Кадзуо Ишигуро. Молверн-Хилс

Kazuo Ishiguro. Malvern Hills
[from “Nocturnes” collection / из сборника «Ноктюрны»]
© Kazuo Ishiguro, 2009
© Александр Андреев, 2021, перевод



Весну я провёл в Лондоне, и хотя не сумел добиться всего, чего хотел, время прошло чудесно. Но по мере того, как пролетали недели и приближалось лето, возвращалась былая тревожность. Прежде всего, я стал как огня бояться случайных встреч с бывшими университетскими друзьями. Прогуливаясь в Кэмден-Тауне или роясь в непомерно дорогих для меня компакт-дисках в магазинах Вест-Энда, я уже успел столкнуться с некоторыми из них, так и норовившими спросить, как я поживаю с тех пор, как бросил учёбу «ради славы и богатства». Не то чтоб мне стыдно было рассказать им, к чему я стремлюсь. Просто никто из них, за очень редкими исключениями, не мог понять, что именно было или не было для меня в те месяцы «успехом».

Как я уже сказал, мне не удалось добиться всего, чего хотел, но должен заметить, что цели мои были в основном на перспективу. И потом, все прослушивания, даже самые тоскливые, приносили бесценный опыт. Практически каждый раз я узнавал что-то новое: то о лондонской сцене, то о музыкальном бизнесе в целом.

Некоторые прослушивания были вполне профессиональными. Приходишь на какой-нибудь склад или переоборудованный гараж, а там менеджер или, например, подружка участника группы записывает твоё имя, просит подождать, предлагает чай, а в это время из-за стенки гремит сам оркестр, то останавливаясь, то начиная заново. Но большинство прослушиваний проходило куда более хаотично. На самом деле, видя, как поставлено дело в большинстве групп, уже не приходилось удивляться, почему лондонская эстрада дошла до такого упадка. То и дело я шёл безымянными дворами на задворках города, поднимался с акустической гитарой по лестницам, входил в квартиры с затхлым запахом и разбросанными по полу матрасами и спальниками, а музыканты что-то мямлили и старались не смотреть в глаза. Сыграешь им, споёшь, они глядят на тебя вполглаза, пока наконец один из них не скажет что-то вроде «О, круто. Спасибо, что зашли, жаль только, это не наш стиль».

Вскоре я понял, что этих ребят приводит в ступор сам процесс прослушивания, и если поболтать с ними о чём-то другом, они заметно расслабляются. Так мне удавалось раздобыть полезную информацию: в какие клубы интересно сходить, какие группы ищут гитариста. Или хотя бы намёк на какое-нибудь новое представление. Как уже говорил, я не уходил с пустыми руками.

В целом людям нравилась моя игра, а кое-кто даже голос мой называл вполне гармоничным. Но довольно быстро обозначились два фактора, работавших против меня. Во-первых, у меня не было оборудования. Куче групп требовался человек с электрогитарой, усилками, микрофонами, желательно машиной, готовый немедленно вписаться в их плотный график. Я же был пешеходом с довольно фиговой акустикой. Так что не имело значения, нравились им мой ритм или мой голос, у них не было выбора, кроме как дать мне от ворот поворот. Вполне справедливо.

Гораздо труднее оказалось принять другое важное препятствие – и должен сказать, оно меня вообще поразило. Проблемой стало то, что я сам пишу песни. Я не верил своим ушам. Вот играю я что-то в какой-нибудь задрипанной квартире для ничего не выражающих лиц, потом пауза секунд двадцать-тридцать, и тут один из них подозрительно спрашивает: «Ну, и чья же это песня?» И стоит ответить, что моя, сразу видно, как ставни захлопываются. Пожимают плечами, качают головой, криво улыбаются, а затем указывают на дверь.

Когда это случилось в надцатый раз, я просто не выдержал и сказал: «Слушайте, я не понимаю. Вы что, хотите всю жизнь играть одни каверы? И даже если так, откуда, по-вашему, взялись все эти песни? Вот именно! Их кто-то написал!»

Но парень, к которому я обращался, посмотрел на меня отсутствующим взглядом и произнёс: «Без обид, дружище. Просто сейчас кто только песни не пишет».

Тупость подобной позиции, которую занимали, похоже, все выступавшие на лондонской сцене, стала последней каплей, убедившей меня в том, что даже на любительском уровне там всё если и не гнило, то совершенно беспомощно и неадекватно, и несомненно отражает всё происходящее на всей лестнице музыкальной индустрии вплоть до самого верха.

Осознав это, а также поняв, что с приближением лета мне постепенно становится негде ночевать, я почувствовал, что при всей восхитительной прелести Лондона – мои университетские дни по сравнению с ним казались серыми – хорошо бы отдохнуть от города. Так что я позвонил своей сестре Мэгги, которая вместе с мужем содержала кафе в Молверн-Хилс, и мы решили, что лето я проживу у них.



Мэгги на четыре года старше и вечно обо мне беспокоится, поэтому я знал, что она будет только за. На самом деле оказалось, что она была бы рада любой помощи. Когда я говорю про её кафе в Молверн-Хилс, это не значит, что оно в Грейт-Молверн или на трассе А – оно буквально на холмах. Это старый викторианский дом, стоящий одиноко, фасадом к западу, так что в хорошую погоду можно выпить чаю с кексом на террасе кафе, наслаждаясь видом Херефордшира. Зимой Мэгги и Джофф вынуждены закрывать заведение, но летом у них всегда полно народу, в основном местных – оставляющих машины на парковке на сотню ярдов ниже и поднимающихся, задыхаясь, по тропе в сандалиях и цветастых платьицах – или передвижных бригад с картами и серьёзным оборудованием.

Мэгги сообщила, что они с Джоффом не могут себе позволить платить мне, и это меня вполне устраивало, так как означало, что можно особо не надрываться. Тем не менее, поскольку меня обеспечивали постелью и едой, молчаливо предполагалось, что я буду третьим членом команды. Всё это было крайне неопределённо, и поначалу они, особенно Джофф, просто разрывались между желаниями надрать мне задницу за то, что мало помогаю, и извиниться, что вообще о чём-то просят гостя. Но довольно скоро всё устаканилось. Работа была несложной (особенно хорошо у меня получались сэндвичи), и порой мне приходилось напоминать себе о главном, ради чего я, собственно, и перебрался в сельскую местность: к осеннему возвращению в Лондон я намеревался написать несколько новых песен.

Вообще я по природе жаворонок, но довольно скоро выяснилось, что завтрак в кафе сущий кошмар, клиенты требуют яичницы такие, тосты сякие, в итоге всё подгорает. Так что я решил раньше одиннадцати не спускаться. Пока внизу всё стучало и гремело, я распахивал большое окно спальни, забирался на широкий подоконник и играл на гитаре, глядя на расстилающиеся внизу сельские просторы. Сразу после моего приезда выдались несколько великолепных рассветов, и возникало дивное чувство, будто смотреть можно вечно, и стоило коснуться струн, их звук отдавался по всей стране. Только повернувшись и высунув голову наружу, я видел внизу террасу кафе и замечал людей, входящих и выходящих с собаками и колясками.

