Компот из сухофруктов. Чашка 8-я

         
          Александр Разумихин

          ЗАМЕТКИ ПУТЕШЕСТВУЮЩЕГО БЕЗДЕЛЬНИКА

          (Что видел, слышал, чувствовал, думал)


          Часть первая

          СВАДЕБНОЕ ПУТЕШЕСТВИЕ. 2009 ГОД.

      Глава 6

      Живые и мёртвые

А теперь от красочной картинки, расцвеченной огнями праздничного фейерверка, перейду к теме прямо противоположного характера. И хотя я не мистик, не меланхолик, мысли о тщете мира меня пока ещё не навещают, ночные думы о смерти не преследуют, мне хочется поговорить о кладбищах, какие видел во Франции. Поверьте, это будет разговор не столько о мёртвых, сколько для живых.

1-е кладбище, на которое мы зашли, было в Плодране. Мы направлялись в парк, а по пути завернули на кладбище. Оно единственное в городке, и что-то толкнуло меня открыть калитку. Как сказала Галя, типичное католическое кладбище. Что ж, тем и интересно. 1-е удивление — городку столько лет, а погост не велик по размерам. Решили обойти его. В глаза бросился порядок, царящий на кладбище, никакой запущенности нет и в помине. Поясню, у католиков, как я понял, не распространено выбивать на мраморных плитах витиеватые надписи про ушедшего в мир иной. Обычно на могилу они ставят что-то вроде небольшой фаянсовой «открытки» со словами, какие считают нужным адресовать погребённому здесь. И та — это-то и удивило — спокойно стоит на своём месте, а не валяется разбитая на земле в стороне от могилы, брошенная туда каким-то вандалом.

Земля, которую я по привычке упомянул, на территории кладбища практически отсутствует. Вся поверхность «вымощена» плиткой, камнями и надгробными плитами. Показалось странным, что практически отсутствуют кусты и деревья, какие являются традиционной принадлежностью наших православных кладбищ. А без зелени территория кладбища кажется голой. И ещё, могилы без оград, а надгробия лежат на земле, а не высятся памятниками. Довлеют очевидные геометрическая строгость и заданность.

 Самое большое удивление — совсем не наблюдается соревнование живых родственников между собой: чей памятник престижней, богаче, больше, выше и вообще представительней. Впрочем, куда больше поразило полное отсутствие мусора, металлолома, сорной травы по пояс. Очень ухоженное место, красивое и благообразное, хотя возникло какое-то ощущения безвременья. Уголок вне времени, вне пространства.

2-м кладбищем, куда мы зашли уже совсем не случайно, было кладбище Нёйи, расположенное сразу за районом Парижа, называемым Дефанс («La D;fence»). Нас было трое: Мишель, Галя и я. Некоторое время назад скончалась одна из педагогов Центра имени М. Даниелу, с которой Галя поддерживала тесные отношения почти с самого начала школьных обменов. Мишель и Галя хотели постоять у её могилы, помянуть и положить цветы. Но обе не знали, где расположена нужная могила. Как поступают в таком случае? Идут в контору при кладбище.

Несколько лет тому назад, приехав в Питер с мамой, мы именно так и поступили — обратились в контору Ново-Волковского кладбища с просьбой помочь отыскать могилу моего младшего брата, умершего в годовалом возрасте вскоре после войны. Жизнь сложилась так, что возможность навестить могилу сына у мамы была всего несколько раз. Из Владивостока много не наездишься. Со времени, когда последний раз оградку красила, прошло уже немало времени. Видимо, сказался возраст, и, помня примерно место нахождения могилки, мама не смогла её обнаружить. Смотритель взглянул на выцветший документ о захоронении, покопался в своих регистрационных книгах и повёл нас на участок. Приходим. «Вот видите,— говорит смотритель,— вот здесь должна быть могилка, но её нет, зато рядом появилось какое-то свежее захоронение. Наверно, когда хоронили, снесли вашу могилку. Что будем делать?» Как мама перенесла это известие — говорить не буду. Но что делать? Мы постояли и, как у Некрасова, «пошли солнцем палимые».

Через пару лет я со старшей дочкой по делам отправился в Питер. Дом родственницы, в котором мы остановились, располагался по соседству с Ново-Волковским кладбищем. В один из дней говорю дочери: «Сомневаюсь я, однако, что смотритель тогда привёл нас туда, куда следовало. Давай на пару прочешем кладбище вдоль и поперёк». Пошли обходить методично ряд за рядом. И нашли! Стоит целёхонькая могилка. Я зарисовал точно место, где она находится, и отписал в Саратов, успокоил маму. Таким вот был визит на наше, вроде как бы совсем не старое и заброшенное, кладбище города, называющего себя 2-й, культурной, столицей России. Ну, да бог с ним! Вернёмся на окраину Парижа.

