История Джонни

 - Садись, сама поешь. Хватит, хватит хлопотать.
Его отец проходил за стол прямо в полицейской форме и рук не мыл. Ел, не всматриваясь, не придираясь, но и не благодаря хозяйку. Женщины традиционно перехватывали кусок-другой во время готовки, с мужьями не садились за стол. А вот он вырос совсем другим: как ни устал – переоденется, форму развесит аккуратно, руки вымоет. Жену с собой посадит. Она же устает с хозяйством и детьми – пожалуй, не меньше, чем он на своей работе. Странное дело: такую работу называют «пыльной», в отличие от «непыльной»-офисной. Хотя это офисный народ с утра до вечера глотает пыль. А его работа скорее - грязная. Иногда очень. Убийства хоть и редки в городе – но…
 - Сегодня что-то плохое было? – спросила жена.  – По глазам вижу.
 - Так в моей службе каждый день плохое, хороших-то не забираем, - засмеялся было он. Но усталость брала своё, и хотелось рассказать.
 - Сегодня я чуть нашей семьей не рискнул, мать, тобой и детьми нашими, -  сказал он.  – Большой Тони совсем обнаглел: лично парнишку убил. На пустыре недалеко от своего особняка. Его подручные выволокли беднягу из машины, а Тони выстрелил. Вообще не прятался ни от кого и труп там же бросил. Если такое терпеть – так зачем вообще полиция? Мы арестовали сначала его головорезов, а потом я на свой страх и риск и за ним пошел.
Жена сидела, прикрыв рот рукой. Пойти против  человека по имени Большой Тони – страшнее нечего и представить в их городе.
 - И..и что? – спросила она тихо.
 - Нас впустили в дом, как будто ждали. Его жена, совсем девчонка, сидит зареванная и растрепанная. Оказывается, он ее бить вздумал – и вдруг умер. На камере видно: замахивается – и вдруг рожа перепуганная, хватается за сердце и падает. Телохранители только звонить нам – а мы уже у двери.
Мужчина вздохнул, вытер пот с коричневого лба, провел пальцами по ранним морщинам:
 - Так что нашим детям теперь ничего не грозит. За его подручных сейчас никто не вступится, не до того. Устроят передел, это уж точно, мы послали запрос о подкреплении, заниматься другие службы вообще будут, наше дело – порядок…
 - А порядка не будет, - покачала головой жена.  – Тони нет – другой придет.
 - С этим я ничего поделать не могу, - сказал ее муж и развел руками. Вспомнил, как злился в детстве, когда отец говорил те же слова брату в  долгих вечерних разговорах. Думал, что вырастет и , в отличие от соглашателя-отца, будет любой ценой отстаивать справедливость. Казалось – мир прост. Но всё оказалось не так. Не все, ох не все зависит от человека. Вот смерть Тони – кто мог предсказать? Никто. И никто не знает, лучше станет теперь или хуже.
Он вспомнил кадр записи: перепуганный взгляд матерого бандита. Что Тони увидел в последние секунды своей жизни?
Кто ж скажет.
**
Как я впервые ее увидел? Помню тот день. Старейшина велел привести нас к своему навесу: меня и еще нескольких парней. Нас нашли, и мы собрались. Вся улица бросила дела или болтовню, у кого что, и обратилась в слух.
 - С сегодняшнего дня будете учиться грамоте, - заявил старейшина, разглаживая рукой складки на белой накидке. Мы всегда удивлялись, как это его жена умудряется так отстирывать его одежду. Как и все, таскает воду из колонки, стирает руками, капая в воду каплю грошового средства – а получается лучше всех.
 - Пусть дети учатся, нам работать надо, - запротестовал Том Птичка. И тут же получил подзатыльник от кого-то из стоявших позади нас стариков: у нас не принято спорить со старшими.
Старейшина спокойно взглянул на Птичку:
 - Где ты работаешь, сынок?
Том был готов провалиться сквозь землю. Родителям он помогал мало, на работу, как и все мы, тут собранные, устроиться больше, чем на день, не мог, а недавно еще и чуть не встрял в скандал с наркотиками. Если бы его не спасли – многим из наших отказали бы в работе в городе, и семьи остались бы без еды.
