Бухгалтер

          
 «Что там они о ПНИ в газетах да по телевизору рассказывают--это одно. А правда--вот она!»

...Зуб болел второй день – ни сна не было, ни покоя. От боли  даже не считалось. Я уже и на завтрак не пошел. Лежал один в комнате и ждал, когда все со столовки вернуться. И тут Рита-санитарка нарисовалась – в рабочем бараке санитаров не держат. Тут все послушные. 
--А тебе чего, особое приглашение нужно?
Я только головой мотнул, как лошадь от слепней: чего, зараза, не видит что ли? И по смене должны были передавать. Только полотенце к щеке прижал и раскачиваться взад-вперед начал, словно на молитве.
--Зуб болит? А чего к зубному не пошел?
Чего ей отвечать? Да она все и без меня знает – наш зубной не лечит, он только удаляет. Да и не зубной он вообще.
--В город везите.
--В го-о-ро-д т-е-б-я? – словно по слогам прочитала. – Ну, я так и передам! – и исчезла.
Конечно,  в город меня надо – пусть пломбу ставят. Сколько таскать можно? У меня уже и так улыбка как у зайца – все удаляют и удаляют.
Тут все со столовки потянулись и топтание на пороге началось – команду на работу ждали.
Я смотрел на это топтание и думал – выходить не выходить? Можно бы  и выйти -- что там не говори, а работа у меня, можно сказать, блатная: я выпиливаю и сколачиваю гробы. Если заказ сверху дали. А так--бездельничаю: черенки для лопат, скамейку починить...
Как директора-то в очередной раз убрали «за превышения полномочий», так сразу проверки начались. И залихорадило весь интернат – карантин, карантин! Захворали все разом... И я не у дел  остался: всех закрыли, кто хоть какую-то информацию ментам выдать мог. Но проверяющие и без нас обошлись -- рылись-проверяли и докопались-таки до того, что все и так знали: жмуриков-то зарывали в мешках для мусора и черт-те знает где.
 Хотя все видели: подъезжает ближе к ночи автобус к моргу и грузят в него, словно мусор, черные полиэтиленовые мешки, – все, что там у них накопилось.
А непорядок это без деревянного костюма человека туда отправлять.
Вот тут-то они меня и разыскали на корпусе и столярку реанимировали.
...Наконец, Рита дала добро и вся банда ринулись на выход.
--А ты и на трудотерапию не идешь? – она уже знает, чем это закончится – ей даже весело, улыбается.
Я только плечом левым дернул – блин, трудотерапией они меня вылечить хотят! Аферисты. В СССР, говорят, даже жанр такой в литературе был – «на производственные темы».
Эх, опоздал я родится, а то бы я им такое рассказал!
Через пять минут труд инструктор и старшая в комнату вломились. И началось – одна уговаривает, вторая орет. Как в фильмах про ментов – добрый мент, злой мент.
...--Я тебя на хорошее место сегодня поставлю! – труд инструкторша чуть не по голове гладит. – Пошли!
С нее тоже работу спрашивают, но работать должны мы.
– Зуб болит...
--Тебя вчера к зубному приглашали, а ты не пошел! – старшая ответов не ждет, она тут как государственный обвинитель. А у самой-то в башке такие тараканы, что хоть СЕС вызывай!
--Пломбу ставьте ...
--Чтоб пломбу поставить, заплатить надо.
Да не пожалеет она меня, не пожалеет... И чего я им заплачу, если за работу они денег не дают, а все остальное скрысятничали?
--Так ты пойдешь?
Я молчу.
--Ну тогда сиди, жди! – а глаза – не походи, испепелит.
Я вот одного только не пойму – за что они нас так ненавидят и презирают? На нас вся жизнь поселка повешена, но – презирают! Через десять минут явились за мной два архангела с закрытого корпуса, оба с электрошокерами в руках. Рита дверь им открыла, а сама из коридора наблюдает – интересно же ей бой гладиаторов посмотреть.
--У тебя, что ли, зубы болят? – улыбаются оба. – Пошли, подлечим!
Я встал: а чего против электричества возразишь? Ну, и потащили они меня зубы лечить: обломилось у Риты представление.
Сначала поволокли к себе в козлодерку – есть у них такой закуток: осмотреть, ошмонать со всех сторон, да заглянуть всюду. Потом телефон отобрали—ну все, не увидишь его больше!-- раздели почти догола, одни семейники оставили, а вещи утащили.
 Я даже обрадовался: раз вещи забрали, значит в карантин, не в карцер!
Я боюсь карцера, подхватишь там чего-нибудь – ТБЦ или еще какую-нибудь заразу. Тогда всему кердык: больного на рабочий корпус уже не возьмут, а лечить не станут – им проще нового раба заказать.
Однако ж, думаю, и не выгонят, куда-нибудь да пристроят. У них же тут чего только не придумано – и геронтологическое, и соматическое, и какое-то «Милосердие».
Вспомнил я про «Милосердие»   и меня аж в жар бросило: конечно, это не газовая камера, но лучше туда все же не попадать. Весь ПНИ знает: если доктора или Папу достанешь по-настоящему, они тебя надолго по этому маршруту зарядят: карантин, карцер,  «Милосердие». А там спросят: «А на трудотерапию не хочешь?» И не хотел так после «Милосердия» сам побежишь. Если сможешь...
А в карантине нормально.
Тут особо и не прессуют -- даже отдохнуть можно и расслабиться. Ни как в карцере--комната на двоих, а упаковано как сельдей в бочке: втроем на одной кровати спят.
Ну, может, аминазином слегонца раскумарят. А так – окно есть, форточка открывается. Иногда даже жрать дают. Только что ночью раздетому холодно. Но персонал тоже с понятием – на «семейниках»-то не вздернуться!