Эти края мне не чужие. Мы с Мэгги выросли в Першоре, всего в нескольких милях отсюда, и родители часто брали нас на прогулки по холмам. Тогда мне это не особо нравилось, и едва подрос, я отказался ходить с ними. Но в то лето это место показалось мне прекраснейшим в целом свете; я же, в общем-то, местный, холмы – это моё. Может быть, дело в том, что наши родители разошлись, и серый домик напротив парикмахерской вот уже какое-то время не был «нашим» домом. Как бы то ни было, в отличие от клаустрофобии детских лет, теперь я чувствовал к этим местам теплоту, даже какую-то ностальгию.

Чуть ли не каждый день я бродил по холмам, иногда с гитарой, когда был уверен, что дождя не будет. Особенно мне полюбились Столовый холм и Крайний холм, у северной оконечности гряды, которыми приезжавшие на день туристы обычно пренебрегали. Там я мог часами думать о своём, не встречая ни души. Я словно впервые открывал для себя холмы и чуть ли не физически ощущал, как в голове зарождаются идеи новых песен.

С работой в кафе, однако, всё было по-другому. То голос, то лицо человека, подходящего к кассе, пока я готовил салат, то и дело отбрасывали меня в ранние годы жизни. Старые друзья родителей начинали выпытывать, чем я занимаюсь, и приходилось выкручиваться, пока меня не оставляли в покое. Под конец они кивали на порезанный хлеб и помидоры, говорили что-то вроде «Ну ладно, ты хоть при деле» и возвращались к своим столикам с чашкой и молочником в руках. Или подойдёт какой-нибудь школьный знакомый и начнёт своим новым «университетским» голосом умничать, препарируя последний фильм про Бэтмена, или глубокомысленно анализировать истинные причины мировой бедности.

Меня это не напрягало. Больше того, некоторых я был искренне рад видеть. Но как-то тем летом зашла в кафе одна особа, и едва увидев её, я застыл на месте, а к тому моменту, как догадался скрыться на кухне, она меня уже заметила.

Это была миссис Фрэзер – или Ведьма Фрэзер, как мы звали её между собой. Я узнал её в тот же миг, как она вошла с мелким грязным бульдогом. Мне страшно захотелось сказать ей, что внутрь с собаками нельзя, хотя все спокойно заходили с ними за покупками. Ведьма Фрэзер была одной из моих учительниц в першорской школе. К счастью, она ушла на пенсию раньше, чем я перешёл в шестой класс, но в моей памяти её тень омрачала всю мою школьную карьеру. Кабы не она, школа была бы неплоха, но она невзлюбила меня с самого начала, а когда тебе всего одиннадцать, ты не можешь защититься, ты бессилен перед подобными ей. Она испробовала на мне все приёмчики мерзких учителей, ну, обязательно спрашивала, когда чувствовала, что не смогу ответить, а потом заставляла встать, чтобы весь класс надо мной смеялся. Позже шуточки стали более изощрёнными. Помню, как-то, мне было четырнадцать, мы с новым учителем, мистером Трэвисом, пошутили в классе. То есть он пошутил не надо мной, а вместе со мной, как ровня, класс смеялся, и это мне понравилось. Но через пару дней я шёл по коридору, а мистер Трэвис мне навстречу, разговаривая с ней, и когда мы поравнялись, она остановила меня и устроила выволочку за то, что поздно сдал домашку, или что-то такое. Ясно же, она сделала это специально – показать мистеру Трэвису, какой я «трудный ребёнок»; и если он хоть на секунду подумал, что я заслуживаю уважения, он сильно ошибается. Может, потому что она была старая, не знаю, но другие учителя не могли её раскусить. Все её слова они воспринимали как божественное откровение.

В тот день, когда Ведьма Фрэзер вошла в кафе, видно было, что она меня узнала, но она не улыбнулась, не окликнула. Она взяла чай, печеньки с заварным кремом и вышла на террасу. Я решил, что на этом всё. Но потом она снова вошла, поставила пустые чашку и молочник на стойку и заявила: – Поскольку со стола вы не убираете, я принесла всё сама. – Она задержалась на мне взглядом на пару секунд дольше приличного – своим старым взглядом типа «ох, отшлёпать бы тебя» – и ушла.

Вся моя ненависть к старой крокодилице ожила, и когда через несколько минут спустилась Мэгги, я уже дымился. Она сразу заметила и спросила, что не так. На террасе ещё оставались посетители, но внутри не было никого, так что я начал орать, обзывая Ведьму Фрэзер всеми заслуженными ею грязными кличками. Мэгги успокоила меня, потом сказала:

– Слушай, она давно уже не учительница. Она просто печальная пожилая леди, которую бросил муж.

– Не удивлён.

– Да пожалей её хоть немного. Только она решила, что может наслаждаться пенсией, как от неё уходят к молоденькой. И теперь ей приходится держать свой постоялый двор в одиночку, и поговаривают, что там всё рушится.

Это меня несказанно обрадовало. Вскоре я забыл о Ведьме Фрэзер, потому что приехала группа, и мне пришлось делать много салата с тунцом. Но через несколько дней, болтая с Джоффом на кухне, я разузнал новые подробности: что муж её сорока с чем-то лет сбежал с секретаршей; и что их отель неплохо начинал, но сейчас гости требуют возврата денег или снимают бронь за несколько часов до заселения. Однажды я увидел заведение своими глазами, когда помогал Мэгги развозить заказы, и мы проезжали мимо. Отель Ведьмы Фрэзер стоял прямо на Элгар-рут – довольно крупный гранитный дом с огромной вывеской «Молверн-Лодж».

Но я не собираюсь распространяться о Ведьме Фрэзер. Мне дела нет ни до неё, ни до её отеля. Я пишу всё это только из-за того, что случилось позже, когда появились Тило и Соня.

Джофф уехал в тот день в Грейт-Молверн, так что крепость обороняли только мы с Мэгги. Основной обеденный поток уже схлынул, но когда вошла Капуста, дел у нас было ещё по горло. Капустой я обозвал их сразу, едва услышав акцент. И я вовсе не расист. Когда стоишь за стойкой и должен запомнить, кому не класть свёклу, кому побольше хлеба, как разделить заказ по разным счетам, волей-неволей приходится превращать посетителей в персонажей, давать им клички, подмечать физические особенности. Ослиная Морда брал завтрак пахаря и два кофе. Для Уинстона Черчилля с женой – багеты с тунцом и майонезом. Так я и справлялся. Так Тило и Соня стали Капустой.

