Наталья Советная. Услышь меня...

«УСЛЫШЬ МЕНЯ…»

Из всех критиков самый великий, самый гениальный,
самый непогрешимый – время.
В. Г. Белинский

Плохо ли, хорошо ли, стыдно или радостно смахнуть внезапно скатившуюся по щеке слезинку, когда читаешь новую книгу?
Кто-то свысока хихикнет, презрительно назовёт это сентиментальностью, кто-то скажет, что сердце человека чувствительно,
расположено к любви и состраданию. Кто-то… Всем не угодишь, потому что душа каждого настроена на добро и зло по-разному. Да простит меня читатель за признание: не раз и не два,
смущенно оглядываясь на пассажиров метро или троллейбуса,
вытирала я мокрые глаза, когда читала рассказы Анатолия Бутевича из книги «Пацалунак на фоне гор» («Поцелуй на фоне
гор») («Мінск, «Мастацкая літаратура», 2014). Двадцать три
небольших рассказа на белорусском языке.
Неожиданностью для меня стало произведение «Бяскрылы
анёл, або Непачутая скарга ненароджанага дзіцяці» («Бескрылый ангел, или Неуслышанная жалоба нерождённого ребёнка»).
Удивление вызвало то, что автор «жалобы» – писатель-мужчина. Однако он настолько сильно и ярко прочувствовал страх и
боль приговорённого к смерти внутриутробного дитяти, что не
всхлипнуть было нельзя. Тут же запульсировала мысль: «В школу! С таким рассказом надо к детям – и к девочкам, и к мальчи-
226
кам, – чья душа тоже в минуты разлада, непонимания близкими
людьми, отчуждения в семье может почти так же горько воскликнуть: «Пачуй жа ты мяне, матулечка мая родная. Не аддавай на згубу крывіначку сваю. Хіба ж не твая кроў пульсуе ўва
мне? Тваім дыханнем дыхаю я. Тваімі вачыма пазіраю на свет»1
.
Будущим родителям (дай Бог, чтобы детей рождённых!),
ещё светло и охотно впитывающим добро (пока сами – дети),
необходимо и гораздо важнее читать такие рассказы, как «Бяскрылы анёл…», чем выучить сто первую сложную формулу
или навек запомнить из географии название столицы страны
Тагор. Я не против энциклопедических знаний, но за то, чтобы
они не закрывали собой самое главное предназначение – быть
Человеком. Чтобы ни мужчина, ни женщина не совершали греха убийства собственного ребёнка: «Маці забівала маё жыццё
нікацінам, пасля алкаголем. Пазней, відаць, тая, іншая істота,
якакая мела дачыненне да майго запачаткавання, нешта падказала ёй. Маці пачала ўводзіць сабе нейкую невядомую атруту. Яна
курчыла мяне, круціла. Ледзь не выварочвала маё нутро…»2
.
Параллельно с книгой Анатолия Бутевича я просматривала
христианскую газету «Вечный зов» (СПб., редактор Сергей
Романов), и по удивительному совпадению рассказ в ней – «Чужая воля» Льва Болеславского – был на ту же тему, и его герои,
приговорённые к смерти нерождённые дети, неслышно разговаривали между собой, пока их мамы стояли в очереди в абортарий.
1
 «Услышь же ты меня, мамочка моя родная. Не отдавай на гибель
кровиночку свою. Разве не твоя кровь пульсирует во мне? Твоим
дыханием дышу я. Твоими глазами смотрю на мир». 2
 «Мать убивала мою жизнь никотином, после алкоголем. Позже,
по-видимому, то, другое существо, которое имело отношение к
моему зачатию, что-то подсказало ей. Мать начала вводить себе некий
неизвестный яд. Он мучил меня, крутил. Чуть не выворачивало мое
нутро...»
227
«Я уже издали почувствовал и услышал это место. Оказалось, что туда – очередь! Я услышал голоса других детей, которых тоже должны были лишить жизни. Нас было много. Девочек больше…
– Они убивают не только нас, – задумчиво сказал мальчик. –
Они убивают и все те поколения, которые последовали бы за
нами. Сколько же это жизней…
– А они любят нас? – опять спросил мальчик. – Будут ли они
помнить о нас?
