Кирпичная эпопея Дедушка Тюнин

Впервые я столкнулся с печным делом в 1958 году. Произошло это на золотом прииске Малый Анзас, в Хакасии. До пятидесятых годов прииск находился в ведении Кизасского золотодобывающего комплекса. В него входило до десятка золотых приисков, разбросанных по горным речкам Таштыпского района
   К тому времени, когда я там поселился, золотоуправление было уже ликвидировано, но еще работала золотодобывающая артель, был организован лесопункт Таштыпского леспромхоза, где я работал лебедчиком воздушно-трелёвочной установки.

    На первых порах я жил у тещи с тестем. И вот теща, во время моего отпуска, задумала перекладку русской печи, и я, как примерный зять, подвизался в помощники к печнику.

    Дедушка Тюнин, уже не помню его имени-отчества, Был единственным печником в поселке. По своей натуре он был большим пересмешником. Все и вся он подвергал анализу и всегда находил над чем можно пошутить или даже поёрничать. В возрасте он был примерно в том же, в каком сейчас нахожусь я, работал медленно, но, как говорится, верно, то есть надежно.

    Ох и натерпелся я от него насмешек и издевок за две-то недели, пока он клал печь. На руку он был уже не спор, осматривал каждый кирпич, давал ему основательную характеристику.

    В Малом Анзасе, как, наверное, и по всей России, в те времена во всех мало-мальски значимых селах и поселках, работали свои молоканки, пекарни, коптилки и кирпичные заводы. Вот и в Малом Анзасе был свой кирпичный завод. До завода это предприятие не дотягивало и потому называлось сараем. Но там работали два кирпичных мастера Васин и Каргаполов. Кирпич они делали из одной и той же глины, но получался он почему-то разным. Кирпичный раствор заливался в одни и те же формы, но после обжига васинский получался звонкий, без трещин и сколов, а каргаполовский трескался и дребезжал. Дедушка Тюнин очень их различал, наслаждался звоном васинского: «Ах, ты васин, ты прекрасен! Звонкий, крепкий, не то, что каргаполовская репка!», и ворчал на каргаполовский: «А ты огня боишься, лишь на бут годишься!»

    Когда Тюнин узнал, сколько мне лет, и у меня уже родилась дочь, не удержался, чтобы не подтрунить надо мной:
----  Молодой петушок да ранний. В твои-то годы раньше молодняк еще бегал без штанов, в длинных рубахах.

    Я уже слышал побасенки про длинные рубахи, потому не удержался от ответа:
----  Когда это было-то! При царе Горохе!
    Дедушка со значением посмотрел на меня своими по-детски голубенькими глазками, как бы говоря: «А причем тут я!»
----  А не рано ли пташечка запела? Длинным век не покажется? – и посерьёзнел: - Уйдёшь в армию, жену и дочь на кого оставишь? Вот на этого заморыша? – и кивнул на тестя.
    Тесть даже подскочил с лавки.
----  А ты-то жирный что-ли? Метр с шапкой!

    От тюнинских шуточек и насмешек можно было устать, что и произошло по окончании кладки. Ростом он был действительно «метр с шапкой», низкорослый, на голове красовались седые взлохмаченные кудри, которые я обозвал кудлами и придумал ему прозвище: «Метр с кудлами». Дед оказался придирчивым, заставлял меня тщательно размешивать глину, которая в Малом Анзасе была такой жирной, что размесить её было не так-то просто. Я месил её в окоренке лопатой до пота на лбу, то и дело спрашивая деда:

----  Дедушка, хватит?
----  Меси, меси, - усмехался в такую же лохматую, как «кудлы», седую бороду дедушка, - раствор должен быть однородным, наставлял он. – без комков, не должен быть густым, но и не тёк с кирпича. Но и перемеса он не терпит. Он тогда наберет много воздуха и потеряет вяжущую силу.

    Я старался, но лопатой комки плохо разбивались. Тогда я сначала взял тяпку, а потом железные грабли, и дело пошло быстрее. Тюнин, останавливал меня, когда капли пота уже катились у меня со лба:
----  Достаточно, теперь засыпай песок один к трем. Три ведра глины – одно песка.

    И я сыпал и снова месил. Когда дедушка увидел, что я вместо лопаты пользуюсь граблями, усмехнулся в бороду и самокритично оценил мою смекалку:
----  Хитрец-молодец! А я, старый дурень, всю жизнь пользуюсь лопатой.
    Он не мог сдержать своей словоохотливости, поучал меня, а, может быть, больше для себя говорил и говорил:

----  Та глина, что на Турбеке – бедная. Она хорошо растворяется, но плохо вяжет. Как говорят: не тянкая. А вот на берегу Оны тянкая, хорошо вяжет. И чем плотнее кирпич к кирпичу, тем крепче кладка. Вот смотри, я оставлю между кирпичами толстый слой раствора, а вот здесь прижму как можно плотнее. Попробуй оторви через две минуты.