День стоял жаркий, но большинство посетителей – поскольку англичанине – всё равно предпочитали сидеть снаружи, на террасе, некоторые даже игнорировали зонтики, лишь бы получить свой кирпичного цвета загар. Но Капуста решила остаться внутри, в тенёчке. На них были свободные штаны цвета верблюжьей шерсти, спортивные куртки и футболки, и при этом они ухитрялись выглядеть элегантно, как умеют люди с континента. Мне показалось, им по сорок с чем-то, может, чуть за пятьдесят – в тот момент я этим не заморачивался. Они спокойно обедали, негромко переговаривались и выглядели вполне обычной, приятной европейской четой средних лет. Затем мужчина встал пройтись по комнате, остановился перед старым выцветшим снимком – Мэгги повесила на стену фотографию дома, сделанную в 1915 году, – и принялся его рассматривать. Потом раскинул руки и воскликнул:

– Как чудесна ваша сельская местность! У нас в Швейцарии много красивых гор. Но у вас тут совсем другое. Холмы. Вы их зовёте холмами. У них своё очарование, они такие мягкие и дружелюбные.

– О, вы из Швейцарии, – вежливо сказала Мэгги. – Всегда мечтала там побывать. Звучит так волшебно, Альпы, канатные дороги.

– Конечно, в нашей стране много замечательного. Но у этого места особое очарование. Мы так давно хотели приехать в эту часть Англии. Мы всегда говорили об этом, и вот наконец мы здесь! – Он от души рассмеялся. – Так счастливы быть здесь!

– Чудесно, – сказала Мэгги. – Надеюсь, вам тут понравится. Вы надолго?

– У нас ещё три дня, потом нужно возвращаться к работе. Мы мечтали приехать сюда с тех пор, как много лет назад посмотрели замечательный документальный фильм об Элгаре. Очевидно, Элгар любил эти холмы и изъездил их все на велосипеде. И вот наконец мы здесь!

Мэгги несколько минут поболтала с ним о том, что они уже видели в Англии, что обязательно нужно посмотреть в этих краях, ну, что обычно рассказывают туристам. Я это слышал уже тысячу раз, мог сам рассказать практически на автомате, так что потихоньку начал отвлекаться. Запомнил только, что Капуста из Швейцарии, а путешествуют они на взятой напрокат машине. Он то и дело повторял, какая Англия классная, какие все добрые, и громко хохотал, стоило Мэгги хоть немного пошутить. Но я уже сказал, что отвлёкся, сочтя их обычной скучной парочкой. Лишь через несколько секунд я снова обратил на них внимание, заметив, как он постоянно пытается втянуть в разговор жену, а та молчит, уставившись в путеводитель, и делает вид, что не слышит никакого разговора. Тогда я решил к ним присмотреться.

Обоих украшал ровный, естественный загар, отличавший их от напоминавших варёных крабов местных, сидевших снаружи, и несмотря на возраст, оба выглядели подтянуто и по-спортивному. Его волосы, изрядно поседевшие, но всё ещё густые, были аккуратно уложены, хоть и слегка старомодно, примерно как у певцов группы АББА в семидесятых. Она была блондинкой с почти белоснежными волосами и строгим лицом, и только складки возле уголков рта портили приятный в остальном облик пожилой женщины. И он, повторяю, пытался втянуть её в разговор.

– Конечно, моя жена восхищается Элгаром, и ей было бы очень интересно посетить дом, в котором он родился.

Молчание.

Или: – Должен признаться, я не слишком большой поклонник Парижа. Предпочитаю Лондон. Но вот Соня Париж просто обожает.

Тишина.

Сказав что-то такое, он каждый раз поворачивался к сидевшей в углу жене, и Мэгги тоже приходилось на неё смотреть, но жена даже не поднимала глаз от книжки. Мужа это, похоже, не слишком беспокоило, и он продолжал оживлённо болтать. Затем снова раскинул руки и сказал: – Простите меня, но я должен хоть на минутку выйти и насладиться великолепным видом!

Он вышел, и мы смотрели, как он идёт по террасе. Потом он исчез из вида. Жена всё сидела в углу, читая путеводитель, и через какое-то время Мэгги подошла к ней убрать со стола. Женщина полностью игнорировала её до того момента, как сестра взяла тарелку с остававшимся на ней крохотным кусочком ролла. Тут она внезапно шмякнула книжку о стол и громко рявкнула: – Я ещё не всё!

Мэгги извинилась и отошла, оставив женщине кусочек ролла – к которому та так и не притронулась. Проходя мимо, Мэгги взглянула на меня, я лишь пожал плечами. Тогда сестра спросила женщину, очень вежливо, не хочет ли она чего-нибудь ещё.

– Нет. Ничего я больше не хочу.

В её тоне явственно слышалось «оставьте меня в покое», но Мэгги рефлекторно продолжала, словно ей было действительно интересно: – Вам всё понравилось?

Секунд пять-шесть женщина продолжала читать, словно не расслышала. Затем отложила книгу и уставилась на сестру.

– Раз уж вы спросили, – ответила она, – я скажу. Еда хорошая. Лучше, чем во многих жутких местечках поблизости. Но мы ждали тридцать пять минут, чтобы нам принесли всего-навсего сэндвич и салат. Тридцать. Пять. Минут.

Тут я понял, что в женщине просто клокочет гнев. Не возмущение, которое резко подступает и быстро отпускает. Нет, по женщине было видно, что она дошла до белого каления не только что. Такой гнев приходит, остаётся в тебе на постоянном уровне, как тяжёлая мигрень, без всплесков, и не находит должного выхода. Мэгги настолько уравновешенная, что не смогла распознать симптомы и, видимо, решила, что жалобы женщины вполне рациональны. Она извинилась и пустилась в объяснения: – Понимаете, когда такой наплыв, как был только что…

– Но ведь у вас такое каждый день, да? Разве не так? Каждый летний день, когда погода хорошая, у вас такой наплыв, да? Так? Тогда почему вы не можете подготовиться? Нечто происходит каждый день, и вы каждый раз удивляетесь. Вы это мне хотите сказать?

Женщина смотрела на сестру, но когда я вышел из-за стойки и встал рядом с Мэгги, перевела взгляд на меня. И я заметил, как гнев поднялся в ней ещё на пару делений, возможно, из-за выражения моего лица. Мэгги повернулась, посмотрела на меня и начала потихоньку отталкивать, но я упёрся и продолжал смотреть на женщину. Я хотел, чтобы она знала: Мэгги не одна. Одному богу известно, чем бы всё это закончилось, но тут вернулся её муж.

– Какой чудесный вид! Чудесный вид, чудесный обед, чудесная страна!

