Письмо с другой планеты

             Как хорошо без театральных сцен...
                А.Вертинский  Без женщин


    "Мольба бессвязная, истерика мечтаний..." - всё шептала себе Лена любимые стихи.
Мысли не давали уснуть, метаясь по комнате, сталкиваясь под потолком, превращаясь в полоски света, которые скользили по стенам под шум проезжавщих по кривому переулку ночных неугомонных машин. Мысли Лены летали в прошлое, залетали в будущее, не задерживаясь в настоящем. Женщине казалось, что Илье Витману, автору стихов, которые она уже привыкла себе шептать на сон грядущий, обязательно доставили её письмо. Вполне вероятно, что именно сейчас, в эти минуты, он его перечитывает, всматриваясь в её круглый правильный почерк.
      Если бы он, её любимый поэт, получил это письмо пять лет назад, то он был бы польщён. Четыре года назад он, может быть, был бы разгневан, три - расстроен, два - не отреагировал бы вообще, а год назад - он бы и вовсе не стал читать её опус на трёх страницах. Конечно, это были фантазии Лены, но сейчас ей очень явственно казалось, что
Илья внимательно перечитывает каждое её слово. Ей пришла приятная мысль, что она - обычная учительница младших классов подмосковного Красногорска, прожила не зря свои сорок лет!
     Постоянные её упорные мысли и сильные чувства наконец-то достигли желаемого! Ему, широко известному, как сказал кто-то, в узких кругах, поэту,  должны были передать её письмо знакомые, полетевшие отдыхать в Калабрию и он не может сделать вид, что не получил эту депешу. Если, конечно, он жив...

     "Письмо с другой планеты..." - сказала себе учительница слова из стихотворения Ильи, как бы благословляя этим возможное, нет, обязательное прочтение отправленного её письма. Она достала из ящика письменного стола копию своего же письма и начала с наслаждением его перечитывать.  Она читала, но её же слова казались ей почему-то чужими, незнакомыми. Почему? Ведь она - такая же, как и пять лет назад, ещё молодая, мечтающая, одинокая, любящая его и готовая иметь детей, пусть поздно немного, но, всё  равно - готовая!
     "Я протягиваю своё рукопожатие через границы, берега, пространства, но не через время. Мы с вами - в одном измерении в материальном и духовном смысле. Вам, наверно, так же, как и мне, знакомо это неотвязное ощущение пустоты после физической близости, когда душа в желании взлететь, но совсем не от счастья, а от опустошённости, устремляется ввысь и зовёт за собой бренное тело в невесомость. В такие минуты так хочется протянуть руку и взять с книжной полки запылённый чей-то стихотворный сборник, открыть на любой  странице и ухватиться за строчку, как за ветку дерева, подержаться за неё, ощутить живительные токи, покачаться на этой ветке, постепенно вновь ощущая силу притяжения Слова и земли. Вот сегодня этой "веткой" стала строчка - "Вот срываются к солнцу несметные стаи". Становлюсь и птицей, и ветром, и, может быть, даже самим солнцем! Дышу легче и смелее! А вот и вторая "веточка", наверное, сосновая? "Я твой безраздельно!" Чей? - спрашиваю я. Когда женщина говорит: "Я - твоя!", не отдаёт ли она без оглядки своё драгоценное "Я" недостойному её мужчине. И другой мужчина, говоря те же слова - "я - твой",  не лишается ли на время своей духовной сути, польстившись на красоту и ласки, пойдя безоглядно на поводу у быстротечности наслаждения? Вечный вопрос... Какую мечту в телесном женском обличьи зовёте вы словами "Взойди ко мне на каменные плиты, вкуси уют гробниц!"? Может быть у этой мечты - имя "Смерть"? О ней из сказок мы слышали с детства. Играть с ней, а еще страшнее - обладать ею - значит уже никогда не заигрывать с жизнью. Грешные, мы порой зовем смерть, когда устали, и не просто устали, а смертельно устали отчаиваться. Зовём её, как мужчина зовёт женщину, которая испив любовь до дна, бывает иногда тождественна смерти, только разрушает и забирает не тело, а душу.
     И ваши кричащие разгневанные павлины, танцующие над расклёванными гранатами - это, я думаю, женщины... Дорогой мой поэт, милый Илья Семенович даже просто - Илья! Я счастлива, что никогда у нас с Вами не будет расклёванных кровоточащих гранатов. Это было с другими и раньше...
     Можно спокойно и радостно наслаждаться словами, образами, цветом, звуками ваших стихов. Это никогда не будет осквернено скучным бытом, злым хлопаньем дверей, гневными записками на обеденном столе, обидными словами, четко построенными изменами, всевозможной кухонной суетой и страстными неожиданными домашними выпадами вроде стакана особенно холодной воды в разгоряченное лицо собеседника или быстро и ловко опрокинутой на светлую рубашку или выходное платье чашечки свежесваренного кофе. И никаких цветовых бытовых контрастов! Свобода! Полная свобода весело и гармонично качаться с удовольствием на "ветках" ваших строк, не спрашивая у вас на то специального разрешения. Ведь сборники опубликованы для всех читателей! Восхитительная свобода взять в любое время суток книгу ваших стихов, вовсе ничем не тревожа вас и наслаждаться словом рано утром, спускаясь к морю, грустить вечером, наткнувшись на - "грядущей жатвы нет", утешать вас мысленно ночью, прочитав -" пуст замок сердца моего". Но посылая вам это моё письмо-рассуждение, письмо-откровение, письмо-эссе, упиваясь свободой вообще и свободой выбора адресата в частности, есть безусловно риск потревожить письмом самого адресата, который когда-то обречённо изрёк:

