Девять жизней советского мальчика

               
  Если б торговый центр можно было сравнить с океаном, то моя супруга стояла на вершине пищевой цепи. Она была бы там акулой. Стоит нам перешагнуть порог какого-нибудь ТЦ, и она в нем растворяется, оставляя меня и дочь ещё в холле. Александра уже осведомлена, в каких бутиках скидки и нужные размеры одежды для меня и дочери. Примерки нам не обязательны, нас замерили дома швейным сантиметром перед выходом. Примерки, это только для неё, как часть ритуала. Это чаша удовольствия, которую она испивает не спеша, смакуя каждый глоток. Мне достаются пять минут на посещение книжного магазина, чтоб пробежать глазами по новинкам от любимых писателей. Этого же времени хватает на покупку иллюстрированной книжки «Буратино», потому что началось нытьё. В хозяйственный отдел за гофрой для унитаза и обувным клеем я зайду в конце нашего путешествия, после детской площадки и магазина игрушек. Тогда мы опять соберёмся в холле перед продуктовым магазином, дочь отлепится от меня, прилепится к маме, а я пойду в хозтовары. Может даже, побалую себя покупкой какого-нибудь многофункционального молотка, судьбой которого будет валяться в кладовке чуть меньше вечности. Детская площадка. Горки, батуты, бассейн с шариками, смех, плач и кресла-мешки на которых в основном папаши втыкают в свои телефоны. Такого волшебного мешка мне не досталось, и я прогуливался из одного края площадки в другой босиком по жесткому ковролину, впитывая массаж стоп, включенный в стоимость развлечения моей дочки. Я разглядывал все эти аттракционы и то, как пресыщенно на них забавлялись дети. Василиса оценочно попробовала каждый, на что потратила десять минут и задумалась в каком порядке повторять цикл. Оплачен был час. Я на минуту вспомнил, как в десять лет с друзьями мы нашли на свалке люльку от мотоцикла «Урал». У неё не было колёс, но сохранилась крышка, которая при посадке поднимается, а потом опускается, закрывая тебя по грудь. Если б в тот момент была зима, вопросов, что с ней делать не возникло бы. Тащить на горку и кататься. Но люлька была найдена летом. Мы оставили её на этой свалке? Нет! Мы потащили её на горку? Да! Как мы на ней катались, если она была без колес? Это можно было придумать только в десятилетнем возрасте. Ты забирался в неё. Люльку ставили не параллельно спуску, а перпендикулярно. Твои друзья сталкивали её с горы ногами. Люлька летела, кувыркаясь то боком, то через себя, билась об кочки, а ты бился внутри об люльку. Горка казалась бесконечной. Когда же люлька замирала, и ты абсолютно контуженный из неё выползал, с горы уже летели твои дружки, чтоб тащить это счастье наверх и спорили, кто будет следующим пассажиром. Что ты испытал, никого не интересовало, они всё сами видели. А ты становился в конец вашей очереди на новый полёт.
  Я родился в 1979 году, и поэтому детство моё было советским. Я любил дедушку Ленина, был октябренком, а потом пионером. Комсомол уже не застал, да и не детство это было уже, а юношество. А там, как говорится, не до политики. Там, извините, девочки. Я рос в военном городке с мамой и папой. Папа был молодым офицером, а мама его молодой женой. Когда я появился на свет, им было по двадцать один год каждому. Мы жили на первом этаже пятиэтажной хрущевки. Родители дружили с соседями из квартиры слева, с такой же молодой семьей. Отцы уходили на дежурство по непонятному мне графику, а мамы работали в столовой военного госпиталя в разные смены. Когда работала соседка, моя мама сидела со мной и её сыном Алёшкой. Та приходила, и они менялись. Я помню себя с двух с половиной лет, хотя мне никто не верит. У меня есть фотография, сделанная в фотостудии и подписанная «Наш Андрейка. 2,5 годика». Дело в том, что я прекрасно помню поход на эту фотосессию. Помню, как я боялся, помню, как я обоссался от страха, и как меня завалили по пояс плюшевыми игрушками, чтоб не было видно мокрых шортиков. Но рассказ мой не о том чего я помню или не помню, дорогой читатель. Я хочу привести тебе разницу между тем советским детством и этим современным.
  Несмотря на то, что на дворе стояла «эпоха Чикатило», гуляли мы во дворах своих домов с трех-четырех лет без родителей! Чужие взрослые подходили и угощали конфетами, так же как и могли отодрать за уши, за обтресённую  яблоню или сливу. А твои родители, узнав об этом, в одном случае строго спрашивали, поблагодарил ли я за конфету, и во втором случае, могли добавить ремнём за ворованные яблоки. Где-то в четыре года я увязался за семилетними пацанами на ближайшую стройку на промыслы. Спросите чего? Да кучи всего! За жвачкой «Чёрный негритёнок». Это кусок застывшего гудрона, который если разжевать, вполне сходил за жвачку. За мастикой, которую можно было кидать в стены и она прилипала. За каучуковыми утеплителями, куском которого можно было оглушительно хлопать по асфальту. За гильзами от строительных патронов, которые если приложить к нижней губе и дуть в них, пронзительно свистели. За облицовочными плитками, которые являлись тогда самой прочной детской валютой. Счастливчикам удавалось найти, упавшие с лесов(!) молоток или отвёртку. Апогеем фортуны однажды стала треснутая строительная каска. Такие промыслы жестко пресекались строителями, поэтому на стройку лазили в обеднее время, когда взрослые расходились по вагончикам и кибиткам. В силу возраста, а точнее его бессилия, я мог только с завистью смотреть, как старшие ребята проворно, опережая друг друга, выцарапывают из мусора свои находки. Но пара трофеев всё же досталась и мне. Традиционный «жевательный» гудрон и гильза-свистулька. В свои четыре я не совсем хорошо ориентировался во времени, поэтому не заметил, как пролетели три часа. Два из которых, потратили на мои поиски соседи, дядя Саша и тётя Лена. А теперь внимание, мой современный, толерантный, смыслящий в воспитании детей, читатель. Так как мой отец был на дежурстве, обязанность по порке меня взял дядя Саша. Странно, что тогда, вися на животе через коленку дяди Саши задницей вверх, в моей маленькой голове не было диссонанса от того, что меня порет не отец, а сосед. Было просто больно. Так же было бы больно и от отцовского ремня. Хотя, много позднее, я начал понимать, что могло быть и побольнее. И как Вы думаете, я перестал гулять без присмотра? Нет. Но мама приняла тяжелое решение. Она сшила мне вельветовую кепку малинового цвета. Это помогало проще идентифицировать меня в толпе малышей, выглядывая из окна.
  Вскоре родители развелись, и я жил в трехкомнатной квартире с мамой, бабушкой и дедушкой. Мама с дедом работали, я ходил в садик, но чаще закалывал и сидел дома с бабушкой. Бабушка была «сердечницей», она перенесла операцию на сердце в день моего рождения. Для неё это был знак свыше, а моей жизненной миссией должно было стать хирургом и вылечить бабушку. Я слабо себе это представлял. Моему воображению легко давалось другое. Комната мамы была моим штабом, а в комнате бабушки располагался штаб немцев, в который, вооружившись пистолетами и автоматами, я врывался и всех уничтожал. Вся квартира была игровой площадкой. Гладильная доска – это был аэродром. Если навставлять карандашей между матрасом и диваном, на котором я спал, получался огромный подземный гараж для военной техники. Я никому не надоедал, мне вполне хватало самого себя. Периодически я что-нибудь вытворял. Один раз я сунул две мамины вязальные спицы в розетку. Меня чуть не убило. Поэтому электричества я боюсь теперь и в свои сорок два. Загвоздка в том, что это произошло при маме. Она гладила и была повернута спиной к происшествию, но мой крик и вздыбленные волосы скрыть не вышло. И то, что не сделало со мной электричество, я думал, сделает мама. Оговорюсь. В моей семье всечь мне тонким ремнем от юбки по заднице (мамина фишка), обстебать тряпкой, веником или крапивой (комплимент от бабушки), дать по голове свернутым в трубку журналом (дед очень любил читать прессу) являлось частью педагогического процесса. Не скажу, что я был глуп и взывал к подобным приемам. Я был пытлив и всё делал однажды. Однажды, сидя в туалете, я взял дедовские спички и поджог бумагу. Шпингалет на двери раз от раза заедал, заел и в этот раз. В дыму я начал орать и ломиться. Дед выломал фомкой дверь, а потом с минуту выкручивал мне уши. Однажды дед пришел в дугу пьяный, с половиной зарплаты. Толи потерял, толи украли, пропить за раз столько не мог, точно. Мама отчитывала его в слезах (ей улыбнулись осенние сапоги), а бабушка трепала за волосы. В порыве солидарности я подкрался сзади с ножницами и вырезал из брючины здоровый кусок в районе ягодиц. Брюки были новые, поэтому потом трепали меня. Я боялся, что и дед приложится ко мне, когда проспится, но нет. Его провинность стоила дороже брюк.
