Адское путешествие

 _____________________________
     АДСКОЕ  ПУТЕШЕСТВИЕ
 _____________________________

            Я в Сингапурию значит  на экскурсию туристом приехал посмотреть на их красоты, а там многие ходят с отрубленными головами. Многие ходят с отрубленными головами, зато на улицах чисто, потому что за мусор строго наказывают, даже головы отрубают. Там самые строгие наказания в мире.
            И вот иду я, значит, по улице и прохлаждаюсь, и по сторонам гляжу, и конфеты жую, а фантики на землю бросать нельзя, потому что законы такие строгие, и я складываю их в кулёчек. А потом бросаю тот кулёчек в урну, но не попадаю, потому что урна вдруг упала и покатилась. И вокруг всё задрожало и затряслось, и трещины по земле пошли, и дома падают, и волна огромная с моря из-за горизонта идёт и уже закрывает полнеба. «Это землетрясение, значит», - думаю. И тут вдруг подбегает ко мне полицейский и честь отдаёт, и кланяется, и улыбается, и наручники на меня одевает. «Пошли, пошли, - говорит, - наказание тебе положено, вешать тебя будут». «Да что, да как? – отвечаю, - да я же не нарочно, я же не виноват – это урна сама от меня неожиданно отлетела».  «Все не виноваты», - отвечает он и улыбается, падлюка, - все так говорят, фисе фисе  софсем не финофаты, и манокие прафта не финофаты, но фешать-то како-то нато, читопи турукие поялись".
            «Тьфу ты, черт побери!» - плюнул я.
            «А за пилефок на улице ишё и отрупание колофы припавляется».
            «Да будь ты человеком!» - прошу я и сую ему деньги на лапу, чтобы, значит, отпустил меня. А он удивлённо, непонимающе смотрит на них, выпучив глаза, как баран на новые ворота. Я тоже посмотрел, и вижу, что это наши рубли. «Извиняюсь», - говорю и вынимаю из другого кармана доллары. «О, та, та, харяшё, - говорит он и теперь уже улыбается, - этот ест уше совсем турукое тело – этот ест уше нормалный, настояший дэнга, и этот ест уше нормалный настояший фсъятка, и поэтому припафляется ишё и подшикание на костре».
            «Да опомнись ты, - говорю, - кто же увидит и узнает об этом вообще? Оглянись вокруг – видишь – землетрясение, вон и камеры со столбов попадали, и столбы тоже упали, и сейчас и мы с тобой вместе тоже вообще в тартарары, в преисподнюю провалимся».
            «Нет, нет, я толшен состафлят параткол по фисем тырём сулучаям нарушений». И стоит и пишет. А потом, радостно повторяя и напевая: «Фифисе не финофаты, фифисе не финофаты, никито не финофат. Никито не финофата, фифисе не финофат», - тащит меня к себе в машину, а там другой такой же сидит, и кланяется, и ещё больше этого улыбается, и повторяет: «Хай, хай, сюта, таракой, сюта, хай, хай».


            И вот, повесили меня, а потом голову отрубили, и уже подвели к столбу и дрова под ним раскладывают, чтобы уже сжигать меня, и вдруг эти жёлтые полицейские и палач превращаются в чёрных, и уже рожки у них на головах проступают, и хвосты по земле бьют. А самый вредный из них, тот, который протокол составлял, притащил откуда-то огромную сковородку с шипящим, шкворчащим маслом и хотел было поджарить меня на ней, но самый главный из них запретил - «За три нарушения только три наказания полагается», - сказал он.
              «Но он же очень, очень злостный нарушитель! - вскричал тот первый полицейский, - и поэтому надо ещё что-то добавить». «Ладно, хорошо, - согласился главный. – Вот вы, бородачи, очень сильно молились, чтобы царь ваш Пётр – антихрист, который любил вам бороды стричь, в ад попал. И вот теперь, вашими молитвами, он у нас здесь, и сейчас его приведут, и он отрежет тебе бороду. Он теперь наш подручный, с нами сотрудничает».

