КОМИ СНЫ

КОМИ СНЫ




К  читателю


Эти  заметки – результат моего благодарного отклика на публикации журнала «АРТ», который  издаётся при активной поддержке Правительства Республики Коми в г. Сыктывкаре. Свыше десяти лет журнал с неизменным  художественным вкусом  раскрывает перед своими читателями всё новые и новые стороны  богатейшего  духовного потенциала коми народа. Не меньший интерес читателей вызывают публикации в журнале интереснейших трудов учёных, работающих в различных областях гуманитарных наук. Невозможно перечислить имена авторов (научных работников, литераторов, художников), работы которых, я уверен, не должны остаться без выражения поддержки и глубокой признательности.
В своих заметках я цитирую или свободно  интерпретирую высказывания этих мыслителей, иногда называя их другими  именами. Воодушевление, вызванное их плодотворными мыслями, невольно  толкает меня на шаги в сторону  продолжения их размышлений. Эти шаги могут вызвать их несогласие, и, возможно, недовольство, за что искренне прошу их прощения.  Ещё раз хочу подчеркнуть, что основной целью моих заметок является выражение благодарности упомянутым авторам и редакции журнала за высокохудожественные публикации.





Старость


Наступает старость. Всю свою жизнь я внимательно и тревожно присматривался к старикам: работягам, неторопливым и мудрым; врачам, учителям и бухгалтерам, терпеливым и безразличным; руководителям, высокомерным и подозрительным. Как-то раз, в расцвете лет, я спросил своего приятеля-сверстника, малообразованного и решительного  человека: а что бы он выбрал, если бы перед ним положили ворох купюр, состоящий из потёртых сторублёвок и новеньких рублей? Он ответил, что я не прав, что не возрастом, а талантом и Божьим даром определяется ценность личности. Несмотря на почтенный возраст, мой приятель до сих пор продолжает работать, причём бьётся за своё высокое место так, что и говорить не хочется; многие его  осуждают и не понимают.
С некоторого возраста с каждым человеком происходит закономерная, необратимая перемена. В какой-то момент Время возводит (обозначает) невидимую, но необычайно прочную перегородку между человеком и окружающим миром. С этого момента  перегородка начинает незаметно расти и, оставаясь совершенно прозрачной для наблюдения мира, становится всё менее и менее проницаемой для чувств. Человек постепенно отдаляется от окружающего мира, становится к нему всё более и более безразличным, – начинается подготовка к небытию или к другому бытию. У разных людей эта преграда возникает в разном возрасте, но рано или поздно каждый   её неожиданно и покорно ощутит. Сигналы извне, из-за перегородки, становятся всё невыразительней и неинтересней. Но то, что осталось по эту сторону неумолимо растущего барьера, не теряет своей остроты и прелести до самого конца: детство, юность, любовь, друзья, яркие воспоминания,  люди,  книги, мелодии,  картины, которые потрясли тебя в прошлой, более молодой жизни, остаются твоими вечными сокровищами. А их новые варианты, там, в новой жизни, за прозрачной перегородкой, видятся тебе всё более блеклыми и чуждыми. Так многие люди погружаются полностью в своё прошлое, которое становится для них  замкнутой средой духовного обитания. Здесь всё ясно, понятно и обосновано: и победы, и поражения, и события, и свои и чужие поступки, и шедевры искусства из предыдущего времени.
Я давно уже понял, что такое Старость: это – ожидание Смерти. Для меня, как и для каждого, настал час ожидания своей  Смерти. Её поджидают и те, кто, как я, не работают (не служат); и те, кто продолжают по двенадцать часов трудиться на своём рабочем месте и охраняют это место от претендентов, как цепные псы; и те, кто работают автоматически и относятся к своей работе безразлично, как к неизбежной данности. Просто в определённый момент каждый человек ощущает, что пришла СТАРОСТЬ, то есть к нему приблизилась и деловито, беззлобно положила на его плечо руку СМЕРТЬ, – так устроена жизнь, такие правила. А уж как к этому относиться – это решает каждый по-своему. Кто воспринимает это так же, как очередной день рождения, столь же естественный и неизбежный, как восход и заход солнца. Кто впадает в пожизненную (на всю оставшуюся жизнь) злобную истерику. Кто изо всех сил старается вести себя так, как будто ничего не случилось, и он этого не знает. Но каждый начинает втайне поджидать свою Смерть. Это не мешает ему продолжать работать, творить, любить,  блудить – он делает всё это привычное, но теперь он  знает, что он начал ждать.
Когда рядом с тобой встала на привычную вахту Смерть, спится хуже. И когда начинается бессонница, я отправляюсь в путешествия – по прочитанным книгам, по полюбившимся когда-то мелодиям, по интересным людям и событиям, по любимым и любившим женщинам, по городам, деревням, странам, горам, лесам, рекам, озёрам и морям, где мне довелось побывать. Эти путешествия превращаются в странное подобие грёз наяву, они полны неестественных смещений и похожи на сны. Так, я вижу  тбилисский памятник Грибоедову на фоне Пражского Града и Карлова Моста; поднимаясь по узкой лестнице из эстонской гробницы Барклая-де-Толли, я оказываюсь на бескрайних просторах сибирского озера Чаны. Вечно уютные, спокойно улыбающиеся улицы Парижа приводят меня в глубокие, приветливые  пивные погребки Вильнюса, а за  аккуратными газонами, разбитыми на крышах огромных промышленных корпусов в Новой Англии, мне чудятся синие горы Алтая. Отдельные куски виденного, прочитанного и пережитого без моего участия складываются в невероятно трогательные, стройные сочетания, каждый раз новые и захватывающе интересные. Наверное, есть какая-то неизвестная мне норма дробности в моей памяти; из этих кусочков кто-то, живущий во мне, складывает свои картинки и, если ему захочется, мне их показывает.
Жизнь за неустанно крепнущим барьером имеет свои преимущества. Бесспорно, одно из важнейших –  в старости ты обретаешь возможность общаться только с теми, кто тебе интересен. Кроме того, у всех, кто находит в себе силы признать естественность Старости и Смерти, с возрастом появляется очень выгодная возможность: они обретают силы обустроить внутренние запретные зоны (некоторые воспоминания настолько невыносимы, что лучше их избежать). Усилием Воли Старости  перед входом в  эти зоны водружаются лживые, но неприступные ограждения: «Здесь меня не было!». За эти ограды можно поместить особо обидные поступки тех, кого ты любил, собственные ошибки, мучительные разочарования и даже целые тяжёлые годы своей жизни. Иногда даже удаётся упрятать за эти решётки самое своенравное и непокорное чувство – стыд. Но, несмотря на эти внутренние концлагеря, оставшаяся  жизнь  несёт в себе массу тревог и опасений.
Например, я беспокоюсь о том, что перед смертью не смогу никому передать мимолётный образ той смиренной старушки из «Лики» Бунина, что подала худыми руками, «покрытыми гречкой», умыться герою в то солнечное заветное утро; до моей смерти она будет всегда со мной, наряду и одновременно с другими  тысячами, десятками тысяч  впечатлений от пережитого, виденного и прочитанного. Так, время от времени я мысленно навещаю «залу» старого дома Карамазовых, где Фёдор Павлович, выпивший «одну, и ещё одну, из шкапика», лукаво затевает беседы со своими сыновьями и слугами о вечных вопросах Бога, правды и русскости.
Меня тревожит: подхватит ли кто-то (и кто это будет?) моё благодарное восприятие гениальных композиций цветовых пятен натуры на картинах любимых художников, способных передать те эмоции, для обозначения которых слова и музыка или недостаточны, или вовсе бессильны?