  Где-то раз в месяц мама с подругами ездила в Москву за дефицитами, и я всегда её ждал. Бабушка даже перестала меня загонять спать, было бесполезно. Мы с ней сидели на кухне в темноте и смотрели в окно. Мама обязательно привозила семь бананов; два эскимо в термосе, правда, чтоб термос мог закрыться, палочки она обламывала; обязательно игрушку; а дальше кучу не интересной мне ерунды, типа колбасы, сыра, консервов каких-то, шмоток. В одной из таких поездок она задержалась, и бабушка таки заставила меня лечь в постель. Спал я в свои пять в длинной майке и без трусов. Бабушка говорила, чтоб пиписька отдыхала. Я, правда, не мог понять, от чего она могла уставать, но да ладно. Спать я конечно не спал. Лежал и пугал себя тем, что маму убили грабители, и я больше никогда её не увижу. Так накручивал себя, что даже плакал. Но защелкал замок, из коридора просочился свет, и я полетел. Бабушка в полголоса отчитывала маму за задержку, а та оправдывалась. Мне досталось такое! Что ни эскимо, ни бананы не промелькнули у меня в голове. Меня встретили огромной длинной коробкой, в которой лежал ручной пулемет на ножках защитного цвета. С этим пулемётом я выбежал в зал и разложил его на ковре. Знаете, такие две красные ковровые дорожки с вкраплениями пластилина, знаете же? Лег на них прижался к прикладу, нажал на курок. Пулемет на всю квартиру затарахтел динамиком и заморгал лампочками в стволе на манер пламени. А я лежу на этих дорожках своей голой отдыхающей пиписькой и мучаюсь тем, как этот проклятый ковер её маленькую царапает от каждого моего движения. Но пулемёт дороже пиписьки, поэтому я терпел.
  Дома хорошо, а на улице лучше. Улица, как много в этом звуке. Самое страшное наказание – не пустили гулять. Я, конечно, научился картинно страдать, чтоб амнистировали, хоть не всегда и прокатывало. Сидишь у окна, смотришь, как дружки резвятся под окном, и мучительно громко вздыхаешь. Чтоб страдание имело вес, приходилось пожертвовать даже мультиками, чтоб не отходить от окна. Еще можно бормотать себе под нос что-нибудь жалобное. Бабушка чаще сдавалась. Отпускала, но ненадолго, потому что наказан. Но это всё ерунда. Когда она выходила на балкон, чтоб загонять меня домой, можно было пятнадцати минутками выклянчить целый час. Главное к слову «бабулечка» добавлять «миленькая». А что мы делали на улице, Боже мой! Это же был Дисней Лэнд, только без аттракционов. Была помойка. Можно было залазить в контейнеры полностью и рыться там палкой. Периодически высовываясь, хвалиться находками соседу по контейнеру. Можно было найти пружинный матрас и скакать на нем полдня как на батуте. Мусорный бак можно было поджечь и кидать туда аэрозольные баллоны, шифер, перегоревшие лампочки, всё, что могло лопнуть, хлопнуть или взорваться. Самой крутой находкой был кинескоп от телевизора. Для того чтоб он бахнул или адски зашипел, достаточно было бросить кирпич в основание трубки. Уличная пиротехника - это целая энциклопедия. Из расколотых неваляшек мы делали дымовые шашки. Часто заворачивали в бумагу кусок дымовухи (это так называлось), поджигали, потом тушили пламя ногой, и она дымила густым едким белым дымом. А однажды не поленились и разломали такую неваляшку на мелкие кусочки. Забили их в банку из-под кофе и запалили. Она дымила целую минуту как заводская труба. Хочу заметить, что неваляшки хоть и продолжают производить, материал, из которого они делаются другой, простая пластмасса. Очень часто летом сантехники проводили сварочные работы прямо на месте аварии. Варили карбидом и, по советской традиции, остатки выбрасывали там же. В куче трухи можно было палкой наковырять целые кусочки. Мы брали бутылку, наливали на половину водой, вторую половину набивали травой, запихивали два кусочка карбида, закупоривали, трясли и разбегались, через минуту бутылку разносило на кусочки. Самым популярным и доступным ингредиентом уличной пиротехники были, конечно же, спички. Копейка за коробок! Можно было просто сунуть горящую спичку в коробок и смотреть за двух секундным пожаром. А можно было подойти творчески. Например, напихать серы в гайку между болтами, затянуть и швырять об асфальт, пока не грохнет. Например, забить дюбель в асфальт, потом в эту лунку класть серу вставлять обратно дюбель и кидать на него кирпич. Можно было взять две отвалившиеся кафельные плитки школьного туалета (подчеркиваю, отвалившиеся, отковыривать ничего не надо было, всё само отваливалось), положить между ними серу и топать по ним ногой. Щелкали не громко, как пистоны, ну а чем еще заняться на перемене в третьем классе зимой. Потом в хозтоварах появилась сельскохозяйственная селитра 5кг за 81 копейку. В ту пору на каждом балконе имелись следующие предметы: пластмассовый ящик для сбора пустых бутылок - одна штука; лыжи - три штуки (не пары!); палки лыжные - четыре штуки; одна гардина; три черенка от лопат; вывешенные на внешнюю сторону санки; и две огромные банки из под консервированной селедки, прибереженные под рассаду. Такая штука и нужна. В правильной пропорции селитра заливалась теплой водой в такой банке, а в растворе вымачивалась газетная бумага и сушилась на веревках для белья. Она не горела, но тлела с огромной скоростью, и потушить было нельзя. Мы заворачивали эту бумагу в фольгу, и получались маленькие ракетки. Забавы было море. Правда однажды такая ракетка залетела к кому-то на балкон, и случился пожар. И еще, в соседнем дворе, залетела парню под свитер, что закончилось нехилыми ожогами. А страсть к селитре как-то сама собой улетучилась. В парке стоял памятник самолету Миг, а конкретно старый самолет Миг. И колеса у него были литы из магния. Разного рода ценители памятников устраивали к этому Мигу паломничества с долотом или ножовкой, чтоб забрать себе кусочек его мощей. Дома надо было напилить его напильником, смешать стружку в правильной пропорции еще с одним ингредиентом, завернуть в плотную бумагу и хлопушки готовы. Одной такой хлопушкой в соседнем дворе парню оторвало пальцы. И одним из этих пальцев в придачу выбило глаз. Все то, конечно, сделали вывод, что малый просто рукожопый, поэтому так и вышло. Однажды я напихал эту смесь в маркер и позвал дружка на болото. Там был у нас полигон. Воткнули предмет в землю, а та по осени подмороженная была, подожгли, отбежали, сидим на корточках. Просрала, не просрала? Кааак она бахнет, нам аж воздухом в грудь ударило, и через секунду земля на головы посыпалась. И я вдруг представил, что эта хрень у меня в руках взрывается, как у того парня. Следом пришло осознание, больше в это не играть. Осознание вообще штука интересная. Оно когда приходит люди и пить, и курить бросают сразу, буквально жизнь в другую сторону поворачивают. Но часто это осознание нам приносят доктора в виде диагноза, и часто бывает уже поздно.
