Чики-бамбоне

рассказ-очерк
(Все совпадения с реальными людьми почти случайны))

Толстенные сосновые чурки напитались водой за два дождливых дня, потемнели, прибавили в весе. Вокруг них, сваленных кучей у забора нашего столетнего деревенского дома, стоит терпкий, солоноватый дух мокрой древесины. Когда тяжёлый кованый колун с глухим звуком врезается поперёк годовых колец, что десятилетиями наростали вокруг трепетного ростка, вдоль его косых скул вскипает влага. Колун входит неглубоко: перекрученное в комеле дерево отторгает металл, держится крепко, не сдаётся. Иной раз топор и вовсе отскакивает чуть не в лоб. Тут с нахрапу не возьмёшь, тут сноровка нужна и терпение.

Первый удар наносим у самого края. Поднимаем тяжёлый колун, примериваемся, и из-за головы - уух! Никакого толку. Это ничего. Удар за ударом ведём линию насечек к центру, к сердцевине, туда, где могучее дерево помнит себя подростком. Обходим вокруг, и продолжаем от центра к окраине. Чурка молчит, не колется, но нужно проявить упорство, спокойно долбить по намеченному, и рано или поздно обязательно раздастся треск. Готово дело.

В этот раз что-то не заладилось. Колун съезжал с топорища после каждого взмаха, приходилось поправлять его, чурки остались суковатые, не колкие – намучился я с ними, плюнул, и уже убирал топоры под крышу сарая, когда от соседского дома на красную глинистую дорогу вышел из гостей Миша Кузьмин, наш новый русский кулак.

Мише за пятьдесят, среднего роста, крепкий, кряжистый, с широким русским лицом, светлыми глазами и гагаринской улыбкой. Его двор – один из двенадцати в деревне, в котором живут круглый год. Летом деревня увеличивается втрое, но то дачники, а он – абориген, коренной пинежанин. Миша всю жизнь здесь прожил, каждый уголок ведает, помнит меня таким, каким я себя и не знал никогда.

Поговорили о погоде, медведях, новой молодёжи. Я рассказал о своих студентах, упомянул и тех, что приехали учиться с Пинежья:

- Серьёзные, солидные ребята, не шалопаи. Если и шалят где, то мы не видим. Конечно, учатся не все хорошо, но я уж закрываю глаза, где и натяну оценку. Вот только в этом году выпустился Серёга Ермолин – ну, не даётся ему наука, а парень хороший.

- Ермолин? – удивился Миша. – Серёга? Ведь родственник мой!

- Вот это да! – воскликнул я. – Впрочем, здесь, если копнуть поглубже, так все родственниками окажутся. Но я его сразу спросил, как фамилию в журнале увидел, не родственник ли он Максима Ермолина из деревни. Он сказал «нет».

- Он просто не знает. Он ему получается…, - Миша прищурился на небо. – Четвероюродный племянник.

- Ну, тогда он и мне какая-то семнадцатая вода на пятнадцатом киселе, - рассмеялся я.

- Так оно и есть, - подтвердил Миша. – А мне он…. У моей жены сестры муж…, - начал он распутывать хитросплетения родственных связей.

В таких случаях в моём мозгу срабатывает автомат – он отключает меня от происходящего, я слышу голос, но информация рассеивается в пространстве, не проникая внутрь. Это сущее спасение, потому что для отслеживания сложнейших путей, которыми бредёт во тьме веков род человеческий, Господь не наградил меня ни вниманием, ни терпением.

- Вот и выходит, что и мне он дальняя родня. Серёга в армии теперь, где-то на Севере, - вернул меня на Землю Миша.

- Хороший парень, только разгильдяй. Ну, да и у нас, чай, не МГУ.

- Я своего младшего к вам отдавал, давно уж. Директор сидит, документы крутит и так, и сяк: «Тройки, тройки, одни тройки». А я ему: «Так были бы не тройки, я бы его не к вам привёл»! И как у него будут не «тройки», когда ему в школу каждый день за восемь километров добираться, да через реку без моста? То переправы нет, то переправа есть – машины нет – водитель запил. Машина пришла – сам заболел. Конечно, будут «тройки».

- Да уж.

Из калитки показался сосед Андрюха Кобылин, не старый ещё городской мужик лет шестидесяти, регулярно навещающий в деревне дряхлеющий родительский дом. (Вот времена пошли: раньше тридцатилетние казались старцами, теперь и шестьдесят – не возраст!)