Кто-то, может,и удивится, что я так подробно обо всем. Хотя чему удивляться : если бы я тут еще лет десять  поторчал, я бы и не такое о ПНИ да о дурке вам рассказал.

Что они там о ПНИ и дурке в газетах да по телевизору рассказывают--это одно. А правда--вот она: я вошел в комнату и чуть в обморок не рухнул, меня аж качнуло – запах от параши стоял такой, что впору  задохнуться.

Но зуб сразу ныть перестал, как от анестезии: сделали меня доктора хим зависимым, честное слово сделали!
Вдохнул я, вроде как повеселел даже и на подоконник полез – чтоб передозировки не получилось. Да понаблюдать  со второго этажа, что там за территорией-то творится.
А чего тут еще делать? То во двор пялишься, то мыслю гоняешь. А на худой конец можно и в уме посчитать: телевизора-то в карантине нет, а радиоточки давно убрали.
Прилип я к решетке, смотрю на улицу сверху и душа радуется...так бы и полетел туда! Только дома персонала весь вид портят – они  кольцом вокруг интерната выстроилась, словно охрана: у нас же что не построят, все тюрьму напоминает.

Я так думаю: если этот «жилой комплекс» с той стороны смотреть, то и не поймешь сразу -- мы при них живем, или они при нас. А если с этой – ну, тогда уже все понятно.
Посмотрел я на все это и засосало под ложечкой: все-таки как там у вас хорошо, если смотреть на вашу жизнь из дурдома, да из ПНИ. А у нас даже часы по другому тикают...
Ну, залез я на подоконник, а мысль сразу забуксовала: она же никогда одна не приходят, она всегда с вместе сомнениями.
Может, и не прав я, что на работу не пошел...может надо было?  Щеку-то разнесло бы небось, сами бы к зубному поволокли.
Может, похитрей с ними надо, как они с нами?

У них-то хитрость в каждой бумажке. Вон хоть с вывески начни, что они на входе повесили:
«Псих интернат. Департамент социальной защиты населения...»
А что-то не приходилось мне слышать, что социальная защита принудительной бывает. Ну, может быть только в тюрьме. А раз так, то и это тюрьма. Только социальная и с  пожизненным заключением.

Отдышался я на подоконнике и хотел уже было вниз спуститься. А тут смотрю – тащат кого-то в козлодерку. Но издалека лица не вижу. А его не ведут, как меня сюда вели, а несут, как гостя дорогого. Это, думаю, мужик чего-то  натворил! Чтобы они кого-то по слабости так, под руки поддерживали! Пинками поднимут и сам пойдешь. Натворил чего-то...как пить дать. Значит, думаю, не ко мне его, а в карцер.
Ан нет! Через полчаса Троху раздетого и с разбитой харей втолкнули. Я сверху спустился и с вопросами к нему – чего да как? А он только мычит и слюни пускает--отвечать не может. Укололи уже чем-то «полезным», а морду так, до кучи разукрасили. Ладно хоть до смерти не забили!
Там у вас за забором  много чего запрещено. Чуть что – сразу менты. А у наших на  все  лицензия есть. Даже на убийство. А если нет, то почему их за это не судят?
Спросил я его раз-два, а потом оставил в покое: чего человеку надоедать, если мозг у него отключили?
Потолкался он под окном как пьяный, а потом повалился на щит спать. А немного погодя и я за ним вдогонку.