– О плохом разве помнят? – невесело усмехнулась старшая…
– Выходит, мы такие плохие? – спросил он.
– Наверное, – еще успела ответить она, когда её уносили от
нас…»
Человек действительно стремится забыть плохое, но убийство детей будет преследовать его всю жизнь: невезением, болезнями, бесплодием, трагедиями и – мучениями совести, особенно в том возрасте, когда уже надо подводить итоги. Мудрый
священник о. Василий Лесняк, почитавшийся в Ленинграде как
старец, когда-то поделился с духовными чадами, среди которых
и я имела счастье быть, исповедническим опытом: всякая немолодая женщина, приходящая покаяться в грехах перед Святым
Евангелием и животворящим Крестом Господним, может не
помнить многого из своей жизни, но об убийстве нерождённых
детей помнит и страшно мучается душевно, со слезами вымаливает у Бога прощения. Однако ребенка не оживишь. Ничего уже
не исправишь. А неисповеданный этот грех может лечь проклятием на тех детей, которые были оставлены жить.
Страшно… «Няўжо і наступным разам усё паўторыцца
наноў?»1
 – вопрошает Анатолий Бутевич, заканчивая рассказжалобу.
В других его произведениях героини искренно любят и не
только не лишают жизни своих детей, но рожают их в услови1
 «Неужели и в следующий раз все повторится заново?»
228
ях тяжёлых, не рассчитывая на милость судьбы и окружающих.
В первом же рассказе – «Пацалунак на фоне гор» – белоруска
Зося, полюбившая адыгейца Аслана в эвакуации во время Великой Отечественной войны, вернувшись на родину за благословением родителей, не избавилась от дитяти, а поднимала его на
ноги одна, ничего не требуя от любимого. Он же, по трагедии
обстоятельств, не дождавшись от Зоси письма (может, затерялось?), женился, развелся, желая броситься к любимой и сыну
Ванечке в Белоруссию, да так и не собрался… Зося как будто
замуж вышла, а он в отчаянии снова женился, народил семерых
детей. Но до старости забыть любимую не смог: «– А да Зосі
часам хочацца, – прамовіў нечакана Аслан і пачаў збіраць свае
нераспрададзеныя арэхі»1
.
В светлом рассказе «Шкадаўлівая» («Жалостливая») писатель снова обращается к теме любви, но не безумной страсти, а
любви-жалости. Время в произведении то переносится в годы
войны, то возвращается в настоящее. А в прошлом – Мария,
влюблённая в солдата, остановившегося на постой в их хате,
«не дазваляла сабе нічога большага за размовы і жарты. Адно
шкадавала Івана. За гэты час залатала ўсе прабоіны і прапаліны
на ягоным шынялі, вымыла гімнасцёрку, зацыравала дзірачкі, нават кальсоны перамыла, за што надоўга трапіла на вострыя языкі
вяскоўцаў…»2
. И так радостно, уже даже с удивлением обнаруживаешь, что ТАК было и что писатель пишет об ЭТОМ одобрительно, несмотря на разгул ныне свободной, нерегистрированной и невенчаной любви, которую вольно и невольно пропагандирует, к сожалению, и литература.
1
 «– А к Зосе иногда хочется, – сказал неожиданно Аслан и начал
собирать свои нераспроданные орехи». 2
 «не позволяла себе ничего большего, чем разговоры и шутки.
Только жалела Ивана. За это время залатала все пробоины и
подпалины на его шинели, вымыла гимнастерку, починила дырочки,
даже кальсоны перемыла, за что надолго попала на острые языки
сельчан...»
229
Хотя в жизни не так всё просто. И когда читаешь о том, что
«iшоў час, ды не аціхалі размовы пра пекушаўцаў. У некаторых сельскіх жанок пачалі раптам акругляцца жываты. Нібыта
яны на тых караткачасовых салдацкіх харчах распаўнелі. Марыя пазірала на іх, і яе даймалі дзіўныя пачуцці. А мо дарэмна
яна… каму патрэбна такая зацятасць? Так можна і звекаваць у
дзеўках. Дзе ты цяперашняй пароў набярэшся жаніхоў. А вайна усё спіша»1
, – то язык не поворачивается осудить ни Марию
за её грешные мысли, ни тех беременных женщин, которые родят, а не убьют своих деток. Малышей кормить-то будет нечем
и одеть-обуть не во что, но все они останутся – жить! А Мария
в награду за целомудренность и любовь-жалость обретёт супруга – полюбившего её солдата Ивана – да золотую свадьбу с ним
справит.
