Артефакт- среди развалин

Из серии – хорошее настроение, блаженство, отсутствие томления разума. Мы сидим в машине « Subara Staiton» - просторный длинный вагон на больших колёсах. Едем в Иерусалим. Женя купил машину на второй год приезда в Израиль. Машина роскошная, просторная, с мягким плавным ходом. Мы сидим на задних сидениях вместе с Лёнькой.
Он всё время толкается и ворчит. Ему мало места. Но настроение у нас прекрасное. Кругом палит солнце. Но, кажется, что вокруг нас царит прохлада. Забывая с непривычки, что работает в машине кондиционер.
И мы тоже приняли участие в покупке машины.
После смерти отца Леночки, Михаила Борисовича, осталось шесть плакатов двадцатых годов. Плакаты рисовали известные российские графики Родченко, Страхов. Долгое время плакаты хранились, свёрнутые в
трубку. Бумага того времени была довольно тонкой и хрупкой, желтоватого цвета. Когда Женечка поступил в академию художеств, мы все решили, что для сохранения плакатов их необходимо наклеить на картон. Это было неправильным решением, но мы так решили. Как их хранить иначе, мы не знали. Но это на долгие годы спасло их от разрушения.
Плакаты были изумительные по композиции и графическому искусству.
Цвет – только красный, коричневый и чёрный. Динамика стремительного времени
начала двадцатого века и статичность египетских пирамид невообразимым образом сочетались в искусстве графического построения, в чёрном и красном цвете. Женечка пришёл из Академии с плакатам, наклеенными на картон, и говорит:
- В Академии плакаты увидела старая художница-график и сказала мне, что
 такой ещё молодой человек, а обладает таким состоянием.
И вот Женечка уехал в Израиль. И каждый год мы прилетали в Израиль.
Чтобы купить билеты на самолёт Петербург-Тель-Авив, нужны были деньги. И мы стали распродавать старинные монеты четырнадцатого века, коллекционные талеры ганзейской республики, и старинные юбилейные медали восемнадцатого века, посвящённые Петербургу, старинные открытки и марки, значки и подсвечники, детские книжки двадцатых годов, не трогая основное - нашу библиотеку по искусству.
В нашем доме появился симпатичный молодой человек по имени Саша.
Саша держал антикварный магазин на набережной Мойки, неподалёку от Невского, где продавались редкие книги, старинные открытки, фарфор. Он был аккуратен в покупках.
Тихо выбирал у нас самое лучшее, платил мало. Мы знали, что, пользуясь случаем, он нас обманывает. Но нам этот молодой человек был очень приятен.
Мы за многие годы привыкли, что в нашем доме жил Женечка со своей семьёй.
А когда они уехали в Израиль, наш дом опустел, стало нам тоскливо и
печально. Мы бродили по квартире, и боялись заходить в пустую комнату Жени.
Мы боялись увидеть комнату, лишённую жизни. Поэтому частое присутствие Саши повышало тонус нашего настроения и вносило разнообразие в нашу жизнь. А Саша самые лучшие раритеты отправлял в Америку, где жила его жена.
Везде нас пытались грубым образом надуть. Даже в Эрмитаже, куда мы отнесли на
комиссию талеры. Через четыре месяца зав отделом монет, старый, шаркающий
мужчина, сказал, что им ничего не нужно. А через день к нам пришёл юркий молодой человек. Он отрекомендовался, как знакомый наших знакомых.
- Мне нужны ваши монеты и медали. Я знаю, что вы носили ваши сокровища в Эрмитаж. Но они никогда не возьмут. У них нет денег. А я вам даю хорошую цену, четыреста долларов. Никто в Петербурге больше не даст.
Увидев на нашем лице недоумение, мы никому не рассказывали о своём посещении
Эрмитажа, молодой человек сказал:
 -Не удивляйтесь. Что касается антиквариата, в Петербурге круговая порука, где раз и навсегда установлены цены на всё, и в Эрмитаже в том числе. Деньги всем нужны.
Нам ничего не оставалось делать, и мы продали ему наши серебряные  монеты
и юбилейные медали. Плакаты мы берегли, чувствуя их ценность. И вот в один прекрасный день мне на работу звонит Леночка.
