Поэзия Игоря Григорьева. Радио Мария. Прямой эфир

Поэзия Игоря Григорьева

Здравствуйте, уважаемые радиослушатели!
В эфире "Радио Мария", программа "Точка опоры" и я, её ведущий, член Союза писателей России Дмитрий Корсунский. Гость нашей студии, писатель, кандидат психологических наук Наталья Викторовна Советная.

Дмитрий Корсунский: - Здравствуйте, Наталья Викторовна!
Наталья Советная: - Здравствуйте!
Дмитрий Корсунский: - Сегодня мы будем вести разговор на тему "Поэзия, как точка опоры", в которой мы осветим творчество поэта Игоря Григорьева. Уважаемая, Наталья Викторовна, расскажите, пожалуйста, о творчестве поэта Игоря Николаевича Григорьева.
Наталья Советная: - Я с удовольствием продолжу разговор, начатый священником отцом Григорием Григорьевым – сыном поэта, о котором сегодня пойдёт речь. Так случилось в моей жизни – я была знакома с Игорем Николаевичем. Но никогда не думала, что наступит время, когда мне придётся не просто говорить, а восстанавливать в обществе, в литературе память о поэте, доводить до соотечественников то высокое слово, которым он владел. И ту любовь, наполнявшую его сердце, и которой он щедро делился с другими. В книге "Это здесь-то Бога нет?»  филолога Дарьи Васильевны Григорьевой, мамы о. Григория, убедительно говорится о том, что поэзия Игоря Николаевича без слов о Боге пронизана духовностью, пронизана верой и несёт, несмотря на ту боль, о которой писал поэт, столько света, столько любви, столько надежды!
 Вы знаете, мне приходится прочитывать огромное количество стихов пишущих людей, поскольку занимаюсь международным конкурсом Игоря Григорьева. К сожалению, далеко не все стихи способны вызвать такой отклик, чтобы раскрылась душа. А на стихи Игоря Григорьева она начинает вибрировать, оживать, откликается всплеском эмоций, мыслей… В его книге избранных стихов я пометила строчки, которые как раз о том, как может отзываться душа:
…Отозвалась, раскрылась, всколыхнулась —
И самому не угадать себя:
Как будто снова младость возвернулась
И в грудь вошла, теплынью прознобя.

И любо жить, и боязно от воли,
И песня в полусне, и ширь во ржи.
И кажется, немое шепчет поле:
Дыши, люби, надейся. И сверши!
("Нежданный вечер").