Что ни рассказ у Анатолия Бутевича, то сложная психологическая драма, о которой можно говорить и говорить, продолжая развивать всё ту же тему – любви. И не только. Например,
«Злачыннае каханне» («Преступная любовь»).
Писатель снова из дня сегодняшнего переносит нас в дни Великой Отечественной войны, в Германию, где рабочую силу из
оккупированных районов Советского Союза паны «выбіралі
як скаціну. Шчупалі, круцілі, аглядалі, нават у зубы зазіралі. Мая
маці з трыма дочкамі і некалькімі такімі ж гаротнымі сем’ямі
аднавяскоўцаў трапіла да ўдавы колішняга баўэра. Пасялілі
ў хляве. Старэйшым дасталося месца на самімі збітых нарах
унізе, а маладым, бо лягчэй залазіць, выпала гарышча. Нават у
склеп загналі дармавую рабочую сілу. Кожнаму на левым баку
1
 «шло время, но не затихали разговоры о пекушевцах. У некоторых
деревенских женщин начали вдруг округляться животы. Как будто они
на тех небольших солдатских харчах располнели. Мария смотрела на
них, и ее донимали странные чувства. А может зря она... кому нужно
такое упрямство? Так можно и свековать в девках. Где ты нынешней
порой наберешься женихов. А война все спишет».
230
курткі напісалі нумар. Нават дзецям. У мяне быў – 000333, у малодшых іншыя. Справа прышылі сіні кавалак матэрыі з літарамі
ОST…»1
.
Для меня оказался ошеломляющим открытием факт, что
пленным рабочим запрещалось… любить! «Найбольш палохала, а каго і смяшыла забарона кахацца. Суръёзна і строга
загадалі: не цалавацца, не абдымацца, не дапускаць ніякіх іншых
вольнасцяў. Асабліва суровая кара чакала таго, хто насмеліцца
на палавыя стасункі…»2
. Но не только пленных касался этот
запрет, немцам также под страхом смерти запрещалось просто
разговаривать, ласково смотреть, танцевать, тем более любить
«рабочую силу». Дочитав рассказ до конца, я никак не хотела
поверить, что шестнадцатилетнего немца Альберта, влюбившегося в юную рабыню Леониду (Лёню), фашисты отправили в
лагерь Равенсбрюк и повесили. Казнили за любовь! Случилось
это на глазах его возлюбленной, которая находилась в другой
половине лагеря, предназначенной для русских и прочих пленных. «Альберту не завязалі вачэй, у ката не было белых пальчатак і маскі…» 3
. Измученная девушка проплакала всю ночь и
искренно жалела, что её любовь не завершилась новой жизнью
1
 «выбирали, как скотину. Щупали, крутили, осматривали, даже в
зубы заглядывали. Моя мать с тремя дочерьми и несколькими такими
же горестными семьями односельчан попала к вдове бывшего бауэра.
Поселили в сарае. Старшим досталось место на самими сбитых нарах
внизу, а молодым, так как легче забираться, выпало наверху. Даже в
подвал загнали дармовую рабочую силу. Каждому на левой стороне
куртки написали номер. Даже детям. У меня был – 000333, у младших
другие. Справа пришили синий кусок материи с буквами ОST...» 2
 «Наиболее пугал, а кого и смешил запрет любить. Серьезно
и строго приказали: не целоваться, не обниматься, не допускать
никаких других вольностей. Особенно суровая кара ожидала того,
кто отважится на половые отношения...» 3
 «Альберту не завязали глаза, у палача не было белых перчаток и
маски…»
231
в ней. В концлагере! в плену! одна-одинёшенька! – она жалела,
что не родит его ребёнка…
Через долгие-долгие годы старая Леонида твёрдо отказалась
от немецких марок-компенсации за рабский труд и унижения:
«Не збяднеем больш, чым ёсць. Коўдру залатаю, ты сяннік свежай саломай напхаеш. З мяне хопіць, – сказала, і рашучая складка легла на лоб»1
.
