Неисповедимы пути Господни

Есть у меня один знакомый – Джек. По специальности, в бывшем – большой чиновник в «Америкэн Сити Бэнк», сподвижник реформ легендарного нью-йоркского мэра Эда Коча. Натурально, ей-богу. В первый же день переросшего в теплое знакомства, мне с гордостью была показана книга Эда Коча, которая начиналась именно со слов благодарности Джеку, уроженцу ЮАР и большому, искреннему сионистскому и еврейскому активисту, с семнадцати до пятидесяти прожившему в Нью-Йорке, а после – поселившемуся в Иерусалиме, потому что «любить-то Израиль все горазды, а ты попробуй поживи  тут!» Это стало девизом Джека и его семьи с середины 80-х годов, и решило всю их дальнейшую судьбу. Язык ни он, ни его очаровательная жена Даян, за почти тридцать лет тем не менее как следует не выучили, отчего мое, за скромные десять освоенное знание иврита словно родного, расположило ко мне в первую очередь. А окончательно сблизила нас музыка. Так и не нашедшая за жизнь реализации творческая натура Джека, в шестьдесят стала не законченным романом, до и после была бурной инициативой по организации жизни консервативной общины и синагоги в Иерусалиме, в семьдесят пять же, в кои мне довелось узнать его – была истовой любовью к классической музыке, тем большей, что длилась она всю его жизнь и к указанному возрасту осталась в основном единственной сферой самовыражения. Кроме дел общины, как понятно. И час вещания израильского радио "Голос музыки" в четверг, с 13 по 14, когда происходила общенациональная викторина «классики», был для Джека свят не менее, нежели суббота, он замирал в эти мгновения возле репродуктора, а все знавшие его близко и далеко были хорошо осведомлены, что беспокойство, звонки или стук в дверь его кабинета в означенное время опасны для жизни. Единственным, кому было даровано право находиться в эти мгновения рядом, был я. Один раз, уже много лет спустя, когда угаданный мною с первых звуков, любимый скрипичный концерт Дворжака, почему-то долгое время оставил в колебаниях истинных аксакалов из Хайфы и Тель-Авива и превратился в мою победу, тут же раздался звонок от Джека, в котором восторженные вопли на запинающемся иврите с жутким англосаксонским акцентом «приветствую победителя викторины!» заставляли звенеть динамик телефона. Был мой Джек зажиточен, благополучен и в меру религиозен, искренне и безмерно уважаем надлежащими кругами и по прежнему, после полувека совместной жизни, влюблен в жену, а после – в музыку, полон опыта и историй по своему интересно и достойно прожитой жизни, дети его, старше меня, были устроены в Канаде и на палестинских территориях (врачебная карьера, надежная и дарящая достаток, и во втором поколении победила любовь к музыке и художественное начало), и «русский», гораздо лучше его знавший классику, оказался удивлением, находкой и как раз тем, чего ему не доставало для ощущения повседневной и привычной гармонии жизни. Так мы с тех пор и стали общаться: сначала каждый месяц и даже по нескольку раз, а после – раз эдак в полгода, встречаться в богемных местах Иерусалима, слушать концерты и потом, в зависимости от обстоятельств, очень долго или же просто немало времени, сшибаться либо сливаться в обсуждении, попутно обмениваясь новостями за прошедший период. А я был и рад. Передо мной была классическая американская семья, милая и с чувством юмора, с не слишком навязчивым налетом еврейства и религиозности (правда, роман тринадцатого внука во Флориде с чернокожей девушкой, был конечно же предметом долгих сокрушений и опасений), и мне было искренне интересно. И приятно.