Я дал ему время оценить положение, но если он и понял, что происходит, то совершенно не подал виду. Он улыбнулся жене и сказал по-английски, видимо, для нашего удобства: – Соня, тебе правда надо пойти и посмотреть. Дойди хотя бы до конца тропинки!

Она что-то ответила по-немецки и вновь уткнулась в книжку. Он прошёл дальше в зал и сказал нам:

– После обеда мы планировали поехать в Уэльс. Но ваши Молверн-Хилс настолько прекрасны, что здорово было бы провести последние три дня отпуска здесь. Если Соня согласится, я буду просто счастлив!

Он посмотрел на жену, та пожала плечами и произнесла ещё что-то на немецком, и он рассмеялся своим громким, открытым смехом.

– Отлично! Она согласна! Значит, решено. В Уэльс не едем. Погуляем в вашей округе ещё три дня!

Он прямо сиял, и Мэгги сказала что-то ободряющее. Заметив, что жена отложила книжку и собралась уходить, я почувствовал облегчение. Муж подошёл к столику, взял рюкзачок и закинул на спину. Потом обратился к Мэгги:

– Вот интересно. Нет ли поблизости небольшого отеля, который вы могли бы нам порекомендовать? Не слишком дорогой, но уютный и приятный. И если можно, в английском духе!

Мэгги это слегка озадачило, и она призадумалась, спросив что-то бессмысленное вроде «А какого рода место вам бы хотелось?» Зато я нашёлся сразу:

– Лучшее, что можно найти поблизости, это заведение миссис Фрэзер. Недалеко отсюда, по дороге на Вустер. Называется «Молверн-Лодж».

– «Молверн-Лодж»! Звучит просто идеально!

Мэгги осуждающе отвернулась и делала вид, что продолжает убираться, пока я подробно объяснял, как найти отель Ведьмы Фрэзер. Потом пара ушла, мужчина благодарил нас улыбками во весь рот, женщина даже не обернулась.

Сестра посмотрела на меня устало и покачала головой. Я лишь усмехнулся и сказал:

– Надо признать, эта женщина и Ведьма Фрэзер – два сапога пара. Грех было упускать такой шанс.

– Тебе-то милое дело так забавляться, – сказала Мэгги, подталкивая меня к кухне. – А мне тут жить.

– И что? Слушай, ты эту Капусту никогда больше не увидишь. А если Ведьма Фрэзер узнает, что мы порекомендовали её гостиницу проезжим туристам, она вряд ли будет жаловаться, так?

Мэгги покачала головой, но теперь уже с едва заметной улыбкой.

*

После этого в кафе стало тише, потом вернулся Джофф, и я поднялся к себе, чувствуя, что уже сделал больше, чем полагалось. У себя я уселся на подоконник с гитарой и занялся песней, которую написал уже практически наполовину. Но через какое-то время – мне показалось, почти тут же – снизу послышался гул вечернего потока посетителей. Если, как обычно, начнётся настоящее безумие, Мэгги придётся попросить меня спуститься, что будет не слишком честно, учитывая, сколько я уже сделал. Поэтому я счёл за лучшее смыться на холмы и продолжить работу там.

Я вышел через чёрный ход, никого не встретив, и сразу ощутил, как же приятно на свежем воздухе. Правда, было жарковато, особенно с гитарой в чехле, и больше всего меня порадовал ветерок.

Я шёл в особое место, найденное неделей раньше. Чтобы попасть туда, нужно взобраться по крутой тропе позади дома, а затем идти несколько минут более пологим подъёмом до той самой скамейки. Я выбрал её весьма старательно, не только из-за фантастического вида, но и потому, что она не была одной из тех точек на дороге, куда притаскиваются утомлённые путники с измученными детьми и садятся рядом с тобой. С другой стороны, она не стояла уж совсем на отшибе, и то и дело мимо проходил кто-нибудь, говорил «Привет!», как делают путники, иногда добавляя пару слов о моей гитаре, всё это не сбавляя шага. Мне это не мешало. Как будто перед тобой публика, и в то же время её нет, и это чуточку пришпоривало моё воображение, в чём оно так нуждалось.

Просидев на своей скамейке где-то полчаса, я вдруг обратил внимание, что какие-то гуляющие, вроде бы уже пройдя мимо с обычным коротким приветствием, остановились в нескольких метрах и смотрят на меня. Это стало раздражать, и я сказал с ноткой сарказма:

– Всё нормально. Бросать мне мелочь не обязательно.

В ответ я услышал знакомый громкий радостный смех, поднял глаза и увидел подходящую к скамейке Капусту.

Промелькнула мысль, что они добрались до Ведьмы Фрэзер, поняли, как зло я над ними подшутил, и вернулись поквитаться. Но потом я увидел, что не только мужчина, но и женщина радостно улыбается. Оказавшись передо мной, они остановились, и поскольку солнце уже садилось, на миг показались двумя силуэтами на фоне огромного вечернего неба. Затем подошли поближе, и я заметил, что они смотрят на мою гитару – на которой я продолжал играть – со счастливым изумлением, как смотрят на младенца. Что удивительно, женщина вдобавок отбивала мой ритм ногой. Я пришёл в себя и остановился.

– Что вы, продолжайте, – попросила женщина. – Вы правда хорошо играете.

– Да, – подтвердил муж, – прекрасно! Мы издалека услышали. – Он показал рукой. – Мы были вон там, на том гребне, и я сказал Соне: я слышу музыку.

– И пение, – добавила женщина. – Я говорю Тило: послушай, где-то поют. И я была права, да? Вы же пели ещё минуту назад.

Я никак не мог поверить, что эта улыбчивая женщина – та самая, что устроила нам такую нервотрёпку за обедом, и на всякий случай присмотрелся повнимательнее: вдруг это совсем другая пара. Но одежда была та же самая, и хотя уложенные в стиле АББА волосы мужчины слегка растрепало ветром, ошибки быть не могло. К тому же через пару секунд он сказал:

– Думаю, вы тот самый джентльмен, который подавал нам обед в прекрасном ресторане.

Я подтвердил. Тогда женщина сказала:

– Мелодия, которую вы только что пели. Мы её оттуда слышали, сначала ветром принесло. Мне понравилось понижение в конце каждой строки.

– Спасибо, – ответил я. – Я над этим сейчас работаю. Пока не закончено.

– Ваше собственное сочинение? У вас, наверное, настоящий дар! Спойте, пожалуйста, ещё раз.

– Знаете, – сказал мужчина, – когда будете записывать песню, вам нужно сказать продюсеру, что она должна звучать именно так. Как здесь! – Он указал на простиравшийся перед нами Херефордшир. – Вы должны сказать ему, что вам нужен именно такой звук, именно такое фоновое звучание. Тогда каждый услышит вашу песню так, как услышали её сегодня мы, донесённую ветром, пока мы спускались по склону холма…

– Но чётче, естественно, – добавила женщина. – Иначе слушатель не разберёт слов. Но Тило прав. Должна звучать открытая местность. Воздух, эхо.