В 2014 году мы готовились к первой конференции "Слово. Отечество. Вера", которая намечалась в Пушкинском Доме. Обратились с просьбой к доктору филологических наук  Герману Николаевичу Ионину подготовить доклад о творчестве Игоря Григорьева. Выступая, профессор Ионин заявил, что «в истории русской поэзии ХХ века Игорь Григорьев – явление уникальное. Он, может быть, единственный, кто в поединке с конъюнктурой, идеологическими стереотипами недавних лет, никогда не перестраивал своей лиры».
Доктор филологических наук из Белоруссии Андреев Анатолий Николаевич не менее глубоко и не менее высоко оценил талант поэта: "Творчество Игоря Григорьева – это новое слово в литературе, совершенно не лишнее звено в цепи, с помощью которого куётся целостность, сплав русской культуры. Иметь поэта такого класса и калибра, это просто честь для любой литературы мира". Как жаль, что Григорьев этого уже не услышит! А может быть, слышит? Мы же не знаем точно. Наверное, он был бы счастлив.
 Игорь  Николаевич – поэт-профессионал высочайшего уровня, его книги выходили почти каждый год в московских издательствах либо ленинградских. А ведь он сомневался! "Вот как ты думаешь, я поэт? Поэт? Я вообще настоящий поэт, то, что я пишу – это поэзия?". Думаю, что признак настоящего таланта – сомнение в себе, сомнение в своём творчестве: вдруг не дотянул? Григорьев очень любил Есенина  и повторял: «Как жаль, что я не Есенин!».
Дмитрий Корсунский: - Наталья Викторовна, скажите, пожалуйста, а рассказывал ли Вам Игорь Николаевич о своём духовном пути и его приходе в поэзию?
Наталья Советная: - Вы знаете, таких разговоров тогда у нас не было и придумывать не буду. Но я помню, как он читал отрывок из своих воспоминаний. Григорьев не много прозы писал, но успел завершить "Всё перемелется" –  о жизни, от детства до мирного послевоенного времени. Мы, помнится, сидели кто на кровати, кто на шатких стульях в его псковской квартире и, замерев, слушали: «И хотя в Ситовичах я прожил всего одиннадцать изначальных лет, отпущено мне было столько, что не истратить и за всю жизнь. Гришин хутор и всё, что его окружало, – родители и родня, первая школьная учительница Зоя Ивановна, мужики и бабы, вдохновенный труд тогда ещё на своей земле, жаркие престольные праздники, незамутнённая варваризмами и аббревиатурами русская речь, вера в Бога, непоколебимая в моей душе, – было началом всех начал, первой вехой на моём крутом, но безусловно счастливом пути».
А как он читал о своей матери! Остаться спокойным, равнодушным было невозможно. У меня против воли накатились слёзы. Явно присутствующее духовное начало пронизывало все слова Григорьева. Я много раз думала: откуда, отчего корни? Почему такое воздействие на душу человеческую?
И вспоминаю первую нашу встречу... Вы знаете, с чем её можно сравнить? Это состояние, словно входишь в храм… Человек впервые входит в храм, или он долго не был в храме – ощущение, о котором обычно новички говорят: «Что-то внутри, в душе, затрепетало, плакать захотелось, непонятно почему, но хочется плакать». Это встреча, встреча с Отцом нашим, с невидимым нашим Отцом! И душа – нараспашку! Вот такие ощущения были у меня при встрече с Игорем Николаевичем. Я его сердцем приняла как отца. Ни как Отца Небесного, конечно, а как отца родного.
Откуда, почему такое чувство родственности? Думаю, дело в удивительной его душе и в русском языке, которым он владел – его речь была настолько богатой, настолько насыщенной, с древнерусскими вкраплениями: дух Руси в каждой строчке. Не зря его языком заинтересовался лексикограф, составитель многочисленных словарей из Белоруссии,  Анатолий Павлович Бесперстых. Он создал уже более десятка словарей Игоря Григорьева. Все они разные: "Природа в языке Игоря Григорьева", "Рифмы Игоря Григорьева", "Родина в речи Игоря Григорьева", «Словарь фразеологизмов» – несколько томов уже. Серьёзные  работы.
 Анатолий Павлович не устаёт восхищаться богатством языка Игоря Николаевича. Утверждает, что он на порядок, а то и больше превосходит других поэтов. А ведь Бесперстых не одного Игоря Григорьева изучает, он создал словари многих классиков и современных поэтов, но подобного богатства, таких граней, оттенков, яркости, глубины не нашёл пока.
Это не значит, что другие поэты чем-то хуже, речь именно о языке. В нём-то, мне кажется, и кроется душа и дух народный. Разве это может не трогать, не волновать, может оставить равнодушным? Какое стихотворение ни возьми, там не только  язык, там сама душа Игоря Николаевича.
