Мой театр

               
     Однажды я весьма успешно сдал экзамены и был зачислен на факультет театральной режиссуры, но учиться, почему-то, не стал. Должно быть, понял, что это не моё. Ведь ещё в детстве меня насторожила постановка «Аленький Цветочек», которая, если верить воспоминаниям, была решена в жанре триллера, а все её персонажи, почему-то очень громко кричали. Но прошло много лет и я, благодаря или во преки, всё таки там оказался – в нашем Саровском Драматическом.
     Конечно, не режиссёром, а всего лишь обычным оператором звука. И пусть не сразу, но всё таки я проник в необъяснимо фантастический мир магии сцены и таинства закулисья, поняв, что в спектакле нет людей «всего лишь», «обычных», «каких-то», в общем, – не важных. Каждый делает свою необходимую часть общей работы, даже если он выходит на сцену, чтобы сказав: «извините, ошибся дверью», сразу уйти, незаметно передвинув декорацию. Но даже в такой мизерной роли надо сделать очень много. Во-первых: точно и во время исполнить задание; во-вторых: ни в коем случае ни кому не помешать; в-третьих: помочь не только действием, но и созданием необходимой атмосферы на сцене, в зале, между партнёрами и всеми службами, занятыми в постановке.
     А это, знаю по себе, очень не просто. Ибо даже «маститые» актёры иногда забывают насколько важно направить все усилия в одну точку – достижение цели поставленной режиссёром. А некоторые откровенно на это плюют, рассказывая во время репетиций, а то и премьер, анекдоты, ночные похождения или, просто занимаясь своими делами, беспардонно мешая коллегам и публике.   
     Недавно я наткнулся на телепередачу, похоже, девяностых годов, где мои выводы подтвердил Никита Михалков, сказав, что для работы он отбирает только тех, кого знает, уважает и любит. А это значит, что они всем своим существом лишь помогают процессу. Даже не участвуя в сценах, оставаясь за кадром, своей энергетикой, мыслями, сопереживанием эти люди всячески поддерживают тех, кто работает непосредственно на зрителя или в камеру. Многие знают какая невероятная отдача приходит из зала, но не все догадываются, как нелегко бывает излить душу «бесчувственному стеклянному глазу».
     Но если на съёмках можно сделать дубль, то на сцене это совершенно невозможно. Оттого любое лишнее слово, движение, а тем более, треск шоколадной фольги может сбить темп, спугнуть чувство да, что там, просто разрушить и без того хрупкую ауру таинства.
     Очень жаль, что идеал кадровой политики недостижим по определению. Но и подобраться к максимуму тоже нереально, ибо администрация в основном затыкает в труппе дыры, крайне редко используя "естественный"отбор. И в нашем уютном закрытом «ларце» тоже. К тому же нет авторитетных, уважаемых личностей, что могли бы направить процесс в нужное русло. Чего нельзя было сказать в советские времена – то ли зарплаты были серьёзнее, то ли культура и воспитание?... Этим я никоим образом не намекаю на то, что у нас плохой коллектив. Отнюдь нет, но селекция почти отсутствует.
     Примерно, по тем же причинам и репертуарная политика городского театра, как, впрочем, и почти всех сцен Руси, весьма драматична . В этом смысле меня однажды порадовал Константин Райкин, сказав, что «Сатирикон» лучше поставит один спектакль в год, за который ему – Райкину, как директору, будет нестыдно смотреть в глаза публике, чем «воять» десять постановок ни о чём «для галочки»; и откровенно назвал нынешнюю ситуацию в мирке российско-столичной «мельпомены» глубочайшим упадком.
     За всё время труда на благо саровской сцены и зрителя, меня удивили, я бы даже сказал, потрясли до глубины души, всего три спектакля. На которых, не взирая на недоработки (режиссёров, актёров и откровенную лажу тех-служб, в том числе и мою), я рыдал, как дитя, и смеялся, опять же, до слёз!
     В начале хотелось бы отметить постановку прекрасного теоретика, человека, режиссёра – Сергея Александровича Кутасова «Ревизор» по пьесе, глубоко мною любимого, «сказочника» Николая Васильевича. Идея была достаточно необычна – комедию обратить в трагедию, а главного героя – в сАтана, поставив ребром извечный вопрос: а есть ли она – Душа??? Хотя, как пояснил Сергей Саныч, сам Гоголь через несколько лет после премьеры в письме другу обеспокоенно вопрошал: «неужели они все не видят, что Хлестаков – сущий дьявол???».
     Пьеса была поставлена, по местным меркам, грандиозно. В ней участвовала бОльшая часть труппы – около тридцати актёров. Весь ансамбль работал, как часовой механизм, четко и завораживающе. Как-то особенно ярко и динамично его «заводил» городничий, которым был Андрей Рудченко (жаль что такие люди часто остаются не у дел). Костюмы, декорации и прочее тоже соответствовали размаху. И не смотря на весьма объективные недоработки и отсутствие необходимых составляющих, кульминация действа, – когда Хлестаков, обнажив свою сущность, отбирал души у грешников, рождала Катарсис!