- Я по объявлению в газете « Известия» нашла голландскую компанию, которая скупает у населения российские предметы искусства двадцатых, тридцатых годов двадцатого века. Я звонила туда, говорила с секретарём. Сказала, что у меня есть плакаты. Потом подошёл голландец по имени Стив. Я говорила с ним по-французски. Я поняла, что его моё предложение забрало. Стив завтра приезжает, и предложил встретиться прямо в аэропорту Пулково, в зале прибытия и там совершить сделку. Ишь, как загорелся! Что я сумасшедшая, буду раскладывать шесть больших картонов на полу зала прибытия, посреди толпы. А он будет отстёгивать из бумажника доллары. Я хотела ему сказать, что он немного
не в себе, но сдержалась и договорилась с ним, что мы его завтра встретим и привезём к себе на квартиру.-
- Какая страсть к российским раритетам, гибнущей великой цивилизации! - подумал я.
Меня даже охватила досада и неприязнь к этому голландцу. На следующий день
мы встречали голландца в аэропорту Пулково. Я стоял с плакатиком в руках. Стив оказался милым, высоким, худощавым блондином  средних лет. Очень энергичным и слишком беспокойным. Как оказалось Стив - голландский еврей. На нём были джинсы, ботинки спортивного типа, свитер, сверху коротенькая кожаная куртка. В Петербурге стыла пронзительная, ранняя весна. Дул холодный ветер. И видно было по всему, что Стиву не жарко.
 Но невероятное острое желание приобрести плакаты пересилили петербургский весенний дискомфорт и опасность, что он может попасть в руки мошенников или бандитов. Тогда времена были лихие. Он почувствовал нюхом собирателя, что напал на очень ценные вещи.
Мы сами не могли определить рыночную цену плакатов, никто нам не называл их
истинную ценность. Мы пытались через Сашу продать плакаты на аукционе. Но никто их не покупал. Здесь была своя игра. Спекулянты антиквариата ждали, когда мы сами придём к ним, и они по дешёвки купят плакаты. Они хотели получить сверхприбыль, продав, ценные раритеты в Европу.
То были времена повального увлечения предметами искусства, характеризующими эпоху СССР. Европейцы и американцы прекрасно понимали, что это - последние художественно - исторические артефакты трагической и одновременно великой эпохи одной шестой части земного шара.
Потом наступит безвременье по всему миру, просто без артефактов. Это время будет заполнено до отказа сплошным бытовым мусором: турецкими стеклянными стаканами и кружками по всему миру, немощной и хилой древесно-стружечной мебелью из Икеи, одинаковой массовой одеждой, ветровками, кроссовками и спортивными каскетками на головах мужчин и женщин, одинаковыми ванными приборами из хромированных металлических прутиков, что в борделе в пустыне Невада, что в Казахстане, одинаковыми автомобилями, конфетами и дорогими шубами, стандартными квартирами, стандартными лицами, стандартными дверьми, стандартной хайтековской стеклянной архитектурой, прущей в небо,
стандартными бриллиантовыми украшениями из алмазов чистейшей воды, кучами, лежащими на прилавках ювелирных магазинов. Создавалось впечатление, что каждый прозрачный камешек одновременно мыли в специальных растворах до полного обесцвечивания. Остался голубой цвет. Всё! И никто не определит, какая наступила эпоха.
Если говорить откровенно, то артефакты, отражающие духовную и политическую жизнь СССР, знаковое и символическое содержание эпохи, были наиболее интересны в новейшей истории евроазиатского континента, и Евроатлантической цивилизации в том числе. За ними шла охота. Несмотря на распад Советской империи, она/эта империя/ внутри себя находилась в постоянной динамике социальных и политических катаклизмов. Пытаясь трансформироваться в нечто новое, непохожее на англосаксонскую, протестантскую или католическую цивилизацию, путём огромных жертв и разрушений внутри неё, и идеологических догм. Времени не хватило, как всегда. Если проследить историю России, то окончание каждого века и начало нового сопровождалось бешеной динамикой с войнами, реформами, человеческими жертвами. Россия - словно пассажир, опаздывающий на поезд, готовый заплатить любую цену, лишь бы сесть в этот поезд, отправляющийся в другую жизнь. Уже и сил не хватало висеть на подножке вагона. И естественно, расплачивалась по счетам самым ценным, что у неё было – искусством и недрами, потерей своей идентичности, физической потерей населения.