Я знаю, что он был верующим человеком. Его жизнь, его поступки это подтверждают, в их основе – милосердие. Во время войны погиб младший брат Игоря. Любимый брат Лев Григорьев, Лёка, так его звали в отряде. И командир партизанского отряда, зная, что засада, в которую попали разведчики, была по доносу старосты, приказал уничтожить предателя и его дом. Приказал Игорю Григорьеву. Такой  акт мщения за смерть партизан и брата.
Игорь поджёг на чердаке дома паклю, вошёл в горницу. Семья старосты за обеденным столом, едят наваристые щи. А в углу горит лампадка. Женщины бросились ему в ноги, плакали, просили, умоляли. И он не смог убить. Доложил командиру: "Дом поджёг, а убить не смог. Не палач я". Такое проявление милосердия, любви к простому живому человеку – это и есть Игорь Григорьев.  Говорят,  вера без дел мертва.  Его дела – множество героических и милосердных поступков.
Григорьев – один из легендарных разведчиков Псковщины. Восемнадцать лет ему исполнилось, когда началась война, и он тут же создал молодёжное подполье. Около сорока подростков и юношей, от 13 до 20 лет. Ребята работали так ловко, что ни разу немцы не заподозрили в тех акциях, которые проводились, местных жителей. Не было основания для мщения со стороны немцев. Не расстреливали, не сжигали. Так ловко работали подпольщики.
За годы деятельности организации случился всего один провал. Тайная полиция выследила и арестовала девушку Любу Смурову, которую Григорьев любил, уважал, жалел, гордился ею, восхищался. Игоря подпольщики успели предупредить, что в его доме засада. Уходить ему с братом пришлось через минное поле. С молитвой уходили. Но Григорьев всю жизнь не мог забыть этого единственного провала, гибели Любы, которую через месяц после пыток расстреляли вместе с её родственниками.
Он всю жизнь писал стихи о войне, многие из них посвящены молодой подпольщице. Не мог себе простить её смерти, хотя его вины не было.  Она выкрала с биржи труда карточки на предполагаемых немецких агентов, но не вернула их в тот же день, надеясь сделать это утром следующего. А её уже выследили, и карточки, обнаруженные в доме, стали доказательством связи с партизанами.
Всего через десять дней после расстрела Любы, погиб брат Лев Григорьев. И ведь не омертвела душа Игоря, милосердной любви в его сердце не убавилось!
Однажды в разведке он с товарищем заблудился в зимнем лесу. Не осталось патронов, чтобы хоть подстрелить какую-то дичь. Перемёрзли страшно – военные зимы были морозные, суровые. Да ещё вши заедали. Григорьев снял рубаху, стал трясти, колотить о ствол берёзы, чтобы на снег вытрясти насекомых, и вдруг – скрежет металла, звук двигателя. Из-за пригорка – немецкий танк. А  у разведчиков пустые автоматы. Но произошло чудо! Открылся люк танка, показался немец: "Гитлер капут!", – поднял руки вверх и сдался безоружным партизанам. Передал им ценные карты, секретные документы и продукты: галеты, сгущёнка, шоколад. В отряде встал вопрос: что делать с немцем? Он добровольно сдался на милость, но  партизанский командир приказал его расстрелять.
 И опять же Григорьеву было поручено исполнить. Расстрелять безоружного человека – это работа палача. Игорь отвёл немца подальше в лес,  поменялся с ним одеждой (немецкая форма для разведчика – находка). Вернул ему часть галет, банку тушёнки. Выстрелил в воздух и отпустил на милость Божию. Выживет, значит выживет. Не выживет – значит, не судьба. «Я не палач!». Можно по-разному расценить такой поступок. На мой взгляд – это проявление высочайшего милосердия.
И третий случай, если позволите. Хотя можно рассказывать и рассказывать. Уже в мирное время  женщина-инвалид поделилась в радиопередаче своей бедой. Во время войны она лишилась кистей рук. Эта история описана Григорьевым в поэме "Обитель".  Немцы, переодевшись партизанами, зашли  к ней в  дом. Приняв их за своих, она на радостях вынесла хлеб. Озверевший фашист саблей обрубил ей руки. 
Теперь безрукая женщина, партизанская вдова, растившая детей-сирот, строила дом, а денег на крышу не  хватало. Первым откликнулся Игорь Григорьев. Всю свою пенсию, до копеечки, отправил этой женщине. Случилось так, что во время урагана новую крышу подпортило. И Григорьев снова пожертвовал на ремонт всю пенсию до копеечки. Не лишнее отдал, а всё, что было. Вот эта душа русская! Душа верующего человека, душа Божия. Она в каждой-каждой строчечке стихов Игоря Николаевича. Послушайте посвящённое Любе Смуровой – короткое и  очень небесное:
Недоступен лик и светел,
Взгляд — в далёком далеке.
Что ей вёрсты, что ей ветер
На бескрайнем большаке.

