Том 1 Глава 10 И грянул гром

В атриуме[1] было душно, но тень дарила прохладу. Анри и дон Себастьян сняли шляпы, смочили пальцы водой из большой каменной чаши и перекрестились на алтарь. В нартексе[2] им пришлось протиснуться через ряды грешников, не смевших присутствовать при литургии. Неф[3] встретил тяжёлым запахом ладана с едва ощутимыми нотками воска. Освещённый двумя подсвечниками алтарь сильно выделялся из полумрака нефа.

Анри осмотрелся. На литургию часов, как всегда, пришло довольно мало народа, ибо она была слишком сложна для простолюдинов, коих в городе было большинство. В нефе Писания разместилось человек десять. Более половины из них, судя по строгому чёрному облачению, были мелкие чиновники. Контрастировали им богато и ярко одетые торговцы. Присутствовало также несколько монахов, занявших места в первых рядах нефа Послания. Там же на задних рядах Анри заметил несколько офицеров. Зато наос[4] занимали преимущественно женщины. Увидев поднявшегося на алтарь клирика, шедшего к аналою[5], Анри решил занять ближайшие свободные места в заднем ряду. Однако дон Себастьян поймал его за рукав и потащил вперёд. Туда, где сидели благородного вида дамы, традиционно одетые в чёрные платья с белыми кружевами и прикрытые ажурными мантильями – чёрными у сеньор и белыми или кремовыми у сеньорит. Выбрав полностью пустой ряд скамеек, дон Себастьян отпустил Анри и свернул туда в полной уверенности, что тот последует за ним.

Чтобы добраться до выбранных аристократом мест, надо было пройти мимо двух дам явно дворянского происхождения, сидевших рядом выше. Анри опустил глаза и, когда лёгкий аромат дорогих духов подсказал ему, что до сеньорит оставалось ещё шагов пять, начал раскланиваться. Одна из них, покрытая белой мантильей, склонила голову, погрузившись то ли в молитву, то ли размышления. Зато другая, в бежевой мантилье, что сидела ближе к проходу, оживлённо крутила головой. Возможно, выискивала знакомых, а, может, просто от любопытства. Узрев двух богато одетых мужчин, она дала знать своей соседке.

Та повернула лицо, прикрыв его нижнюю часть густым кружевом мантильи, и произнесла нежным и, как показалось Анри, знакомым голосом:

— Сеньорита Лаура, это ведь сеньор Анри! Неужели вы не помните? Он был представлен нам два года назад на славностном обеде. Какая приятная встреча! Мне кажется, или у него нет своего бревиария[6]? Ничего страшного, передайте ему мой! – с этими словами сеньорита протянула спутнице, судя по всему исполнявшей обязанности дуэньи, маленькую пухленькую книжечку в кожаном переплёте. Дуэнья послушно передала бревиарий опешившему от неожиданности Анри. Не сразу узнав дочь губернатора, он в замешательстве посмотрел на дона Себастьяна, словно искал у него взглядом помощи. Тот не заставил себя упрашивать:

— А как же вы, сеньорита?

— Не беспокойтесь, сеньор Анри, — контесса даже не взглянула на говорившего. – Нам с сеньоритой Лаурой хватит и одного, тем более что она почти весь бревиарий знает наизусть.

— Ваша милость очень добра ко мне, — Анри уже понял, кто эта щедрая сеньорита. Тут же в памяти всплыла злосчастная дверь и лицо начало гореть. Стараясь скрыть смущение, он принял книгу, низко кланяясь.

Возможно, говорливая дочь графа Альменара сказала бы ещё что-нибудь, но в этот момент клирик прокашлялся, перекрестился и под сводами нефа разнёсся его зычный голос:

— Патер ностер, кви эс ин целис[7]…

И верующие хором подхватили:

— Санктифицетур номен туум[8]…

Анри знал латынь благодаря учёности отца и хорошо понимал смысл произносимого, потому вторил с упоением:

— Адвениат регнум туум, фиат волюнтас туа, сикут ин цело эт ин терра[9].…

Закончив молитву к Отцу Небесному, клирик нараспев начал восхваление Матери Божьей:

— Аве Мариа, грациа плена[10]…

— Доминус текум: бенедикта ту ин мулиерибус[11], — полетел под сводами бархатный баритон дона Себастьяна, сливаясь с голосами прихожан.

— Эт бенедиктус фруктус вентрис туи Йезус[12], — присоединился нежный голосок контессы.