Я уже не помню в деталях фабул каждого из романов Фолкнера, но во мне вечно живёт величавость неторопливых действий старого Баярда, когда он разливает виски из бочонка  в своём кабинете, а за ним спокойно наблюдают две  его собаки. Вместе с переполненным обидой и злобой вышедшим из тюрьмы бедолагой я поражаюсь новым ценам в забегаловке, вместе с ним извергаю из себя желчные грубости жене и дочерям, вместе с ним несу в себе высшую предопределённость акта мести. Я всегда, до самого конца буду стоять вместе с пацанами-рыболовами и Квентином Компсоном на мостике через речку с форелями, и мучиться мыслями о сестре. Ощущая пронзительное отчаяние от уничтожения невинной, безответной и не по-человечески щедрой Природы, я агонизирую вместе с пьяным Буном под деревом, по которому снуёт жалкая беличья стайка.
В бытовой среде  давно уже образовался обширный круг одному мне известных зашифрованных знаков и символов. Вот обыкновенная отвёртка – старомодная, под прямой шлиц…
В сказочно-голубых предгорьях Алтая, вокруг благословенного местечка Белокуриха  в советские времена разросся целый букет санаториев на радоновых водах. Моё первое утро в лучшем из них, нашенском, средмашевском. Выспавшиеся, благодушные отдыхающие, в основном  принаряженные дамы, медленно заполняют просторный холл. Шелестят тихие утренние приветствия. Ровно в девять персонал открывает двери, и толпа неспешно выдвигается в солнечный, украшенный пышной зеленью переход в столовую. Навстречу ей от столовой неторопливо выступает одинокая, вся в сверкающем белом, фигура главврача. Глаза его радушно прищурены, губы сложены в дежурную сладенькую улыбочку. Он ласковыми кивками отвечает на почтительные приветствия расступающихся отдыхающих и двигается против течения толпы, видимо, кого-то отыскивая. Вот он заметил меня. И по хищной вспышке в его зажмуренных глазках я догадываюсь: сейчас я стану жертвой очередного розыгрыша этого прирождённого балагура. И не ошибаюсь: из добренького начальника он внезапно превращается в по-военному подтянутого, чем-то напуганного подчинённого с выпученными глазами. В двух шагах от меня он замирает, прикладывает руку к ослепительно белому чепчику и диким, чисто армейским  голосом орёт на весь переход:
– Товарищ командир! Отдыхающие для приёма пищи построены! Происшествий нет! Докладывает главврач санатория  «Алтай» Крылов! Хавать трудящимся разрешите?
Затем делает полшага с разворотом, и, не отрывая правую руку от чепчика, левой указывает на вход в столовую. Толпа сначала замирает, потом начинает хохотать и аплодировать озорной выходке.
Вечером я у него в гостях. Он  старше меня на двенадцать лет, отвоевал два года во время войны, был ранен, контужен, выжил. Прекрасный, независимый человек, он был подлинным эрудитом в медицине, литературе и жизни вообще. Как и сотни тысяч других таких же порядочных, совестливых людей, он был отброшен на обочину жизни вездесущими силами тёмного  хамства и алчного нахрапа.
Несмотря на разницу в возрасте, мы – старые друзья. Мой визит начинается с ремонта его телевизора. Хвалю его очень удобную отвёртку. Когда телевизор налажен, слушаем новости: комментарии к очередным выборам президента США. Он хмыкает:
– Ну, ты-то, надеюсь, понимаешь, что всё это – туфта? Хоть до выборов и полгода, сейчас уже точно известно, кого посадят в это кресло. У нас, у них – всё в этом мире одинаково, только оформлено по-разному.
Вечером перед расставанием он дарит мне эту отвёртку на память.
Подставка для моего домашнего паяльника – это две плоских металлических чашечки  с внутренней резьбой, соединённых прогнутой проволокой. Никто из окружающих не знает, что каждая из чашечек – это заглушка  разъёма источника сверхмощных подрывных импульсов когда-то сверхсекретных, а ныне устаревших, снятых с вооружения  ядерных зарядов. В моём кабинете одна из картин висит на миниатюрной стальной скобке. Одному мне известно, что эта скобка использовалась в качестве хомута, крепящего провода питания миниатюрного   генератора излучений в тех же системах. Символы прошлого окружают меня плотным кольцом и настоятельно, неотступно требуют одного: не быть забытыми навсегда. К этому же взывают стоящие за каждым символом ушедшие, но  живущие во мне люди.
А вот ещё один круг. Возникает (неожиданно всплывает из глубин сознания) новое, пугающее циничным реализмом отношение к важным событиям личного прошлого. Вспоминается острая тайна, в которую ты посвятил своего друга и всё последующее время жалел об этом посвящении, опасаясь его доверчивой открытости. Или память обращает тебя к нечаянному  открытию тонкостей интимной  жизни  приятеля, после чего ваши отношения стали мучительно неловкими и настороженными: если другие узнают о нём, он будет уверен, что его предал ты. Или каждая ночь начинает напоминать о   несправедливых подозрениях в твой адрес, казавшихся тебе смешными и  неблагодарными, – а ты так и не сделал ничего для их рассеяния. Или вдруг ни с того, ни с чего на тебя начинают целыми днями с укором смотреть  глаза отвергнутой когда-то женщины.  Все эти воспоминания переплетаются и не дают думать ни о чём другом, как вдруг, очнувшись, ты вспоминаешь: друг твой, единственный посвящённый в твою тайну, давно ушёл навсегда; приятеля, мучившегося твоим знанием о нём, нет на этом свете;  те, кто  жаждал твоего незаслуженного раскаяния или любви, которую ты не мог испытать, далеко, и ты уже никогда с ними не встретишься. Тебя охватывает тихая и безмятежная радость: ты освобождён от ложных угрызений  совести, от тягостных опасений того, что не полностью раздал свои долги. Ты вспоминаешь другие деликатные обстоятельства своей жизни и обнаруживаешь, что ты – единственный, кто знает о них в этой жизни, ибо другие их участники либо ушли навек, либо отделены от тебя полной утратой памяти и интереса к тому, что ещё так важно для тебя. Тебе становится спокойно: всё в порядке, всё уравновешено.
 Итак, ты остался наедине со  своими и чужими тайнами и теперь ты уверен: никто никогда не придёт за ними сюда, за невидимую стеклянную стену. Ничто никогда не восстанет из прошлого, и никто никогда не узнает, ЧТО и КАК на самом деле  было! И только я один знаю и буду помнить об этом? Даже не верится!  Какая ответственная, какая сладкая тайна! Но твоему тихому удовлетворению тотчас же приходит конец: чему ты радуешься? Тому, что десятки прекрасных людей  остались только в тебе, и с твоей смертью тоже уйдут окончательно? А как же быть с их идеями, мыслями, поступками? КАК БЫТЬ С ИХ НАДЕЖДАМИ? Неужели всё это уйдёт навсегда? Куда всё это канет?
Постоянный возврат к бывшим, прошедшим впечатлениям стирает грани между бдением и сном. Не так важно, в какой форме воскресают события и переживания – снятся они тебе или возникают наяву, когда ты размышляешь о прошлом. И когда я выхожу из-за стены в мир, наружу, реальные новые впечатления встраиваются в моё мышление в один ряд  со снами, приобретая красочность и фантастичность грёз.
Мои первые  погружения в замкнутый Мир Старости были приостановлены сильными эмоциональными встрясками. Это были поздние, но  значительные открытия в личной жизни: я узнал, что происхожу из коми-народа, и мне довелось несколько раз побывать на своей исторической родине, познакомиться с интересными людьми, поработать в совершенно незнакомой мне области знаний. Я узнал, что у меня есть масса неведомых мне ранее родственников и духовных единомышленников. Важность и новизна этих событий вернули меня в мир острых и ярких новых впечатлений. Эти впечатления вплетаются в сеть  видения картины мира и обогащают её.
В моей домашней библиотеке образовалось особое отделение – коми литература. Это  проза и стихи, репродукции картин коми-художников, справочники, энциклопедии, выпуски журнала «АРТ», работы ОРДПУ, Труды республиканских конференций, Известия Общества изучения Коми края. Я вновь и вновь перечитываю эти материалы.  Постепенно, по мере повторных чтений, ручьи мыслей,  наполняющих эти издания, организуются в единый поток. Он  настоятельно требует благодарного отзыва и дальнейшей жизни, дальнейшего развития. Он порождает  коми-сны, приземлённые и феерические, реальные и фантастические.