Всё, что было потом, после или в преддверии распада, на полотнах и инсталляциях: папиросы Беломорканал, колючая проволока, унитазы, старые входные двери  с большим количеством электрических звонков, закрашенных коричневой масляной краской, советские паспорта, засранные кабинки общественного туалета со столом, установленным бутылками водки и пива, пионеры, противогазы и ракеты, серп и молот, аллюминивые вожди-гиганты – дешёвая недоброжелательная, даже злобная подделка, кем  бы они  не были сделаны -отказниками, диссидентами, аферистами или гениями – не всё ли равно.
Ценились: графика и живопись, посуда с атрибутикой СССР, журналы по современной архитектуре конструктивизма, фотографии и картины, скульптура, архитектурные проекты, печатные материалы: о советских архитекторах, писателях, артистах, режиссёрах композиторах, театральных постановках.
Россия того времени почти полностью исчезала во чреве Западной цивилизации.
И тут подоспел голландец Стив. Мы разложили плакаты. Стив вытащил лупу, встал на четвереньки и стал скрупулезно изучать плакаты. Он долго ползал по полу. Гладил и щупал плакаты. Не мог поверить, что это подлинники, что бумага того времени. Он дал за каждый плакат по шесть сот долларов. Мы чувствовали, что нас опять, как говорится, обувают, но шесть сот долларов за плакат для нас была достаточно большая сумма. И мы согласились на сделку. Кроме плакатов Стив купил несколько выпусков журналов тридцатых годов «Современная архитектура» с фотографиями Маяковского на обложках, журналы с концептуальными работами Лентулова.
Потом Стив попросил отвести его в антикварный магазин. Он собирал старинные
золотые часы. Мы отвели его в магазин на Невском проспекте, близь Садовой улицы.
Увидав в витрине горы золотых старинных часов с золотыми цепочками, Стив вошёл в раж, и стал покупать часы одни за другими. Выбор был большим. В начале девяностых в связи с реформами, у большинства людей не было денег, не хватало денег на хлеб и одежду. И люди понесли в антикварные магазины свои последние сокровища. Денег не платили, на пенсию не прожить. Антикварные магазины были переполнены антиквариатом 18-20 веков: золотом, серебром, бриллиантами, хрустальными графинами, бокалами и рюмками, фарфоровой и фаянсовой посудой, мебелью из красного дерева и карельской берёзы, картинами, золотыми и серебряными монетами. В витринах антикварных магазинов лежали горы серебряных ножей и вилок, столовых и чайных ложек. Владельцы антикварных магазинов, особенно самых шикарных, были воры в законе.
Стив нахватал много, бросил в сумку, и мы ушли. Милиционер, дежуривший у входа, наблюдал за Стивом, который лихорадочно скупал часы, и спросил нас:
- Ваш друг сумасшедший. Не в себе!
- Да нет, - ответили мы, он просто турист из Голландии.
Все вырученные деньги мы передали израильтянину, который жил в гостинице
«Ленинград». Израильтянин - высокий, тёмный на лицо, брюнет с тонкими чертами
восточного типа, занимался перепродажей российских книг в Израиле. Он долго
рассказывал об Израиле, что он сам вегетарианец, ест в основном фасоль и заодно работает учителем физкультуры в израильской школе.
Когда мы шли пешком домой по набережной Невы, наступил вечер. Водный простор
Невы успокаивал нас, и наполнял хорошим настроением. Голубое небо постепенно
темнело, синело и золотилось солнечными лучами заходящего солнца. Шли по
Литейному мосту. Дальше за разливом Невы раскинул свои металлические крылья
Троицкий мост, а за ним, в голубое угасающее на закате небо, взвился золотой шпиль Петропавловского собора. Вышли на Литейный проспект. Здание Большого дома, освещённое заходящим солнцем, не казалось тяжёлым и угрюмым, а скорей напоминало циклопический обветшавший артефакт с гранитными и штукатурными фасадами.
Народа на улице нет. Тишина. Так, одна две машины проскочат, или тихо взвоет
одинокий обшарпанный троллейбус, прогремит раздолбанный трамвай. Мы шли
довольные и счастливые после завершённой сделки. Проходили мимо  ресторана , бывшего  недавно вонючей столовой. На витрине крупным красным шрифтом сверкала надпись- Наш коллектив  с удовольствием покажет вам стриптиз. Мы радовались, что деньги за плакаты попадут к Жене. На Литейном проспекте заканчивался ещё один день 1992
года.