Бисерная игла первая часть

Притча о собаке

Жила-была на свете собака. Черная, большая, немного лохматая. Даже не собака, а простая и честная охотничья псина. Об этом ее призвании стало с самого рождения понятно, так как в тот день старуха-травница сказала: «Эта будет бегать».

Действительно, целыми днями только и занималась псина беготней, чтением следов и преследованием добычи. И до того хороша она была в деле своем — в охоте, — что лучше никого нельзя было найти. Некоторые говорили, что все время она проводила на ногах, не ела, ни пила, а силы получала в результате сношений с дьявольскими силами. Но, на самом деле, такими наивными наговорами очернить псину перед народом было сложно.

Мериться силами в охоте с собакой пытались и рыба, и птица, и дикий лесной зверь, но тщетно. Победа всегда осталась в лохматых черных лапах, и она была честна — псина брала старанием, усердием и любовью к своему ремеслу. Ни буря, ни свирепый соперник не могли сбить черную собаку со следу — всегда она достигала желаемого, и была этим довольна, и счастлива.

Шло время, и собака преисполнялась в ремесле своем, все дальше о шла о ней молва. Однажды появилась на пороге песьего дома другая собака. Ох, и странна была та гостья: шерсть с рыжими подпалинами, маленькие рога, длинный змеиный хвост, словом порода заморская, в наших песьи краях невиданная.

Долго хвалила путница черную псину и даже сладкими словами смогла отвести внимание отвести от своего пугающего вида. После гостеприимного приема, предложила рогатая черной собаке испытание. Дескать, «вижу в глазах твоих усталость, вижу, хочется тебе задачу непосильную». Посмеялась черная собака, но любопытство пересилило, и согласилась она на игру. Гостья улыбнулась, сказала, что придет с условиями, махнула хвостом и исчезла.

Так прошло несколько седьмиц, и вот на пороге собачьего дома снова появилась заморская гостья, чтобы пригласить черную псину в странствие. Выйдя засветло, они провели в пути три дня и три ночи — дорога вела спутниц в низкие коренастые склоны и, наконец, они оказались у кромки горного озера. Вокруг стоял хвойный редкий лес и густая тишина, все вокруг застыло словно смола, даже каменная крошка под лапой — и та не хрустела. Уговор был таков: собака должна найти вещь, которую заморская гостья бросила в воду. 

«Найти ее, не зная облика, можно по запаху», — сказала рогатая и достала из-за пазухи сбор дикой мяты. Собака наклонила голову, принюхалась, оскалилась, улыбнулась. Такой аромат ни с чем спутать невозможно, работа проще простого. Спутницы ударили по лапам, и черная псина кинулась в горное озерцо. Она почти сразу поняла, в чем крылось коварство испытания, ведь под водой ничего не учуешь. Даже вдохнуть затруднительно. К тому же маленькое озерцо внутри оказалось очень большим, а глубина его превосходила высоту местных гор, и дно терялось в такой темноте, что хоть глаз выколи.

Мыкалась собака несколько часов кряду. Запахов нет, ни зги не видно, воздух кончается, и силы на исходе. Так и опустилась бы она на дно, испустив дух, если бы не заметила маленькую блестящую рыбку, которая крутилась у мшистого камня. Нырнув к рыбе, собака увидела у камня старый ключ. От отчаяния она лизнула его, и на шершавом языке осталась мятная горечь — вот, что спрятала в заколдованном озере рогатая гостья! Собака схватила ключ зубами и из последних сил рванула к поверхности.

Когда черная псина вырвалась на сушу, ее спутница была немало удивлена. Ключ в собачьих зубах блестел ярче любой победной улыбки. Ничего не сказала рогатая, лишь кивнула и растворилась в тумане.

Так прошло несколько лун, и снова на пороге спокойной собачьей жизни появилась незваная гостья. Снова предложила она черной псине испытание, зная ее азарт и охочесть до действий, и снова псина согласилась. На этот раз собаки отправились в белую тундру, где холод кусал их за лапы.

Белым-бело было вокруг, аж глаза болели. Однако ж на снежном покрывале легко заметить любую мелочь, чему собака про себя обрадовалась. Нос мерз на хлестком ветру, нюхать становилось тяжелее, но зрение еще ни разу не подводило черную псину. В тундре она выглядела марким угольком.

Рогатая собака словно не чувствовала холода и выжидала, оттягивая момент начала игры. Наконец, черная собака прервала молчание и ее спутница достала из-за пазухи белое гусиное перо. «Найди ему пару», сказала она, «спрятанную неподалеку». Псина оглянуться не успела, как снова осталась абсолютно одна с пером в лапе. Ветер лютовал и сбивал со следу, но делать было нечего, и черная собака отправилась на поиски.

Тундра получилась ровной только на вид. Собака задыхалась и вязла в снежных барханах, а ломаный наст до крови царапал натруженные лапы. Солнце на небосводе, кажется, не сдвинулось с места, хотя часы улетали в прошлое один за другим. Черная псина начинала околевать, а мерзкое чувство внутри шептало сдаться, убежать, но выжить. Она не послушала внутренний голос. Вдруг в нос собаке ударил резкий запах дикого зверя. Черная шерсть встала дыбом и в интуитивном оскале сверкнули клыки. За очередным барханом из-под снега поднимался огромный медведь, который недобрым глазом косился на ищейку. Схватки было не избежать. Собака не решалась бросаться первой. Зверь был большой и неуклюжий, и эти недостатки могли его погубить. Бой решился быстро: одним верным укусом: челюсти охотницы насилу прокусили толстенную белую шкуру и снег закипел под напором горячей крови. Правда, на боку черной псины проступила такая же черная кровь — ее успел достать острый как бритва медвежий коготь.

В глазах собаки начинало темнеть, но все ж таки она увидела застрявшее в ноздре поверженного зверя перо. Псина схватила его и упала без чувств. Пришла в себя собака уже дома. По рассказам, ее, заиндевевшую, притащила на себе рогатая пришелица. Не взяла та за спасение ни еды, ни благодарностей, глянула только зло и удалилась восвояси. Задумалась черная псина. Любы были ей приключения, но глубокие шрамы на боку говорили красноречивее любой зарубки. С тех пор поумерила собака свой пыл. Однако втайне мечтала о приключениях.

Так прошло несколько лет. Черная псина и думать забыла про свою странную знакомую, и вот однажды на пороге дома ее снова появились знакомые рога. Три дня уговаривала гостья охотницу на еще одну игру. Три дня та не соглашалась. На последнюю ночь поддалась псина, и снова отправились две собаки в путь.

Не было в этот раз ни крутых горных перевалов, ни опасных троп, брели собаки среди тихих благодарных речных заводей, лесов и полей. В ходе долгих путевых бесед позабыла черная псина все свои обиды и невзгоды испытаний. Наконец, ранним утром разбудила собаку спутница. По дороге стелился густой туман, заканчивали свои песни соловьи. Так стояли они безмолвно. На этот раз тишину нарушила рогатая.

«Смотри», говорит, «пробежишь вперед по этой дороге — будет на ней след. Найдешь его хозяина — победишь». Ничего не ответила черная псина, перед туманной дорогой она стояла уже одна.

Постояла черная собака еще немного, понюхала воздух, выдохнула и побежала. На дороге нашла собака странный след. Ничем он не пах, и похож ни на какого зверя не был. Сколько не приглядывалась охотница, только расплывались в глазах очертания неведомых лап. Бежала по следу собака день, бежала неделю, год бежала, а след все вился и вился. Ничего вокруг уже не замечала черная псина, одна только идея стала править песьими мыслями: найти того, кто оставил след. Годами бежала бедная собака, обрастая шерстью, шрамами и болезнями, а след все не заканчивается. И так бежала она, бежала, пока не издохла.

I

«Ничего не стоило Гнею Юлию Тавру отвлечься от скудных мыслей» 
Марк Туллий Цицерон, «О природе богов», 45/44 год до н. э.