Не успело затихнуть громкоголосое «Амен», как клирик поднял кверху руки и воскликнув:

— Аллилуйя[13]! — затянул гимн девятого часа «Всех вещей Творец всесильный».

После этого все прихожане поднялись, сложили молитвенно руки и, опустив головы, стали благоговейно внимать словам песнопения, несмотря на то, что смысл его понимали лишь избранные, знавшие язык Вергилия[14] и Тертуллиана[15].

Как только свода достигло гортанное:

— Переннис инстет глориа[16]! — к клирику тотчас же присоединился хорал из наоса:

— Преста, Патер пииссиме[17]…

Разбавляя женское пение мужественным баритоном, Анри всей душой внимал смысл гимна: «Что с единородным Сыном и с Утешителем Духом во все веки вместе правишь…».

Когда раскатистое «Амен» завершило песнопение, прихожане вслед за клириком осенили себя крестным знамением и, заскрипев лавками, сели на свои места.

Прокашлявшись, клирик велел имевшим бревиарии открыть их на псалме 118. Подождав, когда богатые и грамотные особы найдут нужное, указал на сидевшего в первом ряду наоса сеньора и попросил его прочесть стих сто двадцать девятый. Мужчина кивнул убелённой сединами головой и начал с выражением нараспев читать:

— Мирабилиа тестимониа туа[18]…

Анри открыл данный контессой бревиарий и добросовестно следил за текстом. Во время песнопений он благоговейно и искренне посылал Всевышнему благодарности, ибо знал, что есть за что. Однако сейчас монотонный голос чтеца, выражавшего восхищение совершенством Божьего закона, постепенно оттеснил псалом на задний план и пробудил старые сомнения. Ещё в детстве Анри накрепко усвоил этих десять заповедей и старательно им следовал. Кроме одной — «Не убий». И хотя всегда после чистосердечной исповеди падре Игнасио именем Отца Небесного прощал ему все прегрешения, где-то в глубине души оставалось бремя. И Анри знал, что эта тяжесть — пролитая им кровь. Её немало было на его руках, и он знал, что будет ещё. Правда, это была кровь бандитов, насильников, убийц и врагов Испании, но где та грань, которая отделяет душегуба от героя-защитника? Для испанцев он сейчас герой, зато для англичан и французов такой же злодей, как для него самого те, кого он — Эль Альмиранте — убивал в бою или передавал в руки испанского правосудия, не жалевшего для морских разбойников пеньковых «корват[19]». Но тогда почему Господь так благосклонен к нему? Значит, прав падре Игнасио, что не стоит ломать над этим голову, потому как праведный католик, лишавший жизни вероотступников-протестантов и продавших души врагу рода человеческого всякое отребье, делает богоугодное дело? И правильно ли, что иногда, осмотрев пленных, он испытывал к некоторым жалость? И почему тогда после особо кровавых боёв во сне к нему приходят муки совести?

Анри полагал, что бессмысленно вновь спрашивать падре о терзавших душу сомнениях. Но чем слабее становилась надежда найти ответы, тем рьянее он уходил в молитву: «Господь милосердный, Ты ведь всеведущ! Если Ты проявляешь свою благосклонность, держа надо мной охранную руку, не можешь ли Ты даровать своему наивернейшему слуге ещё одну милость? Вразуми меня ответами или же лиши сомнений! Разве Ты не всемогущ?» …

Неожиданно дон Себастьян слегка дёрнул Анри за рукав и прошептал в самое ухо:

— Ваша очередь, альмиранте.

Анри вздрогнул, мгновенно вернувшись в литургию. Однако, предавшись размышлениям и перестав следить за чтецом, он не знал, с какого места продолжить чтение.

Пока Анри торопливо пробегал глазами строки псалма, над нефом повисла напряжённая тишина. На помощь пришёл дон Себастьян. Он склонился к бревиарию и, едва взглянув, ткнул в него пальцем. Тут же сильный голос Эль Альмиранте наполнил своды, прося у бога твёрдости веры и защиты от беззаконий:

— Грессус меос дириге секундум элоквиум туум[20]…

После четвёртого стиха клирик остановил Анри и указал на дона Себастьяна. Передав аристократу бревиарий, Анри несколько расслабился. Вначале он усердно вслушивался в глубокий обволакивающий голос аристократа, читавшего хвалоспевы, и шёпотом вторил. Но, когда клирик передал слово контессе Исабель и чистый девичий голосок стал напевно воздавать хвалу справедливости Всевышнего, Анри невольно вспомнилось всё, что ему пришлось пережить, и загнанная в глубь сознания боль вернулись. «Чем Господи, прогневала Тебя моя маленькая сестрёнка, что Ты позволил какому-то ублюдку сжечь её? Почему Ты, всемогущий, не защитил ни сестру, ни братьев, хотя они не учинили ничего злого в своих коротких жизнях? И кто тогда спас меня — Ты или случайность?» — беззвучно вопрошал он высокие своды.

