Женщины - другие

Благодаря отвратительному характеру моего отца, мы мотались по Советскому Союзу, словно семья офицера-пограничника. Папа не умел пресмыкаться (впрочем, и сегодня не научился) и совершенно не хотел мириться с хитрожопостью и дебилизмом окружающих, поэтому всегда был в плохих отношениях с начальством. Благо, стояли беззаботные годы «Совка» и сменить место работы было, как два пальца об асфальт.
Едва я привыкал к очередной новой школе, к новому комплекту одноклассников, только успевал завести себе друзей во дворе, как – опаньки! – а мы уже снова раскручиваем и аккуратно запаковываем полированные опилки чешской «стенки». Снимаем зеркала, набиваем газетами хрусталь и «выставочную» посуду, которая, сколько себя помню, всегда красовалась среди извечной пыли за стеклянными створками вышеупомянутой «стенки», но из этой посуды никто никогда не пил и не ел.
Нет, переезд, несомненно, был довольно весёлым занятием. Это же было нужно складывать весь скарб на большой вонючий грузовик, а данный процесс настолько весел и увлекателен, что маленькому мальчику больше ничего и не требовалось для детского удовлетворения тяги к приключениям и путешествиям. Я расхаживал возле машины важный, гордый, а соседские друзья-товарищи с нескрываемой завистью пялились на меня, ведь они остаются, значит, их участь, как бы, предрешена. Моё же будущее туманно и загадочно. Оно наполнено неизвестными возможностями, и можно было смело врать про те места, куда вскоре увезёт меня папина «извращённая» коммуникабельность.
После одного из таких переездов я очутился на Донбассе, в селе, окружённом седыми от полыни и пыли степями. Зато здесь можно было объедаться арбузами, абрикосами, виноградом – не то, что в аскетичной в этом плане Латвии, где мы жили до этого.

***
Новая школа оказалась древним строением – бывшей помещичьей усадьбой. В моём классе училось всего шесть человек: три девочки и три мальчика. Учителя преподавали сразу несколько предметов. Например, учитель истории и географии вёл уроки украинского языка и литературы, а физрук совмещал в себе таланты трудовика, а также преподавателя немецкого, потому что он был этническим немцем. Учиться было легко и прикольно, ведь после городских специализированных школ из моей прежней жизни, в этом заведении мне оставалось лишь делать домашнее задание, чтобы с лёгкостью претендовать на звание отличника.
Но самым очаровательным моментом в той школе были обеды! Какими же шикарными нас кормили котлетами – сочными, в сухариках, продолговатыми! Мы поедали всё, что нам давали, кроме этих прекрасных котлет – их мы приберегали на потом. Девчонки, как известные привереды, отдавали нам свои, а мы – пацаны – прихватив со столов побольше смачного хлеба, бежали на школьный двор, чтобы, усевшись на пороге или свесив ноги с высоких каменных поручней с бетонными балясинами, соорудить нечто вроде гамбургера. Спрятав котлету между двумя ломтями серого мякиша, мы с наслаждением всё это поглощали.

***
Наша семья поселилась в большом собственном доме с белёными стенами и четырьмя комнатами, а напротив жила девочка лет десяти-одиннадцати (я был, примерно, на год старше). Она была крупненькая, начавшая рано развиваться – становиться девушкой. Мне нравилось её круглое, милое, доброе личико. Ну как может не понравиться девочка, живущая по соседству, если кроме неё на ближайшие пятьсот метров в округе ни одной подходящей пассии, а у моих одноклассниц уже были ухажеры из других деревень. Они приезжали к ним в сумерках на безумно громыхающих раздолбанных  «ижаках» или ржавых «минскачах», харкали во все стороны серой мокротой и курили «Приму».
Почти всё своё свободное время я проводил с этой девочкой. Познал с ней и дрожь первой влюблённости, и первые приступы самостоятельно надуманной ревности. Жизнь казалась простой и понятной. Но однажды в конце мая – под финиш шестого в моей биографии учебного года – я узнал кое-что чудовищно новое о женщинах.