Мутно-зеленая. Обычно такой бывает старая тина, отдыхающая в дальних уголках российских болот. Яркие стрелы солнца, однако, насыщали бутылочное стекло своим теплом и превращали конторскую унылость травяных оттенков в мерцающую изумрудную роскошь. В бутылке затаился один из главных врагов человечества — самогон. Как и каждый раз до этого, искристый полнокровный день пойло быстро превратит во влажный загородный вечер, а затем и в чистую таинственную ночь, спутники которой — звезды — будут весело подмигивать пьющему через дно граненого стакана, словно говоря: «Эк ты набрался, братец!».

Несмотря на то, что он мог позволить себе лучшее горячительное не только родных просторов, но и всего остального мира, предпочтение мужчина всегда отдавал крепкой самодельной настойке, которую на продажу варил старый мрачный деревенский дед. Тот, кажется, откровенно презирал все известные законы и ничуть не заботился о своем дальнейшем благополучии. К общему удивлению местного потребителя, самогон у всегда небритого отшельника получался превосходный. Пойло решительно брало мозг за руку и уводило вдаль от мыслей и суетливого мира, оставляя пьянствующего один на один с мягкой пустотой.

Мечтая об очередном стакане, мужчина извлек из погреба еще одну литровую бутылку, которая, не в пример своей опустошенной сестре, таинственно зеленела в сумраке маленького подземного царства. Визуальная проверка показала, что ее хватит еще минимум на два захода. По привычке, он также отметил наиболее выгодные позиции для стрельбы и удачное углубление, в котором могла навсегда потеряться пара непрошенных гостей.

На крыльце хозяина дома уже встречал закат. Персиковое море яркими волнами захлестывало дачный участок, низину, ведущую к озеру, и даже верхушки облезлых елок, стоящих на несменяемом дежурстве в авангарде выступающего леса. Мужчина запрокинул голову и смог поймать ускользающий свет в калейдоскоп стеклянных граней стакана, который сжал в руке. Алое пламя металось внутри прозрачной карусели, как шахтерская канарейка на немой глубине. Оно было свободно и могло вырваться из мнимого заключения в любой момент, и все же не желало или не было в силах это сделать.

Будучи огражденной от внешних возлияний надежной гидроксильной стеной, его собственная мысль, порой, приобретала самые причудливые формы. В этом клочке угасающего света он вспомнил себя на одном из первых по-настоящему ответственных заданий. Сияющая энергия, остановленная хрупким стеклом. Неукротимое совершенство на поводке иллюзий. Мужчина не заметил, как углубился в дебри коварной ностальгии. Каким он был тогда? Молодым. А еще? Действенным. «Это в твоем случае тоже самое, старик», — бросил он сам себе. А еще? Равным. Да. «Да-а». Последнее слово мыслитель даже протянул вслух, то ли смакуя послевкусие алкоголя, то ли стараясь отметить в памяти насыщенность момента акустической засечкой. Жизнь, казалось, как сосновая смола, медленно застывала вокруг бревенчатого крыльца.

Широкая волосатая рука оставила отпечаток на запотевшей бутылке и вскоре стакан опять был полон. Прохладный спирт внутри человека превращался в растущее объемное тепло. Оно проливалось из-под груди, в конечности, плотной маской ложилось на веки, убаюкивало и размягчало. Растянувшееся над головой лиловое полотно синело, темнело в ожидании первых звезд, а в низину, тем временем, незаметно прокрался туман. Нутро толстого граненого стекла снова печально пустовало.

Мужчина продолжал статично сидеть в глубоком кресле, растворяя взгляд в сумерках. Линии сухого скуластого лица ускользали в темноту. Со стороны могло показаться, что кто-то, шутки ради, усадил на террасе строгую восковую фигуру. Мимика превратилась в указатель «вниз», а поза олицетворяла стальной прут, протянутый в бесконечность.

Однако под внешним спокойствием скрывалась дрожащая напряженность, которую так удачно глушил алкоголь. Так мужчина обычно вспоминал своего первого реального противника. Возможно и единственного. Человека («Человека ли?», – каждый раз спрашивал мужчина сам себя), которого, с легкой руки СМИ, стали называть «пророком новой жестокости». Во время, когда, казалось бы, уже не просто немодно и неэффективно, но, главное, неприбыльно заниматься радикальными воздействиями на мировую общественность, он взорвал гранитное философское надгробие и поднял из-под тяжелой земли веков нишу, которую самолично занял.

Тем не менее, настоящие причины ее появления спрятались в суматохе дней. Жадные до хайпа и новостных поводов журналисты везде были одинаковы: где одни втирали абсолютную чушь с абсолютной истерикой, другие транслировали в точности тоже самое спокойным и размеренным тоном, чтобы люди, обремененные властью и деньгами потом смогли вместе обсосать косточки информационных подачек. В итоге оставшаяся где-то посередине истина оказалась незаметной даже самому пытливому уму. Собой ее затмила затерянная Атлантида первозданного безумия, которая на руках безликих гигантов восстала из океана густой крови.

–

Этот образ неслучайно пришел к мужчине в голову. Именно так мир узнал о своем новом Архимеде. Как и многие остальные вещи, первое представление было организованно просто и эффектно, а наблюдали за ним сразу несколько глав ведущих информационных агентств планеты. Не по своей воле, конечно, зато им оказали превосходные условия. В гигантском ангаре, на территории одной из стран Восточной Европы, они сидели, связанные, на балконе — словно в театральной ложе, — а перед их взором в свете бесстрастных прожекторов корчились в наркотическом угаре, пировали ужасные существа, ползающие на четвереньках. По словам очевидцев, сперва им показалось, что они находились в чьем-то дурном сне на маскараде кошмаров. Тем не менее, каждый понял: происходило кормление. Это уже потом стало ясно, что вид существ называется Homo sapiens sapiens, что конечности их были частично ампутированы для должного эффекта, что разящий запах был образован толстым слоем из конского и свиного навоза, который к концу действия перемешался с экскрементами людей.

Вскоре выяснялись и другие подробности: главным блюдом на дьявольском ужине стала юная девочка, к трупу которой каждый из возящихся внизу пытался пробраться сквозь вонючую гротескную толпу. «Голодающим» втолковали, что, причастившись молодой плоти «божественного ангела», они смогут вернуться в рай, который когда-то утратили. К счастью, путы медиамагнатов были ненадежны, смартфоны заряжены, и очень скоро интернет, а после и более официальные новостные «топы», разрывались от нездоровой ажитации. Девочку, конечно, жалко, но такой инфоповод нельзя упускать.

Главные действующие лица все сплошь принадлежали либо к политической, либо к экономической элите, что, в сущности, не делало между ними большой разницы. Однако, что такое для целого мира потеря десятки-другой исполнителей? Пшик. Государственные машины и так готовили их бренные человеческие тела к переработке в прах забвения, а, в виду произошедшего, они хотя бы остались известными в веках. «Вонючая сотня», — так таблоиды ласково любили называть этих искалеченных людей.

Почему общество не возопило? Почему вокруг этого события, напротив, был сформирован веселый образ лихой средневековой ярмарки? Мужчина много размышлял об этом, хотя ответ был прост: Архимед возродил традицию любимого народного развлечения — показательную казнь. Все участники адской мессы были людьми аморальными: преступниками, убийцами, педофилами, маргиналами с состояниями, работорговцами, просирающими жизнь в камере из разноцветных блесток и многозначительных рож. Проза жизни. Папки с доскональным содержанием их существования давно были положены на стол правящих верхушек по ту и эту стороны океана — об этом мужчина узнал от своего начальника. Одновременно с этим Архимед воплотил любимый народный образ и показал теплой волатильной толпе свой сапог, под которым общественным массам было очень тепло. Остальные просто ломались, не выдерживая натиск.

Сказать, что легкое безумие охватило человечество — не сказать ничего. За несколько месяцев на планете свергли парочку малых режимов в странах, на которые цивилизованному миру было наплевать, в более просвещенных державах собрали организации сочувствующих Архимеду, у которых нередко случались столкновения с правоохранительными органами, а особые энтузиасты удалялись во власть спорных территорий тропических джунглей или раскаленных пустынь, объявляя их государствами. Среди названий чаще всего побеждал вариант «Новая Архимедия». Наконец, мир с головой захлестнуло разудалое ощущение, сносящее голову лучше любого алкоголя, — пьянящее чувство базарной справедливости. 

