Мёртвый колхоз

• Мракофилия. Последствия II

| Рукопись, найденная проводником поезда в одном из купе.

За окном догорает вечер. Мерное покачивание вагона тщится успокоить мои расшатанные нервы. От глухих стуков рельс становится лишь тревожнее. Не спится.

Спустя сутки мой поезд будет далеко отсюда, я начну новую жизнь и когда-нибудь забуду о произошедшем. По крайней мере, надежда на это ещё жива.

Пустой лист раскрытого блокнота издевательски белел на столике, манил излить ему душу, и я наконец решился.

Уберегая вас от необдуманных решений, я нарочно не упомяну названия ни той полумёртвой деревни, где произошли следующие события, ни того огромного мёртвого колхоза, осколком которого она являлась. Упрямые скептики найдут тысячу рациональных объяснений всего произошедшего и, возможно, сами решат посетить злополучное место, чуть не отобравшее у меня рассудок и жизнь. И я не готов брать на себя такую ответственность.

Мать рассказывала, как моя бабка в далёком декабре девяносто первого года сказала: «Не той троицей нас партия пугала! Теперь точно наш колхоз мёртвый!» И спустя несколько дней преставилась. С ней умерла и её Родина, и колхозы. Я всегда улыбался этой истории, считал её милой сказкой для тоскующих по Союзу, пока своими глазами не увидел, во что превратились некогда процветающие хозяйства. В новой стране выбор у деревень и сёл был скудный: превратиться в дачный посёлок или опустеть и полностью сгинуть.

Природа брала своё, человеческие творения оказались бессильны без своего творца: поросшие травой мёртвые поселения гнили под жарким солнцем. В то, что теперь уже нельзя было назвать полноценными домами, изредка заглядывали искатели острых ощущений, «охотники за привидениями» или изнывающие от холода бездомные, что искали ночлег. Однако даже в таких деревеньках находились жилые домики, населяемые дремучими дряхлыми старичками, бесследное исчезновение которых стало вопросом времени.

В деревушке, где мне пришлось оказаться, доживали свой век дедушка с бабушкой моего близкого друга Ромки. Они слёзно умоляли единственного внука приехать, починить протекающую крышу, изрядно прогнившую за долгие годы. Ромка упросил меня поехать с ним, сказал, что вся работа займёт не более двух дней. Сам он выдвинулся в деревню вечером пятницы, а я должен был прибыть туда в субботу днём в сопровождении «Газели», загруженной всем необходимым для ремонта. С водителем машины Ромка договорился заранее. На все мои замечания, мол, почему бы не поехать всем вместе, он отвечал, что бабушка, женщина крайне властная, прислала ему письмо, где неоднократно намекнула, чтобы он прибыл раньше остальной рабочей бригады. По всей видимости для какого-то серьёзного разговора. Я тогда решил, что старуха хочет потолковать о наследстве, поэтому возражать не стал.

С водителем встретился около одиннадцати утра, наша пыльная «Газель» помчалась по трассе прочь из города, километров через восемьдесят свернула на большак и ещё десять минут громыхала между полями. На горизонте показался лес, мы двинули к нему. Единственный заезд, найденный нами среди густых зарослей, перекрыло упавшее дерево. Водитель, он же по совместительству грузчик, тяжело вздохнул, открыл дверь и буркнул мне: «Пошли».

— С одной стороны возьмём… — командовал он, закатывая рукава. — И на обочину его… на обочину.

Валежник оказался трухлявым и нетяжёлым, мы легко подняли его и забросили в кусты. Тучный водила выпрямился и поковылял в кабину. А я мельком осмотрелся, вдохнул полной грудью свежего воздуха и вдруг заметил среди кустов мальчишку. Он, пригнувшись, стоял метрах в тридцати от нас. Зелёные футболка и шорты делали его практически незаметным. Малец тоже увидел меня и сию же секунду спрятался за ближайшим деревцем. Я даже улыбнулся от умиления. Тогда я ещё ничего не знал…

«Газель» проехала ещё с полсотни метров и свернула направо на небольшую улочку в семь покосившихся домиков. Ромкин — второй с края — выглядел куда лучше остальных.

