Владыка листьев

• Мракофилия. Истоки IV

Скан рукописного текста. Три листа формата А4.


«Я живу не в ту эпоху!» Много лет назад с этой мысли, подброшенной юношеским максимализмом, началась история моего неудачного переезда.

Конечно, я считал себя «лишним человеком», но вместо прогрессивных идей мою голову занимали прелые мещанские воззрения. Тянуло в прошлое, во времена светских раутов, классической музыки и литературы. Хотелось не просто чувствовать, но и демонстрировать необразованному крепостному свою исключительность.

Но больше помпезности русского дворянства меня привлекала только викторианская эпоха: траур и готика, красное вино и разговоры при свечах.

Я любил Эдгара По и Оскара Уайльда, зачитывался Конан-Дойлем. Раз в неделю пересматривал советскую «Собаку Баскервилей» и мечтал, как однажды проснусь в теле лондонского денди, заберу с чердака стареющий портрет и в середине осени уеду в глушь на юго-запад Англии. Осяду там в небольшом поместье с яблоневым садом, буду завтракать овсянкой и весь день гулять мимо жутких болот.

Однако сбежать из города было невозможно. Данное родителям обещание закончить институт держало меня, будто на привязи. Оттого и пришлось выкручиваться, подыскивая отдалённое тихое местечко в спальных районах.

Та улица на окраине Воронежа, где мне удалось поселиться, отвечала всем требованиям. Семь двухэтажных кирпичных домов, построенных ещё в пятидесятые годы прошлого века усилиями пленных немцев, стояли в окружении высоких лип, тополей и зелёного моря разнообразных кустов. Очень уютный двор. Из благ цивилизации — автобусная остановка на расстоянии двухсот метров от крайнего дома и скромный продуктовый магазин с единственной продавщицей. К западу от домов раскинулся огромный бесхозный участок с каменным забором, заросшим садом и длинным многокомнатным домом с проваленной крышей. От этой атмосферы запустения и старины веяло какой-то загадочной свободой.

Но прогресс не отступал, преследовал, грозился реновацией.

Риэлтор сначала расстроил: сказал, что в ближайшие пять лет дома могут снести, но потом грустно заметил, мол, работы вечно откладываются. И моя тревога прошла. Мысль, что дома простоят ещё хотя бы с полдесятка лет, грела душу и подталкивала быстрее заключить сделку.

Особое удовольствие я испытал, узнав, что к жилищу прилагается собственный палисадник, скрытый от глаз прохожих невысокими вишнями. Унаследованных денег хватило с лихвой.

Сама же квартира выглядела очень прилично. Я было думал сделать ремонт, добавить какой-нибудь готики, но быстро свыкся с перестроечным интерьером и бросил тешить себя мечтами о мрачном поместье. А для грёз мне хватало посиделок с книгой под вишнями. Недобитая юношеская блажь наконец-то отпустила.

А потом начался кошмар.

Я сам вырыл себе яму. Знал же, что нельзя, но оступился. Риэлтор талдычил об этом, как заведённый, точно гипнотизировал: «Не забывайте окна на кухне занавешивать. Район отдалённый, заблудившихся много бывает, а залётным только повод дай, сами понимаете…»

А мне всё было побоку. К чёрту опасения! Я же помещик, граф, владелец квартиры с палисадником. Идиот!

Об окнах вспомнил уже ночью, лёжа в постели. С детства жила во мне тяга к мистификации, а наказания риэлтора её словно подстегнули. Ещё задумался, почему это только на кухне надо, а в зале нет… Я, конечно, поднялся, выглянул за дверь комнаты, убедился, что всё занавесил, и вернулся под одеяло. Хотел ещё ради интереса дойти до кухни, отодвинуть шторку и посмотреть, не бродит ли кто на улице. Сейчас вспоминаю — и дрожь по телу. Благо не сдурил и прожил следующую неделю, зашториваясь каждый вечер.

