Художник со скверным характером. Григорий Мясоедов

Художник со скверным характером. Григорий Мясоедов (19.04.1834—31.12.1911)

Традиционное представление о Мясоедове, как о художнике жанровой сцены, непременно с крестьянами, их бытом и заботами, сложилось задолго до советского периода с его прочной идейной подкладкой. Нет, ещё раньше Мясоедову была отведена роль мастера исторической картины. А в этом амплуа необходимо быть предельно объективным. Возможно, художник чувствовал колоссальную ответственность перед лицом факта, а его обвиняли в негибкости, несовременности, и, скорее, он не столько сопротивлялся новым тенденциям в живописи, сколько был предан тому искусству, что призвано оставить великие свидетельства прошлого в назидание потомству. Тем не менее, имя Мясоедова не просто осталось в тени, а на многие десятилетия  было предано забвению. Виной ли тому его неуживчивый характер, крайние резкости, высказываемые в лицо коллегам,  отношение ли сына, тоже художника, который хладнокровно рисовал отца во время агонии, а может быть, "хрестоматийный глянец", наведённый советскими учебниками - гадать не будем. Посмотрим на художника глазами его современника, а затем - на те картины Мясоедова, что совсем не вписываются в усвоенные нами от прежнего времени стереотипы.

«Григорий Мясоедов был столпом передвижничества. Собственно, у него родилась идея образования Товарищества передвижников. Он приехал от кружка московских художников в Петербург, в Артель художников, возглавляемую Крамским, добился объединения питерцев с москвичами в Товарищество передвижных художественных выставок и был самым активным членом его до последних дней своих. Как учредитель Товарищества он состоял бессменным членом его Совета. Я застал Григория Григорьевича в Товариществе во вторую половину его жизненного пути, когда человек как бы останавливается, оглядывается и, усталый, медленно идет дальше. Он брел, разбитый сомнениями, разочарованный, брел одиноко, потеряв веру в людей. Внешность Мясоедова живо стоит в моей памяти. Высокий старик с умным лицом, длинным и немного искривленным набок носом, с сухой, саркастической улыбкой тонких губ, прищуренными глазами. В речи его звучали оригинальные, передовые мысли, парадоксы, часто ирония или едкий сарказм. С Мясоедова Репин написал своего Грозного. Биографии Мясоедова я не знаю, но, видимо, ученические годы он провел в нужде. Я слыхал от него такие воспоминания: «Жил я, как и большинство студентов Академии художеств, на Васильевском острове в бедной комнате. Источником существования моего была работа на кондитерскую, где пеклись пряники, - я с товарищем раскрашивал их. Баранам и свиньям золотили головы, генералам - эполеты. Платили за это по три копейки с дюжины. Обедали на Неве, на барке, где давали за шесть копеек щи с кашей без масла…»


Академию Мясоедов, видимо, окончил хорошо, так как жил и работал потом в Италии, вероятно, как стипендиат Академии. Новые тенденции в искусстве, главным образом в литературе, привели вернувшегося из Италии Мясоедова в Артель, организованную Крамским, где для живописи уже был намечен новый путь - с отражением литературных тем. В картинах Мясоедова чувствуется его гражданственность, отражение современности с определенной окраской демократизма, пропитавшего все передовые слои общества. Таковы его Чтение манифеста, Земство обедает, Самосожигатели. В них отразился Мясоедов-шестидесятник, выполнявший заказ на современные литературные темы; но в Третьяковской галерее есть и другая его вещь, без всякой предвзятой тенденции, - вечерний пейзаж: рожь, на вечернем небе край уходящей тучи. По меже бредет одинокая фигура нищего. Картина полна глубоко пережитого искреннего чувства; в ней поэзия, и ее все помнят. По этой картине можно судить, что Мясоедов был не только думающим, но и глубоко чувствующим художником. Думается, что то, чему учил Мясоедов-гражданин, отойдет в прошлое, но то, что проповедовал Мясоедов - художник-поэт, останется навсегда неотъемлемой частью души человеческой, как нечто вечное.
Мясоедов любил музыку, разбирался в ней и сам играл на скрипке или, участвуя в квартете товарищей-передвижников, - на альте. В музыке он находил отдых и забвение от своих дум, от наступавшего разлада с жизнью. В обществе Мясоедов был остроумным, находчивым, интересным, но в то же время едким в крайней своей откровенности... В глаза говорил непозволительные по житейским правилам вещи. И надо было знать и понимать его, чтобы не чувствовать себя оскорбленным при некоторых разговорах с ним. Презирал он так называемое высшее общество, царский двор и особенно президента Академии художеств князя Владимира, которого называл жандармом. <…> Себя Мясоедов тоже не щадил: «Все люди или глупы, или эгоисты до подлости. Даже те, кого называют святыми какой угодно категории, действуют из эгоизма, конечно. А то, что называют альтруизмом, - просто замаскированный способ ростовщичества: дать и получить с процентами. И я, хотя не глупый человек, а от подлостей не могу избавиться. В музыке забываюсь, она, исходя из подсознательного, помимо нашей воли, как рефлекс пережитого, есть чистое, неподкупное отражение чувства».