...Ночью я снова болтался где-то по спец интенсиву, вспоминал старое. Да и зуб уже так не болел, как вчера я только сквозь дрему еще чувствовал, что он есть, не удалили. Но и спать в одних «семейниках» было не сладко – это вам не тропики! Оттого и сон был как воздушный: вроде спал, а вроде и нет...
Одно хорошо было -- в уме считалось легко, я даже цифры в  столбик видел, их только помножь да проверь. Я  уже и руку за карандашом протянул, и сразу открыл глаза. Понял, что все же спал, сжался снова в комочек – и дальше.
Проверять хорошо если на прогулке – палочкой на земле. А если в помещении, то я для этого  дела огрызок карандаша через все шмоны за собой тащил, старался: найдут – залечат за «письменную принадлежность».
Мне эта привычка дорого стоила: каких только диагнозов  я за нее не получал, чего только не ставили! Конечно, доктору со стороны смотреть на это странно: ходит мужик по дворику, глаза закрыл и шепчет что-то под нос. Пошептался – и  шасть на колено, начертил  на земле какие-то иероглифы и тут же  стер. И зау-лыба-лся!  И снова в шепот.
Взяли меня в оборот, всю медицину на мне перепробовали, пока я не сломался:
-- В уме считаю...
– Что считаешь? Зачем??
И вся банда на меня пялится. Как на зверя диковинного: «В уме считает...У-д-иви-т-тель-но!»
--Что считаешь??
--Цифры...
--А для чего? Мы же вот не считаем цифры в уме...без необходимости!--и улыбаются дружно всей комиссией.
Вот блин... объясни этому народу, зачем люди в уме считают?? Я пытался, но – не понимают. Опять вопросы, вопросы, вопросы...
Однако потихоньку отстали, уже не лечили за шепот, только хихикали. И прилипло ко мне сразу – Счетовод да  Счетовод. А то и Бухгалтер.
И невдомек им, что не съехал я по-тихому, а наоборот – съехать не хочу: мужик мне один еще в Серпах посоветовал – чтоб хоть чуть-чуть мозг отвлечь и не тронутся.
Так с тех пор и жил я с цифрами,  перебирая их в уме,  складывая и умножая.

….Утром за решеткой начали ворковать голуби. Подремать еще хотелось, но где там!
Мне тут не первый раз коротать, знаю -- голуби в карцере  как будильник: орать начали – значит, рассветает.
Я глаза прищурил, чтоб их не пугать светом, повернулся на другой бок и семейники сразу выше подтянул...чтоб хоть чуть-чуть теплей было! А то дубак стоял, как на Крайнем Севере. Да давали бы хоть матрац, им же и накрыться можно...А на голом щите – извините!

Я  сел на доски, ноги поджал к подбородку и зубами застучал  – грелся. Сидел так и глазел на Троху.
У него  же   все не слава богу. Вроде нормальный парень, но куда-нибудь да влезет. Или втащат  -- поди потом разберись,  прав он или нет.
Но я думаю, пригляделся к нему персонал потихоньку,  было у них  время: ему как восемнадцать стукнуло, так его и притащили из детдома. Он же и росточку такого, метр с шапкой: Троха одним словом, и за себя постоять никак не может. Но главная его беда --родственников у него нет. Чего же такого не обидеть?! Да святое дело, просто так для тренировки в репу заехать! А ему еще и смешно всегда, даже если бьют до слез—хоть раз в паузе, но улыбнется. А это кого хочешь из себя выведет.
А им такого только подай--его хоть в хомут, хоть лечить для галочки – не ответит! Вот и прилипли к нему.

Зашевелился Троха только утром к пересменке. И то – скорее растолкали.
--Толкни-ка его – Макарыч на смену заступал, он мне от входа. А сам со вторым санитаром с той стороны двери трется – им в такой гадюжник входить западло. 
 
--Ну чего сел? Тебе сказано--толкни его! Живой он там?Были прецеденты: смену принял, все сошлось, а  ведро выносить повели--жмурик.
А мне Троху будить жалко--он на щите так калачиком свернулся и голову подмышку спрятал, чтоб тепло никуда не уходило. И спит. Ну, прям как собака.
Подергал я его за плечо, смотрю, замычал.
--За что его? – они так и спрашивают – «За что перевели?» Себя-то они не стесняются, все знают, карантин – это лишь вывеска.
–В город уехал... Ловили.
Вот оно в чем дело! Тоже мне, преступление придумали! По настоящему-то все равно не бегут: куда ты денешься-то? Поболтаешься летом, свободы понюхаешь – и назад, в кандалы. Раньше за это вообще не наказывали. Интернату  отсутствие «тела» даже выгодно: они-то свою долю все равно  получат – в бегах ты или как. И пенсию по инвалидности, и за содержание--все сполна! А что самого на месте нет—так баба с возу кобыле легче:  вернулся к зиме и ладно.
Так было пока в сто человек недостачу не обнаружили. Теперь вот взялись -- «новый порядок наводят»!
Я вот тоже иногда мыслю гоняю, когда шибко достают: жратвы чуть собрать, да  денег и на заборе у них расписаться. Хоть мир посмотреть, какой он. Люди же не только в дурдоме да псих интернатах живут. А то работаешь-работаешь, возможность уйти есть, а потом раз – и закрыли.
Сейчас бы я и свалил, а все – упустил паровоз! Жди теперь следующего.
Ушли наши начальники, остались мы с Трохой одни.