Потом случайно познакомился с Гришкой — мужичком лет тридцати. Пьяный, он ранним утром залез ко мне в палисадник и продрых на скамейке до самого обеда. Тогда-то я его и обнаружил.

Гришка не спешил уходить, он извинился, что сорвал мне чтение, и стал расспрашивать о моём переезде. Болтал он много и с апломбом, а когда слушал, то чесал грязное волосатое пузо, вываливающееся, как тесто, из-под замызганной рубашки. Моя же история его ничуть не удивила. Он мечтательно поглядел куда-то вдаль, за вишни, потёр взопревший лоб и грустно заявил:

— Ты правильно про крепостного сказал. Не обижайся только, но всё это ребячество. Тебе не поместья с лордами нужны, а квартирка с парой-тройкой душ, чтобы обслуживали и уму твоему дивились. Может быть, ты это ещё не до конца понял, но подсознательно решил. Я сам такой же, но без розовых очков уже. Что, думаешь, тут недалёкие живут? Не-а. Каждый в своём деле спец. А мы с тобой за всё хватаемся, но по сути ничего не умеем. С утра встал, пожрал омлета или чашку кофе саданул, послушал, пока гадишь, Моцарта или Шопена. Главное, чтобы классика, а не попса. Не мандариновый цвет у воздушного шара, а вот этот переход в героическом полонезе. А потом ненароком задумаешься, а в чём разница, если от всего на душе тепло?

Я ничего не мог ответить и сидел изумлённый. Гришка продолжал:

— Мечтал же быть не таким, как все. Читал не Оруэлла, а Карин Бойе. Артхаус смотрел, вникать пытался, ничего не вышло! Стихи сочинял, без мата рифма не идёт! Забился в угол, перестал умничать и чуть не зарыдал. Всё, думаю, умер во мне талант и гений. Декаданс! Метался, душу рвал, пока бухать не начал. Зато тут работу нашёл, теперь исключительно по выходным квашу… Курить бросил… Послушай, ты на меня так не смотри. Очки разобьются, больно станет, это пережить нужно. Но у тебя пример есть — я. А у меня примера не было… Ну или не замечал. Так что не витай в облаках, но и на дно не падай. Одним словом — середина. А пей только по праздникам или за встречу…

Слово за слово, и Гришка уговорил меня выпить. Я поначалу отказывался, но потом согласился встретиться ближе к вечеру. Тогда мой новый знакомый расплылся в улыбке, крепко пожал мне руку и вперевалку поплёлся к калитке.

В тот день я не читал, всё думал о Гришиной тираде. Бывают же такие алкаши… И ведь не на питерской улице я его поймал!

В половине девятого мы встретились у подъезда. Гришка пришёл чистый и причёсанный. Мы взяли разливного пива в магазине, засели у меня на кухне и начали толковать.

Речь зашла о таинственных пропажах людей. Я говорил, что в последнее время часто вижу объявления на остановке и переживаю, что за исчезновениями детей и стариков может стоять какое-то мистическое зло. Гришка отчего-то умолк, а потом взглянул на меня с робкой надеждой и тихо спросил:

— Веришь в необъяснимое, да?

— Ну, конечно… — кивнул я, улыбнувшись.

Гришка тоже улыбнулся, но тут же поморщился и опустил голову. Он мялся, нелепо вертел в руках пластиковую крышку, будто решаясь на что-то. А затем хлопнул ладонью по столу, громко выдохнул и начал рассказывать:

— Давно ещё жил тут малый один, Лёнька… Белобрысый такой. Всегда в магазин мне бегал. И вот помню… Уже под вечер было. Лежу как раз в палисаднике, мне старый хозяин разрешал под вишнями спать… И слышу: малец говорит с кем-то. Но вот голос только Лёнькин. Не то, думаю, сам с собой трещит. Мне тогда ещё так дурно было, чуть желудок не выплюнул. Но пока слушал, даже полегчало. Потом мать Лёнькина из окна высунулась. Она всегда его со двора звала. Кричит: «Лёнечка, сынок, там «Спокойной ночи» начинаются, пойдёшь смотреть?» Он ответил: «Нет, мама, я погуляю ещё». И убежал куда-то. С тех пор его никто и не видел… Ну вот как, вроде и…

Гришка вытянул губы трубочкой и поднял брови, его хмельную голову явно занимал какой-то вывод, который он никак не рисковал озвучить.