Итак, по профессии мой Джек был крупным экономистом, в трепетной душевной любви – знатоком классики, а по основному жизненному хобби, которое, как я понял, разверзлось в его душе быть может одновременно с любовью к музыке и сопровождало всю жизнь – активистом консервативной еврейской общины, очень в Америке популярной, главное же и по этой причине – талантливым и ушлым пронырой, профессиональным и весьма умелым, удачливым выжимателем пожертвований. С головой и упоенным наслаждением всю жизнь в это бросавшимся – правда. Расколоть на «труму» какого-нибудь влиятельного воротилу, которых в изобилии посылали в судьбе карьера, связи, еврейская община и увлечение искусством, а желательно несколько – дело чести. Из множества слышанных мною от него историй выходила та очевидность, что садившийся с ним за стол ужинать, никогда не мог знать в точности, сколько это будет в конце концов стоить и чем обернется. Точно как у Ильфа с Петровым – ах, как он раскрутил нью-йоркских толстосумов для Шимона Переса, приезжавшего в США в 82-ом! А как он в начале 90-х раскрутил для целей сионизма мексиканских нефтяных олигархов! А как он собирал деньги для Менахема Бегина в 77-ом, о-о-о-о! А для «Кур Таасия» (израильский аналог «Росатома»), для «Сохнута» и консервативной синагоги наконец – были бы только деньги, а уж далее! Да хоть на мелочь – дело принципа, проверка, что он еще в форме и остался порох в пороховницах. Иногда – вплоть до анекдота. И множественные истории о подвигах Джека на ниве сбора благотворительности, больших и малых, о смекалке и прочем, рассказывались помногу раз, при любом поводе и с неизменной гордостью. Однажды, с упоением предается в очередной раз воспоминаниям Джек, в Иерусалиме был проездом гендиректор «Рибок», и он конечно же затащил оного к себе на субботний ужин. А перед ужином сказал младшей внучке – пойди надень самые старые, страшные и потертые кроссовки, ничего не спрашивай. Натурально, высокий гость приходит, после разговоров, зажигания свечей и благословений все садятся за стол, взгляд скользит по ногам ребенка... «Почему ребенок ходит в этом ужасе?!» Скорбный взгляд Джека тупится долу – «У девоньки больные ножки, плоскостопие! Никакая фирма не подходит... Вот, один раз, несколько лет назад, мы нашли удачную модель «Рибок», но сколько с тех пор не искали – нет нигде... Вот, с тех пор в этих и ходит. Ужин идет своим чередом, взгляд сердобольного бедняги, гендиректора мирового брэнда, всё возвращается к несчастному созданию двенадцати лет и поношенным кроссовкам у него на ногах. А после вечера Джек довольно мигает жене – посмотрим, чья взяла! Натурально, не утекло и трех недель, как по почте приходит заказная бандероль, а с ней сопроводительное письмо: «Диар Джек! Это новейшая экспериментальная модель, ее еще даже нет в широкой продаже. Пусть внучка носит и радуется!» «А модель» – с гордостью, привычным задором в глазах и характерно, поучительно поднятым в вверх пальцем, произносит Джек – «стоила что-то чуть ли не четыреста долларов!» Очень многие большие люди прошли через еврейский благотворительный активизм Джека, чему способствовал простой факт, что еврейский мир в общем-то, невзирая на океаны и тысячи миль, достаточно мал, главное верить в себя, не робеть и помнить, что ты еврей. А все евреи братья, как известно. Еще в бытность студентом Итона Джек, пусть не без недовольных препирательств жертвы, но с его искренним еврейским энтузиазмом и желанием молодой души разобраться в вере в Бога и Завет на горе Синай, затащил к себе на ужин... да-да, я не шучу – Мартина Бубера, который тогда давал в Итоне короткий курс лекций и вынужден был купиться на приличия и обещание кошерного субботнего стола. Таким образом, двадцати однолетний уроженец Кейптауна, Джек делил изысканную и редкую милость, которой незадолго перед этим удостоились Николай Бердяев и Карл Ясперс. Правда, не всегда бывало так удачно, о чем еще пойдет речь. Ричард Такер, легендарный тенор «Метрополитен», жил с Джеком в Нью-Джерси дом в дом, но как с задором и признавая неприятный факт подчеркнул Джек, один раз получив от него приглашение на субботний ужин, вежливо отказался, а после, то ли прослышав, чем всё может кончиться, то ли просто не любя соплеменников (что же, бывает!), бросался от него при встрече как от чумы. В немалой степени поэтому, выйдя в пятьдесят на пенсию и приехав в Иерусалим, Джек поначалу не знал покоя и получал приглашения работать в госконцернах. Однако - желание покоя и заботы о консервативной общине победили, всё ограничилось лишь дерганием за старые ниточки и использованием его недюжинного опыта в сборе пожертвований, весьма успешно. Но! И у больших мастеров случаются неудачи. В этом всё и дело, ибо природа человеческая и еврейская неисправима, а финансовые средства любят счет и бережливость, как не верти над головой святыми целями. Особенно, если в служении этим целям за чужой счет быть истинным энтузиастом, то есть частенько забывать про меру. Среди знакомцев Джека по Нью-Йорку был в частности и небезызвестный