И ещё дом...

 В отличие от Коминтерна, 25… Ну, которая Оранжерейная... Так вот, отличие от него, дом на Московской, 13 не мог и не может похвастаться такой родословной. Простая двухподъездная трехэтажка, каким обильно был усеян наш городок в 50-60-х годы.
 Но тем не менее – и тут сильно не обошлось без писателей: наискось из окна, через дорогу и детскую площадку, на углу Московской и Церковной, виден был желтый двухэтажный особняк…   
 С нашей-то детской точки зрения – он был интересен разве что своим сквозным подъездом. Как забавно было зайти в подъезд и выйти с другой стороны дома!
 А мемориальную доску ребята почти и не замечали: «Здесь в 1929 – 1941 годах жил и работал писатель В. Я. Шишков».  За этими окнами была написана «Угрюм-река»… И сюда ходил в гости Алексей Толстой, живший чуть дальше, на той же Церковной, почти у самого Лицейского садика. В это время он писал «Золотой ключик»…
 А наискось в другую сторону, в перпендикуляр нашему – стоял большой двухэтажный дом из потемневшего, почти черного дерева. «Дом Монигетти». Говорили, что до Революции – в нем снимал квартиру Маненгейм. Будущий маршал и президент Финляндии. В семидесятые годы дом уже считался «маневренным фондом» и тихо старел. В досках его были кованные, а не литые, гвозди. То есть выкованные не позднее 1-й половины 19-го века...
 В начале двадцать первого века он сгорел. Похоже, что не сам. Как множество старинных домов в городе, ставшими в новые времена просто «пятнами перспективной застройки»… 
Но и с другой стороны дома № 13 – тоже было нескучно: общий двор с нашей трехэтажкой образовал дом «Московская, 15». Здание 66-й поликлиники. Дом Савицкой. Объект культурного наследия, образец «Северного модерна» начала 20-го века. А ещё дальше, в глубине квартала – стоял дом художника Бантикова, ныне перестроенный. Так и не ставший его мемориальным музеем…
 Но я отвлекся от нашего дома, глядя на окна наших именито-знаменитых соседей.
И вот посреди это осыпающегося великолепья – в обыкновенных советских коммуналках жили простые советские люди. Я даже застал время, когда на чердаке (третий наш, последний этаж!) иногда сушили бельё. В семидесятые годы мне доводилось жить в нем лишь наездами на каникулы. Многое вокруг – было тогда для нас просто домами и улицами. Частью неспешного, роскошного советского детства. 
 Сейчас наш балкон 3-го этажа, выходящий на детскую площадку снова виден весь, как в 70-х годах. Потом, лет на пятнадцать – двадцать он был укрыт самодельной лоджией. Лет десять назад – балкону вернули первоначальный вид.
 И теперь, если с улицы посмотреть внимательно - слева от балконной двери - на белом кирпиче стены видны мелкие темные пятна. Но это не пятна. Это отверстия. Словно какой-то корабельный червь грыз кирпич. Но это был не червь. Это была отвертка в руках шаловливого ребенка, нынче пишущего эти строки. И случилось это, лет так полсотни назад, в начале 70-х годов. Прошлого века.
 Потолки были высокие, коридор – темный и длинный. Двухкомнатная квартира – была коммуналкой на двоих хозяев. Такие малосемейные коммуналки редко жили мирно. В огромных коммунальных квартирах преведущих эпох существовало некое равновесие, создаваемое многими жильцами. А вот в этих малосемейках – между 2-3 хозяевами шла упорная, невидимая со стороны война за «лидерство» на этих квадратных метрах. Так было и здесь: мы могли прикрыть нашу бабушку от хамоватой семьи за стенкой только месяц в году, когда родители могли приехать в отпуск из нашего военного городка, затерянного посреди Сибири. Всё остальное же время – она старалась не выходить комнаты, из-за своей, матового стекла, прозрачной двери…
 С соседями тут не повезло! И когда мы смотрели по телеку Аркадия Райкина (Тот монолог, где он, приходит к своей старенькой учительнице, якобы по обмену жилья, в виде совершенно ужасного потенциального квартиранта. И «каанкретна» показывает соседям, с кем они могли бы жить)… Так вот: мы смеялись и говорили: «Вот такого бы Филипповым подселить!».
 Но маленькое стадо белых  слоников на комоде – продолжало и дальше грустить вместе с бабой Зоей. И постепенно исчезало в моих детских ручках. Первые мои бинокли из тех пяти или шести, прошедших через мои руки. Совсем не далекая, но недоступная, Пулковская обсерватория. Её башенки, блестящие на горизонте в окнах пушкинской электрички. На несколько мгновений открывающиеся пропилеи, когда 287-й (тогда ещё 287!) автобус поворачивал с Пулковского шоссе, на Ленинградское, в Пушкин. Жгучее прикосновение к тайнам Вселенной. Мы же ведь каждый второй мечтали стать космонавтом!
 И не представить было, как неожиданно и значимо войдет Пулковская обсерватория в мою жизнь в следующем веке…
 Парки… Не восстановленные развалины Белой Башни, Арсенала, Китайского Театра. Папин военный институт в Александровском Дворце... Литые львы, ныне перенесенные к Белой Башне и выкрашенные в нелепый белый цвет. А мы то помним их темно-коричневые спины, отполированные поколениями детских попок. Заброшенная, почти лесная часть парка за Ламскими прудами…
 Водопад! Как-то раз он так припомнился мне, что я один вышел из дома и пройдя через весь парк, вновь увидел его, его грохот и радугу брызг. А потом спокойно пошел домой. В том мире детям нечего и некого было боятся. И уже почти на выходе из ворот парка, в паре сотен метров от дома – меня поймали родичи. Влетело средне.
А потом приходил вечер. И ночь. И я выходил на балкон с первым, а потом и вторым биноклем и смотрел на звезды. И взлетающие из Пулково самолеты. Белые, мигающие огнями, посреди звезд.
 А ещё – в городе было просто в десятки раз меньше машин, чем сейчас. И по вечерам было тихо. Так, что временами было слышно звук двух электричек с разных сторон: Витебской – с одной стороны и Балтийской – со стороны Александровской…