Безжалостная правда жизни

Сегодня совсем не спится. И не читается. Грезятся давние дни. Тихо, как лунатик,  крадусь в кабинет и в свете  настольной лампы снимаю с полки стопку разнокалиберных книжечек. Это – еженедельники.  С первых лет работы я привык планировать свои действия с помощью еженедельников. Привычка к почасовому, на несколько недель вперёд, программированию дел сохранилась, и я   до сих пор продолжаю «расписывать» ближайший месяц. Все эти записи хранятся, и я имею возможность сопоставить свои занятия день в день, скажем, вчера, и  много лет назад. Итак, чем я был занят в один из первых дней октября ровно тридцать лет назад? Тогда я работал главным инженером одного из новосибирских заводов. Отыскиваю эту дату в еженедельнике за 1976г и читаю:
9.00 – 10.00. Просмотр секретной деловой почты, подпись срочных бумаг.
10.00 – 12.15. Совещание с физиками, прибывшими со своими учёными и конструкторами из двух московских НИИ. Два вопроса:
– итоги  исследований стойкости к диффузии водорода новых металлокерамических оболочек;
– «завал» испытаний импульсных нейтронных источников.
12.15 – 12.45. Вместе с ними и конструкторами – в лабораторию, на место «завала», там их оставить разбираться.
12.45 – 13.45. К главному технологу, запереться у него в кабинете – наборка плана цехов инструментального и нестандартного оборудования на ноябрь (перекройка  плана подготовки производства новых изделий по свежим приказам из Москвы).
13.45 – 14.30 – у себя, подписание «горящих» документов.
14.30 – 15.00 Обед. Не забыть – с директором столовой про баню!
15.00 – 16.00. Комиссия по заболеваемости. Основная тема – эпидемия гриппа. Докладывают начальник медсанчасти и начальники цехов.
16.00 – 16.30. В цех 28, нелады с пуском нового комплекса вакуумного оборудования.
16.30 – 17.15. В цех 32, проверка второго дня работы робота по окраске приборных панелей.
17.15 – 17.30. По дороге в заводоуправление забежать в СКБ, поздравить с юбилеем одного из нач. отделов.
17.30 – 18.30. Совещание с представителями комсостава погранвойск по освоению новых техн. средств охраны (с утра их водит по цехам мой зам, – спросить у него, всё ли в порядке). Отправить двух докторов-физиков в баню и трёх полковников-погранцов – туда же, с ними, пусть пока познакомятся в обществе  гл. конструктора. Выпивка, закуска и проч. – поручить организовать доставку.
18.30 – 20.00. Просмотр несекретной почты, мелкие дела . Не забыть: рафик к бане в 22-30.
20.00. К гостям в баню.
Так я провёл день ровно тридцать лет назад.
А что было десять лет спустя в тот же день? Достаю еженедельник за 1986г. В это время я работал в Москве, крупным чиновником в МСМ СССР, ныне – Минатоме РФ.  Накануне вечером на самом верху, в ЦК КПСС, состоялось заседание по чернобыльским делам (авария на Чернобыльской АЭС произошла в апреле 1986г). На совещании первый секретарь Брянского обкома заявил, что в области не хватает приборов радиационного контроля и потому срываются государственные поставки мяса и  картофеля. Заявил – и смылся в свой Брянск. Наш министр вернулся к себе, позвонил мне и приказал немедленно выехать в Брянск разбираться.
Я попробовал искать правду-матку:
– Брянская область? Это же особо поражённый район, у нас там сидит представитель, мы их приборами завалили, вчера только они целую партию вернули, – говорят, полное затоваривание!
– Хватит болтать, у тебя времени нет, тебе надо немедленно собирать бригаду и успеть выехать сегодня же в ночь, так чтобы рано утром попасть к нему на приём, и пусть конкретно скажет, чего им там нехватает. Попробуй бумагу от них получить с их дефицитом, и отказ их от приборов, о котором ты говорил, прихвати с собой. Только бумаги такой они не дадут, просто свои трудности с поставками хотят списать на аварию, – соображай! Если нужно будет, звони мне оттуда в любое время. Немедленно выезжай. Всё!
Ночью с бригадой специалистов выезжаем в Брянск. В 8.30 в Брянском обкоме меня принимает помощник первого секретаря и сообщает, что «хозяин» только что прибыл домой и отдыхает, будет на работе позднее, когда – неизвестно. Глаза его воровато бегают. Всем своим видом показывает: «хозяин» меня не примет. Излагаю ему суть дела, прошу организовать встречу с ответственными за радиационный контроль по области. Помощник пожимает плечами – без «хозяина» ничего делать не будет. Стережём «хозяина» – дремлем то внутри обкома, на шикарных диванах обкомовской приёмной, то снаружи – в своём рафике. Наступает полдень, «хозяина» нет и нет. В два часа помощник с бегающими глазами сообщает, что «хозяин» прямо из дома выехал по делам в область. На мой вопрос, доложил ли он о нашем прибытии и ожидании, молча кивает, никак это сообщение не комментируя. К аппарату ВЧ-связи не подпускает. Что делать? Посовещавшись, решаем ехать в облисполком. В два тридцать нас принимает зампред облисполкома. Сообщает: все ответственные специалисты убыли с «хозяином» в область, так что решать наши вопросы не с кем. Всё ясно – нам устроили полную обструкцию. Я решаю ехать на мясокомбинаты и проверять всё на местах. Кое-как получаем разрешение на инспекцию трёх мясокомбинатов. До позднего вечера объезжаем бойни, разделочные и пищевые цеха, лаборатории, протоколируем полную оснащённость приборами радиационного контроля. Поздно вечером по обычной связи докладываю обстановку помощнику Министра. Тот констатирует:
– Так, ясно. С заданием не справился. Выезжай обратно, завтра с утра пойдёшь на ковёр.
Так я провёл день ровно двадцать лет назад. А что же я делал вчера, в этот день в 2006 году?
Как безжалостна правда жизни! Открыв свой последний еженедельник, с ужасом читаю:
– До обеда: купить картошки, моркови, свеклы.
– После обеда: сходить в сберкассу – коммунальные платежи за сентябрь.