Что ей я, и ты, и все мы,
Сирый храм и серый лес,
Эти хаты глухонемы,
Снег с напуганных небес.

Жарко ноженьки босые
Окропляют кровью лёд.
Горевой цветок России!
Что ей смерть? Она идёт!

Дмитрий Корсунский: - Наталья Викторовна, скажите, пожалуйста, не рассказывал ли Вам Игорь Николаевич, как он писал стихи? Некоторые поэты рассказывают, что на них нашло какое-то вдохновение, муза посетила и ещё что-то в этом духе. Как писал стихи Игорь Николаевич?

Наталья Советная: - Первое стихотворение он написал ещё ребёнком, впервые прочитав стихи Бунина. Его тогда поразил образ: просветы в лесу между деревьев, как оконца. Игорь очень легко рифмовал... Кстати, как пишутся стихи! Мы говорили с вами о языке, а ведь Григорьев словарь Даля практически наизусть знал, он его читал каждый Божий день. Это была настольная книга. Начинающим литераторам Игорь Николаевич советовал читать словарь. Читать, читать, читать – насыщаться  языком. В русском языке глубины истины, в нём – Дух Божий.
 
Григорьев прекрасно владел немецким, и это тоже показатель дара,  Божьего дара. Ребёнком легко усвоил язык от часто гостившей на хуторе немки из Пскова, Эмилии Фердинандовны, примы-певицы. Она читала мальчику «Приключения барона Мюнхгаузена» на немецком. Во время войны, когда Игорь в разведку ходил, переодевшись во вражескую форму, выдавая себя за офицера, немцы принимали его за своего.
А стихи он писал всегда и везде. Даже когда уходил через минное поле, даже в ту горестную ночь, когда расстреляли Любу Смурову. Эти стихи он успел передать  знакомой на хранение. Они сохранились – через годы.

Григорьев  много писал ночью.  Любил петухов. Когда жил в Белоруссии у своего тестя в Городке Витебской области, покупал самых голосистых. «Как они поют!», – выпрашивал у хозяев, приносил к тестю Василию Ильичу Захарову и по ночам наслаждался кукареканьем. Не спал, ночью писал. Много написано именно в Белоруссии. Там и сейчас помнят, ценят Игоря Григорьева. Литературные  мероприятия проводятся, переводчики переводят на белорусский его стихи. Перед этой передачей, я получила письмо от белорусского переводчика, композитора, редактора Дмитрия Леонидовича Петровича. Он перевёл десяток стихов. «Если понравятся, если отец Григорий благословит, готов перевести целую книгу". И, конечно, отец Григорий благословил.

Нельзя не сказать об одной особенности поэта Игоря Григорьева. Он всю жизнь переделывал свои стихи! Есть поэты, которые утверждают: "Я никогда не возвращаюсь к написанному. Как есть, так и есть". Игорь Николаевич работал над каждым словом. Перечитывая через годы стихи, он мог быть ими не доволен. Искал самое лучшее слово, убирал лишнее. Его стихи, действительно, отточенный, отшлифованный бриллиант. Это не для красного словца я говорю. Для поэтов – наука.

Не всем такое положение дел нравится: один считает, что первый вариант лучше,  другой восхищается последним. Однако, сам автор точнее других оценивает свою работу, потому что там его душа. Утончённым поэтическим слухом  улавливает, что лучший вариант – последний. И мы должны уважать выбор автора.
Но при составлении словарей языка поэта  Бесперстых использует в работе все варианты, и это правильно. Ведь  для нас важно каждое слово творца. Особенно Анатолий Павлович любит работать  с эпитетами, а их у Игоря Николаевича потрясающее количество.

Меня ещё восхищают его стихи о Родине. Любовь к ней сквозит, действительно, из каждого пня, травинки, листочка, о которых пишет поэт. Игорю Николаевичу пришлось пережить очень тяжёлый момент в своей жизни, его попытались оклеветать. Его, партизана, орденоносца, разведчика, несколько раз тяжело раненного, очень тяжело –
 всю жизнь из него врачи осколки доставали, восемь операций, последствия... В общем-то, и смерть его пришла раньше времени из-за них.
 
И этого человека оклеветали! Мол, работал у немцев переводчиком… Да, ему пришлось по заданию партизан работать в комендатуре, всего три месяца, до провала Любы Смуровой, после чего ушёл с братом через минное поле, потому что все дороги были уже перекрыты. Причём, он всеми правдами-неправдами пытался отвертеться от службы переводчиком. Но немцы всех, кто попал под оккупацию, ставили на учёт и заставляли работать. В повести «Всё перемелется» Григорьев писал: «Оккупация – это свои люди сами не свои, чужеземцы вокруг и около, анабиоз жизни, полицаи, подпольщики, есть очень хочется, но ещё пуще жаждется жить. И заново нарождающаяся, попранная, но бессмертная вера в Бога, и, как Божий дар, любовь к Отечеству и свободе с надеждой на спасение и Победу».
Игорь категорически отказывался от предложения стать переводчиком. Ссылался на больное сердце, хотя  оно было здоровым. Врал, что плохо владеет языком, специально коверкая слова. Соглашался на самые тяжёлые и унизительные работы, только бы не служить переводчиком. Тогда немцы припёрли его к стенке: либо соглашаешься,  либо твоего брата отправляем в концлагерь, – выбирай!
 При первой же возможности Игорь попросил командира партизанского отряда,  позволить ему с братом уйти в лес. Тимофей Иванович Егоров по-отечески не столько приказал, сколько попросил: "Ты нам очень нужен именно там, в комендатуре, потому что доступ к документам, потому что ты можешь спасти очень многих людей". Он спасал. Однажды, узнав о готовящейся карательной операции, успел сообщить партизанам, уберёг отряд от разгрома. Немцами такая операция готовилась, что вряд ли бы кто остался в  живых. Вовремя успели, вовремя ушли.