   Еще была забава делать из говна и палок стреляющие и плюющие инструменты. Начиная с брызгалок (это пластмассовая бутылка из-под шампуня, в крышку которой вставлен корпус от шариковой ручки, эдакая летняя забава поливаться) и заканчивая сложными воздушками и арбалетами. Если стырить у мамы одну бигудюшку, натянуть на неё медицинский напалечник и обматать изолентой, то получался примитивный самострел рябиновыми ягодами или вишневыми косточками. Вторым орудием для этих боеприпасов были металлические трубки подходящего диаметра. Воевали двор на двор. Когда дома с меня снимали футболку, ахали. Весь торс был в сине-фиолетовую крапинку. Иногда попадали в глаз, было адски больно. Но это не являлось причиной уйти с поля боя. Потом началась эпоха воздушек (самодельная пневматика). Если сейчас в каждом магазине игрушек их огромный ассортимент от пистолетов до ружей и автоматов, то в моем детстве такого ещё не было. Вот и выкручивались. За основу брался насос от велосипеда. Из него вытаскивали поршень. Резиновый наконечник поршня менялся на войлочный, соответствующего диаметра, потому что резиновый не скользил, а войлочный скользил. Еще и подсолнечным маслом промазывали, чтоб ещё больше скользил в трубе насоса и не сифонил. Туда, где прикручивался шланг для накачки, вставляли металлическую трубку, а в месте крепления обмазывали той самой строительной мастикой. Герметизация. Насос прикручивался к доске, она же была ложем и прикладом, оснащалась спусковым механизмом из бельевой прищепки. Роль пружины играл медицинский жгут, натянутый через основание доски и конец поршня. В качестве обоймы использовали шматок пластилина, от которого отщипывался кусочек, скатывался шарик, соответствовавший диаметру ствола. Его клали в рот и выдохом отправляли в ствол. Мишенями, как правило, были товарищи. Хвалились, у кого бьёт больнее, добровольно подставляя свою ляжку под воздушку товарища, а за тем стреляли в него. У-я-я! Вот самая хорошая оценка твоей работы. Бывало, что кусок пластилина застревал в стволе. Поэтому, ровно так же как ты его туда вдул, можно было и высосать. Главное держать язык перед зубами, чтоб этот катушек далеко в рот не залетел. А моему однокласснику такой шарик залетел в легкое. Он, разумеется, не рассказал об этом родителям. В легком началось воспаление, и парень угодил на операцию. После полугодового отсутствия. Все собирались вокруг него на перемене, разглядывали шрам вдоль ребер от подмышки и завороженно слушали историю, как ему пилили ребра, а он терпел. Если вдруг попадался валяющийся электрод для сварки, то из него можно было сделать дротик. Подходишь к фонарному столбу, обильно обхаркиваешь его и начинаешь точить, так чтоб кончик был в форме острой пирамиды. Находишь дохлого голубя, а лучше ворону (у ворон перья колоритнее выглядят). Такое всегда где-то валяется. Дергаешь с пяток хвостовых перьев, прикручиваешь их к тупому концу дедовской изолентой, а на одну четверть от острия лепишь шмат мастики. Утяжелитель. Как этот дротик не кидай, он всегда поворачивается острием и втыкается. Для домашних забав можно было сделать мини дротики. Четыре спички туго связываешь ниткой. Со стороны серы вставляешь бумажное оперение, а с другой стороны иголку ухом внутрь, остриём наружу. Втыкается во всё, в стены, в мебель, в кота. Если взять два школьных ластика, иголку, металлический наконечник стержня шариковой ручки, то можно сделать танк. На целый ластик приклеиваешь половинку второго. Это корпус и башня танка. Наконечник стержня берёшь пассатижами и на кухне над конфоркой обжигаешь от чернил. Выталкиваешь иголкой шарик. Плотно, при помощи пассатижей, вставляешь иголку в наконечник с внешней стороны туда, где был шарик. А другой конец иголки в башню танка. Танк готов. Начинаем стрелять. Забиваем серу в наконечник, затыкаем спичечным огарком, греем над спичкой, танк стреляет огарком не более чем на метр. Игрушка для перестрелок на уроках с парты на парту. Если настроение более мирное и меланхоличное, можно сделать «трактор». Берем пустую ниточную катушку, сантиметровый срез хозяйственной свечки, черную резинку от бигуди, две спички. Проковыриваем небольшой желобок на круглой плоскости катушки, проходящий через отверстие. Такой, чтоб в него вкладывалась половинка спички. На свечке делаем тоже самое. Протягиваем вдвое сложенную резинку через отверстие катушки и отверстие свечки. Фиксируем резинку со стороны свечки целой спичкой, а с другой половинкой. Берем в одну руку катушку, и указательным пальцем другой руки вращаем длинную спичку, таким образом, осуществляя завод механизма. Опускаем катушку на любую поверхность. Она, упершись длинной спичкой, начинает прокручиваться и ползти. Удивительно, что когда наблюдаешь за её движением, за тем как она пытается перелезть через складки покрывала на диване, она совсем не кажется тебе искусственной. В ней все-таки есть кусочек души, твоей души. Кусочек, которого никогда не почувствуешь в любой купленной игрушке. Можно было пойти в хозтовары и за несколько копеек купить пяток здоровенных гвоздей. Выложить эти гвозди на железнодорожные рельсы и наблюдать из укрытия, как гремящий многотонный пресс превращает их в пластинки. Почему пять гвоздей? Потому что хорошо получатся только один или два, остальные будут изуродованы. Дальше надо найти ровный сучок, обрезать его на ширину своей ладони и расщепить его ровно пополам. Прикрутить изолентой эти две половинки к металлической пластинке. Напильником придать форму ножика и заточить об оплёванный столб. Делалось это всё, разумеется, не в одиночку, а в компании закадычных дружков. Потом конкурс ножей, потом игра в ножички. Каждый своим. Дома мама и бабушка меня постоянно разоружали, поэтому я свои поделки прятал в подъезде. Но они из нычек периодически пропадали. Всегда хотел вычислить воришку. Им оказался противный малый с первого этажа. Я был старше его года на два. Кличка Сократ. Почему? Звали его Максим, фамилия Красов. Явно, что кличка с именем была не связана. Может потому что очкарик. Так вот этот засранец любил следить за моей компанией и стучал про всё своей бабке. А та стучала моей. Однажды я с другом Денисом сидел во дворе за доминошным столиком. Нас окликнул Сократ, разными детскими оскорблениями. Кричал он их, не отходя от подъездной железной двери с реечным замком. Мы бросились к нему. Он юркнул в подъезд и захлопнулся. Пока я своим ключом открыл, этот паразит был уже дома. Мы вернулись за столик, и спустя две минуты всё повторилось. Дразнится, захлопывается, мы не успеваем. Но прощать нельзя! Сели за столик думать. Мы с Сократом жили в первом подъезде шести подъездной пятиэтажки. В таких домах люки на крышу и входы в подвал, как правило, в первом и шестом подъездах. Подвалы часто закрывали на замок сантехники, но люки на крышу были открыты. Пока Сократ дразнился, я громко сказал Денису, что иду в булочную. Сам же направился к шестому подъезду. Поднялся на крышу, пробежал по ней до первого подъезда. Подошел к краю и помахал Денису рукой: «Будь готов!» Сократа нельзя было спугнуть с улицы, пока я не спущусь. План сработал. Представьте глаза этого гаденыша, увеличенные, чёрт знает какого размера линзами. Дальше правильный выбор наказания. Бить нельзя, вымогать что-то тогда, было не в чести (не как сейчас). Зря ловили что ли? Денис держал его за руки, а я сдавил ему рукой щеки, чтоб открылся рот и смачно ему туда харкнул. Пожаловаться на такое, было стыдно даже Сократу.