Смотритель кладбища набрал в компьютере фамилию той, чья могила нас интересовала, и сообщил номер участка и могилы, сопроводив это объяснением, где она находится. Мы ещё прошлись по кладбищу — тоже ухоженному, прибранному. Разве что между участками стояли шеренги деревьев, образуя небольшие аллеи.

Однако разговор о французских кладбищах затеял я не для сравнения: вот, мол, каков у них порядок, и что зачастую творится у нас. Было в нашей программе посещений ещё 2-х мест, ради которых, собственно, и начата речь на «кладбищенскую» тему. Это знаменитое русское кладбище Сен-Женевьев-де-Буа и Дом-музей И.С. Тургенева в Буживале. И то, и другое под Парижем.

Как человек грамотный, я ещё до поездки знал, что, попав на это русское кладбище, можно поклониться могилам известных соотечественников: писателей Ивана Бунина, Бориса Зайцева, Зинаиды Гиппиус, Дмитрия Мережковского, Надежды Тэффи, Виктора Некрасова, поэта Александра Галича, художников Константина Сомова, Зинаиды Серебряковой и Константина Коровина, балерин Ольги Преображенской и Матильды Кшесинской, танцовщиков балета Сержа Лифаря и Рудольфа Нуриева, актёра Ивана Мозжухина, кинорежиссёра Андрея Тарковского, приёмного сына М. Горького генерала французского иностранного легиона Зиновия Пешкова, увидеть мемориальные комплексы белогвардейских корпусов, донских казаков и иностранного легиона, захоронения представителей известных дворянских семей Юсуповых, Мусиных-Пушкиных, Воронцовых-Дашковых, Оболенских, Соллогубов, Ланских, Голицыных и русских героев французского Сопротивления, расстрелянных фашистами.

Но если на кладбище Нёйи я шёл, сопровождая женщин, то на русское кладбище нас с Галей тянуло обоих. Меня, конечно, влекли имена писателей, но было ещё одно обстоятельство. Анастасия Борисовна Дурова скончалась 8 июня 1999 года в Париже и была похоронена в семейном склепе на Сент-Женевьев-де-Буа, где теперь она покоится рядом с прахом родителей и бабушки под общей надгробной плитой. Навестить Анастасию Борисовну мы считали своим долгом.

Незадолго до смерти она подарила нам машинописный экземпляр рукописи, и по сию пору сидит во мне ощущение щемящей боли, какую вызвало её чтение. (Позже в издательстве «Рудомино» вышла книгой: Дурова А.Б., Свиньина Е.А. «Россия — очищение огнём. Из дневника христианки. Письма внучке: Петроград—Ленинград—Париж. 1922—1930 гг.») Боли, ничуть не меньшей, чем при чтении воспоминаний репрессированных в сталинские годы.

В начале 90-х Анастасия Борисовна вспоминала, что когда в августе 1959 года она смогла приехать на родину, то чувства, охватившие её, были столь сильны, что она готова была броситься на колени и целовать русскую землю. В поезде под стук колес она только и твердила: «Я в России, я у себя дома, на своей земле».

Признаться, это были очень непростые и противоречивые чувства. Вернувшись тогда во Францию, она запишет: «Россия, бедная Россия, ты поменяла свою прежнюю бедность на ещё более жестокую нищету! Ты потеряла свою радость». А позже в книге, увидевшей свет в Париже (La Russie au creuset. Journal d'une croyante ; Moscou. 1964—1977), она добавит:

«Я поняла, что сегодняшняя Россия очень отличается от западных стран. Я выросла среди образованных русских, во Франции я быстро почувствовала себя как дома, в согласии с западным образом жизни и культурой Запада.

Но общество, к которому я привыкла, не существует больше в России: его представители либо эмигрировали, либо были уничтожены. Все эти толпы народа, что стоят, чтобы попасть на выставку (А.Б. Дурова приезжала в Москву на выставку в Сокольниках в качестве переводчицы.— А.Р.), либо в бесконечных очередях, чтобы посетить мавзолей, музей, театр, представляют собой сложный, странный мир, который нельзя сравнивать с Западом».