Когда новые веяния в искусстве стали проникать и на передвижную выставку, Мясоедов ополчился против них. Никакого течения, кроме реализма, он не признавал. Будучи новатором в молодости, он в старости превратился в консерватора, яростного защитника устоев передвижничества. Он не понимал и не признавал не только импрессионизм, робко проникавший на выставку, но даже настроение Левитана или Чехова для него было чуждо. И было непонятно, как Мясоедов, написавший в молодости «Вечер» и передавший в нем свое тонкое чувство, не ощущал такого же чувства у других. О молодых пейзажистах левитановского течения Мясоедов был вообще невысокого мнения, удивлялся, как они могут, по его выражению, «писать всякую пакость в природе: тающий снег... да тут без калош не пройти, а они любуются слякотью». Незаметно новая струя в живописи начала, несмотря на сопротивление стариков и особенно Мясоедова, проникать и на выставки передвижников, и публика, увлекаясь новыми веяниями, стала отворачиваться от живописи Мясоедова.

Назрело время, когда общее собрание передвижников стало баллотировать в члены Товарищества новаторов в искусстве - Малютина, Поленову (сестру В.Д. Поленова). Но Совет передвижников, состоявший из основателей Товарищества, не допускал их. Результатом этого явился раскол среди Товарищества и уход из него семи больших мастеров во главе с Серовым. Поленов, будучи сам членом Совета, прислал резкий протест против постановлений Совета и требовал его упразднения. Произошло знаменательное бурное заседание Совета в здании Академии наук, где тогда помещалась выставка. Репин в резких выражениях выступал против Совета и требовал его роспуска. С ним согласились все члены Совета, кроме скульптора Позена и, конечно, Мясоедова... Тот требовал неприкосновенности Совета и охраны традиций передвижничества. Тогда все вышли из Совета, предоставив Мясоедову оставаться в нем одному, возглавляя в едином лице несуществующий Совет.

Мясоедов уехал в Полтаву, где у него был сад, и почти оставил Товарищество. Там он заболел, стал терять память... Но если Мясоедов ушел от Товарищества, то оно само к нему приехало. В Полтаву была послана передвижная выставка. Сопровождающий выставку разыскал Мясоедова и обратился к нему с просьбой о содействии в приискании помещения. Услыхав про выставку, Григорий Григорьевич встряхнулся, как боевой конь, оставил дом свой, засыпанный яблоками и грушами, и помчался в земское собрание хлопотать... Помещение было дано, и выставка состоялась. Старик снова ожил, приехал в Петербург и затеял большую картину: «Пушкин на вечере у Мицкевича». Какую тему мог взять Мясоедов в переживаемое теперь им время? Народничество замерло под давлением надвинувшейся реакции и новых общественных условий, подпольная работа революционеров не была заметна для художников, так как не отражалась в литературе, которой главным образом питались художники. Для всего была строгая цензура. Окружающая действительность с мелкобуржуазными интересами не давала пищи для большого творчества. Большинство художников ударилось в эстетизм, в любование формой, мастерством и в декадентство. Одних пленил Версаль или его стиль, перенесенный в Россию, других - ампир, дворянские гнезда и прочее. Мясоедов, обратившись к старине, искал и в ней «духовного, идейного». Желая в картине представить эпоху, он брал людей мысли, двух великих поэтов, и в подобающей им обстановке... Однако картина явилась лишь потугой на нечто серьезное и никакого впечатления на общество не произвела. Старик почуял упадок сил и тщету надежд своих… и отошел в тень. Семьи у него не было, с женой он, видимо, давно разошелся, а сын не удовлетворял его ни характером, ни склонностями. Спутником его жизни стало одиночество. Появлялся он в обществе редко, лишь в тесном кругу старых передвижников на их музыкальных собраниях. <…> Иногда вечером на Васильевском острове можно было встретить высокую фигуру Мясоедова, бредущего по тротуару несколько неестественной походкой. Это означало, что он шел играть в квартете и нес альт, который висел у него под шубой на животе, привязанный ленточкой через шею. «Музыка одна не лжет, как лгут люди», - вспоминались слова его. Наконец Мясоедов снова уехал к себе в Полтаву и поселился в старом своем доме в саду… В первый же год на общем собрании нам, передвижникам, пришлось вставанием почтить память покинувшего нас старого товарища Григория Григорьевича Мясоедова, завещавшего похоронить себя по гражданскому обряду…»

                по книге: Я.Д. Минченкова «Воспоминания о передвижниках». Л.: «Художник РСФСР», 1965

* В 1861 г. Г.Г. Мясоедов получил малую золотую медаль за картину Поздравление молодых, а в следующем году большую золотую - за программу "Бегство Григория Отрепьева из корчмы" (сцена из "Бориса Годунова" Пушкина).

Книги, посвященные жизни и творчеству Григория Мясоедова, с репродукциями картин:

Н.В. Ермильченко. "Передвижники" (серия "Энциклопедия живописи для детей")

100 великих русских художников (сост. А.Ю. Астахов, серия "История искусств")

Историческая картина. Русская живопись (сост. А.Ю. Астахов, серия "Большая коллекция").

(Материал из Интернет-сайта).