  Приключения и игры – это неотъемлемая часть советского детства. Для них подходят любая погода и любой сезон. Так как мое любимое время года – это весна, с неё и начну. В моем районе местной природной достопримечательностью был десятикилометровый ручей, впадавший в основную городскую речку. Кто-то говорил, что его название Малый Дунай, кто-то называл его Тухлым Дунаем, для нас это был Тухлик. В половодье он сольно разливался и заболачивал около квадратного километра. Четыре смельчака в резиновых сапогах, с лыжными палками уходят покорять эту топь. Острота приключения заключалась в том, чтобы не провалиться в какую-нибудь яму с черной тухлой илистой жижей по пояс. Кто-то обязательно проваливался. И ты смотришь на этого мокрого вонючего человека, которого, скорее всего, побьют дома, не с сожалением, а с завистью. Ты завидуешь не тому что он мокрый, и не тому что ему влетит, глупо этому завидовать. Каждый из нас не хотел, чтобы с ним произошло подобное, каждый смотрел под ноги, тыкал в каждую кочку своей палкой. Но с одним это все-таки случалось. И он герой, он добровольная жертва нашего приключения. Ведь если б каждый боялся этого, то наш поход бы и не случился. Ты завидуешь герою. Однажды этим званием был удостоен и я. На этом болоте мы нашли заводь, которую накрывала льдина метров десять в диаметре. Я первый полез на неё и в самом центре провалился по пояс. И застрял. А вода ледяная. Друзья начали долбить льдину палками, пробивая дорогу для меня. Высоты сапог не хватало, чтоб в них не залилась вода. Промокли все. Вдоль Тухлика на двух метровой высоте тянулась теплотрасса. Толстенные с метр в ширину трубы. Они были обернуты шлакватой, а поверх обложены жестяными листами. Но в местах, где трубы лежат на сваях и на них можно залезть, местные хозяйственные люди растащили обертку труб на свои нужды. Трубы были голые и горячие. Мы сидели на них, разложив носки и сапоги, периодически прижимая ноги то одной стороной штанины, то другой. Однажды я и Денис нашли на свалке двух, а то и трех спальный пружинный матрас. Недолго думая, мы приволокли его к Тухлику, спустили на воду и целый километр на нем сплавлялись, пока он не застрял на запруде с мусором. Возвращаясь, мы заглянули на свалку соседнего района, куда нас привез матрас. В процессе осмотра Денис нашел коробок с одной спичкой. Мы подожгли один бачок, чтоб повзрывать в нем несколько найденных баллонов от лака для волос «Прелесть». А когда нам надоело, поплелись домой. На следующий день в школе одноклассник Витька Прохин рассказывал, что кто-то поджег у них на районе помойку, а она так разгорелась, что даже пожарная машина приезжала тушить. Я решил остаться инкогнито, хотя язык чесался похвалиться. Разумеется, когда все таяло, пускали кораблики, сосали сосульки и ждали первого сухого асфальта. Игра в банки. Участников от пяти до десяти человек. Инвентарь: у каждого своя палка полтора метра длиной (лыжная, кусок гардины, от швабры или более-менее ровный сучок), две пустые консервные банки. Асфальт расчерчивался параллельными метровыми отрезками с расстоянием друг от друга полметра. Графы заполнялись военными званиями:  рядовой, ефрейтор, сержант, лейтенант, капитан, майор, подполковник, полковник, генерал и маршал. Далее шло поле водящего. В двух метрах от графы «маршал», был нарисован хоккейный пяточек, на который ставились две консервные банки одна на одну. Жребием выбирался водящий. Каждый игрок ставил на носок ботинка палку одним концом, а другой прижимал пальцем. Замахнувшись, закидывал палку. Чья палка пролетела меньший отрезок, тот становился водящим. Его задачей было стоять не далеко от пятачка и ставить банки после разбоя. Остальные начинали игру с графы «рядовой». Задача игрока кинуть палку наотмашь и разбить банки. Если удачно, то игрок переходил на графу «ефрейтор» и так далее. Если не удачно оставался на своей графе. После того, как все по очереди сделали по броску, нужно было забрать палки. Но водящий их охраняет. После того как игрок пересечет графу «маршал», водящий может дотронуться до него своей палкой, разбить банки, как можно сильнее и убежать на игровое поле. Водящим становится тот, кого осалили палкой. Теперь его задача ставить банки и охранять палки. Водящий может пытаться осаливать игроков, когда они выбегают за палками, но тогда ему самому приходится отлучаться от банок. Как правило, два игрока выбегают на поле водящего одновременно с двух сторон от него. И пока тот салит одного, второй хватает свою палку и разбивает банки, пока водящий собирает и ставит банки, остальные игроки забирают свои палки и убегают в игровую зону. Водящего развели ещё на один кон. Опытный водящий, не бросает без присмотра банки и не бегает за игроками. Он ждет, когда все поднимут палки и побегут к своим званиям. Если водящий разобьет свои банки в момент, когда игрок пересек игровую зону, но не успел добежать до своего звания, игрок становится водящим. Опытные игроки, пока не опытные готовятся убегать в игровую зону, нападают на банки водящего с разных сторон, пытаясь их разбить. Водящий закрывает банки ногами и своей палкой отбивает палки игроков. Если игрокам удается разбить банки, убегают все. Иногда, если банки разбиты плохо (разлетелись недалеко), водящий может успеть их поставить и разбить до того, как кто-то убежит. Этот кто-то становится водящим. Иногда, водящий в сражении за банки, может изловчиться, осалить нападающего по руке или ноге и разбить банки. Тогда они сразу меняются местами, битва продолжается. Нельзя поднимать палку выше пояса, нельзя тыкать палкой, разрешены только маховые движения, нельзя поднимать чужую палку. Штрафник становится водящим. Игрок, дошедший до подполковника, кидает палку не наотмашь, а плашмя, держа двумя руками над головой. Полковник кидает так же, но одной рукой. Генерал кидает как копье. Маршал кладет палку на асфальт по направлению к банкам и бьет ногой. Палка скользит по асфальту на манер торпеды. Если маршал разбивает банки, он должен успеть добежать до рядового. Водящий после разбоя быстро ставит банки и разбивает их сам. Если маршал не успевает добежать до первой графы, то он становится водящим. Если успевает, то становится «героем» и начинает игру заново. Проходит все звания ещё раз, становится «дважды героем» и так далее. Один раз я разбивал банки с маршала и должен был бежать на рядового. Для этого остальные игроки расходились, чтоб не мешаться. Но один почему-то не отошёл. Более того он стоял выставив вперед палку (это была гардина от штор с мой рост). Разбив банки, я развернулся и рванулся бежать. И уже через шаг налетел бровью на его палку. Пока я пытался подорожниками остановить кровь, этот паренёк убежал домой. И правильно сделал. Я точно знаю, что это были последствия не злого умысла, но навалял бы я ему знатно. В другой раз один паренёк кидал по банкам железной трубой с развальцованными краями. В момент замаха труба зацепилась за рукав его свитера и, так и не вылетев из руки, влепила по губам справа стоящему игроку. Итог: несколько швов на губе и шрам на всю жизнь.
   «Козел» - игра, в которой несколько человек по очереди долбят один мяч об стену (желательно без окон, у нас это была стена трансформаторной будки). Задача не только попасть по стене, но и «подосрать» следующему игроку. Либо ударить максимально сильно, чтоб мяч отскочил от стены, как можно дальше, чтоб следующий игрок не добил до стены. Либо ударить «под угол», чтоб мяч отскочил максимально в бок, чтоб попасть в стену было сложнее. Если игрок промахивался, он получал букву «К», за следующий промах «О», потом «З», «Ё» и «Л». Тот, кто первым собирал все пять букв становился «Козлом» и нёс наказание. Это был расстрел. Проигравший становился лицом к стене, а каждый игрок с расстояния пяти метров по одному разу бил мячом, стараясь попасть расстреливаемому по заднице. Альтернативным наказанием было «Яйцо». Игрок, у которого набралось за игру меньше всего букв, чиковал мяч на одной ноге. Получившееся число конвертировали в шаги, и отмеряли расстояние, которое проигравший должен был пройти, зажав мяч в промежности ног. Если мяч выпадал, попытка повторялась. «Бацилла» - игра для десяти человек и более. На ограниченной территории (как правило, это территория школы, обнесенная забором) жребием выбирается водящий. Его задача ловить остальных игроков. Пойманный автоматически присоединяется к водящему и помогает ловить остальных. Задача игрока остаться последним не пойманным. Водящий и непойманный в первой игре не участвуют в жеребьёвке на водящего в игре следующей. «Невод» - игра с похожими правилами за малым исключением. Она проводится на малой территории (например: двор пятиэтажки). Каждый, кого поймал водящий становится к нему в сцепку, и они, держась за руки, ловят следующих игроков. Хитростью в этой игре было ловить сначала самого быстрого игрока. Потому как, поймав какого-нибудь толстяка, бегать с ним за остальными, превращалось в муку. А второй быстрый по рейтингу двора игрок попросту игнорировался, так как последнего ловить не нужно.
