Шутка

— Вы позволите мне сесть вот здесь на ковре, у Ваших ног?
— Прошу, если вам это доставляет удовольствие… Но с одним условием: не глядеть на меня так пристально и не задавать глупых вопросов… А лучше расскажите что-нибудь интересное. А то я не представляла себе, что вечер будет таким скучным…
— Вы меня сразу ставите в неловкое положение. Когда мне говорят: «Расскажите что-нибудь интересное», я совсем теряюсь и начинаю волноваться…
— Очень жаль!
— Кроме того, ведь Вы прекрасно знаете, что, когда я около Вас, я могу говорить и думать только об одном…
— О моей красоте и о том, что вы любите меня?
— Да… что люблю Вас и что…
— И что готовы отдать за меня жизнь? Ах, господи, как вы всё-таки скучны! Я слышала это уже, по крайней мере, десятки тысяч раз…
— Но Вы, я видел, существенно благосклоннее к другим, когда они признаются Вам в любви.
— Ваша наивность смешит меня. Другие — настоящие мужчины, статные, зрелые, обеспеченные, красивые… Вы им не ровня. Ай, не раскрывайте так широко глаза! Это правда. Тем более вы должны быть благодарны мне за то, что я отношусь к вам гораздо снисходительнее, чем вы заслуживаете… Я к вам добра. Я позволяю вам свободно говорить о вашей любви, не отказываю, когда вы просите поцеловать мою руку, мои ноги, не засыпаю и пытаюсь внимательно слушать, когда вы вслух читаете свои рассказы… Неужели вам этого недостаточно?
— Конечно, недостаточно. Вы подали человеку нуждающемуся во внимании сухую корку своего внимания и ставите это в себе в заслугу!
— Не старайтесь быть злым, мой маленький Желтков, у вас это плохо получается.
— Отчего же, если в Вашем сердце нет даже искры чувства ко мне, отчего Вы не прогоните меня из простой жалости?
— Но я вас не удерживаю. Вы совершенно свободны. Вы разве не помните? Это же вы явились ко мне в тот летний день, а не я. Я знаю только, что вы всё равно вернетесь, если уйдёте, ведь вам легче мучится подле меня, чем вдали, и я это милостиво разрешаю и совсем на вас не злюсь.
— Я ненавижу Вашу холодную иронию.
— Ого! Вы становитесь, кажется, немного дерзки? Злой и дерзкий Желтков — это любопытно и презабавно.
— Ах, как бы я желал уметь быть дерзким! Тогда Вы и не иронизировали бы надо мной…
— Без сомнения, тогда бы наши роли вмиг переменились. Я бы бросилась к вам на грудь, говорила бы о любви, целовала бы ваши тонкие пальцы и только бы хотела, что выйти за вас замуж. А вы с благородным видом отвернулись бы от меня и ушли бы прочь.
— Вы мучаете меня своим убийственным хладнокровием! А ведь я люблю Вас самой настоящей, пламенной любовью…
— Одним словом, жалкий Желтков…
— Не называйте меня Желтковым! Хотя, теперь говорите что хотите… С меня довольно! Прощайте!
— Стойте, стойте, подождите, — ответила девушка, вынимая из кармана лоскут бумаги и, написав что-то на нём, вручила его своему несчастному поклоннику. — Надеюсь, вы прочтёте, а не разорвёте бумагу в ярости.
    Он мимоходом взглянул и прочитал: «Мой маленький Желтков, приглашаю вас на костюмированный бал, завтра, ровно в 6. Будьте дерзки и злы, чтобы я точно узнала вас», и поклонившись, быстро вышел.