            И приводят царя Петра с ножницами, а он говорит: «Ну, как же я ему буду бороду  отрезать, если у него и головы-то нет?»  «Ну, отрежь тогда ему то, что ещё осталось».  «Хорошо. Но я ему ещё и зубы все повырываю, я очень люблю зубы вырывать».  «Ладно, начинай».
            И вот он, с закрученными вверх огромными чёрными усами, дико вращая вытаращенными глазами, радостно улыбаясь, уже надвигается и надвигается на меня, щёлкая челюстями, ножницами и раскалёнными щипцами, и уже готовится прыгнуть, но вдруг останавливается и застывает, замирает.
            - Тьфу, ты черт! – плюнул он и попал в толпу чертей, в диких плясках беснующихся и кочевряжившихся рядом. Те тут же мгновенно останавливаются и, выставив вперёд рога и что есть мочи лупя хвостами по земле, угрожающе начинают надвигаться на него.
             - Тьфу ты! И зубы тоже не получится вырвать, - головы то у него всё одно нет, - и он отбрасывает щипцы в сторону и снова трогается и продолжает надвигаться и надвигаться на меня, и прыгает, и уже приноравливается кромсать меня, как вдруг появляется самый главный из их главных – сам Сатана и останавливает экзекуцию.
            «Закон суров, но он справедлив. В протоколе записано только три нарушения, значит только три наказания ему положены, и поэтому нечего тут самодеятельность разводить. Закон есть закон. Я сказал. Исполнять!»

            И тогда удалили царя Петра, и привязали меня к столбу, и разожгли костёр. И огонь уже начал жечь меня, и это стало невыносимо, и я кричу и кричу – вот и проснулся поэтому.

            Сон то оно, конечно, сон, но, думаю, всё равно нашему человеку даже на экскурсию туда ехать не стоит, а лучше здесь оставаться. Мы люди широкой души, и нам воля дороже всего, даже чистоты и порядка, и поэтому не нужна нам ни сильная рука, ни плётка. Не надо. Пусть лучше всё остается так, как оно есть. Однажды из окна высокого дома кто-то выбросил банку от кильки в томатном соусе, и она попала мне в голову, и соус испачкал белую рубашку. А я-то шёл в ЖЭК, где работал дворником и где начиналось юбилейное торжественное заседание, на котором и я должен был речь произнести, а тут такая незадача, и я готов был того падлюку даже на кол посадить, а не то, чтобы просто голову отрубить. Но ничего, всё обошлось благополучно - успел и домой вернуться, и рубашку переодеть, и к заседанию не опоздать, и речь произнести. Хлопали мне тогда долго и кричали - браво! А вот теперь после этого сна не посадил бы я того человека на кол, а был бы милосерден и простил бы его, потому что пусть лучше банка от кильки в голову попадёт, чем вообще без головы остаться.


            Всё это рассказал своему соседу по сиденью в троллейбусе старый дедок с большой белой бородой. Он до этого сладко дремал, а потом во сне закричал и проснулся, встрепенулся и замотал головой, повторяя и повторяя: «Бр, бр!» Потом ощупал голову, довольно крякнул, улыбнулся и сказал: «Слава тебе, Господи! А я то уже было подумал – того – конец мне совсем пришёл, без головы остался. А она тута, на месте, родимая, - и он похлопал себя по голове. – Тут она, тут. Значит, это приснилось мне". И этот свой сон он рассказал соседу. Говорил он очень громко, так, что все вокруг слышали, и весь троллейбус затих, замер и тоже стал слушать, а при самых последних его словах про банку от кильки весь троллейбус захохотал, взорвался от хохота.


            Весь троллейбус захохотал и хохотал долго.

 ____________________________
 Полный текст - на Проза.ру - http://proza.ru/avtor/1844559787
 ( "Последний выдох" )
 ____________________________