И вот уже в советские годы кто-то начал писать кляузы, доносы, что Игорь добровольно работал в комендатуре. Для него это было… То, что он пережил, не дай Бог никому! Потому что это был почти смертельный удар. И тогда словно кровью он написал стихотворение "Перед Россией»:

Я родине моей не изменял.
Безрадостной полынью переполнясь,
Я убивался с ней в глухую полночь,
Но родине во тьме не изменял.

Её беда — не наша ли вина? —
Что, верящих в молчанье грозно ввергнув,
Поверила она в лишённых веры.
Её беда — не наша ли вина?

Я к родине своей не холодею,
Хоть крохобор мне тычет: «Дуролом!..»
Пусть обнесён и хлебом и вином, —
От зябкости её не холодею.

Её ли суть — не дело ль наших рук,
Что сыновьям на ласку поскупилась?
Уж больно много гостя поскопилось.
Её напасть — не дело ль наших рук.

Я, родина, тебе не надоем
Ни шумом, ни докучною любовью.
Не знай меня, свети пока любому.
Я подожду. Тебе не надоем.

Григорьев на самом деле ждал. Потому что книги его выходили, а писали о нём очень мало. Хотя среди его друзей и знакомых были такие выдающиеся писатели, такие имена! После  смерти Игоря Николаевича  в 1996 году (он ушёл 16 января) потихонечку-потихонечку стали его забывать. И только к девяностолетию со дня рождения вспомнили. Такое оживление началось: заговорили,  отозвались учёные, филологи. Алексей Маркович Любомудров, старший научный сотрудник Пушкинского Дома, огромную работу провёл, помог нам с конференциями, с литературными чтениями.

Была создана комиссия, которая обратилась к Псковской администрации с вопросом о присвоении имени Игоря Григорьева одной из Псковских библиотек. И это состоялось –
библиотека Центр общения и информации в городе Пскове названа именем Григорьева. Она сейчас тоже проводит большую работу. Издан красочный календарь к дню 95-летия со дня рождения Игоря Григорьева, в котором каждый месяц сопровождается стихами поэта. Проведена замечательная международная акция "Читаем Григорьева вместе" –
к дню памяти, к 16 января 2018г. В ней приняли участие около тысячи человек со всей России, вплоть до Ненецкого автономного округа и не только – Алтайский край, Новосибирск, Калининград, Беларусь, Украина, Донецк… В Донецке читали Игоря Григорьева! Там его понимают, особенно военную поэзию. Там она души рвёт, потому что люди сами ужасы нынешней войны переживают и сами пишут замечательные строки. Удивительные происходят вещи! Он ждал почти двадцать лет после ухода, и он дождался.

Дмитрий Корсунский: - Наталья Викторовна, расскажите, пожалуйста, о лирической поэзии Игоря Николаевича.

Наталья Советная: - У него вся поэзия замечательная – тонкая, метафоричная. Он пишет о природе,  а получается  о человеке. Природа в его творчестве – действующее лицо, через неё поэт выражает чувства, раздумья, любовь… Я сейчас прочту одно из его лучших  стихов любовной лирики, и вы почувствуете – она особенная, григорьевская. Стихотворение "Вишенка":

Маем ласковым горько обижена?
Кипень-платьем не очень бела?
Что же ты загорюнилась, вишенка,
От подружек в сторонку ушла?

Всем им просто цветётся и песенно -
С ветерками шуршат на заре.
Ты одна пламенеешь невесело,
Будто белый пожар на бугре.

Сквознячка не приветила вешнего,
Льётся грусть из-под строгих бровей,
Ждёшь кого-то иного, нездешнего?
Иль не можешь забыть суховей?

Я ведь знаю: ты мне не доверишься,
Не откликнешься сердцем ничуть.
Но люблю у высокого бережка
В чистом пламени жарко взгрустнуть!

Всё горит над забытыми крышами
В несказанной печали лицо...
На мою невозвратную Вишенку
Ты похоже, горюн-деревцо.

«На мою невозвратную Вишенку…». Речь-то о живом человеке. Как поэтично, насколько высоко! Много песен написано на произведения Игоря Николаевича, и они все очень мелодичные, душевные, поэтичные… Прочту ещё стихотворение, посвящённое Дарье Григорьевой,  маме отца Григория, оно – сгусток нежности.

***
Улеглись дневные страсти,
Кроток буйный лог.
Месяц, будто чьё-то счастье,
Ясен и высок.

Сыплет, щедро и лилово,
В воду пятачки.
Рядом сердца дорогого
Гулкие толчки.

От поздна до новой рани
Милосердный час –
Врачевать дневные раны
И не прятать глаз.