Мне же резко поплохело. Стало не по себе. С участившимся дыханием и мерзким комом в горле я поднялся с места и подошёл к окну. Страсть как хотелось глотнуть свежего ночного воздуха.

Но как только я отодвинул штору и потянулся к форточке, Гришка вскрикнул, подскочил на ноги и вылетел в тёмный коридор.

— Ты чего творишь?! — вопил он, силясь отдышаться. — Закрой окно, придурок, закрой!

Его голос сорвался, сделался хриплым и жутким. Мне заложило уши. Я поёжился, потянулся к шторе, и тут же мой взгляд зацепился за ужасное бледное лицо по ту сторону пыльного стекла. Это был ребёнок, он смотрел на меня, как безумный каннибал, жаждущий поскорее вкусить свежей плоти. В его глубоко посаженных глазах я не сразу заметил пугающие зрачки, что следили за каждым моим движением. Мальчик, будто принюхиваясь, морщился, оголяя верхний ряд щербатых зубов.

Мы смотрели друг на друга несколько секунд. Затем он начал шевелиться, достал откуда-то большой кленовый лист и просунул его между окном и прутьями железной решётки.

Наконец, Гришкины стенания дорвались до моих заложенных ушей. Я задёрнул штору и выбежал из кухни.

Гришка схватил меня за плечи и сильно затряс:

— Что ты наделал?! — хрипел он, брызгая слюной.

— Там мальчик был… — чудом смог вымолвить я.

Гришка отпрянул, упал на колени, взялся за голову и, скрючившись, жалобно застонал.

— Что ты наделал… — шептал он, всхлипывая. — Хоть бы он меня не видел, ой, Господи, пусть он не придёт ко мне! — Он устремил взгляд в потолок и принялся быстро креститься, утирая второй рукой льющиеся слёзы.

— Да что это было-то? — воскликнул я.

— Лёнька… — прошептал мне Гришка, скривив рот.

Он стоял на коленях посреди комнаты и дрожал, захлёбываясь слезами.

От страха ноги мои подломились. Под чудовищной тяжестью ледяного ужаса я рухнул на пол. В смёрзшейся голове не осталось мыслей. Колючие мурашки покрыли лицо, перед глазами ожили и закопошились белые мухи, и сознание очень скоро покинуло меня.

Очнулся незадолго до рассвета. Гришка лежал неподалёку у стены. Всё произошедшее вспоминалось мне как невероятный кошмар, и я надеялся, что лицо за окном и помешательство собутыльника окажутся лишь частью долгого сна. С теплящейся в глубине души надеждой я кинулся на кухню, отодвинул злополучную штору и окостенел, увидев проклятый кленовый лист.

Грудь сдавила тоска. Я принялся будить Гришку. Он вздрогнул, пришёл в себя и тут же набросился с кулаками.

— Тварь! — кричал он, молотя меня по лицу. — Да из-за тебя он… Он и меня мог увидеть! Второй раз не простит же! Тварь ты!

От некоторых ударов я увернулся, но парочка крепких всё-таки долетела. Когда Гришка подустал и выдохся, я резким движением столкнул его с себя и размашисто двинул ему по макушке.

— Иди вон отсюда, — злился я, утирая кровь с разбитых губ. — Пока не прибил тебя, вали!

Гришка поднялся и, прихрамывая, вышел в коридор.