Анри хватило ума держать такие мысли при себе. В недоброжелателях ведь недостатка не было. Не ровен час — услышит кто из них — и полетит донос Святой Инквизиции, что некий торговец из Белисе ставит под сомнения деяния божьи. Да и падре Игнасио не вызывал доверия. После первых откровений почуял Анри в нём нечто фальшивое, неискреннее. С тех пор даже на исповеди старался не выходить за рамки обычной формулы. Тем более, что за регулярные и щедрые пожертвования причислили его к рядам самых уважаемых и благочестивых прихожан, а это избавляло от разных пересудов. Те же, кому можно было доверить даже самые крамольные мысли, не были сведущи в богословии. Но как же хотелось пытливому уму услышать вразумительные объяснения! Например, почему Творец, уничтожив великим потопом погрязший во грехе мир, позволил потомкам спасённых им праведников вновь пойти по тому же пути? Увы, таких людей — мудрых и в то же время порядочных — Анри не знал. Иначе он бы спросил их и о том, почему так много страданий и так мало справедливости, почему умирают малые дети, единственный грех которых лишь в том, что они пришли в этот мир, и почему для общения с Вездесущим даже истинно и истово верующим нужны посредники?..

«Потому что религия – опиум для народа!» — вдруг явственно прозвучало в его голове. Анри даже оглянулся на дона Себастьяна – не он ли это сказал? Но тут же осадил себя: не будет благочестивый аристократ разговаривать во время литургии, тем более нести такую ересь!

«Священники обманывают людей, делая их с помощью религии послушным стадом!» —Анри обдало удушливой волной, словно он вдруг попал в прачечную.

Страха не было, наоборот — мозг словно подстегнули. Рассуждения понеслись с удвоенной скоростью: «Итак, прямо у меня в мыслях некто излагает крамолу. Скорее всего, это связано с теми недостойными доброго католика сомнениями, которыми я отвлёкся от литургии. Может, Господь решил так испытать твёрдость моей веры и позволил Нечистому совратить меня? — Анри несколько раз перекрестился. — Кстати, а голос ведь похож на женский. Неужели это контесса?», — он едва сдержал себя, чтобы не обернуться. Прислушался.

С заднего ряда доносилось едва внятное бормотание на латыни — сеньорита Исабель вторила очередному чтецу.

«Бред! Говорили же не вслух, а у меня в голове. Это точно Нечистый! Кто иной может проявлять такое неуважение к святости церкви?», — Анри снова наложил крестное знамение. «Неужто мои мысли были настолько грешны, что Нечистый даже в Храме Божьем смог добраться до меня?», — от такого предположения накатила новая горячая волна. Анри опять перекрестился, молитвенно сложил руки и зашептал «Под Твою защиту», надеясь, что Пречистая Дева услышит его и избавит от Лукавого.

Увы, Пресвятая Богородица то ли не услышала, то ли не захотела помочь. Едва он закончил молитву, как в мыслях прозвучало: «Вот почему церковь запрещает мирянам читать Библию? Что такого опасного могут они узнать в ней?».

Неожиданно для себя Анри решил ответить чужеродному дерзкому голосу: «Человек несведущий не способен правильно понять Святое Писание, — осознание того, что он спорит с самим врагом рода человеческого, придало уверенности и он перешёл в наступление: — Кто ты? Чего тебе от меня нужно и как смеешь ты беспокоить меня в этом святом месте, да ещё и во время богослужения?»