Старый коми


Это загадочное происшествие навсегда осталось в моей памяти как нечто странное,  незавершённое, в духовном отношении тревожное, смутное и сомнительное. Оно было настолько неприемлемо, что при воспоминании о нём  сознание стремилось избежать его, отбросить  как можно дальше.
В конце семидесятых, суровой зимой, мне привелось несколько недель быть в командировке на сверхсекретной военной базе, запрятанной в западных отрогах Северного Урала. Командир базы  ещё до нашего прибытия проявил любезность: предложил охотникам, если таковые имеются, прихватить с собой охотничье снаряжение. Из «таковых» оказался только я, и   в назначенный день  мы с генералом и его ординарцем в «УАЗике», ведомом молодым сержантом Славой, выехали в снежные горы.
Тогда я ничего не знал о своём происхождении, и сообщение генерала о том, что мы пересекли границу и находимся на территории Коми АССР, особого впечатления на меня не произвело.
По дороге генерал дал вводную: охота завтра предстоит на оленей (не северных, а другой, местной разновидности, гораздо более крупных); может повстречаться разная лесная дичь; особо много водится зайца. О зайчатине можно не беспокоиться: охота на них, как известно, дело суетное,  подвижное, в общем, хлопотное, так что  зайцев настреляют два местных егеря, которые ожидают нас на месте. Наша же главная цель – олени. Егеря наметили два ущелья, по которым завтра с утра один из них поведёт генерала, а другой – меня. Ординарец с водителем останутся в сторожке и будут ждать нашего возвращения; за это время Слава отоспится, и в ночь, Бог даст с добычей, мы, пообедав, выедем в обратный путь.
Прибыв к вечеру на место, мы вышли из машины прямо у порога домика, небольшого, но крепенького, с видом даже несколько вызывающим:  окна его были украшены наличниками, а  скаты кровли были по-модному несимметричны. Внутри были две небольшие комнаты, обогреваемые большой, добротной кирпичной печью. Упоительно пахло тушёной зайчатиной, млевшей на столе в большой, только что вынутой из печи  чугунной жаровне.
Встретили нас завтрашние проводники: молодой крепыш лет тридцати и  сухонький, маленький старик. Оба были неспешны и степенны. Между собой  разговаривали на коми. Когда знакомились, имён их я  не разобрал, и за столом, после нескольких рюмок, я с извинениями в этом признался и попросил егерей назвать свои имена вновь.
– Моё имя Егор, – ответил старик, – сейчас я вроде бы числюсь егерем, а раньше меня все звали Тун. Тун – это, по-нашему, колдун. Я и был не егерем, а туном. А молодой у меня учится, зовут его Петром. А не разобрал ты имена наши потому, что мы назвали свои полные имена,  так у нас положено.
– Так Пётр учится у тебя на нового туна, так, что ли?
– Всему учится понемногу.
Стало ясно, что эта тема исчерпана, и я прекратил свои, по-видимому, нетактичные вопросы. Позднее, когда мы с генералом укладывались спать, он пояснил:
– Да никакие они не егеря, то есть нигде ими не числятся. Просто живут всю жизнь недалеко отсюда в горах, в своём поселении; занимаются в основном охотой,  а местное начальство их не трогает: во-первых, уважает, как хранителей старины, а во-вторых, как егерей пользует. Знахари они, я имею в виду по лечебной части, очень хорошие: травы там, коренья и прочее. А насчёт колдовства, скажу тебе, если всем слухам верить, так у тебя здесь живо крыша поедет. Но что-то особенное, как мне на старость моих лет чудится, в этих местах и в людях есть.
За ужином выяснилось также, что моим проводником назавтра будет старик. Он предупредил меня, что с утра проверит моё снаряжение, – ведь он за меня отвечает и должен быть уверен, что всё предусмотрено. Узнав, что охотой я занимаюсь много лет, он одобрительно кивнул, но на проверке всё же мягко настоял.
Утренняя проверка началась с оружия: старик долго, с почтением рассматривал моё сокровище: штучную винтовку для «старого» биатлона, то есть калибра 6,5 мм, с непривычно широким и массивным прикладом, с локтевым ремнём и диоптрийным прицелом. Я показал ему специальные, штучные патроны  с выверенной пороховой навеской. Пули  этих патронов имели  оболочку из красной меди. Старик довольно кивнул головой и спросил:
– Патронов сколько с собой берёшь?
– Пять – полный магазин. И в запас пять.
– Зачем так много? Боишься промахнуться?
– Так привык.
– Что в рюкзаке?
– Фляга со спиртом,  хлеб, кусок зайчатины, спички, верёвка, кружка.
Он осмотрел мои валенки, ватные брюки, лёгкую, на цигейке, куртку, шапку. Проверил, как укреплён на поясе нож.
– Хочешь посмотреть на моё?
Я осмотрел его  карабин, в магазине которого было три патрона,  нож в чехле на поясе, лёгкий ватник, душегрейку. В рюкзаке его были спички, кружка, верёвка, немного соли и сухарей. В месте, где сходились лямки рюкзака, был вмонтирован стрелочный термометр, по-видимому, подарок от гостей.
Позавтракав душистой зайчатиной, мы вчетвером вышли из дома и сразу начали подъём по двум тропкам, постепенно расходящимся к двум ущельям. Мы со стариком шли по льду речки, а наши напарники – по льду ручья, в эту речку впадавшего. Вскоре они скрылись из виду.
Старик шёл первым, задавая неспешный, ровный темп. Снега было немного, и ход наш сначала был лёгок и приятен, несмотря на мороз. Труднее стало идти, когда старик взобрался по сугробам и камням на уступ в скалах, образующих нашу сторону ущелья. Этот уступ понемногу возвышался и стал по мере нашего продвижения напоминать узкую, неровную, шириной около двух метров, дорогу. Справа от уступа, под обрывом метров  двадцать пять высотой, текла подо льдом наша речка, а слева была известняковая стена, нависавшая над нами ещё метров на двести. Противоположный склон ущелья был более пологим. Старик продолжал мерно ступать, с каждым шагом поднимаясь в горы всё выше. Так мы прошли около двух часов. Окружающая картина изменилась.
Наш уступ поднялся над речкой уже метров на сто, а высота отвесной каменной стены, к которой он примыкал, снизилась примерно до пятидесяти метров. Старик указал мне на широкую излучину речки, благодаря которой противоположный берег превращался в спадающий к реке широкий мыс, а наш берег, сделав вместе с руслом реки полный разворот,  находился прямо напротив нас, метрах в трёхстах. На нём хорошо просматривалось продолжение нашего уступа. В самом центре излучины был узкий распадок, за которым открывалось широкое, покрытое лесом плоскогорье.
– Оттуда олень ходит по этому уступу в другой лес, пониже, – сказал старик, – надо подождать. Ближе подходить не стоит, учуют. Нас на камне оттуда не видно. Отдохнём. Ишь, как ты взопрел, – пар от тебя валит, как из чайника.
На его лице не было ни румянца, ни пота. Ворот ватника расстёгнут, морщинистая шея обнажена до самого ворота рубахи. Дыхание было ровным и спокойным. Немного помолчав, он спросил:
– Если напротив нас олени появятся, достанешь их  отсюда?
– Здесь метров триста?
– Как раз триста и есть.
– Постараюсь попасть. Надо устроиться для выстрела.
– Это ты правильно. Давай-давай.
Мы сбросили рюкзаки, обустроили два места, повалялись на них в снегу, приноровились, выставили прицелы, дослали патроны в патронники, уложили своё оружие так, чтобы удобно было взять. Присели у каменного откоса.
– Тебе сколько лет? – неожиданно спросил он.
– Тридцать восемь. А тебе?
– В этом году будет шестьдесят. Если увидим оленей, ты стреляешь первым: у тебя и оружие лучше, и глаза острее. Когда олень идёт вдоль каменной стены, его плохо видно, он с ней сливается. Так что острый глаз нужен. Целься спокойно, не спеши, они, пока не спугнёшь, здесь ходят медленно. Если побежит – будет яснее виден, зато труднее попасть.
Пошло время молчаливого ожидания. Мороз начинал медленно пробиваться под одежду. Ветер прорывался в распадок у центра излучины и дул вдоль ущелья. Каждый раз, когда я вставал, чтобы подвигаться и разогнать кровь, старик молча и неодобрительно наблюдал за мной. Как только я присаживался, он безучастно отворачивался и смотрел в сторону распадка.
Через два с лишним часа старик прошипел что-то неразборчивое и прополз к своему месту. Я сразу же прокрался к винтовке, оглянулся; старик кивал, показывая пальцем на начало излучины. И только через несколько минут я различил  медленно идущее крупное животное. Его маскировка была идеальна: бурые оттенки цвета меха и каменной стены, на фоне которой оно перемещалось, полностью совпадали. Как только зверь останавливался, он полностью сливался со стеной. До места, по которому мы наметили сделать первый выстрел, оставалось не меньше сотни метров. Я держал это место на прицеле, время от времени отрываясь, чтобы наблюдать за перемещением оленя. Для того чтобы унять волнение и придти в то спокойно-восторженное состояние, в которое впадает каждый охотник перед спланированным выстрелом, времени было достаточно. Вот олень остановился за последним кустом, вот показался и медленно вышел на оголённый участок уступа.  И как только туловище оленя показалось в круглом поле прицела, я медленно повёл спусковой крючок. Грохнул выстрел.
В тот же миг из ствола винтовки вырвался маленький медно-красный дьявол. Остервенело ввинчиваясь в воздух, он сразу же оставил далеко позади себя звук выстрела и мчался в полной тишине с нетерпеливо-злобным ожиданием, издавая тонкий ожесточённый свист. Встретив на своём пути желанную преграду, он с хрустом проломил лопаточную кость и начал яростно рвать живую плоть животного, которое вслед за  пронзительной болью ощутило пришедший вслед звук выстрела и рухнуло в снег.
Старик поднялся, отряхнул снег, ещё раз всмотрелся и сказал:
 – Точно стрелял. Пошли к нему.
Мы сразу же двинулись всё по тому же уступу. На полпути старик остановился передохнуть, оглянулся ко мне, и вдруг глаза его сверкнули жадным и сладостным предвкушением:
– Свежую кровь пьёшь? – и, увидев, что я отрицательно покачал головой, проглотил слюну и поучительно проворчал:
– Зря. Не надо брать с собой хлеб, мясо, тёплую шубу – горячая кровь всё заменит. Идём.
 Мы обогнули всю излучину речки и добрались до лежащего  животного.
– Матка, – коротко сказал старик и покачал головой.
– Что?  – не понял я.
– Это олениха, – пояснил старик и снова удручённо вздохнул. – Как же я не рассмотрел?
– Да, теперь вижу. Да разве оттуда разглядишь?
 Ветер всё усиливался, термометр на рюкзаке старика показывал минус тридцать один градус. Несмотря на нелёгкий путь, я промёрз до костей. Старик снял рукавицы, осмотрел свои побелевшие руки и пробормотал:
– Крови попьём и согреемся.
Быстрыми, нетерпеливыми движениями он достал нож, кружку и коробочку с солью; лицо его преобразилось: вместо привычно-равнодушной маски на нём выражалось сложное сочетание чувств:  животная, хищная жажда соседствовала с ритуальной торжественностью. Надрезав артерию на шее тёплого животного, он медленно и с видимым наслаждением выпил две кружки подсолёной, горячей крови, дымящейся пахучим паром. Затем вновь вопросительно взглянул на меня; я так же молча отказался. Старик тщательно вымыл снегом губы, кружку, и проговорил:
– Если руки не отогреем, можем отморозить. Давай греть.
Он сделал в брюхе оленихи два небольших разреза, засучил, насколько смог, рукава ватника и погрузил свои руки внутрь большой, тёплой туши. Посмотрел на меня, сурово усмехнулся:
– Давай-давай, устраивайся рядом, отогревай руки. Это старый обычай.
Когда мои руки оказались в горячей, пахнущей кровью и живыми внутренностями плоти, в голове мелькнуло позднее раскаяние. Мне стало чудиться, что олениха ещё жива, и мы мучаем её. Шло время, и пока я терзался этой мыслью, руки мои отогревались, и я уже смог медленно шевелить всеми пальцами.
Тем временем старик вытащил одну из окровавленных рук, взял ею нож, увеличил разрез и вновь погрузил руку с ножом внутрь туши:
– Сейчас печёнку добуду. А за тушей проедем на машине по льду, теперь бояться спугнуть нечего. Тушу спустим вниз прямо к машине.
Он начал быстро орудовать ножом внутри туши, а я вытащил свои согревшиеся, по самые локти покрытые кровью, ярко-красные руки, и тупо смотрел на них, не в силах оторваться. Кровь капала на белый снег. Всё это освещало показавшееся холодное солнце, охваченное радужным морозным кругом.
– Вытирай и прячь от мороза! – сердито сказал мне старик.
Он продолжал копаться в кровавом месиве, как  вдруг лицо его окаменело, затем судорожно дёрнулось, словно его настиг приступ боли. Он с натугой сглотнул, выражение лютой боли исказило весь его облик.
 – Сейчас увидишь, что мы с тобой натворили.
Я вымыл руки снегом, вытер кое-как  платком, рассучил рукава куртки, надел рукавицы, и в этот момент старик извлёк и протянул мне обеими руками истекающего кровью зародыша оленя.
– Вот что мы сделали!
Это был хоть и маленький, умещавшийся на двух ладонях, но всё же полностью оформившийся плод. Ручейки крови и слизи, стекавшие с его ещё не покрытого кожей нежного, темно-розового тела, освещало яркое солнце.
Я молча смотрел на него, а внутри меня гремело:
– Что я наделал? Зачем я это сделал?
Я поднял взгляд на лицо старика, и вдруг… увидел в нём какую-то надежду. Не разобравшись, не поняв, я вдруг закричал ему прямо в лицо:
– Что? Что? Можешь? Ты можешь вернуть?
– Ну же! – заорал в ответ на меня  старик, – ну, давай же, помогай мне! Ну! Жалей его! – он грубо сунул мне прямо в лицо тёплое ещё тельце, так что я едва успел подхватить его. А он повернулся к растерзанной оленихе, прижал к ней окровавленные руки и закричал ещё отчаянней:
 – И её пожалей! Сильнее! Сильнее, ну!…
Я очнулся на том же месте, откуда стрелял. Неизъяснимым образом всё повторялось. Я снова испытывал то спокойно-восторженное состояние, в которое впадает каждый охотник перед спланированным выстрелом. Вот олень остановился за последним кустом, вот показался и медленно вышел на оголённый участок уступа.  И как только туловище оленя показалось в круглом поле прицела, я медленно повёл спусковой крючок.
– Стой! Не стреляй, это матка, да ещё, может, на сносях, – нервно и торопливо, с фальшью в голосе, сказал старый Тун. – Эту пропустим.
Мы молча прождали ещё три часа и отправились в обратный путь ни с чем. Всё это время старик не только избегал разговора, но и смотрел куда-то в сторону. Перед уходом я раскрыл было рот, но колдун пробормотал:
– Да, да, иногда удаётся уйти от  такого греха... Ты мне очень помог! Ты сильно чувствовал, сильнее меня, спасибо тебе. Молчи, ничего не спрашивай и никому не рассказывай, лучше считать, что это всё тебе приснилось. В снегу на морозе крепко засыпают, иногда навсегда. И всё забывают. А тебе, послушай старого Туна, лучше вообще охоту бросить. Зачем убивать без нужды? Это для нас охота – жизнь. Но мы зверей любим и бережём.
Вечером, когда я умывался после возвращения в сторожку, я обратил внимание на застывшую кровь под всеми ногтями. Да и на носовом платке были пятна густой крови. Помня слова старого Туна, я никому ничего не сказал. И навсегда бросил охоту.


