дни приносили председатель сельсовета Казимир Брашовский и участковый милиционер Киприан Коконов. Начальники эти говорили, что в Карпатах идут очень тяжёлые бои с немцами и австрияками. Там танки с пушками стреляют, самолёты летают и бомбят – идёт настоящая война, одним словом. И очень большая. Страшная. И под грозным натиском отступают советские войска, несут большие потери.

А Карпаты – это ведь почти рядом с Бессарабией: соседняя Буковина частью уже по Карпатам раскидана. Вот и затаились сельчане: молодых мужиков и парней в селе много, а вдруг и к ним эта самая война подберётся? Но пока что всё обходилось достаточно спокойно. Никого никуда не призывали, люди жили обычной жизнью и занимались своими повседневными делами.

Видать, за год слегка суматошного государственного переустройства Молдавии с королевского на социалистический лад большое начальство в Кишинёве не успело решить все опросы по массовой мобилизации населения на случай войны – кого нужно в армию отправить, а кого привлечь к оборонительным работам. Да и не обучены были военному делу сельские мужики и парни, и никто не приписал их к воинским частям, как ранее это было сделано в России, Белоруссии и на Украине – кроме западных областей, конечно.

На третий день войны, двадцать пятого июня в обед, Киприан Коконов вернулся домой весьма озабоченным. Оказалось, что в Лозовой его вместе с товарищами обязали назавтра, в четверг, перегнать недавно полученный племенной скот в Тирасполь и далее на Украину, куда-то под под Херсон. Гнать коров предстояло в Бендеры, чтобы там по мосту переправить их через Днестр.

Неприятное и хлопотное дело предстояло: на такое огромное расстояние перегонять дойных коров в условиях уже начавшейся эвакуации на восток промышленных предприятий и части населения. Но служба есть служба – тут ничего не поделаешь. В долгую дорогу милиционера собирали его жена Надежда с матерью Антониной: в чужих краях Киприану предстояло пробыть недели три, а то и весь месяц.

Но Михайловский участковый милиционер вернулся домой всего через неделю, второго июля, причём, без лошади. У сельчан сразу возник вопрос: что такое  случилось и почему? И начал тогда Дрюня неохотно рассказывать о своих мытарствах. Несколько раз говорил одно и то же, конечно, каждый раз – новым слушателям.

Ну, так вот. По его словам, до Кишинёва гнали скот три дня, потому что шли довольно скорым для коров ходом. Только в обед давали им попастись, воды попить и отдохнуть. Шли допоздна, на ночь останавливались где-нибудь возле воды, чтобы животные могли отдохнуть, напиться и подкормиться. Рано утром поднимали коров, выпасали их с часок и снова отравлялись в путь. Ни о какой дойке молока и речи быть не могло, из-за чего многие коровы громко и почти всё время мычали. У бедных мастит начинался, наверное. Короче, не работа была это, а сущее наказание!

Сразу за Кишинёвом ощутимо почувствовали, что очень много народа двигается в Бендерском направлении. Из-за сплошного столпотворения на дорогах пошли уже значительно медленнее, потому что по главной дороге тянулись бесконечные вереницы гражданских и военных машин. Людей на телегах и пеших ходом тоже было полно даже на боковых просёлочных дорогах. А впереди и сзади Киприана с товарищами незнакомые пастухи гнали ещё несколько стад коров. Видимо, они были из соседних районов.

В Бендерах перед мостом обнаружилось просто невероятное скопление народа, транспорта и скота. Бардак здесь стоял полный, и никто не обращал никакого внимания на то, что милиционеры в форме гнали племенной скот. Переправиться на другой берег Днестра у них не было никакой возможности и добрых полдня они впустую проторчали вдали от моста.

Картина была не из лёгких: голодная и непоеная скотина страдает, мычит и норовит залезть в поля и огороды. Недоеные коровы хотят есть, и до воды их никак нельзя подогнать, потому что везде одно столпотворение.

И вдруг налетели самолёты! Началась сильнейшая бомбежка!.. И на переправе вмиг сотворилось полное светопреставление! Что люди, что скотина впервые слышали эти ужасные разрывы, всё со всем перемешалось, люди и животные шарахаются во все стороны, совершенно обезумев от страха и непонимания... Поблизости перевернулась телега, кого-то там сбили с ног и теперь топчут – не специально, конечно, а потому что все бегут, обезумев и ничего не видя под ногами...
Страхи господние, что вытворяться стало!

А коровы, так те уже вообще обезумели от этого гула, грохота и всеобщего шараханья. Так что никак не смогли удержать их милиционеры. Тут хоть разорвись на части, а скотина разбегается во все стороны от очередного взрыва – бедняги несутся со страху, куда у какой глаза глядят. Видя, что уже не спасти им и не собрать коров, да и некого уже было на тот берег перегонять, милиционеры бросили там всё, как есть, и верхом вернулись в Лозовую.

