Поэзия, как точка опоры. Прямой эфир-Радио Мария

Поэзия, как точка опоры
Здравствуйте, уважаемые радиослушатели!
В эфире радио "Мария", программа "Точка опоры" и я, член Союза писателей России, Дмитрий Корсунский. Гость нашей радиостудии, писатель, кандидат психологических наук, член Союза писателей России и член Союза писателей Белоруссии Наталья Викторовна Советная.
- Здравствуйте, Наталья Викторовна!
- Добрый вечер, Дмитрий Михайлович! Добрый вечер, дорогие радиослушатели!
И кандидат психологических наук Дмитрий Константинович Войтюк.
- Добрый вечер, Дмитрий Михайлович!
Дмитрий Корсунский: - Сегодня наш разговор пойдет на тему "Поэзия, как точка опоры", в которой мы продолжим освещать творчество поэта Григорьева. Уважаемая Наталья Викторовна, скажите, пожалуйста, какое место в творчестве Игоря Григорьева имела малая родина?
Наталья Советная: Малая родина в жизни каждого человека, не только Игоря Григорьева, имеет, фундаментальное значение. То, что зародилось в детстве, все  ранние впечатления, соки земные, которые питали человека, потом помогают ему  и отражаются на всей жизни. У Игоря Григорьева малой родиной была деревня Ситовичи  Порховского района, Псковской области. Её уже полвека нет. На картах сохранилось только название местности – урочище Ситовичи.
Так сложилось, что священник Григорий Григорьев  при жизни своего отца ни разу не был на его малой родине. Он много слышал, читал о ней стихи, но сам не видел. Предложение поехать на Псковщину, понять, что же питало творчество Игоря Григорьева, батюшка воспринял с энтузиазмом. Мы запланировали экспедицию по местам, где когда-то находилась деревня Ситовичи. Хотелось поискать следы, напоминающие о прошлом, побродить по тем тропкам-дорожкам, где бегал маленький Игорь – в школу, на рыбалку, в лес. Найти маленькую речушку Веретеньку, которую и речкой трудно назвать – ручеёк. Экспедиция состоялась 26 марта 2018 года.
Поездка была удивительной. Сопровождалась яркими эмоциональными впечатлениями. Хотя погодные условия нельзя было назвать прекрасными – ещё лежал снег, но он подтаял, осел – всё-таки  весна, конец марта. Видимость  хорошая, мы специально выбрали это время: травы, листвы ещё нет – далеко просматривается местность.
 Вы знаете, как Господь нас вёл! Есть такой человек – писатель, пскович Владимир Васильевич Васильев, псевдоним – Овчинников. Его предки родом из тех же мест, из деревни Ситовичи. Он тоже интересуется своими истоками, а потому уже успел изучить местность. Привлёк внука, сына и, пользуясь современными способами навигации: навигатором, компасом, – а также собственными воспоминаниями и автобиографической  повестью "Всё перемелется" Игоря Григорьева,  проложил тропу. Владимир Васильевич взялся быть нашим проводником.
Григорьев родился в Порховском районе. Сам по себе  Порхов – маленький городочек, в то время года  даже невзрачный. Разбитые дороги, обветшалые здания… Такой уездный-уездный старинный городок. Кажется, что там может быть такого?