Чародеи.
(Заседание в клубе «Ас Морт»)


В моём сознании возникает сон-воспоминание о фантастическом заседании, посвящённом возможностям коми ментальности и обсуждению порождённого ею беспрецедентного проекта. Впервые в мире коми учёные и мыслители предполагают провести небывалый физический эксперимент, основанный на гуманитарных предпосылках и гипотезах.
К трибуне направляется докладчик с внешностью незнакомого мне человека, на которого я обратил внимание наяву, несколько дней назад в Сыктывкаре, на заседании одного из обществ. Это мужчина с крылатыми  бровями, клокастой бородой и вздыбившейся гривой волос. Всё это волосяное изобилие имеет приятный палевый оттенок и органично переходит в густую  шерсть на плечах, груди и спине такого же цвета, принадлежащего уже свитеру с длинным начёсом. Круглое палевое пятно, образованное этим свитером, кудлатыми волосами и бородой натурального лешего, плавно всплывает на трибуну.  Диковатая внешность и внушительный голос  придают его словам особую, магическую тональность.
–  Отправным пунктом  нашей концепции служат известные слова одного из  выдающихся коми философов Василия Васильевича Налимова:
«Надо суметь использовать взаимосвязанно всё приобретённое  человечеством на пути его становления – рациональное и  иррациональное, эстетическое и мистическое».
Эту мысль он сформулировал в своей работе «В поисках иных смыслов», первым указав направление дальнейшего развития этнографии через синтез материалистических и метафизических представлений и методов. От себя добавлю, что такой подход уже востребован и во многих других областях познания мира, включая точные науки, например, термодинамику.
Не только учёные и философы штурмуют этот подход к осознанию Смыслов мироздания: их вечный интуитивный авангард – деятели искусства – стремятся использовать его при создании своих новых творений. Я вижу такие усилия и  в трудах  нового поколения писателей и художников Коми края: их работы – это лучи мысли, освещающие фрагменты будущего представления об истинной картине  мира. При этом не могу не отдать должного богатству талантов нашего народа; об этом, поистине мистическом, свойстве нашего этноса точно и ёмко высказался один из членов нашего Общества, фольклорист  П.Ф. Лимеров:
«Земля Коми имеет особую ауру, влияющую на воспроизводство талантов. Всем известны имена П.Сорокина, К.Жакова, отца и сына Налимовых, – они как бы плоть от плоти этой земли; но чем объяснить то, что именно здесь, в соприкосновении с этой землёй, раскрылся полный творческий потенциал таких разных людей, как Алексей Ремизов, Василий Кандинский, Сергей Довлатов, Андрей Битов?»
 Читая одного из наших мыслителей, – он называет себя Землемером, – я вместе с ним вздрагиваю от жгучего прикосновения к тайнам нашего взаимодействия с окружающими нас Смыслами. Независимо от Землемера те же тайны исследует другой мудрец, Художник, который, отчаявшись объяснить самому себе ментальную потребность  в творчестве, рушит свои рациональные построения безупречной  метафизической формулой о гармонии истинных Смыслов: «Не мы смотрим на Мир, а Мир смотрит нами… Не мы рассматриваем картину, а картина рассматривает нас внутри нас». И ему мысленно откликается Землемер: «Ребёнок смотрит в вещь, вещь же смотрит в ребёнка». Я искренне  восхищаюсь этими мудрецами и их идеями, которые и развёртывают, и развивают тезисы В.В. Налимова, лежащие в основе нашего подхода к новому пониманию обстоятельств бытия.
Упомянутые мною мыслители подошли к самому краю проблемы синтеза рационального и сакрального, но не сделали, на наш взгляд, последнего шага или не захотели его совершить. Поэтому я позволю себе продолжить ход  умозаключений в этом направлении.
Итак, истинные Смыслы – вещей,  творений, явлений – могут полноценно  проявиться лишь в условиях полной свободы (мы не  понимаем её и поэтому называем  «хаосом») их расположения, вопреки искусственной  расстановке их бездушных обозначений в  нашей картине мира: названий тех же вещей, творений, явлений. Хаос – это среда обитания Смыслов, среда реализации их загадочной гармонии, это вечный и единственный источник Истины, насквозь пронизанный  коллективным подсознанием всего сущего.
Иногда эту неведомую нам среду мы по своему невежеству называем потусторонними силами. Эта среда щедра и в то же время неумолима: всё, что извлечено из неё нашим практичным интеллектом и поставлено нам на службу, теряет первородную ориентацию в мире истинных сущностей. При этом утрачивается основа Смысла, который потребляется деловито, грубо и односторонне и искажается неисчислимыми оговорками и условиями. Корень же чистого и ясного Смысла  остаётся жить в хаотической среде, питаясь таинственными, неразгаданными полнокровными связями с другими Смыслами. Находясь в этой среде, Смыслы присутствуют одновременно и в психическом, и в физическом аспектах природы.
Взаимная ориентация и истинное взаимодействие Смыслов в непознанной гармонии  хаоса – это задача, которая ещё только начинает формулироваться. Мы не знаем ни потенциалов, ни сил, ориентирующих Смыслы в таинственном сущностном пространстве, и тем более –  тенденций и эволюций этого пространства.
На тучных нивах этого незнания веками пасутся и лучшие умы (беззаветные, простодушные идеалисты и рационалисты), и прожжённые дельцы от оккультных наук. Иногда некоторые из них то случайно, то по спонтанному наитию попадают пальцем в небо, и у нас на глазах происходит чудо, в которое мы отказываемся верить.
Но рано или поздно человек осознает механизм Гармонии Смыслов и сможет бережно прикоснуться к загадочным связям сущностей. И мы готовимся сделать первые, разумеется, эмпирические шаги в этом направлении. Нам представляется, что для осуществления такой первой попытки, прежде всего, необходимо подтвердить воспроизводимость свойств среды Смыслов. Для этого мы попытаемся педантично воспроизвести в настоящем взаимное расположение в пространстве и времени всех компонентов конкретного момента прошлого и попытаться сквозь щель идентичности проникнуть в него. О сути такого опыта подробно расскажет профессор Силин.
Человек с внешностью лешего величаво удаляется на своё место, а заинтригованные участники заседания в полной тишине смотрят на элегантного, седовласого, но моложавого профессора, обращающегося к  ним с ободряющей улыбкой:
– Сложновато? – лукаво усмехается он, – А ничего не поделаешь, это – настоящая наука. Что нам сообщил уважаемый доктор философии? Он сказал, что мы не осознаём сокровенных сущностей своего бытия, понимаем это, и собираемся начать их усвоение. С чего мы начнём? С точки зрения современной науки структура разнородных условий нашего бытия может быть наиболее полно представлена как сложная структура историко-культурного ландшафта. Особо отметим, что это понятие органично включает в себя и природу той или иной местности, и духовную и материальную культуру обитающего в ней этноса. В связи с  динамикой этой сложной категории мы вводим также понятие историко-географического среза, который отражает присущую только данному временному срезу фазу развития историко-культурного ландшафта. Очевидно, что чем короче во времени историко-географический срез, тем более объективно мы можем изучить историко-культурный ландшафт этого среза.
Сделаем следующий логический шаг, – применим высказанные положения к нашей родной земле Коми. Этим шагом мы конкретизируем задачу: мы ограничиваем свои изыскания физическими границами нашего края. Соответственно, мы будем принимать во внимание природные условия, эпос и языки, традиции и виды деятельности, присущие только нашему коми-социуму.
 Итак, объектом нашего нетрадиционного исследования является анализ специфической информационной и ментальной среды обитания в условиях конкретных природных факторов. В этой среде гармонично интегрированы все материальные и духовные Смыслы компонентов «неживой» и «живой» природы Коми края. Это означает, что эта среда  обладает единой памятью, в которой хранятся все данные о её составляющих, по мере их возникновения и развития. Другими словами, в этой среде реально присутствует всё её прошлое. И если мы обеспечим доступ к этой памяти, мы сможем перейти от данных геологических, археологических, эпических и других примитивных зарубок памяти на новый уровень, который позволит нам в буквальном смысле увидеть и услышать наше прошлое!  Как мы попытаемся это сделать? Мы попробуем воспроизвести экспериментальный микросрез, то есть чрезвычайно короткий во времени и предельно ограниченный в пространстве историко-географический срез, эмпирический, как было сказано, а я бы пошёл дальше и назвал его примитивным. Суть этого опыта заключается в следующем.
Мы отобрали на земле Коми конкретное, весьма ограниченное географическое пространство, которое не изменилось и сохранило все компоненты ландшафта прошлого, скажем,  1937 года. Имеются в виду растительность вплоть до отдельно стоящих деревьев, рельефы поверхности, почва, места выступания горных пород, водоёмы,  дороги и т.д. Это пространство сыграет роль географической площадки для постановки опыта. При выборе площадки необходимо было опираться на память окрестных жителей, вернее, той их части, которая своими глазами видела  её в 1937 году. Людей такого возраста осталось немного. Второе, не менее важное условие:  на этой площадке мы должны воспроизвести какие-то фактические действия с участием человека как неотъемлемой части конкретного ландшафта, его физической жизни. Для этого по архивным документам необходимо было установить, какие сезонные (жатва, покос и др.) или строительные (например, строительство дороги) работы проводились на территории площадки в указанное время. Какими силами и средствами проводились эти работы? Эти данные также требовали документальных подтверждений или  показаний очевидцев. Чем тщательнее будут соблюдены эти условия, тем выше станет вероятность успеха эксперимента.
Должен доложить, что в результате упорных работ эти поиски завершены, и мы  выбрали такую площадку величиной в несколько квадратных километров. На этой площадке сохранились (остались неизменёнными) природные компоненты ландшафта. Были найдены документы, подтверждающие, что здесь в конкретный летний период 1937 года проводилось строительство дороги силами заключённых исправительно-трудовых лагерей.
Далее. Для полного воспроизведения ландшафта и его реальной жизни в конкретный день 1937 года МВД Республики согласилось организовать работы по ремонту дороги силами заключённых одного из действующих ИТЛ. Пользуюсь случаем, чтобы от лица всех присутствующих выразить этому ведомству глубочайшую благодарность.
Представим себе, что все условия опыта выполнены: местность выглядит точно так же, как она выглядела в 1937 году, заключённые и их охрана выполняют те же действия… На ограниченном участке размещены и взаимодействуют воспроизведённые объекты, события, их сущности…Что же может подтолкнуть нас в этот далёкий год? Нам представляется, что таким толчком мог бы стать внезапный, резкий ментальный всплеск, если угодно – мощный коллективный стресс всех живых и «неодушевлённых» компонентов опыта. К решению этой задачи был привлечён наш именитый земляк, ныне москвич, доктор медицинских наук, психолог Визинг. Он подготовил соответствующие предложения, детали которых мы сейчас услышим.
Профессор Силин   коротко поклонился своей красивой белоснежной головой, в то время как полковник медицинской службы доктор Визинг в сверкающем мундире  приближался к трибуне.
– Не буду скрывать, что подготовленный эксперимент весьма заинтересовал столичных учёных, особенно специалистов спецслужб и военных, без участия которых его проведение было бы невозможным. Я прибыл к вам, уважаемые коллеги, в составе небольшой, но вооружённой мощными знаниями рабочей группы. Последние несколько дней мы проводили подготовку этого небывалого опыта с участием местных спецслужб. Горячо присоединяюсь к благодарности в их адрес, высказанной профессором Силиным. Могу доложить, что благодаря их активной и творческой помощи эксперимент подготовлен.
Тридцать заключённых и боевой расчёт охраны со служебными собаками будут доставлены на площадку  двумя спецавтобусами с соблюдением установленных мер безопасности. Отдельным грузовиком будет доставлен инвентарь – лопаты и тачки. Тачек удалось набрать не более десятка, в наше время зеки предпочитают другие средства механизации. После размещения охраны и заключённых на опытной площадке автобусы и грузовик будут выведены за её пределы. Работы по ремонту дороги начнутся в точном соответствии с архивными данными, в тот же день и в то же час, что и в 1937 году. Кстати,  выбор 1937года и определённой его даты  сделан не без участия астрологов, искавших максимальное соответствие расположения небесных тел  точному времени проведения опыта.
В определённый момент  будет задействована серия внезапных, ошеломляющих световых и звуковых спецэффектов – короткие серии ослепительных вспышек и оглушительных взрывов. По замыслу, эти воздействия должны привести к концентрированному  стрессу коллективного человеческого сознания всех присутствующих, а звуковые, световые и детонационные эффекты вызвать синхронное потрясение-шок как у прочих живых организмов (растения, насекомые, птицы, грызуны и прочая живность), так и у всех «неживых» компонентов, образующих площадку. Эта общая встряска, возможно, спровоцирует сбой памяти локальной среды обитания Смыслов. А такой сбой может вызвать спонтанный кратковременный скачок в прошлое, в ту его фазу, когда  календарь, взаиморасположение и действия всех компонентов ландшафта площадки были максимально подобными.