Полусонно, первозданно
Ждать зари земле.
Петь зорянке неустанно
В робкой полумгле.

Не туманясь о разлуке,
Месяцу гореть.
И твои лебяжьи руки
Мне дыханьем греть.

Любовь у Григорьева – это жизнь вокруг, это вся природа, это родной человек...
 А стихотворение "Поэты" какое он написал! Это же классика, это живая классика!

Мы воли и огня поводыри
С тревожными раскрытыми сердцами,
Всего лишь дети, ставшие отцами,
Всё ждущие — который век! — зари!

Сердца грозят глухонемой ночи,
За каждый лучик жизни в них тревога, —
И кровью запекаются до срока,
Как воинов подъятые мечи.

Взлелеявшие песню, не рабы —
Единственная из наград награда!
Нам надо всё и ничего не надо.
И так всегда. И нет иной судьбы.

Нас не унять ни дыбой, ни рублём,
Ни славой, ни цикуты царской чашей:
Курс — на зарю!
А смерть — бессмертье наше,
И не Поэт, кто покривит рулём.

Замечательные стихи, замечательные!

Дмитрий Корсунский: - Наталья Викторовна, расскажите, пожалуйста, а как прошли последние годы жизни Игоря Николаевича. Чему было посвящено его творчество? Что его больше всего интересовало при встрече с Богом?

Наталья Советная: - Его очень волновали долги. Долги партизанам-товарищам. Он говорил, что, мол,  я всё обещаю, обещаю что-то написать, и вы всё ждёте, ждёте. Этот долг кровянил в сердце его. И он написал книгу "Набат". Стихи о войне, партизанщине, победе. Он написал книгу "Кого люблю", это стихи-посвещения – каждому из дорогих ему людей. Хотел оставить память. Игорь Николаевич уже знал, что долго не проживёт – болел тяжело, понимал. Даже выбрал место для своего погребения – там сын его и похоронил. Игорь Григорьев очень спокойно, по-военному, мужественно воспринимал неизбежность.
Успел написать автобиографическую повесть "Всё перемелется". Чтобы память о близких и родных оставить, никто же больше этого не расскажет, не вспомнит, не напишет так, как дано ему. У него проза замечательная. И язык в ней тоже очень богатый, очень жгучий, сочный, глубинный – истинно русский.

Перед уходом Григорьев привёл в порядок свою творческую мастерскую: все беловики и черновики, все записи, письма. Разложил по папочкам, полочкам, всё надписал. Когда я занялась подготовкой вечеров памяти, статьями об Игоре Николаевиче, очень помог  тщательно собранный им архив. Кстати, в очерке "Горевой цветок России",  опубликованном в журнале «Нёман», мне удалось впервые последовательно проследить  всю биографию поэта, иллюстрируя её его стихами.
 
Работа с архивом продолжается. Планирую заняться перепиской отца и сына Григорьевых. Когда Григорий Игоревич служил на подводной лодке на Дальнем Востоке, он много и часто писал отцу. В эти годы Игорь Николаевич очень подружился с сыном. Они понимали друг друга, поддерживали в трудные минуты. Их письма – бесценная информация.

Дмитрий Корсунский: - Наталья Викторовна, скажите, пожалуйста, а помогали ли творчеству Игоря Николаевича священники, оказывали ли они ему духовную помощь? Спрашивал ли он у них какого-то совета? Был ли у него духовный отец?

Наталья Советная: - Вы знаете, в те годы, когда это стало возможным, он уже тяжело болел, практически не выходил из дома. Он умер в 1996 году, в начале девяностых. Какой развал был в эти годы, мы знаем. В 1992 году, разделилось наше государство. Страшное время, которое Григорьев очень болезненно переживал. В одном из писем признавался: «Я живу больно, грустно и горестно: мучаюсь бедами нашей горестной родины – России…»
Тогда ещё мобильные телефоны были в диковинку, тем более, никаких вайберов, скайпов. Общение Игоря Николаевича – это те люди, которые гостили у него дома, с которыми он переписывался, которые по-дружески забегали на минутку. Духовную нишу, которая связывала быт поэта, его жизнь с Богом, заполнял сын, в будущем ставший священником, доктором богословия о. Григорием.

Григорий сам пришёл к вере – осознанной, деятельной – в годы службы на Дальневосточном флоте. Потом у него появился духовный отец – батюшка Василий Лесняк, настоятель Спасо-Парголовского храма в Ленинграде. Это был широко известный человек. Весь город  его тогда знал, верующие стремились к нему на службы попасть, на исповедь. Через Григория  духовная связь с отцом Василием Лесняком была и у Игоря Николаевича.