Я выждал, пока захлопнется входная дверь, потом встал и проковылял в ванную. Быстро обмылся, намазал йодом ссадины, съел две таблетки обезболивающего и выбрался в палисадник. Лист по-прежнему лежал на своём месте. Содрогаясь от омерзения, я вытащил его из-за решётки и кинул на землю.

Происшествий не было примерно три недели, пока я и ещё пара соседей не встретились около уличного почтового ящика — небольшого металлического короба с маленькими ячейками.

Между конвертами моих счетов за коммунальные услуги затесался жёлтый кленовый лист. Соседи — женщина средних лет с мужем — недоверчиво покосились на меня и принялись скорее забирать свою почту. Я смотрел на них, как мне казалось, так жалобно и безнадёжно, что готов был горько расплакаться лишь от мысли о своём внешнем виде. Дрожащим голосом я спрашивал у них:

— Что мне делать? Помогите!

Мужчина отвёл глаза и не выдал себя, но во взгляде женщины я узрел глубочайшее сожаление.

— Необычное что-то было? — спросила она, кивнув на кленовый лист в моих руках.

— Я Лёньку в окне видел.

Услышав знакомое имя, женщина испуганно уставилась на мужа, тот покрутил головой, приказывая жене молчать.

— Мне Гришка рассказал всё, — продолжал я, искренне надеясь, что супружеская пара сжалится надо мной и подскажет заветный путь к спасению.

— Когда квартиру продавали, — немного тише сказала женщина, — ничего не говорили про шторы?

— Говорили, — отозвался я с воодушевлением. — Но я случайно…

Женщина, недовольно цокнув, перебила меня:

— И кто тебе виноват?.. Приедут сюда и начинают жить как хотят… Старые улицы по своим правилам живут, и не вам, соплякам, тут что-то менять. Сказано же было: по ночам зашторивать окна на кухне — всё, ничего больше. Но нет! И тут свои пять копеек вставляете, бестолочи!

— Может… мне в церковь? — Я разводил дрожащими руками.

— В церковь… — хмыкнул мужик. И, поморщившись, буркнул жене: — Пусть идёт сразу к этому, меньше мучиться будет.

— Да чёрт его знает, — отмахнулась она. — Как бабка Поля померла, так спросить не у кого. Сейчас ещё и осень, самое время ему…

— Куда идти? — нервничал я.

И вдруг почувствовал, что падаю в обморок. Но мужик вовремя схватил меня и посадил на землю у ближайшего дерева.

— Иди за дома сейчас, лист с собой неси, — слышался мне мягкий голос женщины. — Он не отпустит… Тебя как зовут? Слышишь? Лёнька не первый был, просто время пришло. Десять лет — срок.

Следующие её фразы запомнились мне смутно, поэтому я не ручаюсь за их достоверность. Если расшатанная психика всё-таки не смешала эти воспоминания с моими собственными домыслами, то далее женщина говорила, что Владыка обычно заманивает к себе в усадьбу обманом, но в этот раз ему повезло, ведь жертва сама раскрыла шторы.

Пара ушла, оставив меня одного под деревом. Поднялся ветер, заморосил прохладный осенний дождь. Я сидел и с тревогой поглядывал на заросли между двумя соседними домами, туда, где стояли мшистые столбы ворот большого участка.

Это было невероятно сложным решением. Будь я в тот момент в здравом рассудке, то сию же секунду бросился бы наутёк со старой улицы. Но голова моя была тяжела, и мысли путались.

Лист, что компас, указывал путь в дом загадочного Владыки. Я рассматривал тёмные жилки и чувствовал, будто внутри жёлтого полотна течёт какое-то сакральное знание, и чем дольше я держал лист в руке, тем явственнее понимал, как всё устроено. Слова женщины уже не казались чушью. Я видел осень, позолоченные леса и пустые вспаханные поля; чувствовал, как замирает природа, как гибнут животные и сохнут деревья. Я смотрел на это свысока и не мог отделаться от неизвестного доселе ощущения великой ответственности. Я знал: осенью вся скопившаяся сила должна уйти нашему общему хозяину. Таинственным Владыкой не был кто-то извне. Та сущность, что наставляла избранных, лишь служила верховному замыслу. А земной Владыка листьев и верный подручный сил зла в мире людей — это я.

