Пенопожарный напиток. Гл. из романа

         Крючков Геннадий Миронович, как обязательный человек по совести своей и по общественной депутатской обязанности, с обещаниями долго не затянул. За отпуск попроведовал родителей: своих и Галиных. Побывал в ЖЭУ, где бывший товарищ ему оказал посильное содействие, снабдив соответствующим книжками, которые в поезде на обратном пути за трое суток Гене помогли скоротать время и наполнить его интеллект необходимой информацией. В поезде же, при наличии свободного времени, он, нарисовав на листочке в блокноте план Татаркова, подсчитал, используя графики нормативов, примерные придомовые площади и примерный штат дворников. Выходило, немного нимало, двадцать один специалист по уборке дворов, и столько же, или почти столько же, для уборки улиц, скверов и аллей. Пусть даже если он ошибся в ту или другую сторону на два-три дворника, – это уже детали.

         Крючков с промежуточной станции Яшкино, где делал короткую остановку с заездом к родственникам, перекомпостировав билет, вошёл в вагон заиндевелый, опушенный инеем от своего дыхания. Поезд опоздал на станцию почти на час, и пассажиры, то выходили на перрон после сообщения диспетчера о прибытии, то вновь возвращались в здание станции – одноэтажного деревянное строение. Диспетчер, она же и кассир, оправдываясь, говорила:
         – Я-то что? Я по расписанию объявляю. А поезда, вишь, как стали ходить. По своему графику. То на десять минут, то на двадцать опаздывают. А тут уж и на час, глядишь, отстанет. Под них не подстроишься. Совсем распоясались. Раньше на угле и на дровах ходили, какого-то распорядка придерживались, счаз при электричестве где-то буксуют. Совсем разбаловались. Нет на них Когановича. Он бы быстро порядок навёл…
         Билетерша была в годах и хорошо знала дисциплину на железной дороге в бытность своей молодости.
         Стояла первая декада декабря и в Сибири мороз не на шутку разыгрался. Даже в городских посадка слышались резкие звуки, напоминающие выстрелы, то мелкокалиберного ружья, то мелкокалиберного орудия. И, отстояв последний раз минут двадцать на перроне, люди устремлялись в вагоны, едва успев показать билеты проводникам. Только уже при обходе те смогли разглядеть, что за снегурки и снегуры поселились на их плацкарты.
         На станции за время ожидания поезда, пассажиры смогли познакомиться, и для Гены оказалось приятной неожиданностью, что в его купе заселились знакомые люди. Две дамочки, одна пожилая лет под шестьдесят, другая – лет тридцати.
         У Крючкова было боковое нижнее место – плацкарта, где он после мороза в тепле освободился от меховой куртки, шапки, повесив их на стенке. Пиджак и брюки снимать не стал, хотя под ними был спортивный костюм из трикотажа.
         В вагоне, в купе царила неспешная суета, пассажиры устраивали свой быт, согласно купленным билетам.
         Над Геннадием на вторую полку устраивался мужчина того же возраста, что и Гена, немного выше среднего роста, говорливый, затейливый.
         Как только вошёл в купе, заговорил с восхищением:
         – А! Во, ёк-каля-баля, погодка. Дедушка Мороз дерёт российского человека. Ха! Но нас так просто не возьмёшь, ёк-каля-баля, – и не понятно было, то ли он это сказал из осуждения, то ли действительно восхищался сорокаградусным морозом.
         Был он в кожаном меховом пальто, в мохнатой шапке, в меховых сапогах.
         "Лётчик, наверное", – подумал Гена. Хотел согласиться с ним, но ответила одна из женщин, расположившихся на двух нижних полках в купе.
         – Ага. Третий день печёт. И это только начало зимы.
         Раздеваясь, Петя сложил вначале верхнюю одежду на свою верхнюю полку над Геннадием. Позже спрятал под диванную крышку солдатский вещмешок и одежду у Бригитты Львовны.
         Сел напротив Гены за столик.
         – Петро Петров, или просто Петя – представился, протягивая соседу руку.– Можно также Петрован, барнаульский фулиган, ёк-каля-баля, – сбалагурил он.
         – Геннадий, – пожал Крючков крепкую ладонь.
         Петя повернулся к женщинам.
         – Ну, а вас, бабоньки, как звать-величать? Ехать-то, наверно, в одно место, в стольный град, в Москву, разгонять тоску. Только там не та тоска, хде хвость торчит, а та тоска, хде дюша кипит, – шутил он, коверкая слова на грузинский или армянской манер. – Раз ехать трое суток, то надо нам перезнакомиться и возлюбить друг друга, – подмигнул Гене.
         Сидевшая у окна блондинистая женщина "бальзаковского возраста", усмехнулась. И как бы с осуждением сказала:
         – Ишь ты, какой шустрый, – но представилась: – Бригитта Львовна.
         Петя удивился.