«А разве храм не место, где верующие должны получать ответы на все вопросы?» — парировал голос. «Тогда ответь мне, кто ты? — настаивал на своём Анри, не желая втягиваться в богословскую дискуссию. — Господи, не лишился ли я рассудка?» — вырвалась из глубины сознания мысль, не предназначенная для незваного «гостя». Но тот её услышал: «Нет, ты совершенно здоров, — таинственный собеседник, похоже, не желал раскрывать себя и не давал прямого ответа на простой вопрос. Но Анри никогда не сдавался: «Кто ты? Я хочу знать твоё имя!». «Ты говоришь сам с собой, а не с Нечистым. Люди — творения божьи, и в каждом есть частица его. Но у большинства она спрятана очень глубоко в душе, и некоторые проживают жизнь, не узнав о ней. Но не ты. Ты разбудил своё глубоко спрятанное «Я», знающее ответы на многие твои вопросы. Спрашивай себя, и ты всегда получишь ответ. Если он покажется тебе странным или не понравятся — всё равно прислушайся к нему, потому что он обязательно будет правдивым», — голос утратил наглый язвительный тон и стал менторским. Это изменение, как и смысл сказанного, обескураживало. Но обдумать последние слова «собеседника» Анри не смог — его внимание привлёк дон Себастьян. Повернув голову он встретил пристальный взгляд аристократа. Даже в полумраке можно было заметить тревогу в глазах гранда.

— Вы в порядке, альмиранте? — тихо поинтересовался дон Себастьян и протянул бревиарий с заложенной пальцем страницей: — Благодарю вас за любезность.

Анри кивнул, забирая книжицу, неосознанно открыл её на заложенной странице и бездумно взглянул на текст.

— Похоже, этот псалом произвёл на вас весьма сильное впечатление, сеньор Анри, — в шёпоте дона Себастьяна явно слышалась смесь любопытства и беспокойства.

— Кажется, я его прослушал, — прошептал Анри, пытаясь вникнуть в смысл читаемых строк.

— Что же отвлекло вас? – не унимался аристократ.

— Мысли о боге и враге его, — Анри перекрестился и благоговейно приложил к устам большой палец. При этом краем глаза заметил, что изящная фигурка контессы сильно наклонена вперёд. Разговор сидящих перед ней мужчин, очевидно, интересовал её куда больше, чем стих о откровениях божьих, читаемый немолодой сеньорой где-то сзади.

Любопытство сеньориты не ускользнуло и от дона Себастьяна. Он выровнялся, так же наложил на себя крестное знамение и устремил взор на клирика. Тот как раз поднял руки, чтобы завершить чтение псалмов:

— Серве боне ет фиделис интра ин гаудиум Домини туи[21].

Анри попытался сосредоточится на завершении литургии, но всё же прислушивался к себе куда внимательней. Однако, таинственный голос больше не объявился. «Неужто всё из-за того, что я задавал Господу слишком много вопросов? Может, прав был падре Игнасио — не стоит сомневаться в делах своих, коль чинишь их с чистыми помыслами и уж тем более грешно видеть неправоту в деяниях божьих. Видимо, негоже простым людям знать помыслы Творца и беспокоить его вопросами».

Успокоившись, Анри с умиротворением погрузился в знакомые с детства двустишия антифонов. Клирик, чётко выговаривая латинские слова, громкоголосо начинал, а публика нефа, слегка вразнобой, продолжала — кто читая по бревиарию, а кто на слух.

Вскоре под куполом храма загремело:

— Амен! – и люди поднялись для завершающей молитвы.

Когда отзвучало «Отче наш» и затих последний «Амен», все осенили себя крестным знамением, и клирик сложил свой огромный псалтырь.

Люди стали расходиться.

Прежде, чем дочь губернатора и её дуэнья успели покинуть неф, Анри догнал их и, не поднимая глаз, протянул в сторону сеньорит книгу:

— Ваша милость позволит вернуть ей бревиарий?

— Оставьте его себе, сеньор Анри. Пусть это будет моим ответным подарком за сладости, — нежно проворковала контесса Исабель.

— Доброта вашей милости сравнима лишь с её непревзойдённой добродетелью, — вновь поклонился Анри и засунул книжицу за широкий атласный пояс.

— О, я не без умысла, сеньор Анри! — голосок девушки стал озорным. — Я хотела бы посмотреть на ваш замечательный корабль! Вы же проводите нас к нему?

— Я бы ни за что на свете не позволил себе огорчить вашу милость, но, боюсь, я не смогу выполнить её просьбу, — Анри виновато склонил голову и развёл руками, как бы желая показать всю глубину сокрушённости.

— Почему вы отказываете мне, сеньор Анри? — наигранно обиделась контесса Исабель.

— Прошу вашу милость о снисхождении, ибо не я, а обстоятельства тому виной. Разве бы я посмел отказать вашей милости? — Анри опять вспомнил утреннюю встречу и по спине струйкой пробежало нехорошее предчувствие. Он приложил руку к сердцу и продолжил с видом кающегося грешника: — Капитану моего флагмана было приказано поставить корабль на ремонт. Сейчас он уже лежит на боку в доке, и на него никак нельзя попасть.

