Дочь барона

 Как-то летним днём мне в редакцию радио позвонил мой давний друг - начальник отдела по борьбе с бандитизмом регионального УБОП (потом проходивший одним из обвиняемых по т.н. делу «Белой стрелы»), Владимир Владимирович Ходченков.
 
- У нас похищение человека. Давай к нам, поедешь с СОБРом на операцию. - Предложил Володя. - Там нужен кто-то, кто знает цыган – это они девчонку похитили. Мать ее, Любка, пришла к нам в управление, заявила о похищении. Но нужно на месте разобраться, что к чему, какая-то мутная история. Сделаешь репортаж и нам заодно поможешь.

О том, что я, скажем так, «эксперт по цыганскому вопросу», мои друзья в милиции знали ещё с тех пор, когда майор Ходченков был начальником отделения уголовного розыска в одном из райотделов нашего города. Я даже собственноручно составил тогда небольшой цыганский словарик для оперов. Так уж вышло, что сам будучи подростком, водил я тесную дружбу с цыганами из деревни Александровки близ Смоленска.

 Бойцы СОБРа заскочили за мной по дороге. Отправились в мою любимую с юности Александровку, где девчонку похитители и держали.

 Как только наш десант в полной боевой экипировке и с автоматами высадился у калитки нужного дома, навстречу, как водится, целой толпой вывалили цыганки. Вроде только что улица перед нами была пуста и безлюдна. Откуда только взялись. Крик подняли, гвалт, вой, плач до небес.  Казалось, что со всех сторон подбегают ещё и ещё. В глазах зарябило от цветастых юбок и платков. «Ай, - кричат, - хасиям, ромалэ, дэвлалэ, мало нас немцы в войну убивали, теперь опять убивать приехали, давай, стреляй, убивай, ну, чего стоишь, чего смотришь, хасиям, хасиям...»

Однако, этих цыган я не знал. Прежде такие в Александровке не жили. Приезжие, должно быть. Да и лет-то сколько прошло.

 Вякие вновь приезжающие в село цыганские семьи – это всегда головная боль прежде всего для самих местных жителей, в том числе, а может и особенно - для уже живущих здесь цыган. Свои обычаи, свои порядки - в каждом цыганском роду-племени… Вроде и язык один, а вот, поди ж ты. Договориться меж собой порой не могут.

За спинами цыганок все ближе и ближе к бойцам стали подбираться их угрюмые и молчаливые мужчины. Кто знает, что у них на уме. Руки в карманах. Что там? Ножи? Или кое-что посерьёзней?

 Одиночный выстрел в воздух из автомата подействовал мгновенно: цыганки, только что предлагавшие начать их расстреливать, отпрянули прочь, вопя «ай, со ту, дылыно сарэса?! Дурак, что ли, совсем?!» А мужчин вообще тут же, как ветром сдуло.

 Девчонку собровцы вытащили из сарая, оторвав двери вместе с запорами. Усадили в кабину УАЗа. Молоденькая совсем, но уже с женской статью настоящая чернобровая кареглазая красавица. Редко таких среди «черных цыган» можно встретить. Невольно залюбовался. Подумалось, что такие красивые цыганки только в кино бывают. Личико без малейшего смуглого оттенка. Скорее, похожа на украинку или прикарпатскую русинку. К кабине, тем временем, молитвенно сложив на груди руки, подобралась полная немолодая уже цыганка и заголосила:

- Олесенька, доченька, яв кхэрэ, мэ тут мангав… Рисёв палэ, со ту кэрэса, мэ тут мангав… Саро шуккар авэла… тэ мэрав мэ... Мэ тут мангав!

Я сразу насторожился: «румны» умоляла красавицу-цыганочку вернуться домой и божилась, что все будет хорошо. Даже не взглянув на причитающую женщину, девушка, однако, лишь холодно бросила:

- На патява. Ту хохавэс! Не верю. Врешь ты!

