А что, собственно, случилось?

Скучное, неприветливое утро не предвещало ничего особенного. Заурядное утро, такое же как все в конце ноября: промозглое, в меру пасмурное и довольно холодное. Порывистый ветер, воровато налетая, умудрялся проскальзывать во все щелочки холодной струей, покусывая , а потом трусливо исчезал.

Медленно, вороша носком туфли влажные опавшие листья, я подходила к институту. Они мягко пружинили под ногами, изредка похрустывали сучки. Весь сквер перед институтом как будто отражался в большом лиственном  пруду при безветрии:  внизу - все желто-багровое, вверху – голые ветки деревьев,  как черные обнажившиеся беззащитные корни .

Люди шли мимо, сосредоточенные, в большинстве своем с опущенными головами, или переминали с ноги на ногу, терпеливо ожидая вечно опаздывающий транспорт, к тому же переполненный. Вокруг было много студентов. Кто в институт, кто с занятий. Группа парней стояла  возле остановки. Их дикий, развязный смех и нелепые телодвижения заставляли людей отрываться от своих мыслей и оборачиваться с неодобрением.  Пару раз им попытались сделать замечание, но в ответ слышались смех и улюлюканье.

Старики только качали головами и шли дальше, бурча себе под нос. Все недовольно морщились и отворачивались. Кинув в их сторону взгляд, я с досадой отметила, что это были “наши кадры”, будущие овощеводы, садоводы и механики. Институт-то был сельскохозяйственный. Попыталась представить их за работой…. Не вышло…..
Улица Теряна, которая змейкой огибает сельхоз-институт и в конце сливается с улицей Абовяна на площади Плани Глух, несмотря на свои скромные габариты, всегда была очень оживлена. 

И в тот день, как и всегда, машины, деловито жужжа и урча, проносились мимо, развевая за собой серо-голубой ядовитый шлейф выхлопных газов. Он постепенно таял, на  несколько секунд свежий воздух прорывался сквозь удушливую завесу , а потом машины вновь безжалостно выбрасывали  голубоватые клочья дыма.

В тот день предстоящая контрольная, заседание кафедры, мой доклад настолько занимали мои мысли, что, когда воздух сотрясся от очередного дикого приступа хохота, улюлюканья и потока непристойных реплик, я  вздрогнула и резко остановилась, как вкопанная. Обернулась. Застыла.

То, что там происходило, с трудом поддается описанию. Перед глазами вдруг поплыли картинки из раннего средневековья… Костры инквизиции, гримасы ужаса и боли на лицах тех, чьи ноги облизывали языки пламени... и неистовствующая злобная толпа, фанатично подбрасывающая в костер хворост...

…… Его опухшее бледное лицо, местами покрытое рыжвй щетиной, дергалось от гримасы-улыбки, а  в глазах то вспыхивали язычки безумия, а то в них появлялась какая-то детская тоскливая потерянность, точь-в-точь малыш, потерявший в толпе свою маму…. Его большое неуклюжее, рыхлое,  бесформенное тело в тесном рваном старом пиджаке, который он без конца пытался застегнуть, металось, как воздушный шар, между проносящимися машинами!

Он то косолапо отбегал к тротуару, то, гонимый какой-то неведомой силой, снова бросался вперед, совершенно не обращая внимания на окрики и брань водителей, которые в шоке резко уводили в сторону своих железных скакунов. Он был занят, чем-то очень сильно занят.  Я пыталась, но никак не могла рассмотреть , что же он делал….


И тут я заметила свою коллегу, которая стояла за мной, вцепившись побелевшими пальцами в ворот пальто. Она тоже не отрываясь, смотрела в его сторону.

Неожиданно она схватила и затрясла мою руку:
- Смотри! Вон туда смотри! Это же… это же… ФАШИСТЫ!!!! МЕРЗАВЦЫ!!!! Гореть им в аду!!! Вот сукины отродья!