Сопроводить нас на кладбище Сен-Женевьев-де-Буа вызвалась Мари-Анриетт. И не только сопроводить, но и отвезти на машине. Для чего эта 79-летняя женщина распечатала с компьютера подробный маршрут от места, откуда мы выезжали, до города Сен-Женевьев. Распечатка выглядела так (впервые такое видел): «230 м прямо, поворот направо, 400 м прямо, поворот налево, 260 м прямо, поворот направо, 1,28 км прямо и т.д.».

Мы встретились у выхода из метро, и Мари-Анриетт повела нас, чтобы сначала показать здание, принадлежащее апостолическому сестринству, т.е. место, где она живёт и служит. Мы прошли мимо здания, на котором была мемориальная табличка о жившем здесь Альфонсе Доде, известного у нас романом «Тартарен из Тараскона». Если бы мы продолжили идти прямо, то вышли прямо к музею д’Орсе. Но мы свернули на улочку вправо, и через несколько минут уже поднимались на лифте на 3-й этаж, куда Мари-Анриетт пригласила перед дорогой выпить по стаканчику сока. Совсем ненадолго задержались в комнате, по назначению гостиной. Потом она, удовлетворив моё любопытство, провела нас по комнатам сестринства, после чего мы спустились во двор. Мари-Анриетт села за руль, и машина тронулась в путь.

Компьютерная распечатка без каких-либо проблем спокойно привела нас в Сен-Женевьев, городок, расположенный в 25 километрах от Парижа. Но вот где тут русское кладбище? Женщины решили обратиться в ближайший ресторанчик и отправились туда. Смотрю из машины, выходят с каким-то мужчиной. Тот направляется к своей машине, а Мари-Анриетт и Галя садятся в свою.

— Нам сейчас покажут дорогу,— говорит мне Галя.— Этот человек любезно согласился проводить нас до кладбища. Едем вслед за ним.
Пока ехали, рассказывает:

— Зашли в ресторанчик, спрашиваем у работающих там женщин, не подскажут ли они, где находится русское кладбище. Слышим, что нам лучше обратиться бы в мэрию города. Там всё объяснят.

Представляю, как воспримет подобное предложение любой россиянин, если его в каком-нибудь, любом, российском городке пошлют в мэрию. Он, смею думать, так и сочтёт, что его именно «послали». Тем не менее, мои женщины уже были готовы поинтересоваться, где находится мэрия, как одна из тех, кому был адресован вопрос, обратилась к находившемуся в зале пожилому мужчине: «Ты ведь едешь, кажется, в том направлении, не объяснишь, как им проехать?» Узнав, что ищут русское кладбище, мужчина поинтересовался: «Кто такие?». «Я русская, из Москвы»,— ответила Галя. «Русская? Вы на машине? Тогда поезжайте за мной»,— было сказано.

На небольшой скорости, чтобы мы не отстали, машина незнакомца проследовала до ворот кладбища. Мы вышли из машины и направились к остановившемуся автомобилю провожатого, чтобы поблагодарить. Но он и сам уже двигался к нам. Состоялся недолгий разговор, из которого мы узнали, что перед нами серб, давно осевший в этих краях, но для которого одного слова «русская» оказалось достаточным, чтобы изменить свой маршрут и доставить нас к кладбищу. Он не спросил, к кому мы приехали, зачем, ему хватило объяснения: русская издалека приехала к русским.

Решаем сначала найти могилу Дуровой. Вопрос только: где и как искать? Невдалеке от входа видим небольшую церквушку. Идём к ней. На ограде у входа табличка «Частная собственность». Вспоминаю, что читал,— это православная церковь Успения Божьей Матери по проекту Альберта Бенуа. Когда-то её поставили на участке земли, купленном княгиней Мещерской. Рядом обнаруживаем небольшое строение, заходим и встречаем женщину-смотрителя. Просим помочь. Та, нет, не обращается к компьютеру, а достаёт, как раньше говорили, амбарную книгу и начинает искать. Безуспешно. Ищем вместе. Находим фамилию «Дурова», только это не Анастасия Борисовна, а одна из её родственников. Но где именно находится эта могила, смотрительница сказать не может.

— У нас лишь запись, что такая могила есть, а где она расположена, не значится. Наверное, вам лучше обратиться в мэрию. Может, там есть более подробные сведения.
Да, грустно, но даже на французской земле на русском кладбище царит русское отсутствие порядка. И мы отправляемся бродить по территории в надежде отыскать самим. Справа, слева череда незнакомых, знакомых и просто славных имён.