Отто Преминджер, голливудский режиссер и большой сионист, автор фильмов «Экзодус» и «Кармен из Гарлема», или что-то такое, который, как часто любил с возмущением недоумевать Джек, на случайной встрече в Калифорнии, прелюдно нахамил ему и откровенно отшил, когда он радостно бросился к тому через торжественный зал. А когда я, услышав это в двадцать девятый раз и уже после достаточного времени знакомства, аккуратно спросил Джека – «А ты перед этим не предлагал ли ему случайно пожертвовать капиталец?», Джек посмотрел на меня очень недовольно и перевел разговор. Девяносто летний дядюшка Том из Техаса прилетел на юбилей в Иерусалим, и – дерни же черт, о проклятая природа и привычка! – не устоял Джек перед тем, чтобы во время посещения синагоги, проведя расплывшегося в довольном уважении дядю по отремонтированным помещениям и площадке новенького детского сада, не сказать прелюдно, видимо рассчитывая на силу заповедей и стыда перед собратьями: «Дорогой дядя! Мы как раз планируем достраивать библиотеку! Не хочешь ли ты, в честь твоего юбилея, принять в этом посильное участие?» Увы, дурна людская природа и упования и тонкий расчет были напрасны. По словам до глубины души оскорбленного и уязвленного Джека, наглец дядюшка, девяносто летний миллионер из Техаса, «которого так принимали!», просто моментально повернулся к нему спиной и начал разговор о совсем другом. А потом, еще пару лет, вплоть до самой смерти, говорил с ним вообще редко, коротко и с откровенной неохотой. «А ведь как его принимали!» – еще долго не унимался потрясенный жестокосердием и грубостью дядюшки Джек. Я верил ему, ибо приветственную речь обещавшему вскоре прибыть дядюшке, а так же застольный тост с цитатами из святых книг, Джек раз пятнадцать, каждый раз непременно спрашивая, не слышал ли я уже то, что он придумал, репетировал передо мной (мы тогда жили почти рядом и виделись довольно часто). Но что поделаешь!
Так вот, однажды, уже спустя несколько лет – бог есть и всё, всё видит! – поселилась недалеко от Джека, о счастье, и стала посещать консервативную синагогу молодая еврейская пара из Нью-Йорка, как однажды сам Джек и его семья, прельщенная сионизмом и служением святой цели собрания всего народа в Сионе. И стало известно моему Джеку, что американские родители невесты изрядно богаты, даже весьма... Не было праздника, на который молодая чета не получила бы особый знак внимания и место в первом ряду молельной залы. Не было святой субботы, в преддверии которой Джек заботливо не позвонил бы молодым репатриантам и не спросил, не надо ли им чего-нибудь (в разумных пределах, конечно). И чем далее – тем всё более привязывалась пара к Джеку, его семье и общине, почетным председателем которой он был. И облик взлелеянной в мечтах библиотеки, ждавшей лишь финансового вливания, уже был почти осязаем. Вода камень точит! Главное – ясность цели и упорство. И просочился даже в Америку слух о праведном человеке, который так заботится, чтобы молодая еврейская семья не чувствовала себя одиноко, ощутила себя на новом месте словно дома, это ведь тяжелее и важнее всего, кто не знает! И приехали родители невесты, то есть молодой жены, в первый раз посетить Израиль и Иерусалим. И поселились конечно же у Джека! О, сам Господь в этот раз словно благословлял его трепетные мечты и упорные начинания! Ласка, забота, море внимания... столько труда! И главное – в отличие от многих иных случаев, всё это вполне могло и даже должно было увенчаться долгожданным успехом. Вот оно счастье! Заветный чек уже лежит на столе, и возле него даже приготовлена ручка! Но вот беда – дело случилось в разгар осенних праздников, под самый Йом-Кипур. А родители молодой жены, надо сказать, оказались людьми, традиции не соблюдающими и в отношении местных нравов, натурально – наивными и как следует не осведомленными. И вот, в светлое и жаркое утро Йом-Кипура, когда вся страна и в частности – иудейские горы, погружены в мертвенно-благочестивую тишину, а праведные евреи блюдут пост, дернул же их черт в отличном настроении сесть в машину и решить так сказать «покрутиться», посмотреть достославные окрестности... Ну, понятное дело – уже метров через двести, возле синагоги, их машину перевернули, а их самих освистали и осыпали традиционными проклятиями. Натурально, ей-богу. И только лишь вышел, то есть закончился с наступлением темноты праздник, оскорбленные и ничего не понимающие, недоумевающие родители невесты собрали вещи, тепло попрощались с Джеком и его семьей и навсегда, в сопровождении дочери и зятя, ближайшим рейсом улетели в Нью-Йорк, а заветный чек остался сохнуть на столе у моего Джека как напоминание о несбывшейся мечте пристроить библиотеку. И скорбные стенания о злых кознях случая и судьбы еще долго не покидали его, а первые их волны обрушились на меня, как раз после события встретившего его на концерте в «Зале Конгрессов» – третий фортепианный концерт Бетховена и что-то еще под дирижированием Зубина Меты, уже и не упомню.
Но что поделать, как говорится – неисповедимы пути Господни!