- А пойдём с нами ко мне в гости! – неожиданно предложил Миша.

Надо сказать, как ни давно и часто я езжу в Пинежье, а хороших знакомых среди аборигенов у меня нет. Ровесники, с которыми я играл в детстве в большинстве были такими же горожанами на отдыхе, как и я, деревенские выросли и разъехались, а старшие, что остались, вроде Миши…. В детстве десять лет – цивилизационная пропасть, а после уж и не до общения было. Но поговорить с коренными, с местными мне всегда страсть как хотелось.

Но из вежливости я отнекивался:

- Да я вон в рабочих штанах и тапках!

- Так и на мне тапки, смокинга нет! – указал на свою опрятную робу Миша. – Пойдём, давай!

Сломался я легко:

- Ну, хорошо, сейчас топоры поставлю только.

Когда вновь вышел на дорогу, меня уже ждали двое: подошёл Андрей. Он находился в том состоянии тела и духа, в котором среднестатистическому русскому человеку море по колено, а не среднестатистические (особенно знатоки русского языка) начинают полагать ризы, перестают вязать лыко, а некоторые умудряются оказаться на перекрёстках параллельных улиц. Ещё с утра он предлагал мне пятьдесят граммов коньяку, объясняя некоторую экстравагантность своего поведения: «Я тут немного фулюганю».

- Ездил в Карпогоры, - объяснил причину встречи Миша, - А Андрей попросил меня купить рому. Здесь-то – он обвёл рукой безлюдную в любое время суток улицу, – не купишь. Я сам такое не пью, но зашёл в лабаз, спросил. Меня подвели к стеллажу, а там рому – как у пиратов. Но я по жёлтому ценнику сразу Андрюхин нашёл, да и привёз. Он меня угостил, теперь я его в гости позвал. И тебя.

- Всё чики-бамбоне, да-нет? – с улыбкой воскликнул Андрей, глядя одновременно на меня, за мою спину, и в сущность мироздания.

- Конечно, да! – ответил я.

- А жена твоя, - он обратился к Мише, - Ничего? Что она скажет, когда мы припрёмся?

- Я же вас позвал! – по Мише совершенно невозможно понять, что он выпил. Шутит он, или говорит серьёзно угадать тоже нелегко. – Если она встретит в боксёрских перчатках – значит хана, а нет – можно погулять. Нормально всё будет.

Не спеша пошли мимо нескольких пустых, давно брошенных, местами покосившихся домов из почерневших брёвен.

Печально видеть плоды трудов умершего человека. Вот стоит крыльцо, баня, поленница дров, заготовленных на долгую зиму, когда они затрещат в печи, наполняя избу теплом и уютом – всё сработано заботливыми, умелыми руками, крепко, в расчете на будущее. А руки уже истлели. И всё, что сделал человек, всё, чего добился в напряжении сил, в творческом полёте – сгинет, исчезнет без следа, как брошенные деревни, которые разваливаются, рассыпаются по брёвнышку, зарастают пылающим иван-чаем, дрожащими осинками. Наконец, густой молодой ельник навсегда укроет колючим пологом от любопытных глаз место, где когда-то любили, творили, мучились сомнениями люди с горячим сердцем.

- Вот Ваня – молодец! – похвалил Андрей, когда земляки дошли до обновлённого пятистенка на изгибе улицы, стоявшего в окружении деревянных инвалидов. Двор по новой деревенской моде забором не обнесён: овец никто не гоняет, хорониться не от кого. Собака Лада, робкий сторож, сидела в свежесколоченном вольере на крыше добротной будки из тёсаной доски - скорее из любви, чем по необходимости. Вольер ограничивала прочная стальная сетка – люди защищали собаку от волков надёжнее, чем она могла бы оборонить их. Ну, разве от кошки или зайца.

Иван (хозяин) в несколько лет не спеша, но настойчиво застроил огромный двор: загон для кур, баню, кладовую и зимний курятник, хлев для свиней, дровяник, ещё какие-то сараи. Всё из хорошего леса, что и не удивительно – через дорогу главный проект: пилорама. Пока под открытым небом, но дайте срок….

- Как думаешь, можно у Ивана пару-тройку досок добыть, слышишь-нет? – приобнял Мишу Андрей.

- А почему нет? И тебе не нужно думать, куда кубометры складировать, и ему – сбыт какой-никакой. Он же не для собаки пилораму заводил!

