Лавочка под окном

Из книги «Лавочка под окном» (готовится к печати)



1. Дед

Последнее время он часто сидел у окна. Отсюда, с высоты четвёртого этажа, вся площадь у него была, как на ладони. И оживлённый перекрёсток, по которому торопясь бежали люди, стараясь успеть покинуть его, пока горит зелёный свет, и старый дом напротив, смотрящий на него пустыми окнами с выбитыми стёклами, и здание студенческого общежития рядом, и сквер. Сквер был маленький, но зелёный. Дед думал, что когда-то он был больше, но урбанизация и постоянные застройки сократили его вот до этого небольшого пятачка. Точно дед сказать не мог, потому что сам только недавно переехал в этот район. Ну, как недавно? Лет десять уже… Да, точно: уже десять лет. А сквер уже и тогда был таким: маленьким, компактным, зажатым со всех сторон домами и площадью.
В начале сквера, у дорожки, стояла лавочка. Вообще, дорожек в сквере было много, потому что вокруг было достаточно мест, к которым или из которых было удобно пересекать сквер, чтобы спешить дальше по своим делам. Продуктовый магазин со старой вывеской «Рыба», хотя рыбу там уже сто лет, как не продавали. Стекляшка с неизменным названием «Ветерок». Студенческое общежитие. Маленький рыночек на три прилавка. Троллейбусная остановка… Люди бежали каждый к своей цели, протаптывали тропинки в густой траве, пробирались через аккуратно проделанные в заборчике, окружающем сквер, дыры и растворялись на просторах города. А тропинки оставались, постепенно превращаясь в дорожки. И никто уже не мог сказать, какие из этих дорожек были задуманы изначально, а какие возникли сами собой.
Так вот, о лавочке. Последние несколько дней дед стал замечать на этой лавочке молоденькую девушку. Лет семнадцати-восемнадцати, от силы. Хотя, кто их знает, этих современных девушек. Ей могло быть и пятнадцать, и двадцать пять. Одежда и косметика как-то нивелировала возраст, не позволяя с уверенностью сказать, сколько лет твоему визави. Но этой девчушке – дед был почти уверен – точно было лет семнадцать-восемнадцать. Она приходила сюда каждое утро без пятнадцати девять и сидела часов до одиннадцати. Словно ждала кого-то, а потом, не дождавшись, вставала и уходила.
За эти несколько дней дед с девочкой почти сроднился. Как-то незаметно она стала неотъемлемой частью пейзажа, открывающегося из окна. Глядя на неё, дед часто думал, что если бы его непутёвый сын в своё время женился на той девушке, имени которой дед даже не знал, но знал, что она была, то у него сегодня могла бы быть такая внучка. Ладная такая внучка, красивая, ласковая, как эта девчурка. Что она красивая, дед видел: он теперь хорошо видел всё, что далеко, а то, что близко – только в очках. А то, что девочка ласковая –
чувствовал. С годами у него появилась эта способность – чувствовать. И он редко ошибался.
Дед смотрел на девочку и представлял, как она взбегает к нему на четвёртый этаж, открывает дверь его квартиры и говорит: «Привет, дед!» И, может быть, даже целует его в небритую щёку, а потом бежит на кухню и начинает греметь посудой. Или к себе в комнату, чтобы заняться какими-то своими девичьими делами. А потом они садятся пить чай, и девочка рассказывает ему, как прошёл день…
За этими думами время пролетало незаметно. Дед смотрел на девочку, а она вдруг вставала и уходила. Он вздыхал, отрывался от окна и шёл на кухню пить чай. Один.