 Но мы были изумлены историей этого города. Оказывается, на территорию Порховского района влекло огромное количество верующих людей, монашествующего люда, дворян. Там такие имена! С имением Волышево связаны потомки древнего муромского княжеского рода Овциных, знатного рода Васильчиковых, известнейшего рода русских купцов и промышленников Стро;гановых. Усадьба Холомки обязана своим возникновением представителю древнего дворянского рода Гагариных – князю Андрею Григорьевичу, выдающемуся учёному, инженеру, первому директору Петербургского политехнического института. В 1921 году усадьба была реорганизована в творческую дачу художников и писателей Петроградского Дома искусств. Там бывали известные писатели и художники, такие как К. Чуковский, Е. Замятин, М. Зощенко, В. Ходасевич, М. Добужинский, В. Милашевский, Д. Верейский, В. Попов, Н. Радлов и другие.
На сравнительно маленькой территории (три тысячи километров квадратных) – пятьдесят сохранившихся  до нашего времени церквей! В самом Порхове когда-то было три монастыря. В лесах – скиты, где подвизались прославившие эту землю святые. И то, что там родился Григорьев, что это его малая родина – всё это не случайно.
Я  Псковскую область знаю, много раз там бывала. Кажется, и природа такая простая, особенно сейчас, в осеннее время – всё такое серенькое. Нет там шикарных гор, морей, нет там архитектуры Санкт-Петербурга... Но в этой простоте земной столько Божьего, столько притягательного, что начинаешь понимать: не любить эту землю – нельзя.
Добрались мы до Порхова, встретились с музейными работниками, подоспел Владимир Васильев из Пскова. Решили ехать в Ситовичи через бывшую деревню Красуху. Вошла она в творчество Григорьева красной нитью – полыхающей, огненной. Красуха – это деревня, которую сожгли фашисты во время войны. Сожгли  вместе с жителями. На сегодняшний день известно – 283 человека погибло.
Мемориальный комплекс создан, великолепный памятник Скорбящей псковитянке. Стела с именами погибших и с названиями тех деревень, что были сожжены вместе с Красухой. Всего 19 деревень, 750 человек. За короткое время все убиты… И чтобы память Красухи была увековечена, Григорьев Игорь Николаевич тоже приложил свою руку, приложил свою душу. Вместе с другом Павлом Вороновым обивал пороги учреждений, доказывая, что место, где погибли люди, святое, его нельзя оставить просто так,  будто оно с карты стёрто.
Когда мы с о.Григорием упомянули Павла Воронова, то Васильев признался, что долго искал, кто такой этот  Воронов. Никаких следов не было ни в Порхове, ни во Пскове. Теперь секрет открылся:  следы – в Белоруссии, в Городке, где Павел трудился в районной газете – через это он с Игорем Николаевичем и подружился. 
Ещё один штрих. Когда подъезжали к Красухе, заметила я  у дороги старое-старое дерево – ветла. Оно настолько уже состарилась, изогнулось, сгорбилось, упираясь ветвями в землю, как руками, что ветви укоренились и дали новую поросль. Это было настолько символично! Захотелось сфотографировать – сохранить. Но машина промчалась мимо. Григорьев предложил сделать снимок на обратном пути. К сожалению, в Порхов возвращались по другой дороге.
Когда же я стала перечитывать стихи Григорьева, посвящённые Красухе, вдруг замерла:
А тебя нельзя не помнить — память рядом:
Вековая безутешная ветла!
У меня дрожь по телу – такое совпадение мистическое! Вот отрывок из "Скорбящей псковитянки", отрывок, потому что все стихи И.Григорьева, посвящённые Красухе, большие,  фактически, целые поэмы. Он всю жизнь писал о Красухе, она всю жизнь в нём горела.
Ты взошла на холм,
Скорбна и грозовита.
Ты устала,
 Босы ноженьки болят.
Ты — из камня,
 Ты — из мёртвого гранита,
Ты — немая,
 Но душа твоя — набат…