     Но меня такой эксперимент нисколько не заинтересовал. Работа печника казалась мне тогда такой далекой от меня. Шел в дело и кирпич-сырец, то есть необожженный, оставшийся от разобранной печи.
----  Здесь огня нет, - объяснял дедушка. – Что ему сделается?! – и клал его в основание печи, предпочитая его каргаполовскому.

    Надо сказать, что сырец выглядел более надежным чем «каргаполовская репка».
    Тюнин работал медленно, копаясь в кирпичных кучах, выискивая звонкие, васинские. Из них он выложил топку, под и свод русской, перекрытие горизонтального дымохода. Когда они кончились и остались только каргаполовские, простукивал каждый, ворчал. Из них он неохотно выложил обогреватель.
    Тесть, сухой, носатый, голова тоже в кудрях, но рыжих, на второй неделе потерял терпение и стал каждый день подступать к печнику с претензией:
----  Ты когда закончишь!? Развел тут грязь! Ребенок в доме, а ты разглагольствуешь!

    Но печник нисколько не ускорял кладку:
----  А чего ты хочешь? – останавливал он хозяина. – Чтобы печка у тебя стояла 50 лет или завтра же развалилась? – и, явно в пику тестю прекращал работу.
    Тесть даже приплясывал в негодовании, но Тюнин был единственным печником в поселке. Клали печи, конечно, и другие мужики, но профессионалом был только Тюнин.

----  На сегодня хватит! – раздельно произносил печник. – На хлеб я заработал, а на масло заработаю завтра. Прикрой раствор досками, - приказывал мне и демонстративно уходил, давая понять, что торопить его не надо.
    Тесть плевал ему вслед, кричал:
----  Черт кудлатый! Найму другого и денег тебе не заплачу!
    Тюнин слышал это уже за дверью, но не возражал, только усмехался. Он, как и весь Малый Анзас, знал, кто в этом доме настоящий хозяин.

    Многие мужики поселка считали тестя никчемным. Он не мог готовить сено, дрова, строить. За его вздорность его не приглашали в праздничные компании. А если и приглашали к родне, он и там устраивал хипишь. Стоило ему выпить двести-триста граммов водки, как он затевал скандал с кем-нибудь. Чаще объектом его «претензий» становилась жена Мария Тимофеевна, дородная, красивая сорокалетняя женщина, имевшая в руках мужскую силу и заменявшая мужа и на покосе и в лесосеке. Она пришла в семью на замену умершей первой жены тестя. И, не дай бог, кому-либо заступиться за неё. Тесть переключался на заступника. Первое время тесть ходил изредка с женой на покос,  но это ему не понравилось.

----  Одна ты больше накашиваешь, - сказал и перестал участвовать в сенозаготовке. А когда я появился в его семье, все мужские обязанности перешли ко мне. Мы с тещей вдвоем заготавливали и сено и дрова.

    Не ходил тесть и в горы за черемшой, ягодами и орехами, однако пытался всем и всюду распоряжаться. На каждом шкафчике и ларе висели замки и замочки, которые исчезли лишь через несколько лет после окончания войны. Даже хлеб он закрывал на замок. Но теща находила к ним ключи и ключики и кормила детей. Тесть, обнаружив убыток, кричал, налетал на жену, пытался поколотить, хотя кормила она его же детей.

 Она, конечно же, могла дать ему сдачи, но по женской привычке предпочитала уходить из дома, забирая с собой своего единственного, оставшегося из десяти, которого она привезла за сотню километров на корове, убегая от голодовки в селе Бея. С кричавшим на всю улицу ей вдогонку отцом, оставались двое его детей: будущая моя жена Зинка и младший Колька, которые тащились за мачехой, уговаривая не уходить. Они знали, что, оставшись с отцом, они будут голодать.

    Теща поселилась в Малом Анзасе в 1942-м году, после того как получила похоронку на мужа, а из детей остался только самый младший. Жила она у сестры. Её-то и сосватал за себя тесть, когда, вернувшись домой, обнаружил детей осиротевшими.

     Мария Тимофеевна не полюбила слабосильного тестя. Ей просто было жалко полуголодных, полураздетых, обовшивевших Зинку с Колькой, которые были изрядно перепуганы родной матерью, умершей в том же 43-м, еще до возвращения мужа из армии, как я понимаю, от рака мозга. В приступах болезни она не могла контролировать свое поведение, то хваталась за гармошку, не умея играть, пела неприличные песни, каркала по вороньи, выгоняла из огорода несуществующих лошадей.  Дети тогда забивались под кровать и ждали, когда у матери кончится приступ. Мария Тимофеевна все это видела. Она даже водила больную в Бею к знахарке, но лечение оказалось безуспешным.