На месте сдавать коней и форму тоже оказалось некому, потому что всё начальство давно уже уехало неизвестно куда. Поэтому милиционеры оставили лошадей на дежурного охранника. Свою форму Киприан Коконов дома уже снял и припрятал куда подальше: с приближением румынского фронта стала она теперь очень опасной для него. Вместе со снятой формой он и весь свой служебный лоск с гонором в один момент растерял, стал вести себя ниже травы и тише воды. Ивану даже противно стало, когда Дрюня чуть ли не заискивать начал перед ним, когда сам же надумал завести якобы добрососедский разговор... 

Антонина тоже очень сильно сникла и обеспокоилась: если придут румыны и прознают о службе сына в милиционерах, то накажут его за сотрудничество с Советской властью. А если потом снова вернутся Советы, то накажут Киприана за потерю казённого имущества и лошади. Как ни крути, в очень крепкий переплёт попал её сын с этим милицейством своим. Думала-думала она, и ничего лучшего не надумала, как на третий день после возвращения домой Киприана без лошади отправить неразумного сына с невесткой к своим родителям в Малышево – в леса и от греха подальше. А то за год чрезмерно ревностной службы зазнавшийся Дрюня Коконов успел настроить против себя очень многих сельчан. Сокрушалась Антонина: «А ведь говорила ему – будь потише, убавь свой гонор. Но разве такой беспутный сын хоть когда-нибудь послушает свою мать?». 

*   *   *
В первые дни июля люди в селе уже напряжённо прислушивались к тяжкому гулу, будто дальнему предгрозовому, что едва слышно доносился из-за холмов с запада, со стороны Козино и Лисаветы. И становились суровей лицами: по всему чувствовалось, что фронт подбирается всё ближе и ближе. К тому же, по Кишинёвской трассе в сторону Бельц шло много солдат и двигалось военной техники, и большей частью – всё по ночам.

Но в Михайловку военные не заезжали. Только  однажды, как раз за день до того, как Киприан Коконов без коня вернулся из Бендер, со стороны Телешова по старой торговой дороге, шедшей по Межевому холму, через край Перепёлкина хутора проехали советские танки*.

* Судя по записям в журнале боевых действий 9-й армии Южного фронта, это событие произошло 30 июня 1941 года, когда дислоцированная в районе Теленешт, Бравичи и Цыбирики 16-я танковая дивизия 2-го механизированного корпуса выдвигалась в район Сынжереи и Радои.

Большой колонной неспешно спускались они вниз, наделали страшного грохоту, пролязгали своим гусеницами, начадили вонючим дымом и по плотине пруда выехали на Кишинёвскую трассу. И там уже друг за дружкой все до одного повернули в сторону Лозовой. Значит, тоже в сторону Бельц поехали, чтобы там с немцами и румынами воевать. После этого неординарного события и вовсе притихло село, всё в нём как бы замерло и затаилось.

А тут ещё и самолёты стали часто пролетать – то со звездами, то с крестами на крыльях. Но всё-таки больше летало крестастых самолётов. Эти тянулись куда-то за Помпены и дальше в сторону Днестра, видимо, бомбить большой мост и переправы возле Рыбницы. А краснозвёздные самолёты больше летали в сторону Унген, там тоже есть большой мост на Пруту, и, видимо, именно там теперь сильнее всего грохотало.
Беда, большая беда так и тянула к селу страшные и кровавые руки свои – что по земле, что по воздуху.

На другой день после «срочной эвакуации» Киприана Коконова в Малышево очень крепко загудело уже и в Бельцах – это уже на северо-западе, а не как до того в Унгенах на юго-западе. Там такие сильные бомбёжки начались, видимо, что даже в Михайловке были слышны раскаты взрывов, пусть тоже едва слышно. А до Бельц ведь будет добрых тридцать пять километров по прямой линии! И раскаты слыхать... А что там на месте происходит – об этом и подумать страшно.

Об ужасающих бомбёжках в городе землякам рассказал Поликарп Вознюк, который в тот же день на взмыленных лошадях прилетел в село и остановился у брата своего Марка. Объяснял, что здесь легче будет переждать лихолетье. В Бельцах он жил в районе Северного вокзала, и вся эта часть города вплоть до Никольского храма, что стоит на центральной площади, пострадала больше всего. Считай, ни одного живого дома там не осталось, одно месиво и крошево из камня, дерева и стекла. 