    В седьмом часу вечера следующего дня, маленький Желтков, с нерешительностью остановился перед каменным двухэтажным зданием с тремя колоннами, пропуская вперед себя спешивших наряженных гостей. Наружные дубовые двери были распахнуты настежь. За ними сияли золотистые огни просторного вестибюля, где на первом плане красовалась фигура знакомого швейцара. Желтков вошёл последним, испытывая смешанные чувства не то ужаса, не то робости или радости перед тем событием, на которое его пригласили. Швейцар с улыбкой поклонился и проговорил задорно:
— А, вот и Вы! Дорогой гость! Заждался я Вас, честное слово. Без Вас и бал открыть нельзя. А теперь пожалуйте. Позвольте взять Ваше пальто… Ах, Вы сегодня прекрасны как никогда!
— Благодарю Вас, Порфирий… Вы мне всегда льстите…
— Нет-с, извините! Это сущая правда.
    Порфирий был как всегда любезен и так искренне рад, что у Желткова выступили слёзы и он с нежностью обнял швейцара.
— Благодарю Вас…
— Что Вы уж… Должно быть, осень на Вас так негативно действует, — говорил Порфирий, ласково поглаживая молодого человека по спине. — Вы только не забывайте: Вас ждут.
— Да… да. Прошу прощения.
— Ваш головной убор и пальто я поберегу в особом уголку. Народу много, номерков нет, потеряются ещё, не дай бог… Вы только окликните меня и я сразу Вам принесу. 
— Покорнейше Вас благодарю, Порфирий, — вполголоса сказал Желтков и небрежно сунул деньги в боковой карман швейцара.
— Нет-с, я не возьму. Слава всевышнему, что я не жалуюсь на здоровье, а еды у нас предостаточно. Не возьму-с.
— Я не знаю, как благодарить Вас, Порфирий, за Вашу доброту…
— Что уж Вы говорите… Это мы, с женой, Вам смертью обязаны за то, что нашего разгильдяя уму-разуму учите. А жена то Вас как любит, как сына, как родного… Сущая правда. Всё ждёт Вас на обед. Да и я жду, честное слово.
— Порфирий, я обязательно приду завтра. Даю Вам слово!
— Будем ждать-с. А теперь бегите и веселитесь! И больше так не делайте.
    Сверху послышались нежные звуки струнного оркестра, заигравшего классическую музыку.
— Маску! Маску не забудьте! — добродушно крикнул Порфирий.
    Желтков натянул на лицо картонную маску собственного изготовления и стал подниматься по прекрасной мраморной лестнице, которая была необычайно широка и приятно полога. Вверху, на просторной площадке, его дожидалась экономка, одетая в парадное легкое платье тёмно-вишневого цвета.
— Позвольте Вас проводить в зал. Следуйте, пожалуйста, за мной, — сказала она.
— Вы сегодня необычайно замечательны, — заметил Желтков, поправляя свои волосы, — это платье Вам к лицу.
— Ах, я Вас сразу и не узнала. Благодарю… В этом костюме Вы держитесь очень даже прилично, и кажетесь гораздо выше.
— Будьте уверены, Вам это только кажется…
    Но вот и зала. Прекрасная экономка, сделав лёгкий реверанс, вернулась назад, к своему назначенному месту. Юный Желтков теперь представлен собственной распорядительности, и, надо сказать, его это смутило, и какая-то безнадежность овладевала им всё больше и больше. Ему стало казаться, что он чужой, что он лишний в этой зале, в этой красоте и блеске золота и серебра, среди множества счастливых лиц, среди пышных дорогих платьев и щеголеватых костюмов; что на нём смешная до глупости маска, — безобразно нарисованное лицо с узенькой бородкой, с бачками, с широкими бровями, изображающая итальянского мошенника; что прекрасный костюм являл собой умело заплатанный, до неузнаваемости измененный свадебный фрак, взятый у хорошего друга; что блестящие, пресыщенные жизнью господа, — настоящие мужчины, — с шикарными, здоровыми лицами, были гораздо предпочтительнее, нежели бледный и меланхоличный Желтков. Все эти грустные мысли являлись ему в невольной связи с желанием покинуть вечер. Но что-то сдерживало его неправильные порывы, и тогда он начал искать общества: пил чай в углу залы, пока оркестр играл вальс; бродил в толпе, робко раздавая то тут, то там милые комплименты женщинам; обсудил новые направления в литературе с благородным академиком; и даже выпил несколько бокалов шампанского… С первого взгляда можно было подумать, что Желтков обыкновенный одинокий гость, ищущий развлечений, однако, это было не так. Он глядел перед собой, но будто никого не видел, никого не слышал. Он всё время искал Её; но как нарочно, она точно отсутствовала.
— Госпожа на балконе. Идите же скорее! — прошептала экономка,  осторожно касаясь плеча Желткова. И тотчас ему стало легче.
   Бал тем временем становился всё оживленнее и шумнее. Один танец следовал другим. Оркестр почти не отдыхал… Дамы пьянели от шампанского, от музыки и от сказочной обстановки вечера. А господа были довольны и веселы от аромата женских духов и их разгоряченных тел, что сплетались в один большой страстный вихрь.
    Желтков осторожно вышел на балкон. Она сидела на перилах, обхвативши столб левой рукой и прижавшись к нему в грациозной позе. Она была окружена льстивым вниманием мужчин, которые необычайными остротами и намёками пытались привлечь девушку к своей персоне.
— Ах, вы определенно царица бала!
— О, какое счастье думать, что вы сейчас находитесь рядом со мною!
— Вот я, если был бы писателем, написал бы великолепный роман посвященный только вам одной!
— А я отдал бы всё своё огромное состояние, только чтобы видеть каждое утро ваше прелестное личико!
    Девушка молча переводила взгляд от одного господина к другому, играя пальцами на светло-сером кашемировом платье, которое мягкими складками неясно и красиво обрисовывало её грудь, бедра и стройные, длинные ноги. Её лицо милой, но капризной девушки было задумчиво. Вдруг она заметила Желткова, который тихо стоял в стороне.
— Все вы поете мне вздорные комплименты, — резко произнесла девушка, мягко спрыгнув с перил, — но никто из вас не докажет, что он — настоящий мужчина. Вы говорите, — обращалась она уже к Желткову, — вы говорите, что готовы отдать за меня жизнь? Ну, так вот, я предлагаю моё сердце и поцелуй тому, кто ради меня спрыгнет с этого балкона.
    И едва она успела договорить, как гибкое, бледное тело мелькнуло в воздухе и упало вниз, в тёмный пролёт… Все в ужасе прильнули к перилам:
— Ох, Боже правый! Что произошло?
— Господи! Господи ты боже мой!
— Что вы наделали!?
— Господа, это была лишь Шутка!
   
    Промучавшись двое суток, Желтков умер в больнице, в окружении швейцара Порфирия и его почтенной семьи.