Обряд Долины Ключей


На полпути от Сыктывкара до опытной площадки именитый Старожил показывает нам  любовь и гордость здешних мест – Долину Ключей. Долина  эта  – участок соснового леса километров пятнадцать длиной, разросшийся на ровном, пологом, подобном приоткрытой обложке гигантской книги, склоне к реке. Мы начинаем свой путь сверху, от солнечного ржаного поля, и бредём сквозь сухие сумерки  леса вниз, к берегу. На открытом пространстве у ржи небо от жары выглядело белым; здесь, через  просветы, оно густо-синее, с отливом в зелень; кажется, что этот насыщенный цвет как-то участвует в создании хвойного благоухания, наполняющего воздух лесного царства.
Первый родник – это маленький, трогательный  водопадик, вымывший почву до камня и падающий с него на такой же камень, лежащий чуть ниже. Второй родник подобен большому казану, на дне которого скапливается и вытекает через край вода. Третий пробился наружу по корням старой коряги. Воды всех родников, пробежав несколько метров, вновь исчезают в земле. Вкус воды у каждого ключа свой, хотя внешне кажется,  что  это  один и тот же поток: то уходит под землю, то выныривает на её поверхность. Так же и мы следуем от родника к роднику то вдоль пологого склона, то спускаемся ближе к реке. Вскоре мы сбиваемся со счёта; наш проводник, знающий каждый ключ, говорит, что на всём склоне их больше тридцати.
У самого нижнего родника он объявляет привал: достаёт из тощего рюкзачка бутылку водки, коробочку с солью, стаканы и  небольшие кусочки чёрного хлеба. Затем приглашает нас совершить местное языческое  таинство. Возле родника возвышается огромный муравейник; Старожил кладёт на его поверхность кусок посоленного хлеба, и пока крупные муравьи накидываются на хлеб,  наливает полстакана водочки. Затем произносит неразборчивое заклинание на местном диалекте, неспешно выпивает, хватает кишащий муравьями хлеб и жадно разжёвывает живую хлебно-муравьиную закуску. Во время его простодушной ухмылки несколько уцелевших насекомых выбегают из его рта, и он рассеянно стряхивает их с лица. Прожевав и проглотив, он запивает муравьиный хлеб родниковой водой и радушно приглашает нас совершить этот Обряд Долины Ключей.
Интересно:  этот человек гораздо ближе к истинным Смыслам.