    Теще тоже надоела грязь в доме, и она на десятом дне кладки взмолилась:
----  Дедушка, ты и вправду, поскорее бы заканчивал.
---- И ты туда же!? – будто удивился Тюнин. – Класть печи надо с чувством, с толком, с расстановкой! – произнес он как учитель на уроке литературы. – Иди, иди на пост, - напутствовал он тещу, видя, что она собирается на работу.
    Тесть и теща охраняли золотопродснабовские склады, которые после ликвидации золотого прииска перешли в ведение лесопункта.

----  Хотя, какой там толк с тебя?! Помани под амбар – и все склады для тебя открыты… - резюмировал печник
    Теща нравилась Тюнину.
----  А из тебя какой уже манильщик?! – парировала тёща. – Да и бабушка у тебя есть.
----  Я тебе поманю! Я тебе поманю! – вскинулся тесть.

    Назревал скандал. Я уже знал, что он обязательно произойдет. Не могло быть такого, чтобы тесть так запросто простил насмешки. Тесть однажды в компании родни, когда я заступился за тещу, обозвал меня чахоточным (я тогда ещё курил и сильно кашлял) и полез на меня с кулаками. Я не драчун, я молчун, тут не стерпел и врезал тестю между глаз. И, несмотря на то, что его держали мужики, он улетел к забору. Я тогда ушел из компании. Утром тесть поставил бутылку на стол и со слезами просил прощения, однако выпив её почти всю сам, опять заскандалил.

    Наконец, на пятнадцатый день была закончена кладка трубы. Тюнин выложил ей красивый оголовник, и настал торжественный момент пуска печи в эксплуатацию. Уж не знаю, кем был заложен ритуал пуска из печи «дымка», сочетающийся с обязательным распитием бутылки, но он соблюдается до сих пор. Скорее всего, он был заложен в не столь далекие времена, когда строительство дома, печи, и другие большие работы, включая засолку капусты, крестьяне делали сообща, бригадно, в виде помочей.

 Дома-то строились не из бруса, а из тяжелых бревен, а печи не из кирпича, а бились из глины. Собирались родственники, соседи и быстро строили дом, трамбовали печи, засаливали капусту. Помогали бескорыстно, но с обязательным застольем по окончании работы. Печи потом стали строить из кирпича, а вот обычай «обмывать» остался. Не нарушила эту традицию и Мария Тимофеевна.

    Когда Тюнин закончил кладку, на столе уже стояла бутылка водки и нехитрая закуска. Настал торжественный момент пуска «дымка». Момент этот, как я теперь знаю, всегда волнителен. Всегда всплывает вопрос: задымит или сразу «загудит»? Хозяину хочется, чтобы сразу «загудела», но это, увы, не всегда случается. Не буду в этом рассказе раскрывать все тонкости кладки и все ситуации. Речь о более тонких деталях печного дела пойдет в следующих рассказах.

    Был полдень. Стояла июльская жара.  Тюнин, покряхтывая, спустился с крыши и не торопился к столу, не торопился растопить печь.
----  Ну, хозяюшка, с Богом! Вот тебе новая печь, пусть она тебе и печет и варит много, много лет! – и вроде засобирался уходить.

----  Ты куда? – остановил его тесть. – А «дымок»? Ты и растапливать печь не хочешь?!
    Тесть, так терпеливо ждавший этого момента, а главное бутылку, был обескуражен. Мария Тимофеевна тоже была удивлена.

----  Я вон уже и обмывку приготовила…
    Тюнину не хотелось садиться за один стол с моим тестем. Весь Анзас знал, что выпивать с моим тестем, значит подвергать себя быть обруганным.
----  Затопляй! – приказал тесть.

----  Куда затоплять!? – запротестовал печник. – Видишь, на дворе какая жарища! В доме холодней. Дым в трубу не пойдет. Утром по холодку и затопите.
----  Затопляй! – приказал тесть. – Деньги ему не отдавай, - обратился он к жене.

----  Утром и деньги отдадите, - согласился Тюнин.
----  Затопляй! Без этого из дома не выпущу! – кипятился тесть.
----  Петя, может и вправду сейчас дым в трубу не пойдет? – начала уговаривать теща. – утром и затопим.
----  Затопляй! – наседал на печника хозяин.

    Затопить печь сразу по окончании кладки хочется и самому печнику, но Тюнин знал, что в такую жару, и вообще топить печь сразу после кладки вредно. необходимо, чтобы она просохла и дала осадку. Казалось бы кладка кирпич к кирпичу плотная, какая может быть осадка, но она все-таки есть, и, если топить печь сразу в полную нагрузку, она трескается по швам. Но стыдно уходить, не показав, что печь топиться будет.
----  Неси дров! – махнув отрешенно рукой, отдал ответный приказ печник, - Но приготовьтесь похлебать дыма.