Вот истинно вам говорю, когда смотришь на памятник, на самом деле ощущаешь, что душа начинает звучать набатом в такт тому невидимому набату, который звучит на этой земле. Кто послужил прототипом «Скорбящей псковитянки»? Среди тех, кого сжигали, были выжившие. Мария Лукинична Павлова, когда гнали народ на гумно, чтобы сжечь, потеряла сознание, упала.  Немцы приняли её за мёртвую. Очнулась – сарай уже догорал. Сгорели двое её маленьких детей и двое племянников. Как можно пережить такое горе? Как можно потом с этим горем жить?
Игорь Николаевич Григорьев на всё откликался душой, сердцем, всю жизнь горевал по Красухе. Горевание вылилось в горючие строки.
Дмитрий Корсунский: - Дмитрий Константинович, расскажите, пожалуйста, как вы заинтересовались поэзией Игоря Григорьева.
Дмитрий Войтюк: - Дело в том, что когда мне было 14 лет, и в квартире моих родителей была небольшая библиотека. Книжная полка находилась в коридоре. И однажды, проходя мимо книжной полки, я случайно задел руками книги, и упала книга. Упала книга на пол и раскрылась. Это был небольшой сборник стихов тогда неизвестного мне поэта Игоря Григорьева. Я наклонился, чтобы поднять книгу и заинтересовался, - на какой странице она раскрылась. Книг раскрылась на той странице, где было написано стихотворение "Огонёк". И стихотворение это известное. Вот как оно начинается:
Что же ты не светел,
Огонек в окне?
Полно! Тужит ветер
Обо мне.