2. Верка

Верка приходит сюда уже шестой день. Она сразу же облюбовала себе эту лавочку, потому что отсюда был хорошо виден вход в общежитие. Единственный, к слову сказать, вход, поэтому никто не мог войти в здание, чтобы она не увидела. Но тот, кто ей был нужен, за эти дни так и не вошёл в двери здания. Может, в отпуск ушёл? Хотя, вряд ли. Сейчас самая горячая пора. Не мог он уйти ни в какой отпуск. Разве что – по семейным обстоятельствам. Но Верка знала, что никакой семьи у него не было, вернее, где-то у него был отец, а жены и детей – точно не было. Ей девчонки с курса, те, которые в общежитии жили, всё рассказали. И как подмазаться к нему, чтобы место выделил, тоже рассказали. А его вот всё не было и не было.
Это ж надо было ей, дуре, в прошлом году написать, что в общежитии она не нуждается! А всё мать: «Ах, Верочка, не надо тебе по общежитиям ошиваться! Я вторую работу взяла, денег хватит. Снимешь себе комнату, и тебе лучше будет, и мне спокойней…» Ну, и что теперь? Со второй работы мать сократили, а на зарплату санитарки в районной больнице не больно поснимаешь комнату в городе. На эту зарплату у себя в посёлке бы прожить! И теперь ей, Верке, хоть на вокзале ночуй. Завуча нет, коменданта общежития нет, а бабка, у которой Верка снимает комнату, грозится с понедельника её выпереть, если денег не будет. Засада!..
Верка поднимает глаза. За эти дни она уже досконально изучила унылую картину, возникающую перед ней при этом. Вон подъезд, старый, обшарпанный, но довольно оживлённый. Из него, особенно по утрам, выходит масса народа. А по вечерам, наверное, входит. Но про вечера Верка точно не знает, так как в одиннадцать часов всегда уходит. Потому что устроилась временно на работу. С двенадцати дня до восьми вечера. Денег платят мало, но на еду хватает. А на жильё нет. Да и работа эта – только на время. Начнётся учёба – придётся бросить.
Она вновь переводит взгляд на дверь общежития. Та по-прежнему закрыта, и Верка опять начинает рассматривать дом напротив. Окно на третьем этаже распахнуто, и оттуда льётся негромкая музыка. Значит, сегодня обитатели этой квартиры на работу не пошли. А окошко рядом постоянно занавешено плотными шторами. И это – несмотря на тёплую осень. Или не живёт никто, или хозяева в отпуске.
А в окне на четвёртом этаже неизменный дед. Он всегда в этом окне, никуда не отходит. Инвалид, что ли? Верка приходит – он уже в окне. Уходит – он всё ещё там. Смотрит на улицу, и, хотя Верка не может детально рассмотреть его лицо, ей кажется, что в глазах у него вселенская грусть.
А ещё иногда Верке кажется, что он смотрит именно на неё. И не просто смотрит, а думает о ней и мысленно с ней разговаривает. Верка усмехается. Надо же, как воображение разыгралось! А с другой стороны, почему бы и нет? Может, он совсем одинокий, и ему хочется с кем-нибудь поговорить. А не с кем. А что, Верка бы не отказалась, чтобы у неё был такой дед. Она бы с ним поговорила и чаю попила…
Верка представляет себе, как она взбегает на четвёртый этаж, открывает дверь своим ключом и с порога кричит: «Привет, дед!» А потом чмокает его в небритую щёку и бежит на кухню ставить чайник. Или к себе в комнату. А потом они пьют чай с пирожными из кондитерской напротив и разговаривают…
Верка вздыхает. Нет у неё никакого деда. У матери отец умер давно, ещё до её, Веркиного, рождения, а своего отца она никогда не знала. Значит, и деда своего со стороны отца – тоже.
Верка незаметно увлекается и начинает мечтать. Мечтает она о том, что неожиданно объявляется её неизвестный отец, обнимает её и говорит: «Пойдём, я тебя с твоим дедом познакомлю!» И они идут, подходят к этому дому, заходят в подъезд – тот старый, обшарпанный, поднимаются на четвёртый этаж и заходят в эту вот квартиру. «Познакомься, – говорит её новоявленный отец, – это твой дед». «Привет, дед», – говорит Верка. И чмокает его в щёку. «Я всегда знал, что ты моя внучка!» – говорит дед и обнимает её…
«Тьфу! – Верка трясёт головой. – Вообразится же такое! Какой-то мексиканский сериал!»
Верка опять смотрит на дверь общежития, а потом на часы. Дверь закрыта. Часы показывают одиннадцать ноль ноль. Пора уходить. Она встаёт с лавочки и медленно идёт к выходу из сквера. Почему-то ей кажется, что дед из окна на четвёртом этаже провожает её взглядом.