С табаком по всему ПНИ свои правила и договора с персоналом– где залечат за окурок и спичку, а где наоборот – поощрят окурком.
В карантине с этим не напрягали, потому свернули  мы с Трохой цигарку на двоих и тянули по очереди. А между затяжками разговор вели – мне Троха все душу свою изливал:  достал его Бухалыч своими намеками и угрозами.
--Как на смену явится – «Давай опекунство над тобой возьму... тебе хорошо у меня будет!» И чем дальше, тем хуже--прессовать уже начал. Потому и свалил.
Я хмурюсь, а Троха хихикает: весь интернат знает, зачем Бухалыч в ночную смену  Малого  берет и в подсобке с ним на полчаса запирается.
--Мне его опекунство... – хорохорится он и хихикает. – Пусть уж лучше меня интернат трахает!
Вот чего ему так весело? Если Бухалыч наезжать начал--плохо закончится. Потому что к Папе с этим делом не пойдешь, не пожалуешься,  -- не поверит, а за  клевету еще и накажет. А если и поверит, то все равно прессанут...так, на всякий случай. Чтоб сор из избы не выносил.
Похихикал Троха, постебался и тут же ныть начал: деньги в комнате остались. В матраце прятал.
--На крючки рыболовные собирал...Найдут!
--Чего тебе те крючки. Все равно рыбу отберут либо за  пару сигарет отдашь. Забудь!
--Жалко...
Через час Макарыч явился, жрать нам притащил и инструмент: --Пожевали и за работу. И чтоб блестело все! Я проверю.
Макарыч работает тут, наверное, со дня своего рождения -- я интерната без него не помню. А я тут давно. Некоторые, правда, рассказывают, что его тайно пациенты зачали – он иногда такие фокусы выкидывает! Ого-го! Раз на смену пьяный явился и  болтался по этажу в одних трусах и тапочках—жарко ему было! Меня бы за такое точно залечили, а с него как с гуся вода. 
А если без шуток, то раньше он в зоне на малолетке контролером был – она рядом с нами, в соседнем поселке. Тут другой работы и нет--малолетка да ПНИ. Там они опыта набираются, а когда их увольняют (по возрасту или еще как) – к нам бегут. Потому и говорят они с нами, как с малолетними зеками: «Вас, сынки, сюда никто не приглашал: вы сами явились! Потому будьте любезны правила наши выполнять». Тут я бы с Макарычем поспорил! Меня, например, и Троху сюда насильно притащили. А Троху  еще и на квартиру доктора развели.
Но спорить с Макарычем – себе дороже.
Перекусили мы с Трохой и на спичках жребий бросили: кому ведро выносить, кому полы мыть.

...Мне этот сон снится уже лет двадцать, с короткими паузами на день. А просыпаюсь всегда в ужасе от одной и той же мысли: нет выхода из этой системы, если тебя внутрь ее поместили! Из тюрьмы и лагеря он есть, там ждут его, знают этот день и час. А тут он даже не запланирован! Всю свою жизнь, до гробовой доски, будешь как условно освободившийся зек жить и оглядываться: шаг вправо, шаг влево (не туда шаг сделал!) – и снова в произвол психиатрии. А там старое вспомнят и новое предъявят. Но совсем наивные думают, что система эта сама по себе, отдельно от власти живет. И если что-то не так, то на нее и пожаловаться можно, а то и выйти из этой хитрой игры. Только как-то так всегда получается, что после жалоб еще больше страдать приходится. Нет выхода из этой системы и это страшно!
Днем я эту мысль и страх от себя гоню, хоть их и потрогать можно. А ночью все само приходит. Задремал – и снова назад. Я уже  и перепутал – то ли сон это, то ли реальность? Заснул и сразу прикидываешь – где ты и что с тобой дальше будет? Хотя знаю: о себе тут много думать нельзя. Сгоришь. Но совсем не думать не получается. Еще наяву... А тут сразу мысли и паника: ты никогда отсюда не выйдешь...и за любое нарушение уйдешь под суд до спец интесива.
Меня вот одна мысль давно мучает: чего это все так возмущаются, когда о крематориях в концлагерях говорят: сжигали, мол, там трупы! Родственникам не выдавали и золотые коронки с жмуриков втихаря снимали...
«Да это ужас какой-то! Фашисты!»
Так на спец интенсиве никогда трупы пациентов и не выдавали --ни при карательной психиатрии, ни после! Так до сих пор и сжигают. Золотые коронки  (если они были) по акту снимут, а то что осталось -- в топку! Чем не концлагерь-то?? Но попробуй, скажи это вслух!