Медленно переходя от одной могилы к другой и вчитываясь в имена сынов и дочерей нашего отечества, кто закончил свою жизнь во Франции, и кто погребён на этом месте упокоения, поймал себя на том, что нахлынули горечь и стыд. Горечь, оттого что трагедия России по сей день далеко не всеми россиянами видится как трагедия. Стыд за то, что этим заброшенным волею судьбы в парижское далёко людям суждено лежать вдали от родины. Ведь многие из них пронесли через всю жизнь любовь к отчей земле, а кто-то даже хранил надежду вернуться на родину. Стыд за то, какая возня велась последнее время вокруг этого памятного места.

По французским законам за могилы надо платить; несколько десятилетий — и место пропадает. Французы, однако, терпеливо ждали возвращения долгов. Помню, как у нас в прессе и на ТВ звучало беспокойство по поводу возможного сноса могил и успокаивающие заверения председателя Попечительского комитета по уходу за русскими православными захоронениями на кладбище в Сен-Женевьев-де-Буа Татьяны Николаевны Шомшевой, что почти у всех могил есть хозяева, и они аренду платят. В том числе возобновлена аренда могилы Галича, Мережковского и Гиппиус; существует Комитет, который помог оформить аренду; русское кладбище имеет статус «monument historique» — «памятник истории и архитектуры» и охраняется государством. Мол, вопрос решён, закройте, пожалуйста, тему, всё иное — наглая ложь.

— Хотелось бы,— цитировали наши большие патриоты слова Татьяны Николаевны,— чтобы все кладбища в России были в таком замечательном состоянии, как русское кладбище в Сен-Женевьев-де-Буа.

Правда, через короткое время всё же выяснилось, что долг составляет почти 700 тысяч евро. В начале 2008 года правительством России долг за содержание 648 могил соотечественников, похороненных в русском некрополе под Парижем, был погашен. Причём было сказано, что эти средства покроют арендную плату на несколько лет вперёд: для более старых захоронений — до 2011 года, для остальных — до 2040, и что помимо аренды будет профинансирован и ремонт кладбища Сен-Женевьев-де-Буа. Тогда же прозвучало: «Это разовый добровольный взнос в качестве поддержки соотечественников» и что позже будет создан Фонд поддержки русского кладбища.

И вот спустя полтора года мы ходим по кладбищу. Я не знаю, в каком состоянии было кладбище 2—3 года назад. Если сравнивать, сегодня оно выглядит не многим лучше, к примеру, Митинского, но, как мне кажется, несколько хуже Введенского. Однако, если сравнить с двумя французскими кладбищами, какие я видел в Плодране и в районе Дефанса, то лучше не сравнивать, потому что результат будет не в пользу Сен-Женевьев-де-Буа. Чтобы снять сомнения, можно зайти в Интернет и «побывать» на знаменитом Пер-Лашез, где похоронены крупнейшие французские деятели культуры и науки Лафонтен, Мольер, А. Доде, А. де Мюссе. О. де Бальзак, Г. Аполлинер, П.Ж. Беранже, Ф. Шопен, Дж. Россини, Э. Делакруа, Д. Энгр, Д.Ф. Араго, А. Дункан, С. Бернар, Э. Пиаф а также маршалы М. Ней, А. Массена. Там, фотографии покажут, при входе висит схема с указанием мест захоронений, какой, как вы понимаете, не сыскать днём с огнём в Сен-Женевьев-де-Буа. Легко сопоставить, как относятся к своим славным соотечественникам французы, и как на этом фоне выглядим в их глазах мы со своим отношением.

Мне где-то встретилась цифра, будто русское кладбище под Парижем ежегодно посещают около 30 тысяч туристов. Кто и как считал тех туристов, одному Богу известно. В часы, когда мы были там, человек 10 нам встретились. Создан ли уже Фонд поддержки русского кладбища, или, как всегда, обещанного годы и годы ждать надобно, информация не попадалась. Был ли какой ремонт кладбища, мне тоже не ведомо. Одно очевидно — до 2011 года осталось всего ничего, следовательно, скоро история пойдёт по 2-му кругу. А правительственный взнос, напомню, разовый.

Говорят, русский некрополь под Парижем насчитывает около 10 тысяч могил. Только, если по-честному, никому уж точно не подсчитать, сколько русских обрело покой в Сен-Женевьев-де-Буа, как иной раз пишут, под сенью нешумных и таких непривычных для французских пейзажей берёз. Берёзки там, действительно, есть. Правда, сосен значительно больше. И шишки с них разбросаны по всему кладбищу. Одну такую, с могилы графа Соллогуба, я привёз с собой в Москву.