Почему, как так могло случиться, что изменились многие из
нас? Разделить кусок хлеба уже не желаем с собственным ребёнком, предпочитая уничтожить его, кровиночку, сразу, не мучаясь особенно размышлениями об антигуманности и бесовской
эгоистичности своего решения. Комфорт, отдых на чужбине,
машина и ароматный кусок мяса с бокалом алкоголя и дымящейся сигаретой подменили нам счастье детского смеха, первых
шагов и слов наших малышей. Почему?! Как же мы, люди, называющие себя людьми добрыми, не заметили, допустили нравственное, духовное извращение сознания и богоподобных человеческих душ?! Вот на какие вопросы заставляет искать ответы
писатель Анатолий Бутевич книгой «Пацалунак на фоне гор».
Для сравнения он предлагает читателю рассказы о материнстве,
любви, верности у животных и птиц.
Произведение «Вацікаў выбрык» («Ватиков выпад») – о
происшествии, потрясшем всю деревню. Допившийся почти до
«белой горячки» Ватик бросил вдали от дома только что ощенившуюся собаку: «Ах, ты так, не захацела дома разрадзіцца,
у госці выправілася. Ну то і гасцюй сабе тут…»2
. Грушка всю
ночь переносила всех своих новорождённых деток по-одному
на родной двор. «Пятнаццаць кіламетраў! Пяцёра шчанят! За
1
 «Не обеднеем больше, чем есть. Одеяло залатаю, ты сенник
свежей соломой напихаешь. С меня хватит, – сказала [сыну], и
решительная складка легла на лоб». 2
 «Ах, ты так, не захотела дома разродиться, в гости отправилась.
Ну так и гости себе здесь...»
232
адну ноч! З чужога мястэчка – у сваю, абжытую будку… Але
настолькі змаглася, што апошняга ледзь дацягнула. Паклала побач з іншымі каля сваёй – іхняй! – будкі і сама легла. Павалілася,
каб ніколі больш не ўстаць…»1
.
В рассказе «Самотны бусел» («Печальный аист») автор
повествует об аистинной семье, у которой погибла аистиха,
зацепившись за электрические провода. «Горка і няўцешна
плакаў, проста галасіў над сваёй спадарожніцай бусел, прысядаў,
на зямлю клаўся, неяк нязвыкла таптаўся вакол. Без падману –
плакаў. А разам з ім і тыя вяскоўцы, што гэтую трагедыю на свае
вочы бачылі»2
. Весной люди с беспокойством ждали возвращения птиц.
«Прыляцеў адзін. Без песняў, без клекатання на гняздо сваё
апусціўся. І ўсё лета не пакідаў яго. А найчасцей па зямлі пад
дубам хадзіў, галаву набок схіляючы. Як бы шукаў некага і не
знаходзіў. Тады гэты самотны бусел нешта трывожнае крычаў
і ў сядзібу іхнюю агульную падымаўся. Пуста там, ціха. Не па
бусліннай завядзёнцы, калі бацькі сумесна з дзеткамі жыццю
радуюцца…»3
.
Короткие, словно рубленые, предложения, передают общее
1
 «Пятнадцать километров! Пятеро щенят! За одну ночь! С
чужого места – в свою, обжитую будку... Но настолько измучилась, что
последнего едва дотянула. Положила рядом с другими возле своей  –
их! – будки и сама легла. Рухнула, чтобы никогда больше не встать...» 2
 «Горько и безутешно плакал, просто причитал над своей
спутницей аист, приседал, на землю ложился, как-то непривычно
топтался вокруг. Без обмана – плакал. А вместе с ним и те сельчане,
которые эту трагедию воочию видели». 3
 «Прилетел один. Без песен, без клёкота на гнездо свое опустился.