3. Макарыч

Макарыч смотрит на часы. Уже почти двенадцать.
«Что-то я расслабился, – думает Макарыч, – шестой день на работу ползаю к обеду». Он открывает дверь и решительно входит в здание.
– А девочка опять вас ждала, – говорит дежурная. – Я в окошко видела. До одиннадцати сидела на лавочке, а потом ушла.
– Это та, которая в пятницу спрашивала? – интересуется Макарыч.
– Она, – кивает дежурная.
– А чего ей надо, не говорила? – спрашивает Макарыч.
– Нет, – отвечает дежурная, – просто спросила, не приходили ли вы, а потом села на лавочку и ждала.
Макарыч кивает и направляется к себе в кабинет. Хотя, какой это кабинет? Обычная общежитская комната. Но на двери табличка: «Кабинет коменданта общежития». А, раз написано: кабинет, значит, кабинет. В комнате стоит старый, видавший виды стол, пара стульев и кровать. Здесь Макарыч иногда ночует, когда домой идти не хочется. Особенно зимой. Но сейчас ранняя осень, поэтому каждый вечер он отправляется в свою однокомнатную квартиру. Хотя его там никто не ждёт. В свои сорок пять он так и не был ни разу женат. Женщины у него, конечно, были, с некоторыми он даже жил какое-то время, но вот до брачных уз дело так ни разу и не дошло. Макарыч и сам не знает, почему так вышло. Может, женщины не те попадались, а, может, не зажила в сердце память о той, давней истории. Собственно – Макарыч сейчас уже может себе в этом признаться – он сам тогда струсил. Струсил и сбежал. Нет, конечно, можно было бы оправдаться тем, что она сказала тогда: «Проваливай!». Не сам, мол, сбежал, а его прогнали. Но Макарыч-то знает, что это не так. Сбежал. Позорно сбежал!
И с тех пор, хотя прошло уже почти двадцать лет, так и не наведался в тот маленький посёлок, не поинтересовался, что да как… А ведь может, у него там сын растёт. Или дочка. Он бы съездил сейчас, узнал… Но двадцать лет, двадцать лет…
Вот и отец. Сколько раз он предлагал ему съехаться. Ведь уже за семьдесят старику. А тот упёрся, и ни в какую. «Лучше, – говорит, – съезди, узнай. Может, внуки у меня есть. Или внучки». А куда он поедет через двадцать-то лет… И, главное, что скажет?
Макарыч открывает форточку и закуривает сигарету. Курить в общежитии строжайше запрещено, но себе он эту вольность иногда позволяет. Тем более, что ему замечания сделать никто не решится. Курит Макарыч редко, в основном, только когда волнуется. А сегодня он волнуется. Не даёт ему покоя девочка, которая уже несколько дней ждёт его у дверей общежития. Может, конечно, студентка какая, которой место нужно. А, может… Вот, и возраст подходящий…
Волнуется Макарыч и смолит уже вторую сигарету подряд. Может, и опаздывает он потому, что знает: в одиннадцать ноль ноль девочка уходит…
Макарыч достаёт третью сигарету и вдруг решает:
«А, – думает он, – надо рубить под корень. Если до выходных ничего не прояснится, махну в посёлок. А там – будь, что будет!»
Успокоенный таким решением, он гасит сигарету и садится за стол. Надо разобраться с бумагами.
«Дай бог, прояснится», – думает он. Но в глубине души понимает, что до выходных ничего не изменится. Потому что завтра он опять опоздает…


