Наваждение. ред

Глава 1
Поздно ночью Антон сидел в своей комнате, облокотившись на спинку высокого стула. Он отчаянно зевал, потягивая тёплый энергетик. Последние несколько дней ему было совсем нехорошо, и он уже не знал, что с этим делать. Энергетик слегка приглушал общую разбитость и позволял сосредоточиться.

Он запустил своё здоровье из-за работы, но ещё больше вредило ему собственное низкоуровневое существование, которое не желало сдаваться под напором мудрых мыслей, а, напротив, паразитировало и крепло.

Работы было, как обычно, много. Полярный круг всё ещё хранил загадки. Особенно неясным оставалось, как там могли выживать малые формы жизни — например, муравьи. Одна из теорий гласила, что их завезли люди, но в условиях холода никто не понимал, как эти насекомые умудрялись существовать.

Кому-то могло показаться смешным изучать муравьёв, но, в конце концов, какая разница, чем заниматься? — размышлял Антон, покачиваясь в кресле. Было множество работ куда хуже: с одной стороны — просиживание штанов в кабинете, с другой — экспедиции по миру. Нет, его работа была прекрасна. Он вспомнил о муравьях — неутомимых тружениках магазинов, кафе, складов и прочих структур, снабжающих людей всяким хламом. Представил, как они умирали от бесконечных смен, от болей в ногах.

И, конечно, горы страданий возвышались над мегаполисами, как муравейник над лесной чащей. Люди падали и падали в ночь отчаяния, словно беспомощные муравьи, исчезая в лесу из стекла и бетона, чтобы уже никогда не выбраться. Некоторые, как и муравьи, уходили далеко за пределы своего муравейника.

Своей пятой, тоже муравьиной, точкой Антон чувствовал, как внутри него угасала та самая батарейка, которая уже перегорела у большинства несчастных обитателей города. Батарейка, привычно освещавшая его странное земное существование.

Без неё краски жизни бледнели. Мало что радовало его снаружи, а внутри — и вовсе ничего. Микрокосм явно отражал макрокосм. Замкнутый круг, как он в шутку называл это сам.

С одной стороны — привычная депрессия, коренившаяся в неправильных установках с детства, с другой — неудачная социализация, не позволившая душе деградировать до примитива. Всё вместе порождало одиночество, зацикленность на себе, вечный тамас и уныние.

Чем больше Антон признавал, что не видит свою жизнь целиком, тем яснее понимал, что ничего не знает, кроме надутого индюка в себе, вечно озабоченного тем, чтобы не погас свет в его социальном мирке.

И если этот мирок питался от батарейки в его голове, если провод от неё тянулся ко всем лампочкам в мире, если мир светился разными красками и совершал глупые поступки ради жителей Земли — значит, всё это было для чего-то нужно.

Люди радостно танцевали, плакали, спали, безжалостно расходуя свою маленькую батарейку жизни. Но конец почти всегда был одинаков: живое превращалось в мёртвое в конце иллюзии, чтобы снова стать живым.

Антон часто задумывался: зачем нужна смерть? Что она подчёркивает? Завершает опыт, чтобы начать новый? Даёт передышку уставшей душе в вечности? Всё так. Но главное — пережить страх потери очередного фантома, чей опыт может пригодиться перед следующей серией нудного сериала, где главный герой — посмешище для себя и своих друзей (если они есть).

Те, кто часто смотрят сериалы, поняли бы Антона. Он, как главный герой, кочевал из серии в серию, демонстрируя неизменный характер, к которому зрители привыкали, вечно ожидая развития. Сериалы были с разными названиями, как и зрители — с разными именами.

Серия один, серия два, сезон четыре. Неистовый хохот охватил Антона, когда он представил четвёртый сезон своих приключений на Земле. Сотая серия? Из искры возгорится пламя?

Снова облокотившись на спинку стула, он сделал глоток энергетика. Вспомнил, что к нему давно никто не приходил, почти не звонил. Одиночество казалось наказанием за нежелание смириться перед высшей волей. За эгоизм, за надежду на фантазии в этой жизни.