…. Они хохотали, складываясь в три погибели,  сжимая в кулаках окурки и уходя с головой в яркие куртки-дутыши с броскими иностранными надписями и пугающими рожами разных голивудских чудищ…. Время от времени  кто-то из них бросал горсточку монет на проезжую часть. Монеты со звоном рассыпались, а бессмысленный  потеряный взгляд бедолаги озарялся лихорадочным безумным влеском. Он мычал, ухал, покрякивал, а они … они подталкивали его, подгоняли пинками и крепкими словечками. И он бросался вперед, пытаясь собрать  монеты из-под колес проезжавших автомобилей….

Им было весело… Ох как весело! Страшно, чертовски весело! Они развлекались, как дети на аттракционе смерти в парке аттракционов…..  А нам от их безумного веселья стало жутко…. Нестерпимо жутко….
Было все, полный антураж – по всем правилам инквизиции, фашистских концлагерей….  Было все… не хватало лишь колючей проволоки, автоматов, начищенных касок, бряцанья сапог и лая охрипших озверевших псов….

А он все метался между машинами, добродушно, даже как-то безразлично отмахиваясь от наезжавших автомобилей и бранящихся водителей, неловко, боком отбегал к тротуару, где его ждали новые пинки и подначивания…. Монеты продолжали сыпаться, сверкая в воздухе, как  капельки воды на солнце, сыпались незаработанно щедро и беспечно… И не было силы, м’огущей разорвать этот жуткий, липкий сон-паутину.

Люди спешили по своим делам, высматривали, не едет ли их долгожданный автобус. А может и не спешили, а только старательно делали вид, чтобы не видеть, не слышать и не знать ни-че-го!!! И уж – не приведи Господь!-  вмешаться во что-то скандальное, непристойное,  что может встряхнуть и потревожить их нервную систему. Себе дороже! Нервы-то не восстанавливаются! Их беречь надо!

Те, кто стоял на остановке, слишком шумно возмущались работой транспорта, слишком бурно ругались из-за места в маршрутках,отгораживаясь от происходившего напускной озабоченностью или рассеянностью... Одним словом, делали все, абсолютно все, кроме самого главного…. Трусость? Равнодушие?  Цинизм?……

Мы с коллегой не остались в стороне и вмешались в это действо. Однако вмешательство двух женщин их только раззадорило еще больше. А действительно, что мы могли сделать против группы озверевших, обнаглевших молодцев?! Видя, что мы уже совсем охрипли от крика, к нам подошел один сверхупитанный немолодой уже человек – из тех, у кого всегда на лице блуждает легкая улыбка 'ни о чем', а в глазах можно прочесть:”Никаких проблем, господа!”

- Ну что вы так распалились и так нервничаете, а, уважаемые? Сколько крика и шума из-за ерунды!  Да что, собственно случилось, милые дамы?! Было бы из-за чего и из-за кого! Он же просто псих! Дикая псина со свалки нашего общества! А они? Хм! Вы, что ж, не видите? Сущие дети, щенки просто! Учатся быть грозными собаками! Ха-ха-ха! – рассмеялся он и его сальные щеки затряслись в унисон, - “Порезвятся и разойдутся! Ничего с ним не будет! Да вы, дамы, посмотрите……”

Обдав этого сального краснобая, этакого 'спикера от народа', ледяным взглядом, мы быстро отошли от него. Он так и остался стоять с открытым ртом. В уголках его толстых губ заблестела слюна… как у голодного койота. Хотя….  Животные на такую подлость не способны никогда….

Боль жгла… стыд жег…. Невыносимо. Мне так и слышались дикие улюлюканья  оголтелой толпы на площади, когда из-под топора палача слетала голова и лай озверевших собак за колючей проволокой концлагерей, автоматные очереди и крики, стоны, а за  ними смех, разнузданный, наглый, смех с нацистской свастикой………


1997г.