Мы притормозили у хлипкого невысокого забора. Около калитки нас уже встречали хозяева. Дед Егор, лысый худосочный старикашка с седыми усами, и баба Надя, что, в отличие от того властного монстра, описанного Ромкой, показалась мне весьма дружелюбной и приветливой старушонкой; она поправила свою забавную длинную юбку, прихрамывая, подошла к нам, пригласила выпить чаю и отдохнуть с дороги. Водитель вежливо отказался и, быстро разгрузив со мной кузов, прыгнул за руль и уже через полминуты скрылся за поворотом.

— А где Ромка-то? — поинтересовался я, проходя в узкие сени утлого домишки.

— Ой, он в колхоз поехал, завтра к вечеру будет, — ответила баба Надя. — Ты проходи, сейчас чаю попьёшь.

Меня усадили за грязный, заляпанный жиром стол в небольшой затхлой комнатке, тускло освещённой из единственного пыльного окна. Поставили кружку с чаем. Питьё было скверным и пресным.

Баба Надя сидела против меня, сложив руки на столе, дед же гремел чем-то в глубине дома.

— А Рома не говорил, что с крышей-то делать? — спросил я, прервав неловкое молчание. — А то у меня тоже с временем не особо сейчас.

— Ромочка завтра к вечеру будет, всё сделаете, — улыбалась она, не сводя с меня взгляда.

Ответ словно стукнул по голове маленькой дождевой капелькой, ничтожной, но являющей собой верный признак скорого ливня. С тех пор мне и стало не по себе.

До приезда Ромки оставалось больше суток. Время тянулось до безобразия долго, невыносимо душная атмосфера внутри дома сводила с ума, находиться на улице тоже оказалось весьма сложно: на меня странно косились местные жители, походившие скорее на узников концлагеря.

Тогда я решил прогуляться по лесу, но на повороте столкнулся с выскочившим не пойми откуда сухопарым мужичком. Выглядел он встревоженно, чем меня и напугал. Я по-детски струхнул, потупился на месте и поплёлся обратно к домам.

И в вдруг, проходя мимо заброшенной мазанки, вновь увидел мальчишку в зелёной футболке. Он таращился на меня из-за угла. Улыбнувшись, я направился к нему поздороваться. Малец не сбежал, он стоял, прислонившись плечом к стене, и держал на ладони небольшой серый камешек. Поймав мой взгляд, паренёк спрятал руки за спину и попятился к заваленному забору.

— Ты чего такой пугливый? — поинтересовался я, присев рядом с ним на корточки.

— Беги отсюда, — прошептал он.

Внутри меня всё опустилось, от неожиданности слегка раскрылся рот.

— Чего?.. — дрожащим голосом переспросил я, уже ощущая, как к горлу подступает ком.

— Никто не приедет, — пробубнил мальчик. И чуть тише добавил: — Колхоз мёртвый.

В ту же секунду он сорвался с места, перемахнул через забор и скрылся в зарослях кустарника.

Я выпрямился и огляделся по сторонам. От испуга болезненно подёргивалась шея, бесконтрольно трясся подбородок. Оставалось лишь поджать губы и втянуть живот — загасить нарастающую панику. Взять себя в руки было не просто, на лбу и спине уже выступил холодный пот, а разум стал предательски подсовывать в голову дурные мысли: в какой такой колхоз уехал Ромка? Кто все эти изнеможденные деревенщины, что зыркают на меня из заросших сорняками дворов?

Думалось, что спустя каких-то пару секунд из всех ближайших домов выскочат полусгнившие инфернальные существа, или что из кустарника выбежит изуродованный мальчик, покрытый трупными червями; и все эти твари набросятся на меня, схватят своими мерзкими лапами и разорвут на части.

Но улица была подозрительно безлюдна. И на обратном пути именно эта пустота с тишиной умирающего села наводили на меня куда больший ужас, нежели мистическое нападение потусторонних монстров.

«Ромочка завтра к вечеру будет…» — крутилось в моей больной голове, когда я медленно заходил в тёмные сени.