***
В классах делать было уже нечего и нас постоянно куда-то организованно водили. Ума ни приложу, куда можно водить всю школу-восьмилетку в селе, расположенном посреди степи? Эти воспоминания истёрлись в памяти. Помню только, что нас – все сорок два ученика – выстраивали парами, и мы весело топали по пыльной горячей улице.
Я сделал свое открытие после одного из таких походов. Я всегда старался оказаться поближе к своей избраннице, и в тот день мы с товарищем тоже заняли места за этой девочкой и её подружкой. Что за черти дёргают отроков на дурацкие поступки – не знаю, возможно – гормоны, только идти за ней спокойно я точно не мог. Мой организм уже познал к тому времени все прелести мастурбации, поэтому секс бродил в нём не хуже виноградного сока. Эротическая отрыжка, скопившаяся во мне, бурлила, клокотала, норовя вышибить едва держащуюся на своём месте затычку, и я принялся, как сегодня выразились бы, задрачивать мою любимую.
Поначалу я вполне невинно рисовался перед всей школой своим «остроумием» и той девочке моё недвусмысленное внимание явно нравилось, наверное, потому, что нравился я. Однако чем дальше я продолжал строить из себя крутого мачо, тем глубже меня заносило. В какой-то момент мне показалось, что будет классно, если дать волю рукам, и я стал шлёпать свою избранницу по попе. Легонько, совсем не больно. Иногда я даже замахивался ногой, притворяясь, будто хочу отпустить пендель, чтобы только вынудить её обратить на меня внимание – так мне была необходима её реакция. В итоге мне это удалось. Она понеслась за мной, но периодически останавливалась посмеяться, потому что, убегая, я кривлялся, и не заржать, глядя на меня, у моей возлюбленной просто не было шанса.

***
Вечером того же дня, когда моя родительница уже пришла с работы (она была бухгалтером в колхозе), в нашу калитку постучала мама той девочки. Я как-то сразу понял, что дела мои хреновые, услыхав со двора с рождения знакомый родной голос:
- Славик! Иди сюда!
Во мне за одну долю секунды всё оборвалось и сгнило – я слишком хорошо знал, что эти интонации предвещают конкретную бурю. По дороге я совершенно искренне пытался выпытать у совести, за какие такие неведомые прегрешения терпеть предстоит, и совершенно искренне увидел, что последний месяц хранил свою душу в ангельской чистоте.
Я вышел из дома.
- Ты бил сегодня (здесь должно быть имя девочки) ногами по попе?
- Я не бил, - еле слышно от охватившего меня панического ужаса пролепетал я.
- Не ври! – заорала разгневанная мама моей возлюбленной. – У неё теперь оттуда кровь идёт!
Кровь?!!! Откуда?!!! Эти слова сработали в моем мозгу, как сигнал к действию – в стрессовой ситуации, от сильной боли, при виде крови (порой даже при упоминании о ней) я терял сознание. Это была своего рода предельная форма трусливости. Отдавая себе отчёт, что такое поведение постыдно для молодого человека, я был бессилен пред мозгом – он всякий раз продолжал усердно выключать меня.
В этот раз, как обычно, мир без предупреждения помчался на бешеной карусели. Пронеслись какие-то обрывки прошлого, будущего, лица женщин, стоящих передо мной – осуждающие, страшные лица. Потом пронеслось ещё что-то необъяснимое, и – всё…. Очнулся я уже на диване, нюхая нашатырный спирт.

***
Через полчаса её мама вновь пришла ко мне, чтобы растерянно извиниться, потому что фельдшер, уехавший только что, осмотрел девочку и, ничуть не удивившись, констатировал:
- Да вы что? Какие тут побои? С ума вы сошли что ли?! У неё просто месячные начались! Первые в жизни месячные!

***
Спустя полгода я снова помогал родителям загружать шмотки на машину. Было сыро. Время от времени срывался моросящий дождик. Эта девочка стояла перед распахнутыми настежь воротами без зонта и тревожными глазами следила за процессом. Она промокла, цокала зубами, но не уходила. Когда всё было утрамбовано, а козы отчаянно заблеяли в прицепе, потому что они, как и я, никуда уезжать не желали, я подошёл к ней, чтобы попрощаться. Она расплакалась и отвернулась. Я очень хотел обнять и поцеловать её, но сквозь лобовое стекло грузовика на нас смотрели мои родители.
- Я буду писать, и приезжать в гости, - только и гундосил я….
Потом – уже изнутри кабины – я не мог оторвать взгляд от её милого, доброго лица. Снова припустил дождь. Машина вздрогнула и покатила со двора. Капли воды, стекающие по стеклу, смешивались со слезами на её щеках. Я тоже плакал.

2010 год