6. Хроники из будущего

(продолжение)

..Все больше друзей исчезают из моего окружения. Может быть они и правы, - все темы для обсуждения по вечерам давно исчерпаны, о чём ещё говорить? Единственными моими компаньонами остались книги, и это меня вполне устраивает.
Кто бы мог сомневался в том, что события последующей - после их написания, - истории могут поставить под сомнение их значимость и ценность для человечества? Любимые книги моего детства - Шиллер, Гёте, и рядом с ними увлечения более поздних лет, такие как Эйнштейн, Швейцер, Бертран Рассел, Томас Манн, Метерлинк. Я не могу выразить словами, какое странное чувство было у меня в душе, когда я снова встретился с ними. Я бы мог рассказать каждому из них - будучи наедине -  о событиях последних лет их жизней, о том как будут чествоваться их работы на протяжении периода истории, о закате их славы, о вещах, которые им не суждено было узнать и о которых они просто знать не могли.

Я сижу под большим деревом, охваченный благоговением при виде непостижимого количества проявлений форм жизни, существующих вокруг меня. Но меня не покидает чувство, что - прямо на этом месте, - я могу расщепить жизнь напополам и шагнуть в неё!

10 Августа 1922г.

Сегодня у меня было такое чувство, как будто я прошёл сквозь Ад.
С одной стороны, было непреодолимое желание рассказать наконец обо всём - и всем, облегчить душу от тяжести тайны, очистить всю мою систему...
С другой стороны, я знал, что я должен заставить себя продолжать хранить мою тайну, похоронив её на дне своей души... навсегда!

Где ты, моя дорогая Мама? Если бы ты была жива, я бы рассказал тебе всё! Тебе - ВСЁ! Я знаю, ты бы поняла и поверила моим словам о том, что теперь является самым святым и сокровенным в моей жизни.

14 Августа 1922г.

Пару дней назад я столкнулся на улице с отцом Иаковом, он только что вернулся из своей поездки по Италии. Я поблагодарил его за его помощь и поддержку моей матери в период моей летаргии и пообещал, что навещу его завтра. На следующий день я явился к нему. Мы сидели в саду, и совсем другие чувства обуревали меня в этот раз, когда я сидел рядом с ним! Ни малейшего следа не осталось от сомнений, гнетущих меня в прошлом.

“Отец, я совсем не тот человек, с которым вы разговаривали в прошлом. Если бы вы только знали какие произошли во мне изменения…”

Я напомнил ему о наших беседах в прошлом, о моих неразумных выводах и уверил его, что я больше не разделяю их с моим прежним Я. В то же самое время у меня было чувство, что мне нельзя дать ему более ясную картину того, ЧТО является этому причиной. Было видно, эта новость о том, что вера достигла моего сердца, принесла ему радость.

“Я был неправ, отец. Если бы вы только знали о тех необыкновенных вещах... “
Я внезапно замолчал. Тон моего голоса удивил меня самого. Священник глядел на меня в ожидающем молчании услышать продолжение.

“Даже самая сильная физическая или душевная боль должна быть принята в смирении, потому что в конце концов это приведёт к Прощению и знак о его прибытии не сорвётся с губ человеческих.”

Снова настала неловкая минута молчания, мне казалось священник начал немного нервничать. Он явно хотел заставить меня говорить, но не хотел давать мне знать об этом прямым вопросом. Наконец он произнёс, “Видишь, сын мой, это называется Верой!”

“Нет, отец, нет”, ответил я уверенным, не принимающим возражений, тоном.
“Меня изменила не только вера. Вы не можете даже представить себе как действительно устроен мир. Человеческий разум бессилен постигнуть его величие.”

Я больше ничего не сказал, я и так сказал слишком много... гораздо больше, на что имел право.

Отец Иаков сначала терпеливо молчал в ожидании моего продолжения, но немного спустя стал задавать вопросы косвенным путём - в обычной своей манере. А потом он стал меня умолять. Он называл меня сыном, он называл меня братом, он напомнил мне о наших прошлых задушевных беседах зимой 1919. Он закончил заявлением, что это грех, - верить в то, что какая-либо информация может держаться в тайне от мира и быть собственностью узкого круга людей, закончив свою речь, что в конце-концов - это ляжет тяжелым бременем на моей совести. Я глубоко пожалел, что зашёл так далеко в своих намёках, что исказил светлый лик священной для меня правды... поставив её в один ряд с "земной" причиной, почему я не открыл её. С той беседы - как я почувствовал, - наша многолетняя дружба закончилась.