 - Сегодня не устроиться на работу, если не можешь написать свое имя на государственном языке, - наставительно сказал старейшина, и все вокруг согласно закивали.  – Отправляйтесь в класс, там вас ждет учительница. Слушайтесь ее и учитесь.
Классом называлась каменная постройка с обвалившейся крышей на краю наших трущоб: когда-то ее строили для того, чтобы учить малышей, но потом то ли благотворительная организация решила употребить средства на что-то более выгодное, то ли между собой они там что не поделили – словом, так эту клетушку и бросили. Мы шли по колее пыльной дороги, перешучиваясь, а я думал: какая она, эта учительница? Чопорная белая леди, которая недолго выдержит в нашем пекле в своем плотном костюме? Или одна из наших матушек, пожившая в городе и научившаяся от хозяев алфавиту?
Мы вошли в дверной проем (дверь давно украли, подозреваю – еще отец Тома Птички ее утащил) и остолбенели.
На каменной непобеленной стене висела доска, рядом стоял новенький стол с книгами на нем. А у стола стояла совсем юная девушка. Смуглая, в традиционной одежде, хрупкая… нет, не маленькая и не худая, было видно, что ее, в отличие от нас, с детства кормили не одним только рисом. Она была – я позже выучил это слово – изящной.
 - Это вот она учительница? Девочка, ты откуда? – загоготали парни. Девушка испуганно попятилась. И я не выдержал.
 - А ну-ка, мужики, прекратили, - сказал я, и парни удивленно оглянулись. Ко мне они прислушивались обычно, но я редко этим пользовался. 
– Прекратили, - повторил я.  – Давайте скажем спасибо, что нас вообще кто-то согласился учить. Кому это, в конце концов, нужно? Этой вот девочке? – я кивнул на девушку. – Да она может работать в любом чистеньком офисе и наших морд не видеть. Это нужно нам – чтобы работать, отцам помогать, братьев и сестер кормить. Скажете – не так?
Парни помолчали. Том Птичка подошел ко мне.
 - Так! – сказал он. Хлопнул меня по плечу и сел прямо на пол. И остальные тоже сели.
 - Можете начинать, учитель, - кивнул я.
 - Да…давайте сначала познакомимся, -пролепетала девушка, и я мысленно послал несколько крепких слов тем, кто додумался отправить ее сюда одну, без всякой помощи и поддержки. Видать, испытать решили: справится с этим стадом грязных переростков – значит, годится, а не справится… О чем только думают ее явно небедные родители?
 - Как вас зовут? – спросила она меня.
Из всех нас западное имя было только у Птички. Верно говорят: так называют либо самые богатые, либо самые расхлябанные. Мое имя на нашем наречии означало «Высшие силы да поведут тебя», но оно совершенно невыговариваемо для тех, кто с рождения говорит на государственном языке.
 - Джонни, - сказал я. Под этим именем меня знали на улице.
 - А я Том, - выкрикнул Том. Остальные загалдели, каждому хотелось скорее сказать свое имя.
 - А меня зовут Мария, - представилась девушка.  – Скажите, кто из вас знает буквы?
 Том поднял руку, но под моим взглядом опустил. Мы же не врать пришли, а учиться.
 - Начнем тогда с самого начала, - сказала Мария и раздала нам листы бумаги и карандаши.
**
Как я и подозревал, семья Марии была в бешенстве. Для того ли их дочь заканчивала университет, чтобы шляться по трущобам! Но бесстрашная маленькая девочка решила, что никто на земле не должен быть неграмотным. С детства Мария возмущалась тем, что кто-то на свете живет в нищете, и этим очень пугала свою семью. У нее было две старших сестры, давно замужем за богачами. Мария, в отличие от них, получила высшее образование не потому, что так принято, а для того, чтобы иметь полное право преподавать. Она устроилась волонтером в первую попавшуюся организацию, те, видимо, надеялись на щедрые денежные вливания от ее родителей, а когда таковых не последовало – отправили ее к нам. Могли бы найти место почище – в достроенной, хоть и бедной школе, у малышей, еще не испорченных нашей жизнью. Но… Каждый вечер за Марией родители присылали автомобиль с шофером, на краю нашего района он смотрелся дико. Как драгоценность посреди помойки. Однажды вместе с водителем приехала женщина, оказавшаяся ее старшей сестрой, и пока Мария садилась в машину – она столько успела ей высказать… оттуда я, собственно, всё и знаю. Да, я подслушивал.