Казалось, они не на шутку увлеклись, будто встретили на холмах нового Элгара. И несмотря на первоначальные подозрения, я чувствовал, что они мне симпатичны.

– Ну, – протянул я, – поскольку песня в основном написана здесь, неудивительно, что в ней чувствуется местный аромат.

– Да-да, – кивнули они одновременно. Потом женщина сказала: – Пожалуйста, не скромничайте. Поделитесь с нами вашей музыкой. Она звучит чудесно.

– Ну, – протянул я, прикидываясь дурачком. – Хорошо, спою вам песню, раз уж вы так хотите. Не эту, а другую, законченную. Но слушайте, я не могу этого сделать, пока вы надо мной нависаете.

– Конечно, – сказал Тило. – Мы чересчур назойливы. Мы с Соней привыкли выступать в самых разных и сложных условиях, поэтому стали нечувствительны к потребностям других музыкантов.

Он осмотрелся и присел на травянистый холмик рядом с тропой, спиной ко мне и лицом к панораме. Соня ободряюще улыбнулась мне и села с ним рядом. Он тут же обнял её за плечи, она прильнула к нему, и я для них уже словно не существовал, они наслаждались моментом близости, любуясь закатной природой.

– Что ж, поехали, – сказал я и заиграл песню, которой обычно начинал прослушивания. Голос я направлял к горизонту, но поглядывал на Тило и Соню. Пусть я не видел их лиц, но то, как они продолжали обниматься без малейшего намёка на беспокойство, давало понять, что они наслаждаются услышанным. Когда я закончил, они повернулись ко мне, заулыбались и захлопали, пробуждая в холмах эхо.

– Фантастика! – сказала Соня. – Какой талант!

– Прелестно, прелестно, – отозвался Тило.

Я ощутил некоторую неловкость и сделал вид, что настраиваю гитару. Когда я наконец поднял голову, они всё ещё сидели на земле, но развернулись, чтобы видеть меня.

– То есть вы музыканты? – спросил я. – Я хочу сказать, профессиональные музыканты?

– Да, – ответил Тило, – думаю, нас можно назвать профессионалами. Мы с Соней выступаем дуэтом. В отелях, в ресторанах. На свадьбах, на вечеринках. По всей Европе, хотя больше всего нам нравится работать в Швейцарии и Австрии. Мы этим зарабатываем на жизнь, так что да, мы профессионалы.

– Но прежде всего, – уточнила Соня, – мы играем потому, что верим в музыку. Я вижу, вы тоже.

– Если бы я перестал верить в свою музыку, – сказал я, – я бы прекратил. Вот и всё. – Потом добавил: – Я бы хотел стать профессионалом. Это было бы здорово.

– Да, это здорово, – согласился Тило. – Мы счастливчики, можем делать то, что нравится.

– Послушайте, – сказал я, возможно, слишком внезапно. – Вам удалось попасть в отель, о котором я говорил?

– Какие же мы невежливые! – воскликнул Тило. – Нас так захватила ваша музыка, что мы совершенно забыли поблагодарить вас. Да, мы добрались, оказалось как раз то, что нужно. К счастью, свободные номера ещё оставались.

– В точности то, что мы хотели, – сказала Соня. – Спасибо вам.

Я снова сделал вид, что занят струнами. Потом сказал, как будто между делом: – Я тут подумал, есть ещё один отель. Кажется, он получше, чем «Молверн-Лодж». Думаю, вам стоит переехать.

– О, да мы уже нормально устроились, – сказал Тило. – Всё распаковали, к тому же это именно то, что нам нужно.

– Да, но… Ну, в общем, когда вы меня спросили про отель, я не знал, что вы музыканты. Думал, банкиры или что-то около того.

Они расхохотались, как от гениальной шутки. Потом Тило сказал:

– Нет-нет, мы не банкиры. Хотя не раз об этом жалели!

– Я хочу сказать, есть другие отели, гораздо более приспособленные, ну, для артистических натур. Трудно ответить, когда незнакомцы просят порекомендовать отель, а ты не знаешь, что они за люди.

– Очень мило, что вы беспокоитесь, – сказал Тило. – Но, пожалуйста, перестаньте. У нас всё идеально. И потом, люди не такие уж разные. Банкиры, музыканты, все мы, в конце концов, хотим от жизни одного и того же.

– Знаешь, а я вот не уверена, – возразила Соня. – Посмотри, наш юный друг вовсе не ищет работу в банке. Он мечтает о другом.

– Возможно, ты права, Соня. Так или иначе, нам в отеле хорошо.

Я склонился над струнами, попробовал ещё один перебор, и несколько секунд все молчали. Потом я спросил: – Так что за музыку вы играете?

Тило пожал плечами. – Мы с Соней владеем несколькими инструментами. Оба играем на клавишных. Я люблю кларнет. Соня – замечательная скрипачка и прекрасная певица. Думаю, больше всего нам нравится исполнять швейцарскую народную музыку, но в современной манере. Порой даже можно сказать – в радикальной манере. Мы берём пример с великих композиторов, шедших тем же путём. Скажем, с Яначека. Или с вашего Воана-Уильямса.

– Но такую музыку, – добавила Соня, – мы теперь играем нечасто.

Они переглянулись, как мне показалось, слегка напряжённо. Но тут же на лицо Тило вернулась обычная улыбка.

– Да, Соня права, в реальном мире нам обычно приходится играть то, что имеет больше шансов понравиться публике. Поэтому исполняем много хитов. «Битлз», «Карпентерс». Некоторые более современные песни. Это идёт отлично.

– А как насчёт АББА? – импульсивно спросил я и тут же пожалел. Но Тило, похоже, не заподозрил насмешки.

– Ну да, и АББА поём. “Dancing Queen”. Она всегда хорошо идёт. Кстати, в “Dancing Queen” и я немножко пою, подпеваю вторым голосом. Соня не даст соврать, голос у меня отвратный. Поэтому мы должны следить за публикой и исполнять это только в самой середине еды, когда у них нет возможность смыться!

Он расхохотался, и Соня тоже засмеялась, хоть и не так громко. Мимо нас промчался велогонщик в каком-то чёрном комбинезоне, и несколько секунд мы дружно глядели вслед его энергичной, уменьшающейся фигуре.

– Я был в Швейцарии один раз, – наконец сказал я. – Пару лет назад. Интерлакен. Останавливался в молодёжном хостеле.

– Ну конечно, Интерлакен. Красивое место. Некоторые швейцарцы глумятся над ним. Говорят, только для туристов. А нам с Соней всегда нравится там выступать. На самом деле, играть в Интерлакене летним вечером для счастливых людей со всего света просто чудесно. Надеюсь, вам там понравилось.