Высокие кабинеты отреагировали на общее помешательство звенящим в тишине напряжением. Проблема, очевидно, была не в потере нескольких паршивых административных овец, а в международности прецедента, в том, с какой легкостью из полярных друг другу систем были изъяты в таком количестве столь разнородные элементы. Тайный экстренный конгресс сошелся только в одном: операция готовилась, скорее всего, не один год. На этом кладезь экспертных выводов иссяк, в отличие от желания действовать. По горячим следам международное сообщество собрало новую межгосударственную кормушку, которая должна была заниматься «подозрительной сетевой и наружной активностью международного характера». Что, в сущности, стояло за этой фразой, сказать было положительно невозможно.

Архимед не оставлял следов. Глупо ожидать от человека с такими размахами подобных оплошностей. Поиски оставались бесплодными: стоило только расставить все по своим местам, и стройная картина преступления ломалась, ведомая внутренним деструктивным порывом. Оставалось непонятным, сколько посредников у него было, и чем они занимались, с помощью каких каналов он собирал информацию, которая потом легла на столы руководящих людей, и совершенно неочевидным было, с какой степенью проникновения в корневые структуры ведомство имеет дело.

Мужчину в сложившейся ситуации радовало то, что аналитический отдел органов, к которым он сам имел отношение, сохранял хладнокровие. Это означало, что происходящее укладывалось в какие-то модели. В самые дикие, невероятные, разработанные с вопиющими допущениями, но все-таки укладывалось. Со временем, становилось все очевиднее, что задачу доверят ему. Так совпало, что мужчина стал идеальным кандидатом по возрасту, компетентности и, самое важное, инициативности.  Инструкция в таких случаях всегда с одинаковой прямотой высказывалась о векторе приложении усилий: «при невозможности взять живым — ликвидировать».

Начало было положено, когда в условленной камере хранения он нашел паспорт и ключи. Шумящие мимо него посетители вокзала не обратили никакого внимания на фигуру, которая в ближайшие годы могла (и это он осознавал без ложного бахвальства) определить их судьбу. Под знакомой темно-терракотовой обложкой документа, удостоверяющего личность, спрятался гражданин Российской Федерации Григорий Рукоумов. С тех пор он ходил под этим именем.

–

Григорий очнулся, когда холод опустил свои ладони на его руки. В глубине хвойного лесного моря пели соловьи. С неба доносились холодные голоса звезд. Их чистое синее сияние иголочками проникало в сердце, отчего то, вместе с кожей, покрывалось мурашками. Они пели на непостижимом человеку языке, однако нельзя было не признать красоту, заключенную в этих неправильных мелодиях. Возможно, и Архимед прилетел на Землю с одной из таких звезд, и вся его деятельность была не более, чем песней. Грустной и непонятой песней о жизни — оттого она представлялось такой разрушительно-трагичной.

Григорий всегда вспоминал Архимеда с наступлением темноты, в то время, когда велась панихида ушедшему солнцу. Собственно, Архимед и был для него приходящей тьмой. Не только отсутствием света, но его смертью, ползущей черной дырой, не делающей разницы между тем, что она поглощает. Их встреча отдала Рукоумову столько инерции, сколько хватит, казалось, на память до конца жизни. Сколь ярко сиял его злодейский светоч, столь тускло стало на преступном небосводе после Архимеда. Так же невзрачен стал и стремящийся к вызовам молодой и горячий Григорий. Разжечь пламя азарта профессионального охотника, кажется, больше так и не удалось никому.

–

Впервые они пересеклись на закрытом мероприятии. Одна из неприятных сторон работы на заданиях заключается в необходимом светском вращении и невозможности расслабиться, даже когда внутренности тянутся к соблазнительным напиткам и интригующим женским силуэтам. Под пронзительный звон хрусталя и сердитое шипение шампанского здесь писали краткосрочную историю, а обычно присутствующие в поле зрения лупоглазые чиновничьи морды полностью сменились на представительные, а иногда почти умные лица. Которые, впрочем, точно так же как и первые шли по влажным следам денег, власти и похоти.

Золотой свет под потолками поместья погас, чтобы выделить сцену, представление на которой давал один из самых модных театральных режиссеров современности. «Опять будут говном кормить», — подумал про себя Григорий. В этот момент кто-то, извиняясь, тронул его за плечо, отвлекая от занимательного зрелища: на сцену успел выбежать танцор в переливающемся костюме из кубов и конусов. Сзади Григория стоял длинный тощий человек, с прической на манер монашеского средневековья, с тем исключением, что ровный контур русых волос прерывался выстриженной пустотой в районе лба. Мотивы темных веков цивилизации прослеживались в одежде, стилизованной монашеской рясе, и книге в руке. «Библия Гутенберга», — декламировала обложка. Большие ищущие глаза не отрывались от лица агента.

— Да? — градус улыбки стремился к нулю, замораживая находящиеся рядом жидкости.
— Господин, м-м, — гость быстро сверился со своей книжкой, — Рукоумов?
— Чем могу быт полезен?
— Скорее, я могу быть полезен вам. Видите ли…, — гость взял Григория под руку, — не возражаете? Видите ли, мне представляется очень интересной сфера вашей деятельности, и я хотел обсудить с вами некоторые насущные вопросы, в которых мы будем друг другу полезны.
— Неужели? Едва ли в этом кругу кого-то могут привлечь жемчужные фермы. Я здесь, скорее, по случайности, нежели по необходимости.
— Нет-нет, видимо, вы не поняли. Я по поводу вашей основной деятельности.

Григорий не напрягался. Не перечислить, сколько раз он оказывался в подобных ситуациях: к сожалению, процент умалишенных и извращенцев в любом кругу, примерно, одинаков. Он локтевым суставом проверил нейтрализатор. Не напрягаться стало легче. Тем не менее, внутренние чувства замерли как перед броском на жертву замирает тигр. Охотничьи инстинкты подсказывали, что перед ним не простой городской сумасшедший.

— Хочу сказать вам по большому секрету, что не вижу никаких моральных дилемм в игре на бирже. Или ваша стезя — проверка доходности бизнеса. Тогда я уже нервничаю, — снова холодной улыбкой выстрелил Григорий. 

Выстрел не достиг цели, разбившись о стену. Они оказались на небольшом каменном балконе, который купался в теплом вечернем морском бризе.

— Господин Рукоумов, — монах снова урывком сверился со своей библией, — боюсь, вы переусердствовали и приняли меня за слишком асоциального элемента, — глаза собеседника улыбнулись блеском разделочного ножа, — меня интересует ваша основная, — он придавил слово языком, — деятельность.

В этот момент, благодаря ловкому отработанному движению, нейтрализатор сполз до предплечья.

— Я вынужден просить вас представиться.
— Что ж, наверное, с этого надо было начать. Друзья называют меня Архимедом.

Рукоумов заморгал. Через несколько секунд изображения должны были поступить на базу. В крайнем случае, информацию снимут с трупа.

— О, ну что же вы, не утруждайтесь, — Архимед сделал скорбное лицо, — это не поможет вам в работе. Я имею тысячи лиц, и все они ложные.

Оставался только нейтрализатор. Эвакуироваться без значительных проблем можно было прямо отсюда. Архимед поймал его запястье. Тонкие пальцы сомкнулись на коже как челюсть хищника, только обжигали они не болью, а холодом.

— Не скажу, что читаю мысли, но вы сейчас слишком предсказуемы, Григорий. Не надо, — он быстро надавил пальцами, — мы поговорим в другой раз. Спите.

Оседающий агент хотел рывком свалить собеседника с ног, но мышцы в миг потеряли свою функциональность. Последнее, что он успел сделать — бросить взгляд на часы.

Рукоумов очнулся уже через несколько минут. На базе уже успели поднять тревогу. После получения снимков, мониторинг показал выброс адреналина и непонятно почему следующее за ним снижение пульса. К поместью двигалась карантинная группа. Взять самонадеянного Архимеда, казалось, не составит труда, однако усилия были тщетны. Он исчез.

