Как я забыла сумочку в электричке

     Кажется, наконец, я поняла основную особенность, отличающую писателя от пишущего не-писателя, — это умение абсолютно уединиться, обособиться, отгородиться, то есть уйти в себя, в свой придуманный мир и жить в нём, и вершить судьбы придуманных и не придуманных персонажей, когда реальная жизнь, в которой этот писатель фактически существует, для него перестает быть.
     Тогда  на используемый им язык и сюжетную линию,    и на поведение и поступки героев уже не влияют ни плохая погода, ни проблема со здоровьем  его  или  его  близких, ни просроченные платежи — ничто, как будто их и не существует. Иначе все эти мысли и переживания не могли бы не сказаться на его письме, и читатель сразу бы почувствовал смену настроения автора день ото дня. И не было бы целостности произведения и  прочих  ценимых  читателями  и критиками достоинств.
     Вот оно как, докопалась-таки: самоизоляция, почти как в карантине. Недаром говорят, что этот вынужденный образ жизни пробудил у многих (включая меня) тягу к самовыражению в словах и на бумаге. Но я — не писатель, нет,а просто «пишущий не-писатель». Имею право придумывать ярлыки, тем более для себя.

     И вот однажды, в те давние обхаянные, но для многих  и во многом счастливые времена, когда было лето, светило солнышко, электрички ходили с завидной регулярностью, ехали мы с мужем за город, где проводила лето с бабушкой наша маленькая дочь, а мы, счастливые, свободные родители приезжали к ней раз в неделю сделать «гули-гули». Дочка была плохо- и малоежка, и я уже не знала, чем её привлечь, ибо даже к изысканным фруктам и овощам с Кузнечного рынка, которые там продавались по баснословным ценам, она была совершенно равнодушна. И всё привезённое ей радостно съедалось деревенской роднёй. Единственное, что любил этот ребёнок, было парное молоко от собственной коровы, от воспоминаний о запахе которого мне до сих пор тошно.

     Едем мы в многолюдной электричке, идущей в Выборг. Вещи у мужа в рюкзаке, пакет с ягодами рядом со мной, а свою крошечную сумочку, практически кошелёк, что было очень модно в то время, я вешаю на крючок у окна переднего ряда, никем не занятого, чтобы она была в поле моего зрения.
      Едем, болтая, о том о сём! Наконец, неожиданно подъезжаем к станции, на которой следует выходить, если мы не хотим связываться с рейсовым автобусом, не частым гостем на остановке, и идти напрямик через лес километра три. В спешке хватаем вещи и выскакиваем из вагона, счастливые оказаться вдали от города в приветливых объятиях природы. Вокруг раздолье, заброшенные поля,немногочисленное стадо, травка, цветочки, тропинка — ну,  вы сами понимаете  и, если я что-то важное упустила, дорисуете…
     Блаженное состояние продлилось совсем недолго: захотелось взглянуть на себя в зеркальце, всё-таки городские приехали — я хвать, а сумочки-то, где хранилось зеркальце, и нет. Описывать чувство оцепенения от понимания глубины трагизма случившегося не стану, ибо это проходили, наверное, все, или почти все.
     В момент осознания мы еще не слишком далеко ушли  от станции, где я всё-таки успела заметить железнодорожную будку и сидящую в ней женщину в форме.
Я бросилась к ней, сбивчиво рассказала о случившемся и была приятно удивлена её спокойной реакцией, в чём меня заподозрить в тот момент было совершенно невозможно.
     Она посмотрела график прибытия поезда в Выборг и велела к ней подойти через полтора часа, когда она свяжется с бригадой поезда. Сказать ей, в каком вагоне не-маша-растеряша забыла сумочку я, конечно, не могла. На момент нашего покидания вагона в нём было от силы человек десять, и вряд ли много новых пассажиров село на оставшемся отрезке пути. Это из области мыслей со знаком плюс. Конечно, ещё одна надежда, что кто-то, увидев одиноко висящую сумочку, возьмёт её и отнесёт в вокзальное бюро находок. Но над всем этим немногочисленным позитивом доминировал один большой негатив, представлявшийся мне тогда наиболее реальным. Уныло зашагали мы в направлении нашей цели.

     По приходе в дом наши расстроенные физиономии не могли не вызвать вопросов, благо хоть  дочка весело резвилась  во дворе с дачно-деревенской ребятней.
Спустя час племянник вызвался отвезти меня обратно верхом на мотоцикле туда, где меня ждала приятная новость:
     «Есть Ваша сумка!»
      Хороший человек: она дозвонилась, всё объяснила, а потом ей сообщили о находке и месте её теперешнего нахождения — тоже хорошие люди!

     Ну, теперь мне предстояло посетить славный исторический, правда, запущенный до невозможности, город Выборг.
     Ранее, работая в Интуристе, мне частенько приходилось встречать там иностранцев на границе и везти автобусом в Ленинград. Я помню их лица, когда они проезжали по улицам, глядя на страшные, облезлые, полуразрушенные дома в таком состоянии, что там смело можно было, согласно одному известному зарубежному кинорежиссеру, снимать фильмы о послевоенной разрухе. Но это так, к слову…

     Сев в проходящую электричку, я почти доехала до Выборга, выйдя на предпоследней станции Выборг-Товарный. Там я долго шла по лабиринту железнодорожных путей, то и дело оглядываясь, не приближается ли какой-нибудь маневровый поезд, пока не дошла до каменного строения   с незапомнившейся надписью. Там за столом сидели три мужика, обсуждавших то ли  производственные  дела,  то ли последний футбольный матч. Они мне молча указали на сумочку, никаких  проверочных  вопросов  не  задавали и продолжали беседу. Я, счастливая, схватила беглянку-путешественницу и побежала к остановочному пункту.

     На обратном пути я ехала и думала: а слабо было диспетчеру вручить моё сокровище машинисту, а я бы встречала его при подъезде к нашей станции в весёленьком летнем платьице, с букетиком нежных полевых цветов и радостной улыбкой на устах. Это мог бы быть романтический кинофинал истории. Хотя и так неплохо…