Наваждение...

Глава 1


Поздно ночью Антон сидел в своей комнатке, облокотясь на спинку высокого стула. Он отчаянно зевал, попивая тёплый энергетик. Последние несколько дней ему было совсем нехорошо, и он уже не знал, что с этим делать. Энергетик немного притормаживал общее разбитое состояние и давал возможность сосредоточиться.
Он совсем запустил своё здоровье за работой, но даже больше вредило ему
собственное низкоуровневое бытие, которое никак не хотело сдаваться под напором мудрых мыслей и слов, а напротив — ещё больше паразитировало и крепло.
Работы было привычно очень много. Полярный круг всё ещё был полон загадок. Особенно было неясно, как там могли оказаться малые формы жизни, например, муравьи. Одной из теорий было то, что их привезли с собой люди, но в условиях холода всё равно никто не мог понять, как выживали эти насекомые.
Кому-то могло показаться, что смешно изучать муравьёв, но в конце концов, какая разница, чем было заниматься, думал Антон, покачиваясь в кресле. Было много работ, которые были многократно хуже, чем, с одной стороны, просиживание штанов в кабинете, а с другой — экспедиции по миру. Да нет, что уж там, работа Антона была прекрасна. Он вспомнил про муравьёв — простых тружеников магазинов, кафе, складов и прочих структур, снабжающих людей всяким хламом. Представил, как они умирали от бесконечных длинных смен, болей в ногах.
И естественно, что горы страданий возвышались над крупными городами, как муравейник над чащей леса. И люди падали и падали в ночь страданий, как беспомощные муравьи, исчезая  лесу из стекла и бетона, чтобы уже никогда не выбраться из него. Некоторые, как муравьи, уходили значительно дальше своего муравейника.
Своей пятой, тоже муравьиной, точкой Антон чувствовал, что внутри него заканчивалась та самая батарейка, которая уже вышла из строя у большинства несчастных обитателей города. Батарейка, привычно  освещающая его странное земное существование.
Без этой батарейки краски его жизни становились всё бледнее. Мало что радовало его снаружи, но и совсем ничто не радовало его внутри. Микрокосм был явно связан с макрокосмом. Это был замкнутый круг, как он шутил для самого себя.
С одной стороны, это был привычный депрессняк, явно связанный с неправильными установками на развитие личности в детстве, с другой стороны, неудачная социализация, которая помешала душе деградировать до одноклеточного примитива — всё это вместе давало одиночество, зацикленность на себе, постоянный тамас и уныние.
Чем больше признавался себе Антон в том, что он не видит целиком свою жизнь, тем больше открывалось ему, что он ещё ровным счётом ничего не знает, исключая надутого индюка в себе, вечно озабоченного тем, чтобы не померк электрический свет в социальном мирке.
И раз этот мирок однозначно питался от батарейки  у него в голове,  провод от которой шел ко всем лампочкам в мире, и раз  мир  светился разными красками, совершал прочие дурацкие действия в угоду жителей Земли, значит всё это было для чего-то нужно.
Люди радостно танцевали, плакали, ну, в общем-то, спали, нещадно расходуя свою маленькую батарейку жизни. Конец, однако, был почти всегда одинаков. Живое превращалось в мёртвое в конце иллюзии, чтобы снова стать живым.
Антон часто задумывался, зачем вообще нужна была смерть? Что именно она пыталась подчеркнуть? Завершить очередную порцию опыта, а затем начать новый? Дать передышку уставшему существу в вечности? Всё было верно. Но главным было пережить страх перед потерей очередного фантома, некоторый опыт которого может пригодиться перед следующей  серией нудного сериала, в котором главный герой — посмешище для самого себя и для своих друзей (наверное).
Те, кто часто смотрят сериалы, должны были понять Антона, который, как главный герой, кочевал из одной серии в другую, постоянно демонстрируя свой дурацкий и неизменный характер, к которому зрители привыкали и вечно ждали развития сюжета. Сериалы были с разными названиями, как и зрители с разными именами.
Серия один, серия два, сезон четыре. Неистовый хохот охватил Антона, когда он увидел четвёртый сезон своих приключений на Земле. Сотая серия? Из искры возгорится пламя???
Снова устало облокотившись о высокую спинку стула, Антон выпил ещё один глоток энергетика. Он вспомнил, что к нему давно никто не ходил в гости, мало кто звонил. Одиночество было наказанием свыше за нежелание смириться перед божественной волей. За слишком очевидный эгоизм, слишком большую надежду на фантазии в земной жизни.
Даже сознание Антона было построено для визуальной интерпретации реальности. Оно постоянно показывало ему различное кино. Любой запрос к событию представлял само событие в маленьком видеоролике. Привычно Антон терялся в своих видеофильмах, терялся в единичных мыслях, потом в потоке всего этого, обильно сдобренном “реалиями” эмоционально-физического тела, которое откликалось на всё, что оно видело и слышало внутри Антона. С огорчением он понимал, что тело по-другому и не могло бы, потому что оно имело животную природу, и в его задачи как раз входило предупреждать его об опасности, например, в те давние времена, когда ещё у него самого не было ума, а нужно было спасаться от диких животных.
Киномеханик Антона был умелым мастером создания иллюзий. Наверное, почти все силы от питательности плюшек и хачапури уходили на поддержание его жизнедеятельности. Когда поток ненадолго прерывался, Антону казалось, что он начинает задыхаться и умирать, прямо, как та самая рыба, выползшая ради любопытства на берег моря.
Второй отличительной особенностью киномеханика было то, что он очень любил заземляться. Чем ближе он был к земле, непосредственно к аду, тем лучше он осознавал свою горькую земную долю и плач о том, что небеса ему недоступны.      
Впечатлённый от просмотра кино, обыватель в Антоне продолжал свою коварную деятельность по поддержанию беспорядка, не давая совершенно ему проходу. Был ли этот беспорядок началом нового порядка, или просто мотивацией для погружения в ад?
Ведь только на поверхности эгоизм казался простой забавой, некоей фишкой игры, главным смыслом жизни. Будучи якобы простым и малозначимым, он калечил целиком всю божественную природу, разрывая её на части, подкидывая мерзкие желаньица и мысли существу света.
 Выпячивания Эго для Антона были чем-то сродни мерзкому вечернему снегу на черной земле, который пронзительно резал душу на маленькие холодные части и напоминал вечно холодные миры снежной королевы, в которых люди сильно тосковали от совершённых грехов. Замерзать Антону совсем не хотелось.
Реальность же была собакой, которая сторожила основы жизни, незыблемые основы, про которые так быстро забывали миллиарды душ. 
В мире, который явно стоял на грани пока незаметного апокалипсиса, Антону казалось, что всё начинало повторяться. Нельзя сказать, что каждый день был похож на предыдущий, но было в этом дне что-то такое, что не радовало его. Собственное бессилие, бессилие перед жизнью, всё, что делало его Эго, оборачивалось несчастьем для Антона. Много лет он ломал голову, что ему делать с тем, что мысли внутри него не совмещались с его действиями снаружи. Казалось, что Эго жило своей собственной жизнью и не хотело ни к чему прислушиваться. Оно также было абсолютно невосприимчиво к чему-либо: книгам, увещеваниям,  анализу того, что оно совершало. Оно было сделано из прошлого. Столько хаоса и неосознанности не могло быть накоплено “усилиями” одной жизни.
Находясь в собственном личном аду, Антон совершенно переставал чему-либо радоваться и мечтал о том, как не попасть туда, где он сам постоянно находился. Это его забавляло.
D;j; Vu. Уже увиденное было во всём.
“Ох, как это было печально,  — подумал Антон, — каждый день бороться и находить одно и то же.” Нет, это не было фильмом с повторяющимся днём. Оно было ночью, осенью тёмных красок без намечающегося снега. То, что он с трудом переносил.
Поэтому за лето он очень сильно привыкал к свету, поэтому осенью, когда становилось темно, Антон начинал задыхаться. И с каждым годом дышать было сложнее, потому что зима начиналась всё позже. На улицах вместо снежного королевства было царство тёмного ада, в котором раздавались невнятные крики и голоса.
— Как они могут вообще там существовать? Наверное, в аду тоже очень темно, — пошутила душа.