В его псковской квартире, помнится, даже чудо произошло. Свечи сами загорелись или лампадка… Вы спросили, и у меня сразу перед глазами  кухонька Игоря Николаевича, где  мы чаи распивали с хлебными сухариками, икона в углу у окна, лампадка перед ней...

Несомненно, поэт Игорь Григорьев  был глубоко верующим человеком. И из жизни уходил с исповедью, с причастием, с соборованием.  У него была осознанная, твёрдая вера в Бога. Это не могло не отразиться на его творчестве.

Дмитрий Корсунский: - Наталья Викторовна, скажите, пожалуйста, какое стихотворение Игоря Николаевича Вам нравится больше всего.

Наталья Советная: - У самогоГригорьева любимым было очень коротенькое – "Немы и пусты". Я прочту его:

Немы и пусты
Знобкие поляны.
Голые кусты
Зыбки и туманны.
 
Над плакун-травой,
Над водой и мхами —
В синьке ветровой
Звёзды ворохами.
 
Полночь без луны,
Путь мой без дороги.
И ничьей вины,
Никакой тревоги.

Трудно выделить какое-то стихотворение, которое нравится больше всех, потому что  начинаю читать, и: "У-у-х! Вот это да!»  Мне очень нравятся те, что уже звучали сегодня. Но я прочту ещё. Григорьева не зря называли поэтом последней деревни, у него много стихов о малой Родине – о деревне,  погибающей, исчезающей. Он переживал, через себя пропускал.
 
Недавно мы с отцом Григорием  были в Ситовичах. На карте Порховского района Псковской области от них осталось только название «Урочище Ситовичи». Деревни, где на «Гришином хуторе» родился и вырос поэт Игорь Григорьев, уже полвека нет. Так случилось, что отец Григорий никогда не был в тех местах раньше. 26 марта 2018 года мы  совершили экспедицию. По снегу, по льду – машина провалилась, завязла, потом трактором тащили – но мы прошли по тем местам. Спасибо энтузиастам-первопроходцам, которые местность изучили, карту создали. Экологическая туристическая тропа готовится псковским писателем Владимиром Васильевичем Васильевым (творческий псевдоним – Овчинников) и Порховским краеведческим музеем.

Через месяц после экспедиции о. Григорий поделился: "Не могу, не могу забыть те места,  речку Веретеньку!» Речка та – ручеек, ниточка, двадцать пять сантиметров глубина…  "Давай ещё съездим!». Запланировали с ним и с матушкой Еленой пройтись по григорьевским местам в июле месяце. У Игоря Николаевича есть стихотворение «Ситовичи», оно нам с марта покоя не даёт.

Моё родимое селенье,
Тебя уж нет, да всё ты есть –
Волненье, тяга, повеленье,
Моей души беда и честь.

Вон там, за сонным косогором,
Вдали от зла и суеты,
Окружено былинным бором,
Дышало ты, стояло ты –

Всего житья-бытья основа.
Поклон вам, отчие кресты!
Нам выпало свиданье снова:
До встречи только полверсты.

Как резво поспешают ноги,
Какая в сердце благодать,
Когда по ласковой дороге
Тебе даровано шагать!

Какая травная дорога,
Какие смолкшие луга,
Как тут светло и одиноко!
Покой. Ни друга, ни врага.

А ведь давно за землю дралось,
Пахало каждый бугорок,
Деревня Ситовичи звалось.
Теперь на тех полях – борок.

Теперь назад не возвернёшься,
Моя бедунья, гнёзда вить,
Не запоёшь, не встрепенёшься –
Здесь больше нечего зорить.

Мне ж, упасённому судьбою,
Жалеть и маяться, любя...
Сейчас увидимся с тобою,
Хоть нет тебя. Хоть нет тебя.

Да, любое стихотворение Игоря Григорьева за душу берёт, хоть плачь. Деревня – это же Русь. А какие у него слова о Руси!

От деревенщины моей,
От сельской простоты
Осталась только горечь пней
Да ломкие кусты.

Давно повален тёмный бор,
Дремучий, вековой.
Причастен к ней и мой топор,
К той рубке гулевой.

Ни горожанин, ни мужик,
Своей родне ничей,
Я раскаленным ртом приник,
Но глух сухой ручей.

По лысым валунам скольжу:
Ни струйки – с той весны,
Тревожно память ворошу:
Как мало там казны.

Остались горстка чабреца
(Бывало, пили чай)
Да незабвенного лица
Прощальная печаль.

Прошли немалые года,
Затих кровавый гром,
Чего я только не видал
На свете горевом!