Мы с самого начала напросились провожать ее до машины после занятий, «чтоб никто не обидел», но потихоньку остался только один провожающий – я. Я прощался с ней и уходил, но недалеко – до ближайшего сарая. И из-за него смотрел, как автомобиль увозит Марию далеко-далеко в закат.
Мы уже показывали значительные успехи и в грамоте, и в математике, когда вдруг старейшина объявил, что Мария больше не придет. Парни поворчали и разошлись. Я догнал Тома Птичку:
 - Узнай, что с Марией. Она не могла нас просто бросить. Спроси  брата.
Птичка осклабился. Радовался, что он для меня теперь важный человек. Побежал к своему братцу, который давно занимался темными делишками и потому всё знал.
У меня болело в груди. Я вспоминал, как Мария читала нам стихи. Я плохо их понимал, но благоговел перед красотой, которая звучала в строчках – и в ее голосе. Можно жить и думать так, чтобы получалось писать стихи, - вот главный урок, который преподала нам Мария.
Однажды она решила дойти до автомобиля одна. Оставалось еще где-то полпути, когда разразился ливень – один из последних в сезоне, оттого злой и сильный. Я подбежал-  и она не удивилась тому, что я шел следом. Я на руках унес ее под большое дерево, закутал в свою новую куртку, подаренную накануне отцом. Закутал – и опустил руки, не смея не только прикасаться, но даже смотреть. Ливень всё шел, а мы стояли друг напротив друга, глядя в землю. Земля повсюду впитывала дождь -  и только под нашим деревом была сухой. Назавтра в воздухе не будет ни капли влаги, белье, вывешенное хозяйками, высохнет в один миг – даже пар от воды впитает ненасытный ветер… Кажется, я думал, как поэт. Рядом с Марией менялось всё.
Птичка пришел ко мне под вечер. Я вышел из-под навеса, чтобы родители не слышали нашего разговора.
 - Плохо дело. Ну, или хорошо, - сказал Том и сплюнул.
И я разделился на двух себя. Один, прежний Джонни, жевал принесенную Томом жвачку и равнодушно слушал про то, как отец Марии задолжал важной шишке преступного мира по прозвищу Большой Тони и был вынужден отдать дочку в жены этой жирной дряни. Второй я, новый,  где-то внутри своей груди выл, и катался, и бился головой о землю, и хотел умереть.
Три дня я пролежал без еды и воды. Поднялся только для того, чтобы остановить мать: она хотела  отнести с таким трудом заработанные деньги к доктору ради меня. «Мне уже лучше», - шепнул ей я. А наутро попрощался с родителями и сестренкой и отправился в город на заработки.
Меня охотно наняли таскать тяжести: грамота была нужна только для того, чтобы подписывать какие-то бумаги.
 - А почему цифры в моих бумагах больше, чем я получаю? – спросил я на другой день.
 - Э, беда с грамотными, - захихикал босс.  – Я тебе добавлю немножко, парень, только другим ничего не говори!
Однажды нас привезли грузить вещи для оборудования каких-то залов в новом молле. Часть молла уже была открыта для покупателей, к ней подъезжали машины. И вдруг я увидел Марию. В головном уборе замужней женщины, с густо нанесенной косметикой, с золотыми украшениями. Она выходила из машины. Не подав ей руки, еле-еле вывалился со своего сиденья жирный Тони: эту рожу в городе знают все, как было не узнать. Последней выбралась и засеменила долговязая служанка.