  Когда сходит грязь и появляется трава, то ассортимент игр увеличивается. «Слон». Две команды по пять и более игроков по очереди выстраиваются в «слона». То есть, один игрок (как правило, самый хилый) становится первый и зажимает под мышкой голову второго, второй зажимает голову третьего и так далее. Последним ставится самый сильный, ему достается наибольшая нагрузка. Игроки второй команды по очереди с разбегу запрыгивают на «слона». Их задача распределиться по всему туловищу зверя и никому не упасть. Когда все запрыгнули, «слон» с пассажирами идет десять метров. Если кто-то из пассажиров падает или не запрыгивает, команды меняются местами. Если же «слон» развалился, погрузка начинается заново. Игра очень веселая еще и потому, что кто-нибудь обязательно рвал на заднице штаны. Особенно хрупкими для «слона» были школьные брюки. «Ножики». Чертится круг диаметром сорок сантиметров. И от трех до семи человек пытаются по очереди воткнуть в него ножик. Игрок, воткнувший ножик выбывает. Игроки с неудачными попытками продолжают втыкать, пока не останется один неудачник. Далее каждый игрок по очереди кладет на носок ботинка ножик и замахом ноги кидает вдаль. С того места где упал нож, проигравший везет на закорках исполнителя броска до круга. Подъезжая к кругу наездник, не слезая, пытается воткнуть ножик в круг. Если ему это удается, процедура с катанием повторяется. Но если при забросе ножа тот втыкается в землю, «конём» становится бросавший. Играли в «Конный бой». Делились на пары. Один залазил на другого, и пары сходились. Задачей наездника было скинуть наездника другой пары. «Конь» должен был стоять крепко и держать ноги своего наездника, чтоб того не скинули. В нужный момент, по сигналу наездника, когда тот крепко ухватил противника, например, за воротник, «конь» должен был резко тянуть в сторону. В случае успеха, наездник-противник либо падал с «коня», либо падал вместе с ним. Бились не только пара на пару, но и в разных комбинациях. Четыре пары, каждая сама за себя. Две пары на две пары. После каждого боя «конь» и наездник меняются местами, наездник становится «конём».
  Однажды перед трансформаторной будкой высыпали гору строительного песка, для какого-то проекта. Она лежала три дня до того, как приступили к работам. Три дня жильцы ведрами растаскивали этот песок по домам для непонятных мне нужд. А мы с задней стороны будки по кабелям заземления залазили на крышу и с трех метровой высоты сигали на эту кучу. Прыгуны стягивались со всех дворов, и на крыше перед прыжком толпилось всегда человек десять. В этой толкучке мой друг Денис оступился и упал с крыши. У будки было небольшое крыльцо с перилом, и Денис ударился об него челюстью. В этот момент я был на земле и всё это видел. Мне подумалось, что он на смерть разбился, потому что перило погнулось (металл 3 мм). Ан нет, даже челюсть не сломал. Плакал, конечно, но это, наверное, от радости, что не разбился. Еще в нескольких остановках трамвайного пути находилась база черных и цветных металлов. Мы называли её «Цветнуха». Посещали мы это Эльдорадо с целью поживиться, трубками для плевания, стреляния, взрывания. Там были заготовки ключей, ножей и каких-то еще предметов, которые в изделии я даже не мог представить. Цветнуха находилась за железнодорожным полотном с десятком путей. Поезда то загружались, то разгружались металлом. Иногда не представлялось, как обходить все эти составы. Поэтому мы лазили под колесами. Однажды я залез под вагон, и он дёрнулся. Не тронулся, только дёрнулся. Просто присоединили локомотив. Но штаны я себе чуть не обмочил. Еще был риск, что отдерут за уши, если поймают. Еще чуть подальше от Цветнухи, если идти по рельсам, был сталелитейный и плиточный заводы. Вечером можно было увидеть, как на сталелитейном сливают шлак. Это огненная лава, которую выливали с горы из вагонов-самосвалов в виде огромных чаш. Эта лава заполняла вечернее небо красным заревом на много километров. На плиточный завод мы ходили понятно зачем, за плитками. Там был здоровенный курган из земли, песка и бракованных плиток для облицовки зданий. Каких их там только не было. Прозрачные (мы их называли «Корольками»), продолговатые («Гробики»), квадратные («Битки»), зеленые («Крокодильчики») и всякие, всякие, не упомнить. Надо было привалиться к этой куче и рыть какой-нибудь короткой палкой.
  На недостроенном мосту свисали металлические тросы, которые незамедлительно были перегаданы под тарзанки. Стройка была заброшена лет десять до моего прихода туда и ещё лет двадцать после моего детства. Поэтому она являлась экстремальным развлечением, для десятка поколений пацанов. Однажды я летел на этой тарзанке, встав ногой в металлическую петлю. Я задумал спрыгнуть в пике её амплитуды, чтоб долететь до кучи строительного песка. При попытке мой ботинок не высвободился их петли в нужный момент, а позже. И я полетел не в песок, а на булыжники. Упал в самый центр завала. Получил миллион синяков и ссадин, но, к счастью, не одного перелома. Сейчас, взрослый, я осознаю, что мог разбиться и посерьезнее. Но тогда это было «как с гуся вода» Ни уроков, ни выводов. Детство, одним словом. На этой стройке пара ребят из нашей шайки играли там, меня не было. Была забава кидать в стену ссохшиеся куски строительного песка. От удара они взрывались облаком пыли. Моим было по десять лет, а неподалеку в песке рылись первоклашки. Они вырыли в холме застывшего песка пещеру и играли в ней, пока она не обвалилась. Один смог вылезти, начал звать на помощь. Взрослых по близости не было, прибежали откапывать мои друзья. Капали руками. Глыбы рухнувшего песка хоть и хрупкие, но тяжелые, приходилось разбивать ногой, чтоб растаскивать. Парень задохнулся в этом завале. А нам под страхом смертной порки было запрещено посещать эту стройку. Кстати, звали мы её «Юг». Лёхе купили компас за четыре рубля, настоящий! Предмет неисчерпаемой зависти. Так вот, оказалось, что заброшенный мост от нашего дома был по направлению на Юг. Это название добавляло секретности нашим походам туда.
 Собирательство. Моя семья, как и семьи моих друзей, были среднего достатка. И, несмотря на это, холодильники граждан всё равно были пусты. Это объяснялось дефицитом всего. Базовые продукты были, конечно, в достатке, но могут ли они быть интересны ребенку? «Загнали жрать» - понятие, звучавшее как проклятие. Я, с поникшей головой, садился за стол и протяжно ныл: «Щииии? Пюрэээээ?» На это я не редко слышал от родоков: «Жри, пока я тебе это на голову не вылила!» Но, на улице нами владел бесконечный голод. Стоило кому-нибудь с чем-нибудь съедобным выйти на улицу, на него набрасывались как пираньи. «Дай кусить, дай кусить!» Я выносил либо ломтик белого хлеба со сливочным маслом, политый клубничным вареньем, либо горбушку черного хлеба, с твердой стороны, натертой чесноком, а с мягкой, посоленной и политой подсолнечным маслом. Почему дома это не съесть, если знаешь, что тебя обожрут? Потому что! Яблоки не выносили, ими ни кого не удивишь. Во-первых, они были (у всех!) только в августе и сентябре, потому что была дача (у всех!). Во-вторых, яблонь и груш полным-полно росло и в черте города. Самые вкусные плоды зрели на охраняемых территориях. Рисковать ушами, и лезть за зелепушками было