Книги

Мне нужно было уезжать из города, в котором я прожил большую и важную часть жизни, узнал спокойное счастье понимания и острую боль предательства, Города, обшарпанные дома и воняющие мочой дворики которого, не ремонтированные со времен послевоенной реконструкции, полюбил лишь тогда, когда понял, что скоро из него придется уезжать (ты извращенец, ты любишь лишь то, что теряешь – сказала мне как-то Соня. Она была и права, и неправа. Как сильно я ее любил, я понял, лишь когда ее потерял. Но она об этом никогда не узнала).

За годы проживания я оброс вещами, как корабль полипами. С вещами нужно было расставаться.

Я с детства не любил вещи. За вещи мои родители продали душу – и все их поколение тоже.

Но среди вещей было исключение – книги. Книги, связывающие людские души, сближающие разделенных временем и пространством, книги, дающие знание и побеждающие к действию.

Выбросить книги я не мог. И потому решил раздать их знакомым – чтобы остались им, если не вернусь, и были возвращены мне, если когда-нибудь вернусь.

Сумки с книгами по философии, истории и политэкономии я решил отдать парню, известному по псевдониму Гракх – некогда он увлекался римской историей. Не смотря на столь грозный псевдоним, он был скорее левым социал-демократом-кейнсианцем, и я не раз полушутя называл его меньшевиком. Он был умнее большинства леваков и  глубже их, именно поэтому разговаривать с ним было интересно.

За книгами он вместе со своей девушкой приехал в 9 вечера. Жил он на другом конце города, и работал тоже.

Мы выпили чай и немного посплетничали о разных полуполитических знакомых – и он, и его девушка могли быть язвами, и именно это придавало разговору с ними особую прелесть и обаяние (так сказала бы Соня – где она, в каких мирах?).

Было поздно, когда они, забрав сумки, ушли.  Я проводил их до остановки. Шел дождь. Я вел их дворами, чтобы успеть на автобус, вел по району, который изучил вдоль и поперек, вел мимо гаражей и через футбольное поле. «Это школа, а это – спортивная школа, скоро я их никогда не увижу».

Они сели в последний автобус, ехавший в их сторону из моих ****ей, мы распрощались, договорившись о том, что за второй партией книг они придут завтра в восемь вечера.

Было уже полдевятого, их не было, и звонка от них тоже. Я позвонил Гракху:

- Так ждать вас или не ждать?

- Мы потеряли сумки, - его голос был подавлен.

- Как потеряли? Где потеряли?

Картины нападения пьяных гопников или остановки полицейским патрулем мелькнули перед моими глазами, но материализоваться не успели.

- Мы почти дошли до нашего дома, когда возле подъезда увидели силуэт собаки. Мы испугались и убежали, бросив сумки, а когда вернулись через 15 минут, сумок не было. Мы звонили в полицию, но там нам ничего не сказали.

Гракх был собакофобом, но всей силы его собакофобии я до сих пор я не подозревал.

Моя душа очерствела от потерь. Я терял людей, не только книги. С Соней я потерял половину души, и рана до сих пор саднила и кровоточила. Я не знал, вернусь ли я в город  обратно, и увижу ли эти книги, и мне было не столько жалко книг, сколько смешно от абсурдности ситуации, и в ушах моих зазвенел саркастический смех Ильича: А ведь я учил Вас, батенька, не иметь никогда общих дел с меньшевиками. Струсят и убегут от тени собаки.

Но книг жалко было тоже. Я помнил, как мне в руки попала почти каждая из них, и со многими были связаны свои истории.

Их больше не было. Они ушли в другие миры – как ушла в них и моя Соня, и я не знал, посоветует ли кто позарившемуся на них  гопнику попробовать продать их букинисту на книжном развале, или же они будут переработаны в чистую материю вместе с другим мусором.

Я вспоминал их цвет и запах. Двухтомник «Повести моей жизни» Морозова – его я купил в своем городе как раз перед тем, как переехать к Соне в ее, и читал в поезде. Первый том Сочинений (30-е годы, вышло 7 томов) Веры Фигнер – его я купил у горбатой старушки, которая торговала книгами недалеко от физмата – и которой я не видел там уже два года. Изданные в 1941 году  первые два тома «Сочинений» Рикардо – издания тогда не было закончено, новое вышло уже в пятидесятые. Его я купил как подарок самому себе к дню рождения в букинисте рядом со студенческой общагой. Новейшее, прошлогоднее, на изящной бумаге и в хорошем переплете «Богатство народов» - на него ушла половина гонорара за статью о наксалитах для буржуазного СМИ. Художественная биография Сен-Жюста, написанная провинциальным историком в конце 1980-х и изданная им на свои деньги в начале 2010-х – небесталанное подражание «Кавалеру Сен-Жюсту» Левандовского. Наконец, «Психология искусства» Выготского – ее подарила мне Соня перед свадьбой, вложив внутрь открытку «Дорогой киса! Я буду любить тебя даже после нашей свадьбы. Твоя полюбовница». Ее любви хватило ненадолго, но я все равно был рад, что вынул открытку, прежде чем запихнуть книгу в сумку – потеря лживой  открытки огорчила бы меня больше, чем потеря всех книг мира.

Вещи привязывают к миру, а к миру нельзя привязываться, особенно человеку, выбравшему путь революционера. Книги были единственными вещами, которые привязывали меня к миру сему. Книги и кошки. Но кошек у меня давно не было – и вряд ли еще будут. Душа стала свободной и пустой.

Мир должен был быть изменен. Но менять его было не с кем. Не с людьми же, убоявшимися тени собаки.

И выть хотелось именно от этого. Морозов и Фигнер не обиделись бы.

А ночью мне приснилась Мария  Ошанина. Из всех народоволок я любил именно ее – не Перовскую и не Фигнер. Моему чуждому иллюзий в народе уму  ее якобинство было родным и близким.

Я говорил ей, как тяжело работать, когда положиться абсолютно не на кого, и вокруг – фрик на фрике.

- А ты думаешь, нам легче было? Особенно когда партия была разгромлена, и я осталась одна.

- Марина Никаноровна, - назвал я ее по партийному псевдониму по своей привычке, - зачем же Вы не удержались и ушли так рано,  в 1898-м. Вы же замечательная, Вы же и в 1905, и в 1917 году таких дел понаделали бы. Всего немного Вам продержаться оставалось, подъем уже начинался, всего несколько лет осталось.

- Смотри, не повторяй моей ошибки, - ответила она.

Моя историческая партия дала мне приказ….