         – Ухты! Какое имечко заколупательское. Наверно, французское, ёк-каля-баля?
         – Нет. Хотя, быть может. Дед так назвал. В гражданскую кавалерией командовал, вот и назвал Бригадой. Потом переписали на Бригитту.
         – А что, впечатляет, – похвалил Петров. И повернулся к другой попутчице, брюнетке.
         – А тебя, подружка, случаем не Эскадрой зовут?
         Рассмеялся сам, и засмеялись попутчики.
         – Виктория, или проще – Вика.
         – О, ёк-каля-баля! Я так и знал, что попаду в знатную компанию. Нет, ты посмотри, браток, что нам выпало! – и хлопнул длинной рукой Гену по плечу.
         Геннадий отодвинулся от столика.
         – Тогда сыграемся, – Петя выдернул из кармана спортивной куртки колоду карт и бесцеремонно подсел к Бригитте к столику. – Садись, – показал Гене место возле Виктории.
         Геннадий смутился от столь свободного общения, и женщины притихли.
         – Садись, садись, – призывал рукой Петя. – Чего жмуришься, все свои, одна команда. Перекинемся в картишки, почешем мыслишки, глядишь, день и ночь, и сутки прочь.
         Геннадий вопросительно посмотрел на женщин. Бригитта, видимо, пришла в себя от кавалерийского наскока Петрова, и кивнула, сказав:
         – Да, присаживайтесь. Всё быстрее время пройдёт.
         Геннадий пересел к Виктории на лавку.
         Виктория смятенно проговорила:
         – А я не умею играть…
         – Ха! Ёк-каля-баля. Не можешь – научим. Не хочешь – заставим. У нас в пожарке это первое правило. Так что не робей, Вика. Мы с тобой в паре играть будем. С такой девахой не стыдно и в дураках оставаться. Поехали.
         Петров заучено разметал по столику карты.
         И, действительно, с таким попутчиком путешествие было не в тягость. И поезд, приближаясь к Москве, входил в расписание.
         Петя много чудачил, травил, порою скабрезные анекдоты. Но к его поведению мало-помалу привыкли, и принимали, как очередное развлечение. Одно только Геннадия иногда раздражало, Петров не давал своим трёпом или игрой в карты сосредоточится на чтении. А ему нужно было изучить литературу по жилищно-коммунальному хозяйству. Лишь за Уральскими горами это ему удалось. Петя угомонился, а после конфуза и от обиды, ушёл в другой вагон, видимо, договорившись с бригадиром поезда.
         К Свердловску температура за бортом вагона повысилась от -40; до +0;. Но в самом вагоне было все +30;, так как проводники топили печи, пока поезд шёл по Азии, и, когда перевалил через Уральский хребет и въехал в Европу, обогреватели в купе не успели охладиться. Пассажиры стали страдать от жары. Петя снял носки и сунул их себе под подушку.
         – Пропотеют, ёк-каля-баля, вонять будут.
         Он снял и спортивную кофточку, остался в полосатом тельнике.
         Геннадий тоже хотел бы раздеться до майки, но стеснялся.
         Женщины переоделись в лёгкие блузки, спортивные брючки сменили на юбки.
         Но и это не спасало от жары.
         И тут, в соседнем купе зазвенели бутылками напитков, расставляя их на столике, люди пришли из ресторана.
         Заслышав звон, Петя оживился.
         – Во! Ёк-каля-баля, а мы чево сидим? Девки, давайте деньги, мы с Генахой смотаемся за напитками.
         Девки полезли в сумочки, Гена вышел из купе, почему-то совестно было от бесцеремонности Пети.
         В вагоне ресторане им достались только четыре бутылки: две "Вишни" и какие-то две под непонятным названием "Исинди" с консервантом.
         Две бутылки под разными названиями выпили сразу же. Петя и тут был на высоте, разливал по стаканам сноровисто и по ободку. Напитки были прохладными, из холодильника ресторана. И текли по пищеводу бальзамом. Понравились напитки.
         На душе повеселело. Начались шутки, смех, и игра в карты пошла оживлённее. Играли в основном в "подкидного дурачка", чему Петя обучил и Вику. И даже один раз паре, Гене и Бригитте, повесили "погоны". Петя в восторге, подскочив с места, даже поцеловал партнёршу в щёчку. Хотел, видимо, в губы, но та успела отвернутся.
         Но жара в вагоне по-прежнему не спадала, несмотря на то, что двери в противоположных концах коридора были открыты.
         Проходившей мимо проводнице, Петя простонал:
         – Верочка, да погаси ты печку. Дышать уже нечем, ёк-каля-баля. Все жабры пересохли.
         – Да она давно уже не топится. Топили-то когда, когда за окном был минус, а тут резко – плюс. В Европе, вон, снег таит. Теплом встречает. Потерпите, граждане, к вечеру похолодает. Топить не будем до самой Москвы, – пообещала Вера, уходя вглубь вагона.