— Как жаль! — контесса Исабель печально вздохнула. — Ну что же, тогда, надеюсь, вы хотя бы проводите нас с сеньоритой Лаурой во дворец?

— Сочту за честь, — Анри снова поклонился. – Ваши милости позволят представить им моего спутника?

Дон Себастьян удостоился внимательного осмотра. Видимо, оставшись довольной увиденным, дочь губернатора дала своё согласие на знакомство.

Анри тяготил интерес контессы Исабель. Чувство самосохранения недвусмысленно предупреждало, что ничего хорошего это не сулит. Представляя сеньорите гранда, он тайно надеялся, что внимание дворянки переключится на аристократа, обладавшего не только красивой внешностью, но и громким именем.

Получив от дона Себастьяна учтивый поклон, сеньорита Исабель ответила грациозным реверансом и, назвавшись, протянула ему ручку для поцелуя.

На этом церемония не закончилась. Сеньорита Исабель указала веером на свою молчаливую немолодую спутницу со следами былой красоты на лице:

— Позвольте представить вам сеньориту Лауру — контессу Альварадо-и-Феррер, мою тётушку.

Дуэнья благосклонно приняла вежливые поклоны и милостиво позволила дону Себастьяну, церемонно прикоснуться губами к кончикам пальцев. Анри же пришлось довольствоваться краем её платья. Когда он поднялся с колен, контесса Исабель взяла тётушку под руку и, не оглядываясь, направилась к выходу в полной уверенности, что кабальерос[22] последуют за ними.

Оказавшись на площади, контесса Исабель бросила дуэнью и повернулась:

— Скажите, сеньор Анри, а вам приходилось видеть чудищ? Я читала в «Морском бестиарии», что в пучинах есть много ужасающих тварей, способных утащить на дно даже самый большой корабль!

Анри задумался. В его жизни была одна жуткая встреча с неведомым неподалёку от Бермудских островов, но стоило ли рассказывать наивной и наверняка впечатлительной девушке то, что он сам хотел бы забыть, как страшный сон? Не лучше ли будет отшутиться?

Контесса Исабель совершенно верно истолковала замешательство Эль Альмиранте. Она подошла ближе, некоторое время всматривалась в его опущенное лицо и неожиданно твёрдо, без наигранной стыдливости, произнесла:

— Вы боитесь испугать меня, сеньор Анри? Не волнуйтесь, я не из пугливых!

«А она с характером! В отца!» — проникся вдруг уважением к этой хрупкой дворянке Эль Альмиранте.

— Если ваша милость настаивает, я расскажу ей о огромном чудовище, встреченном мною примерно год назад.

По лёгкому шелесту мантильи и едва слышным ударам друг о друга жемчужин в серьгах контессы Исабель Анри понял, что она кивнула. Пока он собирался с мыслями, подошла дуэнья и стала в двух шагах от своей подопечной.

— Я тогда был с частью своей Победоносной армады в Виллемстаде. Местные купцы собирались в Новый Амстердам за ценным грузом, но остерегались нападения пиратов у Багамских островов, вот и наняли меня сопроводить их караван. До Нового Амстердама мы дошли без приключений, но на обратном пути у Бермуд поймали полный штиль. В ожидании ветра прошёл целый день. Но и когда пришла ночь, ветер не появился. Потом вышла полная луна. В её свете по всей поверхности океана была видна лишь мелкая рябь. А потом вперёдсмотрящий доложил, что прямо по курсу на расстоянии пол кабельтова в воде большое светящееся пятно и что оно двигается в сторону «Победоносца».

Анри снова замолчал, вспоминая.

Контесса Исабель терпеливо ожидала продолжения. Она стояла так близко, что можно было слышать её дыхание. Анри невольно прислушался. В какой-то момент ему показалось, что девушка перестала дышать.

Волшебство момента разрушила дуэнья. Она стала накладывать на себя крестные знамения и бормотать охранную молитву путников. Анри глубоко вздохнул и продолжил:

— Все, кто мог, кинулись на нос корабля.

— А вы? – едва слышно спросила сеньорита Исабель.

— И я тоже, ваша милость. Я поднялся на полубак[23] и тоже увидел это огромное пятно. Оно быстро приближалось и совсем скоро «Победоносец» вошёл в огромный круг, жёлтый, как утонувшая луна. Только в отличие от ночного светила в центре этого круга был ещё один, чёрный.