Самым интересным было то, что на месте расположились не только российские спецслужбы. Операция моментально оказалась скоординирована на международном уровне, но даже совместные усилия нескольких спецслужб не дали абсолютно ничего. Он сошел в элитарный клуб светских огней как божественный свет, замеченный ими, увы, разве что на кромке хрустального бокала или в блике неприлично большого, даже по меркам «тусовки», бриллианта. И так же быстро растворился в золотой толпе, как в крови растворяется игристое. С этого момента стало ясно, что Архимед не допускает ошибок.

–

Мужчина снова упустил момент, когда обволакивающая мягкость опьянения превратилась в пудовое ярмо на шее. Выступивший пот сковывал голову ледяным обручем, мысли почернели и начали гнить. Алкоголь в организме старел и являл свое настоящее лицо. Остановить процесс можно было только экстенсивным наращиванием объема потребления. Со скрежетом Григорий опустил глаза на бутылку. Предательски-пустую. Он уже успел об этом забыть.

Темнота становилась все более пугающей, а ночные звуки, проходившие через громаду леса, добирались до чуткого уха бесформенными квазимодами. Казалось, что в туманной низине хрипло булькает нечто из иного мира, зазывая прикоснуться к невыразимому. Оказавшись с таким лицом к лицу, что вы ему скажете? Полумрак превращал узор соснового среза на полу в лица: гротескно веселые и грустные рожи, как маски в греческой комедии, вели хоровод вокруг низкого кресла на крыльце. Несколько раз черты древесных физиономий напомнили Григорию личины Архимеда. Впрочем, каждое действительно могло быть его лицом. «Надеюсь, дед гонит не на грибах», — задумчиво пронеслось в голове.

–

Найти человека по четкой фотографии в анфас — что могло быть проще для усредненной мировой спецслужбы середины XXI века? Видимо, все остальное, потому что задача оказалась непосильной. В бесплодных исканиях прошло еще несколько месяцев. В пылу преследования ведомство, в котором служил Рукоумов, почти не заметило приближения годовщины явления архимедовой сотни. Бывшее прежде необременительным, общее сумасшествие перерождалось в паранойю тотальной слежки. Внешне здоровое общество оказалось деревом, под корой которого ствол был испещрен черными бороздками, оставленными страхами, неврозами, неадекватностью, импульсивностью и неуверенностью. Огрызок нормальности, выдаваемый за новую норму.

За неделю до годовщины измотанный социальный организм снова был поднят по тревоге: мир не досчитался, по скромным оценкам, нескольких десятков тысяч людей. На этот раз удар пришелся на хребет человечества — корпоративный и государственный топ-менеджмент. Лучшие из лучших, умнейшие и расторопнейшие люди исчезли, оставляя свои наделы без крепкого и чуткого руководства. Коллапсировавшая первые сутки мировая экономика очень быстро пришла в себя. Иронично, но за неделю эффективность управления в большинстве организаций выросла. Как ни странно, резонанс после деяний Архимеда снова оказался позитивным, если такое слово вообще могло быть применимо в данных обстоятельствах. Мир денег, с одной стороны, довольно облизывался, считая излишки от простаивающих зарплат, а, с другой, поглаживал свой жирный живот, испытывая спокойствие от бонусов нового управления.

Очень скоро орбитальный мониторинг показал странную активность на Среднесибирском плоскогорье. Разведка обнаружила нечто, похожее на укрепленный вход в бункер, поражающий своими циклопическими масштабами. Комбинированная оперативная группа начала штурм, заручившись поддержкой легкой артиллерии и, если понадобится, авиаударами. Ликвидация Архимеда любой ценой все еще стояла в списке приоритетных задач. К счастью, радикальных действий не понадобилось, а истерики нескольких нервных генералов, быстро были купированы совместными усилиями остальных членов оперативного центра. 

Это, действительно, оказался прекрасно спроектированный бункер, располагающий высшей степенью автономности: фильтрация воздуха, система обеспечения едой и водой, а также надежная канализационная и бытовая инфраструктура. После череды извилистых прихожих перед оперативниками открылось огромное монотонное пространство. Коренастая колоннада уходила вдаль настолько, что последние из столпов терялись в холодном полумраке. Среди бетонного леса серели одинаковыми робами стройные ряды людей. Их глаза пузырями пялили перед собой, а слюнявые губы были чуть выпячены вперед. Реакции на группу оперативников, которые берцами разорвали спокойствие подземного мира, не поступило. Тишина спорадически отмерялась только звоном люминесцентного освещения.

Перед членами клуба анонимных йогов располагался постамент в виде кафедры. На бетонном возвышении сверкал золотой жезл, наподобие маршальского. Под ним лежал листок с напечатанным на пяти языках: «Командуйте!». Снизу мелко и рукописным, по-русски, значилось следующее: «Извините, эти экземпляры оказались плохо-обучаемы…».

У основания постамента также были положены две книжечки: «Расписание» и «Инструкция». Последняя описывала ряд команд, которые контролировались движениями жезла. Так, можно было отдавать команды: «сидеть», «лежать», «ждать», «лизать», «можно», «нельзя» и так далее. Особый интерес вызвали команды «жопа» (каждый поворачивался к командующему спиной, а затем низко наклонялся), «развлекайся» (объекты начинали самоудовлетворяться, на удивление бихевиористов, вне зависимости от окружающей обстановки) и «голос». Хорошо, если бы это было привычное «гав-гав». Для выполнения люди объединялись в пары и далее случался, примерно, следующий диалог:

«– Видели новую модель с улучшенным вбросом топлива и стержневыми поршнями?
– Ха-ха, конечно, отбеливание ануса пошло ей на пользу!
– Вы так говорите, как будто первый раз, за последний год, услышали политические новости.
– Нет, что вы, это уже давным-давно перестало быть модным. Не припомню, чтобы кто-то до сих пор котировал золотой перламутр.
– Ситуация…
– А давайте я зачитаю рэп?»

Конечный набор фраз установлен не был, однако выявилось, по разным оценкам, от 8 до 10 корневых тем подобных бесед. Первоначально ограниченность широты их круга было принято связывать с оперативностью обработки объектов, однако большинство исследователей сошлись на том, что эта особенность действительно была связана с индивидуальными способностями попавших под воздействие Архимеда.

Освобождение «заложников» прошло даже слишком просто. Опасения по поводу «двойного дна», ловушек, спящей агентуры – все они не оправдались. Более того, те, кто повергся воздействию, смогли вести практически полноценную жизнь, изредка гадя по расписанию себе в штаны, если их вовремя не успевали проводить до сортира. Таково было второе явление архимедова замысла.

В этот момент шокированное массовое общество решило прибегнуть к главному эволюционному инструменту — игнорированию, и паранойя, оставшись без теплого когнитивного угла, полностью перетекла из низов в верхи. Проходя высоколобыми коридорами власти, Григорий чувствовал, как шагает по колено в вязком субстрате из подозрений и страха. Вальяжные покровительственные походки «рулевых» превратились в угловатые скачки из кабинета в кабинет. Как в одном из разговоров пояснил товарищ, в узких кругах появилось уверение, будто бы, выходя из комнаты, можно однажды пропасть навсегда. Черные лаковые трубки на зеленокожих столах покрывались пылью, ведь разговоры теперь не доверяли проводам — они стали дрожащими перешептываниями, которые заполняли натренированные уши. Шепот полз по стенам, шуршал из-под ковров, тихим гулом прокатывался по стоякам. Морок звучащих мыслей покрывал ведомство тонкой паутиной. Зайдя однажды вечером в ватер-клозет, Рукоумов обнаружил там важный чин, который стоял перед зеркалом и тонул в отражении своего осунувшегося лица, похожего на залежавшийся баклажан. Когда агент уходил, военный не сдвинулся с места, но теперь старые венозные руки застыли на щеках с кровяными прожилками. Пальцы впивались, вдавливались в скулы, натягивая нижние веки. Он в одном из главных государственных органов или в палате сумасшедших? Грань стала эфемерной.