– Да, было круто.

– В Интерлакене есть ресторан, где мы каждое лето играем несколько вечеров. Для выступлений мы располагаемся под навесом ресторана, поэтому все столики прямо перед нами, в такие вечера их, естественно, выносят наружу. И во время выступления мы можем видеть всех туристов, которые ужинают и разговаривают под звёздным небом. А за туристами видно огромное поле, на которое днём приземляются дельтапланеристы, а ночью его освещают фонари вдоль Хёэвег. А если твой глаз способен видеть ещё дальше, видны господствующие над полем Альпы. Очертания Айгер, Мёнх, Юнгфрау. И воздух такой приятно тёплый, наполненный нашей музыкой. Когда мы там, я всегда ощущаю, как же нам повезло. Думаю, да, здорово, что мы этим занимаемся.

– Этот ресторан… – сказала Соня. – В прошлом году управляющий заставил нас надеть на выступление национальные костюмы, целиком, хотя было очень жарко. Было очень неудобно, и мы спросили: какая разница, почему мы должны надевать все эти толстые безрукавки и шарфы и шапки? В рубашках мы смотримся аккуратно и вполне по-швейцарски. А управляющий: или вы надеваете костюмы целиком, или вы не играете. Выбор ваш, сказал он и ушёл, вот и все дела.

– Но Соня, на любой работе точно так же. Везде есть официальная форма одежды, иногда работодатель настаивает, чтобы её носили. У банкиров то же самое! Но мы-то хотя бы во что-то верим. В швейцарскую культуру. В швейцарские традиции.

Между ними снова проскользнуло что-то странное, но лишь на секунду-другую, и вот они уже снова улыбаются и смотрят на мою гитару. Я почувствовал, что должен что-то сказать, и сказал:

– Думаю, мне бы это понравилось. Иметь возможность играть в разных странах. Это, наверное, помогает вам держать себя в форме, чувствовать публику.

– Да, – сказал Тило, – приятно, когда можешь играть для самых разных людей. И не только в Европе. Мы уже многие города неплохо изучили.

– Дюссельдорф, например, – подключилась Соня. Теперь голос её чуть изменился, стал жёстче, и я снова видел перед собой человека, которого встретил раньше в кафе. Тило, однако, словно ничего не заметил и сказал беззаботно:

– В Дюссельдорфе сейчас живёт наш сын. Он ваш ровесник. Может, чуть постарше.

– В этом году, – сказала Соня, – мы ездили в Дюссельдорф. Там у нас было запланировано выступление. Возможность поиграть нашу настоящую музыку, а не эту вот ерунду. И мы позвонили нашему сыну, нашему единственному ребёнку, позвонили сказать, что приедем в его город. На звонок он не ответил, поэтому оставили сообщение. Много сообщений оставили. Без ответа. Приехали в Дюссельдорф, оставили новые сообщения. Мы уже тут, говорим, в твоём городе. Тило говорит, не волнуйся, наверно, он придёт прямо на наш концерт. Но он не пришёл. Мы сыграли, а потом уехали в другой город, на следующее выступление.

Тило фыркнул. – Думаю, Петер по горло наслушался нашей музыки, пока рос! Бедному мальчику, сами понимаете, приходилось изо дня в день слушать наши репетиции.

– Да уж, думаю, это непросто, – согласился я. – Когда ты музыкант, а у тебя дети.

– У нас всего один ребёнок, – сказал Тило, – так что всё не так страшно. Конечно, нам повезло. Когда нам приходилось уезжать, и нельзя было взять его с собой, бабушки с дедушками всегда с радостью помогали. А когда Петер подрос, мы смогли отправить его в хороший пансион. Опять-таки выручили наши родители. Иначе мы бы школьные цены не потянули. Так что нам очень повезло.

– Да, повезло, – сказала Соня. – Только Петер школу ненавидел.

Атмосфера доброжелательности явно испарялась. Пытаясь как-то поднять общий дух, я быстро сказал: – Ну, во всяком случае, вы оба, кажется, наслаждаетесь работой.

– О да, мы наслаждаемся работой, – подтвердил Тило. – Это наша жизнь. И тем не менее мы очень рады отпуску. Знаете, у нас первый настоящий отпуск за три года.

От этого мне снова стало реально плохо, и я подумал, не попробовать ли ещё раз уговорить их сменить отель, но чувствовал, насколько по-идиотски это будет выглядеть. Оставалось только надеяться, что Ведьма Фрэзер не будет сачковать. Вместо этого я сказал:

– Слушайте, хотите, я спою вам песню, над которой работаю. Я её не закончил, и обычно так не делаю. Но раз уж вы всё равно слышали кусочек, спою то, что получается.

На лицо Сони вернулась улыбка. – Да, пожалуйста, мы будем рады послушать. Она звучала так красиво.

Пока я настраивался, они снова пересели лицом к панораме, спиной ко мне. Но в этот раз они не обнимались, а сидели на траве удивительно прямо и, сложив ладони козырьком, заслоняли глаза от солнца. Так они просидели всё время, пока я играл, и вместе со своими длинными вечерними тенями казались парой экспонатов художественной выставки. Когда я оборвал свою незаконченную песню, они сидели неподвижно. Потом расслабились и захлопали, хотя и не с таким энтузиазмом, как в прошлый раз. Тило встал, бормоча слова благодарности, затем помог подняться Соне. Только увидев это, я вспомнил, что оба не первой молодости. Может, они просто устали. Насколько я понимаю, они могли основательно прогуляться прежде, чем встретить меня. Во всяком случае, мне показалось, что вставали они с трудом.

– Вы устроили нам просто чудесное представление, – говорил Тило. – Теперь мы туристы, а кто-то другой играет для нас! Приятно поменяться ролями.

– С удовольствием послушаю эту песню, когда вы её закончите, – сказала Соня, кажется, искренне. – Возможно, однажды я услышу её по радио. Кто знает?

– Да, – сказал Тило, – а потом мы с Соней будем петь кавер-версию своим слушателям! – По округе разнёсся его громкий смех. Затем он вежливо поклонился и добавил: – Выходит, сегодня мы трижды ваши должники. Отличный обед. Отличный выбор отеля. И отличный концерт на холмах!

Когда мы прощались, меня так и подмывало сказать правду. Признаться, что я намеренно послал их в худший здешний отель, и попросить съехать, пока не стало слишком поздно. Но они так сердечно трясли мою руку, что произнести такое оказалось неимоверно трудно. И вот они уже спускаются с холма, а я снова один на скамейке.