Миражи Севера


Мы продолжаем свой путь к далёкой площадке, выбранной для опыта. Несколько часов движения по асфальтовым трассам навевают скуку и сон. Но как только машина свернула с магистрали и пустилась вплавь по густым волнам пыли  просёлка, исчезли все признаки Настоящего Времени: заправки, указатели, провода. Всё это скрылось за занавесом из дорожного праха, повисшего позади нашего движения. Спереди  нас  всасывает дремучая, какая может быть только на Севере, необитаемая глухомань.
Ещё три-четыре часа пути, и мы  останавливаемся у подножия небольшого холма, опоясанного зарослями ивняка. За его чащей  скрывается узкая речка с песчаными отмелями и чёрными омутами. В десяти шагах от ивовых кустов, у подножия двух  коренастых берёз, светится голубой овал: это бочажок, на дне которого глубинные ключи вечно и бесшумно вздувают струйки чистого песка. Они безмолвно играют друг с другом и днём, и ночью, и в жару, как сейчас, и в зимний мороз подо льдом. Мы бережно черпаем студёную воду. Первые глотки воды не достигают желудка: они мгновенно впитываются сухими, ноздреватыми дёснами, языком и гортанью. Второй стакан всасывается жаждущими порами горла, и только третий даёт насыщение упоительно вкусной родниковой водой.
 Купание не приносит облегчения; чтобы побыть в по-настоящему холодной воде, нужно нырнуть и замереть глубоко, на самом  дне  омута, а там, в коричнево-синей полумгле, пугают зловещие касания студёных, цепких водорослей. Побродив по отмелям, мы медленно поднимаемся на плоскую лысину холма.
В застывшем стекле адского июльского зноя наравне с раскалёнными валунами замерли онемевшие травы, деревья и венок вокруг лысины – кустарник, сомкнувшийся над огибающей холм речушкой. Не видно и не слышно никакой живности, только в белом небе кружит пара ястребов. Покров терпкого запаха полыни то и дело пронизывают острые ароматы других трав.  Вся эта красота властно останавливает твой взгляд, отражает его и вместе с этим отражением проникает в тебя и сливается со всем твоим существом, с его недоступной сутью. Ты замираешь со счастливым ощущением: ты признан,  принят ею, зачислен в её  бесчисленный состав наряду с запахами, ястребами, светлыми песчинками, чистой водой и  страшными водорослями.
С противоположной стороны холма хорошо видна вся опытная площадка. Это невыразимо прекрасный, слегка холмистый пейзаж, украшенный отдельно стоящими деревьями, уходящей в сторону речкой и пересечённый беспечно вьющейся дорогой. В глаза бросается чужеродное  тело: наскоро сколоченный длинный сарай недалеко от  дороги. Сарай построен вновь, но на том же месте и тех же размеров, что и тот, который стоял здесь в далёкое лето 1937 года. Тогда он служил зекам и как столовка, и как кухня, и как барак.
Теперь в сарае укрыта группа доктора Визинга; помещение наполовину занято аппаратурой, наполовину – постановщиками опыта. Коллектив немалый: учёные, молчаливые работники спецслужб, бывалые теле-звуко-операторы, сапёры, пиротехники и другой технический персонал. Все приготовления закончены. Доктор Визинг даёт короткую команду:
– Внимание! До прибытия  пять минут! Все по местам!
Все приникают к приборам наблюдения. На дороге появляется головная машина прикрытия и первый автобус. Из них выгружается вооружённая охрана с собаками. Начальство хриплыми от жары командами расставляет посты. Один из них расположен  на крыше сарая. Слышно, как  над нами топает солдат. Вся охрана, в отличие от зеков, об опыте предупреждена. После расстановки постов выпускают и выстраивают зеков. Подходит второй автобус, строй зеков пополняется. Наконец, подъезжает грузовик с инструментом, он же замыкающая машина прикрытия. Из него выходят офицер и «вольный» прораб. Они вызывают из строя бригадиров и ставят перед ними сегодняшний «урок». Зеков последний раз пересчитывают и передают в распоряжение  бригадиров. Начинается выгрузка лопат, тачек, запасов провианта. С момента прибытия первой машины прошло около часа. Работа пошла.
Спустя ещё час общая  обстановка  окончательно вписывается в будничный ритм: зеки с характерной неторопливостью выполняют нехитрую работу по выравниванию дорожного полотна и оформлению кюветов; оцепление лениво следит за порядком; и те, и другие изнывают от жары. Негромкие  слова, которыми перебрасываются работающие, звуки загрузки и движения тачек, шорох песка под лопатами не нарушают царствующей тишины.
Доктор Визинг с хронометром в руке поднимается и вопросительным кивком обращается к многочисленным операторам. Те отвечают ему также жестами: всё готово! Он негромко начинает обратный отсчёт. При последнем возгласе «Пуск!» начинается настоящее светопреставление.
Внезапно сверхмощные динамики опрокидывают в тишину оглушительные, невообразимые, дикие человеческие визги и вопли. Их перекрывают звериные рыки  неведомых чудовищ. Раздаётся резкий, хлёсткий звук мощного взрыва, во время которого всё вокруг озаряется невыносимо яркой вспышкой кроваво-красного света. Новые яростные вопли и рыки  вызывают животный, непреодолимый ужас, разрывы и ослепляющие вспышки разных цветов следуют одна за другой, в ритме автоматной очереди. Заключительный аккорд  – огромной силы взрыв, сотрясающий землю, – ломает последнюю  надежду уцелеть в неизвестно откуда свалившемся аду.
 Сарай частично разрушен, постовой с криком проваливается внутрь. Все зеки, охрана и даже собаки прижались к земле и замерли в оцепенении животного страха. Обитатели сарая, творцы этой фантасмагории, сами не могут противиться подступающему к сердцу ужасу. После десятисекундной психической атаки наступает мёртвая тишина.
И вдруг вдоль дороги, словно бесплотные тени, возникают прозрачные, но явственно видимые образы тех людей. Они не видят наших, поверженных зеков, они проникают сквозь их тела и их инвентарь. Они спокойно работают со своими лопатами и тачками. Они…негромко поют. Их охрана, также прозрачная, менее многочисленная по сравнению с нашей, расположилась по той же линии оцепления. Внутри полуразрушенного сарая возникают призраки длинного стола с аккуратно расставленными мисками и двух зеков-дневальных, раскладывающих  порции хлеба. Они медленно перемещаются вдоль стола; если кто-то из нас оказывается на их пути, они проходят сквозь нас, не замечая этого. Они рядом, но они недосягаемы, – они находятся в другом времени. Их лица похожи на фотографические портреты тех времён, они более открыты и человечны: дух человеческий просвечивает их изнутри.
– Снимай! Снимай! – судорожно, яростным шёпотом хрипит доктор Визинг телеоператорам и тыкает пальцем то в пронизывающих нас на ходу призраков, то наружу, где такие же призраки спокойно и неторопливо работают на дороге. Телеоператоры – народ бывалый. Они, по-видимому, единственные, кто избежал душевного потрясения, давно уже работают. Нынешнюю молодёжь ничем не проймёшь:
– Да мы с самого начала всё снимаем. Не шепчите вы, говорите нормально, это же миражи, они нас не видят и не слышат! – спокойно и назидательно отвечает доктору Визингу один из них, – А вот мы их, красавцов, зафиксируем, и со цветом, и со звуком, будьте покойны!
Спустя четверть часа все миражи постепенно исчезают. Учёные и военные восторженно поздравляют друг друга с успехом. Зеки реагируют по-разному: кто восхищён и заинтригован, кто клянёт всех подряд и требует объяснений и компенсации морального ущерба. Начальство охраны приводит в чувство постового, провалившегося сквозь крышу. Люди постепенно приходят в себя. Они не знают, пришло ли в себя всё остальное.