Анри снова сделал паузу, но в этот раз для большего драматизма:

— Когда я присмотрелся, то понял, что это был не просто круг света, это был огромный глаз!

При этих словах контесса громко ахнула и прижала руки к груди, а дуэнья снова произнесла молитву и перекрестилась.

— И что вы сделали, сеньор Анри? – тихо спросила сеньорита Исабель.

— Ничего, — Анри передёрнул плечами, словно хотел отогнать жуткое воспоминание. — Всё, что я мог – это продолжать смотреть и молиться. До этого я не раз слышал байки про Кракена, но, признаюсь вашей милости, я никогда в них не верил. И вот я смотрел ему прямо в глаз, а он смотрел на меня.

Анри опять помолчал, мысленно вернувшись в ту ночь. По его телу пробежала едва заметная дрожь. Неожиданно для всех нарушила молчание дуэнья:

— И что было потом?

— Он моргнул.

Вскрик удивления, смешанного с ужасом, вырвался у обеих сеньорит.

— А потом этот глаз стал уходить в глубину под «Победоносцем». И тогда мы увидели его длинные щупальца. Они поднялись выше грот мачты и медленно ушли в воду под килем.

— Вам было страшно, сеньор Анри? – очень тихо спросила дочь губернатора.

— Да, ваша милость. Было. Особенно когда я представил, что это чудище могло сделать с моим кораблём.

Контесса Исабель перекрестилась и вдруг, нарушая этикет, положила свою горячую ладошку на непокрытую перчаткой руку Анри, лежавшую на эфесе роперы, и крепко сжала:

— Господь не допустил бы этого, сеньор Анри!

— Почему? – искренне удивился тот, сжав с силой эфес, надеясь, что контесса одумается и отпустит его руку раньше, чем это заметят дуэнья и дон Себастьян.

Девушка не отреагировала и тогда он, также нарушая правила, ненадолго поднял глаза. Их взгляды на мгновение встретились, ввергнув обоих в краску. Ладошка контессы Исабель соскользнула с его запястья.

— Вы очень хороший человек, сеньор Анри. Я знаю это от своего отца, а он умеет разбираться в людях. А ещё я знаю, что хороших людей Господь бережёт, потому что дорожит ими.

Анри справился со смущением. Бросив многозначительный взгляд на дона Себастьяна, вновь уставился на подол чёрного шёлкового платья сеньориты Исабель и отвесил лёгкий поклон:

— Благодарю вашу милость. Если она права, то в таком случае нам можно ничего не бояться, не так ли, дон Себастьян? — и повернулся к аристократу, ожидая помощи.

— Истинная правда! — подтвердил тот с совершенно серьёзным видом. — Даже Кракен понял, что мы под охраной Господа, и не тронул нас!

— Вы тоже его видели? — почти одновременно выговорили контессы, переключившись на гранда.

— Так же, как сейчас вижу вас, сеньориты!

— А что было потом, сеньор Анри? – контесса Исабель опять устремила взор на Эль Альмиранте.

Тот мотнул головой:

— Ничего. Утром задул попутный ветер, и мы отправились дальше.

Наступила тишина. Женщины обдумывали услышанное, а мужчины вспоминали пережитое.

В этот раз всех из раздумий вывел Анри:

— Думаю, дома вашу милость уже заждались.

— Вы так торопитесь от меня избавиться, сеньор Анри? – в голосе контессы Исабель появилась игривость, — Неужели вам так неприятно моё общество?

— Разве общение с вашей милостью может быть неприятным? — Анри опять обдало жаром. Надеясь скрыть смущение, он опустил голову ещё ниже. – Я польщён вниманием вашей милости, но не смею отнимать её драгоценное время.

— Я готова для вас найти его сколько угодно, — сеньорита Исабель произнесла это тихо, но эффект от этих слов был таков, как если бы она прокричала их.

Анри застыл. Даже не зная всех тонкостей строгого испанского этикета, он понимал, насколько отважным было это признание. Чувство глубокого уважения смешалось с жалостью. Мысли неслись галопом. Он не знал, что ответить дочери графа Альменара. «Господи, что же мне делать?» — от потрясения Анри забыл о недавнем решении больше не беспокоить Отца Небесного и послал к Всеведущему отчаянный вопрос. Ответа не было. Только шорох шёлка. В отчаянии, он, не таясь, посмотрел на контессу Исабель. Поникшая, она медленно двигалась к застывшей соляным столпом дуэнье. Внезапно прилив сострадания захлестнул сердце. Нужные слова не приходили, но нужно было что-то сказать. Пауза слишком затянулась.