- О, чики-бамбоне! – воскликнул Андрей.

Он шёл в новеньких джинсах, модных кроссовках, выделяясь на нашем расхристанном фоне, как городской пижон на танцах в глухом селе.

- Я – хулиган, - повторял он, морща лицо в таинственную многообещающую гримасу. – Я тут немного похулиганю, ага!

А всё и хулиганство – водку пить, да потом похмельем мучиться.

Вот ровесник мой Максим из Карпогор рассказывал ещё до армии, давно значит: «Проснулся утром – не помню, где был, что делал, башка гудит. Смотрю – рубашка вся в крови. А не моя кровь! Хорошо!» - хохочет, глаза сверкают.

Как-то позвонил после Петрова дня:

- Гуляли в праздник-то?

- Да.

- Пали?

- Нет.

- Что плохо гуляли?

Для таких гуляк, как мы, что больше смотрят, чем опрокидывают, даже присловье придумали специальное: «Экту разве пьют»?

Пить надо, чтобы пасть, иначе, что и начинать. Ну, и на танцы в процессе.

Долго зудел как-то максимкин брат: «Пойдёмте на танцы, по морде хоть получим»! Сходили. Мы-то с трофейными девками вернулись, а он своего добился.

Подошли к новёхонькому гранитному памятнику героям Войны. Я нашёл в списках дедовского «братана» прошагавшего пол-Европы, и, неожиданно, самого деда:

- Так он же в тылу, в угрозыске работал!

Миша пожал плечами:

- Мы решили: раз с оружием, значит солдат.

«Бог с ней, с истиной» - подумал я. Всё, что людям не во вред – то на пользу. Нет давно уже ни деда, ни «братана» - никто не обидится, не возразит. Скоро и тех, кто их помнит, не будет. Останутся имена в граните.

А то ведь всё скоротечно. Рядом с новеньким памятником – руины деревенского клуба. Ещё недавно здесь танцевали, играли в биллиард, слушали концерты, смотрели пейзажи, что писали ленинградские художники на пленэрах, а теперь остался недоразваленный угол. Что интересно: в тридцатые клуб устроили в бывшей церкви. В ней даже службу не успели провести, революция отменила религию за полной ненадобностью в деле строительства коммунизма. В девяностые одумались, устыдились, срубили для клуба новое здание. Спустя двадцать лет раскатали его на дрова, а церковь всё стоит на горе Масленице. Не поднимается у мужика рука на вековую святость, какой бы мужик не стал распропащий. Стыдно.

Вышли на перекрёсток, к избе магазина. Деревня в лучшие годы насчитывала дворов пятьдесят – а вот поди ж ты: четыре конца: Горка, Каменка, Заполек, ЗАбор. Ну, и перекрёсток. В магазине на перекрёстке в день привоза хлеба собирались люди со всех дворов, здесь становилось шумно, тесно, весело, звучал певучий пинежский говор. Старый дед задевал знакомицу:

- Ты в амбар ходила, почто не позвала?

Старушка искрила глазами, как молодуха:

- Да что там в жите кувыркаться-то? Неделю высыпаться будет!

Ставни заколочены, двери на запоре. Оптимизировано. Держать магазин ради двенадцати семей экономически нецелесообразно.

В России много чего нецелесообразно. Отменили автобус до райцентра. Тридцать километров до железной дороги. Кто это делает: враги, оккупанты? Вот за это сражались люди, чьи фамилии на памятнике?

- Нецелесообразно, ****ь! – ругнулся я.

- А когда автолавка? – спросил Андрей.

- Вроде, завтра, - ответил Миша. – А тебе надо чего?

- Мне?! – удивился Андрей, и даже остановился. – У меня всё есть. Теперь даже ром есть! Но я приду завтра обязательно. Посмотреть, как происходит процесс.

- Известно, как происходит! Грузовой фургон приезжает, люди покупают. Только там покупать нечего. Соль, спички, мыло. Набор для ядерной войны. Я в Русковеру на машине езжу.

- Так и я уже два раза смотался, хотя неделю, как приехал. Мне просто интересно. Никогда автолавки не видел.

Показался Мишин дом с красными скатами металлочерепицы.
Несколько лет назад смерч, наискось промчавшийся по тайге, выворачивая с корнем богатырские деревья, легко поднял новенькую крышу их дома в воздух, подержал в сомнении на весу, да и швырнул на поле. Ливень после шёл три дня: дом наполнился водой, как баркас в шторм. Обои сошли обожжённой кожей, шкафы разбухли…. Одни стены остались. Хуже – только пожар. А Миша с женой только-только шикарный городской ремонт закончили, даже пожить не успели.