Колени затряслись, я отбросил лист в сторону, и вокруг снова вырос обычный мир, но полученное знание крепко засело в памяти.

Улица осталась позади. Я миновал полуразрушенные каменные ворота и очутился в саду. Было невыносимо тихо, и это мучительное безмолвие пугало больше, чем надрывистый вопль самого жуткого монстра прямо над ухом.

Я прошёл по узкой тропинке средь зарослей сухих кустов, поднялся по крошащимся бетонным ступеням на крыльцо, приблизился к ветхой двери, что держалась на одной ржавой петле, взялся за железную ручку с тошнотворным зеленоватым налётом и мгновенно, точно от сильного удара, отлетел на несколько метров назад, шлёпнувшись на пожухлую траву.

Дверь открылась, и на крыльцо вышел хмурый и бледный Гришка. Щёки его впали, уголки губ опустились, и лишь грозный взгляд ещё выражал смертельную обиду.

— Рано тебе, я первый его увидел, — сказал Гришка, и глаза его вдруг замерцали белым.

Горло мне сдавил ужас. Я встал с земли, отступил к воротам и прижался к ним спиной.

— Съедят мне душу… — вновь заговорил Гришка, но в этот раз громче и неестественнее, будто звук исходил не изо рта, а от самой его бледной фигуры. — Не простил Лёнька второго раза. Теперь буду служить Владыкой… А потом за тобой приду!

Я закричал и хотел было убежать, но замер в холодном оцепенении: из-за спины Гришки пёстрым вихрем начали вырываться сотни кленовых листьев. С жутким шелестом слетались они в центр заросшего сада и формировали собой силуэт невысокого мужчины. И я клянусь, что слышал в мерзком шелесте одно повторяющееся слово: «Слурп!»

Истошный крик, вырвавшийся у меня из горла, точно разорвал крепкие цепи страха. И я, едва держась на ватных ногах, выскочил за ворота и рванул прочь.

Треклятую улицу покидал уже ночью в сопровождении институтских друзей. Первое время жил в пустом родительском доме, а затем, когда позволили финансы, переехал на другой конец города и поселился в новостройках.

* * *

Конечно, в новой квартире я тысячу раз смотрел в кухонное окно поздней ночью и, естественно, никого там не обнаруживал. Однако история с Владыкой листьев не окончена. Я знаю, что, взглянув на Лёньку, записал себя в кошмарную очередь. И нет, новый Владыка не забыл про меня: кому ещё придёт в голову ежегодно подбрасывать в мой новый почтовый ящик свежий кленовый лист?

Если мои расчёты верны, то на следующей неделе со всех описанных выше событий минует десятый год. Гришкины советы помогли, я не спился, но и успеха тоже не достиг. В моей отравленной тревогой жизни не было радости и надежд. Всё свелось к ожиданию неминуемого и скорого конца.

Не знаю, облегчит ли тот шаг, на который я решаюсь уже несколько дней, мою нелёгкую участь или, наоборот, поможет неведомому ужасу прибрать к рукам измученную душу. Но из двух зол всегда предпочтительнее выбирать меньшее. Владыка листьев и Слурп страшат меня куда больше, чем крепкая петля.

Можете не верить. Считайте, что я просто сошёл с ума, но я решу свою проблему здесь и сейчас, а не стану ждать, пока заброшенный дом позовёт меня к себе на жуткую службу.

Прощайте.

___
Исключительное право на озвучивание рассказа принадлежит каналу DARK PHIL


Рецензии