Древнейший синдром


Мне вспоминается давний вечер в гостях у дальних родственников. Покойная  ухтинская квартира; я – единственный гость. Члены большой, почтенной семьи ведут в своём узком кругу разговор весьма интимного характера. Все члены семьи – медики: бывшие, практикующие и будущие. Две взрослые внучки, студентки, и их отец внимательно слушают размышления деда, учёного-психолога. Бабушка, как только возникла столь деликатная тема разговора, замахала на супруга руками и ушла к матери девушек на кухню.  Неспешная беседа происходит за поздним чаем, после обильного ужина, и все участники слегка под хмельком.
Старшая внучка завершила работу над дипломным проектом и за ужином игриво поддразнивала отца тем, что сразу же после защиты выйдет замуж. Дед вскользь заметил, что, несмотря на возраст и ум, она ещё ребёнок, и ей предстоит столкнуться с совершенно незнакомыми феноменами семейной жизни.
– Что за феномены, расскажи!
– Ну, например, понятие синдрома проституции, древнейшего человеческого синдрома. Есть неврастенический синдром, есть синдром  Дауна, и сотни других, а есть синдром проституции. И он присущ подавляющему большинству людей; он являет собой неотъемлемое свойство человеческой психики. Впрочем, если присмотреться, его и у животных, особенно у домашних, можно обнаружить. Поскольку он так распространён, его и болезнью-то назвать можно с натяжкой: почти все им больны.
– И мы с Надей? И мама и папа? И ты сам?
– Точно так. Все больны.
– Чепуха какая-то! Дорогой, любимый дедушка, изволь немедленно пояснить двум своим внучкам, что ты имеешь в виду! При этом учти, что девушки мы образованные, и на мякине нас не проведёшь.
– Образование здесь не при чём, здесь нужен жизненный опыт и здравый смысл. Девчонки вы смышлёные, а вот опыта-то как раз в этом вопросе у вас и не хватает, ведь вы  замужем не были. Придётся вам осветить некоторые закулисные стороны семейной жизни… Только чур! – не смущаться, не взбрыкивать: сами понимаете, что разговор идёт о вещах самых интимных.
Итак, для наглядности предположим, что ты, Светочка, завершила своё блестящее образование, и что у тебя есть верный почитатель, давным-давно уже ставший твоей сердечной зазнобой. Он ждал твоего «да», ты ждала защиты своего диплома (а лучше бы, потерпев несколько лет, диссертации) – и вот, всё свершилось, и вы поженились, соединились. Вы летите по семейной путёвке в  свадебное путешествие, заходите в номер на двоих в каком-нибудь санатории в Сочи или в Шарм-эль-Шейхе и набрасываетесь друг на друга. Вы не смотрите в окно с видом на море, не выходите в столовую, не купаетесь, а непрерывно занимаетесь любовью и отсыпаетесь. Через два дня силы у мужа иссякают, и вы переходите от надрывного, беспорядочного секса к регулярному: днём едите и купаетесь, вечером слегка возбуждаетесь хорошим вином, а ночью продолжаете ненасытно любить. В таком режиме, если мужчина молод и действительно любит, он может быть мужчиной ежедневно, без сбоев. Ты к этому привыкаешь, и, кроме того, ты сама ждала этого так долго, что желаешь его постоянно и никак не можешь насытиться. Одним словом, ты счастлива и духовно, и физически: днём ты любуешься тем, как он умно и красиво говорит, ест, пьёт,  плавает, и досыпаешь под ласковым солнышком, заодно, в сладкой полудрёме придумывая новые ночные игры, а ночью… и так день за днём.
Однажды, гуляя вечером по  магазинчикам, вы забродите в какую-то подозрительную лавку, и продавец с чудовищным выговором  предлагает вам купить «щикарный контрбандный» галстук. Он извлекает из-под прилавка пяток ярких модных галстуков в хрустящей прозрачной упаковке, и ваш муж выбирает тот, который ему, по-вашему, «не идёт». Когда же горец вдобавок объявляет бешеную цену, вы просто увлекаете мужа за руку из этого притона жуликов, не обращая внимания на его уговоры вернуться и поторговаться.
 Эта маленькая размолвка улаживается почти сразу, когда вы заходите в полюбившееся кафе насладиться ароматным местным вином. Вино слегка будоражит твою кровь, и вот уже настал сладостный миг вместе поиграть под душем в своём номере, а оттуда скорее лечь в горячую, столь желанную постель. Но ещё под душем ты обнаруживаешь, что муж не горит привычным желанием, а в постели, несмотря на все твои усилия, предмет твоего вожделения ведёт себя так же, как в конце первых двух сумасшедших дней медового месяца. Ты поражена, нет, ты убита, оскорблена: впервые твоему желанию не отвечают взаимностью, впервые  твои дневные грёзы и пылкие задумки остаются пустыми мечтами. Муж же, как ни в чём ни бывало, желает тебе спокойной ночи, целует и, повернувшись к стене, бормочет что-то про общее утомление и необходимость отоспаться… и действительно засыпает!
Сначала тебя охватывают обида и бешенство: как это так? Где же его любовь? Где его чуткость? Наконец, где его чувство долга? А тем временем греховные плотские желания не только не покидают тебя, а, наоборот, по мере усиления храпа мужа, жгут тебя с новой силой; ты вертишься, злишься и понимаешь, что предстоит бессонная, одинокая ночь. Через час-другой горечь обиды и невыносимость плотского вожделения заставляют тебя встать и подойти к открытому окну. Животворный прохладный воздух пробуждает твой разум, и ты начинаешь размышлять: в чём дело? почему? И вдруг тебя осеняет: галстук, галстук! Несчастная никчёмная тряпка! Если бы мы купили эту жалкую подделку, ничего бы этого не было! Выходит, муж – это просто пошлый меняла: «Ты мне – галстук, я тебе – ласки. Нет? Что ж, не хочешь –  как хочешь!» Выходит, он поступил как проститутка? Он меняет меня на вещи, то есть на деньги!  Мою любовь, моё тело менять на какую-то ничтожную тряпку? Ну, погоди, за это ты поплатишься: я сама не допущу тебя к себе, когда ты будешь гореть от   своей животной похоти!
И пошло-поехало. Уже на другой день отоспавшийся и всё забывший муж получает вечером полный отказ, и теперь настаёт его очередь мучиться бессонницей и постигать премудрости синдрома проституции. Теперь он уже знает на всю жизнь, что если поперечит жене днём, то ночью будет отвергнут, и соизмеряет свою строптивость со своими желаниями или ищет запасные пути на стороне. Точно так же думает и поступает жена. И этот обмен распространяется не только на разногласия в материальной сфере, но и на духовные взаимоотношения супругов. К примеру, если ты любишь джаз, а жене он безразличен, дело твоё; но если ты начнёшь насмехаться над её любимым Чайковским, да ещё упомянешь о его особой ориентации – как минимум в этот день ты не сможешь удовлетворить свой половой инстинкт. В супружеских отношениях зарождается и утверждается сверхтвёрдая валюта – постель.
Но это ещё не всё. Через несколько лет у тебя один за одним рождаются два очаровательных ребёнка, мальчик и девочка; и если ты наблюдательна, то можешь установить, что с самых малых лет эти ангелы начинают бессознательно спекулировать твоей к ним любовью, занимаясь порой самым настоящим вымогательством, и материальным, и духовным. Наконец, копая этот вопрос всё глубже и глубже, ты с тайным стыдом вынуждена признать, что используешь в корыстных целях любовь своих родителей, а при случае и  они поступают с тобой так же.
Вот, для начала всё. Признаю, я сгустил краски, многое упростил, у меня все попали под одну гребёнку, но хоть в принципе-то вы меня поняли? Какой пассаж я вам выдал, а?
– Пожалуй, ты прав, – согласился его сын, отец девушек.– Знайте, дочки, что во многом человеческие отношения – это большой торговый дом, где, случается, торгуют и товарами, и телами, и чувствами, и инстинктами.
– Фу, как цинично! Это всё модернистские выверты. Модные штучки,  – неуверенно пролепетала одна из внучек.
– А как лечить синдром, если уж он есть? – серьёзно спросила другая.
– Тэк-с.  Отвечаю обеим дамам сразу. О цинизме: к сожалению, все диагнозы циничны. О модернистских вывертах: всё, что я сказал, прекрасно понимали древние. Более того, они осознали сущность синдрома проституции, считали этот синдром большим грехом и знали, как его лечить. Конечно, нам, современным и свободным, не пристало ссылаться на религиозные авторитеты, но почти две тысячи лет назад апостол Павел написал следующее назидание (прошу прощения за неточности): «Жена не властна над своим телом, – над ним властен муж; равно и муж не властен над своим телом, – над ним властна жена; не уклоняйтесь друг от друга, разве только по взаимному согласию, для упражнения в посте и молитве».
– Ну уж, – тараторит Света, которая, конечно, Священного Писания никогда не читала, – не могли они говорить так откровенно; это ты упрощаешь, небось, по современным меркам, а в старину, да ещё в такую глубокую, о таких вещах вообще не говорили, это было не принято.
– Ошибаешься, моя сладкая, моя умница, – нежно бормочет ей дед, – ты почитай Писание, почитай со вниманием, с уважением, с любовью, и столько откроешь там для себя, что для начала на докторскую материалы наберёшь, а потом, если потребуется, и больше. Книга эта – неисчерпаемый кладезь ума, опыта и  мудрости.   


Счастливое время


Моя мечта, моя несуществующая, несравненная, умная и юная красавица-внучка! Запомни и ни на минуту не забывай: нельзя терять ни минуты в это прекрасное, замечательное время – время, в которое мы живём! Именно в это, «сейчасное» время! Нам невиданно, невероятно повезло! Это самое лучшее время из всех времён, в которых когда-либо жило человечество! Со всех сторон тебе кричат об урбанизации, о смертельных ранениях окружающей среды, об отравлении рек, морей, лесов и  их обитателей, о новых болезнях человека. И это – сущая правда, горькая и суровая. Но посмотри на другую сторону нашего времени: ты можешь, реально, физически можешь, за несколько часов переместиться на тысячи вёрст; ты можешь своими глазами видеть всё, что творится в любой точке нашей земли, ты можешь разговаривать с собеседником, расположенным на другой стороне земного шара!
И все эти блага цивилизации существуют в ещё не переродившемся, по-старому сложенном мире:  ещё парят вольные птицы в небе, плавают рыбы  в реках и океанах, рыскают  дикие животные в лесах, есть сами эти леса и их древние плоды: грибы, ягоды, орехи, целебные травы. В отдалённых лесах воздух свеж и чист и вдоволь родниковой воды. Всё это в том виде, в каком сейчас есть, очень скоро переродится или просто погибнет, умрёт. Но сейчас ты можешь смотреть на тех же рыб в тех же реках, на которых смотрели наши древние предки;  можешь припасть к  подземному источнику волшебно вкусной воды, бьющему на том же месте, что и тысячу лет назад. Ты можешь упасть навзничь в душистую траву и смотреть, как высоко в небе снуют стрижи, а ниже их величественно кружит ястреб. Точно так же и точно такие же, они летали тысячи лет назад! Ты можешь улететь в  дальние тропические края, поиграть там в солёной, изумрудной воде с дельфинами и преломить хлеб  с дикарями.
На счастье нам в нашу  дремучую, реликтовую духовную и природную среду проросли из Будущего новые средства передвижения и связи. И это произошло именно в наше время, когда мы живём и чувствуем так же, как жили и чувствовали люди тысячи лет назад! И мы пользуемся этими благами будущего как бы с упреждением твёрдых пока устоев нашего девственно неорганизованного, бесшабашного, беспорядочного Великого Старого Мира, который сейчас ещё живёт,  но который неизбежно исчезнет навсегда. И ничего прекраснее этого переходного времени быть не может!
Новый мир, который заменит его, будет совсем другим. В нём будут торжествовать педантичное и тупое законопослушание, неотвратимое, бездушно-автоматическое   наказание. Осуществится  плановая организация воспроизводства флоры и фауны. И лес, и его звери и птицы, и его плоды, и реки, и рыбы, и лягушки и пиявки в них будут принадлежать к новым, ограниченным сухой целесообразностью видам. Они не будут видоизменяться, они будут неизменны, абсолютно стабильны.
Заяц, вид 7 – 231 . Ласточка, вид 2 – 014.
Бабочка, вид 3–012. Пчела, вид 5–007.
Вода чистоты класса 06.
Дождь послеполуденный интенсивностью А1.
Хлеб, артикул 2 – 07.
Соль, артикул 3 – 09.

Господи Боже, помилуй нас и спаси  от будущего!