Может быть в силу возраста, может быть в силу того, что я на тот момент уже начал интересоваться поэзией и делал какие-то свои первые шаги в этом направлении, мне стало интересно положить эти стихи на музыку. И это одна из первых песен, которые я написал на чужие стихи, это была песня на стихи Игоря Николаевича Григорьева "Огонёк".
Дальше я не расставался с этим сборником, он назывался "Жить будем", на протяжении двадцати лет. Вот, фактически, на большинство стихов из этого сборника были написаны песни. Какие-то из них потом удалось записать, какие-то я пел своим близким родственникам, друзьям. Для меня поэзия Григорьева оказалась очень живой, пластичной, органичной, музыкальной. Надо сказать, что песни были написаны под гитару. И, как ни странно, его строчки, человека, которого я лично не знал, в тех местах, где родился Игорь Николаевич, о которых сейчас Наталья Викторовна уже успела подробно рассказать, я тоже не был на тот момент... Поэтому, даже тогда даже ещё не было интернета, можно было только открыть учебник географии просто посмотреть, что такое Псковская область.
Но, мне было интересно, прежде всего, почему писать на эти стихи песни - потому что они мне показались удивительно мелодичными, обладающие каким-то особенным внутренним ритмом. Я бы так сказал: ритм ощущений. Разных ощущений: это и зрительные ощущения, и слуховые. В общем, всё то, что даёт родная земля через природу. Вот это богатство красок, богатство запахов, богатство вкусов, картин, образов окружающего пейзажа. Только одни краски и звуки несет война, а совсем другие – мир. И то, и другое есть в творчестве поэта. Но, война несёт в себе цену мира. Сам мир как и слова боли – бесценны! И, как ни странно, некоторые песни оказались такими, я бы сказал, очень современными. И можно даже сказать, что это такой элемент не столько бардовской песни, как даже, может быть, рок-песни. То есть, Григорьев оказался для меня на тот момент удивительно современным в плане звучания и в плане того отклика эмоционального, который я нашёл в его поэзии. Рок – это всегда вызов, крик и мольба, но это еще и судьба! Боль – это маяк в душе поэта, боль ран – основа для творчества. Судьбы не бывает без боли, тем более без нее невозможна любовь! Пока светит огонёк, еще есть воспоминания и жизнь продолжается, несмотря ни на что…
И если говорить о связи места рождения, малой родины, влияния на личность поэта, то надо сказать о том, что когда мы говорим об Игоре Николаевиче, то выделяем две его основных ипостаси: это человек, прежде всего, - поэт, и этот человек - воин. И, наверное, это вот, я бы так сказал, две стороны одной медали. Разделить это невозможно. Воинский опыт, участие в Великой Отечественной войне, обогатило его, несомненно, как поэта. А с другой стороны, возможно, вот этот внутренний поэтический ритм или вот это самый набат, о котором Наталья Викторовна сказала, помог преодолеть все те тяготы, невзгоды военной жизни, послевоенной, реабилитацию, боль ранений…
Если посмотреть на литературную карту России, то, наверное, любое место, а таковых множество на территории нашей страны, несет в себе свою боль, свои заботы, победы и поражения. В том числе город Порхов, обладающий собственным звучанием и поэтическим ритмом. Вслушаемся в название города: здесь тебе и порох, и всполох, и рвы и хоры… и деревня Ситовичи, которой нет, но она есть, она есть, потому что мы о ней говорим, потому что есть произведения Григорьева, их можно открывать, потому что есть вот такие люди, которые создают литературные тропы. Кто знает, может с этих тропинок начнется для кого-то своя большая дорога. Каждый новый поэт, художник, музыкант помогает нам вновь обратиться к этому месту и как-то его переосмыслить, взглянуть через творчество, через поэтические ритмы, мелодии на окружающую природу этого места. Попытаться понять, пережить, возможно то, как это понимал и переживал сам поэт.