Сойдя с холмов, я застал кафе уже закрытым. Мэгги и Джофф выглядели измученными. Мэгги сказала, что никогда ещё они так не уставали, и казалась вполне довольной. Но когда Джофф заговорил о том же за ужином – ужинали мы в кафе тем, что осталось от посетителей, – он вывернул всё на негативный лад, будто такая тяжёлая работа просто ужас, и где, интересно, была моя помощь? Мэгги спросила, как прошёл мой день, я не стал говорить про Тило и Соню – мне показалось, что это всё усложнит, – но сказал, что поднимался на Сахарную Голову поработать над песней. А когда она спросила, есть ли у меня подвижки, и я подтвердил, что добился реального прогресса, Джофф сердито встал и вышел, оставив на тарелке недоеденный ужин. Мэгги сделала вид, что не заметила, и правильно, через пару минут он вернулся с банкой пива, уселся и принялся читать газету, практически не вступая в разговор. Мне не хотелось становиться причиной размолвки сестры с мужем, поэтому вскоре я извинился и ушёл наверх ещё поработать над песней.

Моя комната, такая вдохновляющая днём, вечером вообще не радовала. Прежде всего, шторы задёргивались не до конца, и стоило мне в жаркой духоте открыть окно, как вся мошкара в радиусе нескольких миль слеталась на мой свет. А сам свет представлял собой голую лампочку, свисающую с потолочной розетки и отбрасывающую мрачные тени по всей комнате, придавая ей совершенно неуютный вид. В тот вечер свет был нужен мне для работы, чтобы записать приходящий в голову текст песни. Но стало уже слишком душно, так что в конце концов я выключил свет, раздвинул шторы и распахнул окно. И сел на подоконник с гитарой, как днём.

Я сидел так уже почти час, пробуя разные идеи переходного проигрыша, когда раздался стук, и в дверь просунулась голова Мэгги. Конечно, было темно, но на террасе горели сенсорные огоньки, поэтому я мог видеть очертания её лица. Она странно улыбалась, и я подумал, что сейчас она попросит меня помочь по дому. Она вошла, закрыта дверь и произнесла:

– Прости, дорогой. Но Джофф сегодня вымотался, ему пришлось очень много работать. А сейчас говорит, что хочет спокойно посмотреть кино?

Она именно так и сказала, словно задавала вопрос, и я не сразу понял, что она просит меня прекратить играть.

– Но я работаю над важной темой, – возразил я.

– Да, знаю. Но он сегодня сильно устал, и говорит, что твоя гитара мешает расслабиться.

– Джофф должен понять, – сказал я, – что у него своя работа, а у меня своя. Мне тоже нужно работать.

Сестра, похоже, какое-то время обдумывала мои слова. Потом сказала: – Пожалуй, мне не стоит говорить это Джоффу.

– Почему нет? Почему не стоит? Кажется, ему пора понять, как обстоят дела.

– Почему нет? Потому что не думаю, что его это порадует, вот почему. И я не думаю, что он согласится с тем, что его работа и твоя работа одинаково важны.

Я уставился на Мэгги, на миг лишившись дара речи. Потом сказал: – Ты говоришь чушь. Почему ты говоришь такую чушь?

Она устало покачала головой, но ничего не сказала.

– Я не понимаю, почему ты говоришь такую чушь, – повторил я. – И как раз тогда, когда у меня всё начинает налаживаться.

– У тебя всё начинает налаживаться, правда, дорогой? – Она смотрела на меня в полумраке. – Что ж, отлично, – выговорила она наконец. – Не буду спорить. – Она отвернулась и открыла дверь. – Если хочешь, спускайся и присоединяйся к нам, – сказала она, уходя.

Я в ярости смотрел на закрывшуюся за ней дверь. Наконец я обратил внимание на доносившийся снизу приглушённый звук телевизора, и даже в таком состоянии некий независимый кусочек мозга говорил мне, что злиться я должен не на Мэгги, а на Джоффа, постоянно докапывавшегося до меня с самого моего приезда. И всё равно злился я на сестру. За всё то время, что я провёл в её доме, она ни разу не попросила меня спеть, как просили Тило и Соня. Я ведь не так уж многого хочу от сестры, которая в юности была к тому же, насколько я помню, большим фанатом музыки? А теперь она отрывает меня от работы и несёт всякую чушь. Стоило мне вспомнить, как она говорила «Отлично, не буду с тобой спорить», как во мне вновь закипала ярость.

Я слез с подоконника, отложил гитару и рухнул на матрас. Какое-то время я изучал узоры на потолке. Ясное дело, меня пригласили сюда под надуманным предлогом, лишь бы заполучить в горячий сезон лишнюю пару рук, помощь, за которую даже не надо платить. А моя сестрица понимает, чего я хочу добиться, не лучше, чем ее тупой муженёк. Хорошо бы проучить обоих, бросить тут с их проблемами и вернуться в Лондон. Я всё ходил и ходил кругами, размышляя об этом, но где-то через час почти успокоился и решил остаться хотя бы на ночь.



Спустившись, как обычно, после утреннего часа пик, я с ними особо не разговаривал. Поджарил себе тосты, сварил кофе, взял немного оставшейся яичницы и уселся в уголке кафе. Во время завтрака меня не оставляла мысль, что на холмах я могу снова встретить Тило и Соню. И хотя это означало возможность услышать массу всего интересного о ночлежке Ведьмы Фрэзер, я всё равно надеялся на встречу. Да и потом, даже если у Ведьмы Фрэзер действительно ужасно, они никогда не подумают, что я рекомендовал её злонамеренно. Способов выпутаться из этой ситуации у меня множество.

Мэгги и Джофф, возможно, рассчитывали, что я помогу им в обеденное столпотворение, но я решил, что пора преподать им урок, чтобы не считали помощь чем-то само собой разумеющимся. Поэтому после завтрака зашёл наверх, взял гитару и выскользнул через задний ход.

Снова было очень жарко, и когда я карабкался по тропе к своей скамейке, по щекам струился пот. И хоть я думал о Тило и Соне за завтраком, к этому времени я про них забыл, поэтому очень удивился, когда, дойдя до финального отрезка и взглянув на скамейку, увидел сидящую там в одиночестве Соню. Она тут же заметила меня и помахала.

Я по-прежнему её слегка остерегался, особенно когда Тило не было рядом, поэтому подсаживаться не очень хотелось. Но она широко улыбнулась и чуть подвинулась, словно освобождая мне место, так что выбора у меня особо не было.

Мы поздоровались и какое-то время просто сидели рядом, не говоря ни слова. Поначалу это не казалось странным, отчасти потому, что я пытался отдышаться, отчасти из-за открывающегося вида. Дымка и облака были плотнее, чем накануне, но если присмотреться, всё ещё можно было увидеть Чёрные горы за валлийской границей. Ветер дул довольно сильно, но вполне приятно.

– А где Тило? – спросил я в конце концов.