Лучшим способом отвлечься для Григория в таких случаях оставалась еда. Еще при вступлении в должность всех курсантов учили, что эффективность работы сохраняется только с помощью перерывов на отдых. Иногда он безликим проходимцем посещал старое кафе ушедшей эпохи, где повариха, в роду которой, несомненно, были титаны, богоподобной рукой вручала Рукоумову чебурек в промасленной салфетке. Хрустящее и жирное снаружи и мягкое внутри — тесто было идеальной прелюдией к бульонному взрыву вкуса сочного вареного мяса. Сидячих мест, по древней традиции, не было, поэтому едоки стояли подле друг друга, единые в негласном соревновании «Чей взгляд выразит наибольшее безразличие к остальным». Одни концентрировались на поглощении еды, обращаясь в слюнявое чавканье, другие использовали запрещенные приемы с чтением газет, третьи, насытившись, заторможенно потягивали из граненых апостолов общепита чай. Однако однозначным победителем в тот злополучный день стал грузный круглый мужчина, облокотившийся на конец высокого столика.

Он состоял, главным образом, из лица, утопленного в подушке жира, щелочек заплывших глаз, напоминающих зиру, и огромного овального живота, в котором итальянцы несомненно увидели бы буратту. Прокатись по стране голод, война и смерть, расколись мир пополам, начнись второе пришествие — этот господин остался бы в конце столика, своим животом закрепляя вселенское постоянство. Кощунственна была даже сама мысль о том, что существуют события, способные сдвинуть его с места. Казалось, этого не могли бы достичь все чебуреки земли вместе взятые. В этот момент мужчина подмигнул Григорию.

На этом чудеса не закончились, и человеческий кит начал медленно подплывать к Рукоумову сквозь шероховатости ландшафта чебуречной. Натянув покрепче свою кепку, агент приготовился развлечься, скорее всего, нетривиальным разговором. От мужика пахло сильным потом, незатейливостью и употреблением коньяка.

— Как думаешь, они еще долго будут пытаться меня словить? — слова произносились так, словно собеседник в процессе ел борщ.
— Извините? — холодок пробежал по спине Григория. Агент пару раз быстро моргнул.
— Не за что, не за что, — пальцы толстыми червями заползли в карман куртки и вытянули оттуда замусоленный ежедневник, — ты как будто не узнал меня, Гришка?
— Мы встречались? — рука тенью скользнула на пояс, где пряталось табельное.
— Друзья зовут меня Архимедом.
— Что вам нужно?
— Всего-то ничего: поболтать. Надеюсь, второй раз ты не сглупишь и не будешь меня стрелять. Хочу поговорить за планы на жизнь, а, поржешь, не с кем.

Это казалось абсурдным. Вонючий потный толстяк не имел ничего общего с псевдоинтеллектуальным поклонником Средневековья, которого Григорий видел на светском рауте. Сумасшедший маргинал, наверняка, живущий в квартире со своей престарелой матерью и работающий охранником в ночные смены. Машина, едва помещающаяся в сторожевой будке, с отличием годная лишь на переработку чебуреков в говно — таково истинное лицо главного преступного гения человечества? Эрозия реальности ехидно подмигнула ему из-под толстого покрова привычных представлений о жизни. Стальной холод, мертвой хваткой вцепившийся в хребет, не давал покоя. Эти толстые масляные пальцы. Этот затертый ежедневник, на страницы которого все время пялилось заплывшее жиром лицо. Эта смеющаяся пустота маленьких глаз. 

— Ты же сообразительный, Рукоумов, — продолжал Архимед, — ты ведь копаешь, если не глубже всех, то лучше всех. Копай ты с пониманием ситуации, то я бы уже подох. Я был бы пленен или казнен. Хотя, мои секреты так опасны, что они, скорее, на говно изойдут, чем позволят жить. Да и с чувством юмора там туговато. Так что, видать, был бы я предан водам Леты без суда и следствия…
— Не двигайся, — Григорий знал, что через минуту в чебуречной будет не протолкнуться. Надо было всего-ничего — успеть.
— Видимо, эти законы не сломить, да? Что ж, ты будешь крайне удивлен, — хрюкнул мужик.

Жирная туша дернулась к кухне с необычайной резвостью. «Невозможно быстро», — отметил про себя агент. Грохнула пара выстрелов, кто-то выронил из руки стакан. С хлюпаньем громада мяса медленно перевалилась через бортик, откуда производилась подача еды. Рукоумов подскочил к перегородке, чтобы не терять цель из виду. Колоссальная масса падала вниз будто в замедленной съемке. Как только гигантский живот соприкоснулся с кафельным полом, мужик, задрожав, лопнул.

Мгновения тянулись как патока. Григорий стоял, оглушенный, держа на прицеле расплывающийся контур жидкости, похожей на разведенное в воде мыло. «На пол!», «Не двигаться!», «Где он, Рукоумов?», «Рукоумов?», «Рукоумов!». Черные тени на границе восприятия что-то хотели от него, но мужчина был бессилен. Радужная лужа, все меньше походившая по форме на человека, расплывалась, оставляя Григория наедине с собой. С годами его не оставило странное чувство. Жучок, проедавший непоколебимую уверенность в том, что, когда ты подстрелил человека, он непременно умрет, истекая кровью. Это, конечно, был фокус. Поставивший, однако, под сомнение реальность. Страшный удавшийся фокус.

–

Рукоумов потрогал себя за руку. Выступающие широкие вены и седеющие волосы обменивались с ладонью теплом. По-хорошему, надо было уже заканчивать, но сегодня хотелось продолжить. Принести грелку, плед и конкретно догнаться. И, раз уж самогон закончился, оставался только абсент. Зеленый змий — это он. Водка и самогон — два широких мосластых красных кулака, отправляющие тебя в нокаут из азартного пыла деревенской драки, а зеленый змий, кусающий в шею, заставляющий содрогнуться от горячести впрыснутого яда — это, несомненно, был абсент.

Григорий не любил заморачиваться и презирал показуху, потому даже абсент всегда пил в чистую, не отвлекаясь на церемониальное сожжение сахара или разбавление спирта водой. Он опрокинул две рюмки подряд, кашляя, морщась и жмурясь. Звезды стали не такими колючими, а электрическая батарея, вытащенная на крыльцо, и вовсе смягчила их ледяные голоса. Скоро все должно было измениться, скоро, а пока…

–

Пока Григорий Рукоумов, как один из лучших агентов ведомства, начал рыть землю носом еще усерднее. Пройдя краткий курс с соответствующими медицинскими специалистами, он сделал вывод, что не следовало концентрироваться на деталях произошедшего, объяснить которые мозг оказался не в состоянии. Признаться, инцидент с мужиком в чебуречной ввел Григория в некоторый ступор. 

Вопросом удивительного исчезновения вплотную занялся аналитический отдел с подключением, практически, всех смежных департаментов. Руководствуясь неумолимостью научного метода, а также отсутствием травмирующего визуального опыта, аналитики должны были сделать тот шаг, который наученный жизненными правилами человек сделать не в состоянии. Проектировка модели без глупых ограничений означала допущение любых теорий. Хорошо. Если они смогут придумать такую, которая позволит ловить этого скользкого типа в форме мыльного пузыря, тогда он официально признает превосходство слова над делом.

Проверки, «пробития» и вся теневая агентура вместе взятые не могли, все еще не могли дать сколь-либо вменяемой информации. Никаких зацепок, отсутствие следов, абсолютная, даже цифровая, стерильность. Божественная чистота присутствия пугала руководство страны намного больше даже потенциальных возможностей Архимеда. Не «засветиться» в современном мире было нереально. Единственной значимой деталью, за которую по мнению Григория можно было зацепиться, являлась книга, которую преступник все время держал в руках. Обсессия заглядывания, проверки собственных секретов — характерная черта, от которой ни одно из обличий Архимеда, видимо, не могло бежать. Очевидно, что вид условной книги совершенно не важен, однако она могла стать палочкой-выручалочкой Рукоумова. Такие рассуждения звучали бы хорошо, при наличии еще с десяток версий. В данном случае, приходилось довольствоваться единственной, а потому единственно верной.