И все лето не покидал его. А чаще всего по земле под дубом ходил,
голову набок склоняя. Как бы искал кого-то, но не находил. Тогда
этот одинокий аист что-то тревожное кричал и в гнездо их общее
поднимался. Пусто там, тихо. Не по аистинному обыкновению, когда
родители совместно с детишками жизни радуются...»
233
напряжение и трагичность ситуации. Не до длинных многословных фраз, когда душат слёзы отчаяния, безысходности, когда надежда бессильно складывает крылья. Так и аист, не вынесший горя, взлетел и бросился на те же электрические провода,
которые погубили его радость, любовь, счастье – жизнь…
Подобно смерти воспринимается человеком разлад в семье:
измена, пьянство, развод. Но горше горького эта беда мучает неповинного ребёнка. Примером тому рассказ А. Бутевича
«Татка, прыязджай…» («Папка, приезжай…»). Маленький
Димка стал часто гостить у бабушки с дедушкой, потому что
мама в последнее время долго не бывает дома, а когда возвращается, то пахнет от нее неприятно. Папа ходит хмурый, злой,
задумчивый. Сам готовит сыну кушать, сам ему сказки читает,
только не до сказок отцу стало – взбунтовался, вслед за мамой
пропал… Димке с сестрой у бабушки с дедом, конечно, хорошо,
только детям как воздух нужны родители. Вот почему мальчик,
отыскав старый нерабочий телефон, понажимал на кнопки и,
прижав трубку к уху, стал уговоривать отца приехать скорее за
ним, забрать его домой, где и папа, и мама должны быть: «Татка,
пачуй мяне. Гэта я, твой Дзімка. Я люблю цябе. І маму люблю.
Прыязджай, татка…»1
. Молчит трубка.
Пока читала книгу, я не раз отмечала, что к теме национального горя – пьянства – А. Бутевич неравнодушен. Трагичность
тех людских судеб, где хозяйничает алкоголь, глубоко волнует
его. В рассказе «Татка, прыязджай…» он показал детское горе,
первопричиной которого стало пьянство и вместе с ним разгульная жизнь не мужчины, а женщины – матери! Хотелось бы
обратить внимание читателя на то, что такой факт воспринимается в обществе уже не сенсацией, а обычным, повседневным
поведением, проявлением личности. Да, слабой, неодухотворённой, в смысле – живой, но в то же время словно бездушной,
1
 «Папка, услышь меня. Это я, твой Димка. Я люблю тебя. И маму
люблю. Приезжай, папка...»
234
пустой, погибающей, однако личности нашей современницы –
чьей-то матери, дочери, внучки. И опять вопрос: что же мы снова и снова в жизни упускаем, недорабатываем, недооцениваем?!
 Образ предвестника беды, трагедии, несчастья в рассказах
писателя часто олицетворяет вороньё. В «Стасевай ялінке»
(«Стасина ёлочка») перед получением из военкомата извещения о гибели сына Стася, любуясь ёлочкой, посаженной когдато в честь рождения первенца, была встревожена вороньим карканьем. «Яе працяжнае “ка-а-ар-р-р!” не толькі прымусіла сцепануцца, але, здаецца, прыцьміла ўсю прасветлённую дабрынёй
і шчырасцю палянку. – А каб на цябе ліха! – махнула яна рукой.
– Разгаўкалася тут. – Яна і не заўважыла, што насварылася як на
сабаку, а не на варону. А тая, быццам і сама спалохаўшыся свайго
адважнага крыку, аціхла і, нешта мармычучы сабе пад нос, паляцела ў гушчар. І ўжо наастатак, знікаючы ў верхавінах бяроз – як
бы помсціла за нешта ці проста нагадвала пра сябе, – зноў моцна
каркнула»1
.
Но особенно выразительно, с оттенком мистичности, вороньё в рассказе «Колічак» («Коленька»). «Не шанцавала
Колічку ў жыцці. Як павялося з маладых гадоў, так дагэтуль і
цягнецца»2
. А вместе с невезением, словно его тень или призрак, преследовали Коленьку, выросшего без отца, вороны. Во
младенчестве чуть не заклевали, забравшись под укрытие от
солнца к нему, спящему на пожне, пока мать работала в поле.