     Слёзы очищения капали на мой микшерный пульт, грозя замыканием и, как 
следствие, электро-административным катаклизмом. Что, похоже, иногда и происходило, ибо компьютер, оживляющий театральный «саунд» порой зависал прямо посреди действа, за что помрежи, естественно, не по злобЕ, а по долгу службы, «катали» на меня докладные. Но на них я не в обиде, ибо Катарсис не подвластен нашей нелепой реальности!
     Второй поразительный спектакль, рождённый на моих глазах в стенах саровской Драмы, поставленный Галей Зальцман по рассказу того самого Габриэля Маркеса, получил название «Сбитый Дождем». Это совершенно обычная история о том, как гроза сбила с пути и уронила на хоз.двор бедной семейной пары совершенно обычного ангела, повредив его прекрасные крылья. Супруги, смекнув что к чему, как и все «нормальные» люди, стали «выжимать» из посланника небес выгоду. И «до выжимались» до того, что ангел, познав, человеческую природу и размеры людской алчности, как-то заскучал и умер от тоски по дому.
     Когда в финале под плач пронзительной скрипки его забирали небеса, он в последний раз расправил крылья в, обнявшем его силуэт, ослепительно божественном свете...
     Эта душераздирающая сцена не могла пройти мимо даже самого уставшего от жизни сердца.
     Главного героя воплотил в нашу суетную, жестокую, расчётливую жизнь Анатолий Викторович Наумов, не сказавший за весь спектакль и двадцати слов, в отличии от нас, порой не закрывающих рот на минуту, не слышащих не только собеседника, но и себя...
     Говорят: Бог любит троицу, значит и мне не грех закончить рассказ, следуя его логике. Тем паче, что имя заключительного спектакля, как нельзя, кстати – «Три Красавицы».
     Поставил его режиссёр Владимир Николаевич Бондарь. С ним я познакомился ещё в девяностых (когда Борис Смбатович Меликджанов приглашал меня «на роль» звукорежиссёра), а в две тысячи одиннадцатом сотрудничал в спектакле «Театральной Студии» «Гимназии №2», главным режиссёром которой был Владимир Николаевич. В нашем Драмтеатре на его счету такие постановки, как: «Сокровище капитана Флинта», «Вкус мёда», «Сказка про солдата - колдуна», «Убьём мужчину? или Я стою у ресторана: замуж поздно – сдохнуть рано», «Тайна запечного сверчка» и многие другие, которые помнит и любит зритель.
     Пьеса была подобрана специально для трёх наших актрис: Светы Злобиной, Зои Ломоносовой и Вали Юриной. Владимир Николаевич написал песенные тексты на темы золотого фонда советской эстрады шестидесятых и действо ожило размеренной жизнью трёх одиноких уже весьма немолодых женщин, у которых мало что осталось, кроме воспоминаний о былых вёснах да мечты о маленьком счастье.
     Музыка такая лёгкая, романтичная, весёлая и немного печальная, необычайно органично вплетённая в канву действа, растворяла время и заботы зрителя, заряжая всех оптимизмом, ожиданием радости и чем-то необъяснимым, незаметно подводя к кульминации, которая безжалостно обнажала глубинные тайны «красавиц».
Оказывается они, стараясь не огорчать и не ранить друг друга, скрывали самые тяжёлые жизненные моменты, когда им самим хотелось просто выть от горя и безысходности. Это была самая тихая... и самая «кричащая» сцена спектакля – они сидели перед зрителем такие разные и такие похожие в осеннем сумраке печали и надежды, а вокруг, казалось, нет ничего, кроме их одиночества, боли, тепла и любви...
     К удивлению многих, эта постановка оказалась самой кассовой! Когда посещаемость большого зала, рассчитанного на пятьсот человек, падала на некоторых «зрелищах» до восьми проданных билетов, «Красавицы» на, так называемой, «малой сцене» «Художественной Галереи», вмещающей около ста тридцати зрителей, собирали, минимум, сорок поклонников, да и то в самую слякотную инфекционно-ноябрьскую распутицу. Аншлаги же были делом обычным и легко расширяли аудиторию за счёт приставных стульев до ста пятидесяти любителей искусства.
     Эта удивительно музыкальная, грустная, смешная и по-человечески проникновенная история, стала поистине народным спектаклем (в прямом смысле этого, ныне не очень понятного, слова)!
     А я безмерно благодарен судьбе, тем существам, силам и явлениям, что её воплощают, за возможность работать в разные времена с прекраснейшими людьми, актёрами, режиссёрами, администраторами; работниками цехов, технических служб; блюстителями порядка и чистоты; и, конечно же, распорядителями приборов, с которых, собственно, театр и начинается, в общем, – тружениками, творцами, талантами, художниками во всех смыслах этого слова! И, дабы никого не обидеть несовершенством своего блока памяти, не буду называть их поимённо.
Огромное всем Спасибо!!!
Финита ля комедия. Занавес.
Аривидерчи...