Нельзя сказать, что поимка Архимеда стала для агента идеей-фикс. Он, напротив, чувствовал удовольствие, азарт, причастность и свою нужность. Определенно, адреналиновый наркоман Рукоумов и так был доволен своей работой. Задания щекотали нервы, иногда заставляли пролеживать жизненно драгоценное время в стационаре, однако приносили спокойное удовлетворение и знание об окружающих его порядках, людях и мире. Тщеславие Григория было сыто и активно. Все это становилось стимулом к продолжению, но, к сожалению, ничем большим. В случае с Архимедом мужчина шкурой чувствовал прикосновение к тайне, к доступному только в плане тонких материй, к тому, что не представлялось по-настоящему возможным. Он чувствовал себя ищейкой, идущей по призрачному следу, его вел только нюх, а устремленное вперед существо уже нельзя было назвать просто спецагентом Рукоумовым. И, самое главное, мужчина не совсем понимал, что хотел найти.

Так прошел очередной год. Мир затаился в ожидании нового представления. ООН призвал правительства временно ввести комендантский час, а также усилить профилактические мероприятия по выявлению «подозрительной противоправной активности». С одной стороны, бесплодность попыток поиска давала общественным паразитам простор для спекуляций, а длительные периоды бездействия Архимеда подогревали теории о том, что показательные акции устраиваются либо разными лицами, либо группой лиц. С другой, более здравомыслящие люди понимали, что здесь нельзя перестраховаться сверх меры — никто не знал, какова нынче архимедова мера.

Комендантский час все-таки был введен за несколько недель до очередной годовщины первого события — явления «вонючей сотни». Авторы антиутопий рыдали бы слезами счастья от того, во что превратился мир, терзаемый неизвестным чудовищем, атакующим из тени. Вето на собрания более десяти человек. Регулярные военные патрули — на улицах крупнейших столиц мира, и рейды беспилотников — прямо у вас над головами. Все сотрудники правоохранительных органов обязаны были ходить исключительно с открытыми шлемами и идентификаторами личности, которые маленькой голограммой сияли на левой стороне груди. Цифровые таблички содержали имя, возраст, пол и фотографию. В России к каждому важному правительственному лицу был приставлен такой же патрульный, лицо которого было видно всем, и данные которого весело переливались бело-сине-красным градиентом. Дошло даже до того, что внутри ведомства Рукоумова идентификаторы под служебными именами высвечивали настоящие, правда, без фамилий. Так, Григорий с удивлением обнаружил, что его прямого начальника зовут Олег.

В день годовщины общественное напряжение выкрутило регулятор тревожности на максимум. День объявили выходным, и большинство в буквальном смысле спряталось в своих квартирах и домах, зачастую, держа связь общим кооперативом или собираясь небольшими группами лично. Новая жестокость, новая искренность и новое доверие — социальные плоды эпохи Архимеда. Но в тот день ничего не произошло. Мир заснул и проснулся невредимым. И даже постарался облегченно вздохнуть.

Это началось буквально на следующий день. В больницы стали поступать люди с ампутированными конечностями или другими частями тела, порезанные или побитые, они зверьми выли в трубки или, протягивая за собой кровавые следы, ползли к ближайшим медицинским пунктам. Очень быстро аналитики выдали любопытную статистику: большинство пострадавших так или иначе являлись обычными антисоциальными элементами. Сосед, с которым ты здоровался у лифта долгие годы подряд, мог в тот день улыбнуться тебе плачущим кровью ртом. Преступная деятельность, убийства, воровство, жестокость, насилие, даже регулярные приводы, видимо, могли определить человека в зону риска. 

Воры оставались без рук или пальцев, убийцы вышибали мозги или вскрывали себя на манер потрошения скотины, а насильники… думаю, понятно, чего лишались эти благородные выродки. По словам очевидцев, перед совершением ритуала, каждый, так или иначе, только смеялся и кричал: «За замысел!». Вскоре, сводки изменились. Стали поступать сигналы о том, что беспредельщики калечили не себя, а окружающих. Отрезали руки родственникам и друзьям, избивали случайных прохожих, устраивали погромы и поджоги. Это усугублялось отдельным положением силовых и органов правопорядка: поражен оказался значительный процент личного состава. Неадекватный идиот — одно дело, а вооруженный и подготовленный сотрудник полиции — совсем другое. Кто-то в пылу безумного спокойствия тогда изрек фразу, навроде: «Хорошо, что не больше половины». Вопить про утраченное благородство тех, кто должен защищать народ от угроз — это прекрасно. Однако еще лучше — понимать реальное положение вещей. Никто не удивлен: действительно, полиция в тот момент была с народом ровно на столько же процентов, насколько народ был готов быть сам с собой. 

Земля начала тонуть в крови. Если ты слышал из соседней квартиры истошный крик, ты не бежал на помощь, нет. Ты начинал медленно оглядываться на обитателей своего жилища, если таковые были, и судорожно посматривать на ножи и тяжелые предметы. Такие, которые с глухим хрустом могут переломить не только суставную, но и черепную кость. Массового помешательства, к счастью, удалось избежать, благодаря оперативным заявлением от имени правительства. Кто в тот момент «прогнул» верхи на максимально возможную публичность осталось неизвестным, но то был, воистину, святой человек. Паранойя возвращалась в умы людей, словно изгнанный правитель в разоренное королевство. Возвращалась лишь затем, чтобы окончательно его разрушить. Противостоять ей можно было только совместными усилиями.

Наблюдая лично, мониторя новостные сводки, Рукоумов думал только об одном:

«Извините, эти экземпляры оказались плохо-обучаемы».
«Извините, эти экземпляры оказались плохо-обучаемы».
«Извините, эти экземпляры оказались плохо-обучаемы».

Интересно, это писал сам Архимед? Что он чувствовал, о чем думал, как себя вел? Вела ли неизвестную руку расчетливая научная страсть к документированию, к инспекции? «Мы проверили все возможные варианты прохождения тестов и команд и пришли к выводу, что на большее представленные объекты не способны». Подписано и заверено Архимедом. Улыбался ли он, когда выводил затейливое «извините»? «Извините, что я лучше вас». «Извините, что они оказались ни на что не годны». «Извините, что вы такие идиоты». Боролся ли он с желанием продолжить свое письмо, с желанием открыться, рассказать свою нестандартную, но, безусловно, удивительную душу?

Следующим тяжелым шагом для мировой общественности стало временное отключение интернета. Комитет международной безопасности был готов для взаимодействия с того раза, как забытая Атлантида впервые показала верхушки своих монструозных зданий из-под покрова бордового моря первобытной жестокости. Волею судеб, большинство членов мировой элиты понимали, насколько губительно может стать промедление в экстренной ситуации. Кажется, именно в тот день Архимед совершил невозможное, поставив на колени сильнейших людей человечества, заставив их дрожать, отпаивая гнилым отваром из неизвестности и страха. Григорий не знал, что в тот момент ощущал его потенциальный противник, но догадывался. Иногда догадка лучше знания — она оставляет простор для фантазий. Он представлял, как Архимед в виде человека с головой ворона протягивает вперед когтистую кисть, обтянутую сухой птичьей кожей, а к нему на поклон, слюняво целуя шершавые крючкообразные пальцы, тянется цепочка держателей денег и власти. Каждый жаждал лобызнуть своего нового бога: от старых мерзких обрюзгших лордов, до молодых пластиковых крипто-магнатов — слепой страх превратился в слепую страсть.

Тактика действий выкристаллизовалась в голове Рукоумова. Все доступные ему оперативные и рабочие группы были брошены на мониторинг по заданным ранее параметрам. Ключевой деталью поиска была книга, книжка, ежедневник, газета, электронный гаджет. Он вошел в кооперацию с европейскими коллегами. Чутье говорило с ним почти открыто: искать Архимеда в Новой Англии, в азиатских или арабских странах было невозможно и нецелесообразно. Он, готовый вести любое существование, любит территориальный комфорт. Стать социальным аутсайдером или откровенным маргиналом, разделять приемы пищи с тараканами и крысами, спать на скользкой промокшей земле — все это могло быть легко перенесено, если он находился в привычном или приятном месте. Выход за эти рамки, Рукоумов был почти уверен, вывел бы господина Архимеда на грань помешательства, когда любой совершенный поступок мог стать критической ошибкой. На этом можно было его подловить. Вывезти на остров? Он может оттуда сбежать? Чутье отвечало «нет». Григорий был почти уверен, что фокус с лопнувшим толстяком имел множество весомых ограничений. Это же подтверждали впоследствии аналитики из расчетного отдела. Необходимо было спровоцировать его на действия. Как спровоцировать тень, как выманить призрака из мира мертвых? Ответ пришел достаточно быстро: необходимо произвести ритуал.