А если же говорить об обратном влиянии, то есть личность помогает нам понять, открыть вот это место, где родился поэт. Но и само место, когда мы туда приезжаем... Вот сейчас, насколько я понимаю, идёт речь о том, чтобы создать такую литературную  тропу в этом месте. И попытаться, может быть, написать на те же мотивы: мотивы жизни, мотивы смерти, мотивы природы, мотивы Отечества, материнства, может быть, свои строчки. И в этом смысле поэт Григорьев будет выступать как некий путеводитель, как камертон в музыке, и уже мы можем выстраивать диалог между поэтами, музыкантами и другими творческими людьми. Вот так бы я отметил. Добавлю одно: Григорьев был партизаном, и он знал порховские леса как свои пять пальцев. Нам, чтобы не заблудиться и добраться до Ситовичей, понадобится свое литературное сито. По верным словам, как по зарубкам на деревьях, поймём, как нам надо идти.
Дмитрий Корсунский: - Наталья Викторовна, скажите, пожалуйста, какие знаменательные места и, может быть, впечатления были ещё в вашей поездке. Вот ветла - это, конечно, очень яркий образ.
Наталья Советная: - История порховских мест в чём-то совпадает и, конечно, пересекается с историей личной судьбы Игоря  Григорьева. Например, рассмотрим подробнее страшную кончину Красухи. Почему фашисты жгли деревни с людьми? Одна из причин – месть. Накануне красухинской трагедии   в Порхове  погибло 750 гитлеровцев. Был совершён уникальный подвиг одним человеком. Запомните его имя – подпольщик Константин Чехович. Ему удалось разово уничтожить 750 фашистов! Среди них, кроме низших чинов, два генерала, более 40 высших офицеров вермахта и СД, сотрудников спецподразделения «Абвер-Норд», занимавшихся заброской в советский тыл подготовленных агентов.
Константин Чехович работал киномехаником в кинотеатре. Долгое время буквально по крошкам заносил  взрывчатку,  прятал. Будучи профессиональным взрывником, он рассчитал очень верно: в каком месте взорвать, чтобы ещё и стены обрушились, чтобы больше придавило врагов. И они понесли такую огромную потерю в один день. Подвиг? Несомненно!
Но знаете, что в судьбе Чеховича меня поразило? После взрыва он, понятно, ушёл в партизаны, потом служил в армии до окончательной победы. Еще много взрывов было на его счету, много уничтоженных фашистов. Однако за всю войну он не был награждён ни одной медалькой. Мало того, по прошествии времени, его ещё посмели обвинить в предательстве! Мол, служил же он немцам – киномехаником.
Нам сегодня даже трудно представить, как же можно было так обвинить? Но ведь и Игорь Григорьев пережил подобную клевету!
По заданию партизан он три месяца работал в немецкой комендатуре переводчиком. Сумел передать партизанам ценные документы и сведения, спас от гибели и от угона в неметчину десятки, сотни людей. А в советское время вдруг  организованным потоком потекли в разные инстанции,  в Ленинград, в Москву, письма-доносы: так и так – служил у немцев переводчиком… Как же Игорь Николаевич переживал!
Мои собратья по перу
Не поделили псковской славы,
И я, доколе не умру,
Не позабуду той отравы.
Нет, не с цианом порошки
В стакане водки. Проучили
Меня надежней корешки —
В глазах России обмочили…