...Мне моя та, последняя комиссия всю жизнь снится будет  – я же тогда как в угольное ушко проскочил: ждали  полгода, а получалось – зря! А перед этой комиссией две такие же зряшных.
Тут гадай не гадай, а шило-то в мешке не утаишь: наехал кто-то на психиатрию -- мол, всех подряд признавать начали! И завопили сразу : «Карательная верну-лась!!» Вот они со страху весь план на выписанных сразу на нуль и опрокинули.
Нормальный-то человек удивится и спросит: «Ну какой, на фиг, план на дураков??» А такой: нет его, главного фигуранта и лечить некого! А лечить некого--встанет производство. Закроют его за ненадобностью.
И тут докторам закон не указ – они изыщут способ где найти недостающего пациента.
Я думал, спотыкался о свои мысли, ворочался, считал и пересчитывал. Тут было отчего тронутся. И мысль крамольная мне мозг раскаляла: почему нельзя отпускать больше?? Ну раз уже вылечили?? Наоборот – так это у нас пожалуйста: новый корпус силами пациентов «для лишних» отстроят! А так -- дебет и кредит должны сойтись!
Я уже заснул вроде по-настоящему и вдруг мне как из пистолета мысль голову прострелила: да не для нас все это придумано...ей богу не для нас! Чтобы лечить там кого-то...да вылечить! «Денег дайте!» Денег срубить--вот цель у этой конторы! Вылеченных-то кто видел??

.....А на следующий день настоящий карантин по интернату объявили. Ну и закрутилось все как на карусели--повели  нас с Трохой в баню. До этого-то все вроде понарошку было-- «и без бани обойдетесь!» А тут уже все по чесноку и серьезно  – с респираторами, с прожарками. Даже гадость какую-то по этажу разбрызгивать стали.
Мы с Трохой только переглядывались: если бы карантин фуфлыжный был, из-за проверок, они бы респираторы только для виду на шее таскали. А раз  на рожу напялили – сами боятся: не иначе как желтуха или дизентерия где-то объявилась. А то и тиф кто-нибудь словил – чего-то последнее время зачастил он к нам.

Ну, а после бани потащили нас куда-то. Я так прикинул – по направлению получалось к Сереге : это у нас что-то вроде семейного дурдома, коек на десять-пятнадцать. Чтобы строптивых «лечить» «без отрыва от производства.»
Тут иногда такие конфликты разгораются--целые баталии! Людей они никак поделить не могут: Сереге всех вылечить хочется, – он же доктор! – а на рабочем трудотерапию требуют. А совместить это, увы, трудно: полечили хорошо – это уже не работник.
Но они хитрые и денег хоть как на человеке срубят: если в ярмо встать не может, лечить такого надо. Логично? Логично!
Тут Троха запылил и задергался. И у меня в голове паника, как перед расстрелом: стало быть, думаю, решили меня все-таки проучить! Тут уж я по-настоящему пожалел, что на работу не вышел: Сергей Владимирович – он психиатр на всю голову! Залечит. Чтоб не говорил пациент, а только мычал сквозь судороги – Айболит! Он и жену себе, старшую медсестру, под стать подобрал — Фанеру: тощая и звонкая как  фанера. Только тронь ее вопросом или просьбой.  Она сразу рот откроет, от одних децибелов в обморок рухнешь. Звук – словно реактивный самолет на старте. И свирепости у нее к пациенту... А жизнь словно видела  это и наказывала их за злобу к пациенту: они и трех лет не прожили вместе, как она родила Сереге сына-дауна. Вот и подумай после этого – есть ли  эзотерика, карма, и прочая ерунда или нет? И не верил во всю эту чушь, так поверишь, глядя на их семейку. Однако их это событие нечему не научило: своего дебила любили и даже лечить не пытались, но злости к другим он им добавил.                Жизней-то они вдвоем загубили – не сосчитать! А вылеченных – ни одного!
               
Осмотрели нас, переписали и в стойло. И информация сразу просочилась: укрупняют ПНИ...или дурдома уменьшают и перепрофилируют? Я даже не сразу понял, чего они там в очередной раз напридумывали! Ну, не дурдом ли?? Они свою историю с убийств миллионов безруких-безногих фронтовиков начали...а теперь, значит, так: назовут  их по-другому и из концлагерей бывшие работники ПНИ дома отдыха сделать попытаются. Ну-ну... Первое – это  расширят полномочия Айболиту: там сократили, тут добавили. Дождался Айболит, достучался: отделили от колясочников пол-этажа, ему передали. И эту половину они еще раз поделили: часть для мужиков, другую для баб – чтоб не плодились.                Оно вроде как не положено, чтоб ПНИ свой дурдом имел – (соц защита все же!) Но они сами себе начальники, извернуться как-нибудь и по-другому назовут. Чтоб сил не распылять и с обычной психушкой материалом не делится:  с головы от государства дотация. Я зашел в комнату, осмотрелся. Ба-а! Все знакомые лица: Силя-хохол и Дед-Алексеевич.                Тут, похоже, всех в одну кучу собрали, у кого по жизни нет врага большего, чем психиатр. Только Витю Нестерова отдельно разместили, в сторонке у окна. Тоже личность известная: для трудотерапии уже не гож, а так, для догляда--еще посмотрит. Чего случится – его первого на опрос вызовут.                Но главное, что мне сразу в глаза бросилось--ни одного дурака! Куда  они всех подевали-то? Трудотерапией вылечить хотят или как?