4. Лизавета

В этот день Лизавета вымоталась, как никогда. Мало того, что сегодня в больницу привезли каких-то мужиков из леса и их друзья наносили кучу грязи в приёмное отделение, так ещё и со второй работы, откуда её беспардонно сократили, позвонили и сказали, что она должна два дня. И пусть отработает, а то ей не выплатят зарплату за последний месяц. Лизавета, конечно, повозмущалась, но после работы послушно побежала в чёртову фирму и вымыла полы. Бог-то с ними, с этими двумя днями. Отработает. Может, передумают и обратно возьмут.
Лизавета бросила сумку на полку в прихожей и, не раздеваясь, прошла в комнату. Она посмотрела на давно не мытый пол и дала себе слово в выходные сделать генеральную уборку. А то, понимаешь, сапожник – без сапог. На работе всё драит, а дома, вот, руки никак не доходят. Ну, и ладно. Для кого красоту-то наводить? Верка в городе, гостей не предвидится, а сама она только на ночь и приходит. Ну, теперь, правда, времени будет побольше. Можно будет и домом заняться, и собой. Хотя, чего ей собой заниматься? Сорок пять – это только в присказке «ягодка опять», а в жизни – какая уж ягодка. Так, фрукт засушенный. Женихов не предвидится, а хоть бы и предвиделись, не до женихов ей сейчас. Был уже один! Вон теперь плод любви этой в городе кукует. Чёрт! Ведь надо бы Верке денег выслать на квартиру, а денег нет.
Лизавета сунулась в шкаф, где у неё лежали отложенные для Верки деньги. Пересчитала. Семь тысяч. Мало. Надо будет ещё какую подработку искать. Правда, Верка звонила, говорила, что ей место в общежитии обещали. Так ведь только обещали, а дадут или нет – неведомо.
Лизавета вернулась в прихожую и сняла плащ и сапоги. Сапоги при этом чавкнули и скривились.
«Вот, и сапоги надо менять, – расстроилась Лизавета. – А где денег брать?»
Тут взгляд её упал на лотерейный билет, который она купила в воскресенье, хоть и дала себе слово никогда их больше не покупать. Сто рублей! Вот, если подсчитать, сколько она на них уже потратила, надеясь на удачу, так, наверное, тысяча наберётся. А то и две!
«Ладно, – думает Лизавета, – в этот раз не выиграю, больше покупать не буду!»
А сама понимает: будет! Потому, что, кроме как на выигрыш, рассчитывать не на что.
Лизавета расстраивается и идёт на кухню пить чай. И хоть заварила она новый пакетик, всё ей кажется, что чай отдаёт какой-то затхлостью. То ли вода из крана опять течёт с примесями, то ли в пакетики начали сыпать какую-то дрянь. А, скорее всего, ни то, ни другое. Это просто от одиночества. Одиночество это её затхлостью отдаёт. А ведь всё могло быть по-другому. Не прогони она тогда, девятнадцать лет назад своего Ваську, не крикни ему в сердцах: «Проваливай!», может, и не сидела бы сейчас одна в пустой кухне. Может, было бы у них сейчас всё чинно да ладно, сидели бы рядком, разговаривали, Верка бы приехала: «Здравствуй, мама, здравствуй, папа!» И к ним за стол…
И где он, этот Васька? За девятнадцать лет ни разу не приехал, не поинтересовался, как она тут? Что с ней? Он ведь даже о дочке не знает. Лизавета – она гордая. Уехал, значит – уехал. Не искала, не ждала… Нет, тут она, конечно, душой кривит. Ждала. Но это ничего не изменило. Она и сейчас его ждёт. А толку?


5. Дед

Он опять всё утро просидел у окна. Только сегодня это сидение ничего не принесло. Во-первых, с самого рассвета зарядил противный мелкий дождь. Вроде бы шёл, а вроде бы и не шёл. И от этой неопределённости на душе было как-то тревожно. Во-вторых, девочка сегодня не пришла. Может, отчаялась встретить того, кого ждала. А, может, и дождалась.
А, может, дождь помешал. Да и не важно, почему. Не пришла и всё. В-третьих, сын позвонил. Сказал, что зайдёт вечером, потому что поговорить надо. А о чём говорить? Опять будет уговаривать съехаться, приводить аргументы. А по что ему его аргументы? Не хочет он. Вот, если бы у сына семья была, жена там, дочка или сын, тогда можно было бы подумать.
А так – два одиноких мужика в одной квартире. Это ж хуже, чем совсем одному.
Дед ещё раз посмотрел на лавочку. Девочки не было. Вообще никого не было. Сквер с самого утра был непривычно пуст, словно у всех людей сразу кончились дела, и они решили остаться дома. Даже продавщица из магазина «Рыба» стояла у магазинных дверей и скучала. Знать, и в магазине покупателей нет.
«А какой день-то сегодня? – вдруг подумал дед. – Вроде, суббота. – Он посмотрел на большой настенный календарь, висевший на задней стенке. – Да, точно суббота. Знать, по выходным девочка никого не ждёт. Знать, чиновника, какого, караулит. А кого тут караулить? Вроде, кроме общежития, никаких заведений нет. Уж не моего ли отлавливает?»
Дед посмотрел на часы. Часы показывали половину одиннадцатого. Часы, как и календарь, тоже были большие, напольные. Бог знает сколько, они служили его семье, но ходили исправно. Даже били иногда, но били, вот, по своему усмотрению. А время показывали точно. Да, половина одиннадцатого. А мой-то не раньше семи придёт. Хотя, может и раньше, раз сегодня суббота. Надо будет спросить у него, что это за девочка его дожидается?
Дед вдруг разволновался от пришедшей мысли. А вдруг? Вдруг эта, которая у него двадцать лет назад была, нашла его? И дочку прислала? Вдруг она и вправду сынова дочка? А его внучка, значит?
Дед суетливо поднялся со стула и пошёл на кухню. Руки подрагивали и требовали себя чем-то занять. Дед потянулся, было к чайнику, но потом, махнув рукой, открыл шкафчик и достал заветную бутылочку. Сколько она у него стоит непочатая? Второй год, поди. Дед свернул пробку, достал рюмку и плеснул себе на донышко. Потом подумал, добавил и залпом выпил. Водка сразу разлилась по телу приятным теплом, руки перестали подрагивать, голова прояснилась.
«Ишь ты, – удивился дед, – а она, оказывается, помогает!»
Он закрыл бутылку и убрал её в шкафчик. Нечего тут пьянство разводить! И чего, собственно, он так разволновался? Чего себе напридумывал? Ну, ждёт кого-то девчонка. Пусть даже и его сына. Мало ли по какой причине ждёт? По делу, может. А он сразу – внучка!.. Тьфу!
Дед посмотрел на шкафчик, с сомнением покачал головой и решительно поставил рюмку в мойку. Всё, хватит! Хватить воображать себе невесть что. Вот придёт вечером сын, он у него спросит…