И ещё несколько строчек на ту же тему:

Я родине моей не изменял.
Безрадостной полынью переполнясь,
Я убивался с ней в глухую полночь,
Но родине во тьме не изменял…

Я ещё и ещё раз возвращаюсь к этой теме, потому что пережить такое и не сломаться, остаться человеком, писать стихи полные любви к Родине, любви к людям,  может только человек, у которого в душе живёт Господь.
 Когда я готовила путевые заметки по этим двум экспедициям в Ситовичи, то перечитала повесть Игоря Григорьева "Всё перемелется". Более внимательно присмотрелась к тем местам, где он рассказывает о Ситовичах, о детских воспоминаниях. Очень яркие картины деревенских вечеров с посиделками, где звучали песни, даже романсы. В гости из Пскова приезжала певичка, немка Эмма Фердинандовна, пела и читала стихи на немецком, учила маленького Игоря, который схватывал всё на лету.  И от русских песен и плясок, от рассказов и сказок при лучине, от леса Клина, речки Веретеньки – от всего этого вместе пришла к нему безоглядная, без сомнений,  вера.  Бог есть,  есть Господь! Это пришло и осталось навсегда.
В прошлой передаче вы спросили меня о его вере, поэтому, перечитывая, я обратила внимание и на этот момент. Прожил Григорьев в Ситовичах после рождения одиннадцать  лет. Там, в Веретенях, окончил школу, в 1934 году. Там прочёл первое в жизни стихотворение и там написал своё первое.
Дмитрий Корсунский: - Дмитрий Константинович, скажите, пожалуйста, какие наиболее важные психологические оттенки поэзии вы считаете современными и в нашей жизни, и в поэзии Игоря Григорьева? Вот как психолог, что вам кажется важным в его поэзии сейчас?
Дмитрий Войтюк: -  Мне бы хотелось отметить, я уже говорил об этом, что это поэзия, в которой очень тонко переданы ощущения. Богатство поэтического языка Игоря Николаевича позволяет через самые разные слова, эпитеты, метафоры пережить вот тот опыт, который он получил как во время войны, так и послевоенное время.
Возвращаясь к разговору об истоках творчества Игоря Николаевича, хотелось бы выделить основные направления, по которым можно размышлять об этом. В первую очередь это, конечно, - Родина-мать! И об этом мы говорим здесь, вспоминая Великую Отечественную войну. Поскольку именно такие потрясения вновь нам позволяют понять и пережить ценность Родины для каждого из нас. Малая родина - деревня Ситовичи, односельчане, деревенские жители - всё это то, что можно объединить общим родовым понятием семья.
С другой стороны это непосредственно та семья, в которой родился, вырос, получил воспитание Игорь Николаевич. Это, конечно, и мать, это и отец, и дед, и брат. И если перейти от этой семьи к понятию военной семьи, например, вся страна стала одной семьей во время ВОВ, это в том числе и партизанский отряд, который также является семьёй. И с другой стороны - это природа-мать, которой посвящено очень много стихотворений Игоря Николаевича.
 И непосредственно та мать -  сыра земля, которая приняла и пот, и кровь, и слёзы, и вопль и солдат, и матерей, и детей. С одной стороны это тема рождения, тема земли, которая рождает нам хлеб. Хлеб, как известно, всему голова. Без него мы не садимся за стол. Хлеб - это основа жизни. С другой стороны это и хлеб, который мы получаем в Таинстве Церковном, Таинстве Причастия, хлеб без которого невозможно восхождение на Небо. То есть вот соединение небесного и земного, мирного и военного, возвышенного и вот этого больного, искорёженного, изувеченного, чёрного, злого. То есть, на этих противопоставлениях, на этих оттенках строится поэзия Игоря Николаевича.
 И чтобы проиллюстрировать эти слова, можно обратиться к сборнику Игоря Григорьева, который называется "Набат". И в предисловии мы находим следующие слова поэта:
"В Пятидесятилетие Великой Победы Тебе, отец мой Николай Григорьевич Григорьев, Георгиевский Кавалер, ротный командир Первой Мировой войны и тебе, брат мой Лев Николаевич Григорьев, разведчик-партизан Великой Отечественной, отдавший жизнь за скорбное Отечество наше, посвящаю выстраданный вами "Набат". Да будет вам пухом мать-сыра земля! Спите спокойно: я никогда не отрекусь от России! Ваш сын и брат Игорь Григорьев".
А дальше идёт письмо разведчика, с которым служил Игорь Николаевич, это Николай Никифоров из города Златоуста. И вот что он пишет:
"Ты научил меня, да и плюсских ратоборцев, многому:
Непримиримой борьбе со злом - как было в годы войны;
Доброму бескорыстному отношению к людям;
Беззаветному служению своему Отечеству...
Огромной любви к своему народу;
Способности противостоять бедам и переносить любые невзгоды...".
Вот эти слова можно целиком и полностью отнести к поэзии Игоря Григорьева, к основным её мотивам. И сказать, что непосредственно для Игоря Николаевича была важна тема материнства, материнской любви. Это была та точка опоры, без которой невозможно было преодолеть ужасы войны. Это тема родной природы. И это тема воинского братства. Вот так бы я выделил эти моменты. Возвращаясь к литературной тропе в Ситовичах, я хочу предложить идею создания литературного мемориала, который бы являлся логическим завершением создания литературной тропы. Идея создания такого мемориала должна включать в себя три момента: литературный колокол, книгу боли и радости, приношение дара. Когда соберешься пройти по тропе, то возьми с собой камень, большой или маленький – не важно, но выбери сам по силам своим. Пройди по тропе, а когда дойдешь до колокола, то прежде чем ударить в него, положи камень к корню дерева, в котором хранится книга боли и радости. Ты нёс его всю дорогу, а в конце пути освободился. Увидишь – тебе сразу станет легче. Запиши в книгу боли и радости любое свое воспоминание: грустные – на чёрные страницы, а светлые и радостные – на белые… Ты принёс в дар камень – строительный материал и принес в дар слово – тоже строительный материал. Это место стало другим, но и ты изменился… Заверши этот важный момент ударом в колокол. Обратный путь уже известен. Теперь и он стал воспоминанием.
Дмитрий Корсунский: - Наталья Викторовна, скажите, пожалуйста, какие наиболее яркие стихотворения о малой родине вы бы назвали у Игоря Николаевича?
Наталья Советная: - У него по стихам можно проследить практически всю биографию, в том числе и отношение к малой родине: к Ситовичам, к Жаборам, о которых ещё расскажу. Много стихов Игорь Николаевич посвятил дедовскому Гришиному хутору. Там он вырос.
Гришин хутор, хутор Гришин,
Обездворен, обескрышен,
Слёзы льёт у старых вишен.

