Небо не забирает

За дедушкой ухаживать тяжело. Он может отодвинуть тарелку и сказать, что это гадость.  Или даже сбросить на пол. Пусть тарелка разобьется! И еда пусть разлетится в разные стороны. Его это не касается, потому что гадость. И он ясно сказал.
А она уйдет на кухню. Всплакнет. Подумает про себя: «Когда же тебя небо заберет»?
Дедушка может ходить всю ночь. Шаркать ногами, издавать разные звуки. А ей рано вставать. И она не спит.  Лежит и злится. И нова навязчивая мысль:  про  небо, которое никак не желает прибрать зажившегося капризного старика.
А у него действительно пятидесяти процентов былого разума уже нет. Потому что кровообращение  слабое, стариковское. До мозга, видимо,  еле-еле доходит.
Иногда ему кажется, что она где-то «шляется». Не иначе – вторую семью завела. Задержалась на работе – значит, вторая семья. И он об этом говорит со злостью, стараясь унизить и растоптать в грязи. И ему все равно, что это его родная внучка.
Начинает говорить, переходит на крик – это про вторую семью.  И при ее муже – нарочно. Жестче и больнее, потому что его ужин задержали. А ужин – главное.
Конечно, полмозга, наверное, не работает.
Старик давно уже плохо ходит. Его единственное развлечение – телевизор. Смотрит днями. Понимает ли что-нибудь? Кто его знает. Вряд ли понимает. И это по всему видно.
Иногда у него бывают проблески разума. Тогда он тих, послушен, даже рассудителен. Говорит, что зажился, что устал от всего. Ссылается на свой дурной характер. Понимает, что внучке с ним тяжело. Почти не возможно. Но солнечный робкий луч прячется. И снова наступают сумерки. Разум угасает. И летят обидные слова, и жалят, как осы.
Иногда   дедушке кажется, что его собираются отравить. Поэтому дают таблетки. И говорит об этом прямо и гневно.  Кричит, что хотят от него  избавиться. Это потому что он в квартире хозяин. И им всем, то есть внучке и ее семье, нужна его жилплощадь.
Вдруг случился микроинсульт. Увезли в больницу. Она была на работе, когда его увезли. Сначала не поняла. И рассказала всем на работе, что дедушку увезли.
Поняла дома, увидев пустой диван. Плакала на кухне. Душу сдавило горе. Думала, что желала ему смерти. А это так ужасно. Так ужасно.
Затем помыла его комнату. Убрала грязное постельное белье. И подумала, что так делают после покойника.  И снова душа заболела от уколов совести. Да, желала смерти – слабому беззащитному старику. Желала освобождения – для себя. Хотела облегчения. И вот она – совесть-то. Тут как тут.
Дед очухался уже на третий день. Его в больнице подержали – сколько надо. Проверили, подлечили, поддержали. И выписали домой.
 Привезли на такси. Прошел в свой угол, включил телевизор. Наслаждался домом. Ему казалось, что он из больницы не вернется – был такой проблеск.
Она принесла ему тарелку с кашей. Чай с сахаром, как он привык, и батон.
Дедушка посмотрел злыми колючими глазами, сказал, что она не умеет кашу варить. И ей сначала  нужно выучиться. А потом ему, дедушке,  «подавать».
Схватила тарелку. На кухне – от раздражения – вывалила содержимое в мусорное ведро. И подумала, что небо никак не может его забрать. А он явно уже зажился. Терзает ее, а у нее уже сил нет. И здоровья почти нет. И почему его небо не забирает? Ведь он все равно прикован к своему углу. И жизнь для него – мука.