Узнав через людей об этой новости, Ольга Булатова очень сильно забеспокоилась о судьбе своей матери и сестры: живы ли они вообще? Специально пришла к Вознюкам домой, чтобы подробно расспросить дядю Поликарпа, что да как там вытворилось в Бельцах из-за этой войны. Но Поликрап успокоил её: 
- Сорокскую улицу немцы не бомбили. В той части города за Реутом все дома целыми стоят. И Никольская церковь тоже стоит. Люди говорят, что для немецких лётчиков она служит... орионтиром. – Поликарп не сразу и искажённо выговорил мудрёное слово. – Короче, не бомбят немцы церковь. А бомбы свои начинают кидать сразу за ней, и так – до самого вокзала. По Киевской улице, особенно с левой её стороны, если ехать из города к вокзалу, там сплошные развалины и одни руины торчат – вот и всё, что осталось от больших жилых домов и разных контор. Возле Западного вокзала немцы тоже сильно бомбили. Оба маслодельных завода разлетелись в пух и прах. А вот сахарный завод немцы почему-то не бомбят, наверное, он им самим понадобится.

Послушала Ольга слова Поликарпа, и слегка отлегло у неё от сердца. Но всё равно никак не могла успокоиться и прямо-таки рвалась в Бельцы, хотела хоть бы на крыльях взлететь, лишь бы узнать, что же сталось с мамой и сестрой. Поэтому весь вечер настойчиво и слёзно упрашивала Петра съездить в Бельцы, который и не отказывался, обещал, но Ольга забывалась и снова принималась просить поехать: от слёз и переживаний совсем потеряла голову, бедняжка...

Наутро первым делом Пётр договорился с отцом насчет лошади, и затем молодожёны вдвоём ещё раз сходили к Поликарпу расспросить, что да как он видел по дороге. Было ещё очень рано, солнце едва поднялось над Межевым холмом. Но как всегда не очень довольный с виду и постоянно озабоченный чем-то Поликарпов брат Марко уже возился во дворе, управляясь по хозяйству. Столь ранних и нежданных гостей встретил он неприветливо, буркнув в ответ на приветствие и разрешение войти во двор, чтобы поговорить с его городским гостем:
– Брат спит ещё. Им, горожанам, так рано вставать не к чему, не то, что некоторым. 

Но тут раздался скрип двери Маркова дома, и на порог вышел заспанный Поликарп в одном исподнем. Увидел посторонних людей во дворе и шуганулся в дом обратно. Вышел уже в штанах и сапогах, на плечи пиджак набросил. По-доброму поздоровался с Петром, как со стародавним хорошим знакомым, спросил, как идёт стройка дома. 
- Да никак пока не идёт, – отвечал Пётр. – Кирпич саманный досушиваем, уже сложили его в пирамидки. Но домой... э-э, вернее, к себе во двор... ну, на место стройки на следующей неделе перевезём.
Поликарп подумал и бровью шевельнул согласно своим мыслям:
- Фронт близко подходит. Так что саман лучше домой привезти и в одном месте сложить.
- А если в эту кучу бомба или снаряд попадёт? Все труды враз прахом пойдут. Нет, пускай кирпич пока в Глинисках сохнет.
- Ну, как знаешь, – подвёл черту Поликарп и поинтересовался, чего это молодые так рано заявились к нему.

Послушав Петра с Ольгой, он категорически отсоветовал им ехать в Бельцы. Мол, немцы уже почти к самому городу подошли. Вчера военные в Беличкине с большим трудом пропустили его на развилке больших дорог.
- И то разрешили проехать только потому, что я на восток уезжал, ну, как бы это... э...вака...ировался, – Поликарп с трудом вспомнил непривычное для слуха слово, в котором как бы упоминается молдавское название коровы, вака. – Вот и пропустили. А кому из гражданских нужно было ехать наоборот в Бельцы, тех без разговоров возвращали назад с Лозовую и направляли добираться в город круговым путём через Радово и Александрены.

Но делать Петру нечего: через Радово ехать, так через Радово. Вернулись они от Вознюков, запряг Пётр отцовских лошадей, и поехали они с Ольгой в Бельцы. Но не смогли попасть даже в Лозовую: при въезде в посёлок стоял военный патруль, и солдаты настойчиво и строго разворачивали всех гражданских назад, объясняя, что все дороги на Бельцы закрыты.

Хорошо, что Пётр догадался втихаря спросить у одного по виду более-менее сочувствовавшего им солдата:
- Браток, а можно ли нам полями проехать на Александрены через Радово?
Тот посуровел лицом, но ответил:
- Говорить об этом не положено, но... дорога на Радово тоже закрыта. Пока что остается открытой только дорога на Флорешты через Петровку и Николино*. Обозников мы туда направляем. 

* Вернее – Николина, так до войны называлось село Николаевка Флорештского района.

Тут солдат заметил, что в их сторону смотрит сержант, старший в их патруле, после чего громко и строго добавил:
- И вообще, граждане крестьяне, фронт приближается. Так что мирному населению лучше дома сидеть и не искать своей смерти по дорогам. 

Пётр с Ольгой изумлённо переглянулись и головами поникли. В дальних Флорештах им нечего искать, а свою смерть встретить по дороге не хотелось тем более. Развернул Петро лошадей, и поехали молодые обратно в Михайловку, несолоно похлебавши и только зря время потеряв.

КОНЕЦ первой книги. 

Продолжение следует.