6. Верка

Сегодня Верка решила дождаться Макарыча во что бы то ни стало. Сегодня суббота, а уже в понедельник бабка её выставит за порог. Так что, кровь из носу, а дождаться надо. Она привычно подошла к двери общежития и, потянув её, вошла в холл.
– А его сегодня не будет, – не дожидаясь вопроса, сказала дежурная. – И завтра тоже. Уехал он. В понедельник приходи.
Верка расстроилась. Вот тебе и кровь из носу! Эх, если не везёт, так уж не везёт!
Она вышла на улицу и машинально пошла к лавочке. И тут же поняла, что сегодня сидеть на ней бесполезно. Верка вздохнула, посмотрела на старый дом, ставший за последнюю неделю уже каким-то родным. Окно на третьем этаже было закрыто. А вот в соседнем плотные шторы исчезли. Ну, с приездом, дорогие жильцы! Верка подняла взгляд выше.
В окне четвёртого этажа деда не было.
Верке даже поплохело немного. Это ж куда он делся? Что с ним? Может, плохо человеку, так плохо, что он даже к окну подойти не смог. А помочь ему некому. Верка даже дёрнулась к дому, но тут же себя осадила. Чего это она? Ну, нет деда в окне, и нет. Может, проспал он сегодня. А, может, на дачу уехал. Выходные всё же. Может, заехал к нему внук. Или внучка. Или ещё кто. И сидят они сейчас на кухне и чай пьют. И всё у них хорошо.
Верка повернулась и медленно пошла прочь из сквера. До работы ещё три часа. Надо как-то убить время.


7. Макарыч

Макарыч крепко сжимал руль своего старенького «Жигулёнка». Необходимости в этом никакой не было: дорога была ровной, недавно отремонтированной, да и машина была в отличном состоянии. Хоть вообще за руль не держись! Но Макарыч вцепился в баранку, как в спасательный круг. Он уже отмахал половину пути – сорок километров, но так и не смог придумать, что он скажет при встрече. Если эта встреча, конечно, будет. Адреса он не помнил, но визуально прекрасно представлял себе и дом, и улицу, на которой он стоит. И квартиру тоже не забыл. Если бы его сейчас попросили, он мог бы даже сказать, что и где в этой квартире стояло. Но спрашивать его никто не собирался.
Что скрывать, Макарыч этой встречи очень боялся. В глубине души, хотя он очень любил свою машину, он даже желал, чтобы что-то в ней сломалось, чтобы появился весомый повод не ехать, повернуть обратно. Но он знал, что ничего не сломается, потому что лишь неделю назад самолично перебрал движок и ходовую, и теперь всё работало, как часы.
«Ещё километров десять, – думал Макарыч, – а там налево и через мостик. Налево и через мостик. А там…»
Улицу он сразу узнал. Несмотря на то, что минуло уже почти два десятилетия, на ней ничего не изменилось. Разве что, ям прибавилось. А вот дома все стояли на своих местах. И цветы под окнами были те же. И те же куры гуляли вдоль дороги, не обращая внимания на макарычев «Жигулёнок». И даже коза, привязанная к колышку у третьего дома, была такой же, как и тогда.
Макарыч оттёр пот с лица. Сейчас всё выяснится. Вот он, единственный двухэтажный дом на улице. И окна на втором этаже. Открытые окна. Значит, кто-то есть дома. Ну, с Богом… Макарыч прижал машину к обочине и, заглушив мотор, вытащил ключ из замка зажигания…