— Ваша милость!

Она остановилась и обернулась. Анри опустил глаза, сцепил руки и прижал их к сердцу:

— Я всего лишь необразованный плебей, недостойный внимания вашей милости. Я кровью и потом зарабатываю на жизнь. А вокруг такой благородной и замечательной сеньориты, как ваша милость, есть немало действительно достойных её поклонников среди настоящих кабальеро.

Резко развернувшись, контесса Исабель быстро приблизилась.

— Вы заблуждаетесь, сеньор Анри. — тихо сказала она. По дрожанию её голоса можно было понять, что она едва сдерживает слёзы. — Ваши рассуждения о том, кто достоин моего внимания, а кто нет — ошибочны, — сеньорита Исабель впилась глазами в Анри, словно хотела навечно запечатлеть в памяти каждую чёрточку его лица. — Вы не подумали о том, что это Господь вкладывает в сердце женщины чувство к мужчине, делая его либо наградой, либо наказанием? Поверьте, сеньор Анри, я всегда была послушной дочерью и хорошей католичкой. Я никогда и ничем не прогневала своего отца. Потому я уверена, что Господу незачем наказывать меня или испытывать. Стало быть, мужчина, на которого Всевышний указал мне, не может быть недостойным, — дочь губернатора замолчала и опустила голову.

Никто не посмел проронить ни слова.

Анри, прикусив нижнюю губу, слушал взволнованное дыхание девушки и напряжённо ожидал, когда она продолжит говорить. В том, что графская дочь ещё не всё сказала, он был уверен.

Наконец девушка подняла голову:

— Что же касается поклонников… — контесса Исабель запнулась, подбирая правильное слово. — Скажите, сеньор Анри, вы знали, что я креолка?

Анри, получивший уже не первое потрясение за последний час, лишь качнул головой, но тут же спохватился, осознав, что проявил невежливость:

— Нет, ваша милость, не знал. Но разве для дочери графа имеет значение, где она появилась на свет — в Испании или Новом Свете?

— Имеет, сеньор Анри. Мало того, что я родилась в Пуэрто-Вьехо-де-Таламанке, но ещё и моё приданное будет намного меньше, чем у сестры. Спросите потом у дона Себастьяна, много ли у меня шансов найти именитого мужа. Надеюсь, его превосходительство будет столь любезен, что объяснит вам это, — контесса кивнула в сторону аристократа и снова замерла, опустив голову.

Анри тоже посмотрел на своего команданте. Тот сосредоточенно наблюдал за происходившим. Их взгляды встретились. Дон Себастьян нахмурился, но промолчал. Зато подала голос дуэнья:

— Исабель, дорогая, нам надо идти. Во дворце уже непременно заметили наше слишком долгое отсутствие. Вы же не хотите, чтобы ваша матушка послала отряд солдат на наши поиски? – с этими словами сеньорита Лаура приблизилась к своей подопечной и, схватив под руку, попыталась утащить в сторону губернаторской резиденции. Но девушка вырвалась и, не сводя с Эль Альмиранте глаз, тихо спросила:

— Почему же вы молчите, сеньор Анри? – в её голосе слились мольба, надежда и отчаяние.

— Я не знаю, что ответить вашей милости, — бесхитростно признался Анри и опять, вопреки этикетным формальностям, посмотрел на контессу Исабель.

— Тогда я не буду торопить вас, сеньор Анри. Но только поклянитесь мне, что это не последний наш разговор! — в этот раз она взяла его за руку, державшую перчатки, и крепко сжала.

— Клянусь честью моей матери! Я обязательно найду вашу милость, когда буду готов ответить ей.

— Я буду ждать, сеньор Анри, — сеньорита Исабель ещё раз сильно сжала его руку и, повернувшись к дуэнье, вдруг громко, жёстким приказным тоном бросила: — Пойдёмте, сеньорита Лаура. Нас действительно заждались, — сделав пару шагов, обернулась: — Благодарю вас, сеньоры! Дальше вы можете не провожать нас, — и, взяв дуэнью под руку, направилась во дворец с высоко поднятой головой — гордая и отчаянная.

Некоторое время мужчины стояли, будто приросшие к земле. Но когда контессы отошли на десяток шагов, не сговариваясь, отправились следом, полные решимости довести до конца долг кабальерос.