Даже его сознание было устроено для визуализации реальности. Оно постоянно прокручивало ему кино. Любой запрос к событию превращался в мини-ролик. Антон терялся в этих фильмах, в отдельных мыслях, потом в их потоке, обильно сдобренном «реалиями» эмоционально-физического тела, которое реагировало на всё, что видело и слышало внутри. Он с грузью осознавал: тело не могло иначе — оно было животным, его задача — предупреждать об опасности, как в те времена, когда у него ещё не было ума, а нужно было бежать от хищников.

Его внутренний киномеханик был мастером иллюзий. Наверное, все силы от плюшек и хачапури уходили на поддержание этой фабрики грёз. Когда поток ненадолго прерывался, Антону казалось, что он задыхается, словно рыба, выброшенная на берег.

Вторая особенность киномеханика — любовь к заземлению. Чем ближе к земле, к аду, тем яснее он осознавал свою горькую долю и плакал о недоступных небесах.

Потрясённый просмотром, внутренний обыватель Антона продолжал сеять хаос, не давая ему прохода. Был ли этот хаос началом нового порядка или просто дорогой в ад?

Ведь на поверхности эгоизм казался забавной игрой, фишкой, смыслом жизни. Но, будучи простым на вид, он калечил божественную природу, рвал её на части, подкидывая мерзкие желания и мысли существу света.

Для Антона выпячивание Эго было похоже на мерзкий вечерний снег на чёрной земле — он резал душу на холодные кусочки, напоминая ледяные миры Снежной королевы, где люди тосковали от совершённых грехов. Замерзать ему не хотелось.

Реальность же была собакой, стерегущей основы жизни, о которых так быстро забывали миллиарды душ.

В мире, стоявшем на грани незаметного апокалипсиса, Антону казалось, что всё повторяется. Не то чтобы дни были одинаковы, но в каждом было что-то, что не радовало. Его бессилие, бессилие перед жизнью — всё, что делало его Эго, оборачивалось против него. Годами он ломал голову: почему мысли внутри не совпадают с действиями снаружи? Эго будто жило своей жизнью, не желая никого слушать. Оно было глухо к книгам, уговорам, анализу. Оно было сделано из прошлого. Столько хаоса не могло накопиться за одну жизнь.

В своём аду Антон перестал радоваться и мечтал лишь о том, чтобы не попасть туда, где уже был. Это его забавляло.

D;j; vu. Уже увиденное было во всём.

«Ох, как печально, — подумал он. — Каждый день бороться и находить одно и то же». Нет, это не было днём сурка. Это была ночь, осень тёмных красок без намёка на снег. То, что он с трудом переносил.

Летом он привыкал к свету, а осенью, когда темнело, начинал задыхаться. С каждым годом дышать становилось тяжелее — зима приходила позже. На улицах вместо снежного королевства царил тёмный ад, наполненный невнятными криками.

— Как они вообще здесь существуют? Наверное, в аду тоже темно, — пошутила душа.

Глава 2
Сначала он увидел красные факелы, горящие повсюду. Небо было мрачным, с кровавыми разводами. Воздух казался ледяным.

Он понял, что находится не просто в гористой местности, а у подножия каменистой горы. Ландшафт был испещрён тропинками, неровностями и странными деревянными сооружениями — крестами, заборами с воротами, высокими шестами, на которых висели люди и факелы.

Неподалёку скотолюди в чёрных рясах-мешках совершали обряд над распятым трупом. Судя по месту, обряд был сатанинским.

Он посмотрел на себя — тоже был одет в чёрное.

В чём смысл этого места? Скотолюди явно жили здесь постоянно, и частью их жизни была магия и поклонение неведомому демону, который заменял им бога. Вся местность, просматривавшаяся с высоты, была такой же — горное ущелье, напоминающее Большой каньон, простиралось до горизонта, усеянное красными огнями.

Еды здесь не было. Все питались белым мхом и обугленной человеческой плотью у жертвенников. На кострах сжигали самых слабых — тех, кто отказывался следовать общим нормам.