Лью и я, да хоть залейся,
Хоть о дедов рай разбейся,
Не воскреснет, не надейся.

Не воспрянет. Зряшны стоны.
Зло плодит свои законы:
На растопку свят-иконы!...

Это отрывок из стихотворения "Гришин хутор". В Ситовичах было 35 дворов,  достаточно большая деревня. Но Гришин хутор был немножечко в стороне. По Столыпиной реформе дед Игоря Николаевича получил достаточно большой кусок земли. И силами только своей семьи – с женой Прасковьей и детьми, которых было семеро, он вёл большое, очень серьёзное хозяйство.
Мы с батюшкой Григорием были удивлены, потрясены теми подробностями, которые узнавали как бы заново. Вроде бы, мы читали, вроде бы, мы всё слышали, но когда шли по той земле, когда поднялись на остатки фундамента дома, восприятие стало просто фантастическим! Писатель Владимир Васильев рассказывал: – Вот здесь была усадьба. Дом пятистенок. Вот там – кузница, здесь – поля, сад, пасека на 150 ульев…
 Отец Григорий, как заворожённый: – «Это всё  было!» Как будто бы токи какие-то нас пробивали, когда мы стояли на той земле. Такие ощущения.
Зачитаю небольшой отрывок из повести  Игоря Николаевича, лучше, чем он, всё равно не сказать о его родственниках, проотцах. «Моего прадеда по отцу звали Кузьмой, потому что прадед был Дмитрий Кузьмич. И к стыду, и прискорбию моему, это всё, что мне известно». (Действительно, и стыдно нам и прискорбно, когда не знаем корней своих глубоко).
«А дед, Григорий Дмитриевич, от которого и пошла наша фамилия Григорьевы, — особая статья. И хотя я не застал его, но о нём наслышан. Основатель моего гнезда — Гришина хутора — справный русский мужик, добрый оратай (12 десятин земли на хуторе, полученных по реформе великого крестьянского заботника П. А. Столыпина), садовод (сад под 150 ульев), кузнец (кузница на большаке в деревне Заозерье), мастеровой и механик (веялки, сеялки, самопряхи, ткацкие станки), мельник (мельница на реке Узе)...».
Подумайте только – всё это силами одной семьи! Кроме того, Игорь Николаевич сообщает: "Дорога на хутор и вокруг него, три мостика, осушительные канавы, мочила для льна, сад, рига с гумном, скотный двор, баня, изгородь вдоль леса (все это я помню) находились в полном порядке вплоть до начала новой, колхозной жизни — лиха лихущего, горя горющего"…
 Ну, а теперь, как мы убедились в экспедиции, там, где были Ситовичи, не кошено, и трава по пояс.
На доброй пашне, в широкополье,
Олешник вымахал да лоза.
В саду крушиновое раздолье
Глумится в горестные глаза.
Тропа лосиная, сыроежки,
Разлопушился вовсю репей...