"Всё реже, реже факел зажигаю,
чтоб прочитать письмо с другой планеты,
мольбу бессвязную, истерику мечтаний,
Бесстыдную тоску, похмелье святотатств..."

     Прошу заранее прощения за то, что тревожу вас! Но когда мы пишем и потом издаем свои стихи, публикуем свои мысли, размышления и сомнения, то в самом слове
"публикация" есть очевидность того, что один из толпы, один из этой далёкой и безмолвной публики (от латинского - народ), проснётся, отзовётся, откликнется со своей "планеты" и подаст голосовой, пусть запоздалый и уже совсем не ожидаемый сигнал-отклик или окрик. Это может произойти в тот момент, когда автор уже привык к одиночеству и безмолвию, когда им уже потрачены всех силы на то, чтобы "окуклиться". Автор обязан принять того, кто бьётся пойманной птицей в сетях наших прошлых стихов, так как для пойманного - это его настоящее, свежее, только что, может быть, прочитанное и обретённое, острое, стихийное и долгожданное. Автор обязан принять мятущегося, переполненного стихотворной живительной энергией поэта, пусть даже то, что читатель прочитал, написано давно и автор давно считает это прошлым, пусть ярким и талантливым, но всё же - прошлым. Автор обязан выслушать рвущегося, ибо эта пойманная птица - почти что дитя, вскормленное духовной поэтической энергией самого автора-поэта.
     Итак, я осмелилась, дерзнула потревожить вас! Не бойтесь, я - "беспола"! Поэтому обезопасив себя и вас, пишу вам радостно и свободно. Это - не любовь, не почитание  творчества, это - больше, чем страсть, это - счастье, которое нельзя потрогать, это - ликование, которое невозможно выпить, откусить, обнять, объять и отнять! Это счастье от сознания того, что достижение мыслящей живой души можно уместить в нескольких стихотворных строчках! Взрослела я и менялось моё отношение к стихам. Я доросла, вернее сказать, дожила до осмысления всего, что написано вами. Ваши стихи и мысли в них и чувства - это послания на мою "планету"..."