8. Лизавета. Макарыч

Лизавета услышала, как к дому подъехала какая-то машина. По их окраинной улице машины вообще ходили редко, а у их дома останавливались вообще раз в год. В последний раз это была скорая помощь, которая приезжала к соседке с первого этажа. Лизавета выглянула в окно. Из старенького, но аккуратного «Жигулёнка» вышел высокий мужчина и направился к их подъезду. «Жигулёнок» был незнакомый. Мужчина, на первый взгляд, тоже. Сердце у Лизаветы тревожно забилось. Может, не зря ей вчера Васька вспомнился? Да, нет! Скорее, это просто совпадение! Девятнадцать лет, всё-таки… И тут, как бы отметая её сомнения, задребезжал дверной звонок…
Он стоял на пороге. Высокий, чуть сутулый, но всё ещё интересный мужчина. И совершенно незнакомый. Или нет: почти незнакомый. У Лизаветы создавалось впечатление, что где-то, когда-то она это лицо видела. Но это был не Василий. Точно – не Василий. Лизавета всё ещё вглядывалась в его лицо, а он, явно волнуясь, смотрел на неё.
– Вам кого? – как можно равнодушнее спросила Лизавета.
– Таня?.. – неуверенно спросил мужчина.
– Лизавета, – ответила Лизавета и вдруг, неожиданно, узнала его. Ну, да, это же тот парень, что двадцать лет назад к Таньке из квартиры напротив бегал. У него ещё имя какое-то смешное было. Ух ты, появился!
– А здесь раньше Таня жила. Давно. Двадцать лет назад…
– Жила, – согласилась Лизавета, – только не здесь, а напротив. В четвёртой квартире. – Лизавета вдруг вспомнила, как звали парня: Макарыч. – Только померла Танька-то, давно померла. Уже лет десять как. Ящиками её на фабрике завалило. А ты, стало быть, Макарыч?
Макарыч вздрогнул. Это неожиданное узнавание и известие о смерти женщины, с которой он был когда-то близок, выбило его из колеи. Он тоже вдруг вспомнил эту женщину, совсем девчонку тогда ещё. Он приходил к Таньке, а она, соседка, строила ему глазки.
– Напротив?.. – растерянно переспросил Макарыч. – Значит, запамятовал я. Извини... Извините. А… это… у неё остался кто-нибудь?
– Нет, – мотнула головой Лизавета. – Никого не осталось. Как ты уехал, сохла она по тебе. Был потом мужчинка, да недолго. Так одна и жила.
Макарыч достал из кармана платок и промокнул вновь вспотевший лоб. Значит, одна. Значит, зря он мучился все эти годы, зря опасался, что где-то живёт брошенный им ребёнок. Вот, тогда зря опасался, а теперь – зря надеялся. Умерла, значит. И что теперь?
Макарыч вновь зачем-то оттёр совершенно сухой лоб и вдруг неожиданно для себя сказал, вновь переходя на ты:
– А ты – Лизавета! Я тебя вспомнил!
– Лизавета, – усмехнулась Лизавета. И вдруг, спохватившись, сказала: – Ну, заходи, что ли. Чего на пороге стоять? Заходи, чаю попьём, Таньку вспомним. Ты за рулём, так что чего покрепче не предлагаю…
– Спасибо, – сказал Макарыч и шагнул в квартиру…


9. Лизавета. Макарыч
(продолжение)