- Как у вас тогда руки не опустились?

- Да вот, не знаю даже. Помогали все: дети, родственники. Набрал долгов, да все уж отдал раньше срока. Новую крышу поставили, ремонт заново сделали…. Но вот клеим плитку, и иной раз такие словесные загогулины выдаём, что иконы краснеют, и тебе в своих книжках писать никак нельзя! Откуда и берётся экая пакость! – смеётся Миша.

Вошли во двор без ограды. Коротко стриженая трава английского газона, свежая краска построек, триколор бочек для дождевой воды, идеальный порядок и чистота – я такое видел на немецких участках в Люксембурге. Что там русскому крестьянину свойственно? Вы слезьте с него, дайте ему возможность работать, сразу понятно будет.

- Идите сюда! – позвал Миша вглубь двора. – Вот, глядите-ка!

Он сидел на корточках возле декоративного садового пруда метра полтора в диаметре. Дно выстелено бирюзовой плёнкой, берега выложены мытыми камешками, по воде плавает островок с фонтанчиком, прыскает вверх.

- На солнечных батареях, - сказал Миша с оттенком детского восторга перед волшебством технического прогресса, в самом деле, становясь похожим на мальчишку. – В погожий день вот посюда бьёт! – показал широкой ладонью. – Я колесо большое вкопал, сын плёнки привёз, Галя камешков с огородов принесла – земля здесь каменистая.

- Это точно, - подтвердил я, вспоминая кучи валунов у каждого вспаханного поля в округе.

- А загоны для кого? – спросил Андрей, чуть покачиваясь.

- Телята были. Теперь не держим – тяжело.

- Да и медведь чуть не на крыльцо заходит! – подмигнул я.

С медведем отдельная история. Сосед Миши, московский дачник-фольклорист, как-то увидел в окошко, что у Мишиного двора ходит косолапый. Храбрый дачник выскочил из дома, схватил дрын, что под руку подвернулся, поднял шум. Медведь отошёл подальше, но долго наблюдал, привстав на задние лапы, поверх молодого ельника московские эволюции с шаолиньским шестом.

- Там медведь, - доложил, задыхаясь, подошедшему Мише сосед.

Миша отнёсся к сообщению на удивление равнодушно:

- Ну, да, он живёт тут рядом, в ельнике. Любопытствует иногда: что да как.

- У тебя же телята! – удивился москвич.

- Телят он не трогает. А ты что же это, с палкой на медведя пошёл?

Фольклорист с удивлением оглядел шест в своих руках, рассмеялся, да и отправился чай со смородиновым листом допивать.

Раньше от Мишиного дома до самой дороги совхозный выпас был, ровный, как футбольное поле. Но за тридцать лет разрухи всё заросло подлеском – не продраться, вот и ходит Хозяин к деревне.

- Так и подумаешь, что от всей прошлой совхозной деятельности прок был! – посетовал я. – Там телят гоняют, тут сено ставят, здесь овцы с пастухами берега топчут - все шумят, суету наводят. Теперь, конечно, тишь да благодать, человека редко встретишь, да только медведи на каждом шагу, ничего не боятся, а к реке вовсе не подойти – джунгли.

- Да…. Вы подождите немного, я к жене подойду, - подмигнул Миша, отправился к миниатюрной женщине, что возилась на дальнем огороде, нас будто бы и не замечая. Вернулись они вместе.

- Вот, я ребят в гости позвал, - сообщил Миша, когда мы поздоровались.

- Дак что, пусть заходят, я закуски приготовлю! – улыбнулась хозяйка.

- Галя, ты прости, что мы мужа твоего отвлекаем! – прижал руки к груди Андрей.

Та только отмахнулась перепачканной в земле ладонью, ушла в дом. Мы последовали за ней.

В просторной веранде отмокали волнушки, ждали своей очереди ещё две здоровенные корзины недавно наломанных.

- Вот почему в лесу грибов нет! Все здесь! – пошутил я. – С рыбой, должно быть, та же история?

Миша улыбнулся:

- Да с чего?