До отбоя было еще--часа два, потому не ложились. Кто в проходах топтался, кто лежал молча, в потолок глядя. А потом Силю взбалтывать начали: «Расскажи да расскажи! Ну чего тебе?»  Стеба хотелось: его же когда слушаешь, понять не можешь – больной он или косит? Вроде нормальный, уж больно складно рассказывает.                Силя отмахивался и шепелявил беззубо:                --Сто рассказывать...сто? Не слысали, да?               
Да кто же не слышал-то? Все слышали, но его историю можно еще раз послушать. Это все равно как хорошую книгу перечитать.                --Вот вам смесно!--начинает он заводится и оттого еще потешней шепелявить: если его успокоить, шепелявить он будет через раз.--Вам только постебаться!...а мне за всю эту хрень вся сызнь в дурке! Так бы дали как нормальному селовеку...ну, мозет, три года...за хулиганство...или ессо как-нибудь... А я вот докторам приглянулся!               

Слышал я его историю. Но поддержать коллектив надо.
--Ну--поломавшись, начинает Силя – я с зеной тогда  развелся... – плюются он и сразу уходит от темы. --Мозет, не развелся бы, так и обослось бы. А то приспичило ей... ну и развелись! А она на раздел имусества подала. Квартиру долго делили, а мне еще эта дача досталась...гори она ясным огнем!--материться он.               
--А с квартирой что?--Дед он как следователь, сразу главную причину нащупал.               
--Откуда я знаю. Зивет кто-то...               
--Не мешай! --шипят со всех углов-- Пусть говорит!                --Ну...ехал я на велосипеде с этой чертовой дачи. А чувствую--чешется что-то в паху. Вроде как укусил кто-то...
Сотвсех сторон сразу:               
--А в паху – это где?               
--Ось там де...де мужику всего болючише! --Силя звереет от воспоминаний и начинает мешать украинскую речь с русской. Теперь понять его еще труднее.               
--Ну, думаю, просто свербит--з дачи же, грязный да в пыли. Да нехай! А чим дали, видчуваю, тим бильше...и вже не чешется, а боляче.                Я вижу--завели Силю. Пошел он в разгон, как с горы. Не упал бы...А то завели его раз санитары воспоминаниями—не остановить было. Вязать пришлось.--Зупинився я це, щоб подивитися: думаю, може, клищ присмоктався чи що? Лито ж було... як саме червень. А машины идут мимо одна за однию, одна за однию... Ну, и як мини штаны спустити и подивитися? Я спробував було, а вони все мимо идут и озираются. Ще й сигналять... Це як? Я велик на  обочину поклав...це, думаю, зайду в лис з дороги, подивлюся. Ткнувся в бик, а там кювет, прям як ричка – утонуть можно. Я на другую сторону дороги – а там такий же. А-а, думаю, да пошли вони все к едрени-фени! Якщо, думаю, це...клища пидцепив, а вин ще энцефалитный...и  тильки-тильки присосался...знимати ёго потрибно! Потому що якщо видразу ёго не знимешь, то потим замучить. И медицина мене разорит: до ликаря пидешь – заплати, за анализы – заплати, за уколы–тоже. А щотятжрать-тотбуду?               
Троха эту историю слушает впервые, так он заливается! Аж с переливами.               
Шикают на него все и руками машут:               
--Дай послушать!               
--А потом что?               
--Потим?! Ось «потим» все и началося: пока бигав туды-сюды и клеща знимав, менты намалювалися: позвонив хтось...Зараз же все з телефонами!
--Ну?
--Що «ну»? Спочатку вони мене до себе потягли-- я вже в камере у них клеща сняв. День там протримали, а потим дали передали...
--А там что?
--А там криминальну справу намалювали – за хулиганство. А суд психиатричну експертизу зажадав: вони же там чорт знаэ що написали! «Бигав оголеный по проезжей части!». Ну ось... я и пишов на цю експертизу. А  мене там...экс-гиб-иц-и-ониз-том ...або якось так обизвали.
--Так ты жалобу напиши – Дед старый, а веселится как подросток.-- Пусть...это...ну пересмотрят!
--Пиши! – взвился эксгибиционист. – Чого сам-то бильшо не пишешь? – Силя знает где больнее всего: Дед всю жизнь геологом по экспедициям катался, а стар стал – жадные до квартиры родственники в дом престарелых сбагрили. Потом «социалка» в психиатрию ушла и дом престарелых в ПНИ перепрофилировали. Кто-то из стариков не выдержал режима и условий жизни у новых хозяев и быстренько кони двинул. Кого-то просто забыли: жил он тут как престарелый, еще до ПНИ...ну и сейчас живет! А диагноз? «Да ка-к-кая разница!»  Других, кто пробивных родственников имел, разослали по оставшимся домам престарелых. Тех, кто ныл и доказывал, «что не дурак он, а просто старый», наградили псих  диагнозами и оставили тут уже на законных основаниях. Постепенно Дед успокоился и согласился со своей судьбой: ну дурак и дурак. Только не трогайте. Лишь иногда его с резьбы срывало – то напишет куда, то уйдет. А жалобщиков и собственников в дееспособных долго не держат. У них сразу почву из-под ног выбивают: без тебя тебя судили и опекуном тот же интернат назначили. Вот и попал он, как кур в ощип.
 Хмурится Дед. Уж и не рад что начал.
--Наився? Пиши соби на здоровье...а вони интернату будуть  скарги твои перислати. Ну, а коли ты их шибко достанешь, вони тебе в «Милосердя» визначать: ти вже старенький!--издевается Силя. -- Тоби туди пора! А? Пиши! – гонит он волну дальше.--Там по квартирного пытання  часто ликують! Що не знаэш?
И все набычились сразу, понятно о чем речь: там даже   «смертная палата» где-то спрятана. Положили туда – «жрать уже не положено!» Пить тоже. «Зато в туалет водить не надо!» И следить особо: три дня ни-поешь-ни-попьешь –  особо-то не побегаешь. Они там даже для проверяющих незаметны: весь этаж лежачий... «Ну и эти лежат!» А когда такой «созреет», его потихоньку вынесут. И попробуй предъяви «опекуну» обвинение: «Не убили же, сам умер!»
Там если и был здоровый, то свихнешься сразу.