Запуском дезинформации среди мировых лидеров Григорий занимался лично, и был, что беспрецедентно, единственным знающим истину. Прикрытие сооружалось в спешке, и лишь потому выглядело правдоподобно. Вынужденное положение для первых лиц делало их не только капризными и нервными, но также и более сговорчивыми. Постоянная смена места тайной встречи, широкая партизанская пиар-компания в СМИ. С личным составом пришлось работать еще теснее. Ритуальные окуривания, жертвенные обряды, заговоры — в ход шла пыль любого калибра. Безусловно, об этом узнает Архимед. Если узнает, то ему будет весело. За весельем игривой рысью проследует интерес. Интерес должен заставить его действовать.

Русская рулетка решений помечала своих жертв хаотично, зато била наповал: перспективный агент готов был пожертвовать накопленным и достигнутым ради риска в самой большой игре его жизни. Обычно, в таком обстоятельства заставляют разуверяться, но, к сожалению, по прошествии стольких лет все оказалось правдой. Сидя рука об руку с глубоким опьянением на ночном крыльце своей дачи, Григорий понимал, что своими цепкими когтями, облитыми яркими эмоциями, этот азарт больше никогда не поразит стареющее сердце.

Как и тогда, сейчас Григорий не мог найти сон. Только вот раньше он все-таки не пил. Не бухал. Не утопал в горьких и мягких водах алкогольного делирия. Обычно эта усталая бессонница, приходящая на белых ногах, ложилась с ним в постель или нежно обнимала мужчину, садясь к нему на колени. Тело оказывалось в плену тянущего колючего чувства, не позволяющего заснуть. Охота на Архимеда сопровождалась бессонницей нервной, болезненной, ведущей войну на поражение адекватного восприятия окружающего мира. У Рукоумова, вне всяких регламентов, даже завелся неприятный ритуал колоть себя бисерной иголкой в запястье. Во-первых, так было тяжелее заснуть во время внеочередного совещания. Во-вторых, ничто так не напоминало о реальности реальности, как болевое стимулирование нервных окончаний и маленькие багровые кровоподтеки, бутонами раскрывающиеся под кожей.

Цифры, графики, карты, трекеры и лица, лица, лица, бесконечное количество рож, которые оперативный отдел мониторил без перерывов. Круговерть глаз, носов и ушей заменила Григорию Рукоумову кору головного мозга, и, закрывая глаза, он видел не мягкую темноту, а как бабка, похожая на курагу превращается в бильярдный шар тупоголовой мужской башки. Может, поэтому длительное отсутствие сна тогда пошло мужчине на пользу.

Мир был сплетен в единый комок нервов. Несколько южноамериканских диктаторов в одностороннем порядке вышли из соглашений по консолидации и решили прятаться от мирской суеты в собственных убежищах. Дурной пример заразителен и Архимед, без сомнений, мог достать их и там. Григорий понял, что сдвигать даты более невозможно: все задействованные были перегружены напряжением, и, в любой момент, структура плана могла посыпаться. Любая мелочь потянула бы за собой лавину неприятностей.

Григорий сидел в сером вытянутом кабинете и целился глазами в медную потертую ручку. По столу бежали прозрачные тени, а в голове прозрачные думы. Игла упоенно впивалась в запястье, будоража аксоны — нытье боли стало неотъемлемой частью мыслительного процесса. Локти и плечи тяжелели, вдавливаясь в дубовые ручки массивного резного кресла. Ноги вековыми корнями врастали в застеленный казенным ковром пол. Григорий Рукоумов медленно застывал, обращаясь в камень, чтобы стать памятником самому себе и, в конце концов, занять почетное место в алее невыразительных портретов, которые встречали каждого, кто заходил в ведомство. В глубине души агента затаился страх. Взрывное опасение срежиссированности процесса. «Зачем мне сопротивляться ему?», — шептал себе Григорий, — «Могу ли я это сделать?». Чтобы взять себя обратно под контроль потребовалось время — с усилием руки отрывались от кресла, а ноги — от пола. Агент поднимался, чувствуя себя древним великаном, встающим из-под гнета океанской глубины. На бледной шее чугунными гирями висели неуверенность и напряженность.

Хрустальную тишину разбил звонок.

Восставший великан медленно поворачивал голову на дребезжащий лакированный телефон, стилизованный под начало прошлого века. Гладкая черная поверхность трубки незримо вибрировала, призывая теплую человеческую руку схватить ее, уверенно вознести над аппаратом, длинными пальцами залезть в изгибы блестящего пластика, напоминающего в этом свете упругую кожу. Рукоумов тянулся к звуку нарочито медленно: телефоны в ведомстве теперь разговаривали до того редко, что ответ на звонок приравнивался к самому главному ритуальному таинству.

Пластик оказался мерзок на ощупь. Тихо щелкнул язычок в ложбинке для трубки, и ухо жарко обняло динамик. Женский голос по ту сторону коммуникации был неожиданно весел. Григорий даже как будто почувствовал весеннее тепло.

— Господин Рукоумов?
— Кто беспокоит?
— Вы никогда не задумывались о том, что попусту тратите отведенное вам время?

Мужчина отвечал молчанием.

— Только подумайте, какие перспективы могли бы открыться перед вами. Новые смыслы, новые горизонты, новые возможности. Переходите на другую сторону и превратите жизнь в увлекательную игру. 
— Будьте добры, представьтесь!

Девушка кокетливо, но громко рассмеялась.

— Не будьте так нетерпеливы. Скоро вашим…

Рукоумов бросил трубку и грязно выругался про себя. «Как они пробились на эту линию?». От сковывающей тяжести не осталось и следа. Агент чувствовал злость, нет, даже ярость. Она огненным штормом бушевала под бледной кожей, выжигая страх и неуверенность.

Звонок, который растворился в потоке развернувшихся событий, Рукоумов впоследствии часто вспоминал. Приняв легкомысленную девушку за торгового или банковского агента, он и не подумал связать ее с Архимедом. Все чаще мужчина возвращался к мысли, что, каким-то образом, злоумышленник предвидел будущее или просто не знал другого варианта развития событий, а потому хотел создать альянс с единственным человеком, общество которого возможно было выносить. Это предложение могло изменить мировую историю, и, пускай некоторые пренебрежительно относятся к роли личности в этом процессе, Рукоумов думал совершенно по-другому. В тот день, в своем кабинете, он выбрал стабильность и мировое спокойствие, он выбрал (и до сих пор сомневался в правильности) скуку и понятность, пресное и пошлое благополучие для себя и других. Однако, тогда все виделось в ином свете.

Разнарядка к началу действий прошла быстро. Оперативные службы и ближайшее окружение начали операцию «Мертвая вода». Прикрытие было настолько простое, что угадать его скрытую логику было невозможно: мировое руководство собирается, чтобы вынести тайное постановление по разработке сценариев поимки и взаимодействия с Архимедом. Постоянно меняющиеся место действия, формат мероприятия и сопровождающая его паранойя должны были наводить толко на одну мысль: оно, действительно, имеет вес, и во что бы то ни стало должно состояться.

Архимеда засекли перед входом в один из городских объектов. Симпатичная девушка, наряду с десятком других таких же, сидевшая в центре мониторинга, куда стекались данные со всех городских камер слежения, обратила внимание на рыхлого сутулого мужчину, который непрерывно поправлял свои очки и заглядывал в небольшой бирюзовый блокнот. Конечно, она вполне могла бы не заострять свое внимание на парне, но, согласно приказу, о всех подозрительных субъектах, должно было сообщать лично Рукоумову. Как она потом отмечала сама: «Глупо, наверное, но мне показалась странной укладка волос».