Из дома собровцы вывели молодого худощавого парня в наручниках, на которого девушка указала, как на своего похитителя. Цыганка разрыдалась ещё больше и стала цепляться за задержанного, всем видом демонстрируя намерение тот час же грохнуться в обморок. Тощий цыган, хмуро потупившись, молчал, изредка бросая взгляды на Олесю и тут же отводя глаза в сторону. Та же сидела в кабине с каменным выражением лица, никак не реагируя на мольбы женщины.

- Дыкх, Олеся, дыкх, со ту кэрэса! Смотри, смотри, что ты делаешь.

- Мэ на патява. Чюнгардава мэ лэскэ. Плевала я на него.

Вроде как, в целом, поставленная задача была выполнена. Можно было заводить машину и ехать назад в управление. Дочку возвращать матери, а задержанного - отправлять в камеру. Казалось, состав преступления на лицо. По рации доложили о завершении операции. Но Ходченков не случайно просил разобраться в этом деле досконально. И дал указание ещё раз:  выяснить, что к чему. Что-то в этой истории вызывало у него сомнения. И как оказалось, не без основания.

Видимо, посчитав, что для пущей солидности выдержана уже достаточная пауза, на сцене под занавес появился баро. Пожилой бородатый цыган в сером пиджаке поверх шерстяной кофты на пуговицах, помятых брюках и со шляпой на голове. «И не жарко ж ему», - мелькнуло в голове.

Проходя мимо всё ещё стоящего у нашей машины молодого цыгана в наручниках, внезапно резко вскинул руку и довольно сильно стукнул того по голове костяшками пальцев:

- На яв дылыно! Яв годявэр!

И сплюнул себе под ноги.

Парень жалобно всхлипнул, а охранявший задержанного боец сделал шаг к баро:

- Эй-эй, дядя! Руки не распускай!

Другие засмеялись:

- Так его, батя, поучи уму-разуму!

С важным видом в сопровождении ещё нескольких серьезных немолодых мужчин баро подошёл к курившим тут же у машины собровцам. Поздоровался. Спросил, кто главный, с кем можно поговорить. Ребята сразу махнули рукой на меня. Я слегка опешил, но командир отряда засмеялся и только развел руками:

- Не-не-не, мы свое дело сделали, а теперь ты работай давай. Тебе же Ходя дал задание, вот сам с ними и разбирайся. Интервьюируй. Только как-нибудь побыстрее, а то я ещё футбол хотел успеть посмотреть сегодня.

- Лачо дывэс, морэ. – сказал я, глядя прямо в глаза вожаку. От удивления тот вскинул было брови:

- Со, ту ром сан?

- На, морэ, мэ гаджё. Мандэ други ромалэ.

Он, однако, не стал задавать лишних вопросов относительно знания мною цыганского языка, а лишь понимающе и удовлетворённо кивнул. Дальше баро продолжил беседу со мной всё-таки по-русски, время от времени лишь с подозрением косясь на мою руку с микрофоном, соединённым черным проводом с тяжёлым кассетным репортёром в кожаном чехле, который свисал с моего плеча, Специально для меня мой радиоинженер вмонтировал портативный микрофон в карманный дозиметр, поэтому сходу догадаться о том, что за штуку я держу, неискушенным гражданам действительно было сложно.

Обычно на вопросы цыган, к которым я в составе опергруппы приезжал в поисках наркоты на обыски, относительно назначения этого загадочного для них устройства, я отвечал, что это такой специальный прибор по обнаружению наркотиков: если стрелка индикатора заходит за красную черту, значит, поблизости обнаружена закладка. Чаще всего малообразованные цыганки в самом деле велись на подобную дезинформацию. Но старый цыган, если и был заинтригован, то своего удивления и любопытства открыто мне не выказывал.

 Выяснилось, что девчонка - 16-летняя красавица Олеся Конашенкова, - дочка умершего «барона». После своей смерти тот оставил семье одни долги – и попечение над Олесей взял ее дядя. В его доме они с матерью в городе и живут. Мать ее, Любка, промышляет гаданием и торговлей косметикой на рынке.

Однако, в один прекрасный день дядька вдруг решил, что приносимых ею денег недостаточно, чтобы и дальше содержать 16-летнюю «дармоедку». Не спрашивая согласия и мнения племянницы, сговорился выдать ее замуж за молодого цыгана Гришку - из приехавшей в Александровку откуда-то с юга семьи. «Пропить», как говорят сами цыгане. За красавицу отвалили приличный куш.  Сыграли цыганскую свадьбу.