нерезонно, поэтому у них было время созреть. Потом, недозревшие яблоки, груши, сливы и вишня беспрепятственно обирались с деревьев во дворах и у дорог. Но, неизбежно приходило время охраняемых деревьев. Они росли на территориях котельной, детского сада, детского дома, клуба юных натуралистов и военной части. Еще были «частные заповедники». Как правило, это какой-нибудь сумасшедший дед или бабка выращивали под окном мини сад, видимо только с одной целью, чтоб охранять его от нас. Сидя на вишне в таком саду можно было быть облитым с балкона помоями, а то и горячей водой. На территории котельной вдоль забора росла восхитительная малина. По верху забор был обнесён двумя полосками колючей проволоки, но страшнее проволоки была бабка-сторож, похлеще какого-нибудь добермана. Мы научились лазать через проволоку так, чтоб даже одежду не зацепить (за одежду можно было получить дома). Но просчитать бабку было невозможно. Она была хитра и непредсказуема. Однажды, собирая малину, точнее не собирая, а поедая, мы увидели, как она скачет к нам через грядки с капустой. Я, Денис и Лёха ломанулись к лазу. Я и Лёха успели пролезть, но Денис застрял в проволоке и попался бабке в лапы. Она была настолько ужасна, что никто даже не представлял, что она сделает с пойманным ребенком. Сожрёт, наверное. Денис, трепыхаясь, как комарик в паучьих лапах, закричал: «Я отдам Вам эту ягодку». Видимо намекая, что съел только одну и в долг. К удивлению, бабка не стала, его есть, лишь обтрепала уши и вытолкала за забор, отцепив от штанины проволоку. Не так давно мы собирались семьями в ресторане, и чья-то жена заказала клубнику. Когда её принесли, Денис потянулся к тарелке, а Лёха заорал: «Я отдам Вам эту ягодку!» Не всем было понятно, ну да ладно. Однажды мы полезли в детский сад за яблоками. Там росла Мельба, яблочки налитые, с хрустом, не червивые. Да и такой опасности как на котельной не было. Был забор. Высоченный-превысоченный. Большинство заборов тестировалось так: пролезает голова, значит боком и туловище пролезет. Если, конечно, не толстяк. А через этот забор просочиться возможности не было. Только перелазить. Забор выглядел так, это были металлические прутья, заканчивающиеся пиками, и скреплённые кольцами у основания и наверху. Надо было залезть на верхние кольца, встать на них на корточках и, держась за пики, спрыгнуть. Мы набирали яблоки в заправленную в штаны футболку по два десятка каждый? Зачем столько? Непонятно. Перед забором через прутья выгружали их на другую сторону, перелазили и вновь собирали. На Лёху мать всегда напяливала одежду не по сезону в сторону утепления. И в этот раз на нем был свитер, связанный бабушкой «а ля на вырост». Я и Денис десантировались с забора и уже собирали яблоки. Раздался треск. Лёха стоял перед нами уже не в свитере, а в топике с длинными рукавами. На заборе висел очень широкий шарф из этого же свитера. Каштаны. Пока девочки собирали листья для икебаны, мы лазали за каштанами на несущие деревья. В принципе, можно было неделю подождать, и каштаны попадали бы сами. При чём, когда каштан падает, от удара об землю сердцевина сама выскакивает из колючей оболочки. Но какого черта? А нам тогда что делать? Поэтому лезли, срывали и бросали с силой об асфальт, освобождая орех от оболочки. Однажды на дерево полез Лёха. Каштаны (деревья) росли вдоль нашей пятиэтажки в палисаднике, окруженным низеньким чугунным заборчиком с треугольными выступами на тридцатисантиметровом расстоянии друг от друга. Нужно было встать на этот заборчик, найти ближайший сучек на дереве, зацепиться и лезть. Но на выбранном дереве ближайший сучек оказался не близок. Поэтому я раскорячился в полуприсядь, так чтоб на моё колено можно было встать, а две ладони подставил к стволу, как следующую ступень. Лёха полез по мне, а когда зацепился за ближайший сучок, крикнул мне: «Всё, отходи!» Я убрал из-под его ноги ладони и отошёл. Тут же сучек сломался и Лёха упал на забор поясницей, слава Богу, между этих треугольных зубьев и обмяк. Ни слова не говоря, Денис полетел к нему домой за родителями. Охая и ругая нас, прилетела мама. Лёха пришел в себя. Кряхтя и плача с нашей помощью слез с забора. Хромая и держась за маму, поковылял домой. А мы полезли на другое дерево. Это нам показалось опасным. Лёха не выходил три дня. На четвертый с радостью объявил, что у него гематома и показал синяк во всю спину. Когда нам было лет по восемь, Денис объявил мне, что у него в гараже полно мышей. Столько, что хоть руками лови. Это был июль и часов в десять дня мы туда пошли. Денис сказал, что гараж отца не далеко. Но, скажу вам по секрету, километрах в десяти от дома. По дороге мы обследовали пару помоек, покидали кирпичи в Тухлик, объели куст дикой смородины и крыжовника. К трем часам дня мы дошли до гаражей. Ключа у Дениса естественно не было. А кто ему его даст? И мышей соответственно. Пошли на гаражную помойку. Но там кроме отработанных масляных фильтров, тряпок и ещё каких-то запчастей ничего не нашли. С таким ассортиментом съедобного и мышам там делать было нечего. Потопали домой. В животе уже изрядно бурлило, и было подозрение, что дома не просто ждут, а уже ищут. Снова проходя мимо Тухлика, Денису пришла гениальная идея нарвать самых красивых камышей и подарить их мамам, чтобы те не огорчались на нас. Сказано – сделано. Оказалось, что к камышам по суше не пробраться. Было решено разуться и лезть вброд. Денис скинул сандали и пошёл. У меня были кеды на шнурках. Один шнурок развязался, а вот второй превратился в узел, потому что я потянул не за тот конец. Пока пытался развязать, разозлился, начал рвать и затянул еще туже. Плюнул на всё и в одной кеде полез в трясину. Вдобавок, оказалось, что камышины не так-то просто отделяются от всего растения, если у тебя нет ни ножа, ни ножниц. Приходилось надламывать и выкручивать. В итоге я в семь вечера с растрепанными в пух камышами, черной от ила кедой предстал во дворе перед плачущей мамой и разъярённой бабушкой. Они были в компании мамы и папы Дениса. Его мама тоже была с красными от слез глазами. И у папы глаза были красные, но только от злости. Под ругань, подзатыльники и анонс фантастической порки я поднялся по подъездной лестнице до квартиры. Как только дверь была открыта бабушкой, юркнул в туалет и закрылся. Сначала мне угрожали, потом громко плакали и проклинали моё рождение, потом умоляли, потом бабушка имитировала сердечный приступ, а потом пришел со второй смены дед, вскрыл дверь, и меня, разумеется, выпороли. Дениса тоже перед поркой довольно долго выковыривали из-под кровати его же хоккейной клюшкой. Однажды я нашёл три рубля! Трёшку! Трояк! Тройбас! Напомню, что тогда стаканчик пломбира стоил двадцать копеек, а сеанс в кино пятнадцать. Я почувствовал себя каким-то султаном запредельной щедрости. Денис, два Лёхи и Виталик (младший брат одного из Лёх) по гроб со мной не рассчитаются за тот пир духа, который я им устрою на эти богатства. Надо было только забежать домой, похвалиться родителям и пообедать. Бабушка покрутила зеленую бумажку в руках и убрала в свой кошелек, сказав, что купят мне на эти деньги красивую рубашку. Красивую?! Вы серьезно?! Да вы… вы… вы б и так мне её купили вашу рубашку сраную! Всё. Не состоялся пир духа.