Григорий очень рисковал. К середине дня он получил около полусотни наводок на маргиналов разной степени странности. В сводку попал даже истеричный пикетчик с гигантским плакатом, на котором нервический почерк вывел: «Спасаемые будут уничтожены и стерты из кода вселенной. Покайтесь!». И все-таки интуиция мужчины активно сигналила только при виде сутулого очкарика. К тому же, он, единственный из всех, странным образом постоянно смотрел в глаз камеры.

Рукоумов дал сигнал начальству, только когда уже сам был на месте действия. Инструкции, полученные еще задолго до начала операции не поменялись: ликвидация любой ценой, не вступать в переговоры ни при каких обстоятельствах. Адреналин разгонял кровь, которая носилась по венам человека со скоростью гоночных болидов. Каждый шаг пружинил энергией и желанием действия. Агент стал энергией, исполнителем, совершенным оружием. С каждым толчком сердечной мышцы инстинкт все больше и больше вытеснял мысль. Мужчина выцелил в толпе двух коллег: «Они ничего не знают, но помогут в случае форс-мажора. Хорошо». Архимеда он должен встретить один.

По правде сказать, в этом моменте память подводила Григория. Все, что осталось записанным в мозгу — различной яркости эмоции негативного спектра. Лица толпы смазались как свежие чернила под ребром ладони, звуки слились в фоновый гул, и алмазом среди серости блистала улыбка того парня. Рукоумов еще не появился в поле его зрения, когда губы мужчины саркастически растянулись, обнажая желтоватые резцы. Вдруг его голова дернулась, а линзы поймали блик света.

— Смотри внимательно, Гриша! — расхохотался очкарик.

Агент, решив не рисковать с огнестрельным в толпе, хищником бросился на худую фигуру сзади, и они вместе повалились на асфальт как деревянные манекены. Резким движением Рукоумов развернул тело к себе. Мимо мужчины в облачное небо смотрела гладкая кожаная голова без лица, с блестящей лысины которой сползал неряшливый парик. Он вскочил. Вокруг начиналось волнение. Кто-то уже звонит в полицию. «Идиоты, идиоты, идиоты», — повторял мужчина про себя. Они даже близко не представляют, за чем, на самом деле, наблюдают в данный момент. В ухе чирикали ведомственные координаторы, которые вели агента по остывающему следу Архимеда.

Григорий кинулся за угол: перед ним блоками красовался потрепанный детский сад, которого не успела еще коснуться животворящая рука городской реставрации. Посторонний шум угасал за спиной, и Рукоумова встречала мрачная тишина внутреннего двора. Слепые окна пялились на агента с двух сторон, провожая его в зев парадного входа, где рядом с урной почему-то валялись растоптанные сигареты. Картинка по краям зрительного и мысленного горизонта сильно размывалась. В лобовую кость с обратной стороны тараном бился приказ: «Уничтожить».

В кресле охранника сидела мясная кукла с остекленевшим взглядом. Казалось, гордый привратник пропускного пункта даже не дышит. Времени на аналитику не оставалось. Из дальнего коридора раздался тихий крик — по болезненно-зеленой стене сползала молоденькая воспитательница. Ранений не было видно, но пухлая нижняя губа девушки предательски подергивалась. Григорий взял ее за руку, нащупывая лучевой нерв. Пытаясь поймать мечущиеся глаза, он размеренно спросил только одно: «Где?». Болевая стимуляция на мгновение победила нездоровые внушения, и дрожащий высокий голос прошептал: «Сто два». 

По стенам класса в веселом хороводе кружились мишки, зайчики и лисички. Невдупляющему кротику из-под елки задорно подмигивал мухомор. Дети с недоверием и испугом смотрели на темную фигуру специального агента: маленький коллектив сплотился против невидимой угрозы. Внимательные взгляды останавливались на плотном пальто, табельном пистолете и серых исполнительных глазах. Эти, совсем еще молодые, не научились по-настоящему бояться, не были трусливыми или скулящими, но все оказались зверьками, загнанными в угол. Все, кроме одной. Девочка с веселыми косичками пялилась Григорию прямо в душу, вытянувшись так, словно проглотила аршин. При этом казалось, малышка сдерживается, чтобы не выпустить улыбку из-под заточения своих острых зубок. Маленькие блестящие губки были сомкнуты, но Рукоумов буквально видел, как нагло обнажается детский оскал, и по белоснежным — неестественно большим — лезвиям челюсти вальяжно скользит нежный розовый язычок. Еще немного такого гипноза, и агент услышал бы, как на пол игровой комнаты из-под голубого платья с глухим тяжелым звуком падает толстый чешуйчатый хвост, а девичьи зрачки начинают горизонтальное сужение.

— Отойдите от нее, от девочки в голубом, быстро, — Григорий не спешил хвататься за оружие. Где-то в азартном охотничьем бреду еще находилась мысль о том, что перед ним дети, — кто-нибудь ее знает, это ваша подруга?

В этот момент мужчине показалось, что яркое пятно платья дернулось в сторону. Реакция была молниеносной, и железная взрослая рука оказалась капканом на детской конечности. Рукоумов поразился, с одной стороны, собственной резкости, а, с другой, мягкости и теплоте кожи. Он интуитивно ждал гладкой скользкой холодности. Внезапно девочка обняла Григория.

— Ты хочешь закончить все здесь, дядя? Я ведь могу просто убежать, как в прошлый раз. Что ты выбираешь? Легкое спокойствие для всех или собственное, но мертвое, застывшее?

Кровь стучала в виски и барабанила в затылок, становясь ритмом жаркого тупого транса. Почудилось, будто теплая маленькая рука расплавляется, утекая сквозь стальную хватку. Мужчина тряхнул головой, пытаясь сбросить наваждение. Он сам еще не осознавал, что будет дальше, просто смотрел, как неприкрыто насмехаются над ним девчачьи глаза.

— Что ты выбирал, дядя? Очень скоро здесь будут твои друзья, и мне придется уйти. Я знаю, сколько у тебя вопросов, но ответы на них ты никогда не получишь. Ты сделал усилие, сохранил ясный ум и смог, но ответов оказался все равно не достоин. Грустно? Да, но так устроены сценарии жизни…

Григорий обнаружил себя в упругих путах странных слов. «Поступил прямой приказ прекратить болтовню», услышал он сам себя сквозь вязкий морок. В голове на полную мощность заголосили кровавые барабаны. Рукоумов взял болтающую девочку за голову, как будто хотел поцеловать ее в лоб и по-мужски, красиво, реализовал отточенное движение — быстрое, пока не успело сработать напряжение шейных мышц, оказывающих инстинктивное противодействие угрозе. Кто-то из детей тихо спросил: «Почему Марина заснула?». От малышей начало сквозить перешептываниями. Григорий Рукоумов, специальный агент высшего эшелона, смотрел в открытые глаза маленькой мертвой девочки, рядом с которой на детсадовском полу куда-то шли веселые нарисованные человечки и ехали смешные круглобокие машинки.

Пухлые пальчики еще сжимали нелепую книжку, обклеенную переливающимися картинками. «Что в ней такого? Что ты прячешь в этой сраной книжке?». Рукоумов с остервенением вырвал розовый дневник из девичьих рук, которые в посмертном оцепенении схватились за макулатуру, как за последний шанс на жизнь. Страницы с готовностью откликнулись на тактильность. Кремовая бумага была девственно чиста. Он продолжал листать — ничего. Лист за листом показывали Григорию пустоту. Он вырывал их из корешка, нагревал над зажигалкой, смотрел на просвет: ни-че-го. В приступе бессилия он закричал. Книга с глухим звуком порхнула на пол, приземлившись рядом с детским трупом.

–

Григорий уронил стакан на крылечное дерево и очнулся. Где-то за влажным утренним воздухом, за мягкими соснами, за танцующим гулом идущего товарняка занимался рассвет. Мужчина поежился в кресле и отряхнулся от осевшей на щетине росы. Он, кажется, снова не спал всю ночь.