Эх, Фёдор Михайлович

Эх, Фёдор Михайлович!

Россию постигла очередная напасть – перестройка, новая смута.
Умные люди массово уезжали за границу, как уезжают на рыбалку, чтобы отдохнуть от текущего, давящего быта. Менее умные оставались, считая, что очередная смута – это ещё не закат России, а может быть даже её перспективный расцвет, следовательно, надо приспосабливаться.  И они приспосабливались.

Новая смута, в сравнении с прежними, была странной. Она уносила целый народ в потре****ство. И народ несло, как несёт ветром пыль, а вместе с ним перестроечные ветра прихватывали с дороги всё, что на ней плохо лежало.

В этом навязываемом кем-то народу потре****стве, ему было ни темно и ни страшно. Народ весело впал в кураж, и начал челночить за товаром и всучивать его таким же челнокам. Для многих такая жизнь стала судьбой. Казалось, что в этом кураже, со святостью и мифической Святой Русью, покончено окончательно. В России вновь воцарилось хамство. Но даже в этом хаосе алчности ещё оставались люди с душами, рождёнными будто бы не от женщин, а от самой матушки природы. Они принимали Россию любой: чистой, грязной, заразной. Они всегда, во все времена, были в России у себя дома, и только в России пребывали с собой в гармонии, и только в ней их жизнь имела причины продолжаться. Я знал таких людей, по крайней мере, двоих. Я присутствовал при их встрече и их разговоре.

- Ну, как жизнь? – интересовался Михаил Афанасьевич у Валентина Петровича.          
- Как обычно. Расторопные стали жуликами, ленивые - философами, - радуясь встрече и возможности поговорить с умным человеком, ответил Валентин Петрович.
- Мы с тобой ленивые, а ты глянь сколько вокруг расплодилось расторопных.
- А куда нам всем деваться, если они никогда и никому здесь не были нужны.
Валентин Петрович, как хозяин дома, увлёк за собой Михаила Афанасьевича, и они ушли готовить нехитрую снедь, оставив меня одного. Одиночество – это хорошее состояние для размышления.
Похоже, что два друга написавшие множество текстов и книг, считают, как и я, что никто никому в этой стране не нужен. Пожалуй, они правы. Все эти классы, группы, кланы, хоть и чувствуют свою принадлежность к чему-то, но, в общем-то, каждый внутри их сам по себе и с прозвищем «никак». Например, я! Кто я такой? Ясно же, что зовут меня никак. А их?

До меня донёсся отрывок разговора:
- Эх, Фёдор Михалыч! Поверь мне, Миша, он уже всё всем сказал. Если не поняли, сами дураки. Но мы же поняли.
- Лососину жрут, а наш то, а наш… - расхохотался Михаил Афанасьевич.
- Россия в очередной раз погрязла в мелочах. Навязывание потребительства нищим, разве это масштабная задача…
-  Нет, Миша, нет. Опять меньшинство и большинство. Меньшинство навязывает, большинство ожидает светлого потребительского будущего.      
- Где зло, где добро?
- Фёдор Михалыч над этим вопросом голову сломал. Идёшь в казино, думаешь, что шагаешь за добром, а оберут тебя в пух и прах, невольно начнёшь думать о зле несусветном.

Чёрт бы их побрал с их совестью и мозгами, их обоих. Мне-то что делать, если я, как и они не вписывают в эти рамки потре****ства. Да, Фёдор Михалыч, после тебя стало тяжко им, а теперь и нам тоже тяжко. Условия и среда по-прежнему таковы, что для жизни в России надо красть, обманывать и даже убивать. Выбор по-прежнему не велик. Как это оправдать? Ты пытался, они пытались, а мне что, продолжать?
Я прислушался. Из кухни, вперемежку с грустными смешками, доносилось:
- А наш то, а наш… Ты думаешь, что оправдал деяния народа с его примусом и жаждой к поджигательству?
- Я, Валя, даже не пытался этого делать. Я не Фёдор Михалыч. Что толку оправдывать тех, кто не любит сам себя. Кто живёт от бунта до смуты, от смыты до революции, ибо среди волков жить по волчьи завыть.
- А среди воров жить, ворами стать.
- Но мы же не стали.
- Мы с тобой внимательно Фёдора Михалыча читали. Он попал в ту же засаду, что и мы, что и все те, кто становится русским в России. Он даже из России уезжал надолго, чтобы не ошибиться в выводах. Истина лучше видится издалека.
- Валя, может и нам уехать?
- Ты же пытался, не получилось. Увы, у нас так не получится. Мы местные, мы русские. Мы те, кого он изучал. Сам посуди, что мы там будем делать? У них там, может случиться счастливый случай обогащения или удачно найденный заказ на свой труд, или проявление мотивации внезапно втаскивающей тебя в какой-то круг созидательных лиц. А с нами, Миша, ничего подобного случиться не может. У нас один путь – обращение к Богу.
- Ты, как всегда прав. Вперёд к нашему Богу. А что нам ещё надо. Всё у нас вроде есть, и выпивка и закуска.
- И даже мозги, - расхохотался Валентин Петрович.
Чёрт бы их побрал, вместе с их гуру Фёдором Михайловичем. Мне то, что делать, если моя душа познана и им, и ими, до самых глубин. Если я точно знаю, что душа есть и что бог есть, но это моё многонациональное российское неповоротливое и алчное тело постоянно и преспокойно сжирает эту мою русскую душу и продолжает красть, насиловать, убивать, впадая в очередную смуту. Эх, тело, тело… Жадное, алчное тело…

-  Пошли - донёсся до меня весёлый голос Валентина Петровича.
Он вошёл с небольшим подносом, на котором стояла турка с кофе, чашки, рюмки и графин с водкой. 

- Ну, что, оборотень в пагонах, новый русский из команды вежливых людей… Ты готов к встрече со своей бессмертной душой или ещё хочешь, как эти двое, поработать на благо России? – услышал я голос Фёдора Михайловича.
- Хочу Фёдор Михайлович! Очень хочу! ….