Четыре ящика водки выпили ромалэ, пропивая невесту. А  что такое современная «цыганская свадьба»? Увы, совсем не то, что мы привыкли видеть в кино… Дэвлалэ! Что  стало нынче с цыганами?!.

Собрались гости… Попили водки… Все. «Что же, и песен не пели?» - спросил я потом Олесю. – «Нет, - удивилась. – Зачем? Музыка же есть. На магнитофоне. Телевизор… У нас песен не поют. Не знают…»

Уж про какую-то там официальную регистрацию брака никто не вспоминал и подавно. Такие обычаи.

Зачем? Пропили же.

В новом доме молодую жену, избалованную отцом-бароном белоручку и неженку, стали заставлять доить корову и вообще соблюдать какие-то чужие обычаи. «Они даже богу не по нашему молятся и в церковь не ходят» - сетовала  Олеся.

Не долго думая, своенравная девчонка подхватилась да и дала дёру – обратно к мамке.

 Для мужчины-цыгана спустить такое жене – это несмываемый позор навеки перед всем родом.  Проходу давать не будут. Засмеют.

Подзадориваемый матерью, Гришка поднял в погоню родню и приятелей – на жигулях-копейке и «Запорожце» разгневанные цыгане рванули в город на разборки.

Заплаканную Олесю ее дядька под причитания матери сам отдал из рук в руки опозоренному мужу. Тот без лишних слов поволок девицу к машине за волосы. Чтобы родственники и друзья видели.

Любка рыдала, закрыв лицо руками, но вмешаться боялась. Дядька спокойно и равнодушно взирал на экзекуцию. В конце концов, все законно – размышлял он. – За Олеську было заплачено, теперь муж с ней, что хочет, может делать. Она его собственность. «Эх, больше надо было брать. Такая девка. Продешевил!..» Крякнув с досады, цыган развернулся и пошел назад в дом.

Гришка затолкал девушку на заднее сиденье машины - вплотную к довольно ржущим приятелям. Да перед тем разок ещё стукнул кулаком в зубы. Несильно, чтобы следов не оставить. Но свое место девка должна помнить. Пригрозил: «Будешь ерепениться, отдам друзьям на забаву. Все тебя поимеют, узнаешь, что такое опозоренной быть».

Дома несговорчивую дочь барона заперли в сарае. Гришкина мать всячески изголялась над невесткой, обещая задать ей самую грязную и тяжелую работу. А не то, грозила, отправим тебя на минскую трассу, будешь там плечевой проституткой хлеб свой отрабатывать, живо вся спесь слетит.

Бледная, как полотно, гордячка только молчала в ответ. И тихо плакала ночью, ругая про себя своего отца, который так рано покинул ее из-за своего пристрастия к водке.

Но Любка, которая много лет крутилась на площади у Колхозного рынка и знала, что к чему, не долго думая, прямиком двинула в УБОП.

Рыдающая же возле кабины УАЗа цыганка оказалась ни кем иным, как олесиной свекровью.

- Отпустите Гришку. – Просил баро. – Это их семейное дело. Какой тут криминал…

- Тут, в общем такая ситуация. – Подозвал я командира СОБРа. – Девочка эта - его жена. Дочка покойного барона. Ее тут корову доить заставили, а она ж городская, ничего не умеет. Не вытерпела, короче, и сбежала. А муж с родней приехали и назад вернули.

- Тааак… - протянул офицер. – Это уже другой расклад. Бытовуха и семейные скандалы вообще не по нашей части. Надо Ходченкову должить. Пусть решает.

Володя сразу врубился в ситуацию.

- Отпустить. – Приказал коротко. – Дела все равно не получится, ни один следак не возьмёт. Отказной материал будет, сразу говорю. А нам самим этот пацан на фиг не нужен. Пробили его по базе, у него даже приводов не было, не то, что связей с ОПГ.

- А может его это, за то, что ей шестнадцать всего, привлечь? Официально же брак не оформлен...