– …А я через год родила, – Лизавета вновь разлила чай по чашкам. – Правда, Васька мой смылся ещё до этого момента, – она усмехнулась: – Все вы, мужики, одним миром мазаны. Пропал тогда, и вот уже девятнадцать лет от него ни слуху, ни духу. Да и вряд ли когда появится. Хотя, ты вот, появился двадцать лет спустя. Может, у вас, мужиков, двадцать лет – это такой срок условный? Тогда и мне надо через годик ждать своего суженого… Шучу, шучу. Ты пей чай-то, остынет…
Лизавета встала, зачем-то поправила волосы и подошла к старому резному буфету.
– А то, может, выпьешь? Чуть-чуть, в память Таньки?
– Нет, – покачал головой Макарыч. – Я за рулём не пью.
– А ты скажи, что выходил, – хмыкнула Лизавета и смутилась, понимая, что сказала что-то неподходящее моменту. – Извини, неудачная шутка получилась. А я выпью, пожалуй…
Она плеснула себе в бокал немного вина. Бокал был широкий, большой, на длинной ножке. Когда-то Лизавете подарили винный набор в коробке: бутылка и бокал. Вино уже было сто лет, как выпито, а бокал пылился в шкафу. А тут вот, гляди ка, пригодился.
– А я выпью, – повторила Лизавета. – Давно уже не выпивала я наедине с мужчиной. Да, если честно, и не до мужиков было. Сначала дочку растила, подрабатывала, где могла. Потом дочка выросла, опять подрабатывала – одеть, накормить… Знаешь, сколько денег надо! – Лизавета немного захмелела от глотка вина, и речь её лилась неожиданно свободно. – Выросла и уехала в город. Теперь вот опять подрабатываю… подрабатывала, чтобы комнату ей снять. А меня сократили. А у нас в городе подработку найти – дело непростое. А ты? Женился? Дети есть? Хотя, чего я спрашиваю. Раз Таньку искал, значит, нет детей. И жены нет…
– Нет, – согласно кивнул головой Макарыч.
– А чего так? – заинтересованно спросила Лизавета.
– Наверное, – Макарыч поймал себя на мысли, что говорит совершенно искренне, – не встретил больше такую, как Танька.
– Так возвращался бы! Она тебя ждала!
– Вот, – Макарыч опустил взгляд и отхлебнул остывшего чая, – вернулся. Да, получается, что опоздал…
– Да, – Лизавета машинально налила себе в бокал ещё вина, – чего так всё сложно в этой жизни? Чего мы всё думаем-то, чего не делаем?
– А я знаю? – Макарыч поднял глаза на Лизавету. – Я вот бобылём двадцать лет прожил, всё никак не мог понять, почему…
– А теперь понял?
– Теперь понял. – Макарыч решительно встал, подошёл к буфету и взял с полки стакан. – Теперь понял. – Он плеснул себе вина на донышко и посмотрел на Лизавету. – Давай, помянём Таньку.
– А как же… – Лизавета кивнула за окно.
– А… – Макарыч махнул рукой. – Пять капель можно.
Они выпили, не чокаясь.
– А ты чем занимаешься? – спросила Лизавета.
– Работаю комендантом общежития, – ответил Макарыч. – Работа, конечно, собачья, но меня устраивает. Сам себе хозяин, зарплата нормальная…
– Подожди, подожди, – оживилась Лизавета. – Какого-такого общежития?
– Училища нашего…
– Так тебя мне сам бог послал! – ахнула Лизавета. – Верка-то у меня как раз и ловит коменданта этого общежития уже неделю! А, получается, тебя ловит!
– Получается, – удивился Макарыч. – Получается, меня. Подожди-подожди… Она у тебя худенькая такая, темноволосая, лет восемнадцати?
– Видел, что ли? – спросила Лизавета.
– Слышал. Верка, говоришь? Ладно, не волнуйся, решим мы вопрос с твоей Веркой. У меня тут даже мысль одна есть…
– Какая? – всполошилась Лизавета.
– А, ладно, подумать надо. Да не волнуйся: девочку на улице не оставим.
– Ну, тогда давай, – успокоилась Лизавета и потянулась к бутылке.
– Нет, – сказал Макарыч. – Я больше не буду. И вообще, ехать пора. Ты, это, ты мой номер телефона запиши. И свой дай. Мало ли что… Мы теперь, вроде, как не чужие…
Он продиктовал Лизавете свой номер, записал её, попрощался и вышел.


10. Дед

Дед опять посмотрел на часы. Скоро семь, а сына всё нет. Может, передумал? Он подошёл к окну. Дождь давно перестал, на улицах появился народ, но лавочка в сквере была пуста. Ну, конечно. Сейчас же вечер, а вечером девочка никогда не приходит. Дед походил по квартире, зашёл на кухню и в третий или четвёртый раз ткнул пальцем в клавишу электрочайника. Чайник зашипел. Дед вошёл в комнату и вновь посмотрел на часы. Семь.
В это время зазвонил телефон.
– Да, – почему-то волнуясь, сказал дед.
– Это я, пап, – услышал он в трубке голос сына. – Ты прости, но сегодня я к тебе не заеду. Устал чего-то. Завтра. Завтра заеду.
– Ну, ты хоть скажи, – перебил его дед. – Съездил?
– Съездил.
– Ну, и как?
– Завтра, пап, всё завтра…


