Перед дуэлью

Снег ложился красиво и мягко. Возникало ощущение, что мы слушали мелодию органа или тихо играло фортепиано какую-нибудь легкую сонату или пьесу. В гостинице «Нева» в фойе сидели проститутки, ожидая клиентов, а туристы, прибывшие из разных городов ждали своих клиентов. Санкт-Петербург встретил холодной улыбкой снежной королевы, так почему-то решил я назвать зимнюю картину, которая открывалась передо мной.

Остановись мгновение, ты прекрасно – Гете бы со мной согласился, но я уже вспоминал Петра I, Эрмитаж, Блокаду и казнь декабристов.

Получив номера, я с Эльмирой уже гуляли по заснеженным улицам, а Эльмира вспомнив психоанализ рассказывала про своего первого парня.

– Он был Рак, также как и я, понимаешь, родственные души.

– Да, наверное.

– Он прекрасно готовил, ухаживал, был очень внимательный.

– Кто?

– Фархад. А ты кто?

– Дева.

– Ну ты страшный зануда.

– С чего ты взяла.

– Я встречалась с девами тоже, они придираются к каждым мелочам.

– Но я наполовину Лев.

– Это как понять?

– Скопление планет во Льве.

– Ну не знаю. Во всяком случае мне с ним было интересно. Если я что-то делала не так, он брал меня за руки и говорил «заткнись».

– А это не мазохизм? - Я тут же вспомнил Де Сада, а потом автоматически Фрейда и Фромма.

– Мазохизм – может быть, но любая женщина чуть-чуть мазохистка.

– Наташа Ростова не была мазохисткой и Татьяна тоже.

– Какая Татьяна?

– Из Евгения Онегина.

– Ну ты классик, выдуманные образы не в счет.

– Но ведь они берутся из жизни.

– Скорей – это собирательные образы.

– Хорошо, вернемся к Фархажу, ты общаешься сейчас с нем?

– Нет, он в тюрьме.

– Зачем?

– Так, что-то не так сделал, я не вдавалась в подробности, но в общем, наверное, еще не скоро выйдет.

– Дай твою руку.

– Ты что, гадалка что ли?

– Нет, просто изучал хиромантию.

– Не верю я в нее.

Я посмотрел линию привязанностей, их было много. Это говорило не об одной любви, а также непостоянстве чувств. Линия сердца двоилась, это тоже говорило о разлуке. Я опять вспомнил Бродского, если бы он не уехал из Санкт-Петербурга, то получил бы инфаркт, а уехал и получил Нобелевскую премию. Да, поэтам тяжело.

Эльмира продолжала говорить о Фархаде.

А я уже думал о Пушкине. Да, где-то недалеко здесь, на Черной речке, стрелялись Дантес и Пушкин.

Добро и Зло. Благородство и подлость. Храбрость и трусость. Неужели так много столкнулось, когда встретились два соперника, думал я, но события уже перебросили меня в 19 век.

Вот она, Мойка. Последний этаж дома Волконского. Я вхожу в кабинет, в котором сидит Александр Сергеевич Пушкин. Поэт предстал во всем своем благородстве и величавом спокойствии, что-то записывая на чистом листе бумаги. Взглянув мне в глаза, он с чистой детской улыбкой спросил:

– Простите, с кем имею честь?

– Извините, Фарид, - тихо произнес я, глядя на этого лучезарного гения поэзии.

– Фарид, - какое странное имя.

– Я оттуда, с 21 века.

Пушкин улыбнулся.

– Какой-то призрак. Неужели, так можно передвигаться во времени? Но если у Шекспира можно, то почему нельзя наяву, помните тень отца Гамлета.

– Ну конечно, в Гамлете сын встречается с тенью отца, - подтвердил я. –Скажите, сегодня дуэль?

– Да, - просто сказал Пушкин. – У Черной речки. Я уже приобрел пистолеты типа Д'Аршиака.

– Но может, не стоило идти. Чернышевский ведь отказался от дуэли.

– Кто это?

– Тоже русский писатель, последователь Белинского. Автор романа «Что делать?» Выступал за крестьянскую революцию.

–И что же?

– Не вышел на дуэль, но потом был сослан на каторгу.

– О нет, - улыбнулся Пушкин, - уж лучше дуэль.

– Я понимаю, но неужели нельзя иначе.

– Нет, задета моя честь, помните, как у Ломоносова. Шутом могу быть не меньше, чем у господа Бога. Против Царя-батюшки идти опасно.

Полумилород, полукупец.

Полуподлец, полуневежда.

Но есть надежда.

Что станет полным наконец.

– Нет, нет, - поправил Пушкин. – Это про Воронцова, с чьей женой я встречался.

А про царя пожалуйста.

Властитель слабый и лукавый

Плешивый щеголь, враг труда.

Нечаянно прикрытый славой

Над нами властвовал тогда.

Солнце поэзии смотрело на меня величаво и торжественно. Я понял, что вряд ли сумею спасти этого гения, но брамины говорили, что у каждого свой гороскоп. Но ведь он близнец со скоплением планет в раке, - чувственность и информативность. Вот почему столько информации в его произведениях.

Но мои размышления прерывает голос Эльмиры.

– Давай, зайдем в кафе.

Мы сидим за столиком, слушая Валерию. Она поет о любви. Молодежь пила пепси и курила сигареты. Я думал о Пушкине, о дуэли. Дантес, наверное, его уже ранил. Почему то я вспомнил Лермонтова и Байрона. Но Эльмира не давала мне уходить в виртуальный мир, работая по Фредерику Перлзу, она, осваивая Гельштат, все время возвращала меня в кафе, а в Санкт-Петербурге снег шел и шел, как когда-то тогда у Черной речки.