«Никто не приедет!» — гремело следом.

«Что же за бесовщина!» — взвыл я про себя, но снаружи остался невозмутимым. Меня сдерживала присосавшаяся пиявкой гаденькая мысль, что теперь за мной следят те, от кого, по словам ребёнка, нужно бежать.

Хозяева куда-то ушли.

Измученный скверными думами, я отхлебнул ещё чаю из кружки и присел на скрипучий диван с замызганной тряпочной обивкой.

Померещилось что-то страшное, я вздрогнул и открыл глаза. За окном уже спустились сумерки. Душу охватило смятение: неужели после всего случившегося я смог так просто заснуть?!

На грязном столе горела толстая свеча в измазанном воском подсвечнике, рядом в кружке дымился горячий чай. Я было потянулся к нему, хотел перебить изжогу и ослабить свербящую в горле боль, но тут же осёкся и отдёрнул руку.

«Идиот… — отругал я себя. — Вот в чём дело. В чай что-то подмешали!»

Скрипнула дверь, в проёме показалась скрюченная фигура бабы Нади.

— Ты чего чай не пьёшь? — тихо спросила она. — Говоришь, горло болит, а чай не пьёшь.

— Я во сне разговаривал? — набрав в грудь побольше воздуха, выдал я.

Бабка не ответила и скрылась в тёмных сенях.

Сделалось зябко. Казалось, что сама душа моя стала огромной глыбой грязного льда. Я сидел на диване, поджав ноги и схватившись за колени. В комнате было настолько тихо, что стук моего собственного сердца казался оглушающим барабанным боем. Каждый вздох сопровождал тихим жалобным стоном. Всё вокруг плыло, темнело. Сознание заволакивало непрозрачной пеленой ужаса.

Барахтаясь в тяготящем мой рассудок выборе: оставить всё как есть или выбить ногой окно и пуститься наутёк из этой проклятой деревни, я тихонько спустил дрожащие ноги на пол, бесшумно встал на четвереньки и медленно пополз к двери, прислонился к ней ухом и расслышал хриплый голос деда:

— Надо чай пить, пусть он пьёт. Не успеем.

— Он не пьёт, — с досадой отвечала ему бабка. — Дай я залью!

По моим плечам пробежали мурашки.

— Нельзя, надо, чтобы сам. Жди ещё. А потом пальцы ему отгрызи, — монотонно диктовал дед. — Тогда будет пить.

Я не знаю, какие высшие силы уберегли меня в ту минуту и заставили прикусить сомкнутые губы, чтобы истошный вопль не вырвался из моей глотки. Стоя на четвереньках и трясясь на одном месте, как загнанное в угол животное, я двигал лишь глазами, пока мой взгляд не зацепился за горящую свечу.

Медлить было нельзя. Сорвавшись с места, я толкнул ногой дверь, задул свечу и забился, как испуганный котёнок, под диван в надежде, что сбежавшиеся на шум хозяева не додумаются искать меня в комнате и решат, что я благополучно её покинул, скрипнув дверью, и улизнул на улицу.

Послышались быстрые шаги, в комнату кто-то вбежал и вдруг звонко и протяжно завопил: «У-у-шёл! Ушёл!»

От неожиданности я зажмурился. Дышать стало тяжело: из-под гнилого пола тянуло дохлыми мышами и плесенью.

Чернота в глазах внезапно сменилась на блекло-жёлтый. Я раскрыл их с опаской и окостенел, увидев в метре от своего лица пару худых, похожих на собачьи, жилистых лап, что выглядывали из-под задранной бабкиной юбки.

Странный свет пробивался в комнату сквозь окно. Баба Надя всё не умолкала: «Ушёл! Ушёл!»

А затем она ринулась к выходу настолько быстро, что её пышная старческая юбка раздулась подобно парашюту.

Когда бабкин визг стал глухим, я в спешке выбрался из-под дивана. Баба Надя, кричащая уже вне дома, делалась всё тише и тише.