    Тюнин заставил закрыть все окна и двери, пояснил:
----  Чтобы сквозняка не было! Печь при сквозняке в такую жару не растопишь, - и уселся возле топочной дверки, взяв в руки фартук.
----  А фартук-то зачем? – поинтересовался тесть.
----  Он у меня волшебный! – пояснил печник. – Вот помашу им в топку, и печка затопится…
 
    И в самом деле, когда из топки в дом повалил дым, Тюнин начал махать им в топку, и мало-помалу дым направился в печь.
----  Я открою окно! – побежал тесть к окну.
----  Не открывай! – окриком остановил тестя печник. – Обратная тяга пойдет. Не растопим печь.

    А дыму в доме было так много, что тесть, кашляя и сморкаясь, выскочил на улицу. Но Тюнин махал и махал в топку фартуком, хотя глаза его слезились, а бороденка уже была подпалена пламенем из топки.
    Наконец, дым из топки перестал клубиться. Тюнин отодвинул кочергой дрова подальше в топку и закрыл дверку.

----  Вот теперь можно и двери с окнами открыть, разрешил он.
    Жена с дочкой, вернувшись с прогулки, сунулись было в дом, но, хлебнув дыма, остались во дворе. Я тоже вышел во двор.
    Еще не проветрилась кухня, а тесть уже сидел за столом и открывал бутылку.
----  Садитесь, - обратилась Мария Тимофеевна к печнику и назвала его по имени-отчеству.

----  Я разве что стопочку, ради уважения, - присел к столу Тюнин.
----  Чего это стопочку?! – возмутился тесть. – Пить будем, если не хватит, еще возьмем.
    Тюнин и в самом деле, выпив стопку, поднялся из-за стола. Ему не очень-то хотелось сидеть за одним столом с моим тестем.

----  Садись! – опять вцепился в него тесть.
----  Петя, не надо! Ну, не хочет человек пить, зачем принуждать? – затупилась за Тюнина теща.
----  Эта он са мной не жалаеть!! – на тамбовском выговоре медленно произнес тесть.

    Тюнин презрительно посмотрел на хозяина, опять выдернул рукав и пошел к двери. Тесть, как драчливый петух, сзади налетел на него, сбил с ног и даже хотел  пнуть, но теща вцепилась в мужа:

----  Петя, Петя! Что ты делаешь!? – закричала она.
    Тюнин встал, отряхнулся, собрал мастерок с молотком в фартук и этим свертком огрел, успевшего подставить спину, тестя.

----  Как ты, Маша, живешь с таким дураком?! – медленно выговорил он. – Один раз наподдавала бы ему как следует, перестал бы прыгать…
----  А, а, а, - взвыл тесть. – Это я-то дурак!? Я Петр Севастьянович Ананьев! А ты плюгавая борода!!! – и переключился на жену.

    Слова, которыми он «покрывал» тещу непередаваемы печатным способом. Такие и в подворотне не всегда услышишь. Он налетел на жену с кулаками. Теща в сердцах так его оттолкнула, что тесть улетел за печь и загремел костями по лестнице, ведущей в подполье
         
    В доме все смолкло, лишь из подполья слышались вопли тестя. Я не видел всей этой сцены. Мне о ней рассказала теща. В этот момент я был во дворе с женой и дочкой. Дедушка Тюнин проследовал мимо нас, не одарив нас вниманием. Я, не единожды наблюдавший тестевы скандалы, все понял, и в дом входить не собирался. Но тут на крыльце появилась испуганная теща:
----  Саша, пойдем деда поднимать! – закричала она

    Я вбежал в дом.
----  Где он?
----  В подполье!
    Я сбежал вниз по лестнице. Тесть лежал на досках, ведущих к сусекам.
----  Ой, убила! Ой, убила! – стонал тесть, держась обеими руками за правую ногу.

    Когда мы с тещей подняли тестя в дом, запрягли соседского коня и свозили «покалеченного» в участковую больницу, оказалось, что у него сломана берцовая кость. Во время всей этой процедуры тесть не уставал повторять: «Ой, убила! Ой, убила!».

    Два месяца был он в гипсе, два месяца теща дежурила на складах и за себя и за него, два месяца тесть качал кроватку внучки загипсованной ногой. Больше он на тещу не налетал с кулаками никогда, даже бранных слов в её адрес не произносил.

    Умер тесть на 77-м году жизни. Теща дожила до 98-ми. В 90, доживая у внука, еще починяла правнучкам одежду, вязала половички, коптила рыбу и мясо. Хорошая у меня была теща, хотя и не родная. А дедушка Тюнин дожил до 90 и до 85-ти еще клал печи.