Мы, ныне живущие, вроде бы и не повинны в их исковерканных судьбах. Но, уверен, мы в ответе за то, чтобы такого в нашей истории больше не было. Ведь даже про лежащих здесь корниловцев при всём желании не скажешь, что они какие-то не такие, как мы. Но мало того, что тысячи наших соотечественников оказались отторгнуты от родной земли при жизни, мы и после того, как они завершили свой земной путь, в сущности, не желаем считать их своими. Не хотим счесть трагедию, происшедшую с нашими прадедами, своей. Не хотим признать, что мы в ответе за наши кресты и наши могилки с нашими надгробными надписями на небогатых памятниках, приютившиеся под Парижем. И оттого мне было там вдвойне-втройне стыдно.

Могилу Анастасии Борисовны Дуровой мы в тот день не сыскали. Мари-Анриетт устала, мучить женщину в её возрасте мы не сочли возможным, тем более, что ей ещё сидеть за рулём на обратном пути, положили цветы при входе на кладбище (на ступени храма) — как бы всем здесь упокоенным — и пошли к машине.

Если бы я был… Не знаю, кем надо быть в нашей стране, чтобы делом замолить грех, который лежит на всех нас. Помнится, совсем недавно руководство туристической организации Tourism Queensland австралийского штата Квинсленд (всего-то!) растрезвонило на весь мир об открытии вакансии на должность смотрителя острова Гамильтон. Сообщалось, что полугодовая заработная плата смотрителя составит 150 тысяч австралийских долларов (около 106 тысяч долларов США). Среди требований к соискателям назывались: хорошее знание английского языка, умение плавать, «желание пробовать что-то новое» и «любовь к приключениям». Обязанности смотрителя — кормить черепах, обитающих на территории острова, присматривать за китами и забирать почту, вести блог в Интернете, снимать видео- и фотоматериалы и предоставлять по электронной почте отчёты о своей работе в офис, расположенный в Квинсленде. По данным работодателей, выполнение этих обязанностей должно занимать не более 12 часов в месяц. Соискателя, получившего должность смотрителя, ждал дом со всеми удобствами и видом на лагуну. Все расходы, связанные с пребыванием работника на острове, оплачивались турфирмой.

Неужели современной России, провозгласившей себя правонаследницей СССР, а значит, и его бед и прегрешений, не по силам объявить об открытии вакансии на должность смотрителя русского кладбища Сен-Женевьев-де-Буа. Среди требований к соискателям назвать хорошее знание французского языка, умение класть плитку, желание следить за могилами и любовь к памяти предков. Обязанности смотрителя — восстанавливать памятники, установленные на территории кладбища, благоустраивать эту территорию, составить полную опись захоронений и ввести её в память компьютера, начертить план-схему с указанием мест захоронений, готовить информационные материалы, связанные с функционированием мемориала, вести блог в Интернете, снимать видео- и фотоматериалы и предоставлять по электронной почте отчёты о своей работе в российское министерство культуры. Ответственность за необходимые расходы соискателя, получившего должность смотрителя, связанные с его пребыванием во Франции и затраты по обслуживанию кладбища, должно принять на себя государство, даже если финансирование будет осуществлять спонсор.

…Через 3 дня после посещения Сен-Женевьев-де-Буа мы отправились в Буживаль — небольшой городок под Парижем, на берегу дивной Сены, в окрестности Версаля. День спланировали так: сначала дом-музей, где прошли последние годы жизни И.С. Тургенева, потом находящийся поблизости дворец Мальмезон.

Небольшой дворец Мальмезон, который находится на расстоянии 19 километров от Парижа — тихое семейное гнёздышко императрицы Жозефины, — превращённый в музей Наполеона, безусловно, интересен как любой царский дворец. Жозефину называли счастливой звездой Наполеона, и действительно она была его музой, как можно прочитать в наших путеводителях, которая воодушевляла молодого императора на подвиги. Вот только подвиги его по сей день далеко не всеми россиянами приветствуются. Однако турфирмы, похоже, этому придают мало внимания и продолжают восхвалять деяния «героя» 1812 года.