Как раз такую картину мы увидели, когда приехали. Но вы знаете, буквально месяц, наверное, прошёл после поездки, как о. Григорий затосковал по Ситовичам, которых нет.  Второй раз  поехали в июле. Продвигались к хутору по высоким травам, я немножечко поотстала, а когда уже догоняла батюшку, он вдруг резко остановился, подал рукой знак "Стоп!".
Я замерла, а он шепчет: "Косули! Там пасутся косули". Вскинула фотоаппарат, ведь косули – это что-то такое воздушное, волшебное. Кажется, что сейчас копытцем стукнет, да и посыплются жемчуга. Но они  исчезли, словно растворились в воздухе. Мне подумалось: это не случайно! Именно косули должны были нам встретиться. Косули – это поэзия, косули – это сказка. Там, где родился Игорь Григорьев, поэт с большой буквы,  должны были быть именно косули. 
При жизни Игоря Николаевича, в его детстве, в Ситовичах и окрестностях было столько птиц, зверья, что буквально на каждой сосне, на каждой ветке – гнездо. Он знал всех пташек,  узнавал пение любой. Это тоже те истоки, о которых мы говорим. Малая родина – она во всём.
Следующей задачей нашей экспедиции была деревня Жаборы и кладбище, где упокоились родные Игоря Григорьева. Погост у действующего храма, который сохранился с 1792 года. Службы велись и во время войны. Настоятелем тогда был удивительный батюшка Михаил. Рассказывают, что ходил он босиком от снега до снега, отзывался на любую просьбу. И немцы его не трогали. Он был как не от мира сего. Церковь была открыта. А он-то в усыпальнице помещиков Лавровых и Аничковых партизан прятал. Вот какой удивительный наш русский человек!
 Жаборы какой-то особой энергетикой обладают... Храм там очень красивый. Старинный, в бело-голубых тонах. Ощущение, что он лёгкий, взмывает в небо. А рядом стоят огромные-огромные, может, вековые – двухсотлетние или трёхсотлетние деревья. Они высокие и толстенные. Я решила сфотографироваться, подошла ближе и поняла, что надо несколько человек с вытянутыми руками, тогда только можно будет дерево обнять.
На верхушке  одного из деревьев – гнездо аистов. Очень символично. Вроде, деревня-то вымирающая, и аист, как символ жизни. Закапал дождик, а он невозмутимо пёрышки чистил, отбеливал, поглядывая сверху на нас.
Сегодня  вспоминал Дмитрий Константинович книгу Григорьева "Жить будем". А во мне во время экспедиции  эти слова: "жить будем", как девиз Григорьевский, звучали всю дорогу. Потом, когда под впечатлением наших поездок, написала стихотворение «Ситовичи», то эти слова и там зазвучали:
Но журчит Веретенька: "Жить – будем!»,
Пока память дарована людям.
 Память – это тоже наши истоки, и истоки творчества Игоря Григорьева.
Дмитрий Корсунский: - Дмитрий Константинович, скажите, пожалуйста, какое стихотворение Игоря Николаевича Григорьева вам нравится больше всего, которое вы бы хотели прочитать сейчас?
Дмитрий Войтюк: - Ну, конечно, стихотворение "Огонёк". Но прочитать я хочу другое стихотворение. Мне бы хотелось откликнуться на то, что сказала Наталья Викторовна. Вот жить будем - это тоже своеобразный набат, это призыв, это смысловая перспектива: жизненная перспектива, и духовная перспектива, и поэтическая перспектива. Литературная тропа, в этом смысле, обладает возможностями не только для перспективы, но и образно-эмоциональной поэтической ретроспективы. Вспоминая события 1941 года, как отражение в зеркале возникает год 1914. Как там воевали? Было ли там место поэзии? А год 1812? На какой ниве слова выросли те, кто бился на льду Чудского озера в 1242 году? Мы говорим о том, что поэзия - это точка опоры, и в этом смысле поэзия - это то, что помогает жить, что даёт ощущение полноты жизни и перспективу жизни. Возвращаясь к духовным истокам творчества Игоря Николаевича Григорьева, надо отметить, прежде всего, тему любви к Отечеству. Из письма разведчика Николая Никифорова хочу процитировать одну строчку - чему научил нас Игорь Григорьев, цитата:
"Кровной привязанности к родимому краю - малой родине". И на эту тему хочу прочитать стихотворение Игоря Николаевича из сборника "Набат", называется оно "Ночлег".
Так ласково день догоревший,
Так мирно отходит ко сну.
И ветер, как хмель присмиревший,
Прилег до утра под сосну.

И мнится: в доверчивом мире
Ни крови, ни ярости нет.
Но утро взорвется в четыре,
И дело зажжется чуть свет.

Свинцом раскалённым подует,
Свирепый тротил хлобыстнет,
Разверстая кровь забедует
И кто-то судьбу проклянет.

Кого-то надежда обманет,
Кого-то звезда озарит,
И кто-то навеки не встанет,
И кто-то в огне не сгорит.

Но это потом. А покуда —
На целых четыре часа —
Покоя предоброе чудо
Как веки, смежает леса.

Мы тоже ведь чада природы,
Нам тоже не грех прикорнуть.
Ещё окаянные годы
Пошлют нас в пылающий путь.

Давайте с тревогой простимся,
Не будем гадать о судьбе,
Под тихой сосной приютимся —
Не время тужить о себе.

В дремоте бугры и ложбины,
Не знают ни зла, ни вины…
Полтыщи шагов дочужбины,
Четыре часа до войны.

Вот в этом стихотворении я бы хотел обратить внимание на следующую фразу "покоя предоброе чудо". Это вот та ценность, которую начинаешь понимать, только когда мир заканчивается -  покоя предоброе чудо, вот эти четыре часа до войны. И в этой связи я бы хотел обратиться ко всем присутствующим в студии, и к тем, кто нас слушает: жителям и гостям Санкт-Петербурга. Я думаю, что многие люди помнят из своего детства такой образ - это позывные радио "Маяк". Вот для меня - это ключ к детству.  Раннее утро и позывные радио "Маяк". И вот в этих позывных есть какое-то ощущение вот этого покоя предоброго чуда. И с другой стороны - это то, что пробуждает и помогает нам сохранять бдительность.