1
 «Ее протяжное “ка-а-ар-р-р!” не только заставило поежиться,
но, кажется, затмило всю просветлённую добротой и искренностью
полянку. – А чтоб тебе треснуть! – махнула она рукой. – Разгавкалась
здесь. – Она и не заметила, что ругалась как на собаку, а не на ворону.
А та, будто и сама испугавшись своего отважного крика, утихла и, чтото бормоча себе под нос, полетела в чащу. И уже напоследок, исчезая
в верхушках берез – как бы мстила за что-то или просто напоминала о
себе – снова громко каркнула». 2
 «Не везло Коленьке в жизни. Как повелось с молодых лет, так до
сих пор и тянется».
235
И хоть не мог крошка-ребёнок помнить тот случай, но вороньё
страшно невзлюбил: «Проста агіду выклікаюць яны. Сваім знарочыстым нахабствам, бязмежнай прагавітасцю і ганарыстай
бязбояззю. Як ні крычы на іх, як ні пляскай у далоні, а не згонішь
з градаў, калі буракі там пасеешь альбо каліва жыта – не адагнацца, хоць лопні…»1
. Несчастный не переносил вороньего крика,
начинала болеть голова, и он удирал в хату, чтобы не слышать.
Но птицы преследовали его, кружили и кружили над крышей.
Даже когда Коля решил жениться и уехал в город к Яне, то там
тоже стаи воронья будили его с утра невероятным криком. Он
попробовал расстрелять горлопанящую тучу, однако и здесь
ждала его неудача: вороны, кружась над стрелком, заплёхали
его своими птичьими лепёшками. Собрав вещи, Коленька вернулся в деревню. «Не мог змірыцца з такой абразай… Варонам
не мог дараваць. Што дасталі яго і тут, што напаскудзілі, што ў
душу нагадзілі…»2
.
Читала рассказ, и не оставляло ощущение, что не о воронах
думал писатель, создавая произведение. Уж очень эти хитрые,
зловредные птицы ассоциируются с такими же людьми. Их наглый пир на чужом поле – банкетный шабаш, где злорадно перемалываются чужие косточки, а вороний крик да лепёшки – лживая молва, клевета-оговор…
Но какой бы тучей ни поднималось вороньё в небо, ему не
затмить ни небес, ни солнца, ни звёзд. Не заставить замолчать
ни иволгу, ни жаворонка, ни соловушку. И не перестанут светлые люди любоваться доверчивым голубем, весёлой синичкой,
1
 «Просто отвращение вызывают они. Своим нарочитым
нахальством, безграничной жадностью и заносчивой безбоязнью.
Как ни кричи на них, как ни хлопай в ладоши, а не сгонишь с грядок,
когда свеклу там посеешь либо рожь – не отогнать, хоть лопни...» 2
 «Не мог смириться с таким оскорблением... Воронам не мог
простить. Что достали его и здесь, что напаскудили, что в душу
нагадили...»
236
ярким добродушным снегирём, преданным аистом, однолюбом
лебедем… Их больше, намного больше горластого, безжалостного воронья. Так же, как много удивительно чистых, сердечно
открытых героев в книге Анатолия Бутевича «Пацалунак на
фоне гор».
Нет-нет, да и слышатся иногда сетования по поводу того, что
бедна наша современная литература настоящими произведениями, что не родились новые Чеховы, Быковы, Шолоховы, Купалы, что отсутствует литературная критика, которая критикует.
Так ли это на самом деле? Осмелюсь не согласиться.
Мне кажется, что, обладая сильной дальнозоркостью, мы
пытаемся разглядеть алмазы вблизи. Но изображение расплывается, его контуры нечётки, переливы граней туманны. Горько
вздохнув, мы резюмируем: подделка, бижутерия – драгоценного камня всё нет и нет. Пройдёт время, и вдруг окажется, что мы
читали прекрасные книги, бок о бок жили с талантливейшими
писателями. Но чтобы наши глаза разглядели алмаз, надо было
отойти на большое расстояние-время.