Я пошел бродить за ними по этажам. Тони приказывал жене и служанке заходить в дорогие бутики и что-то выбирать, сумок в руках служанки становилось все больше, а Мария шла будто бы в глубокой скорби. Один раз она что-то сказала ему – и этот скот замахнулся на нее.
В одну минуту я был рядом и стоял между ними. Служанка завизжала. Тони замахнулся уже на меня, и я был готов убить его, если бы смог.
 - Сэр, у нас нельзя драться, - возник рядом усатый охранник. Однако, увидев, кто перед ним, он осекся, быстро кивнул, заломил мне руку и потащил в подсобное помещение. Там отпустил и сказал:
 - Сынок, беги отсюда, пока он не опомнился. Я скажу, что сдал тебя полиции.
На следующий день я вновь появился в этом молле. Охранник выпучил глаза:
 - Сынок, я тебе сказал убираться подальше! И тут-то уж точно не показываться!
 Я достал все вырученные деньги и показал ему:
 - Я больше никого не знаю в городе. Я отдам вам эти деньги, только найдите мне адрес Большого Тони.
Охранник долго молчал. Денег не взял: себе, сказал, на похороны оставь, раз жить надоело.
Еще через пару дней я был в особняке. Новый знакомый пристроил меня к грузчикам, которые должны были доставить Тони новую мебель. Я чувствовал, что это судьба.
В доме оказалась целая армия охранников, отовсюду смотрели рыла камер. Я не боялся. Я пошел искать.
За одной из дверей раздавался скрипучий голос Тони. Он оскорблял маленькую хрупкую Марию. Говорил, что любая его любовница из трущоб лучше ее. Что он вышвырнет Марию на помойку. Что… Я ворвался внутрь. Мария закричала. Я бросился на Тони и, клянусь, расправился бы с этой тушей, если б вслед за мной не вбежали его телохранители.
Я помню бледное лицо Марии, лежащей на тахте в глубоком обмороке. А потом кто-то ударил меня по голове – и мир погрузился в черноту.
Помню пустырь. Удары слились в одну боль, потом звон, и боль исчезла, и только их лица надо мной, двух уголовников и самого Тони. А дальше – а дальше я отделился от себя. Прежний Джонни, в луже крови, лежал на земле. А тот Джонни, что благоговел перед Марией, смотрел сверху на его тело.
Я побежал без ног. Я полетел без крыльев. Не существовало ни стен, ни высоты. Я успел вовремя: Тони собирался ударить мою заплаканную хрупкую Марию. Я схватил его за руку.
 - Ты?? – потрясенно прохрипел Тони. И схватился рукой то ли за грудь, то ли за живот, кто там разберет, что есть что у этой образины.
Он меня увидел. А Мария – нет. Телохранители куда-то звонили, служанки и доктор бегали с таблетками и водой, очень быстро явился полицейский, а за ним еще много людей в форме и не в форме. Мария кивнула на просьбу доктора отправиться в больницу. На Тони она не смотрела.
Я был у больничной машины, и я был в палате. Марию хорошо кормят. Она смыла грим, сняла и убрала украшения, позволила доктору осмотреть следы побоев.
Какой-то не то медбрат, не то еще кто-то из-за двери пытался ее рассмотреть. Я встал перед ним. Он ахнул. Увидел меня.
 - Не смей, понял? – сказал я.
Он закивал и убежал. Наверное, к доктору.
Я пока не знаю, что буду делать дальше. Наверное, мне придется в скором времени куда-то отлучиться и на время оставить Марию. Но если там, куда я перешел из этой жизни, есть с кем договориться – то я обязательно договорюсь, чтобы мне и дальше позволили ее защищать.
Мне почему-то вспомнился взгляд того полицейского, что первым появился у тела Тони. Вот у него – решил в тот момент я - точно есть смысл жизни. Мария ведь пыталась говорить с нами на эту тему на последних уроках, а мы отвечали что-то тупое.
«Да нет у нас никакого смысла», - сказал тогда Том Птичка.
Мне тогда тоже казалось, что нет никакого смысла.
Хорошо, когда он есть.