--А что на комиссиях спрашивали?
--А що на комиссиях пытали?--эксгибиционист встает в позу оратора, и, как на трибуне,  выразительно разводит руками.  И впрямь оратор. --Що ци  козли можуть пытати? Хихикали и мене диставали:          
--Ну який такий енцефалит? Там вообще укусу клища не було! Ты вот краще нам скажи: зачем ты нижню частину тела оголював и статевы органы всем показував?
Силя обеими руками держит себя за голову, словно его туда укусил клещ:
–  Якщо я б знав, я б того клища вообще не диставав. А так--даже сослаться не на що було. – он чуть не плакал – так его воспоминаниями раскочегарили. – Я им одне, а вони  – «все про клища вигодав!»
Он потихоньку успокаивается и то переходит на русский язык, то снова на украинский.
--А суд что?
--А що, це судом можна назвать? Мене и не выкликали: сказали, що суд був и принудку дав и все!
И я с той принудкой до специнтесива дошел – все режим по пересуду меняли: то с сотовым спалился, то с цаем, то с ликарем поругался. Так... ээкс-гиб-иц-истом и шел. И все надо мной смеялись. А потом вниз по режимам. Теперь вот интернату принадлежу...
Я слушал его, но веселей от той смешной истории мне не стало. Даже наоборот.

Все храпели вокруг, а я лежал молча, считал в уме и сам не заметил, как снова в знакомый сон провалился.
...Иссякла Россия дураками, оскудела. Где-то там, на свободе, произошел сбой и хорошо отлаженная машина забуксовала – нет свежих, вновь испеченных «колпаков» и старожилом закрыт выход на свободу.
«А если вообще никого не отловят?! – мысль страшная, кого хочешь на бунт подымет — Тогда что? Ему одному за всех не выловленных маньяков парится и галопередол принимать?»
А когда все же отпустят, то счастливчик такой стесняется своего прошлого, краснеет и оправдывается: «Нехорошо как-то получилось...дураком признали. Ошиблись наверное.» А чего стеснятся-то?  Дурдом давно тихой сапой в жизнь каждого гражданина страны вошел. И ему даны полномочия тайной полиции – кого казнить, кого миловать. Хошь на хорошую работу, хошь водительские права получить – это, друг, «хитрый дом» тебе никак не объехать!
И доктор там за пять минут разговора решит – здоров ты или нет.
Так вот  и пробираются все этим маршрутом, краснея и стесняясь: сомневаются же кто-то в их нормальности...это ли не стыдно?!
И за год через дурдом толпы народа проходят.
 Оттого, наверное, и место это на Руси словно святое и всем  известное! Вот выйди на улицу и спроси у первого попавшегося прохожего:
– А где у нас губернатор сидит? Где он народ принимает? А мэр?
Так здоровый гражданин путать начнет и спорить с таким же здоровым:
– Там! – и нетвердой рукой на горизонт покажет.
– Да нет же, в другом месте! – возразят ему.
Казалось бы – губернатор! Да как же не знать-то где он? А вот поди ж ты, не все знают!
 А спроси того же гражданина:
– А где у нас местный дурдом?
А это всем известно и любой на этот вопрос ответит без запинки и сомнений. Но посмотрит с подозрением: а зачем тебе туда?!
 И так в любом городе России.
Мысли в голове бродят крамольные. Скажи вслух такое –  залечат.