— Ну что, — спросила душа, — здесь больше ничего интересного не происходит?
— Да. Никто, например, не предаётся сладострастию с демоницами? — поинтересовалось тело.

Он направился к источнику стонов, думая, что это крики сжигаемых, но ошибся.

Жизнь скотолюдей была отражением их животной сути. То, что в мирах повыше казалось дикостью, здесь было естественным. В них не было ничего возвышенного, ничего, что мог бы одобрить благожелательный взгляд. Внутреннее полностью соответствовало внешнему.

Его мысли неожиданно переключились на Большой каньон. Он слышал о нём — тот находился в Америке. Ему казалось, что какие-то события его жизни были связаны с экскурсией туда, но какие именно — он не помнил.

Идти в пещеру со стонами не хотелось. Он нашёл на земле брошенные звериные шкуры и лёг спать. Сама идея пребывания здесь не привлекала — его привёл сюда старый сон и что-то ещё, память о чём была стёрта.

Глава 3
Когда человек отрывается от земли, его жизнь теряет правдоподобность. Тело начинает болеть — ему кажется, что оно в невесомости, хотя на самом деле его разрывает между двумя полюсами, и оно жаждет заземлиться. Поэтому и становится таким тяжёлым.

В невесомости трудно выбрать, к чему ты принадлежишь. С одной стороны, можно верить, что скоро очнёшься в криокапсуле на космическом корабле, снова молодой и полный сил, и будешь смеяться над происходящим. С другой — приходится умирать здесь, так и не поняв, что происходит.

В трудные времена Леопольду казалось, что он не способен сделать ничего полезного для себя. Да, у него были способности, он иногда общался со своим двойником и душой, но его тёмная сторона оставалась за гранью понимания.

Выходя на улицу и глядя на окружающее безобразие, он забывал о своих достижениях, с горечью ощущая себя частью толпы чужих организмов. Внешне все выглядели прилично: модная одежда, гаджеты, яркие самокаты. Но всё остальное было из ада — хриплые голоса, мат, разговоры о деньгах. Многие были пьяны. Другие, в серых одеждах, шагали молча, с лицами, полными отчаяния. Может, это были демоны, возвращающиеся с работы. Леопольд не мог знать.

Мир изменился за последние десятилетия. Казалось, природа восстаёт против человеческой глупости.

Леопольд зашёл в свою келью.

Глава 4
Ужас сдавливал всё тело. Воздух стал густым, мысли замедлялись. Вдруг он осознал, что потерял себя, и стало ещё хуже. Состояние длилось около получаса.

«Всё как обычно, — подумал Стефан. — Венок из мыслей, ведущий к смерти. Нет, не венок — жизнь из мыслей и ожиданий».

Он мысленно вернулся в детство: вот он с отцом в парке на окраине, зажатом между домами и железной дорогой. Пустырь, который называли парком. Маленькой лопатой он раскапывал песок с муравьями. Воспоминания были стерильны. Все воспоминания. Странно. Наверное, он вселился в это тело, когда тому было шесть лет. Иначе почему так мало и так смутно?

Что должно было стереть память? Возможно, насилие, замаскированное под заботу. Вспомнить было нечего.

— Ага, так всегда до последнего: «Это не со мной, меня оправдают!» Обычная психология. «Товарищ Сталин, произошла ошибка!» — пошутила душа.
— Да, но, похоже, ничего и не было, — ответил Стефан.

Он закурил, выпустил дым в открытое окно. За ним лежал город, сверкающий огнями.

Огни большого города манили тысячами желаний.

Выбросив окурок, Стефан искренне пожелал ему сгореть синим пламенем вместе со всем, что ему осточертело. А надоело почти всё. Этот мир стал для него тесен. Страдание стало его второй натурой. Как только он давал себе расслабиться, низкоуровневый кошмар накрывал его, и он начинал творить глупости — вроде той, что только что произошла.

Да, его животная половина делала то, что хотела она, а не он.