Если б не поле за окном, зубчатый лесной горизонт, да печи-голландки в каждой комнате, никто не догадался бы, что находится в деревенской глуши. Современный ремонт, актуальная мебель, огромные ТВ-панели, никакого дерева, и, конечно, мечта любого селянина – городской санузел с горячей водой и болгарским смесителем над фаянсовой раковиной. Выйдя за дверь, не удивишься, если окажешься в Купчино, скажем, или в Химках.

- Здорово, - похвалил я. – Так и здесь можно жить! - а про себя подумал, что превращать свой деревенский дом с бревенчатыми стенами, круглыми половиками на крашеных плахах пола, с огромной, давно уже не нужной поветью, в подобие городской квартиры не буду. И звенящие рукомойники оставлю. Но я турист, в деревню приезжаю на неделю-месяц душой оттаять, в детство заглянуть. Меня старина умиляет, а те, кто здесь живут, хотят жить комфортно.

Поэтому дачники-москвичи, которых любовь к фольклору завела на дикий Север за тысячу километров от родного дома, поставили по соседству рубленую избу, оставили не обшитыми стены, смастерили лавки, полки, расписали наличники мезенской росписью, а Миша – вот так.

- Это ж сколько труда вбухано! – изумился я.

- Вот-вот, - поддакнул Андрей. – Я уж давно хотел с тобой пообщаться, выпить-посидеть, да всё не мог решиться: то ты в лесу, то в огороде, то дом, то телята, то машина – всё время в работе, как энерджайзер!

Миша откинулся на стуле:

- Работа в деревне никогда не заканчивается. Но если б ты когда пришёл ко мне, я б все дела веером разбросал, сел с тобой говорить. Иной раз переделаю всё, сяду, думаю: «Хоть бы кто зашёл поболтать»! Пять минут сижу – никто не идёт. Ну, что делать, начинаю новую работу! – он подмигнул, взял в руку бутылку водки, которой, можно поклясться, секунду назад на столе не было. Обычная деревенская магия – здесь все так умеют, если деньги есть.

Тем временем Галина поставила на стол тарелки с салом, хлебом, соленьями, пирогами, и вернулась обратно к огороду.

- За хозяев дома, за удачу в их нескончаемом труде! – поднял я стопку.

Выпили, закусили.

- Вкусное сало, - похвалил я, смакуя нежный бело-розовый лепесток.

- Это из Карпогор. Армянин один возит из Ростова. Но когда Иван Шумилов режет свинью, мы всегда у него берём, он вкусно солит. Но сейчас у него нет пока что.

Поболтали про прошлые совхозные времена, снова выпили.

- А я помню, когда ты совсем маленький приезжал сюда, ещё слова плохо выговаривал, так мы с ребятами тебя подначивали: «Мальчик, скажи, как тебя зовут»! А ты: «Коська Ибиськи». Мы – ржать, как кони, а бабушка твоя Анна Петровна, строго так поправляет: «Костя Рыбинский». Теперь на том конце у вас польский дом, небось и флаг Польской Республики на повети? – Миша подмигнул мне.

- Во всю стену, - поддержал я шутку. – Ще не загинела Польска!

- Вы нам ещё за Ивана Сусанина ответите! – ухмыльнулся Андрей.

- Гляди, Андрюха, он про нас в книжке пропишет, - Миша наполнил рюмки.

«Это как пить дать» - подумал я. Такую фактуру упускать грех большой. Смертный.

- А вот зачем ты героя своего рассказа Мишей Кузьминым назвал? – улыбнулся хозяин.

Я на секунду смутился:

- Да просто на память пришло, я никого с натуры не пишу, все герои собирательные образы. А твой персонаж даже и не герой – упоминание одно, хотя и с элементами эротики!

- Во пошёл кругалями: «образы», «что хотел сказать автор»…. А всё одно: со сказочных гонораров гони процент!

Я махнул рукой:

- Да какие там гонорары! Слёзы и смех.

Действительно, полки с новыми именами в книжных магазинах напоминают ряды могилок на кладбище. Кто все эти люди? Правда ли, что жили, или примерещилось Богу, прикорнувшему на завалинке.

- Шучу, шучу, конечно! Приятно, когда кто-то хорошо пишет про наши места.

Рюмка за рюмкой, Андрей пьянел всё сильнее – в отличие от остальных, он «хулиганил» с утра.

- А хорошо ты обжился! – ни с того ни с сего брякнул он, обводя дом мутным взглядом. – И сортир тёплый.

Миша убрал от его локтя рюмку, отодвинул тарелку.