Глава 2

Сначала он увидел горящие везде красные факелы. Небо было мучительно мрачным с кровавыми разводами. Воздух казался холодным.
Он понял, что оказался не просто в гористой местности, а конкретно на каменистом подножье горы. Локация была в меру запутана дорожками, неровностью местности и странными деревянными постройками. Это были и кресты, и заборы с воротами, а также высокие шесты, на которых были люди и факелы.
Он увидел, как недалеко от него странного вида скотолюди проводят обряд над распятым трупом. Судя по тому месту, куда он попал, обряд должен быть сатанинским.
Скотолюди были одеты в длинные чёрные рясы-мешки и ходили по локации с факелами. Посмотрев на себя, он увидел, что тоже одет в чёрное.
В чём был смысл этого места?  Скотолюди здесь явно жили постоянно, и частью их жизни было что-то вроде магии и поклонения неизвестному ему демону. Этот демон был для них богом. Вся местность, что вокруг, её было видно с высокого места, была практически аналогична месту, где он оказался. Горное ущелье, наподобие Большого каньона, простиралось до горизонта. Везде виднелись красные огни.
Пищи как таковой в каньоне тоже не было, все ели белый мох и сожжённую в огне человеческую плоть у мест поклонения. Сгорали на магических кострах самые слабые представители скотолюдей, которые не хотели следовать общим нормам.
— Ну что, — спросила душа, — ты хочешь сказать, что больше здесь ничего интересного не происходит?
— Да. Например, никто не занят сладострастием с местными демоницами? — поинтересовалось тело.
Он последовал к тому месту, откуда первоначально услышал стоны, думая, что это стоны сжигаемых на кострах, но он ошибся.
Явно, что сама жизнь местных обитателей была прямым отражением животной природы. То, что в мирах повыше было просто отражением зверской жизни и зверских условий, здесь было истинной природой скотолюдей. Не было в них ни возвышенного, ни умного, ни чего-то такого, чтобы мог заметить благожелательный взгляд. Внутреннее чётко соответствовало внешнему.
Его мысль неожиданно переключилась на Большой каньон. Однажды он уже слышал о таком. Этот каньон находился в Америке. Ему казалось, что некоторые события в его жизни были связаны с экскурсией туда, но какие именно — он не помнил.
Поход в пещеру со стонами показался ему ненужным. Он нашёл брошенные звериные шкуры на земле и завалился спать. Сама идея пребывания в этом месте не казалась ему особенно привлекательной, ведь привёл его сюда старинный сон и что-то ещё, память о чём была искусно стёрта из его головы.