   Строительство. Главным объектом стойки был шалаш из говна и палок. Эти два компонента стаскивались с ближайших строек или помоек в заданную точку. Без сметы и архитектурного чертежа начиналось строительство. Шалаши на ровном месте существовали не долго. Можно было весь день его строить, пару часов в нем посидеть, до того как загонят домой, а уже утром выйти на улицу и увидеть руины. То ли старшеклассники сломали, то ли дворники, неизвестно. Подольше мог стоять шалаш на дереве, потому что разрушителям было лень на него лезть. Поэтому играли в этом шалаше неделями или до первого дождя. Стены шалаша состояли в основном из картона от выброшенных коробок. Затяжной дождь размывал этот картон в сопли. Интерес к шалашу пропадал. Кстати, называли такое строение «Штабом». Самыми капитальными штабами были строения на базе дворовых беседок. Дворовая беседка – это каркасный шестиугольник с крышей высотой метра три и два метра в ширину. Эту беседку обивали досками по стойкам на высоту метра полтора, выкладывали досками на спинки боковых стенок суб-крышу, застилали её толью. В таком шалаше могли свободно сидеть семь человек. Под светом фонариков играли в карточного «Дурака». Но, так как, по мнению соседских бабок, мы там занимались чёрте чем, с их же инициативы приходили работники ЖЕКа и ломали штаб. Еще более наивными были снежные крепости. Их ломали пацаны из соседних дворов, плюс, они сами таяли при малейшей оттепели, и их не прекращая обоссывали собаки. Поэтому каждый угол крепости был желто-оранжевого цвета. Иногда, чтобы крепость не досталась ни соседям, ни собакам, ни природе, мы ломали её сами, перед тем как разойтись по домам. Надо было разбежаться и в прыжке ударить в стену двумя ногами. Или, тоже с разбегу, врезаться плечом, стена падала. Один раз я именно так и врезался. Мне, словно током, прострелило руку от локтя и до шеи. Это было тридцать первое декабря. Я с перекошенным лицом и плечом сел за новогодний стол, стараясь не выдавать своей проблемы. Хотя рука болела неимоверно. Разумеется, это не осталось незамеченным. Меня допросили, и я рассказал всё, как было. Дед сразу объявил, что это вывих и что это уже случалось с ним в армии. Подошёл, со знанием дела, пощупал руку: «Тут больно? А тут?» Мне везде было больно. Взялся одной рукой за моё запястье, другой за мою шею и ка-а-ак дёрнет. Я потерял сознание. Меня вернули нашатырем. Перед глазами была улыбающаяся рожа пьяного деда: «Ну как?» Да ни как, старая ты сволочь. Всю ночь я проворочался в какой-то болезненной дрёме. Ни так не лечь, ни сяк. Утром с бабушкой поехали в травм пункт. Врач долго рассматривал снимок. Потом объяснил, чего он не может понять: «У мальчика перелом ключицы со смещением, но в смещение попали ткани. Как будто произошел перелом, ткани отекли, а потом произошла повторная деформация, которая повлекла смещение». Бабушка в полголоса буркнула: «Ну, Борька, убью нахуй.» Врачу рассказали про первую помощь, оказанную дедушкой Борей. На что доктор лишь покачал головой. Я был закован в адски неудобный гипс. Два кольца, намотанные на обе подмышки, соединялись перекладиной через лопатки. Я приобрел, несменяемую на два месяца, позу Кащея Бессмертного. Ко всему прочему было обязательным носить подвязанными обе руки. Больничного листа от походов в школу мне не дали! Конечно, это же были зимние каникулы. Поэтому после их окончания я сразу потопал на уроки. Я понимал, как над этим будут ржать одноклассники, и перед входом отвязывал левую руку. В компенсацию проваленным каникулам можно было месяц не писать и не ходить на физ-ру. А так, в целом, я был здоровым ребенком. Зима тоже приносила много радости. Особенно доставлял удовольствия дворовый хоккей. Это была игра на выживание. Коньков ни у кого не было, так как не было и хоккейной коробки.Играли во дворе на площадке перед ЖЕКом. Удивитесь, но машин тоже не было, соответственно не было страха попасть шайбой в чужую машину. Боялись лишь за свои рожи и коленки. Обязательно за игру кто-то ломал клюшку или зуб. Была куча правил: не щелкать, не метать, клюшку не поднимать, в ноги не вставлять и так далее. Но не было ни судьи, ни желания все эти правила соблюдать. После каждого инцидента с нарушением разгорался спор, который решался между спорящими универсальным инструментом правосудия: камень, ножницы, бумага. Проигравший получал от оппонента пинка по жопе, хотя в реале мог быть пострадавшим от нарушения.
   Основная масса зимних развлечений приходилась на катания. Катания везде, ото всюду и на всём. Всегда была залитая в лед горка с разными уровнями спуска. От ясельных до экстремальных. На снежных участках катались на лыжах, на санках, на снегокатах. С ледяных горок съезжали на картонках, подложенных под задницу, просто на заднице, на железных ящиках из-под молочных бутылок, на ногах, на пластмассовых мини лыжах, на обычных лыжах, даже были отморозки, которые съезжали на коньках. Катания проходили с утра до вечера и в выходные и в будни, не смотря на то, что надо было ходить в школу. Кто-то закалывал, кто-то по-настоящему болел. Ну не дома же сидеть с обвязанным горлом и кружкой вонючего кипяченого молока. Это занятие вечернее, когда мама с работы придёт. Самый кайф, это морозы выше двадцати шести градусов. По радио объявляли день не учебным. А так как тебя уже подняли в семь, ты собрался и позавтракал, чего ждать? В итоге с восьми все твои уже на горке. Домой я приходил покрытый сантиметровым панцирем обледеневшего снега. В квартиру меня, разумеется, не впускали. В подъезд выходила бабушка с выбивалкой для ковров и обстукивала меня с ног до головы.Еще в частном квартале было такое корявое холмогорье, что катание на лыжах сопровождалось риском сломать и их и ноги. Это место манило просто магически. На этих холмах располагались частные сараи с дачным барахлом. Они были выстроены как дома в Рио де Жанейро, без какого либо порядка. Мы играли среди этих сараев в салочки. Внимание! На лыжах. Там было три или четыре места, где ты мог проехать метров пять не более, все остальное ты бегал на этих лыжах. Мы лавировали между сараями, спрыгивали с крыши на крышу ниже стоящих, потом в объезд горки поднимались. Разыгрывали водящего и повторяли спуск. Лично я там сломал две лыжи из разных пар. Отдельной забавой было цепляться за проезжающие во дворах грузовики. Это были машины с хлебом, молоком, колбасой. За мусорки не цеплялись, они воняли, и с них всегда текла какая-то помойная жижа. Однажды я и Лёха зацепились за хлебовозку, она протащила нас через несколько дворов. Когда машина начала выруливать на дорогу, Лёха соскочил, а я нет. Уж не помню, по какой причине, толи варежками к фаркопу примёрз, толи решил по асфальту ещё проехать. Но оказалось, что сапоги по асфальту не едут. Грузовик начал разгоняться, я отцепился и как полетел за ним кубарем по инерции. Думал, костей не соберу. Хорошо еще сзади ни одной машины не было. Задавить меня вряд ли кто-то задавил бы. Но по ушам от водителя позади едущего автомобиля получил бы обязательно. Еще нам катания на трамвайной колбасе нравились. Раз подкрались на остановке к трамваю, подождали, когда все выйдут и зайдут, юркнули за последний вагон, сели и ждём, когда поедет. А трамвай не едет. Я справа выглядываю, смотрю, никакого там шухера нет ли. Вроде тихо. Тут слева от трамвая выбегает водитель мужик и как даст нас Лёхой головами друг об друга. Мы вырвались и в разные стороны. Хорошо на нас шапки ушанки были, а то черепушки точно как арбуз бы треснули.
  Летние катания – это, конечно же, велосипеды (вЕлики). Милиция и бандиты. Погоня. Постоянный апгрейд своего «коня». Рамы обматывали серебристой пластмассовой лентой. На кончиках руля висели кисточки из кожаных полосок. К раме заднего колеса на обыкновенную бельевую прищепку прицеплялся календарь или игральная карта, так что бы она попадала краешком в спицы и при движении трещала. Завидным атрибутом были старые кожаные мамины или папины перчатки, на которых отрезали пальцы. С такими перчатками ты был уже не велосипедист, а рокер! Моим первым велосипедом был трех колесник. Причем, когда я пытаюсь заглянуть в память трехлетнего возраста, этот велосипед вспоминается мне огромным. Я залазил на него с трудом. Хотя, в целом, все предметы из глубокого детства были больше, просто потому что я был меньше. В эволюционном порядке стоял уже двухколесный велосипед «Бабочка», но еще с двумя вспомогательными колесами, прикрученными к оси заднего колеса. И не смотря на то, что я пересел с трех колесного велосипеда на, по сути, четырех колесный, всё равно, это был рост. Чем дольше я катался на «Бабочке» со вспомогательными колесами, тем больше рос мой позор на фоне тех, кто катался без них. Ценой десятка падений и синяков я, все-таки, смог от них отказаться. Однажды вылетая на этом велике из-за угла, я столкнулся с таким же ездоком на таком же агрегате, и звали его Денис. Ему тогда было шесть с половиной, а мне только исполнилось семь. Тридцать пять лет мы друзья, и в силу сентиментальности присущей своему возрасту я вспоминаю эту встречу со слезой, когда, например, моя жена крестила его сынишку. Дружили, дружили и породнились. Почему крестный не я, не спрашивайте, и так отвечу. У меня три крестника, с двумя из которых я не вижусь с крестин, за что меня будут драть черти. И правильно, что будут. Третьим велосипедом у меня был «Школьник», который на третий день катания у меня угнали. Я прислонил его к стене дома и полез в палисадник объедать вишню, а когда вернулся, велосипеда не было. О-о-о, я орал, это был апогей человеческого крика, это было заявление всему космосу о том, как я несчастен. Я не мог просто прийти домой с такой утратой, мне хотелось умереть. По сигналу разведбабулек прилетела моя бабушка. Бабушка сразу составила план поиска. Мы пошли в соседний двор, она сразу схватила за ухо самого большого из местной тусовки. И, бинго! Нам выгнали спрятанный в подъезде велосипед. При этом, бабушка отдала рубль балбесу с оттянутым ей ухом. Годами позже, я понял этот дипломатический трюк. Хулиганам мой велик был нужен меньше, чем неподанное заявление в милицию о пропаже, а рубль стал компромиссом. На этой схеме построено всё сомалийское пиратство. Денису с третьим великом повезло больше. Ему досталась «Десна» с мягким седлом. Однажды мы свалили велики в кучу и полезли в очередную помойку. В какой-то момент Лёха заорал: «Пацаны! Велики!» И тут же от кучи велосипедов сорвался в бег незнакомый малый с открученным мягким седлом Дениса. Тот конечно тоже плакал, а мне почему-то стало легче.