- Ну, так работали бы – у всех такой был бы! Я как-то захожу к Кольке Аверьянычу, а у него как обычно бардак, грязища, в доме шаром покати, одни пустые бутылки. Я ему говорю: «Ты бы хоть укроп посеял, что ли»! А он лежит на старом продавленном диване с подозрительными пятнами, стряхивает пепел папиросы на пол, отвечает: «*** нать»! Или стоит, смотрит, как Галя с огородом возится, а потом спрашивает: «Сколько у вас редьки наросло, неужели всё съедите»? Вот так вот. А ведь у него такие же две руки и ноги, как у меня. Мы пашем с утра до вечера – у нас всё есть. А он бицепс стаканом качает всё время – так даже мыши ушли. А Нестерович? Зимой лень было затопить печь – ноги отморозил. Отрезали ноги.

- Надо бурить! – сказал Андрей, и ткнул Мишу пальцем в живот. Тот мягко убрал его руку, улыбнулся чуть натянуто, попытался сменить тему:

- Я вот служил в Бурятии, там два бурята…

Андрей пальцами гонял в вазочке скользкий гриб, выудил, уронил на стол, поймал, опрокинув рюмку, отправил в рот.

- Надо бурить! – прошамкал, плюясь крошками.

- Ты о чём? – спросил Миша.

Я хрустнул пальцами:

- Боюсь, он один знает о чём. И нам его уже не догнать.

Как бы утащить соседушку домой, пока не оскандалились?

Миша улыбнулся:

- Был у нас Витюша. Всем хороший парень, но вот тоже, когда перепьёт, так куролесит, ничего не понимает, не помнит. Потом говорит: «Витюша хороший, водка плохая»!

Андрей вдруг озлился:

- Витюшу не трогай, слышь ты! – он схватил хозяина за руку.

«Ну, вот, началось!» - подумал я. Терпеть не могу пьяной ругани с битьём посуды.

По Мишиным скулам пробежали желваки, но он мгновенно взял себя в руки:

- Не трогаю я Витюшу! Просто он пьяный сам не знал, что творил. Пойдём на воздух, погуляем, проветримся!

Андрей помотал стриженой головой, глотнул из чашки, но поперхнулся, кофе хлынул на пол, я толкнул его к раковине….

Когда Андрей умылся, мы аккуратно вывели его на улицу, обули в модные мокасины. Свою вспышку он тут же забыл, его шторомило, мы крепко держали товарища с двух сторон. Картина «Деревня. Вечер. Пятница». Пьяные трактористы идут в клуб.

По дороге, как назло, встретилась стайка женщин. Андрей сообщил им заплетающимся языком:

- Я тут немного хулиганю сегодня. Но всё чики-бамбоне!

- Так что?! – улыбнулись женщины. Их пьяными мужиками не удивишь.

Вечерняя прохлада Андрея несколько освежила, так что у своего дома он категорически отказался нас отпускать, пришлось зайти.

Маленькая комната в три окна, русская печь, стол, стулья, кровать, древние навесные шкафчики, потрескавшиеся обои. Андрей не часто навещал этот дом.

Посидели под жёлтой грушей лампы без абажура, выпили по паре рюмок рома. Андрей всё рвался сколотить команду, очистить берега реки под Масленицей от зарослей.

- А не надо ничего расчищать! – сказал я.

- Как?

- А так. Пока жизни в деревне нет, пока хозяйство мертво – все эти забеги с пилами – детские игры. Там очистишь – здесь зарастёт. Пусть всё течёт, как течёт. Триста лет назад пришли сюда люди, спилили лес, засеяли поля, косили луга. Теперь, видно, настали другие времена: люди ушли, лес возвращается. Жизнь идёт своим чередом. Может ещё лет через сто-двести и следа от деревни не останется. Значит так надо.

Андрей клевал носом. Мы поднялись, вышли на улицу.

- Давай, ложись спать, хорош хулиганить. Спокойной ночи!

Андрей стоял в освещённом прямоугольнике двери, подняв руку жестом Цезаря в Сенате:

- Всё чики-бамбоне, парни! Всё чики-бамбоне.

Август-сентябрь 2021

Все мои книги (бумажные и электронные) можно найти на любой крупной площадке.
Например, электронные здесь:
https://www.litres.ru/konstantin-rybinskiy/
Бумажные есть на https://www.ozon.ru/ , а также в Буквоеде и других площадках.