Пока обе дамы не скрылись под аркадой дворца, Анри и дон Себастьян шли молча. И лишь когда две облачённые в чёрное женские фигуры исчезли за тяжёлой дверью, Анри повернулся к дону Себастьяну.

— Думаю, нам надо выпить, — голос прозвучал так хрипло, словно у него действительно высохло в горле. – Вы составите мне компанию, команданте?

Аристократ кивнул и показал рукой в направлении, противоположном трактиру «У Сандро»:

— Две улицы отсюда есть таверна «Кордовский бык». Там всегда мало народа, к тому же там варят отличное пиво.

— Ведите, команданте.

И тот повёл…

----------

[1] Атриум — двор перед западным фасадом церкви. Может быть открытый, окружённый колоннадами или закрытый. В атриуме располагается сосуд, предназначенный для ритуального омовения рук.

[2] Нартекс — помещение перед входом в христианский храм, где останавливались люди, не имевшие права присутствовать на богослужении, например, кающиеся.

[3] Неф – основное помещение церкви, от лат. Navis — "корабль". Символизирует собой Ноев ковчег, перевозящий праведников. Это самая большая часть церкви, расположен между входом и алтарём. Тут стоят скамьи для участвующих в богослужении прихожан. Если нефов было несколько, они получали названия.

[4] Наос – главный неф, находящийся в центре и отделённый от боковых колонн.

[5] Аналой — подставка для больших богослужебных книг.

[6] Бревиарий — в Католической церкви богослужебная книга для литургических часов. Бревиарий содержит только тексты молитв, в том числе и тексты молитвословных распевов. Аналогичная по функции богослужебная книга для мессы именуется миссалом.

[7] На латыни — Pater noster, qui es in c;lis — отче наш, сущий на небесах.

[8] На латыни — sanctific;tur nomen tuum (лат.) – да святится имя Твоё.

[9] На латыни — adv;niat regnum tuum: fiat vol;ntas tua, sicut in c;lo et in terra — да придет Царствие Твое; да будет воля Твоя и на земле, как на небе.

[10] На латыни — Ave Mar;a, gr;tia plena — Радуйся, Мария, благодати полная.

[11] На латыни — D;minus tecum: bened;cta tu in muli;ribus — Господь с Тобою; благословенна Ты между женами.

[12] На латыни — et bened;ctus fructus ventris tui Jesus — и благословен плод чрева Твоего Иисус.

[13] Аллилуйя (на лат. alleluia) — буквальный перевод древнееврейского — хвалите Йах (Яхве, Иегову). В христианских богослужениях молитвенный хвалебный возглас.

[14] Вергилий (Publius Vergilius Maro – 70 –19 годы до н.э.) — величайший поэт Древнего Рима, автор Энеиды, прозванный «мантуанским лебедем».

[15] Тертуллиан — Квинт Септи;мий Фло;ренс Тертуллиа;н (лат. Quintus Septimius Florens Tertullianus, ок. 160 — после 220) — один из наиболее выдающихся раннехристианских писателей, теологов и апологетов, автор 40 трактатов, из которых сохранился 31. Положил начало латинской патристике и церковной латыни.

[16] На латыни — per;nnis instet gl;ria — станет славы вечной радость.

[17] На латыни — pr;sta, Pater pi;ssime — внемли, Отче милосердный.

[18] На латыни — mirab;lia testim;nia tua — твои свидетельства прекрасны.

[19] Корвата (на исп. corbata) – галстук. Эта деталь мужского костюма появилась в 1650 году с приходом во Францию хорватских наёмников, которые традиционно завязывали груди кусок белой ткани, образуя маленькую розу с вольными концами. Это украшение они называли «хрватская» (то есть Хорватия). Эта La cravate стала очень популярна у французов, а затем и по всему миру. К концу XVII века галстук стали аккуратно завязывать на шее, вставляя концы в петлю куртки или застёгивая их брошкой.

[20] На латыни — gressus meos d;rige sec;ndum el;quium tuum – утверди стопы мои в слове Твоём.

[21] На латыни — serve bone et fid;lis, intra in g;udium D;mini tui — добрый и верный раб, войди в радость господина твоего.

[22] Кабальеро – (в мн. ч. — кабальерос) в переводе с испанского — всадник, рыцарь. В XV-XVI вв. быть кабальеро означало иметь не столько достаточное состояние, сколько благородное происхождение. Позднее «кабальеро» становится вежливым обращением к мужчине в испаноязычных странах.

[23] Полубак — надстройка над верхней палубой в носовой части корабля.