  Но, несмотря на то, что у всех были велосипеды, сезонных трендов никто не отменял. Самокаты! Нет, нет, друзья, это не те самокаты, засилье которых мы наблюдаем у малышей и взрослых, во дворах и на дорогах. Тогда ничего подобного не было. А учитывая тенденцию того, что своё детство мы конструировали сами, тема самокатов не осталась без внимания. В восьмидесятых сделать двух колёсный самокат, привычный современному глазу, было проще простого. И это фи! Собиралась трапециевидная рама из прочных досок, под короткую и длинную планки рамы ставились оси с подшипниками. На короткой передней оси стояли подшипники поменьше, на задней – побольше. Передняя ось была подвижна и к ней крепился примитивный руль на манер рычага. В задней части рамы устанавливалось седло. Можно было просто набить досок, как возвышение, а можно было найти на помойке седло от табуретки, круто если мягкое. Самокаты класса S оснащались открученным в ночное время сиденьем от трамвая. Гоняли на них прямо по проезжим частям, где был хоть какой-то спуск, благо, что машин на дорогах днём было как сейчас в четыре утра. Однажды я летел на таком самокате по дороге со скоростью не меньше чем километров двадцать в час (для этого средства скорость огромная) и на повороте у меня заклинил руль. Я понял, что выхожу на встречку и вывалился из него, скажем, катапультировался. А самокат туда и полетел. По встречке ехал ментовской УАЗ и всю эту ситуацию видел. Так он специально метко вырулил и переехал мой самокат, от чего у того сломались обе оси. Моей ненависти не было предела, а сейчас я на эту ситуацию смотрю немножечко по-другому.
  Однажды дед предложил мне сходить в кафетерий и поесть мороженого. Это было шикарное предложение. По-честному, деда немного колбасило от похмелья, а в кафетерии наливали. Заведение открывалось в десять утра. Сидя дома как на иголках, что я, что дед, дождались девяти тридцати и тронулись в направлении наших желаний. Я сел за стол, а дед пошёл к прилавку. Он заказал один пломбир с сиропом и тёртым шоколадом, два стакана томатного сока и сто пятьдесят граммов водки. Женщина в белом халате и кружевной пилотке отмеряла сначала водку, потом положила мороженое в металлическую миску причудливой формы, полила сиропом, посыпала шоколадом и поманила меня пальцем. Забирай. Я подошёл и стал ждать томатный сок. Дед тоже ждал сок, не отрывая глаз от стакана с водкой. Сок находился в большом квадратном и прозрачном чане, в котором вращался какой-то механизм, перемешивая красную жижу. Тётя подставила стакан под краник, налила и выставила мне под нос. Томатный сок всегда подавался несоленым, поэтому на прилавке стояла солонка, а рядом с ней стакан с розоватой водой и ложкой. Нужно было взять этой ложкой соль на кончике, добавить в свой сок, размешать, а ложку вернуть в мутный стакан. Я так и сделал, только ложку положил рядом со стаканом. В этот момент дед приветствовал знакомого зашедшего в кафе, такого же страждущего. Дед повернулся, проследил за тем, как я ухожу к столику с соком и мороженым, опрокинул прямо в желудок стакан водки, взял стакан с томатной мутью и запил ей. В этот момент продавец подала ему стакан с соком. Дед выложил на блюдо для денег рубль девяносто, отодвинул сок в сторону женщины и сказал: "Спасибо, но я два сока заказывал, а не три. " Тётя вздохнула и вернула на блюдо пятнадцать копеек за не выпитый сок. Потом взяла стакан для ложки, всполоснула его и наполнила новой водой. Дед подсел ко мне и, бесшумно шевеля губами, начал подсчитывать, почему ему вернули пятнадцать копеек.
  Да, культурная программа имела место в советском детстве. В кукольный театр я попал впервые в семь лет. Мы пошли туда с мамой в компании её подруги. Подруга сопровождала на спектакль четырех летнего сынишку. Тому, разумеется, понравилось, а мне, в силу возраста, показалось унизительно-пошлым. Уже год  как я ходил в кинотеатры, а тут это. Более того, ходил без взрослых! Это была целая преступная акция. Двое из пятерых покупали билеты по десять копеек и проходили в зал. А когда гас свет, и начинался фильм или мультик, один из двоих шел к первому ряду, где находился выход, и открывал дверь на улицу. Выходные двери во всех кинотеатрах того времени закрывались лишь на засов изнутри. Трое зайцев юркали в зал и наслаждались халявным просмотром. Ну как халявным, на два билета скидывались все. Спросите, почему нельзя было купить один билет, пройти одному и впустить четверых? Отвечаю. Шестилетние дети по одному в кино не ходят, а так как контролеры кинотеатра воробьи стрелянные, акция могла провалиться. И, надо сказать, проваливалась не раз. Через десять минут после начала фильма контролер заходила и смотрела билеты. Зайцев брали за уши и вышвыривали. Но, через полчаса нам снова открывали и мы заходили. Ещё терпеть не мог Театр юного зрителя (ТЮЗ). Это уже, конечно, не кукольная хрень, но и до кино этому "чуду" далеко. Цирк ещё ничего был. У Лёхи мать в цирке буфетчицей работала. Ходили на халяву, но больше всего завораживало то, что она проводила нас через чёрный ход, через гримерный зал и через помещение с животными в клетках. Однажды мы стали свидетелями того, как клоун с сигаретой материл служащего. А потом на арене заигрывал с детьми и рассказывал, как важно умываться и чистить зубы. Для меня это был самый яркий пример лицемерия в жизни.
  Как в экран кинотеатра своих воспоминаний я смотрел в стену детской площадки, на которой веселилась дочка. Мне очень хотелось понять, почему мы поднимали с пола, уронив что-то и съедали, а сейчас запрещаем это своим детям? Почему мы не мыли ни слив, ни яблок, ни тем более рук, а сейчас не позволяем своим детям прикасаться к чему-либо, не протерев их целиком и те предметы  влажной салфеткой? Неужели я боюсь за свою дочь, потому что сам пережил все эти опасные забавы? У неё не будет подобного. В новогоднюю ночь мы выходим во двор, как и многие семьи с изобилием лицензионной (!) пиротехники, хлопаем петарды, запускаем ракеты. Ей не придется делать все эти хлопушки и бомбы самой, она даже ингредиентов для них не найдет, да и зачем, когда папа всё купит и взорвёт ей на потеху. Но я боюсь. У неё есть самокат заводского происхождения с хорошим рулем, который не заклинивает как на моём самодельном. Но я боюсь, бегаю за ней, злюсь, что она поворачивает на большой скорости. Я не представляю, как до десятилетнего возраста я смогу отпустить её одну гулять, но чётко представляю, как я буду дергаться дома, когда всё же придется её отпустить. Дворы залочены, шлагбаумы, ограды, полиция, ЧОПы, Чикатилу, ****ь, расстреляли давным-давно, а я боюсь. И в пору бы задуматься, не параноик ли я. Так сейчас все взрослые таковы, мамы с папами посменно забирают детей из школ, секций, сидят во дворах на скамейках. Один глаз в телефоне, второй следит за чадом. И я спрашивал. А что не так, что изменилось? И один ответ: другие времена! В Советском Союзе часто звучало слово «коллектив», оно имело чёткое значение и огромный вес. Мне не жаль, что Союз распался, мне жаль, что вместе с ним в могилу легло слово «коллектив». Пришли такие слова как «институт», «общество», «сообщество», «субкультура», «корпоратив». А «коллектив» пропал! Я думаю, что в нем заключалась ответственность каждого входящего в коллектив за каждого в нем состоящего. А все остальные синонимы этой ответственности не включают. Я не говорю, что исключают, но не включают. И каждому члену общества (уже не коллектива) нагружать себя ответственностью за других не то что бы обременительно, а даже глупо. Вот и стали жить по принципам «моя хата с краю», а «рубашка ближе к телу». Поэтому носимся за своими детьми как за детенышами в дикой природе, как бы хищник их не слопал. Хотя хищников вокруг нас нет, только такие же люди. Так это времена изменились или мы?