     Перечитав чуть ли не всё письмо, Елена сделала глоток воды. Пересохло в горле... Кого она любит, перечитывая все эти последние пять лет копию теперь уже отправленного письма? Его? Себя? Образы героев его стихов? Его прошлые переживания? Саму любовь? Кого или что?
     Женщина периодически прерчитывала своё письмо, зная его почти наизусть. Она сделала ещё глоток воды. Поймала себя на мысли, что сильно начинает болеть горло:" Этого только не хватало! Но ничего, сегодня - пятница, на занятия к ученикам в школу теперь только в понедельник. Надо полечиться и на корню убрать эту неприятную боль, включив, как говорила всегда её бабушка, "тяжёлую артиллерию", тем более, что гостей она не ждёт и в гости не собирается. Лечиться, так лечиться!"
     Лена очистила пять зубчиков чеснока и медленно, пересилив жжение, тщательно разжевала их. Нет - микробам! Потом - горячий чай с лимоном и спать!
 
     Она опять подумала о своём дорогом и неповторимом адресате. Семнадцать лет назад он преподавал итальянский на курсах, где училась она. Просто по-Пушкину всё тогда произошло: "Он чуть вошёл, я вмиг узнала, вся обомлела, запылала и молвила - вот он!" Как-то на Новый год он всем подарил свой сборник стихов. Сразу под обложкой был его фотопортрет, на который читатель мог всегда смотреть. Надо сказать, что Лена никогда, даже в самой яркой молодости, не была красавицей. И внимания его она совершенно не привлекала, к тому же Илья Семенович был удачно женат. Все же, он ценил свою ученицу за её способности и добрый характер.
     Через три года, он уехал. Один общий знакомый на встрече друзей, рассказывал, что их преподаватель стал теперь ещё и художником! Разъезжает по Европе на стареньком мерседесе, пишет пастелью пейзажи. Но, может сейчас-то его и в живых нет? Он ведь был старше Лены лет на двадцать пять. Она встала со стула, взяла в руки портрет поэта-преподавателя, скопированный из книги и увеличенный ею вдвое. Какой мудрый проницательный взляд! Какие красивые брови классической формы! Прекрасная линия носа! Милый, но мужественный овал лица! Он здесь - её ровесник...
     Она посмотрела на себя в зеркало. Какая-то тусклая, не расцветшая... Волосы теперь надо собирать в пучок - редкие. Ещё год, два и молодой состав новых учителей, да и сами ученики назовут её "старой девой". Надо будет как-то оживить гардероб и сделать татуаж её выцветшим бровям.

     Вдруг в её одинокой неубранной неделями квартире раздался резкий звонок в дверь.
"Что такое? Кто это? Я никого не жду!' - застучало в голове. Лена подошла к входной двери и осторожно посмотрела в глазок. Какой-то непонятный тип в разболтанной куртке с отвисшими карманами, пузатый, с чемоданом на колёсиках, лысый, с круглым крупным носом и выпученными глазами из под очков.
- Где-то я такой экземпляр уже встречала? А, я рассматривала под лупой в детстве жуков! - подумалось Лене.
- Кто? - спросила она брезгливо-металичским голосом.
- Это - Илья Семёнович. Извините, а Елена тут живёт? У меня на её письме этот адрес.

     Её будто кипятком обдало или будто она провалилась в прорубь. Сработало письмо? С какими намерениями он приехал? Неузнаваемый и старый... Вот это да! Нет, она ни за что не откроет дверь, тем более после такого количества чеснока - какая поэтическая встреча?
- Она месяц назад отсюда уехала, адреса не оставила - выкрикнула Лена, состарив свой и без того осипший лет на десять голос.
- Спасибо, извините, буду её искать через общих знакомых.
    
     Казалось, что шум спускающегося лифта звучал в унисон с гулким голосом растроенного мужчины, который что-то непонятное бубнил себе под нос. Это непонятное было понятно в данный момент только ему и ей: "Все реже факел зажигаю, чтоб прочитать письмо с другой планеты, мольбу бессвязную, истерику мечтаний..."

- Оказалось, что моя планета необитаемая! - с горечью подумала Лена, - видно и правда не суждены никакие бытовые контрасты... Ах, чеснок, чеснок... Ах, время, время...




В данном рассказе использованы цитаты из произведений поэта Наума Ваймана