Мысль уплывала куда-то и рвалась, что-то мешало ей окончательно оформится. Разбудило меня ощущение, что кто-то бродит по мне, пощипывает и щекочет. Сначала думал – комары, но они только кусали, а не жужжали. Я присел на угол кровати и хотел было взглянуть, кто это там по мне путешествует. Но горел один ночник, а что с ним увидишь? Только что за нами наблюдать.
Снова лег и так до утра и ворочался. Чесал себя и гадал--вши или  чесотка? 
Со вшами-то я легко разберусь, а вот если чесотка...

…Под утро все же задремал я. И тут же бой барабанный в двери начался: «Подъем! Подъем! Подъем!...» Вот чего орут, дали бы хоть раз выспаться, все равно же делать нечего. Но  я все же встал, чтобы санитара не раздражать и сразу к окну ринулся. Чтоб посмотреть, кто там такой резвый на мне поселился.
--Сто, покусали?--Силя участие свое выразил.--Не боись, не чесотка! Вши.               
Обрадовал, ничего не скажешь... То-то я еще днем заметил, что они все какие-то нервные: чуть что, сразу за бок. Как Шариков в кинофильме. А я уже от этой заразы отвык на рабочем корпусе. У них там чуть что сразу аврал и профилактика: всех в помещение загонят, догола разденут, шмотки в прожарку. А народ голый в ряд построят, как в армии, волосы везде машинкой на голо, а сверху дихлофосом. Запах стоит...ой-ей-ей! «Терпи! Чего заразу развел!» И терпишь: если сам выдержишь, то вши обычно не выживают.
А тут им дихлофоса, наверно, не выдают. Будь это где в нормальной дурке, а не засекреченной, как эта, жалобу куда-нибудь настрочить можно. Да через родственников передать: они же там хоть как туда-сюда курсируют, пусть и не твои. А тут--как в бочке на море-океане.
Потом завтрак притащили, или что там они завтраком называют. Потом драить все заставили.
Смена уже к концу шла и суета дневная оседала потихоньку. Сейчас все одного ждали: Айболит с Фанерой домой свалят, – их же там свой дебил ждет! – а здесь без них все само собой успокоится.
И тут влез Троха в очередное свое приключение:  прикурить ему приспичило. У персонала просить было бесполезно, а нам спичек-зажигалок на этом этаже не положено. Ну и полез он наверх к ночнику с куском ваты, а эксгибициониста внизу поставил, чтобы  безопасность стерег. Но вонь от горелой ваты повисла – ой-ей-ей! Пожар, не иначе...

Вообще-то курить у Айболита не запрещено, но чаще дают за что-то--за работу или еще как. Как поощрение. А тут--посягнул Троха на не принадлежащее ему право распоряжаться: тянули одну на всех, по углам прячась и антисанитарию разводя. Даже Нестер участие принимал.
И вдруг затихли разом и головы, как по команде, на дверь повернули. А там -- Фанера: как вошла никто даже не слышал! Встала и наблюдает. А как раз очередь Трохи подошла.
Оно, может, и обошлось бы,  будь он скромнее – засмущался бы, покраснел, извинился. Но Троха нахал--прыснул от смеха и дымом  подавился. Ну и началось--включила Фанера сирену. А Айболит на этот звук завернул.
Они друг друга без слов поняли: он на Фанеру глянул, она улыбкой в ответ расцвела и рукой картинно так на кашляющего Троху показала: пожалуйста!
Айболит поводил носом, понял все и только головой кивнул – он на расправу добрый.

Я сразу понял – кино будет долгим. Потому что Троха лыбился и этим Фанеру провоцировал. Ему бы не хихикать, а прощения у нее просить. Да чтобы со слезой голосе и «пожалуйста...» Но это же Троха – ему покажи палец, а он засмеется.
Этаж был еще совсем не приспособлен--не было еще ящика для «процедур». Потому оставили на месте, лишь на койку у окна перевели.
Лежал обколотый чем-то и затянутый на пять точек, с потрескавшимися, сухими губами: воды ему не давали, чтоб в туалет не просился. Потому, очнувшись от уколов, он только ныл:
--Ослабьте...
Мы в это дело не лезли:  расслабь его, самого спеленают, еще и навешают. 
Но нет такого закона связанным месяцами держать.  Потому--свяжут на пару суток,  потом развяжут. Посидит полчаса, отдохнет и снова в жгуты.

Последний раз, когда развязывали его на законную паузу, он уже не улыбался.
--Ну как, уже не весело? – с сарказмом спросила Фанера.
Дрогнуло  у него что-то в лице не по-детски решительное.

Удар головой пришелся в самую середину рамы. Боли от  от пробившего шею стекла он уже не чувствовал. На пересохших губах, как с  испорченной пластинки крутилось одно:
--Не могу... не могу... не могу...
И перебивая этот шепот по этажу несся истеричный крик Фанеры:
--Я же предупреждала врача, что его еще рано развязывать!

------------------   --------------