Глава 3


Когда человек немного отрывается от земли, его жизнь кажется ему уже не такой правдоподобной, как раньше. Его тело начинает всё больше болеть, потому что телу кажется, что оно в невесомости, а на самом деле его разрывает между двумя разными полюсами, и ему постоянно хочется заземлиться. Поэтому оно и становится таким большим.
В невесомости, между разными полюсами, тяжело выбрать то, к чему ты действительно принадлежишь. С одной стороны, можно думать о том, что ты скоро очнёшься в криокапсуле на своём космическом корабле, снова молодым и полным сил, и будешь смеяться над тем, что с тобой произошло. А с другой стороны, приходится умирать уже здесь, совершенно не понимая, что же именно происходит.
В сложные времена на своей планетке Леопольду казалось невозможным сделать вообще что-то полезное для себя. Пусть он и обладал некоторыми способностями и даже общался иногда со своим двойником, не говоря уже о душе, всё остальное было недоступно ему.  Его-то тёмная сторона оставалась за пределами его познаний.
Выходя на улицу и смотря на окружающее его безобразие, Леопольд вообще молчаливо забыл про свои собственные достижения, с горечью обнаруживая себя в толпе чужеродных организмов. Внешне все выглядели вполне прилично. Модной была одежда, гаджеты, кроссовки и сумки, и даже электрические самокаты светились всеми огнями радуги. Ну, а всё остальное было прямиком из ада.  Грубые хриплые голоса, мат, ругань, разговоры о материальном мире. Каждый второй говорил о деньгах. Многие были пьяны. Часть прохожих, которые двигались не шатаясь и молчали, в своих сиротливо серых одеждах были крайне унылы и разочарованы жизнью. На их лицах было написано отчаяние. Возможно, это были те же самые демоны, что и все остальные, но им приходилось идти на работу или с неё. Леопольд не мог знать всего.
Может быть, поэтому и окружающий мир так сильно изменился за последние десятилетия. Казалось, природа восстаёт против жестокости и глупости людей.
Леопольд зашёл в свою келью.


Глава 4

Ужас от того, что всё сдавливало, распространился на всё тело. Воздух стал тяжёлой субстанцией, которую зачем-то приходилось вдыхать и выдыхать, мысли постепенно останавливались. Неожиданно он понял, что потерял себя, но стало ему только хуже. Состояние длилось около получаса.
“Всё как обычно, — подумал Стефан. — Венок из мыслей и ожиданий, приводящий к смерти тела. Ну нет, не венок, жизнь из мыслей и ожиданий”, — подумал он ещё раз.
Он мысленно вернулся в детство и вспомнил, как он идёт с папой по парку, который зажат между домами на окраине и железной дорогой. Это был пустырь, который было принято считать за парк. Стефан брал маленькую лопату и раскапывал песок с муравьями. Воспоминания были стерильны. Все воспоминания были стерильны. Это было очень странно. Наверное, он  вселился в это маленькое тело, когда телу было шесть лет. Иначе почему всего так мало и всё так расплывчато?
Что должно было отразить подсознание в детстве, чтобы не осталось памяти? Возможно, это было насилие в виде заботы. В любом случае, вспомнить было нечего. И это было очень странно.
  — Ага, так всегда до последнего на эшафоте: "Это не со мной, этого не может быть, сейчас меня оправдают и помилуют!" Обычная психология. "Товарищ Сталин, произошла чудовищная ошибка!" — пошутила душа.
— Да, но вот, похоже, ничего и не было, — ответил Стефан.
Стефан закурил сигарету и выпустил дым в открытое окно. За окном лежал большой город, сверкающий электрическими огнями.
Огни большого города всё ещё манили его тысячами желаний и ожиданий.
Выбросив окурок за окно, Стефан искренне пожелал городу гореть синим пламенем вместе со всем тем, что ему так мучительно надоело. А надоело ему практически всё. Этот мирок уже стал мал для него. К тому же, постоянное страдание стало второй стороной Стефана. Животная природа его была такова, что только он давал ей расслабиться, как низкоуровневый кошмар наваливался на него с полной силой, и он начинал творить разные непотребства, включая то, что только что произошло с ним.
Да, человек плоти в Стефане делал то, что хотел он сам, а не Стефан.