Я разучился просто жить
И бросил просто петь.
Теперь уж поздно дорожить –
Копить копеек медь.

И Русь не та, и сам не тот –
Иные времена.
Но в ворохе золы живет,
Горит моя вина.

Вот весь Григорьев здесь, весь он  в этих словах.

Дмитрий Корсунский: - Наталья Викторовна, скажите, пожалуйста, в 90-е годы, когда началась реформаторская деятельность, что больше всего волновало Игоря Николаевича? О чём Вы говорили, когда вместе встречались?

Наталья Советная: - Он говорил, что «в строе том я не принимал многое, в этом строе не принимаю ничего». Это о девяностых годах речь шла, они тоже, наверное, укоротили ему жизнь. И не только ему, а всем воевавшим – за счастье, радость, свободу, справедливость,  любовь,  правду,  честь. В те же годы стали свидетелями развала страны,  разрухи, нищеты, произвола….

Григорьев не понимал, как это, почему произошло, не мог это принять,  не мог с этим смириться. У него есть строки, обращённые к отцам и дедам...  Недавно перечитала и как-то по-другому почувствовала. Наши дети, наверное, тоже сейчас могут к нам, родителям, обратиться, а кто-то к дедушкам-бабушкам: « Что вы делали в те девяностые годы?»

Ах, деды, деды, кто вы были:
В ту «всенародную страду»,
Когда святые гнёзда были
У бесов зла на поводу?
 
Ах, бабы, бабы, вечность жизни,
Любви связующая нить,
Зачем на той безумной тризне
Вы дали совесть замутить?
 
И как вы, сердцем не глухие,
Не услыхали Божий глас?
Все зовы, доводы лихие:
Коль против веры, — против вас?
 
Ряды пророков поредели,
Сердца людские — глуше, злей.
Не взыщет совесть! «Порадели»:
Ни чуд, ни храмов-алтарей… 
 ("Обращение")

Это была его, поэта Григорьева, боль.
Кандидат искусствоведения Елена Николаевна Морозкина, соратница Игоря Григорьева, активно содействовала сохранению храмов Псковщины.  Если бы не она, то со стопроцентной  уверенностью  можно утверждать, что многие монастыри, церкви сейчас не встречали бы колокольным звоном прихожан,  не служили бы народу. Игорь Николаевич тоже был ко всему этому причастен.  Стихотворение «Обращение» не только боль, это и ко всем нам вопрос: почему допустили то, что случилось в девяностые? Что сделали, каждый из нас? 

Дмитрий Корсунский: - Скажите, пожалуйста, а в чём он видел выход из той ситуации?

Наталья Советная: - Он очень верил, что всё изменится. Каждое его стихотворение, несмотря на боль, пропитано этой верой.  Он не сомневался, что обязательно нечто произойдёт,  верил, что Россия под покровом Богородицы, Россия не может погибнуть, Россия не может не воскреснуть, Россия не может не возглавить спасение не только русского люда, но душ человеческих в мировом масштабе.

Дмитрий Корсунский: - Наталья Викторовна, не могли бы Вы ещё рассказать и о конкурсе Игоря Николаевича Григорьева?

Наталья Советная: - Да, конкурс… Когда мы его начинали, отец Григорий не очень верил, что он поспособствует оживлению  памяти об его отце. После ухода Игоря Николаевича в Пскове объявляли конкурс, но резонанс не случился. Однако сейчас другое время, новые технические средства массовой информации,  возможности, условия. Мы проводим уже пятый Международный конкурс лирико-патриотической поэзии имени  Игоря Григорьева (1923-1996). Каждый раз он имеет новое название – поэтическая строчка из произведений  поэта. Нынче название конкурса "На всех одна земная ось». Жюри подводит итоги к дню рождения Игоря Николаевича. К 17 августа будут объявлены финалисты, а победители станут известны на конференции «Слово.Отечество.Вера», которая состоится в Пушкинском Доме 20 ноября этого года.

Тысячи заявок приходят из разных стран – США, Израиля, Грузии, Белоруссии, Украины, Сербии, ДНР, ЛНР и, конечно, со всех концов матушки-России. Участвуют члены Союза писателей России, Российского союза писателей, литературных объединений, школьники.
Мы издаём книги к конференции. По каждому конкурсу – сборник со стихами финалистов, произведениями Игоря Николаевича Григорьева, и стихами тех поэтов, которые помогают проводить мероприятия, связанные с пропагандой творчества Григорьева, тех, кто причастен  его судьбе.

Санкт-Петербург.