Наверное, это была дурость, глупая прихоть, вызванная тянущим чувством идиотского любопытства, но я всё-таки не жалею, что решил украдкой выглянуть в окно. Мне пришлось отползти подальше, чтобы не дать себя легко обнаружить. И вот, смотря из полумрака сквозь грязные стёкла, я разглядел с десяток исхудалых, бледных, как чистая простыня, людей со свечками в руках. Все они стояли на месте, но вскоре, как по команде, резво двинулись в сторону выезда из села. С ними пропал и свет.

Я наощупь добрался до сеней и вдруг услышал:

— Он здесь, — прошептал дед из темноты.

Ноги мои стали ватными, а дыхание болезненно спёрло.

Шаги старика были медленные, в отличие от бабкиных. Тогда, смекнув, что он не видит меня в темноте, я короткими перебежками поспешил в другую от него сторону и наткнулся на приставную железную лестницу. Шаги затихли, скрипнула дверь комнаты.

«Ошибся, старый!» — воодушевляясь, подумал я.

Лестница утыкалась в закрытый деревянный люк. Едва не свалившись вниз, я упёрся в него обеими руками и смог приподнять. Он вёл на чердак, устланный влажной соломой. Часть двускатной крыши, обращённая к лесу, наполовину отсутствовала; и сквозь огромную дыру на меня светила затянутая тучами луна.

Я различал очертания подгнивших досок и осколков шифера, видел, куда нужно прыгать, но вот место приземления скрывалось во мраке. Я решился на мгновение включить телефонный фонарик, быстро определил, что на земле мне ничего не угрожает, и тут же испуганно замер, заметив краем глаза человеческое тело.

Это был мёртвый Ромка, завёрнутый в прожжённое байковое одеяло, как младенец в пелёнку. Он лежал в том месте, куда не попадал лунный свет. Я медленно приблизился к другу и ужаснулся: его рот оказался набит маленькими камешками; один из таких я видел в руках у странного мальчишки в зелёной футболке.

За спиной что-то глухо бухнуло, то открылся чёртов люк. Я резко обернулся, луч фонаря скользнул по ухмыляющемуся лицу деда.

Хвала моей выдержке, что не позволила мне рухнуть в обморок.

Спотыкаясь, я подбежал к дыре в крыше, спрыгнул вниз, стесав при падении кожу на ладонях, и кинулся сквозь колючий кустарник в лес. Пока нёсся к полю, чуть не лишился глаза, зацепив лицом ветку, но боли даже не почувствовал.

Когда до трассы оставалось совсем чуть-чуть, я услышал нечеловеческий рёв бабы Нади, что эхом разнёсся по окрестностям, а затем за ним последовал будоражащий кровь гул. Последний, казалось, раздался откуда-то из-под земли, но и ему уже было не под силу меня остановить. Открылось второе дыхание, и я, не оглядываясь, побежал дальше.

* * *

За окном совсем стемнело, мы стоим на перегоне в ожидании отправки. Проводница открыла дверь вагона, некоторые пассажиры сгрудились в тамбуре. Моя попутчица тоже среди них, она давно вышла из купе. Я сижу совсем один и едва не плачу, дописывая эти строки.

Мне, конечно, безумно интересно, что за садистский обряд сорвало моё спасение, но чем дольше я думаю об этом, тем больше убеждаюсь, что намного спокойнее жить в неведении.

А ещё я никак не могу понять, видели ли те отродья, живущие в деревне, загадочного мальчика в зелёной футболке и шортах? Быть может, он есть какой-то светлый дух, сохранившийся в деревнях разваленного мёртвого колхоза? Будь его костюмчик красным, я бы даже усмехнулся такой символичности. Но, видимо, дело здесь в другом.

Однако более всего меня волнуют последствия. Я не хочу думать об этом, но не посвятить вас в подробности происходящего просто не могу. Этот чёртов гул из-под земли… Я всё отчётливее слышу его на каждой станции. И что самое страшное — мои попутчики его не слышат! Они смотрят на меня, как на безумца, но я-то знаю правду.

Теперь и вы знаете.

(На этом рукопись обрывается).

___
Исключительное право на озвучивание рассказа принадлежит каналу DARK PHIL