Его жена

Размазывал он кашу по тарелке,
Как слезы по не детскому лицу,
Щетиною оно покрыто было,
Мужское,  не игривое лицо.

Он нависал над  кашей, над  тарелкой,
Что разбивал в порыве страсти, не сейчас,
Сейчас размазывал он кашу по тарелке,
Ибо он вспомнил как на мамином плече рыдал,


Рыдал о том, что ждёт его,  не лучшем,
А мама гладила его, как  бы прощаясь, навсегда,
И это оказалось правдой,
Ведь мать    исчезла  из той жизни, как ушла.


Ушла, не попрощалась мама,
Когда он плакал, а потом стенал,
От жизни той, что все ж настала,
Когда и  мама из неё  пропала.


Теперь его лицо  мужское,  щеки,
И  слёзы, что по ним  текли,
Были  лишь  памятью  о детстве,
В  котором была мама и которой нет.
Как и то детство, которого уж больше нет.


Подумал о таком, о безмятежности,
О том, что было в  прошлом,
И  всё, тарелка стукнулась о стену,
Осколки,  словно жизнь его,
Рассыпались по полу,
Собрать их не было уж сил.


Он  с силою своей мужской  рукою,
Погладил щеку на лице,
И  ощутив трёхдневную щетину,
Он  вспомнил,  что давно мужчина,
Что мать его  давно  ушла,
И  детство с юностью с собою унесла.



Но тут открылись двери,
И мягкою  походкой   вошла она, его жена,
Присела тихо  на постели,
И вытерла слезу  с того  лица,
Что плакало порою, иногда.



Прижался он тогда  щекою,
К  той,  что всегда была женою,
Забыл про кашу, про тарелку,
И помнил  только свою мать.

Что вот,  можно сказать опять,
Как будто время ушло вспять,
Сидела рядом на постели,
Только была его  женой,
Она не заменила его маму,
Она дополнила её.


И вот они идут уж, вместе, 
По жизни новой, где он свой,
В этапе новом,  наступившем,
Когда сменяются огни,

 
И  свет из тени, превращается в  не жди,
Не жди потерь из прошлого в тумане,
Иди вперёд, туда, куда и жизнь пошла,
Но помни, это тоже ведь  не навсегда.