         – Спасибо, успокоила, ёк-каля-баля, – усмехнулся Петя. – Бью козырной шохой вашего могучего короля! – шлёпнул картой по столику.
         За окном потемнело, наступил вечер, и хоть жара немного спала, однако жажда всё ещё мучила. Но не пили, выдерживали характеры часа три.
         Петя один раз предложил распечатать бутылочку "Исинди" с консервантом, но Бригитта Львовна, как старшая по возрасту и по команде, осадила:
         – Петрован, барнаульский фулиган, не спеши, потерпи.
         – Ага, ёк-каля-баля…
         И, лишь когда проводники включили в вагоне свет, Бригитта Львовна подала команду:
         – Давай, Петя, пои страждущие души.
         Петя схватил, стоявшую у окна одну из бутылок с напитком "Исинди" и, долго не раздумывая, приложив крышку её к краю столика, опоясанной дюралевым ободком, стукнул кулаком по крышке.
         Всё остальное произошла, как цирковой номер.
         Крышка отлетела к окну, ударилась о стекло, но дальнейший её путь уже никого не интересовал – из бутылки фонтаном вырвался нагретый до купейной температуры напиток.
         Петя и тут не растерялся, заткнул горлышко пальцем, брызги прекратились. Но, видимо, посчитав, что пальцем перекрывать напиток не гигиенично, он сунул горлышко в рот, и заткнул его языком. Но и за это молниеносное действо, во рту набралось изрядное количества газообразного вещества, и щеки раздуло. Ещё секунда-другая и лицо его округлилось, покраснело, глаза заблестели от газовой испарины.
         Какое-то время женщины и Гена онемели, и смотрели на Петрована, не зная, что делать, то ли рассмеяться, то ли бросится ему на помощь – ведь разопрёт человеку рот. А сам Петя, прилагая все силы своего оборотистого органа, ввёртывал его в горлышко. Но не в каждой бочке быть языку затычкой, и потому он стал приставать, пропускать газ, распирать рот.
         Нашлась Бригитта Львовна. Она придвинула стакан к краю столика.
         – Слей хоть немного, разорвёт ведь пасть!
         Петрован было наклонился к столику, но из носа надулись пузыри.
         Он резко выпрямился, хотел втянуть их обратно, но в это время и желудок взбунтовался, отрыгнул газом – и Петину пасть под двойным давлением разорвало, брызги изо рта выплеснулись веером. Обрызгали Бригитту, её постель. А когда оторвал бутылку ото рта, то досталось и Гене и Вике.
         Почти бросив бутылку на столик – как-то она смогла устоять, – Петрован зашёлся в кашле, чиханье. И всё, что он так мужественно удерживал в себе, вылилось на пол купе, на проход.
         – Ну, барнаульский придурок, какая тебя ёк-каля-баля уродила? – возмутилась Бригитта, утираясь полотенцем.
         – Ты мою мать не трошь, ёк-каля-баля. Я хоть не знаю её, но она не хуже тебя. Как сумела, так и родила.
         – Таких не рожают, таких из космоса присылают, – подала голос и Вика, вытирая перед зеркальцем потекшие ресницы.
         Гена пройдя к своему месту, тоже утирался полотенцем.
         Петя стал оправдываться:
         – Я что, виноват? Такие напитки выпускают. "Исинди" да ещё с консервантом. У нас в пожарке в огнетушителях тоже консерванты применяются. При пожарах его в огнетушитель забросил. Потряс баллон…
         Виктория перебила:
         – И сразу в рот, а потом этим "Исинди" пожар тушите: брызгами и соплями.
         Гена не выдержал и расхохотался. Рассмеялись и женщины.
         – Ах так! – вскипел Петя. – Ек-каля-баля, ну и хрен с вами! – резко развернулся и побежал в конец вагона.
         Пассажиры соседних купе стали заглядывать к ним в купе, улыбаться, глядя на смеющихся соседей.
         Пети не было минут двадцать. За это время в купе под смех прибрались, мокрые простыни развесили на верхних багажных полках, куда пришлось Гене подниматься.
         Петрован вернулся, хмурый, не разговорчивый. Грубовато приказал Бригитте Львовне:
         – Ну-ка, отскачи, я свои вещички возьму.
         Бригитта Львовна приподнялась, вышла из-за столика. Глядя на Петю с сочувствием, качала головой.
         Меховое пальто, унты, шапка и солдатский вещмешок Петрован свесил на руку. Хлопнул крышкой сидения.
         – Всё! Наше вам с кисточкой, ёк-каля-бля, – помахал свободной рукой, и быстрым шагом пошёл вдоль коридора.
         Попутчики переглянулись.
         – Неврастеник, – сказала Бригитта Львовна. – Хорошо, что ещё драку не устроил. Ёк-каля-баля…
         В купе стало тихо, скучно, но Гену такая ситуация устраивала, он увлёкся прочтением брошюр по коммунальному хозяйству…