 Вторая причина незрячести кроется в тяжелом душевном заболевании многих людей: злокачественной зависти. Не всякий
человек находит в себе силы остановить её развитие, побороть
эту греховную опухоль души, при которой способность заметить чужой талант, помочь ему, тем более рассказать о нём миру
напрочь исчезает. Ведь если вспыхнет яркий солнечный свет,
звёздочки рядом станут менее заметными. (Хотя не перестанут
быть звёздами.)
Может быть, поэтому якобы взыскательного литератора не
устраивает положение, когда рецензент-критик ставит перед
собой задачу найти прекрасное, доброе, светлое и, отыскав, искренно радуется, делится своим открытием с читателями? Если
же не отыщет, то и писать не станет. Молчание – не это ли самая
суровая оценка?
237
«Только золотая посредственность пользуется завидной
привилегией – никого не раздражать и не иметь врагов и противников» – бесценные слова великого критика В. Г. Белинского. И хотя он высказал еще и такое мнение: «Истинного таланта
не убьёт суровость критики, так же как незначительного не поднимет её привет», надо понимать, что суровость и злость – понятия не тождественные. Злая недальновидная критика легко
превращается в низкопробную клевету. А нужны ли литературе
и читателю разгромные статьи, убивающие его автора?
Вспомним «Чайку» А.П. Чехова, когда после освистания,
осмеяния спектакля критиками его бессмертной пьесы сам гениальный писатель от переживаний едва не умер. Стала ли литература от этого богаче, расцвела ли на крови, смешанной с язвительной слюной критиканов? И где они, те, кто, злорадствуя,
«разносил» великого Антона Павловича Чехова?
Может, проще не допускать явно безнравственные, безграмотные, непрофессиональные произведения к публикации?
Не пора ли прекратить издательствам и типографиям печатать
лишь ради прибыли? Хотя, кажется, что ныне положение чутьчуть, да меняется.
Чтобы не пропустить, заметить достойное произведение
и его автора, необходимо, по мнению профессора, доктора
филологических наук Анатолия Николаевича Андреева (БГУ,
Минск), иметь целую армию литературоведов! Выступая в Петербурге на Международной конференции «Слово. Отечество.
Вера», которая в ноябре 2014 года состоялась в Институте
русской литературы (Пушкинский Дом) РАН, Андреев заявил:
«Созданное по художественно-бессознательной технологии
нуждается в доказательном научно-сознательном осмыслении.
Попросту говоря, необходима великая методология, которая
обосновывает критерии художественности; великая методология – это великое умение сопрягать план содержания (смыслы)
с планом выражения (стилем, который приводит смыслы в куль-
турный порядок). <…> Искусство без серьезной гуманитарной
науки, оказывается, мало чего стоит (в том числе – в буквальном
смысле). Без серьезных философско-аналитических усилий оно
беззащитно. Без методологической защиты великая литература
может превратиться в сырье, в некий самобытный туземный
продукт, на который цивилизованные информационные технологи по своему усмотрению будут навешивать ярлык шедевра,
полушедевра или вполне заурядного творения. Чтобы иметь
великую литературу мирового уровня, необходимо владеть научным представлением о мировом художественном уровне…
Иначе великую литературу, как и великую победу в Великой
Отечественной войне, просто не удержать. Великая литература,
великая Победа, как и все великое, созданное духовным подвигом, требуют непрерывного великого духовного усердия. Это
весьма хлопотное и затратное дело. На повестке дня новая специальность – философия литературы, на которую возлагаются
новые социальные функции, граничащие с миссией: хранить
высшие культурные ценности, совершенствовать культурные
коды, пестовать саму шкалу ценностей. Наследники великой
культуры должны быть достойны этой культуры – иначе они
окажутся наследниками горстки обветшавших постулатов, наследниками невразумительных принципов, лишенных духовной
энергетики, которым грош цена в базарный день»1
.
Как читатель и человек пишущий, не имею ни малейшего
желания выискивать недостатки в замечательной книге «Пацалунак на фоне гор» талантливого писателя Анатолия Бутевича,
который, предполагаю, хороший, светлый человек.
2015
1 Андреев А.Н. «Болен лирикой»: поэтический «сплав» в
творчестве Игоря Григорьева // Белая Вежа. № 8 (15). 2014.