– Тило? Ох… – она заслонила глаза от солнца козырьком ладони. Потом показала: – Там. Видите? Вон там. Это Тило.

На изрядном расстоянии я разглядел фигуру, кажется, в зелёной футболке и белой кепке, поднимавшуюся по тропе в направлении на Вустершир-Бикон.

– Тило захотел прогуляться, – сказала она.

– Вам не хотелось идти с ним?

– Нет. Я решила остаться здесь.

Хотя она ничуть не напоминала раздражённого посетителя кафе, вчерашней теплоты и готовности подбодрить я в ней тоже не замечал. Что-то явно пошло не так, и я приготовился к обороне по вопросу Ведьмы Фрэзер.

– Кстати, – сказал я, – мне удалось ещё поработать над той песней. Можете послушать, если хотите.

Немного подумав, она ответила: – Если вы не против, наверное, не прямо сейчас. Видите ли, мы с Тило только что поговорили. Можно сказать, поругались.

– Ох, понятно. Грустно такое слышать.

– А теперь он ушёл прогуляться.

Мы снова посидели молча. Потом я вздохнул и сказал: – Возможно, это я во всём виноват.

Она посмотрела на меня. – Вы виноваты? Почему вы так говорите?

– Причина вашей ссоры, причина того, что ваш отпуск испорчен. Всё я виноват. Это же из-за отеля, так? Он не очень хороший, правда?

– Отель? – Она казалось озадаченной. – А что отель? Ну да, есть слабые места. Но отель как отель, ничего особенного.

– Но вы же заметили, да? Заметили все слабые места. Должны были заметить.

Она чуть задумалась, затем кивнула. – Верно, я заметила слабые места. А вот Тило не заметил. Для Тило отель, конечно же, замечательный. Он всё повторял, как нам повезло. Так повезло найти такой отель. Утром мы завтракали. Для Тило это был прекрасный завтрак, лучший завтрак на свете. Я говорю, Тило, не глупи. Это нельзя назвать хорошим завтраком. Это нельзя назвать хорошим отелем. Он говорит, нет-нет, нам так повезло. Я разозлилась. Высказала хозяйке все претензии. Тило меня увёл. Пойдём, говорит, погуляем. Тебе полегчает. Мы пришли сюда. И он говорит, Соня, посмотри на холмы, разве они не прекрасны? Разве мы не счастливчики, что приехали в отпуск в такое место? Эти холмы, говорит, даже прекраснее, чем я представлял, когда мы слушали Элгара. И спрашивает меня, правда ведь? Кажется, я снова рассвирепела. Холмы эти, говорю ему, ни разу не чудесные. Они не такие, какие представляю я, когда слушаю музыку Элгара. У Элгара холмы величественные и таинственные. А здесь обычный парк. Вот что я ему сказала, и тогда уже он вскинулся. В таком случае, говорит, я пойду гулять один. Всё кончено, говорит, мы с тобой уже ни в чём не соглашаемся. Да, говорит, Соня, у нас с тобой всё кончено. И ушёл! Вот и всё. Поэтому он там, а я здесь. – Она снова прикрыла глаза от солнца и посмотрела на уходящего Тило.

– Мне искренне жаль, – пробормотал я. – Если бы только я не послал вас в этот отель…

– Прошу вас. Отель не имеет значения. – Она подалась вперёд, чтобы лучше видеть Тило. Затем повернулась ко мне и улыбнулась, и мне показалось, что в уголках её глаз блеснули слёзы. – Скажите, – попросила она. – Сегодня вы ещё будете писать песни?

– Собираюсь. Как минимум хочу закончить ту, над которой работаю. Которую вы слышали вчера.

– Она красивая. И что вы будете делать потом, когда напишете тут все ваши песни? У вас есть план?

– Вернусь в Лондон и соберу группу. Этим песням нужна хорошая группа, иначе они просто не выстрелят.

– Восхитительно. Желаю вам удачи.

После небольшой паузы я добавил: – Или могу просто не рыпаться. Всё не так просто, вы знаете.

Она не ответила, и мне даже показалось, что не слышала, поскольку снова повернулась вслед Тило.

– Знаете, – сказала она наконец, – когда я была моложе, меня ничто не могло вывести из себя. А теперь меня бесит всё подряд. Ума не приложу, как я стала такой. Это плохо. Что ж, не думаю, что Тило придёт сюда. Вернусь в отель и подожду его. – Она поднялась, продолжая смотреть на далёкую фигуру.

– Как жаль, – я тоже встал, – что вы поссорились на отдыхе. А вчера, когда я играл для вас, казалось, вам так хорошо вместе.

– Да, это было чудесно. Благодаря вам. – Вдруг она протянула мне руку и тепло улыбнулась: – Было очень приятно познакомиться.

Мы пожали друг другу руки, слегка неловко, как бывает с женщинами. Она пошла было, но остановилась и обернулась ко мне.

– Если бы Тило был здесь, он сказал бы вам: никогда не отчаивайтесь. Он сказал бы, конечно, обязательно поезжайте в Лондон и постарайтесь собрать свою группу. Конечно, вы добьётесь успеха. Так бы сказал Тило. Потому что он такой.

– А что скажете вы?

– Я бы с радостью сказала то же самое. Потому что вы молоды и талантливы. Но я не настолько уверена. В жизни много разочарований. Когда ты на подъёме, можно размечтаться… – Она снова улыбнулась и пожала плечами. – Но мне не стоит такое говорить. Я для вас не самый хороший пример. И потом, вижу, вы куда больше похожи на Тило. Когда придут разочарования, вы будете продолжать. Будете, как он, говорить: мне так повезло. – Несколько секунд она смотрела на меня не отрываясь, словно пыталась запомнить, как я выгляжу. Ветер трепал её волосы, отчего она казалась старше, чем обычно. – Пусть вам по-настоящему повезёт, – сказала она наконец.

– И вам удачи, – ответил я. – И надеюсь, у вас двоих всё наладится.

Она помахала последний раз, пошла вниз по тропинке и скоро скрылась из вида.

Я вытащил гитару из чехла и снова сел на скамейку. Какое-то время, однако, я не играл, а только смотрел вдаль, в сторону Вустершир-Бикон, высматривая крохотную фигурку Тило на подъёме. Возможно, потому, что солнце било теперь именно в эту часть холма, я видел его куда чётче, чем раньше, хотя он ушёл дальше. На минутку он остановился и, кажется, стал оглядывать окружающие холмы, словно желая ещё раз насладиться ими. Потом его фигурка продолжила движение.

Несколько минут я пытался работать над песней, но не мог сосредоточиться, в основном потому, что всё пытался представить лицо Ведьмы Фрэзер, когда Соня утром набросилась на неё. Потом глянул на облака, на простиравшуюся передо мной землю, и снова заставил себя думать о песне и о том переходе, который мне всё никак не удавался.

*