- Ой, не, на фиг! Потом любой адвокат на национальные традиции их сошлется и все. Если б хоть четырнадцать было, то без вопросов, а так… По их понятиям она взрослая женщина. В койку силой ее вроде тоже никто не тащил.

С Гришки тут же сняли наручники.

- Вали отсюда, - толкнул его в спину напоследок командир. – Считай, что сегодня тебе крупно повезло. Ещё раз девку тронешь или сунешься к ней, больше так не повезет. Я тебе обещаю.

Довольный исходом дела баро приложил руку к шляпе и слегка поклонился. После чего, с важным видом поглядывая на соплеменников, неспеша удалился прочь.

Гришкина мать, что-то злобно прошипев Олесе, кинулась обнимать сына. Правда, перед этим несколько раз пыталась в порыве благодарности упасть передо мной на колени.

Только Олеся насторожилась и сидела в кабине напуганная:

- А если они снова за мной приедут?!

- Приедут, звони нам. Поставим их раком, - ответил командир и махнул рукой. – Бросай курить, по машинам, поехали! А то футбол пропустим.

 Олесю маме вернули. Но цыганки никак не хотели уходить. Так и сидели в помещении УБОП возле дежурки. Боялись возвращаться.

Ходченков мне тогда и говорит, так, мы охранять их не можем круглые сутки, вот, коль ты у нас с цыганами умеешь разговаривать, то сам и бери их под своё кураторство.

Дал я им свой сотовый номер. Ладно, звоните, если что. Всего через час звонок: хасиям, морэ, они опять приехали!

 Я пистолет газовый сзади за ремень - и туда.

...Долго сидели мы вместе с Гришкой, дядькой ее и другими цыганами под деревом перед домом. Костёр развели. Курили. Беседовали. Все пытались доказать мне, что за невесту много денег отдали. Одной водки сколько выставили. Честь по чести пропили. Как же так? Подумаешь, не хочет она. Перебесится… Гришка уверял меня, что пальцем больше жену не тронет. Несколько раз вскакивал на ноги, бил себя в грудь: «Люблю я ее!» Старшие на него прикрикнули: «Ашан, чхаворо! Бэш!» Наконец, парень вроде как успокоился. Уговорил его дать Олесе время самой в себе разобраться. А до этого не приезжать и не беспокоить их с матерью. Ударили по рукам. Дядька, смотрю, больше всех остался доволен. И выкуп за племянницу возвращать не пришлось, и девица к нему в дом вернулась... Можно, при случае, и снова замуж ее пропить. Но уж в следующий-то раз он не продешевит!

Потом Олеся стала мне названивать довольно часто. Якобы, из страха, что ее снова похитят. И несколько раз я, срываясь с места, в самом деле честно к ней приезжал. Как-то цыганочка даже прогулялась со мной по улице, что называется, «за ручку». Девушка мне, конечно, нравилась. Но позволить себе перейти некую незримую границу я все же не мог. Вдобавок, очень даже запросто можно было нарваться на нож ревнивого «муженька». Оно мне надо было?

Мать олеськина, Любка, тоже, смотрю, давай подбивать клинья: «Ай, морэ, дочка-то у меня образованная - четыре класса закончила!»

А ее, слышу, спрашивает втихаря по-цыгански: «Пойдешь за русского?»

Ответ цыганочки я не слышал, но по опущенным ресницам и смущенной улыбке, догадался, что наверно пойдет.

Марьяжные эти любкины планы, однако, расстроились в одночасье, когда я случайно попался ей на глаза, прогуливаясь близ дома олеськиного дядюшки под ручку с приехавшей ко мне из другого города подругой.

- Лачо дывэс! – Поздоровался.

- Тыри? Твоя? – Кивнула на девушку Любка.
 
- Мири.

- Красивая, - одобрительно кивнула цыганка – Лачи… Яв бахтало, морэ. Счастья тебе!

Гришка со всей своей родней больше их действительно не беспокоили. От знакомых цыган слышал потом, что нашел он себе другую, более сговорчивую и подходящую невесту.

А красавица дочь барона, отвергая толпы поклонников, все так, говорят, и ждала кого-то…