11. Макарыч. Бабка

Пока Макарыч ехал домой, мысль, едва только забрезжившая в его мозгу там, за столом у Лизаветы, окончательно сформировалась. Не зря, видать, он Лизаветин номер записывал. Позвонил, выяснил, где сейчас Верка обитает, и прямиком отправился к девочке на квартиру. Верки дома не было. Старая бабка, у которой та снимала комнату, долго говорила Макарычу, какая у неё маленькая пенсия, поэтому она вынуждена сдавать комнату девочке, чтобы как-то свести концы с концами (видать, приняла Макарыча за работника ЖЭКа). А девчонка, мол, уже две недели не платит. Успокоилась только тогда, когда Макарыч сунул ей пятитысячную купюру в счёт задолженности. И сказала Макарычу, что Верка сейчас на работе, а придёт где-нибудь через час.
– А где, на работе? – спросил Макарыч. – Адрес?
– А чего, – тут же всполошилась бабка. – Натворила чего?
– Ничего не натворила, – отмахнулся Макарыч. – От матери я ей привет привёз.
– А, – успокоилась бабка. – Ну, тогда слушай. Вый-дешь сейчас из подъезда…



12. Макарыч. Верка

Верку Макарыч перехватил в самый последний момент. Он её сразу узнал, хотя никогда до этого не видел. Всё, как говорила Лизавета, как описывала дежурная по общежитию: маленькая, тёмненькая, худенькая.
– Верка? – спросил у неё Макарыч и тут же поправился: – Вера?
– Вера, – кивнула та и вопросительно посмотрела на Макарыча.
– А я – Макарыч, – сказал Макарыч и смутился.
– Тот самый, – изумилась Верка. – Из общежития?
– Из общежития, – подтвердил Макарыч и опять смутился. – Только я сейчас не из общежития. Я из посёлка вернулся, у матери твоей был. Тут, значит, такое дело… Словом, поговорить надо.
Верка посмотрела на Макарыча, и губы её задрожали. На девичьем личике отразилась вся гамма чувств.
– Нет, – сказал Макарыч, внезапно поняв, о чём она подумала. – Нет, я не твой отец. Но разговор у нас с тобой будет именно об этом.


13. Макарыч. Верка
(продолжение)

– …И вот, понимаешь, – сказал Макарыч, подвигая к Верке тарелку с пирожными, – я вдруг понял, что был полным дураком. Что всю жизнь чего-то ждал, чего-то искал, а искать-то не надо было. Надо было просто вернуться, и тогда всё сложилось бы по-другому. А, когда я это понял, то было уже поздно… Ты ешь, ешь, не стесняйся. Я ещё возьму, если захочешь… И получилось, – Макарыч покрутил в руках бумажную салфетку, – что я не только себя обделил, а и отца своего, который так и не дождался внуков…
– И что? – спросила Верка, приступая ко второму пирожному. – И что теперь можно сделать?
– Понимаешь, – смущённо сказал Макарыч, – есть у меня один план. Если, конечно, ты согласишься…


14. Дед. Макарыч. Верка

Дед задумчиво смотрел на содержимое шифоньера. Интересно, чего это сын попросил его поменять пижамные брюки на что-то более приличное? Приведёт, что ли, кого? Кого, интересно? Конечно, смутные подозрения у него были, но в таком случае сын бы предупредил. Он уже достаточно взрослый и разумный, чтобы так с бухты-барахты брать женщину, которую не видел двадцать лет, и везти её к нему. Нет, он бы сто раз подумал, сто раз взвесил, с ним бы посоветовался…
Дед достал из шкафа костюмные брюки, который не надевал уже… Давно, одним словом, не надевал. Потом подумал и достал ещё новую рубашку. И чистые носки с полки. Гулять, так гулять!
Он хотел ещё побриться, но, потрогав пальцами лёгкую щетину, махнул рукой: и так сойдёт!
Переодевшись, дед достал из шкафчика чистые чашки и, на всякий случай, ещё раз их вымыл. Потом вынул из другого шкафчика коробку конфет. Потом достал заветную бутылочку. Повертел её в руках и убрал обратно. Потом достанет, если будет нужно. Вот, вроде, и всё. Теперь осталось только ждать.
…Ключ негромко повернулся в дверном замке, и на пороге возник сын. За ним стоял ещё кто-то, но кто, дед не мог разглядеть на фоне тёмного проёма.
– Вот, – сказал сын, – принимай дед гостей. – И шагнул в сторону.
Дед сразу её узнал. Это была та девочка, которая всю прошлую неделю сидела на лавочке под его окном. Даже плащик на ней был тот же. Она стояла в дверях и смотрела на деда своими добрыми чёрными глазами.
«А я был прав, – подумал машинально дед, – она действительно красивая. И ласковая».
Так они стояли несколько секунд, а потом вдруг девочка улыбнулась, тряхнула головой и сказала:
– Привет, дед. Я – Верка.
Подошла к нему и поцеловала в небритую щёку…