Сравнивать же дворец-музей Наполеона и дом-музей Тургенева, «шале», как говорил Иван Сергеевич, смешно и неуместно. Тем более, что один имеет отношение к кумиру французов, и потому к нему не зарастает народная тропа. А другой, хоть и расположен в 15—20 минутах ходьбы от резиденции императрицы Жозефины, 1-й жены Наполеона I, по мнению бывшего министра культуры России М. Швыдкого, «стоит далеко от туристических маршрутов, и экспозиция слабая».

Поэтому я, как и в случае с Сен-Женевьев-де-Буа, опять не о чудесной сосновой рощице и 2-этажном особняке, где прошли последние годы жизни Тургенева, не о фотографиях и коллекции произведений великого русского писателя, не про его кабинет, зал приёма гостей с фортепиано, привезённым Иваном Сергеевичем из Германии, и комнате, где он скончался. Не о том, что именно здесь классиком русской литературы были написаны «Новь», «Стихотворения в прозе», «Песнь торжествующей любви» и тут встречался он с Мопассаном, Флобером, Эмилем Золя, Сезанном, Мане, здесь устраивал русские чаепития.

Я опять про то, как и в каких условиях умудряется выживать дом-музей И.С. Тургенева. Весь прошлый год в российской прессе звучали тревожные голоса. «Поместье Ивана Тургенева в пригороде Парижа Буживаль будет продано. Если французское общество поклонников творчества знаменитого русского писателя не найдёт необходимую сумму денег, редкая коллекция дома-музея может пойти с молотка»,— сообщала телекомпания НТВ.

Причина? Подошёл к концу 50-летний срок аренды. И музей Тургенева, существующий под руководством Александра Звигальского — потомка белоэмигрантов и руководителя Ассоциации под названием «Друзья Тургенева» — оказался в сложной ситуации. На продление аренды денег нет, потому что музей посещают 5—6 тысяч человек в год, и всё уходит на коммунальные и реставрационные нужды.

Что происходит? Банальная история, очень, я бы сказал, даже похожая на те, что случаются и в России. Сегодня Буживаль — это нечто вроде подмосковной Жуковки или Рублёвки. Прекрасное место для загородного строительства рядом со столицей, а тут «бесхозные» 8 гектаров земли. Поэтому 20 лет длился спор 2 хозяйствующих субъектов. По мнению мэрии Сель-Сенклу, некогда выкупившей эту землю, имеющихся у «Друзей Тургенева» денег недостаточно на содержание дома Виардо, шале Тургенева и всего поместья с роскошным лесом. Мэрия совместно с министерством культуры Франции провели своеобразный тендер на всю территорию. Пожалуйста, участвуйте, сказали они Ассоциации, а если у вас нет денег, то уже сами договаривайтесь с будущим владельцем о том, что ему делать с музеем.

Сегодня над музеем висит дамоклов меч. Комитет «Друзей Тургенева» пытается сохранить музей. В России даже известны поимённо друзья Тургенева. Это писатель-академик Анри Труайя (родился в Москве, в 1917 году вместе с родителями покинул Россию, настоящее имя и фамилия — Лев Тарасов), актриса Марина Влади (в представлении вряд ли нуждается), знаменитый режиссер и актёр Робер Оссен, известный в России по фильмам про Анжелику, композитор и выдающийся шоумен Жан-Мишель Жарр и другие французские деятели науки и культуры. Но меценатов-россиян среди них не наблюдается. Как не наблюдается и обеспокоенных защитников музея среди любителей отечественной словесности в российском министерстве культуры. Не доходят руки? Скорее, головы.

— Есть опасение,— сказали мне в музее,— что поместье скоро будет использовано для развития гостиничного бизнеса, что ставит под угрозу сам факт существования дома-музея, последнего приюта писателя.

Я бы не стал говорить: «Ах, они такие-сякие французы!». Просто есть моменты, когда и среди них находятся люди, ничем не отличающиеся от нас, кто такие же, как мы. Посудите сами. Вполне резонные размышления: «Если вам это не надо, а нам от этого никакой пользы, то…» Можно, конечно, чтить Тургенева, можно говорить, что за рубежом музей — единственный в мире, что он такой грациозный, изящный как игрушка, украшен деревянной резьбой. Но музей, действительно, выглядит как заштатный провинциальный российский музей. Ну, не видел я ничего подобного во Франции.

Горько, грустно, но бедность музея не способствует его сохранению. И рассчитывать, что он долго в таком виде просуществует, только за счёт пожертвований и культурно-просветительской деятельности, не приходится. Виноваты ли будут в том французы, не уверен.